Максим Горький : другие произведения.

Погром

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Этот рассказ был написан М.Горьким до революции и опубликован в 1901 году в литературно-художественном сборнике. В собрании сочинений М.Горького, которые выписывал мой отец, а я прочла от корки до корки, этого рассказа не было. Да и как он мог там появиться? Читайте. И судите сами.
  Максим Горький
  
  Это было лет пятнадцать тому назад в одном из поволжских городов. Был жаркий день июня месяца, я с утра работал на берегу реки, осмаливая дощаник, и уже время подвигалось близко к обеду, когда где-то в слободе, сзади меня раздался глухой, сердитый шум, как будто заревели в раздражении голодные быки. Я тоже был голоден, хотел скорее кончить работу и сначала не обращал внимания на этот отдаленный гул, а он с каждой секундой все разрастался, как растет дым в начале пожара.
  
  В горячем воздухе над слободой стояла мутная туча пыли - я смотрел в сторону слободы, и мне казалось - вижу я, как разноголосые звуки насыщают воздух, поднимаясь от земли вместе с пылью. Пыль становилась все гуще, звуки громче и разнообразнее, воздух вздрагивал, и вместе с ним дрожало сердце в предчувствии чего-то недоброго...
  
  Бросив работу, я поднялся на песчаный берег и увидал: из ворот домов выскакивали люди, они бежали вдоль по улице, куда-то вглубь слободы, за ними бежали собаки и дети, испуганные голуби носились над их головами, а под ногами метались куры. Охваченный общим смятением, я тоже бросился бежать.
  
  - На Елизаветинской дерутся! - крикнул кто-то.
  
  Навстречу бегущим, яростно нахлестывая лошадь вожжами, по немощеной улице мчался ломовик и орал во всю силу груди:
  
  - Наших бьют!.. Крючники!..
  
  Я повернул в узкий проулок и остановился. Толпа людей забила проулок своими телами так плотно, что он был похож на мешок, полный зерна. Впереди, где-то далеко еще, раздавался рев и визг людей, звенели стекла, бухали тяжкие удары, что-то трещало и падало, звуки покрывали друг друга, как облака осенью, и уже плыли по воздуху тяжелой тучей.
  
  - Жидов бьют! - с удовольствием в голосе сказал какой-то старичок, благо-
  
  образный и чистенький. Он крепко потер маленькие, сухие ручки и добавил:
  
  - Так их и надо!
  
  Я пробивался вперед на шум, повинуясь его возбуждающей, притягательной силе. Не одного меня, - он, этот страшный шум, всех привлекал к себе, он всасывал в себя, как трясина. Лица людей, мелькавшие предо мною, все были возбуждены стремительной и тупой злобой, все глаза сверкали жадно, вся толпа сплошной, тяжелой массой двигалась вперед, готовая опрокинуть стены и заборы, давившие ее, каждый готов был бросить под ноги себе переднего, идти по его телу, давить его.
  
  Я бросился во двор одного из домов переулка, перескочил через забор на другой двор, еще раз, еще и - вот я снова в тесной толпе людей. Они наполняли собою густо застроенный двор большого каменного дома, облепленного пристройками, и точно кипели на тесном дворе, точно земля под ними содрогалась. Как бесноватые, они орали что-то, подняв головы кверху, лица их были красны, в открытых ртах сверкали зубы, они взмахивали руками и толкали друг друга, лезли на крыши служб, обрывались, падали и снова лезли. И, несмотря на разнообразие движений каждого человека, во всех них было что-то общее, человек стал членом одного огромного тела, одушевленного одной и той же могучей силой.
  
  Высоко над этой плотной массой людей, спаянной озлоблением, на крыше дома, у трубы стоял худой и длинный еврей. Он отрывал пальцами кирпичи трубы и, швыряя их вниз, что-то кричал голосом резким, подобным крику чайки. Большая и седая борода трепетала на его груди, а белые штаны на нем были покрыты красными пятнами...
  
  К нему наверх летели яростные крики:
  
  - Из ружья его!
  
  - Тащи ружье! Камнями лупи!
  
  - Лезь к нему!
  
  В окнах дома мелькали темные фигуры людей, выбивая рамы и выбрасывая на двор вещи. Взвизгивали и дребезжали стекла. Вот широкорожий, кудрявый парень поднес к окну зеркало, высунул его и закричал:
  
  - Эй, берегись!
  
  И, отражая солнечные лучи, зеркало полетало на землю. Парень высунулся из окна вслед за ним. Его широкое лицо было только озабочено и серьезно, но не озлоблено. В другом окне явился чернобородый мужик с подушкой в руках. Он рванул ее, - и в воздухе рассеялось густое, белое облако перьев.
  
