Вы не поверите, но я проработала в цирке целых полгода! Нет, не на арене. И не за кулисами. А в оркестре.
В тот год я только что поступила в консерваторию. И было мне всего семнадцать лет. Счастливая до невозможности (потому что в предыдущий год, после окончания школы-одиннадцатилетки для одарённых детей при консерватории, меня не приняли в эту обитель моих грёз), я стала подыскивать себе работу. У нас в городе как раз в это время построили новое здание цирка. Совсем рядом от нашего дома. И кто-то - уже не помню, кто - сказал мне, что в оркестр нового цирка идёт набор музыкантов. Нужны четыре скрипки. И дирижёр - большой оригинал! - хочет взять только девушек-скрипачек. Мне эта затея показалась интересной и я пошла прослушиваться. Была я тогда в великолепной форме (ещё бы! Только что сдала вступительный экзамен в консу!) и дирижёр, Гасан Рзаев, тут же объявил мне, что я зачислена в состав оркестра. Позже он мне сказал, что ему очень понравилось, что я даже не поинтересовалась насчёт зарплаты. (Коммунистического воспитания девочка! Скромная! Работать собирается не ради денег. А из высших побуждений!) Но это так, мелочь, которая сейчас вспоминается, как курьёз.
В оркестре, как сейчас помню, было человек двадцать. Все мужчины, духовики. И один ударник. Мы звали его Боб, хотя настоящее имя у него было Борис. Все были одеты в чёрные костюмы с белыми сорочками. И нас, девочек-скрипачек, тоже одели в чёрные костюмы. Только вместо брюк нам положено было носить короткие юбки. А чулки обязательно должны были быть белые. И сидели мы в самом первом ряду оркестра, прямо перед бархатным барьерчиком, на виду у всей публики. В цирке, как вы знаете, все ряды зрителей размещены амфитеатром. Вот и оркестр сидел амфитеатром. Наверно, было очень красиво смотреть на нас со стороны. Юные прелестные личики в чёрных костюмах, коротких юбках и белых чулках. Я в то время носила причёску пажа. Чёрные прямые волосы чуть ниже подбородка и чёлка до бровей. Впрочем, я соврала насчёт юных лиц. То есть, было их всего два: моё и моей сокурсницы по консерватории. (Кажется, она и сказала мне тогда о наборе в оркестр). А две остальные скрипачки были взрослые тёти. Мне тогда они казались старыми, пожившими, даже отжившими. А было им чуть больше сорока, или того меньше...
Работа поначалу показалась мне очень интересной. Великолепное современное здание, ещё пахнущее краской. На арене, внизу, артисты репетируют свои номера. А наверху мы, оркестр весёлых музыкантов. И к нам, девочкам, трогательное внимание со стороны молодых и не очень молодых музыкантов-духовиков. Музыку мы играли самую разную. И джазовую, и классическую. Разучили всё и сыгрались мы очень быстро. А потом начались трудовые будни. И каждый вечер, а по субботам и воскресеньям ещё и два раза днём, мы повторяли одно и то же, как заигранную пластинку. Уже было противно смотреть в эти ноты и видеть всё те же закорючки. Мы ставили их вверх ногами - для разнообразия - и играли всё наизусть, изредка посматривая на дирижёра, а в основном - на арену, где шла своя напряжённая жизнь, со стороны, казавшаяся зрителям, как сплошной красочный праздник. Особенно интересно мне было наблюдать за воздушными гимнастами. Высоко под куполом цирка раскачивался вниз головой на трапеции ловитор. А с двух сторон по бокам арены, тоже высоко, на крошечном пятачке стояли статные гимнасты, натиравшие мелом руки и ожидающие своей очереди бухнуться вниз на трапеции, чтобы их поймал ловитор и переправил на другую сторону арены. Зачастую они работали без предохранительной сетки. И только тонкий, незаметный для глаза тросик, был пристёгнут к талии. Но всё равно, дух замирал от их головокружительных трюков. Оркестр на мгновение замолкал и слышалась только приглушённая дробь барабана под умелыми руками Боба. Но вот, гимнаст, до того раскачивающийся на руках другого гимнаста, благополучно оторвался от него и точным рывком вцепился в крепкие руки ловитора. Удар тарелок и оркестр снова играет бравурный марш!
А ещё мне нравилось смотреть на лихих наездников, джигитов, и их коней, один за другим стремительно выбегающих из-за распахнутой занавеси у входа на арену. Терпко пахнет опилками, брызжущими во все стороны из-под точёных стройных ног красавцев лошадей. Джигиты в стремительном темпе лезгинки, лихо играемой нашими музыкантами, ни минуты не сидят спокойно в седле. Вот они вскочили с ногами на круп лошади, а вот они уже соскользнули и, зацепившись каким-то невероятным образом ногами за седло, чертят руками глубокие полосы на опилках арены и голова у них почти зарывается в опилки. А лошади несутся, как бешенные, не обращая никакого внимания на сумасшедших своих наездников, наверно заранее зная, что всё обойдётся благополучно. И после этой всей суматохи они вернутся за кулисы, потные, взмыленные, и получат свою порцию овса. А лихие джигиты, не успев ещё стереть грим с лица, начнут заигрывать с хорошенькими акробатками в блестящих разноцветных купальниках, так выгодно подчёркивающих соблазнительные изгибы молодого тела. Программа каждой труппы обычно шла пару месяцев. Потом приезжала другая труппа. Ставились новые номера. И мы разучивали новую для них музыку. Мелькали новые лица, новые костюмы, пальчики без устали бегали по грифу скрипки и жизнь снова была интересной и загадочной.
А потом настал Новый Год и начались ёлки. Мы были заняты четыре раза в день. Без выходных. Одиннадцать долгих, утомительных дней школьных зимних каникул. Заработали мы, конечно, неплохо. Для меня, недавней школьницы, это были вообще громадные деньги. Но я валилась с ног. Братишка (на шесть лет младше меня, ещё школьник средних классов) приносил мне в цирк поесть. И я его пропускала бесплатно на представление. А в феврале я заболела. Мне стало плохо ещё на репетиции. Я не могла играть. Мне ужасно хотелось спать. И я дремала в полузабытьи за кулисами на узеньком топчане в нашей артистической. К вечеру, видя, что от меня мало толку, дирижёр отпустил меня домой.
Я больше не вернулась в цирк. Корь, детская болезнь, поставила точку на моей цирковой карьере. Мама была очень озабочена тем, что все вечера, и все выходные я безвылазно работала. Так и в девках недолго засидеться - вздыхала она. К тому же, на занятия в консерватории оставалось совсем мало времени. И я ушла. От той поры у меня осталось несколько фотографий. Я, в чёрном костюмчике, в причёске пажа, кривляюсь и строю позы на белоснежной винтовой лестнице в просторном вестибюле нашего цирка. На всю жизнь эта пора моей юности осталась в памяти, как сплошной праздник с непременным запахом конюшни и зверей.
Когда через несколько лет, решив уйти из оркестра радио и телевидения, я поступала на работу в государственный симфонический оркестр, концертмейстер Азад Алиев, хорошо знающий меня по школе и консерватории, тем не менее представил меня главному дирижёру Ниязи таким образом: Эта девушка работала в цирке!