Красный цвет волос был не популярен. И прекрасные рыжеволосые женщины, с нежным белым цветом лица, голубоглазые, или кареглазые, вовсе не считались красавицами в Англии прошлых веков. Предрассудки ассоциировали красный цвет волос с ведьмами, чёрной магией и даже Иудой Искариотом, у которого, согласно легенде, (в Библии нет указаний на этот счёт) волосы были красного цвета. ( Не отсюда ли странная нелюбовь и презрение к рыжим и в нашей бывшей советской стране? Вспомните печальную песенку из детства: "Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой"...)
В народных сказках говорилось, что если встретить рано утром первого человека, (особенно женщину!), оказавшегося рыжеволосым - жди неудачи.
Корни этих предрассудков уходят далеко в прошлое, в древний Египет, где тамошнее население заживо сжигало красноволосых женщин, а чтобы заставить хлеба золотиться, приносили в жертву рыжих быков и чужестранцев с рыжими волосами
И только королеве Елизавете I (1533-1603) к началу 17 века удалось ввести моду на волосы цвета меди и остановить, наконец, преследование рыжеволосых, основанное на предубеждении, что все они ведьмы и колдуны. Своим мудрым правлением и тонкими решениями она показала всему миру, на что способны рыжие, если дать им в руки немного власти. Но ещё долгих три столетия после её смерти необразованное население верило, что рыжие приносят несчастье.
Лиззи Сиддал, скромная бедная модистка из шляпного магазина, высокая и тонкая, с ослепительно белым цветом лица, обладала как раз такой роскошной копной красных волос. И кто знает, будь она блондинка, или брюнетка, обратила бы она на себя внимание молодого, но уже многообещающего художника Уолтера Хоуэлл Деверелл (1827-54), который предложил ей позировать ему для картины по комедии Шекспира "Двеннадцатая Ночь".
(Следует уточнить, предложил не сам он, конечно! В те времена было неслыхано подойти с подобным предложением к незнакомой молодой женщине. Лиззи происходила из очень религиозной семьи. А позирование для художников тогда было почти что синонимом проституции, и поэтому Деверелл попросил свою мать пойти к родителям Лиззи за получением разрешения).
Отчаявшемуся художнику, который никак не мог подыскать модель для Виолы, подсказал пригласить на эту роль никому тогда ещё не известную Лиззи ирландский поэт Виллиам Аллингам (1824-89). В то время ей было всего двадцать лет и жизнь она вела ничем не примечательную. Мало кто назвал бы её красавицей, но, несомненно, она обращала на себя внимание уже тем, что резко отличалась от всех остальных женщин. Огромные глаза с тяжёлыми веками на небольшом лице, выдающиеся скулы, необыкновенно прямой стан - такую женщину невозможно было не заметить. И не скоро можно было забыть...
Состоялся всего только один сеанс, где Лиззи позировала для картины "Двенадцатая ночь", а восхищённый художник поспешил растрезвонить о своей новой необыкновенной модели всем своим друзьям, приглашая их полюбоваться на чудесную девушку, которую он описывал в самых восторженных тонах.
К чести Деверелла надо сказать, что он не пытался соблазнить, или совратить молодую наивную девушку, хорошо зная, чем грозило бы ей в её дальнейшей судьбе такое бесчестие. Они подружились и Уолтер был первым, кому Лиззи показала свои собственные рисунки и поделилась своей мечтой тоже стать художницей.
Сеансы позирования обычно проходили в присутствии его матушки, или сестры. Обе женщины были очарованы Лиззи, как в дальнейшем было почти со всеми, с кем ей приходилось общаться. Впрочем, она не у всех вызывала такое восторженное к себе отношение. Иным она казалась серенькой, будничной, мало интересной и даже неприветливой. Всё зависило от её настроения. От того, нравились ей люди, или нет. А также от её самочувствия. Похвастаться здоровьем она не могла. Её часто мучали приступы слабости, кашля, тошноты и болей в желудке, от которых она принимала laudanum, содержащее в себе опиум и алкоголь (в то время это было очень модное лекарство практически от всех болезней. Его давали даже детям). И хотя врачи не могли установить её заболевания, многие из них считали, что причина болезни кроется у неё в голове, в её душевном состоянии. Любопытно отметить, что болезнь обрушивалась на неё чаще всего во время очередной интрижки её возлюбленного. А их было не мало...
Что удивительно, болезнь красила её в глазах художников и поэтов и они наперебой рисовали её с опущенными глазами, томным бедным лицом без улыбки.
