Пашка до рези в глазах вглядывался в петушиные потроха, разложенные на убогом алтаре возле его хижины. Стражник выразительно поигрывал костяной ручкой плети. Ее утяжеленные концы не внушали симпатии юному знахарю. А пожилому вояке не внушал доверия тощий мальчишка с торчащими ушами, которые под суровым взглядом воина приобретали багровый оттенок.
Покрытый мхом и лишайниками домишко на опушке леса принадлежал семейству юнца издревле. Неказистое жалкое строение, подобно кособокому грибу, крепко вросло в здешнюю землю. А слухи о его обитателях издавна вплелись в местные предания, легенды и сплетни. Поэтому даже тогда, когда из всего некогда обширного рода ведунов в живых остался один лишь лопоухий пацан, местные крестьяне по-прежнему раз в несколько дней ставили корзинку с продуктами у прогнившего крылечка.
Староста Вилем хмуро смотрел на давно не мытую рожицу и с раздражением понимал, что подношения эти были зряшными. Хотя подросток и обладал свойственными его роду разноцветными глазами (один - янтарно-золотистый, другой - светло зеленый в золотистую крапинку), судя по всему, ему не передался дар прародителей. Куда полезнее было бы заставить его пасти деревенских коров. И все же Вилему было жаль этого сопляка. Королевская стража всегда безжалостно карала шарлатанов. Но сейчас, когда король так тяжко захворал, а Морок опасно приблизился к самым границам государства, потребовалась реальная помощь всех Знающих. И это означало, что самозванцам грозила воистину суровая расправа.
Поросшие рыжеватыми волосками пальцы еще крепче сжали резную рукоять страшной плети. Но тут дремавший на лавке здоровущий дымчато серый кот раскрыл зеленые зенки и хрипло мяукнул. Мальчик вздрогнул, подобрался, губы его шевельнулись, беззвучно произнося внезапно всплывшее в памяти слово. Над птичьими останками вспыхнули синеватые огоньки. Когда они погасли, пепел на жаровне лежал четким рисунком.
Староста, стражник и сам юнец потрясенно смотрели на изображение. Корона, надвое рассечена обоюдоострым мечом, одна половинка отлетела в сторону и свалилась набок. А на зубце устроявшей висит ключ.
Кот лениво потянулся, спрыгнул на пол, толкнул хлипкую дверь и выскочил наружу. Хлопнула створка затянутого бычьим пузырем окошка. Порыв сквозняка закружил серую пыль. Картинка исчезла, а вместе с ней наваждение.
Вояка поднялся, обмотал резную рукоятку тонкими кожаными ремешками со вшитыми на концах свинцовыми гирьками, закрепил узкие кожаные полоски и сунул так и не пригодившееся орудие возмездия за пояс. Поднял оловянные, без блеска глаза и коротко приказал:
- Быстро собирайтесь, сейчас же едем в столицу. Эту шельму кота изловить и взять с собой.
Староста растерянно забормотал невнятные возражения. Служивый грубо оборвал его. Необходим не только ведун, но и свидетель того, что видел стражник. А деревенькой пусть управляет старостин сын или зять, или кто другой. Для государственных интересов такие мелочи не важны.
Кота ловили долго. Еще дольше шли пререкания с женой Вилема Милицей. Перед разозленной бабенкой стражник сник и даже как-то уменьшился в росте. Но приказ ему был дан четкий, и лишаться своей головы он не собирался. Ведунов, получивших более-менее ясные Знаки, вместе со свидетелями этих таинств следовало немедленно везти ко дворцу.
Поэтому выехать пришлось в неурочное время, ближе к закату. Все были не в духе. Стражник посадил мальчишку впереди себя, чтобы не сбежал ненароком. Кот Дымок недоволькно крутился в Пашкиных руках. Староста тюхал позади на своей чалой Крале и опасливо поглядывал на темнеющую чащу леса, нависшую над грунтовой, в колдобинах, дорогой.
