Аннотация: Первая глава нового романа "Ксюша, Ксения, Оксана"
КСЮША, КСЕНИЯ, ОКСАНА
Глава 1
- Это ты виноват! Ты! Ты виноват, что мама умерла! Ты, ты, ты!
Ксюша вырвалась из слабых рук сестры и бросилась из тесной комнатушки в тёмный коридор, где уже собрались соседи.
- Ксения, постой, - за спиной девочки-подростка раздался неуверенный голос отца.
- Николай, оставьте её, - мягко попросила пожилая соседка, стоявшая у самой двери в комнату.
- Да, дайте девке горюшко пережить. Не кажный день маманю человек теряет, - хрипло пробасил другой сосед Михаил. - Поплачет да вернётся. А нет, так я пойду и найду её. Куда тут убежишь? Тут вам не Харбин ваш. Не волнуйся, Мыкола, за девку-то. Приведу, коли нужно будет.
- Да, конечно. Наверное, вы правы. Давайте дадим ей время. Пусть поплачет, если так легче. Да-да. Натали, ты тоже поплачь, доченька. Мы все должны плакать. Так нужно. Так принято, да? - Николай смотрел на лежащую на кровати мёртвую жену и говорил тихо, но быстро, словно боясь, что она его может перебить.
- Николай, вы идите на кухню или в мою комнату, а мы с Наташей начнём приготовления к похоронам. Мишенька, вы же поможете с гробом и со всем остальным, да? - мягко попыталась остановить монолог Николая всё та же пожилая соседка Бронислава Абрамовна.
- Дык, как договаривались, тётя Броня, - Михаил вытянул шею, чтобы разглядеть покойную на кровати, словно пытался на глазок определить размер гроба. - Только вы того, дайте измерить, чтобы не болталась потом в гробу Татьяна Сергеевна-то. Негоже слишком большой гроб делать, примета плохая.
- Гроб? Зачем нам гроб? - Николай растерянно посмотрел на Брониславу Абрамовну.
- Дык, чтобы её туда положить, значит. Я уже всё сделал - все четыре стенки готовы. Вот, пойду в угольный сарай и сколочу их вместе. Мне не трудно, - ответил Михаил, явно не понимая, отчего сосед так странно себя ведёт.
- Папа, это для мамы, чтобы хоронить, - слабый голос всё это время молчавшей дочери Натали утонул в громких причитаниях, раздавшихся у входной двери.
- Ой, да на кого же ты оставила деточек своих, милая! Кто же их вырастит и замуж отдаст? Кто же их приголубит и приласкает, если не мать? Да кому же сиротинушки теперь нужны? По миру пойдут девочки твои, Танюшенька! Ой, да что же будет теперь?! Как же мы все без тебя будем, милая?! - незаметно вошедшая в дом женщина сорвала с головы плоскую маленькую шляпку и запустила длинные тонкие пальцы в собранные в замысловатый пучок седеющие волосы, мгновенно превратившись в лохматую валькирию. - Не уходи, Танечка, подумай о нас! Ксюша и Наташенька без тебя пропадут. Погибнут в этой дикой азиатчине, среди чужих и злых людей. Ой, сил моих нет... на кого же ты нас оставляешь?
- Мишенька, успокойте вашу жену, пожалуйста! - Бронислава Абрамовна отвернулась от громко рыдающей женщины с гримасой отвращения и снова обратилась к Николаю. - Вы тоже идите, голубчик. Дайте нам подготовить всё тут, - и неопределённо обвела вокруг сухонькой рукой
- Но, Бронислава Абрамовна, вы не понимаете. Всё будет хорошо с Танечкой. Она отдохнёт и проснётся. Вы же знаете, у неё слабое здоровье. Я вот сейчас ей спинку и ножки разотру собачьим жиром и ей полегчает. Правда же, Натали? - и повернулся к дочери за поддержкой.