Впрочем, так ли это удивительно? Ведь во все времена красивым считалось редкое, уникальное. А внешность Лиззи выходила далеко за рамки общепринятой красоты.
Картина, принесшая ей (и художнику Джон Эверет Миллес) наибольшую известность - "Офелия", где она изображена покоящейся на воде в полупрофиль с полузакрытыми глазами и приоткрытым ртом, руки приподняты в изумлённом жесте, правая рука придерживает букет полевых цветов, тело полузатонуло в серой ряске узкой реки... Картина была создана в 1851-1852 году и считается одним из шедевров мировой живописи. Правда, здоровье Лиззи с тех пор пошатнулось. Она позировала в ванне, где вода подогревалась лампами снизу, но в один не самый прекрасный день, когда художник слишком увлёкся работой и не обратил внимание на потухшие лампы, Лиззи продолжала лежать в остывшей холодной воде, боясь нарушить творческий процесс.
А пока что карьера Лиззи в мире искусства только начиналась.
Молодой художник, друг Деверелла и один из основателей Братства Прерафаэлитов Данте Габриэль Россетти, заинтересованный рассказами об этом чуде, посетил его мастерскую. Надо ли говорить, что необыкновенная внешность девушки настолько привлекла его, что он сразу же предложил ей позировать для него и только для него одного!
Наверно это была любовь с первого взгляда. Любовь, обогатившая мировое искусство. Любовь, принёсшая столько счастья и столько страданий и ему и ей.
Но прервём на некоторое время наш рассказ, чтобы поближе познакомиться с творческим объединением художников под названием "Братство прерафаэлитов" ("Pre-Raphaelite Brotherhood").
Первоначально оно состояло из семи "братьев": живописцев Дж.Э. Миллеса, Холмана Ханта, Данте Габриэля Россети, живописца и поэта, его младшего брата Уильяма Россети, Томаса Вулнера, скульптора и поэта, и живописцев Стивенса и Деймся Коллинсона.
Семь молодых идеалистов, страстно любящих искусство, неудовлетворённых настоящим положением вещей в живописи и литературе, наивно надеялись сделать переворот в современном искусстве. В борьбе с академизмом они создали свой манифест и опубликовали его в новооткрывшемся журнале "Росток".
В нескольких словах - молодые художники не хотели изображать людей и природу отвлеченно красивыми, а события - далёкими от действительности, и, наконец, им надоела условность официальных, "образцовых" мифологических, исторических и религиозных произведений. Им хотелось экспериментировать с разной техникой письма, чтобы цветовая гамма была яркой, насыщенной, радостной.
Молодым революционерам - а их смело можно так называть - было от 19 до 23 лет. В созданном ими листе "Бессмертных" на первом месте стоял Иисус Христос. Там были также имена Чосера и Теннисона.
Сокращённо они называли свой кружок PRB и этими тремя буквами подписывали свои картины. Никто не знал, что скрывается под этими буквами. И какой же разразился скандал, когда случайно эта тайна выплыла наружу. Публика, критики в особенности, не могли простить юнцам их высокомерного убеждения, что они знают и понимают в искусстве больше, чем заслуженные авторитеты и - какое кощунство! - сам Рафаэль! Именно в его царствование, решили молодые художники, искусство живописи пошло "неверным путём".
Работы молодых мастеров перестали покупать и принимать на выставках.
Осенью 1848 года состоялась первое собрание кружка. А в 1850 году, как раз перед тем, как картина Деверелла с дебютанткой Лиззи в образе Виолы должна была быть выставлена на обозрение, они стали печально знамениты.
Впрочем, не все критики были столь строги, и в журнале "Критик" в июле 1850 года появилась хвалебная статья. В ней была отмечена и необыкновенная красота Виолы, и одарённость художника, его артистизм.
В её лице прерафаэлиты нашли новый образ женщины, такой, что никогда ещё не встречалась на полотнах мастеров. Как писала с известной долей сарказма Мэри Ховит, писательница Викторианской эпохи, "прерафаэлиты вступили в полосу времени, когда "простая женщина" считалась красавицей."
И добавила, что художники превратили когда-то считавшиеся некрасивыми лица и фигуры в модные. Так, например, сказать женщине, что у неё красные (рыжие) волосы, раньше считалось оскорблением. (Прямой намёк на красные волосы Лиззи, ставшие символом красоты и женственности на полотнах прерафаэлитов).
В наше время, когда медно-рыжий цвет стал особенно популярен у женщин всех возрастов и повсюду, странным покажется, что когда-то он считался оскорбительным. Оказывается, этот цвет, которого так добивались томные пышнотелые венецианки, и который получил знаменитое на весь мир название "тициановский", считался неподходящим для порядочных девушек и женщин того времени. Хной, дающей красновато-медный цвет, красились в основном куртизанки, намекая на поистине адские страсти, кипящие в их груди.