Через полтора часа совсем стемнело.
- Ну, ведунишко, что медлишь, зажигай свой колдовской шар, - грубая рука встряхнула мальчика. И тут же раздалось шипение и крик боли. Когти Дымка обладали отменной остротой.
Пашка съежился, начал было объяснять, что и бабка, и мать умерли в одночасье, когда ему минуло лишь одиннадцать лет. Распознавать травки учили с детства, но тайны серьезного ведовства открывают лишь, когда вступаешь в пору отрочества. А к этому времени он уже не один год как сиротствовал. Но стражник не хотел ничего слушать. Очевидно, он и сам боялся недоброй славы приближавшихся Заполошных лесов, а потому нервничал, сыпал угрозами.
Дымок напрягся, мальчик с трудом его сдерживал. Он гладил кота и от всей души желал, чтобы животное успокоилось. Кот словно почувствовал это, обмяк, потерся головой об острое плечо. И Пашке тоже стало спокойнее.
Паренек вспомнил ощущение тепла в пальцах, возникшее, когда он простер руки над петушиными потрохами. Попытался вновь восоздать его. В кончиках пальцев появилась щекотка. Но "светляка" не получилось.
- Ну, что ты телишься? - зло промолвил стражник.
Староста не выдержал, заворчал, чтобы тот оставил мальца в покое. Пашка ведь только начинает знахарствовать, не все ему подвластно. Да к тому же, в лесу немало худых людей и зверья, которых колдовской свет мог бы приманить. Стражник резонно возразил, что с чародеями мало кто станет связываться.
Паша снова устало прикрыл глаза. Вояка был служакой усердным, но недалеким. Иначе должен был бы знать, что ведун и чародей - далеко не одно и то же. Конечно, и один, и другой владеют магией. Только сравнивать их чары, все равно, что детский ножичек с грозным мечом. Зверей волшебное свечение отпугнет, а вот настоящих лиходеев вряд ли. Потому что знающий человек сразу распознает величину Силы. У Павлика ее, считай, почти что нет, а, может быть, и нет вовсе. Удачу в гадании подросток втайне объяснял себе вмешательством кота. И бабушка, и мать в свое время относились к Дымку весьма уважительно.
Они ехали, вздрагивая при каждом шорохе. Яркая, уже почти полная луна освещала дорогу. Это помогало избегать колдобин, но в то же время делало путников слишком заметными для лихих глаз.
Но первая ночь миновала благополучно. Стражник, назвавшийся Филимоном, пришел в хорошее расположение духа. Перед рассветом сделали короткий привал у небольшого ручейка. Коней напоили, не расседлывая, ополоснули лица, протирая смыкающиеся набрякшие веки, поели еще не успевшего зачерстветь хлеба с добрыми кусками сала, заботливо уложенные Милицей в корзину со снедью. И опять в седло.
К полудню остановились подольше. У всех затекли ноги, да и лошадям требовался отдых. Впрочем, часа через полтора снова двинулись в путь. А вот в сумерках Филимон смилостивился и велел готовиться к ночлегу.
Мальчик тревожно озирался по сторонам. Последние несколько лиг у него появилось неприятное ощущение, что лес изменился, притих и подобрался, как рысь, накануне прыжка. Кот выгибал спину и жался к Пашкиным ногам. Староста тоже пару раз пугливо оглянулся. Если бы он не был так измотан, то вряд ли согласился бы на привал. У старого Вилема было чутье на неприятности.
Трудно было упрекнуть Филимона в выборе места для стоянки. Овражек достаточно глубокий, чтобы в нем скрыться, но с покатыми склонами, по которым при необходимости легко выбраться наверх. Рядом под нависающими ветвями ивы журчит чистый родничок.
Разожгли небольшой костер, чтобы согреть воду и отпугнуть лесных зверей. Попили чай из травяного сбора, прихваченного Пашкой. Мальчик отчего-то не нашел здесь ягод, на которые обычно природа щедра в пору позднего лета.
