Cored : другие произведения.

Вермильон

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ядерная зима, похожая на картинку в черно-белом телевизоре. И ярко-красный вермильон - цвет крови, мести, предательства - единственный цвет, оттеняющий блеклую реальность выживших.
Обложка []
  Слепой ребенок
  На куче хлама
  Играл осколками стекла.
  И в мертвых его глазах
  Стояло солнце,
  Не виданное им.
  И блики мерцали
  На колких стеклышках.
  И пальцы, дрожа,
  Перерывали мусор,
  Думая, что это
  Цветы,
  Растущие под небом
  Рая.
  Слепой ребенок
  Радовался утру,
  Не зная
  И не ведая,
  Что ночь всегда
  Стоит
  За детскими
  Его плечами.
   Ника Турбина
  
  
  
  СТИКС
  
  
  0.
  
  М а к с : Ты здесь?
  А у р а : Да.
  М а к с : Я не вижу тебя. Очень темно. Я ничего не вижу.
  А у р а : Что ты хочешь увидеть?
  М а к с : Твое лицо.
  А у р а : Нам не нужны лица. Они - не для этого мира.
  М а к с : Какого?.. Какого мира?
  М а к с : Где ты? Аура!
  А у р а : Я здесь. Успокойся. Я рядом.
  М а к с : Мне тяжело.
  А у р а : Я знаю.
  М а к с : Жизнь - это стремление к чему-то. Движение. Я много думал. Зачем я живу, Аура? Я не помню, откуда начал идти, и не вижу конца своему пути. Я устал. И еще мне кажется, что я...
  А у р а : Об этом нельзя думать. Слышишь? Не думай о таком!
  М а к с : Не уходи.
  А у р а : Не уйду.
  М а к с : Я устал от одиночества.
  А у р а : Помни о весне.
  М а к с : ...Аура!
  А у р а : Что?
  М а к с : Ты любишь меня?
  А у р а : Я люблю тебя.
  
  
  1.
  
  Он налег на руль, раскачивая мотоцикл, и переднее колесо нехотя перевалило через высокий порог. Амортизаторы скрипнули. С задним было еще проще. Теперь оставалось только спустить мотоцикл с крыльца. Он сделал это за полминуты, осторожно считая ногами широкие каменные ступеньки и прижимая ручной тормоз, чтобы стодвадцатикиллограмовая железка не запрыгала вниз самостоятельно. Можно было, конечно, съехать верхом, но лихачить не хотелось. Ночью, похоже, прошел снежок: лестница была припорошена.
  Он глубоко вдохнул, ощутив, как холодный воздух обжигает бронхи, а в голове становится яснее. Ветер уныло завывал на разрушенных этажах расколовшейся пополам высотки. Единственной, наверное, в городе. В этом месте вообще не было крупных жилых строений, а если и были когда-то, то прекратили свое существование после первых же геологических судорог. Он уже несколько месяцев не видел в городе ни одной живой души.
  - Доброе утро... - пробурчал он в пустоту.
  Было ли оно на самом деле добрым - вопрос спорный. Р а н ь ш е это в какой-то мере зависело от погоды. С недавних пор погода перестала служить мало-мальски приличным ориентиром. Мир выглядел так же, как выглядел и вчера, и позавчера, и неделю назад - так, словно на него натянули толстый целлофановый пакет. Серым и мертвым. Поэтому, все зависело только от настроения. Сегодня, вроде бы, все было в порядке - по крайней мере, мозги работали, как новенькие.
  (В последнее время он страдал от головных болей, непродолжительных, но довольно сильных. Может быть, виной тому было давление, но у него частенько появлялись мыслишки другого рода. В конце концов, какая на хрен разница: быть заживо погребенным в ледяной пустыне в обнимку с безумием, или скрестить лыжи от раковой опухоли в башке?)
  Все было замечательно, кроме того, что у него закончились дрова. С утра оказалось, что топить уже нечем, а без подогрева музей через несколько часов превращался в холодильник.
  ...В баке плескалось что-то около двух литров. Может, меньше. Но ему хватит с головой. Он завернул крышку обратно, накинул капюшон поверх шерстяной шапки и вытянул из кармана прозрачные очки в пластмассовой оправе. Фиговая защита от ветра, но все же. Обычно под капюшоном он носил только кепку. Хорошая штука - закрытый шлем, но шлема найти не удалось.
  "Хьюзаберг-501" рыкнул, выдохнул облако сизого дыма, потом глухо кашлянул пару раз и исправно застрекотал. Он перекинул ногу через сиденье и дал газ.
  Мотоцикл попался ему на глаза случайно, именно такой, как нужно - с кроссовой рамой, идеальный для бездорожья и крутых подъёмов. Обычная машина для таких целей не годилась, а внедорожник с объемистым двигателем не оправдал бы себя одинаково (ценнее топлива могла быть только еда). Не новый мотоцикл, конечно, но он своими руками заново перебрал его до последней детали, хотя до этого ничего не смыслил в механике. Весь процесс занял у него двадцать дней. А потом он еще ободрал с него весёленькую красно-желто-зеленую раскраску, оставив тускло-стальным. Так было безопаснее.
  
  
  2.
  
  Дорога пролегала между двумя рядами многоквартирных домов, которые постепенно сменялись одноэтажными: музей находился не так далеко от окраины.
  Может быть, когда-то этот город был красив. Он не мог знать, поскольку пришел сюда уже после того, как люди исчезли. Трансмиграция, вымирание - какая разница? В первом случае он их хорошо понимал. От былой красоты не осталось ничего. Все, что создала могучая человеческая фантазия, оказалось так легко уничтожить... Особенно понятия, въевшиеся в повседневную жизнь за многие века. Слово "дом", к примеру, во все времена ассоциировали с уютом, семьей, защищенностью. Теперь же дома превратились в антропогенные памятники сломанным надеждам. От них веяло чудовищной тоской, будто у каждого из них была душа. Бесконечные ряды молчаливо кричащих уродливых фигур, дикая геометрия черных дыр... Заходить туда не хотелось. Казалось, что даже воздух там был другим - насыщенный частичками памяти, призрачными голосами, незаконченными фразами существ, обитавших в этих каменных клетках. Он знал, иногда в подвалах можно было найти потрескавшиеся, обглоданные крысами кости с обрывками ткани на них.
  Возможно, именно поэтому он выбрал музей. Запах пыли и ностальгии был лучше запаха ч у ж о й смерти. Если не считать беспорядка, там все осталось, как прежде. Когда наступает катастрофа, людей меньше всего заботят исторические ценности и чучела, набитые ватой - факт.
  Он жил (выживал?) так уже несколько лет - все время в одиночестве, как пациент психиатрической лечебницы в изоляторе. Разница состояла лишь в том, что он сам строил стены вокруг себя. Одиночество! Кому дано вкусить смысл этого слова - ничего не означающий, бессмысленный набор звуков? К чему его можно приравнять? Море без берегов, зыбучие пески, с неутомимой жадностью высасывающие человеческие эмоции? Большинство людей не в состоянии переносить эту пытку подолгу, и, как ни странно, он не знал, относить ли себя к их числу. Иногда твой же разум может стать самым опасным врагом, цепным псом, перегрызшим свою цепь. Если его не кормить, он сожрет тебя - но сделает это медленно и мучительно, толкая к краю пропасти, из которой уже не выбраться. Он знал, конечно, что нельзя слишком долго заниматься самокопанием, иначе можно поехать крышей. Но иногда ему казалось, что он думает больше, чем надо, с л и ш к о м много. Порой это приносило мучения далеко не физической природы, замeшанные на каком-то фанатичном удовлетворении, не подлежавшие даже классификации. Может быть, если бы мог, он отключал бы свои мозги на время, чтобы просто походить с пустой головой. Даже несмотря на то, что активность занимала большую часть времени, он странным образом не мог избавиться от этой тоски, перманентной тяжести бытия - всего, что просачивалось сквозь каждую минуту, которую он оставлял позади. Время думать было в с е г д а . О чем угодно. О самоубийстве. Почему бы и нет? О самоубийстве в том числе. Которое он пока еще отвергал. Самоубийство означало полный тупик. Но была еще вера. Вера - та же самая цель. Смысл жить. Пока есть куда идти - ты идешь, и он шел тоже, потому что у него была своя цель (он привык так считать).
  Когда за одиночество не нужно бороться, оно теряет свою ценность. В новом мире этот товар сильно подешевел. Периодически люди проходили через его город (он давно про себя называл его своим), не исключено, ночевали, а потом шли дальше, не задерживаясь. Они напоминали собой элементарные частицы: их тянуло туда, где была бОльшая масса, где имелось вакантное место в электронных вихрях. Слишком сильными оказывались инстинкты, выработанные веками. Стремление к обществу не загнулось даже тогда, когда это самое общество превратилось в пыль за рекордно короткий срок, и люди стали тем, чем они всегда были - зверьем. Судя по всему, прошло слишком мало времени.
  И он жил - или выживал, как угодно - пережевывая дни и исправно кормя цепного пса. Самой лучшей пищей служили книги. Какое-то их количество нашлось в музее, остальные он перетащил из библиотеки, на которую наткнулся, по сути, почти случайно давным-давно. За семь лет он перечитал огромное множество литературы самых разных жанров и направлений. Хорошая книга таила в себе полноценный (едва ли не более, чем нынешний) мир, и право войти в него можно было обменять на ненужное время. Из этих миров он вынес кучу знаний и слов, зачастую уже бесполезных для существования в реальном настоящем, но имевших некую силу, помогающую идти вперед.
  А сколько еще удастся пройти, он не знал.
  На этот раз старушка Земля получила сверх всякой меры. Порой он представлял ее как мертвое (убитое?) коченеющее тело, а жизнь на ее поверхности - не более, чем шевеление микробов, пытающихся существовать самостоятельно. Оборванные процессы соединялись в новый, не предвещающий ничего хорошего узор. Все это маячило в виде одного слова.
  Конец.
  С неба не мог идти нормальный снег, потому что не было открытой воды, способной испаряться. Деревья не могли жить - не было солнца для фотосинтеза. Травоядные вымирали, потому что на них замкнулась цепочка.
  Иногда ему казалось, что мир - это знаменитый Стикс, а все ныне живущие люди - загубленные души, по какой-то непонятной причине застрявшие на пути к смерти. Будто кто-то решил закончить давным-давно начатую историю, но потом передумал и бросил незавершенной.
  