  - Снег пошел, носов не отморозь, ребята! - крикнул мужик, глядя, как белые пушинки опускаются на головы людей. А на дворе орали:
  
  - Сюда! В кадке жиденят нашел!
  
  - Бей их!
  
  - Башками о стенки!
  
  - Эй, старый жид! Слезай, внуков нашли...
  
  - Лезь с крыши, а то убьем племя...
  
  Пронзительный крик ребенка огласил воздух, - это был звук ужасный, в мутном реве толпы он сверкнул ослепительно, как молния в облаках. И шум после него стал как бы тише.
  
  - Не тронь! - заревел кто-то.
  
  - Не тронь ребят!
  
  - Больших бей!
  
  Тут вновь раздался крик ребенка, - тонкий и острый, он резал сердце и оглушал более всех звуков.
  
  - Ах, дьявол! - бешено заорал кто-то, покрывая все звуки.
  
  - По башке?
  
  - Ноги отшиб...
  
  - Ловко, старый черт!
  
  - Антип! Лезем жида сшибать!
  
  Двое огромных крючников, расталкивая толпу, подошли к пристройке и полезли на крышу.
  
  А в одном из окон дома снова явился серьезный, краснорожий парень. Напрягаясь, он просовывал в окно какой-то шкаф или ящик и кричал вниз:
  
  - Робя, держи посуду...
  
  Ящик не проходил в окно, тогда парень дернул его назад, к себе, на минуту скрылся, вновь встал в окне и завыл протяжно, как волк:
  
  - Бе-реги-и-ись!
  
  Груда тарелок посыпалась из окна, за ними солнцем мелькнул в воздухе самовар. Люди внизу разбегались, прикрывая головы руками, и хохотали во все горло. Рыжий и толстый парень хватил самовар с земли, поднял его высоко над головой, снова бросил на землю и стал топтать его ногами.
  
  На крыше раздался нечеловеческий вопль... Все подняли головы кверху. Железо громыхало... Вдруг на краю крыши появилось что-то большое, оно несколько секунд провисало, содрогаясь в воздухе, потом завизжало, завыло, оторвалось и полетало вниз. Раздался мягкий, противный шлепок... Я бросился вон со двора, а вслед за мной летел торжествующи, дикий рев:
  
  - А-а-а...
  
  - Ага-а...
  
  - Сшибли-а-а!
  
  На улице люди ломали стулья, столы, разбивали сундуки, со смехом рвали какие-то одежды. В воздухе носились перья, из окон двух домов вниз, к ногам людей, летели подушки, корзины, мебель, тряпье, а толпа, обезумевшая в стремлении разрушать, хватала эти вещи и рвала, ломала, била. Две женщины, растрепанные, потные, с красными рожами, цепко ухватились руками за какой-то ящик и тянули его в разные стороны. Они кричали что-то друг другу, перья и пушинки крутились вокруг их голов, они обе широко открывали рты, но голоса их заглушал треск дерева, вой и рев толпы и визгливые, полные ужаса крики, доносившиеся из окон дома.
  
  Мимо меня прошел огромный мужик, в разорванной рубахе, без шапки. Волосы у него были растрепаны, по грязному лицу текла густая, почти черная кровь. Он размахивал рукой и улыбался, тупо, довольной улыбкой сытого зверя. Вот он подошел к фонарному столбу, обнял его и стал раскачивать, упираясь в дерево широкой грудью. Фонарь затрясся и слетел на землю.
  
  - Ло-оми-и! - крикнул другой мужик, подбегая к столбу фонаря. Он тоже схватил его и, ухая, стал раскачивать.
  
  Откуда-то в толпу, как голубь в тучу дыма, бросилась девушка в изорванном платье, с распущенными волосами. Она бежала, закинув голову кверху, и глаза на бледном лице ее были невероятно велики.
  
  - Бей жидовку! - заревел кто-то. И девушка исчезла в густой массе людей, как крошка сахара под кучей мух. Над нею закипела какая-то темная каша из человеческих тел, в воздухе мелькали кулаки, раздавалось сладострастное кряхтенье, мягкие шлепки. Циничные шутки, ругательства, змеиное шипение - все смешивалось в один злобный и злорадный звук.
  
  - Раздайся, народ! - Зельман едет! Это кричала толпа людей, волочившая что-то по мостовой. Тащила
  
  она человека или труп человека, - полуголое, сухое тело, измятое, изорванное, все покрытое кровью и грязью. Захлестнув ногу Зельмана веревкой, люди везли его по мостовой, а за ним оставалась на дороге широкая полоса крови. Сухие, длинные руки купались в ней, а между рук, в том месте, где они врастали в плечи, бился о камни безобразный, окровавленный, ободранный ком...
  