Звуки в этом затаившемся лесу тоже казались непривычными. Не слышно было птичьего гомона, легкого перестука лапок мелких грызунов, как правило, различимые чутким Пашкиным ухом. Но в траве и листьях что-то сухо шуршало и потрескивало, и шум этот казался каким-то слишком однообразным и неживым.
Караулить первым стражник поставил старосту. Мужик присел у догоравшего костра с большой узловатой веткой в руках. Она могла послужить дубинкой, а, если бы довелось отгонять хищников, Вилем собирался ее поджечь от раскаленных угольев. Но мальчик видел, насколько пожилой крестьянин измучен дорогой. Седая голова то и дело бессильно падала на грудь, и, хотя Вилем тут же пытался встряхнуться и отогнать сон, чувствовалось, что дается это ему нелегко.
Филимон похрапывал, привычно завернувшись в тяжелый суконный плащ. У Пашки глаза тоже слипались, однако сердце сдавила ноющая тревога. Напряженно вслушиваясь в ломкое похрустывание, даже отдаленно не напоминавшее обычный треск ветвей, юнец вдруг почувствовал холодок у левого бока, к которому минуту назад прижимался Дымок. Конечно, кот мог отправиться на охоту, но паренька не отпускало нехорошее предчувствие.
Он поправил шнурок с доставшимся от бабки оберегом, поднялся и увидел, что Вилем крепко спит, слишом близко наклонившись к затухающим язычкам пламени. Паша насилу отволок так и не проснувшегося старосту от опасного места, подбросил несколько веток на уголья, еще раскаленные до красноты. Филимон лежал неподвижно и тоже спал беспробудно. Смутные подозрения окрепли. Они достигли Заполошных лесов. И теперь стоило ожидать всяческих неприятностей.
Словно в ответ на устрашающие мысли хруст послышался совсем рядом, в нескольких шагах, хотя там не было кустарника, а трава даже не колыхнулась. Пушистая тень метнулась в овраг. Казалось Дымок поймал что-то, но в когтях его виднелась лишь пустота. Однако пустота эта подхватила кота и подняла над землей, а затем опять швырнула вниз, словно удав, пытающийся сбросить напавшего на него хищника.
Котище успел отскочить, шерсть его стояла дыбом. Он затравлено оглянулся, ломкие звуки теперь раздавались повсюду, окружали их со всех сторон. И тут Пашка очнулся. Одним прыжком подскочил он к Вилему, схватил суковатую ветку, лежавшую с ним рядом, сунул ее в оживший костерок, а затем очертил огненный круг над головою и начал повторять слова детской песенки, что певала ему бабушка:
- Я кружу, я кружу,
Силу злую удержу.
Берегись, коварный фар,
Получай же мой удар!
Чары сонные развею,
Просыпайтесь все скорее.
А ползущее во хрусте,
Ты теперь слабо и пусто...
Хруст вдруг сменился жутким скрежетом, затем резко оборвавшимся высоким плачущим звоном, ветка рассыпалась множеством искорок и погасла. Вилем зашевелился. Филимон выпутался из своего плаща и сел, недоуменно вертя головой. Паша почувствал сташную усталость и скорее упал, чем опустился на землю. А Дымок подполз к нему и благодарно потерся головой о его босую ногу.
Выслушав сбивчивый рассказ мальчика, его взрослые спутники начали спорить. Филимон требовал немедленно отправляться в путь, чтобы поскорее покинуть проклятые места. Староста доказывал, что идти через лес, полный нечисти,ночью еще опасней, чем оставаться возле костра, на маленьком пятачке земли, защищенной юным ведуном.
- Да ты погляди на мальчишку, - сердито крикнул Филимон, - он же совсем измочален. Этих-то отогнал, а вот, если другие полезут, не справится.