Почему "тициановский"? Да потому, что ещё в шестнадцатом веке на полотнах Тициана изображены златокудрые красавицы, такие, как на картине "Виоланта", например. Лиззи же сама природа одарила золотом волос. Со встречей с художниками прерафаэлитами для неё началась новая жизнь. Необычная карьера, которой она отдалась со всей страстью.
Впервые Лиззи повстречалась с Данте Габриэль Россетти зимой 1849-50 годов.
В то время Лиззи ещё была связана нежным чувством с Девереллом. Но Деверелл прекрасно знал, что его семья никогда не согласится на их брак, а посему считал невозможным вступить с ней в связь и тем самым опорочить девушку. Ведь она была не гулящей девкой с панели, и даже не обычной разбитной натурщицей, к которым привыкли художники. Лиззи происходила из бедной, но благородной и уважаемой семьи. И что самое главное, она доверилась ему.
Другое дело Данте Россетти. Он не считал себя связанным условностями света и был готов отдаться страсти, которая изменила бы его жизнь.
Повстречавшись с Лиззи и увлёкшись ею, он бурно ворвался в её жизнь, сделав своей единственной натурщицей и музой-вдохновительницей. К 1851 году они уже были признанной всеми его друзьями парой. А их роман, то стремительный и страстный, то вялый и на грани обрыва, продолжался целых девять лет, вплоть до их женитьбы в 1860 году, когда измученная и ослабевшая от долгой болезни невеста уже не была уверена, сможет ли она дожить и не умереть до того, как переступит порог церкви...
Что же так долго оттягивало этот знаменательные момент? Что не давало молодому, талатнливому художнику и поэту принять решение связать навсегда свою судьбу со страстно любимой им женщиной, которую он боготворил, сравнивая себя и её с Данте и Беатричей? Этот вопрос занимал не только их друзей и современников, но и в наше время многие пытались найти ключик к решению этой проблемы.
Впрочем, так ли уж трудно найти правильный ответ? Ведь если хоорошенько присмотреться, он лежит на поверхности. Стоит только внимательно ознакомиться с их жизнью.
Начало его чувству дало увлечение любовной историей божественного Данте Алигьери (в честь которого родители дали ему имя) и его бессмертной возлюбленной Беатриче Портинари. Впрочем, мир знает её лишь по имени. Беатриче. В этом имени всё. Романтичная любовь к благородной девушке. Любовь, в которой не суждено было обрести друг друга. (Кстати сказать, по желанию самого возлюбленного, который ни словом, ни взглядом не дал понять своей любимой как же глубоко и страстно он её любит!) Великий поэт предпочёл на расстоянии вздыхать о предмете своего чувства и - а вот это самое главное! -посвящать ей прекрасные, неувядаемые стихи. Жениться он предпочёл на другой девушке, которая в долгом супружестве родила ему несколько сыновей. Джемма Алигьери.... Но кто знает это имя? Поэт обесмертил другое.
Беатриче, нисколько не подозревая об его чувствах, естественно тоже вышла замуж. Говорят, на её свадьбе, убитый горем Данте отвернулся от неё, чтобы она не увидела слёзы на его глазах. Этот жест глубоко оскорбил молодую невесту, которая, как мы уже знаем, и не догадывалась об его истинных чувствах. Так, пропасть разделявшая молодых людей (и вырытая самим влюблённым!) разверзлась ещё шире.
Не смея тревожить замужнюю даму, Данте отдался мечтам о любимой, настойчиво вторгавшимся в каждую минуту его существования. И во сне, и наяву образ Беатриче преследовал его. А однажды ему приснился сон. Мальчик с крыльями, по прозванию Амур, взял сердце Данте и отдал его Беатриче, его законной владелице. При этом он наказал, чтобы поэт обратил свою любовь в стихи, посвящённые Беатриче.
К несчастью, романтичный Данте Россетти слишком увлёкся этой беспримерной историей любви, и решил построить свою жизнь по подобному образцу.
Отоджествляя себя некоторым образом с гениальным одноименцем, он решил, что только несчастная любовь, любовь, которая причиняет боль и страдание, является единственно настоящей, такой, что вдохновляет на великие произведения искусства. Как "Божественная Комедия", например... И когда ему повстречалась скромная, болезненно красивая Лиззи Сиддалл, художник почувствовал, что в её лице ему предстала сама Беатриче.