  Какой-то подросток подбежал к телу, прыгнул на него, ноги погрузились в живот, как в тесто, а подросток замахал руками и упал, возбудив хохот. Зельман был богатый подрядчик. Я часто видал его живым, но то, что видел теперь, не было похоже не только на подрядчика, но и на человека вообще.
  
  Отупевший от всего, что творилось вокруг, задыхаясь от пыли, я вертелся в толпе, как щепа в ручье, и смотрел на все, как на страшный сон. Вот на водосточной трубе повисла белая юбка, она высоко над землей, и какая-то старуха, вставая на пальцы ног, хочет достать ее, протягивая кверху костлявую, темную руку. Рядом с ней бородатый крючник напяливает на свою взлохмаченную голову бархатный картуз. Мальчишки снуют между ног взрослых, подбирая осколки зеркала, а один из них подпрыгивает, желая поймать летающее в воздухе перо.
  
  Размахивая шашкой в ножнах, бежит полицейский, над ним смеются, ему вдогонку кричат:
  
  
  
  
  
  Л. Пастернак. Этюд казака.
  
  - Держи его!
  
  - Лови фараона!
  
  Кто-то бросает под ноги бегущего разломанный ящик, и полицейский кувырком летит на землю. Громкий хохот гремит в воздухе.
  
  Взглянув себе под ноги, я увидал кусок окровавленной кожи с клочком волос на ней...
  
  - Нар-род! Сюда иди!
  
  Крик доносится со двора, и толпа льется в ворота густой волной. Люди как-то хрюкают, рычат, ревут.
  
  - Бей! Б-бей! - раздается в воздухе.
  
  Внутри дома, во втором этаже, кто-то работает ломом, разрушая простенок между двумя окнами. На улицу сыплются кирпичи, известь, летит белая пыль. Поднос вылетает из окна, он нерешительно кружится в воздухе и падает на голову какой-то толстой бабы. Взвизгнув, баба присела.
  
  - Казаки!
  
  - Беги наши!
  
  - Казаки едут!
  
  В устье проулка являются морды лошадей, синие фуражки казаков, мелькают нагайки, и чей-то громкий, певучий голос командует:
  
  - По трое в ряд, рысью - ма-арш! Груда кирпичей падает на тротуар.
  
  Простенок выломан, - и тотчас же из безобразной дыры в стене дома тяжело и медленно высовывается огромный шкаф, вздрагивает, как-то нехотя скользит по стене дома, задевает за карниз и, перевернувшись, с грохотом разбивается о камни панели. В воздухе стоит непрерывный гул, как будто в нем невидимо течет бурная река, разрывая почву на своем пути, вся в пене гнева, вся - в диком бешенстве...
  
  Толпа бежит под ударами нагаек и толчками лошадей, бежит, как стадо баранов, глупо, слепо. Можно спрятаться во дворах, можно прыгать через заборы, но все бегут куда-то вдоль проулка, подставляя головы, спины и плечи под хлесткие удары. Здоровенный, кудрявый крючник вдруг оборачивается, с размаха бьет кулаком по морде лошади и исчезает в тесной толпе казаков. И над тем местом, где он исчез, долго мелькают нагайки, рассекая воздух. Казаки едут дальше, стремя к стремени, плотной стеной, а люди перед ними бегут врассыпную, толкая друг друга...
  
  - Валяй кирпичами казаков! - кричит кто-то сверху. Под ноги лошадей бросается женщина, полуголая, в крови. Она явилась откуда-то вдруг, точно из земли выпрыгнула, она хватается за ногу переднего казака и жмется к ней с воем...
  
  - Беги-и! - Стой!
  
  - Бей казаков!
  
  Толпа ревет и - бежит неудержимо, как ручей с горы. Глухой топот ног стоит в воздухе, звон подков о камни вторит ему. Лошадям трудно двигаться среди обломков мебели и тряпья, покрывающих мостовую. Лошади встают на дыбы... Толпа тоже останавливается, обернувшись лицом к казакам...
  
  - Полсотня, спешиться!
  
  Толпа рычит и ждет. Но и в тылу у нее, в конце улицы, является полиция и пешие казаки... Тогда люди начинают прыгать через заборы, вбегают во дворы, а казаки ловят их... За несколько минут перед этим люди были зверями, без жалости и смысла избивавшими таких же несчастных, как сами они, а теперь эти звери - только трусы, их тоже бьют без жалости и смысла, а они бегут трусливо и позорно от ударов...
  
  Вечером этого дня, проходя по площади слободы, мимо пикета казаков, я слышал, как один из них сказал другому:
  
  - Четырнадцать жидов, чу, разорвали...
  
  А другой курил трубку, и он ничего не ответил на слова товарища.
  
  
  Максим Горький
  
  Литературно-художественный
  
  сборник "Помощь евреям,
  
  пострадавшим от неурожая",
  
  Петербург, 1901
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"