- Папа, выходи, - на этот раз голос дочери прозвучал громче и решительнее. - Раньше нужно было думать про мамино здоровье, когда она по двадцать часов за швейной машинкой горбатилась. А теперь - иди. Иди, ради бога!
- Натали, но как же так? Почему ты так со мной разговариваешь? Вот мама проснётся, и я пожалуюсь на вас с Ксенией, что вы от рук отбились и позволяете себе такое неуважительное отношение к отцу. Мы же семья...
- Да выведите вы его отсюда уже, в конце концов! - Натали бросилась в угол комнаты и упала на стул, наконец-то разразившись горькими рыданиями.
Вывернувшись из рук мужа, к девочке присоединилась лохматая соседка. Обнимая Натали одной рукой, другую она снова запустила в свои волосы и завыла, раскачиваясь из стороны в сторону.
- Господи, Тоня, что вы делаете? - испугался Николай. - Вы же напугали Танечку до смерти.
- Ну, дык, она уже того-энтого, так что, Мыкола, пошли на кухню. У меня в заначке трохи горилки есть да капуста. Помянем Татьяну Сергеевну по-людски. - Не дав Николаю сказать и слова, Михаил облапил худенького соседа и, показав огромный кулачище дико воющей жене, направился в конец коридора, увлекая покорно семенящего за ним Николая. - Главное, Мыкола, ты не раскисай. Тоньку-дуру не слушай. Она не по жинке твоейной кричит, а по своей судьбе горемычной. Эх, коли бы не война да революция, Тонька бы жила як паночка и не шила бы наряды этим узкоглазым мадамам, чтоб им пусто было. Тьфу!
Бронислава Абрамовна снова бросила на Тоню полный презрения взгляд и обратилась к Натали:
- Деточка, милая моя, есть ли у Танечки что-то приготовленное на смерть? Платье, бельё? Доставайте всё, а потом принесите тёплой воды. Не убивайтесь, милая, не нужно себя терзать. Это уже случилось. Давайте мы с вами подготовим покойную в последний путь достойно.
- Да нет у них ничего. Даже полотенца нового нет, чтобы обмыть по-людски, - соседка перестала выть. - Я вчера с Татьяной Сергеевной говорила за это, мол, так и так, есть ли на смерть одежда и всё остальное, а она покачала головой и заплакала. Так что, придётся в церковь идти и просить.
- Есть мамино платье белое. Оно не новое, но красивое, с кружевами. Мама шила его в Харбине, когда ещё всё было хорошо и папа работал, - Натали оторвала руки от заплаканного лица. - А вот полотенца нового, наверное, и нет. А нужно новое обязательно? Есть старые, но они чистенькие и выглаженные.
- Надо бы по-людски, новое чтобы всё, - начало было Тоня, но Бронислава Абрамовна оборвала её нытьё.
- Это не важно сейчас. Деточка, достаньте бельё, платье и чулки. Пусть ношеные. И туфли старые давайте почистим. Антонина, если вы хотите помогать нам, то принесите воды и тазик. Или идите тоже на кухню к мужчинам. Нам так будет спокойнее заниматься делами.
- Чего вы раскомандовались? Я оплакиваю покойную как положено, по-христиански. Это у вас не принято убиваться за покойниками. Вечно вы как каменные на похоронах. А у нас, у русских, нужно оплакивать. И обмыть, и новую одёжку надеть на покойную. Вот так принято и всё. Не в обносках же хоронить, как вы предлагаете. Постой, Наталья, я сейчас всё принесу. Себе собирала, да вот Татьяне Сергеевне нужнее оказалось, слава богу. Господи, прости меня, грешную, - донёсся её надтреснутый голос уже из коридора.
- Ах, Танечка, Танечка! - вздохнула Бронислава Абрамовна, делая вид, что не слышала последние слова соседки.
- Воду нести? - Натали встала со стула и снова подошла к матери. Опустилась на колени и взяла руку покойной в свои ладони. - Остывает уже.
- Да, милая. Давайте сделаем всё поскорее.