  
  3.
  
  Лес был, - чисто формально. Чтобы назвать лесом этот частокол торчащих из земли предметов, напоминавших настоящие деревья лишь отдаленно, надо было быть человеком с хорошей фантазией. Раньше некоторые стволы были сломаны, но он уже перетащил и сжег их, а теперь пришел черед уцелевших деревьев. Вокруг уже простиралась приличная поляна, усеянная пнями с торчащими из них щепками.
  ...Как только мотор заглох, в уши ворвался заунывный свист ветра, перемежаемый каким-то скрипом и стуком. И приходило на ум страшно далекое, как сон, воспоминание из детства: настоящий лес ш у м е л, но никак не трещал, не стонал и не выл, как подыхающее животное - так было в д р у г о м мире, где на ветках росли листья, а преобладающим цветом являлся зеленый. В э т о м мире ветер, по-видимому, уже не мог издавать других звуков.
  Он поставил мотоцикл на подножку, затем вынул из притороченного к раме чехла бензопилу и огляделся в поисках подходящего объекта. Сегодня жертвой он выбрал средних размеров сосну (или это была не сосна? он не разбирался), стоящую на самом краю просеки. Он сделал это, не задумываясь, хотя очертания ствола чем-то напомнили ему фигуру с раскинутыми кривыми руками. После второго рывка пила чихнула, но завелась лишь где-то с двадцатой попытки, чему, несомненно, способствовал холод. Он подвел шину с изрядно поцарапанной надписью "Stihl" к коре и нажал, заставляя мелькающие зубья вгрызаться в дерево. Пила тоже потребляла бензин - и немало - но с этим приходилось мириться: древесина промёрзла буквально насквозь, и обычный топор отлетал от нее с таким звуком, будто это был чугун. Зато весело визжащей и жрущей топливо пилой можно было минут за пятнадцать перерезать приличного диаметра деревцо.
  Через некоторое время он вытянул лезвие из наклонного пропила. Встряхнул зудящей от вибрации рукой и прервал тарахтение агрегата. Затем примерился и толкнул дерево ногой. Сосна качнулась, но устояла. Он ударил ещё раз, приложив больше силы. На этот раз сосна затрещала и с каким-то стоном рухнула наземь. Мелкие сучья тут же отлетели, словно стеклянные. Дерево, конечно, умерло задолго до того, как он его "четвертовал".
  После этого он обрезал толстые "руки", привязал к стволу, а второй конец веревки закрепил на мотоцикле. Теперь уже двигатель не стрекотал, а ревел, колеса иногда пробуксовывали, но шипастая резина позволяла тянуть дерево волоком по мёрзлой земле. Он только иногда снимал ноги с приступок, отслеживая скольжение передней шины.
  Сейчас в голову ему пришла мысль, кстати сказать, посещавшая его уже не единожды. А именно: что люди станут делать, когда закончатся ресурсы? После Удара вся вырабатывающая промышленность практически исчезла. Выжившим осталось лишь то, что было добыто, заготовлено, переработано заранее. Люди потребляли, но ничем не компенсировали потреблённое. И так продолжалось уже много лет. Как результат, немногое оставшееся постоянно дорожало и к тому же чудовищно варьировало в своей относительной стоимости. К примеру, за новехонький "BMW-M3" никто сейчас не дал бы и литра горючки. Такие машины гнили теперь по всему материку - красивые и бесполезные, как сувениры на память от изнеженной, и оттого оказавшейся уязвимой эпохи. Как и тысячи тысяч единиц бытовой техники, как и многое другое... По сути, все сводилось к энергии и ее носителям - единственному пути выжить. А следовательно, более всего ценилась еда, топливо и медикаменты. Все остальное обратилось в хлам, мусор, несуразность, пришедшую из другого времени.
  Никогда раньше Смерть не подходила еще так близко к тем, кто так ее боялся. Но эта была не такой, как остальные. Эта имела непосредственное отношение сразу ко всем. Она просто ждала, держась в сторонке, и при желании можно было увидеть ее лицо. Она ждала, пока одна из причин не станет первой и последней. Для Смерти, которая оперировала такими понятиями, как Вечность, годы не имели значения. Поэтому она никуда не спешила.
  
  
  4.
  
  Сквозь штанину жгло: перегрелся цилиндр. Все-таки на обратном пути мотору пришлось несладко. Когда-нибудь он точно его угрохает, и придется искать новый. Оставив истекающий паром мотоцикл у крыльца, он принялся отвязывать бревно. Узел затянулся намертво, развязать не было никакой возможности.
  Он чертыхнулся и стащил зубами перчатку с одной руки. Помочь здесь мог только острый нож. Снимая через голову автомат, он пошел в дом. И уже притворив за собой дверь и оказавшись в полутемном холле, остановился, тупо уставившись в одну точку. Разве он не закрывал...
  Что-то тяжелое с чудовищной силой приложилось к его затылку, и в голове синхронно сверкнула тысяча маленьких, но удивительно ярких молний. На конце у каждой был наконечник, как у стрелы. Это почему-то врезалось в его на миг давшее сбой сознание. Он упал вперед и ударился лицом об пол, но сознания не потерял - спасибо капюшону и шапке. Но следом появилась боль; она стиснула мозги, впиваясь в нежную плоть неумолимыми ржавыми зубьями, совсем как час назад его собственная бензопила - в (нерв?) дерево.
  - Опа! - сказали сзади. - Пряма в тыкву!
   Первое, что он почувствовал, обретя такую способность - страх. Был ли это тот самый страх смерти, о котором он думал? Или страх перед людьми, которых он избегал? И не одно и то же ли это? Впрочем, эта эмоция быстро угасла, уступая место другой; пришла слепая ярость от осознания того, что кто-то посягнул на его фиктивную собственность.
  Он с трудом перевернулся. Боль, пульсируя, затихала, но оставалось гудение, мешавшее думать.
  - Очунял, браток?
  Их было двое. У ближнего на широкой плоской роже росла большая борода, доходящая чуть ли не до глаз. У его спутника, одетого в зеленый бушлат, борода тоже имелась, но гораздо более светлая и жидкая - в виде каких-то клочков, исчезая под поднятым воротником тулупа. Этим они были похожи - бородами, и еще обманчиво тусклыми глазами бродячих собак. Он видел такие глаза очень часто. Да что там, ими обладали все, кто так и не нашел своего у с п о к о е н и я.
  Он поднялся, и в грудь ему тут же ткнулось дуло ружья.
  - Тихо. Стоять.
  Он послушно остановился и затоптался, пытаясь оценить обстановку. Кое-что становилось понятным уже сейчас. Если бы хотели убить, не затягивали бы так долго и не начали бы ломать комедию. Значит, держат для чего-то. Для чего?
  - Вы кто?
  - Ебет? - с напускной ленцой поинтересовался чернобородый. - Гуляли себе, зашли на огонек... Дай, думаем, посмотрим, чем люди живут. Нет ли чего лишнего...
  - Откуда? - Он пытался тянуть время, отчаянно соображая.
  - Ну-у... Хозяйство у тебя, понимаешь... Разберемся.
  Слушая мужика, он скосил глаза и посмотрел на ствол в руках у бандюги. От сердца тотчас же отлегло. Это был е г о ствол. Все складывалось гораздо удачнее, чем можно было себе представить. Несмотря на риск. У них мог оказаться нужный калибр...
  - Ружье вон уже забрали,- он мотнул головой. - Мало?
  - Мало, - осклабился мужлан в бушлате. - А остальное сам принесешь, если жить еще хочешь. - Он шумно собрал сопли и харкнул в угол. Это почему-то вновь вызвало секундный приступ ярости.
  - А если нет?
  - Нет? Так я тебе, сучий потрох, ноги прострелю и соли туда насыплю. Куда ты денешься, крыса...
  - Кстати...- чернобородый кивнул в сторону все еще висевшего на плече АК. - Автоматик ты сними, не искушай меня. Медленно только. Одной рукой.
  Он стоял.
  - Ну! Я не повторяю!
  - Сейчас...
  Он схватил "калашников" за дуло и молниеносно крутанул его на ремне, перехватывая. Конечно, он не успевал. Мгновение спустя звонко клацнул боек ружья. Приклад автомата ахнул мужика в морду. Тот нелепо взмахнул руками и отшатнулся, врезавшись спиной в стену с развешенными историческими фотографиями города. Одна рамка упала, со звоном сверкнув битым стеклом. Бушлат сунул руку к карману, который что-то оттопыривало, но он уже передернул затвор. Бушлат замер и уставился в дуло. Его дыхание стало прерывистым.
  Он улыбнулся.
  - Нравится? Или ракурс не тот? Руки подними, урод!
  Чернобородый полулежал, очумело вращая глазами. Разбитые губы кровоточили.
  Он шагнул вперед и нагнулся, чтобы поднять выпавшее ружье. В повисшей тишине захрустели осколки под подошвой. Не спуская обоих с мушки, одной рукой переломил ствол и вытряхнул на пол две стреляные гильзы. Бородач уставился на них, как на запчасти от НЛО.
  - Не учили проверять, перед тем, как направлять на людей? - ласково спросил он.
  - Эй, браток... Спокойно. - Бушлат занервничал. - Не кипятись. Щас мы решим эту бодягу... Ты тока не кипешуй. Я... это... пошутил насчет ног.
  - А, и убивать меня не собирались? - почти промурлыкал он.
  Бушлат через силу заржал.
  - Ясен перец! Не собирались мочить! Бля буду! На кой нам? Мы ж все понимаем, браток...
  - Ты мне не браток, - сказал он холодно. Улыбка все еще играла на его лице, но теперь уже производила совсем д р у г о й эффект. - Ты фуфло галимое.
  Бородатый завозился на полу, поднимаясь. В его взгляде читалась неприкрытая злоба. Он провел тыльной стороной ладони по губам, замарав ее кровью.
  - Парниша, ты знаешь, что тебе за это будет? Не сейчас, позже. Тебе ж не жить, сопляк. Ты лучше...
  - Заткни пасть! Не надо меня пугать. А то вдруг укакаюсь прямо тут. На колени, оба. Руки...
  Он забрал у них то, что смог найти: пистолет "ТТ" и два ножа с самодельными рукоятками. Налетчики сопели, но не пытались заниматься самодеятельностью. Он подумал, что сейчас они выглядят жалко. Но, тем не менее кончат его, если только дать им малейшую возможность. Это немного пугало - понимание того, что сейчас все очень по-настоящему. Без вариантов. И так мало сдерживало их; всего лишь свинцовая пуля, звенящая ожиданием в темном стволе, равнодушная ко всему, кроме смерти; гладкий кусочек свинца, одаренный правом отбирать жизнь. Почти забавно. Почти.
  - Чё решаем? - хмуро прервал молчание Бушлат.
  Он сморгнул. Они все так же стояли на коленях, сплетя на затылках пальцы. Да, для них этот вопрос оставался актуальным. Он положил разряженное ружье на стоящий тут же столик и дотронулся пальцами до затылка. Там появилась огромная саднящая опухоль.
  - Я бы пригласил чаю попить, да вот только у вас, по ходу, с этикетом туго. Откуда вы, на хрен, взялись вообще? И без вас проблем... Давайте знакомиться, что ли... меня зовут Капкан, - сделал он маленькую ставку на имена и с удовлетворением отметил, что глаза у Бушлата забегали. Его кореш остался равнодушным - скорее всего, не слышал.- Не ваш сегодня день, парни.
  - Так может, мы пойдем? - предложил Бушлат, косясь на выход.
  - Не то слово! - кивнул он.- Побежишь! Полетишь, сука, не оглядываясь! Вместе с ним. И будешь молиться за свою гнилую душу.
  - Хоть волыну верни... - Чернобородый мрачно изучал пол.
  - Не-не, - мужик в бушлате криво улыбнулся и потянул товарища за руку.- Идем, Игорь. Пусть забирает. Идем.
  - И если я вас, уёбков, еще своем городе увижу, стрелять буду без предупреждения! Навынос! Поняли? Я к тебе обращаюсь! Ты понял, мразь?!
  - Понял, - глухо буркнул бородач.
  Он помедлил, затем наклонился к его лицу, почувствовав запах гнили - верный признак цинги,- и прошептал:
  - Нет. Ты не понял.
  Не думая, он засадил ногой, попав шнурованным ботинком бородатому в челюсть. Взгляд того тут же потерялся; он отлетел, выплюнув багровую жижу на пол. Друг ухватил его за подмышки.
  - Капкан, не зверей! Мы все поняли! Игорёня, вставай, пошли быстро...
  