Что же касается Лиззи...
Ей суждено было от всего сердца пламенно полюбить юного прекрасного поэта с чёрными кудрями до плеч и соблазнительным взглядом. Полюбить так, что забылось суровое воспитание, диктующее нормы поведения - никогда не оставаться наедине с мужчиной! А уж о том, чтобы переехать к нему жить... Разве возможно это для приличной девушке?
На дворе стояла середина девятнадцатого века. И многим из нас сейчас трудно понять то затруднительное положение, в котором оказалась Лиззи. Без образования, без определённых профессиональных навыков, одарённая лишь яркой внешностью и талантом к живописи и поэзии, единственный путь пробиться в жизни и обеспечить своё существование для неё было удачное замужество. Но после того, как она стала любовницей Данте Россетти, она и мечтать об этом не смела. То есть, она мечтала стать женой Россетти, но он не торопился... А кроме него никто уже не взял бы её в жёны. Обесчещена.
Россетти был её единственный шанс. Но какой же хрупкий! Какой призрачный... Не от того ли девушка постоянно болела? Ведь снова и снова привлечь к себе внимание она могла лишь на ложе болезни. Тогда Россетти бросал свою очередную любовницу и спешил спасать свою Музу, своё божество.
Лиззи пристрастилась к опиуму. И уже невозможно было понять: то ли опиум принимается, чтобы облегчить болезнь, то ли болезнь мучает несчастную девушку из-за привычки к наркотику.
Они оба обладали, по свидетельства современников, трудным характером. Талантливые и самовлюблённые, непременно желающие быть в центре внимания, с неустойчивой психикой и настроением, которое чаще всего было депрессивным за исключением того времени, когда они самозабвенно отдавались любви друг к другу. Впрочем, таких светлых моментов у Россетти было намного больше. Как упоминают его друзья и современники, поэт обладал любвеобильным характером. Был настоящим донжуаном. И если сердце его загоралось новым увлечением, то даже такая деталь, как то, что она была девушкой, или даже женой его близкого друга, не была ему помехой!
Конечно, Лиззи страдала. И мучилась. И снова прибегала к утешительному опию.
И снова болела.
Художник в страхе, что потеряет её, бросался на помощь. Обещал жениться. Однажды даже занял денег у друга (Мадокса Брауна), чтобы купить лайсенс (разрешение) на женитьбу. Но... потратил деньги на что-то другое - всегда ведь найдутся просроченные векселя, да и за материалы нужно платить! - а там, как-то незаметно, исчезли, растворились его намерения жениться...
И карусель вертелась в новом витке со старыми наездниками...
10 марта, 1855 года, Форд Мадокс Браун записал в своём дневнике: "Она сногшибательна, без преувеличений. Россетти однажды сказал мне, что когда он впервые увидел её, он почувствовал, что судьба его решена. Но почему он не женится на ней?"
Этот вопрос не раз задавали себе их друзья, биографы, написавшие тома об их жизни и взаимоотношениях, а уж о самой Лиззи и говорить не приходится.
Можно себе представить, как больно было молодой девушке, что он не знакомит её со своими родителями, со своим сёстрой и братом. Несмотря на свою великую любовь к ней, художник не торопился объявить их отношения официально.
Такое отношение было и оскорбительно, и тревожно: что, если он встретит другую и бросит её? А ведь она ради него поступилась своей карьерой и навсегда погубила свою репутацию честной девушки! К тому же, специально, или нет, но он сделал её материально зависимой от него.
Положение Лиззи было действительно ужасающим.
Она изливала свои чувства в стихах. Но и они не могли утешить её...
Единственный человек, который мог спасти её был Россетти. Но он не торопился осчастливить её... Да, когда жив был его отец, Габриэл, он никогда бы не получил от него согласия на этот брак. Женитьба на натурщице? Бедной девушке из низкородной семьи? Немыслимо!
После смерти отца Россетти получил полную свободу действий. Однако и тогда не спешил ею воспользоваться.
Неужели его останавливало её социальное положение? Вряд ли. Двое из его друзей художников женились на своих бывших натурщицах, образование которых и общественное положение было куда ниже, чем у Лиззи. Но ведь он никогда не обращал внимания на законы света, в котором он вращался. Они были писаны не для него! Возможно, его собственное, довольно бедственное материальное положение, удерживало от решительного шага обзавестись семьёй? А может его любвеобильность, не знающая удержу?
Что бы то ни было, свадьба состоялась лишь в мае 1860 года, через десять долгих лет их затянувшегося романа.