Ксюша изо всех сил бежала вдоль пирса, не замечая прохожих, удивлённо смотревших ей вслед. Долговязая и нескладная, она резко размахивала руками, словно загребала ими воздух и бросала его назад, и смотрела куда-то вперёд, поверх людских голов. Добежав до рыбацких лодок, сбавила скорость и свернула налево, уверенно пробираясь среди развешанных сушиться сетей и многочисленных деревянных ящиков. Перейдя на шаг, девочка юркнула под хлипкий навес, покрытый сверху выгоревшей, но ещё плотной тканью, служившей раньше парусом. Трясущимися руками достала из-под перевёрнутого ящика чайную жестянку, где лежали небольшая оплывшая свеча и спички, и зажгла свечу, умело пристроив её между неширокими досками ящика. Затем упала на колени перед свечкой и зашептала: 'Боженька, ты же знаешь, как я верю в тебя. Верни мне мамочку, боженька. Я буду самой послушной девочкой в школе и дома, я буду самой хорошей. Я не буду ссориться с Наташей и папой больше никогда. Пусть папа такой, как есть. Пусть он не жалеет ни маму, ни нас, но я ему слова не скажу больше. Только верни мамочку. Сделай так, боженька, чтобы я пришла домой и мама меня ждала. Как всегда. Чтобы мама всегда была живая и со мной. Я буду работать, боженька. Я буду помогать маме и заботиться о ней. Я больше никогда не буду убегать из дома. Никогда я не стану вести себя как раньше. Буду даже лучше, чем Наташа. Ты увидишь, я стану другой - прилежной и вежливой. Пусть они надо мной смеются и обзывают меня каланчой, я не буду больше драться ни с кем. Пусть они тычат в меня пальцами и кричат, что я хожу как Пётр Первый, я буду молчать и научусь ходить красиво, как Наташа. Боженька, сделай так, чтобы мамочка была здорова, чтобы она ожила'. Перекрестившись три раза, как учила мама, Ксюша вытерла остатки слёз с щёк и замерла, не в силах оторвать взгляд от подрагивающего пламени. Ей очень хотелось верить, что вот эта её импровизированная молитва поможет, и бог её услышит, ведь не может не услышать среди миллиона других молитв, - она же не просит подарков или сладостей для себя, как просила на Рождество. Её молитва серьёзная. Из сердца. Но где-то в тёмном чуланчике сознания скреблось крохотной мышкой сомнение в том, что чудес не бывает. Если до сих пор чудеса в её жизни не происходили, то почему сейчас бог вдруг смилостивится над ней и вернёт маму? Ксюша сильно тряхнула головой, отгоняя сомнения прочь. Жёсткие подстриженные волосы больно хлестнули по лицу. 'Бывают. Просто я раньше ничего не просила важного. Подумаешь, подарки я просила! Ерунду я просила у бога. А мама - это важнее всего на свете. Боженька, не слушай мои глупые мысли. Это дьявол, а не я. Пожалуйста, верни маму! И я больше никогда и ничего не буду просить у тебя. Обещаю', - девочка снова перекрестилась трижды, всё так же глядя на горящую свечу. Она ещё долго сидела в своём парусиновом убежище, обхватив ноги руками, словно давала время боженьке воскресить маму. Только когда начало смеркаться, и свечка полностью сгорела, просочившись остатками воска сквозь щель ящика на песок, Ксюша медленно встала и огляделась вокруг. Затем положила спички в жестянку и уже подняла ящик, чтобы спрятать её туда, но передумала и решительно отбросила ящик от себя. Зажав жестянку в руке, другой рванула за конец парусины и обрушила своё убежище на песок. Повернулась и решительно направилась в сторону бараков, где жили российские эмигранты.