  
  5.
  
  Лишь спустя некоторое время после того, как их спины скрылись за домами, его запоздало бросило в дрожь. Да, она была рядом. Он снова имел возможность ощущать ее смрадное похотливое дыхание за спиной. Без сомнения, она с нетерпением ожидала того момента, когда е г о мозги расплывутся по стене фатальным этюдом - неожиданно и бессмысленно, как, впрочем, и всё в этом мире.
  Он почувствовал, что тонкая пленка равновесия порвалась. Словно бы он вышел из затяжного (безумия? счастья?) анабиоза и впервые посмотрел на мир открытыми глазами. И эти двое - всего лишь тревожные маячки в непроглядной тьме...
  Некоторое время он бездумно бродил по залам музея, окидывая взглядом давно ставшие привычными вещи. Искусственный зоопарк, покрытые толстым слоем пыли картины местных художников
  (Сами они давно превратились в прах, а эта мазня сохранилась, и он смотрел на нее, размышляя, что чувствовал человек, пишущий ее. Ну не забавно? Это называется - оставить что-то после себя. Но временами он думал: а что оставил он сам? И приходил к неутешительному выводу - ничего. Таким образом, в чем-то он был гораздо примитивнее этого маляра.)
  военные трофеи, история... Спохватился лишь, когда за окнами начало смеркаться. Быстро, чтобы успеть до темноты, он распилил во дворе бревно, спрятал мотоцикл и наколол поленьев. На охоту он уже давно не ездил, но в кладовой имелся небольшой запас собачьего мяса. Оно составляло его основной рацион - горькое и воняющее псиной, и он иногда буквально проталкивал его в себя, но приходилось выбирать. Иначе не выжить.
  Он съел вечернюю порцию жареной собачатины, сидя на антикварном диване ХIХ века и глядя на полыхающий в камине огонь. С улицы свет не могли заметить - он поставил на окна фанерные щиты. Это была единственная комната, которую он благоустроил. Самого дикого вида кунсткамера - стягивая сюда со всего музея (и города) понравившиеся вещи, он превратил обычное помещение почти в склад. Ковры на полу, современная и старинная мебель, книжные стеллажи в одном углу, огромные механические часы, множество безделушек, как то: светопреломляющие картинки, сувенирчики, даже "штормовые шарики", взятые им в каком-то магазине... На стене напротив расположилось чучело белоголового орлана. Птица парила, раскинув могучие крылья. Переход от хвоста к голове - хищная грация линий... Он иногда разговаривал с этим чучелом. Желание поговорить возникало чаще, чем появлялись собеседники. Сколько пришлось выслушать орлану за все это время... Ещё одна моделька из прошлого. Вряд ли где-то остались такие птицы. Их место занял другой, абсолютно доминирующий и единственный в своем роде вид - угольно-черные уроды с лишенной перьев красной башкой, идеально приспособленной к тому, чтобы копаться в трупах. Все называли их стервятниками. И даже и м, скорее всего, в последнее время перепадало не слишком много жратвы.
  Но все могло измениться.
  
  
  
  ТЬМА
  
  
  0.
  
  М а к с: Я пришел.
  А у р а: Я знаю.
  М а к с: Я другой сегодня.
  А у р а: Это плохо?
  М а к с: Не знаю. Просто по-другому. Понимаешь?
  А у р а: Думаю, да.
  М а к с: Скажи, ты ведь можешь почувствовать то, что чувствую я? Если захочешь...
  А у р а: Наверное.
  М а к с: Тогда мне незачем объяснять тебе... Скажи, Аура, сколько у меня лиц?
  А у р а: Как минимум, одно.
  М а к с: ...Я уже начинал в этом сомневаться. Их много, но все они ненастоящие. Кто-то украл мое настоящее лицо. И я не знаю, кто.
  А у р а: Ты о чем?
  М а к с: ...Мне больше никогда не найти его...
  А у р а: Не пугай меня.
  М а к с: Ты боишься.
  А у р а: Мне страшно за тебя.
  
  
  1.
  
  Сомнительную репутацию свою он заработал год назад, когда столкнулся с бандой абсолютных отморозков, первых, кто попытался установить порядки на "его" территории. Тогда все получилось более чем забавно, хотя, анализируя все сейчас, он понимал, что вполне мог отправиться на небеса раньше срока. Именно тогда он получил свое второе имя, благодаря этим нехитрым, но чрезвычайно коварным приспособлениям. Кое-кто пустил слушок, что в городе живет маньяк, ловящий капканами "залетных" бродяг с целью... впрочем, дальше шел уж вовсе махровый бред. Но он не возражал. Возможно, где-то еще остались чокнутые из тех, кто пытался наставить "заблудшие души" на путь истинный, сея добро и пожиная любовь... Это были не его методы. Для себя он давно усвоил нехитрую аксиому: хочешь, чтобы с тобой считались - будь жесток. Добрые умирали первыми. Дольше всех держались уроды без зачатков чести и милосердия. Свое право выжить иногда надо подкреплять поступками. Принести на алтарь дурной славы что-нибудь. Убить, например. Прикончить кого-нибудь. Желательно пострашнее, чтобы волосы становились дыбом при одном упоминании. Жестоко и артистично. Тогда тебя зауважают и оставят в покое, чтобы заняться более мелкой и слабой добычей. А сотворить такое сейчас, когда убийство стало привычным, как рахит и отдающее псиной мясо, так это надо быть вообще талантом.
  А те ублюдки умерли не от его руки. Скорее, от мозговой недостаточности. И имело ли все это в конечном счете какой-то смысл?
  ...Он стер снег с холодных, тронутых ржавчиной кривых зубьев...
  
  
  2.
  