По окончанию медового месяца, который они провели во Франции, счастливый новобрачный нарисовал свою супругу, ожидающую первенца, Королевой Сердец в картине Регина Кордиум. Это прелестная, хотя и мало известная картина, в которой Лиззи представлена печальной и даже скорбящей...
В конце 1860 года они посвятили несколько месяцев превращению холостяцкой квартирки Данте в семейное гнездо, покупая занавеси, ковры и прочие украшения. Одну из комнат украсили рисунки самой Лиззи. У них появилось общее увлечение сине-белой посудой и керамикой. Но Лиззи была ужасно измученной и усталой. Давала о себе знать беременность. И она с удовольствием предоставила мужу все хлопоты по дому, о котором мечтала долгие десять лет.
Тем не менее, это было время не только утомительной беременности, когда Лиззи, которой исполнился 31 год, опасалась за жизнь ребёнка и за свою, но и небывалого эмоционального подъёма. Она писала стихи, рисовала и с удовольствием общалась с друзьями. И в то же время страшно ревновала мужа к девушкам, которые позировали для него в картинах эротического содержания. Друзья потом вспоминали, что Лиззи не чувствовала себя спокойной ни одной минуты в отсутствии Россетти, а дождавшись его возвращения, усаживалась рядышком. К ней снова возвращался интерес к беседе.
Надеждам Лиззи и Россетти стать родителями не суждено было сбыться.
В апреле ребёнок перестал двигаться. Врачи ничем не могли помочь. И 2 мая 1861 года расстроенный Россети сообщил в письме своей матери, что ребёнок родился мёртвым.
Лиззи так никогда и не сумела оправиться от этой потери. К боли утраты примешивались мысли о собственной вине. Опиум. Не он ли послужил причиной?..
И она погрузилась ещё глубже в депрессию. А с ней возросло и потребление увеличенных доз опиума. Целыми днями она сидела без движения в комнате, безмолвно уставившись глазами в горящий огонь в камине. Она отказывалась от еды. И жутко ослабела. Временами она покачивала пустую коляску, где должен был лежать её ребёнок, и просила входящих быть потише, чтобы не разбудили дочку.
В июне, по приглашению друзей, она отправилась к ним погостить. Но счастливая семья с новорожденным ребёнком была слишком большим испытанием для неё, и она вскоре сбежала оттуда. К тому же её мучили приступы ревности и страха, что в её отсутствии Россетти проводит время с другой женщиной. Это стало наваждением в её последние месяцы жизни. Длинная череда измен Россетти, предшедствующая их супружеству, давала ей обильную почву для страха, хотя, по убеждению друга Россетти, Волла Принсепа, после женитьбы он оставался верен ей.
Здоровье Лиззи стремительно ухудшалось. И к концу 1861 года она почти не вставала с постели.
Она снова была беременна. Но даже это радостное событие не могло удержать её от опиума...
Вечер 10 февраля, 1862 года, начался, как обычно. Супруги собирались пообедать в ресторане неподалёку. Там к ним должен был присоединиться Свинбёрн, их друг и постоянный сотрапезник. Встревоженный её слабостью и подозревая, что доза опиума принятая ею накануне была слишком большой, Данте предложил Лиззи вернуться домой. Но она отказалась. И они прекрасно втроём пообедали в ресторане. Лиззи, казалось, была в отличном расположении духа. И к восьми вечера супружеская пара вернулась домой. Лиззи начала чувствовать действие своего излюбленного лекарства. Ей хотелось спать. А Россетти ещё нужно было поработать над портретом друга и он оставил её в постели а сам отправился в Колледж. Позже, несколькими его друзьями было высказано мнение, что на самом деле он отправился не работать, а на свидание к возлюбленной. Это потом ничем не подтвердилось. Но очень возможно, что в воспалённом воображении бедной больной, подкреплённом прошлыми его изменами, зародилась именно эта мысль.
Когда ближе к полуночи Россетти вернулся домой, он нашёл бутылочку с опиумом опустошённой (ещё днём она была наполовину полна)
рядом с кроватью. Лиззи часто и трудно дышала. А на её ночной рубашке он увидел прикреплённую записку, в которой говорилось, чтобы после её смерти он продолжал заботиться о её больном брате.
Все попытки привести её в чувство и спасти оказались безуспешными.
Лишь только после смерти Лиззи перестала быть надоедливой женой. Ушли, забылись невзгоды и неприятности, связанные с непостоянством возлюбленного и его нерешительностью связать себя брачными узами. А портреты, которые он писал с краснокудрой Лиззи обессмертили её и преобразили в красавицу, которой было суждено никогда не стареть, как и самой Беатриче.