На улице было тихо. Редкие прохожие не обращали внимания на медленно бредущую неуклюжую девочку, которая что-то прижимала к груди, старательно глядя себе под ноги. Да и она не особо отвлекалась на мир вокруг, погружённая в своё ожидание. Ксюша намеренно делала неширокие шаги, выполняя данную богу клятву не ходить как царь Пётр, и оттягивая момент возвращения домой. Хотелось сорваться и понестись навстречу живой маме, но девочка не могла нарушить данное слово и сдерживала себя, изо всех сил сжимая ладонями жестянку из-под чая, чтобы руки сами по себе не размахивались, как это случалось обычно. Сначала она смотрела на облезлые носы своих бывших когда-то коричневыми, ботинок, а с наступившей темнотой просто таращилась в черноту внизу. Но широкая, освещенная улица закончилась, раздвоившись на две узкие улочки, терявшиеся между стен длинных, давно не знавших побелки, двухэтажных домов. Свернув на свою улочку, Ксюша остановилась, прислушиваясь к привычному шуму за глухими, но тонкими стенами: негромко плакал ребёнок, незлобно переругивались мужской и женский голоса, кто-то громко звал Петю домой и всё. Ни плача, ни крика, ни каких-то других новых звуков вокруг. Постояв ещё немного, она двинулась вдоль стен, пока не дошла до угла обшарпанного дома. Снова замерла, боясь услышать плач сквозь обыденные звуки, и снова ничего не услышала. Тогда она решительнее направилась к открытой двери, ведущей в тёмный коридор, где жила её семья, занимавшая одну комнату из четырёх небольших комнатушек на первом этаже. Из комнаты не доносилось ни звука, хотя тусклый свет лампы падал в коридор узкой полосой, пробиваясь между приоткрытыми занавесками. Ксюша осторожно заглянула в светлую полоску и замерла, уперевшись взглядом в стоявший посреди комнаты на табуретках голый деревянный ящик. Пахло свежей стружкой, свечками, мылом и ещё чем-то новым, незнакомым. Перед кроватью молча возились Тоня и Бронислава Абрамовна. Наташа стояла напротив, оперевшись спиной о стену и сложив руки на груди, как это делала мама. Увидев в проёме Ксюшу, сестра качнула головой в сторону кровати и шепнула: 'Подожди снаружи. Сейчас всё будет готово. Я тебя позову попрощаться'. Ксюша мотнула головой и с силой бросила в Наташу жестянку со спичками. Ударившись о стену, крышка коробки открылась, и спички рассыпались по полу. Звон упавшей на пол пустой жестянки заставил соседок расступиться и повернуться к двери. В образовавшемся пространстве между двух стоящих женщин Ксюша увидела руку мамы, в которой нелепо торчала тоненькая восковая свечка.
- Что? Зачем? Зачем вы ей свечку, а? Вы что, с ума сошли тут все? Она же её обожжёт. Вы что тут делаете все? Уходите из нашей комнаты! Вон отсюда! Все вон отсюда! Мама сейчас проснётся. Да, да, мама? - девочка бросилась вперёд и оттолкнула в сторону Тоню, пытавшуюся схватить её за пояс. - Убирайтесь вон отсюда! Ты, ты, Тонька, дура, пошла отсюда, гадина! Ненавижу тебя! Вечно ты лезешь к маме моей, а сама с папой...
- Молчи, детка, молчи! - ахнула Бронислава Абрамовна, непроизвольно прикрыв рот Ксюше. - Наташа, Антонина, берите её и несите ко мне в комнату. Ксюшенька, деточка, молчи. Не нужно ничего сейчас говорить. Пусть мама твоя уйдёт с миром. Не нужно устраивать спектакль, деточка. Нужно быть сильной. Не нужно, чтобы над вами смеялись сейчас. Молчи.
Ксения билась в руках женщин, пыталась кричать, но силы иссякли быстро, и она послушно легла на застеленную кровать соседки, не сопротивляясь тому, чтобы Наташа сняла с неё ботинки и толстую вязаную кофту. Свернувшись и обхватив колени, как давеча на берегу, она закрыла глаза и попыталась представить мамино лицо. Живое лицо. Однако перед глазами стояла мамина безжизненная рука со свечкой. Ксюша горько заплакала, не в силах видеть эту странную руку перед глазами.