  На охоту приходилось ездить раз в три-пять дней; иногда раз в неделю (это в зависимости от успеха последнего мероприятия). Исходя из того, что это был почти единственный способ поддерживать в себе жизнедеятельность, сам акт охоты приобретал какой-то первобытный, насыщенный адреналином привкус, ненавязчиво освобождающий дремлющие внутри тени... От развлечения он снова вернулся назад - к подсознательно-инстинктивным истокам, обнажающим некие границы, от которых никуда не деться. Черт, в конце концов умник Дарвин был прав! Борьба видов за выживание перешла на вполне официальную основу, как в старые добрые времена.
  Он охотился на собак. Другого выбора просто не оставалось, хотя это был адский труд. Твари каким-то дьявольским образом отличали вооруженных людей от безоружных и редко когда подпускали к себе ближе, чем на полкилометра. Зато ослабевшую жертву могли преследовать днями. Эти существа, в действительности больше похожие на помесь домашней собаки с волком, жили небольшими стаями и достигли в искусстве охоты гораздо больших высот, чем, скажем, он сам. Посреди вымороженной ледяной пустоши у диких псов тоже была только одна добыча, если не считать раненых и больных сотоварищей. И ярлык "жертва" редко задерживался у одной из сторон подолгу. Как символично...
  Он стрелял "дичь" из ружья или, чаще, прямо из автомата АК-74, так как патроны к нему было проще достать. Извращение, конечно, еще то, но привыкнуть можно ко всему. К тому же он ставил капканы - это работало гораздо лучше. В качестве приманки оставлял кости и внутренности. Правда, хуже того, что собаки временами не ловились, был тот факт, что капканы с успехом могли спереть "хозяйственники". Он так недосчитался уже двух. И, как говорилось выше, псы обладали параноидальной осторожностью; иногда доводилось по три часа кряду неподвижно лежать в снегу, щелкая зубами от голода...
  ...Сейчас он с трудом разводил железные челюсти, чтобы извлечь сегодняшний улов. Пружина была очень тугой. Створки могли без труда перебить ноги (человеку?) крупному животному. Видно, собака пыталась уползти с поломанными конечностями и издохла от потери крови. Ее оскаленная, заиндевевшая морда наглядно свидетельствовала о перенесенных мучениях. Она примерзла к покрасневшему насту... Странно, совсем нетронутая. Несомненно, покантуйся она тут до ночи, наутро остались бы одни когти...в лучшем случае.
  Капкан надо было зарядить снова. Морщась от отвращения, он взрезал закоченевшему псу брюхо, вывалив скользкие желтоватые внутренности. Ему понадобилось десять минут, чтобы взвести и замаскировать устройство. После этого он вытер о снег нож и руки, поднялся и стал заводить мотоцикл...
  
  
  Чужая память. Грех.
  
  ...Хрон поднял голову и протяжно, по-животному завыл. Его побелевшие пальцы вцепились в изорванную штанину. Чуть ниже в его плоть внедрялись зазубренные железяки, неумолимо сжимаясь в краях раны... Боль была адская - такой Хрон не испытывал уже очень давно. Он извивался на снегу, почти теряя сознание, и орал до хрипоты:
  - Гвоздь! Гвоздь, твою мать, а-а-а...
  Откуда-то из-за дома вынырнул Гвоздь с пистолетом в руке и подбежал к нему.
  - Лежи тихо! Покажь!
  - Больно, с-с-сука...
  - Блядь!.. Херово... Кость сломана, кажется.
  Хрон вывернул голову, не веря своим ушам. Дураку ясно, с поломанной ногой он уже не жилец. Плюс ржавчина... Но поверить в это было так же трудно, как и в то, что все это дерьмо приключилось именно с ним. Он скривился, сморщив лицо в уродливую маску.
  - Не бросай меня тут, Гвоздь! Не на...
  - Подожди, попробую вытащить. Ну...
  Капкан задвигался где-то в перерубленных нервах, и Хрон заверещал. Нога отнималась - это пугало почище всего остального.
  - Не получается... Вставить бы что-то.
  Хрон взвыл с новой силой. Гвоздь в сердцах хряпнул "макаром" об землю. Его зенки буквально выкатились.
  - Я эту суку кончу! Куда Витя делся? Темнеет же, бля...
  Действительно, тьма наступала с ужасающей быстротой. Ветер набирал силу, впиваясь иголками в щеки. Хрону стало страшно. Какая-то мысль ляпнулась в вязкую кашу, творящуюся у него в голове, но осознать он ее боялся.
  Гвоздь подорвался.
  - Не мог этот гандон уйти! Я щас.- И он исчез в подступающей мгле. Шаги заглушил свист ветра. За те десять минут, пока он отсутствовал, Хрон прожил целую огромную жизнь. Жуть стояла неимоверная. Он попытался сесть. И понял: на покалеченную лодыжку невозможно ступать.
  ...Снова появился Гвоздь - бледный, как простыня.
  - Всё! Витян жмур! У него...
  Хрон не смог дослушать.
  - Тут же везде эти пиздохерни!.. Гвоздь, смотри под ноги!..
  
  
  3.
  
  ...Заболела голова, в том месте, куда его ударили два дня назад. Резко и неожиданно. Потом так же быстро боль превратилась в назойливый шум. Он зачем-то пытался вспомнить, какое сегодня число. Правда, он нечасто заглядывал в календарь (какой смысл?), но это незнание немного настораживало. Не было ли это признаками ухудшения памяти? Это почему-то очень пугало его. Не самое большое удовольствие знать, что какие-то осколки из твоей жизни остались за кадром, уйдя навсегда в прошлое, не оставив (почти) н и ч е г о. Да это уже куски не твоей жизни. Чужой жизни. И самое ужасное, что все это остается в тебе - но закрытое за непробиваемыми дверями в глубинах разума...
  Двадцать восьмое. Двадцать восьмое октября. Осень. Какая горькая ирония...
  Он поднял взгляд поверх крыш домов и увидел рваные завитки дыма, лениво плывущие в сторону от него. Всего лишь секунда понадобилась ему, чтобы проанализировать, а потом он все понял. Рука словно сама отвернула ручку газа до упора, и "Хьюзаберг" рванул вперед. Он лавировал в узких улочках, рискуя не вписаться в очередной поворот. Он пока не думал. Не было времени.
  По левую руку мелькнуло заброшенное здание суда, похожее на огромную картонную коробку... и он увидел их. Они стояли на крыльце музея, о чем-то разговаривая. В окнах дрожало, разгораясь, пламя. Один, одетый в зеленый бушлат, размахивал руками. Очевидно, они не очень ожидали его увидеть, поскольку замерли на секунду, услышав стрекот мотора. Но всего лишь на одну секунду.
  Раздалась очередь, и пуля зловеще свистнула возле самого уха... Он пригнулся и вильнул вправо. Мотоцикл понесло, кожух заскрежетал по земле. Он отпустил руль и покатился, прикрывая голову руками. Мотоцикл проскользил метров десять и врезался в чахлое деревцо. Двигатель хрипнул. Новая очередь выбила фонтанчики снега под ногами.
  ...Он, словно комета, с хрустом вломился в трухлый забор, огораживающий покосившийся одноэтажный дом, оказавшись по другую сторону. Повисла тишина. Он снял автомат, передернул затвор. Как и ожидалось, очередная порция свинца впилась в древесину над головой. Брызнули щепки. На этот раз его вполне прямолинейно пытались убить. Стреляли из такого же АК, каким пользовался он сам. Надежное и безотказное оружие. Хлопнул пистолетный выстрел - с таким звуком, словно лопнул надутый кулек.
  Он высунулся на мгновение и пальнул по ним в ответ. Автомат был у бородача. Дым валил уже вовсю, вырываясь из дверного проема густыми клубами, частично скрывая их фигуры. Музей горел. Он почему-то подумал о чучеле орлана, оставшемся в комнате. Бушлат что-то крикнул.
  - Пошел ты...- пробормотал он и нажал на спусковой крючок еще раз. Теперь завопили от боли. Он полубезумно ухмыльнулся. Он не сомневался, что попал. Оставалось выяснить, сколько патронов у них осталось.
  Очередь.
  Он высунулся, но не увидел мужика на прежнем месте. Его взгляд отыскал того, бегущим по улице мимо старого карьера. Он облизнул пересохшие губы. И вот что странно: на этот раз страха не было совершенно. И ему не пришло в голову отлежаться здесь и дать им уйти. На этот раз все было совсем по-другому. Он чувствовал себя так, словно его, незаметно подкравшись, ударили в спину. Впрочем, так оно и было.
  Он вылез из укрытия, уже не кроясь подошел к входу, держа ствол наготове. Бушлат скатился со ступенек вниз и теперь лежал под стеной. Стойко воняло горелым. Трещал огонь. Этот привычный, в общем-то, звук внезапно поднял в нем удушающую волну ненависти, заставившую поплыть картинку перед глазами. Басовито ухнуло - в помещении взорвалась бочка со всем оставшимся бензином.
  - Суки!!! - хрипло заорал он и прицелился в лежащего. Выдохнул, резко опустил дуло и побежал за бородатым. В ушах звенело, голова просто разрывалась на части.
  ...Мужик отмахал порядочно, метров триста. Отсюда он казался совсем мелким. Было видно, куда он так торопится - спрятанный за поворотом, у перекрестка стоял квадроцикл.
  Он упал, торопливо поменял магазин, прижал приклад к плечу. Убивать оказалось совсем несложно: наверное, потому что сейчас живой человек превратился в безликий ненастоящий силуэтик из тира - сбей его и получи приз. А вот физически попасть в него из автомата Калашникова было сложнее. Он истратил почти всю обойму, пока фигурка, наконец, споткнулась и упала плашмя. Для верности он еще перечеркнул ее свинцовой линией... Вдыхая пороховую гарь, он думал о том, что за все приходится платить. Рано или поздно.
  ...Возвращаясь обратно, он бросил взгляд на раненого. Тот по-прежнему лежал в грязном сугробе на боку. Пальцы левой руки царапали землю. Пистолет валялся неподалеку.
  ...Где-то в позвоночнике, в самом его низу, родился в корчах склизкий холодный червь и пополз, извиваясь, вверх. Красное облако окутало мозг, и отравленные иглы ненависти впились в мышцы, заставляя сокращаться в едином порыве - уничтожить. На негнущихся ногах он подковылял к мужику, схватил за отвороты бушлата и затряс, как тряпку.
  - Сука! - закричал он в тупое, размытое в бледное пятно лицо. - Сука, мразь! Удушу!
  Помутневшие и вроде как-то выцветшие глаза человека открылись, и он захрипел.
  Новый приступ ярости заставил тело содрогнуться. Он откинул голову и изо всех сил ударил лбом. Что-то в лице мужика хрустнуло - глухо, как раздавленный спичечный коробок.
  - Кто? - рявкнул он, заглушая стон. - Зачем подожгли музей? Кто сказал?! Говори, блядь!
  - С...Синяк... Не... надо...
  - Откуда? Н у!
  Он с силой тыкал умирающего затылком в снег, с каждым разом утрамбовывая его. Мужик пускал кровавые пузыри и бессмысленно закатывал зрачки, показывая белки цвета старой слоновой кости. Кадык на шее ходил вверх-вниз, как поршень, проталкивающий воздух сквозь детали сломанного механизма.
  Жажда мести резко сменилась чем-то вроде отчаяния. Убивать перехотелось, вместо этого захотелось умереть самому.
  - Гад...
  Он разжал пальцы и поднялся, чувствуя, как что-то горячее застилает глаза. Финиш. Его пристанище, в котором он жил семь лет, пылало. Из оконных проемов вылетали рыжие космы. Они несли горящие бумаги, и те, скукоживаясь и чернея, медленно планировали, усеивая пространство вокруг. Дым ввинчивался в небо через провалившуюся крышу, делая темнее и без того пасмурный горизонт.
  Он подошел к углу и прислонился лбом к теплому, быстро нагревающемуся камню. Мужик слабо шевелился - все реже и реже - пока не затих. Под ним расплывалось темно-багровое пятно, обнажая вытаявший клочок земли. Он поднял голову и посмотрел внутрь через окно. Ему показалось, что он видит пылающее чучело птицы, тонущее в накатывающих волнах пламени, превращающееся в бесформенный обугленный проволочный скелет.
  