- Вилем прав, - тихо сказал Пашка, - идти мы сейчас не можем. Сил у меня действительно почти не осталось. Но полежу немного и приду в себя. Помню, матушка говорила, что даже слабые защитные чары возле костра и оберега пару часов продержатся. Оберег у меня хороший, значит до рассвета дотянем. Нужно только не дать огню погаснуть, мне на...- прервавшись на полуслове, юнец повернулся на бок и крепко уснул.
Стражник потянулся было его растормошить, но Вилем остановил его:
- Ему без сна теперь нельзя. Ведунам и знахарям после чародейства всегда покой нужен, обессиливают они и, если не отдохнут, даже помереть могут. Он дитенок еще, в первый раз по-серьезному колдует. Даже не ожидал я от Пашки такого. Тут ведь в Заполошье немало людей сгинуло. В том числе и дед его, тоже знахарь не из последних.
- Выдумки все это, - пробурчал изрядно напуганный Филимон. - Повидал я при дворце чародеев. Колдовали они немало, и никто на боковую после этого не валился.
Староста попытался разъяснить упрямцу, что нельзя сравнивать чародея и ведуна. Но тот, не слушая возражений, попытался ухватить парнишку за плечо да встряхнуть хорошенько, чтобы проснулся.
Крепкие когти рассекли руку Филимона, он заорал благим матом, взмахнул плетью, но кот увернулся и цапнул его за ногу, пропоров штанину у колена. Стражник еще несколько минут пытался сразиться с разьяренной бестией, затем сдался и сел к костру. Добряк Вилем перевязал ему рану, оторвав полоску ткани от собственной длинной рубахи. Однако заснуть ни один из них уже не мог. Согрели чайку, пошарили в корзинке с провизией.
Филимон вяло жевал кусок сала, не ощущая его вкуса. Дворцовая жизнь требовала от всех ее без исключения обитателей хитрости, изворотливости, умения приспосабливаться. Интриги плелись на всех уровнях, начиная от золотарей, уборщиц, конюхов и поваров, и кончая министрами, да, что там, даже членами семейства самого василевса. Нужно было держать ухо востро, нос по ветру и смотреть в оба.
Но слишком долгий покой, обеспеченный правлением твердой руки Силантия Пятого, отучил многих и, в том числе его стражу, от реальных опасностей. Конечно, Филимону не слишком гляделось ехать в глухомань и разыскивать дельных ведунов, однако, он надеялся достаточно легко справиться с этим заданием. Из безопасных комфортных глубин хорошо охраняемого чародеями дворца слабо верилось росказням о нечистых слугах Морока, о загадочных малых народцах, таящихся в отдаленных местах, о недобрых силах, стерегущих древние тайны.
Теперь, когда стражник впервые столкнулся с нечистью, он ощутил неведомый доселе ужас и более всего жаждал очутиться как можно далее от этого злополучного места. Но оказалось, что здесь не действует привычная ему власть иерархии. Королевской граммоты с печатями и именем короля, собственноручно начертанным им самим, было недостаточно, чтобы поднять на ноги замызганного босоногого паренька. В этом странном мире привычные представления Филимона о порядке перевернулись с ног на голову. Это устрашало его не менее, чем легкий ломкий хруст, что уже несколько минут доносился из глубины неподвижного леса.
Наконец, окаянный мальчишка шевельнулся, немного поворочался и открыл глаза, затем сел, тревожно поводя глазами вокруг себя. Ночная тьма перетекла в сумрак приближающегося рассвета.
- Еще полчаса, - сказал Пашка. Казалось, он не столько вслушивается, сколько принюхивается к окружающим звукам. Пацан увидел недоумение в глазах стражника и пояснил, - Через полчаса взойдет солнце. Чую, что эти ночнушки его не любят.
- Знающие люди сказывают, что в Заполошные леса худо соваться и среди бела дня, - напомнил староста.
- Верно, - малолетний знахарь кивнул неровно остриженной башкой. - Но бабулечка говорила, что среди дня нечисть не нападает, а только водит, кружит, запутывает, не выпускает путника из лесу, чтобы дождаться темноты и тогда уж напасть на него.