- Зачем ей свечка, Наташа? - жалобно спросила присевшую рядом на кровать сестру.
- Так принято. В церкви батюшка так сказал.
- Бога нет, Наташа.
- Не говори так, Ксюша. Он есть, он всё видит. Накажет тебя за такие слова.
- Не накажет. Его нет. Это всё враки и про бога, и про рай с адом. Маму закопают в землю и всё. Больше ничего не случится с ней. Будет там лежать, а черви её жрать станут.
- Ксюша, прекрати! Душа её улетит к богу в рай. Наша мама была святая и ей уготовано место в раю. А тело... Ну, не знаю, я не думала об этом.
- Дура ты, Наташка. И бог твой - гадина. Пообещал маму воскресить и не сделал. Сволочь он этот твой бог. Слова не сдержал. Нет его для меня теперь, - всхлипнула девочка.
- Всё в руках божьих. Не богохульствуй.
- Ох, какая ты дура, - в голос проревела Ксюша и даже ударила сестру по руке, которой та гладила плечо младшей сестрёнки. - И ты, и бог, и папа, и Тонька - все вы гадкие. Я вас всех ненавижу. Убила бы вас всех, будь у меня ружьё. Всех бы убила. Из-за вас всех мама умерла. Из-за вас.
- Ксюша, прекрати эти детские глупости. Ты прекрасно знаешь, что у мамы был туберкулёз.
- Откуда он взялся, а? Просто так появился? Она же из-за вас всех болела. Вы же из неё тянули всё время всё. Это всё вы, сволочи.
- А ты? Ты не здесь жила всё это время? Тебя мама не кормила и не одевала? Давай тогда, вини и себя в смерти мамы. Только это уже не поможет. Мама умерла, - сердито всплеснула руками Наташа.
Ксюша молчала. Сестра была права, но не до конца. Ксюша никогда у мамы ничего не клянчила - ни денег, ни конфет, ни одежды. Она всегда знала, что мама работает на износ и не хотела её обременять своими просьбами. Наоборот, она помогала рыбакам и даже сама научилась сколачивать ящики, а заработанную рыбу и деньги приносила домой и отдавала матери, в то время, как Наташа только и думала о нарядах, духах и пудре, а отец шлялся по забегаловкам со своими дружками, такими же спившимися бывшими царскими офицерами. Она могла бы многое сейчас припомнить сестре, но решила не выяснять отношения, тем более в чужой комнате. Нужно быть сильной.
- Дура, - со злостью процедила сквозь зубы и отвернулась к стене.
Слёзы ещё текли из глаз, но ссориться и кричать уже не хотелось. Ксюша поняла, что единственная молитва к богу не была услышана, что ещё раз подтвердило уверенность в том, что все эти сказки про справедливого боженьку и его доброту, выдумки. Бога нет. Иначе бы мама не умерла. Значит, она зря просила его и стояла на коленях сегодня? Или просто место неправильное выбрала для молитвы? Может быть, нужно было пойти в Никольский собор и там помолиться? Хотя, мама всегда говорила, что бог живёт в душе человека, а не в церкви. И не обязательно переться в собор, чтобы помолиться, достаточно просто встать на колени, говорить с богом и перекреститься потом три раза. Мама именно так поступала, когда её охватывало отчаяние. И всё равно она умерла. Это значит, что бога не было и нет, просто маме было привычнее верить в него, чем не верить. А в кого ей, Ксюше, верить, если бога уже нет? Мысли в голове путались, и скоро уставшая и потрясённая горем девочка заснула.