  
  4.
  
  Был уже вечер, когда он закатил в подъезд пятиэтажного дома мотоцикл. Все это время он просто сидел рядом с музеем, глядя на пожар и чувствуя себя необъяснимо опустошенным. Горело сильно - он так и не смог зайти внутрь. Да и смысла особого в этом не было. Он поймал себя на мысли, что пытается подсчитать, на сколько еще ему бы хватило медикаментов, сгоревших в музее. Глупая, бесполезная затея. Антибиотики, немного витаминов. Почти все с уже прошедшим сроком хранения, но еще вполне годное к применению. Это давало ему преимущество - вполне ощутимое в мире, где даже легкое ранение означало вероятную смерть от сепсиса и воспалительных процессов при отсутствии этих самых лекарств, которые были на вес золота.
  (Еще одно идиотское стереотипное выражение из прошлого. В данный момент золото являлось никчемным цветметом, непригодным даже для отлива пуль, если, конечно, такое взбрело бы кому-то в голову.)
  Молчаливая тварь в черном балахоне как будто бы подошла ближе, ненавязчиво находясь рядом даже в редких оазисах спокойствия.
  Он прошел сквозь отдающее крысиным пометом парадное, устало поднялся на третий этаж (зачем, спрашивается?) и толкнул первую попавшуюся дверь, которая (вот смех-то...) оказалась заперта. Вместо того чтобы попробовать другие двери на площадке, он внезапно разозлился именно на эту дверь. Разозлился и выбил ее ногой, отчего та стукнулась о стену и пронзительно заскрипела петлями.
  Он ступил во мрак прихожей. В квартире было темно, и он едва ориентировался, выставив перед собой руки, чтобы в темноте не налететь на что-нибудь. Две комнаты, кухня. И везде пыль, толстый слой пыли. Очевидно, хозяева (а может, мародеры) вывезли все наиболее ценное несколько лет назад, оставив только самую простую и громоздкую мебель. Наверное, так было даже лучше - меньше этой самой п а м я т и , хранимой вещами, которую он так не любил. Впрочем, он не собирался задерживаться здесь надолго.
  Пользуясь топориком, он разломал старый платяной шкаф и соорудил костер прямо на полу. Половинки двери от шифоньера он приладил к выбитому окну, чтобы было теплее. Квартира осветилась мерцающим светом. Он грел руки у огня, сидя на корточках и изучая портрет на стене. На нем была запечатлена маленькая девочка с букетом больших цветов на коленях. Он уже почти забыл, как выглядят цветы... Девочка робко улыбалась в камеру. Почему-то хотелось верить, что она до сих пор жива.
  - Кто мог знать... - прошептал он.
  И беспрестанно кропотливо копался в себе, пытаясь выяснить, что изменили в нем две смерти, которые он сквозь себя пропустил. Пытался - и не мог ничего отыскать, кроме какого-то варева из пресных эмоций, сопровождавшего его, казалось, с самого рождения. Там было гораздо больше всего, чем он знал слов для описания процессов, происходящих в концентрированном отображении личности, называемом "душой". И что самое любопытное, он не знал, плохо это или хорошо. Не было вокруг никого, кто мог бы хоть что-то объяснить, если не считать скопища эфемерных голосов, вибрирующих на неконтролируемой стороне сознания; они говорили на разных языках. Через какое-то время терялась связь с реальностью...
  Чуть позже он снова спустился вниз, чтобы взять вынутого им из капкана пса. Проходя мимо зеркала, он мельком посмотрел на свое лицо. Лицо было не его, но это теперь не имело никакого значения.
  Свистел ветер, задувая в щели между оконными рамами и импровизированными ставнями. Шипели капли жира в огне, срываясь с кусков мяса, насаженных на шампур, сделанный из разогнутой вешалки.
  И что парадоксально, он не думал о том, что делать дальше.
  
  
  
  ЛИЦА
  
  
  0.
  
  М а к с: Ты со мной?
  А у р а: Я с тобой.
  М а к с: Как ты думаешь, что будет после моей смерти?
  А у р а: Не надо, Макс, прошу тебя... Не начинай об этом.
  М а к с: Ты думаешь, что я схожу с ума...
  А у р а: ...Не говори глупостей!
  М а к с: Не бойся за мою психику, Аура. Все, кто могли стать психами, уже стали ими. Я давно привык.
  А у р а: Как объяснить - я ведь все понимаю. Ну чем еще я могу помочь тебе?!
  М а к с: Не жалей меня. Мне казалось, может, хотя бы ты что-то знаешь обо всем этом. Что такое рай? Что такое реинкарнация и вечная жизнь? Если люди считают, что смерть - это изнанка грядущего восторга, зачем страдать от мучений в комнате ожидания?!
  А у р а: Чушь.
  М а к с: Я знаю. Они боятся. Боятся смерти. Боятся, что там н и ч е г о нет. Совсем. Они придумали Бога, чтобы заполнить пустоту. Но это закономерно. Это нельзя осуждать. В конце концов, человек должен утешать себя.
  А у р а: А что же ты?
  М а к с: А я, Аура, думаю, что там до сих пор ничего нет. Я уверен. И поэтому мне не нужен Бог. Я боюсь, но мне не нужен Бог.
  А у р а: А кто тебе нужен?
  М а к с: Ты. Жить можно по любой причине, только бы не потерять хоть какую-то надежду на то, что очень скоро все как-то образуется... У меня почти ничего нет. Вот - есть ты. Хочешь, я буду жить ради тебя?
  А у р а: Хочу.
  А у р а: ...Прости меня. Ты говори, не молчи. Я понимаю. Говори.
  М а к с: Ты любишь меня?
  А у р а: Я люблю тебя.
  
  
  Чужая память. Шаг вперед.
  