Значит, пропали мы здесь, - сиплый голос Филимона звучал безнадегой.
Вилем выжидательно посмотрел на Пашку. Мальчишка шмыгнул носом, он тоже выглядел испуганным. А вот староста, разглядывая его лицо, вдруг обнаружил, насколько юнец похож на своих мать и деда, тот же разлет бровей под высоким лбом, тот же упрямый крепкий подбородок. Крестьянину стало спокойней на душе. Он поднялся, налил чаю в жестяную походную кружку стражника и принес мальчику вместе с краюхой хлеба, увенчанной бело-розовым пластом сала:
- Сначала подкрепись, а потом и выход сышешь. У тебя, паря, все получится, вижу просыпается в тебе Дар, от предков полученный.
Дружеские слова, обжигающий чай и простая, но сытная еда подействовали на мальчика благотворно. Он почувствовал себя бодрым, словно и не было ночного противостояния с нечистью, выпившей из него, казалось, все жизненные соки. Дымок тоже излучал благодушие, неторопливо вылизывая серую шерстку и совершенно не обращая внимания на зло косившегося на него Филимона.
Но утро принесло им разочарование. После двухчасовых блужданий они вернулись к знакомому оврагу. Стражник совсем скис, Пашка тоже приуныл, а Вилем после долгих раздумий внезапно предложил мальчику вспомнить еще какой-нибудь стишок, из тех, которым учили его старшие ведуны. Однако парнишке ничего такого не приходило в голову.
Дымок тоже вел себя несколько легкомысленно, вовсе не собираясь помогать хозяину справиться с нелегкой задачей. Весело, как малый котенок, прыгал он на лесной прогалинке, пытаясь поймать себя за хвост. Это бессмысленное кружение утомило Пашу, у него вдруг все завертелось перед глазами. Дюжий стражник едва успел подхватить пошатнувшегося паренька. Даже суровый Филимон встревожился, увидев побледневшее лицо мальчика, вытащил уложенный в седельную сумку плащ, свернул положил под голову Пашке.
Юнец лежал на лишенной запаха траве, бездумно уставившись в небо. В высокой голубизне кружил ястреб. Его резкий крик "кии-кии..." смел напряженную лишь слегка прохрустывавщую тишину. Молоденький ведун внезапно сел, по-детски изумленно приоткрыл рот. Затем недоумение сменилось настороженной полуулыбкой.
- Полежи, полежи, малец, - добродушно заворчал на него Вилем.
Но Павлик уже вставал на ноги. Подхватив кота и усадив к себе на плечо, он решительно двинулся к узкой лесной тропинке, выбегавшей из перелеска. Его спутники, переглянувшись, взяли под уздцы лошадей. Проехать верхом здесь было трудно, мешали ветви, усеянные жесткими колючими листьями.
Подросток шел, поглядывая вверх на парящего над ними ястреба. И лес неохотно расступался. Время от времени ломкий хруст пытался пробиться, но клич "кии-кии" заглушал и утихомиривал его.
Потом по кронам деревьев прошла белесая волна, воздух стал вязким, затрудняющим движения, забивающим горло. Кот захрипел возмущенно и зло. А паренек сквозь сбившееся дыхание прошептал:
- Продержитесь еще чуть-чуть, мы уже на границе, я чувствую, что Заполошье кончается, но не хочет нас отпускать.
Еще несколько шагов дались мужчинам и мальчику с неимоверным трудом. Птица тоже летела тяжело, через силу, кот сипел. Но вдруг, будто пелена спала с глаз, деревья обрели иные очертания, затрепетали на ветру листья, все вокру встрепенулось, ожило.
- Прошли, - подросток обессиленно прислонился к ближайшему дереву.
Вилем обернулся. За их спинами качалась белесая марь, от нее тянуло запахом тлена.