Бронислава Абрамовна вошла в свою комнату поздним вечером. Стараясь не шуметь, плотно прикрыла тонкую фанерную дверь и с жалостью посмотрела на спящую Ксюшу. Ступая на цыпочках, достала из шкафа лоскутное одеяло и накрыла им ребёнка. Сама пристроилась перед маленьким столиком, осторожно зажгла лампу и взяла в руки шитьё. Пальцы привычно двигались, вдевая нитку в иголку, прошивая ровные и мелкие стежки, соединяющие разноцветные квадратики ткани, бывшие когда-то подолом выходного платья и спинкой блузки, а мысли уносили её всё дальше и дальше из этого чужого мира в любимую Одессу. Очнулась, когда на кровати беспокойно заворочалась Ксюша. Легко встала со стула и подошла поближе. Девочка крепко спала, скорчившись на узкой железной кровати и подобрав длиннющие ноги к самому подбородку. Женщина поправила сползшее одеяло и вернулась к работе. Не хотелось думать о судьбе двух соседских девочек, оставшихся без матери в этом вавилоне, но и не думать было нельзя. Что с ними станется? Антонина, конечно, та ещё дрянь, но в одном она права - дети никому были не нужны, кроме матери. А кто ещё у них здесь есть? Только Николай. Однако от него ведь толку никакого нет и не будет. Он с собой не справляется, со своей пагубной привычкой, а тут - две девочки. Одна - барышня, и дерзко посматривает на парней из-под густых чёрных ресниц, краснея от любого любезного слова, и за которой нужен глаз да глаз, иначе закончит плачевно в баре или в одном из городских вертепов. Вторая - нескладный подросток, глупенький ёжик, которой нужны любовь и ласка. Мамина любовь. И не только любовь, но и еда, одежда, деньги на аренду комнаты. 'Господи, это же катастрофа! - с ужасом прошептала женщина, только сейчас до конца осознав всю глубину пропасти, в которую летели одинокие дети. - Что же с ними станется здесь?'.
Словно услышав Брониславу Абрамовну, в другом конце коридора Николай поднял тяжёлую от хмеля голову от сложенных на столе рук и уставился невидящим взглядом в своего визави, мирно похрапывающего, откинувшись непослушной головой на замызганную стену. 'Как же теперь жить?' - хотел вслух произнести Николай, но язык не слушался, и получилось несвязное мычание, на которое спящий Михаил никак не отреагировал. Николай пошарил глазами по грязной кухоньке и хотел задать этот важный для него вопрос Тоне, но она уже ушла к себе. Тогда он с трудом поднялся с табуретки и, передвигая заплетающиеся ноги, опираясь рукой о стену, направился в сторону своей комнаты, где всё ещё горела настольная лампа. Неуверенно переступив порог комнаты, Николай наткнулся на Натали, сидевшую с закрытыми глазами перед гробом матери. Оперевшись на её тонкое плечо, он с трудом пристроился рядом и тихо заплакал. Дочь даже не повернула головы в его сторону, резким движением скинув его руку с плеча. Впереди была целая ночь.
Утро началось с шума, который устроила Тоня на кухне своими приготовлениями к похоронам и поминкам. Готовиться было особо не с чем и не для кого, но Тоня твёрдо знала, что в доме, где лежит покойник, обязательно должен быть поминальный обед, иначе, вроде, как и нет покойника. Меню скорбного дня и рецепты она тоже знала наизусть - готовили одно и то же в таких случаях, - куриная лапша, кутья, компот и блины. А вот на что купить продукты? Уж точно не на свою зарплату, до которой ещё нужно было тянуть неделю, а Мишкина целиком уходила на аренду жилья, о ней вообще думать нельзя. Поэтому, обдумывая все возможные варианты, она гремела посудой, доставая с верхних полок на кухне кастрюли и чашки. Ничего, кроме церкви, на ум не приходило. Ладно, помогут с поминками и похоронами. А дальше как дети будут жить? Куда денутся, если не заплатят за комнату в начале месяца? Обтерев нужную посуду несвежим кухонным полотенцем, она сняла фартук и решительно постучала в дверь Брониславы Абрамовны.
- Антонина, у меня ничего нет, вы же знаете это лучше меня, - пожилая женщина мгновенно появилась в проёме, как будто ждала под дверью.