  ...Рокот мотора убаюкивал. Сова таращился в окно - вот именно, что таращился, поскольку смотреть тут было не на что. По правую руку тянулась настоящая пустыня. Это слово приходило на ум быстрее всего. Сова настоящей пустыни, естественно, никогда не видел, но подсознательно ощущал: вряд ли она хуже того, что расстилалось сейчас перед его глазами. Рваный серый ковер даже непонятно где переходящий в небо с редкими, словно вросшими в землю предметами - остатки домов или черт знает чего еще... Взгляд цеплялся за них, как за спасательный круг - только бы не утонуть, не увязнуть в тусклом мареве... Эта пустошь, если на нее долго пялиться, создает ощущение бесконечности, плавно переходящее в животный ужас. Хотя Сова и знал, что бесконечность эта ненастоящая; где-то слева был брошенный город. И даже дорогу, по которой они катили, можно было определить по двум рядам телеграфных столбов, петлявшим впереди.
  Гена крутил баранку с видом человека, которого заставили чайной ложкой вычерпывать говно из уборной. Сейчас была его очередь рулить, и от него требовалось немного - всего лишь не сшибать столбы: дорожного движения-то не было... Подумав о движении, Сова вяло перекатил зрачки на лобовое стекло... и тут же оживился.
  Метрах в двухстах впереди маячила фигура, неподвижно застывшая посреди дороги. Сова пихнул соседа в бок:
  - Генка!
  - Не ори, вижу, - проворчал тот, кладя руку на переключатель передач. Человек, похоже, ждал их, потому что не двигался с места. Теперь было видно, что за ним стоит квадроцикл и какой-то кроссовый агрегат цвета грязного снега.
  - Безпонтовый - даже не отходит...
  - Давай задавим? - заржал Сова.
  Генка промолчал, ввиду полного отсутствия чувства юмора.
  - Совсем один? Не вижу больше никого.
  Этот вопрос тоже остался без ответа. Гена, со скрежетом выжав сцепление, остановил грузовик и взялся за "каштан", лежавший рядом. Типчик перед капотом развел руки в стороны, показывая, что не вооружен, и прыгнул на подножку. Генка приоткрыл окошко. Тип сунул обветренное лицо в кабину, где на него невежливо, но вполне закономерно уткнулся Генкин ствол.
  - Торгуешь? - как ни в чем не бывало, спросил человек.
  - Это смотря что тут у тебя, - прогудел Генка, косясь на Сову. Сова смотрел в зеркало - следил, чтобы сзади все было в порядке. Их схема уже была отработана до мелочей.
  - "Ижак" на ходу, - тип мотнул головой в сторону мотоциклов. Его голос был по-прежнему спокойным, но что-то в его облике не понравилось Сове. И он сразу ощутил неприязнь. - Новьё. Что дашь?
  Генка помолчал секунду, а затем опустил дуло:
  - Ну, слазь, смотреть будем.
  Они вышли из машины под пронизывающий холодный ветер.
  - Проверяйте, - сказал тип, - но учтите, там горючки на дне, я почти все слил.
  Генка дал знак, и Сова пошел к квадроциклу. Повернув ключ, он подергал стартер. "Иж" послушно завелся. Сова поглядывал на второй мотор. Выглядел тот довольно жёстко. Сова пытался сообразить, почему их два. Или этот чудик действительно с напарником, или просто хочет произвести такое впечатление... Но через секунду Сова допер и ухмыльнулся. "Ижак" был стылый как покойник - вокруг же второго моцыка колебался нагретый воздух...
  - Хорошая штука, - произнес тип. Он прятал руки в длинных рукавах необычной куртки с капюшоном и полами, почти как у пальто. Толстые штаны были заправлены в высокие кожаные ботинки с избитыми носами.
  - Ладно... - буркнул Генка, ни к кому не обращаясь. Он выглядел хмурым и недовольным. - Можно обмен.
  - Оружие, - сказал тип в капюшоне. - Патроны 5.45 и пристрелянная снайперская винтовка.
  - Предположим, - заметил Сова, откровенно разглядывая его, - снайперка, пристрелянная левым человеком - это другое. С такой штукой надо уметь работать. Иначе оптика эта - к одному месту.
  Человек вяло улыбнулся бескровными губами.
  - Я у тебя инструкцию куплю, - бросил он, даже не посмотрев на Сову. Генка тем временем откидывал брезент с заднего борта "ЗИЛа". Тип медлил.
  - Сыграем без фокусов, мужики, - сказал он. - Меня страхуют.
  Сова покатал желваки, сдерживаясь, чтобы не хрюкнуть от смеха. Ясное дело, парень был один. Никто его не прикрывал. Его последняя реплика только подтверждала это. Он был либо чрезмерно уверен в себе, либо страдал слабоумием. Можно было без малейшего риска прямо сейчас дать ему по башке и забрать все без всякой мены. Сова посмотрел на напарника: поведется тот на такой блеф?
  Но Генка не разделял его веселья. Наоборот, он весь будто напрягся. Он был старше Совы и давно прохавал такие трюки; Сова не верил, что он купится на подобный бред. Он даже подмигнул Генке: мол, давай? Но Генка едва заметно покачал головой и быстро отвел глаза.
  - Короче, так, - сказал он. - Патроны к "калашу" есть, можешь еще СВД взять. Не новую. Других нет.
  - А там что? - Тип ткнул пальцем в угол.
  - Это мины, - ответил Сова. - Противопехотные мины МОН-50.
  - Сколько их?
  - Две. Ценные цацки, - как бы между прочим заметил Сова. Генка молчал.
  - Я бы взял обе. Плюс сто патронов.
  - Ну ты даешь... - начал было Сова, собираясь всерьез напомнить чуваку чтобы не зарывался, но тут у Генки прорезался голос:
   - Лады. Забирай. Торг окончен.
  Сова тяжко вздохнул. Легкая добыча щекотала его нервы. Но в их команде Генка был старшим, и решения принимал тоже он.
  Уже потом, когда тип убрался, Сова поинтересовался, не желает ли Гена, мать его так, записаться в Фонд Милосердия или еще куда? Винтовку Драгунова и две мины за какую-то железяку...
  - Граната, - кратко ответил Генка, не глядя на него.
  - Чего? - не понял Сова. - Какая, ёпсель, граната?
  - У него в рукаве была граната.
  - Я не видел, - опешил Сова. - Чё-то я не догоняю.
  - Он не светил, - сказал Генка, и в его голосе прорезались странные интонации. Сова не верил ушам: Генка боялся?! - Я сам случайно заметил.
  - Бред... Чтобы подорвать себя... С нами?
  - Я почем знаю? - прошелестел Гена, впервые посмотрев ему в лицо. - Я глаза его увидел, и мне хватило! Бешеные глаза, ясно? И в руке, блядь, граната без чеки! Что мне было думать?!
  - Во дела... - У Совы не укладывалось в голове, что пять минут назад он вполне мог разбросать кишки по всей обочине, так и не поняв, что его убило. Генка уже переходил в свое обычное угрюмое состояние:
  - Ладно. Все живы - и ладно...
  
  
  1.
  
  Все оставшееся до ночи время он провел в пути.
  С каждым километром, который он оставлял за спиной, уходила крупинка его собственного прошлого, странной и бесцветной жизни, наполненной банальными представлениями, тоскливыми повторами, микроскопическими проблемами, отравленными мыслями и вопросами, ответы на которые найти было невозможно. Он не жалел. И речь шла не о запасах и крыше над головой. Действительно, если теряешь что-то, не представляющее собой никакой ценности - это значит, что ты не теряешь ничего. Между тем, что-то копошилось внутри, пытаясь вцепиться в бесконечное полотно времени и, если не повернуть вспять, то хотя бы замедлить его безжалостное движение, но хирургическое удаление этого безымянного существа оказалось делом простым и к тому же довольно безболезненным.
  Километры были анестезией.
  Он не искал оправдания своим поступкам. Этим он перестал заниматься уже очень давно. Незачем оправдывать совершенное тобой - хотя бы потому что изменить теперь ничего нельзя. Важнее знать, каким будет твой следующий шаг. Но он и этого не знал. Порой ему всерьез казалось, что он всего лишь марионетка, ниточки которой дергает кто-то другой, незнакомый, но от этого не менее могущественный... кто? Кукловод, затеявший всю эту безумную игру? Такого не могло быть в принципе, но ведь как тогда объяснить цепь событий, которая текла без всякого предписания, по крайней мере для него? В такие моменты он казался себе отвратительно ничтожным и мелким, а самое ужасное - слабым; весь чертов круговорот словно проносился вскользь, как скорый поезд мимо перрона на сельской станции, и он ничего не мог сделать, чтобы попасть в общий поток. И это, похоже, было неизбежно.
  Может быть, он бежал. От прошлого, от будущего, от н е ё , от себя. Ничего не видя, вслепую, на ощупь, следуя только одному лишь ему понятным сигналам. Конечно, тяжело бежать в темноте, но оставалось еще что-то важное - если и не свет в конце туннеля, то, по крайней мере, его отражение. А ведь он всерьез намеревался дожить до в е с н ы. Просто затем, чтобы убедиться, что она может быть. Что начало его пути - это не сон, и не подкупающий своей правдоподобностью бред, что все те книги были написаны людьми, видевшими то же, что и он. Этот блеклый кошмар быстро заставляет забыть все очевидные вещи, и, слившись с ним, ты неминуемо меняешься, превращаясь в то, чего так боялся...
  Или то, чем был всегда.
  
  
  2.
  
  Ночь не опустилась на землю - она просто рухнула на нее. Стемнело буквально на глазах. Теперь так было всегда. К тому же, приближалась зима. Календарная зима. На колебаниях температуры это почти не отражалось, но день становился невероятно коротким. По сравнению с ночью, он казался какой-то вспышкой, ремиссией черной раковой опухоли, пожирающей планету.
  В такое время ехать было невозможно. Это было бы безумием. Во-первых, потому что ни о каких звездах не могло быть и речи. Тьма становилась почти осязаемой. Она вполне могла свести с ума. И все эти атрибуты цивилизации, вроде уличных фонарей, светящихся окон, прожекторов - ничего этого уже не было. Оставалось лишь забиться в какую-нибудь дыру и сидеть, пережидая долгие часы мрака и ветра.
  Об этом он позаботился заранее. Благо, проблемы ночлега теперь также не существовало. Он просто въехал в один из брошенных поселков, выбрал дом поцелее, поставил мотоцикл и принялся искать топливо для костра. Оно, в общем-то, нашлось прямо там. Часть потолка то ли обвалилась, то ли не была достроена, и на полу среди прочего мусора почивала куча деревянных обломков. С окнами он поступил как обычно - закрыл всем, что попадалось под руку, оставив свободным только дверной проем.
  Спать не хотелось. Он снял перчатки с холодных, задубевших пальцев и протянул ноги к костру. Когда ладони достаточно отогрелись, принялся за приготовление ужина. Мяса осталось совсем немного, и, съев его, ему показалось, что он проголодался еще больше. Чтобы чем-то занять руки, он принялся разбирать автомат, протирать детали и собирать обратно. Заодно он разглядывал малейшие составляющие хитроумного механизма, поражаясь (в который раз!) его очевидной простоте и, несомненно, гениальности. Оружейник смастерил инструмент, позволяющий лишать жизни, даже не трогаясь с места, и это было именно то, чего всем так не хватало. Никакие изобретения искусства не могли сравниться этой уникальной вещью. И дело было даже не в спусковом крючке, на котором так удобно лежал палец. Настоящие спусковые крючки были у людей в голове. А эта железяка стала всего лишь продолжением тела... и личности, если угодно. Потому что автомат очень быстро облекал эмоции в реальность. Как кисть художника. Только картины писались в основном красной киноварью.
  Он смотрел на патрон у себя в ладони и пытался постичь его сокрушительную силу. Пытался представить себе ощущения человека, которому эта маленькая заостренная пуля вышибает мозги, доказывая тщету не только земной, но и вселенской жизни... Ведь за вознесением следует падение, за светом - только тьма, и всё снова и снова возвращалось на круги своя, и кто знал, вечным ли был этот пульс...
  
  
  3.
  
  ...острые крючки вонзились в его ладонь, и по руке огненным потоком брызнула боль. Он начал открывать глаза, все еще ничего не видя и не понимая, а что-то уже трепало его за одежду, приглушенно рыча и сопя.
  Но он разобрался во всем быстрее, чем глаза привыкли к темноте. И прежде чем он начал различать двигающиеся в комнате тени, ужас ледяной рукой сжал его горло, не давая вздохнуть. Рычание раздалось слева. Он мгновенно, скорее даже инстинктивно откинулся назад, и в следующую секунду мимо его лица пронеслось горячее, воняющее псиной тело, щелкнув клыками в том месте, где только что находилась его шея.
  Он вскочил. Они сжимали кольцо. Он дернул ногой, попав одной из тварей в бок.
  Визг.
  Бесполезно. Он почти ничего не видел. Спустя секунду опять должна была последовать атака. Он рванулся назад, уперся в стену, прыгнул вверх, пытаясь за что-то зацепиться. Ногти обдирали штукатурку. В самый последний момент пальцы ухватились за край потолочной балки. Ближайшая собака взвилась в воздух, защелкнув зубы на его штанах. Он стряхнул ее, из последних сил подтянулся и выжал свое тело на руках. И, уже оказавшись вне их досягаемости, часто-часто задышал, чувствуя, что глаза буквально вылезают из орбит.
  Собаки еще пару раз попытались допрыгнуть до него, но они быстро учились. Он посмотрел вниз. Очевидно, твари были голодны ещё сильнее, чем он сам. Иначе как еще объяснить их поведение? Он снова поражался их сообразительности. Они застали его врасплох, спящего. Фактически безоружного. Он поводил глазами по полу в поисках "Калашникова" и нашел его возле тлеющих углей костра. Магазин лежал в полуметре. Один из псов подошел, понюхал приклад и задрал голову вверх, словно издеваясь над ним.
  - Скотина... - процедил он. Собак было шесть или семь. Во всяком случае, достаточно, чтобы не дать ему пары секунд, необходимых для пристегивания рожка. Он остро пожалел, что инстинкты сработали намного раньше, чем разум. Левая ладонь была мокрой. Он развернул ее и увидел две дырки от клыков. Хищники кружили под ним, повизгивая и пуская слюни. Он их употреблял как пищу все эти годы; теперь настало время поменяться ролями.
  - Пошли на хер!! - заорал он, едва не свалившись со своего насеста.
  Твари дружно залаяли. Он тихонько застонал сквозь зубы. Положение вышло - глупее не придумать. А ему и деться было некуда. Доползти по балке до чердачного окошка? Дальше что? Без своего оружия он превратился в ходячий кусок мяса.
  Он решил подождать, надеясь, что собаки уйдут, поняв, что им его не достать. Повозился, обхватив балку руками, и затих. Спустя четверть часа стая последовала его примеру. Спустя еще полтора часа, когда он задремал и опять чуть не упал вниз, он совершенно ясно понял, что они не уйдут. Ни сейчас, ни потом, никогда. По крайней мере, пока он жив. Он являлся самой близкой и реальной для них добычей. Это могло продолжаться не одни сутки.
  Он свесил ногу вниз. Пес вяло прыгнул. Он повторил движение. Второй раз животное прыгать не стало. Начинали затекать грудь и руки. При таком раскладе, он скоро просто свалится к ним, как мешок с кишками. Испугавшись этой мысли, он начал шевелить конечностями, не давая им потерять чувствительность.
  В грудную клетку упиралось что-то округлое. Он вдруг осознал это и потянулся за пазуху, нащупывая гранату. Вытащив этот предмет, задумчиво уставился на него, позвякивая кольцом. Года два он уже таскал её на шее, а до сих пор так и не понял, зачем она ему. Для уверенности? Может, настал именно тот момент, когда его жизнь зависела именно от этой железяки?
  Граната была теплой, нагретой его телом, и как-то даже не верилось, что она в секунду способна родить самый натуральный кусок хаоса радиусом в полусотню метров. Он оглянулся и начал ползти по балке в сторону уцелевшего в углу потолочного перекрытия, извиваясь, как самый примитивный червь. Пес снизу следил за его манипуляциями внимательными глазами, похожими на желтые шарики.
  Добравшись до крохотного - метр на полтора - пятачка, он перелез на него и посмотрел вниз.
  - Ждешь? Молодчина...
  Он взялся за кольцо, и сердце внезапно забилось намного громче, эхом отдаваясь в ушах. Интересно, сколько у него было шансов не превратиться в сито? Проволока со щелчком вылетела из гнезда (у него мелькнула ужасная мысль: а что будет, если граната выскользнет из мокрых пальцев?) и он преувеличенно аккуратно бросил ребристый кругляш подальше, к двери. И скорчился, на своем островке, закрыв руками голову, в которой ухал неизвестно откуда появившийся метроном.
  Он ждал взрыва чуть ли не с физической болью, а когда он раздался, оказалось, что он все-таки не готов к нему. Просто на долю секунды все твердое стало кисельно зыбким, и он запоздало открыл рот. Чудовищно ахнуло, над головой что-то пугающе вжикнуло, и мир потерял привычные очертания. Все заволокло дымом.
  Он открыл глаза, мешком упал вниз, пытаясь с ходу найти автомат. Как ни странно, это ему удалось почти сразу. Приклад у АК был расщеплен осколками. С обоймой оказалось сложнее. Остатки костра разметало по всему полу. Кашляя, он остановился посреди комнаты, ошалело вертя головой. Его мутило. Если бы псы были здесь, давно бы набросились, но они, очевидно, уносили ноги после этой вакханалии, если не считать их менее удачливых сородичей, чьи ошмётки живописно лежали то тут, то там.
  В ушах стоял какой-то противный писк. Контузило, подумал он тупо. Взорвал Ф-1 в закрытом помещении. Просто каскадерский трюк. Все еще стоя среди обломков с незаряженным автоматом в руке, он дико расхохотался, не слыша собственного смеха.
  
  
  4.
  
  Город оставлял богатый простор для воображения. Разрушения здесь носили не только природный характер, но и имели явственный оттенок последствий гражданской войны. Он неторопливо ехал по улице, лавируя между мёрзлыми курганами тротуарной плитки и битых кирпичей. На перекрестке впереди застыла массивная туша троллейбуса, перевернутого на бок и присыпанного снегом.
  По обе стороны этой улочки громоздились остатки зданий - не исключено, старинных. Сейчас же они казались скелетами огромных доисторических животных, чей бестиарий бессмысленно нависал над ним, усугубляя и без того мрачную атмосферу. По левую сторону показался полуобвалившийся собор. Колоколов давно не было - лишь уныло раскачивались задубевшие веревки, которыми презрительно играл ветер. В разбитой витрине одного из магазинов сидела большая пластмассовая кукла. Один тусклый голубой глаз удивленно таращился на мир, вместо другого зияло пулевое отверстие. Эта вещь, детская игрушка, выглядела совершенно неестественно на фоне всего остального - потерянный фрагмент прошлого среди мёртвых призраков настоящего. И даже такому цинику, каким был он, не хотелось думать о страшной цене, заплаченной детскими жизнями...
  Но вовсе не архитектура поразила его больше всего. В городе были люди. Не слишком много, но ему, привыкшему к постоянному одиночеству, даже редкие фигуры, снующие между обломками, казались зрелищем почти сюрреалистическим. Да, людишки наверняка были вооружены, но тем не менее они просто шли по своим делам, а не озирались, прятались и стреляли друг в друга. Только сейчас он понял, насколько одичал за эти годы. Внутри зашевелилась потревоженная тоска...
  
  
  Чужая память. След.
  