- Конечно, я знаю, что у вас в кармане вошь на аркане. Как и у нас. Не о вас речь сейчас. Я вот подумала, что батюшка-то, может быть, поможет продуктами или деньгами на поминки. Но девочкам нужно будет и потом как-то жить. Сходили бы вы к раввину своему и его попросили. Я слышала, что вашим, кто перебрался в Шанхай из Харбина, помогают из-за границы хорошо.
- Но ведь Татьяна Сергеевна была христианкой. Как же я обосную просьбу? Вы же знаете, как всё обстоит у нас, там, - и кивнула куда-то в неизвестность.
Тоня закатила глаза и с ехидцей произнесла:
- Ой, а то мы все тут не знаем, что мамаша Татьяны из ваших была. По вашим же законам и получается, что она еврейка больше, чем русская.
- Антонина, её отец был русский, и она была крещёной, поэтому все эти разговоры неуместны...
Но Тоня нетерпеливо перебила её:
- Да поймите же вы, тётя Броня, я не для себя прошу и вы не для себя будете просить, а ради девочек. Им что жрать прикажете завтра? На Николая надежды нет. Он вон с утра умотал куда-то страдать с бутылкой в обнимку, оставив Наталью одну у гроба. Вы что же, хотите, чтобы девчонка по рукам пошла ради куска хлеба?
- Что вы такое говорите?! Вы в своём уме?
- А вы? - вопросом на вопрос ответила Тоня. - Наташе всего 15 лет, но она уже в самом соку и может наделать глупостей. Голод не тётка, тётя Броня.
- Я не знаю... - Бронислава Адамовна всё ещё сомневалась, стоит ли ей обращаться к раввину.
- Всё вы знаете. И вам тоже не всё равно что с девочками случится. Хотя вы им и не родственница, но вы их не оставите одних, хотя бы только из-за веры вашей, - напирала Тоня.
- Антонина, прекратите давить на меня! Я в самом деле не знаю, как преподнести эту историю рабе. Татьяна всегда ходила в церковь и считала себя христианкой, поэтому и наши её никогда не считали своей. И потом, нет у нас таких средств в запасе, чтобы полностью содержать двух девушек. Ксении в этом году исполнится всего четырнадцать лет, а вы посмотрите на неё - не меньше трёх метров ситца на платье нужно.
- Вот и договорились, тётя Броня. Я в церкву побежала, а вы туда, к своим, - махнула рукой поверх головы Тоня. - Встретимся в обед и обмозгуем, как дальше жить.
Ксюшу разбудило бормотание Брониславы Адамовны, которая накрывала маленький столик к завтраку и с кем-то переругивалась. При этом в комнате кроме неё самой и Ксюши никого не было. Обведя комнату глазами ещё раз, девочка негромко встряла в странную беседу соседки: 'Доброе утро!'. 'Ах, детка, ты уже проснулась? Вот и хорошо. А я только собралась тебя будить и поить чаем, - старушка стушевалась, словно её застали за чем-то неприличным. - Ты, детка, умойся, а я пока тебе гренок пожарю. Иди, иди'. Ксюша поправила сползшие за ночь хлопковые чулки и, нагнувшись с невысокой кровати, надела ботинки, стеснительно прикрывая верх слишком открытого выреза блузки рукой. Бронислава Адамовна бросила на девочку жалостливый взгляд и вышла из комнаты с тарелкой, на которой лежали ломти хлеба и яйцо. Ксюша же направилась в ванную комнату, которая на удивление оказалась свободной в этот час. Девочка обрадовалась везению, ведь каждый день с утра ванная комната надолго занимается Наташей и невозможно не только принять душ, но просто умыться. Мама обычно ставила посреди комнаты табуретку с тазиком на ней и наливала для Ксюши тёплую воду, чтобы та без ругани со старшей сестрой могла спокойно умыться или даже помыть волосы перед школой. Мама... Ксюша положила зубную щётку на край раковины и бросилась в свою комнату, где посреди комнаты на табуретках стоял гроб, а нём лежала мама. И всё та же вчерашняя тонкая свеча торчала из её сложенных на груди рук.