  Этот странный вечерний посетитель нервировал Кега. Странный во всех отношениях. Смешно, конечно, так говорить, поскольку в заведении постоянно появлялись самые разнообразные новые личности - а Кег работал на этом месте уже достаточно долго (даже прозвище соответствующее получил), чтобы навидаться мордобоя, отпетых отморозков и просто конченных психов. Знавали здесь парней и покруче - но этот человек, войдя в тесное душное помещение бара, словно принёс с собой какой-то кокон, сплетённый из нитей отчуждения... Вот именно, он казался здесь ч у ж и м.
  - Что-нибудь выпить, - коротко сказал парень, присев за импровизированную стойку, потемневшую от времени и въевшейся грязи.
  Пожав плечами, Кег плеснул ему "негрони" - местное название мутно-бурой бурды, от которой в головах хлюпиков сначала зажигались звезды, а потом по всему телу растекался жидкий напалм, превращая мышцы в кисель. За платёжеспособность клиента он не опасался: в баре всегда есть свои ребята, которые не погнушаются взять плату чем угодно - будь то серебряный портсигар или ношеные ботинки... Вот и сейчас несколько взглядов елозили по залу, поминутно пересекаясь на спине чужака. Очевидно, впечатление Кега было правильным.
  Парень, впрочем, не высказывал абсолютно никакого беспокойства, находясь в вечно напряженной обстановке зала. К выпивке он не притронулся. Его поза отдавала легким налетом презрения ко всем окружающим. Или он х о т е л казаться таким. Впрочем, слишком молодым его нельзя было назвать. Кожа гладкая, без единого шрама, хоть и заросшая рыжеватой щетиной, но рот окаймляли глубокие складки... остальное скрывала кепка.
  - Я ищу Пьера, - сказал тип, подняв голову и оторвавшись от минутного изучения стойки. - Он продаёт оружие. Я в городе недавно. Как мне его найти?
  Кег преувеличено старательно протирал стакан сомнительной чистоты полотенцем.
  - Ну, есть такой... Но к нему просто так не завалишь, нужна рекомендация. Издержки профессии, знаешь ли... От кого такие сведения?
  - Добрые люди сказали, - ответил чужак, ухмыльнувшись.
  - Добрых людей нынче не сыскать, - философски изрек Кег, полируя склянку. - Я знаю Пьера, он осторожный, с кем попало не трёт...
  - Я не кто попало, - перебил чужак, и тембр его голоса внезапно изменился - словно показалось металлическое жало. Кег бросил на него взгляд. Совершенно заурядная морда... и мертвые глаза. Абсолютно. Пластмассовые зрачки, плавающие в вечной мерзлоте серого льда. Словно бы парень сделал в известной только ему партии несколько ходов подряд и для него даже казалось не особо важным, что ответит на вопрос грязный трактирщик... Стакан выскользнул из рук Кега и покатился по деревяшке - тому внезапно пришло в голову, что именно с т а к и м и глазами перешагивают через труп, мешающий достичь цели. Он наклонился.
  Видимо, почувствовав, что Кег не испытывает удовольствия от беседы, на стойку из темноты зала вдруг навалился Плюха, обдав их обоих смешанным ароматом пота и перегара. Подмигнув другу, он прогундосил, заглядывая заплывшим глазом в чарку отморозка:
  - Скукотища... Болтаете? А чиво это гость внутрь не употребляет? Не нравится шмурдяк наш, или как? Или в карманах пусто? А то у нас со жлобами быстро - еблищем об стол, и на мороз!
  Кег хмыкнул. Незнакомец всем телом развернулся на табурете к обрюзгшему шкафообразному Плюхе и прошипел:
  - Еще вякнешь - нос отгрызу тебе, сука. Давай.
  Тонкие губы скривились в ухмылке, приоткрыв крепкие, удивительно острые зубы. Такие зубы теперь были чуть ли не редкостью - из-за недостатка витаминов и цинги у многих рот вваливался уже после тридцати. Внутри у Кега что-то ёкнуло. Плюха мгновенно начал багроветь, но тоже, очевидно, споткнулся об эти кукольные глаза, поскольку застыл с отвисшей нижней губой. Все-таки что-то мелькнуло в отпитых мозгах, осколок понимания - даже те, кто привык ставить все на грубую силу, боятся безумия. Потому что оно, в отличие от силы, не поддается никакой логике. А что, кроме увиденного в глазах чужака безумия, могло остановить Плюху, который еще носил прозвище Бешеный Мешок?.. Еле различимые языки сумасшествия, мечущиеся под слоем тусклого льда.
  Повисла тягостная пауза.
  - Где "Первомайка", знаешь? Дом сорок три. Там табличка висит, - нарушил тишину Кег. Голос вроде остался обыкновенным, хотя он вдруг ясно понял: еще секунда такой тишины - и будет бойня. И он не поставил бы на Плюху и мелкой монеты, явственно представляя как отморозок превращает схваченную со стойки бутылку в "розочку" и хладнокровно втыкает ее в физиономию Бешеного Мешка. Ему хотелось, чтобы он свалил. Ушел, и чем скорее, тем лучше.
  И он ушел. Так и оставив свой стакан и молчащего Плюху у стойки, с которого не спускал глаз до самого последнего.
  
  
  5.
  
  Это типа офиса, подумал он, и ему стало смешно. Да, такая фраза звучала как тупая шутка. Он как раз открывал двери бывшего областного управления сельским хозяйством. В этом городке определенно встречались парадоксальные вещи. Ему даже бар удалось отыскать. С напитками для настоящих мужчин, шлюшками и всеми делами... Из чего гонят тамошний самогон и какой он на вкус, его мало интересовало. Собственно, он заходил туда не за этим. А конкретнее - узнать поподробнее, как найти оружейника Пьера.
  ...В холодных пыльных коридорах было темно и пусто. Они напоминали окаменевшие внутренности давно умершего исполина. Никчемность, вот что они символизировали. Пустота. Пустота и перемена ценностей.
  О чем он жалел, так это о том, что автомат он отдал "дежурному" мордовороту в фойе на первом этаже. Пришлось размять язык... К собственному удивлению он понял, что еще не разучился связно говорить и весьма даже успешно закосил под "своего", после чего детина пропустил его, не потрудившись обыскать.
  ...В комнате почти без обстановки у дальней стены стоял стол, а за ним сидел неряшливый мужик в белом (!) пиджаке, правда настолько потасканном и засаленном, что об этом можно было только догадаться. Бросив короткий хмурый взгляд на вошедшего, Пьер буркнул:
  - Я тебя не знаю.
  От фразы отдавало брезгливой высокомерностью, каковая свойственна мелким сошкам, не успевшим еще нажраться привалившим вожделенным куском власти и влияния. Такой прием с ходу не слишком ему понравился, но он захлопнул дверь, развёл руками и как можно миролюбивей сказал:
  - Что у вас за городок, уважаемый? Куда ни ткнешься, везде на тебя волком смотрят, знакомства требуют. Скажи по секрету: вы тут все случайно не родственники?
  - Чего ты хотел? - перебил Пьер ещё более хмуро.
  - Дело к тебе есть. Серьезный разговор...
  - Огнестрел? Взрывчатка? - деловито осведомился торгаш.
  Он рассмеялся и помотал головой. Вплотную к столу стоял старый стул с порванной обивкой. Он подошел и опустился на него, навалившись грудью на столешницу. Их лица сблизились.
  - Да нет. Хотя, до этого, может, потом и дойдем... Спросить хотел.
  - Спросить... - черные птичьи глаза Пьера подозрительно прищурились, а его левая рука сползла с крышки стола и перекочевала куда-то вниз, как будто ее хозяину приспичило почесать яйца.
  - Точно. Узнать кое-какую информацию. Ты ведь на Синяка работаешь, так?
  Теперь и правая рука присоединилась к левой. Прячет он там что-нибудь, что ли, подумал он вскользь. Страхуется... Хотя он не сомневался, что услышал бы стук или щелчок затвора. Внутренне он был готов ко всему, но в его позе по-прежнему была расслабленность, а голос звучал ровно.
  - Какая тебе разница, на кого я работаю? - с раздражением ответил Пьер. - Это не деловой разговор. Если у тебя вопросы такого пошиба, можешь прям щас проваливать.
  - Видишь ли, - он невозмутимо перевел взгляд на потолок, на котором еще остались следы вычурной лепки в углах. - Мне очень нужно встретиться с этим человеком. Катастрофически. А у кого я еще спрошу, где его найти?
  - Борзый ты, - через губу процедил оружейник. - Дверь вон там, видишь? Катись колбасой. Разговор закончен.
  - Наш разговор только начинается, - возразил он и продемонстрировал Пьеру армейский нож, извлеченный из сапога. Отличный метод убеждения, он уже проверял. С ножом он не расставался с тех самых пор, как снял его с трупа сержанта внутренних войск пять лет назад.
  Увидев лезвие, Пьер выдал себя с головой. Его глаза лишь на какую-то долю секунды скользнули вниз, к ногам, словно проверяли, на месте ли там что-то... а он уже мешком валился со стула влево.
  Стол был старый, производства незабвенной Совдепии, закрытый спереди широченной крышкой из ДСП. Мощный заряд дроби проделал в ней внушительную дырищу и разнес в щепки спинку стула, на котором он только что сидел. Был бы до сих пор на этом месте его живот - можно было бы уже заказывать венок. А так у него только заложило уши от невыносимого грохота.
  Чтобы вынуть свою гаубицу из-под столешницы, Пьеру надо было ещё отодвинуться от стола вместе со стулом. Этого времени у него не оказалось.
  Резво вскочив на ноги, он от души дал несостоявшемуся стрелку хорошего тычка в нос, от которого тот полетел кверху копытами. Из его лап выпал короткий обрез двустволки-вертикалки. Да, такую вещицу без проблем можно было спрятать даже в кармане штанов.
  - Наделал шуму, расхлебывай теперь, - обратился он к распластавшемуся на полу Пьеру и поднял обрез.
  По коридору уже разносился конский топот. Это мчался, грохоча сапожищами, охранник снизу - звук выстрела был красноречивее слов.
  На всякий случай он прижался к стене со стороны двери, чтобы ненароком не попасть под пулю и выиграть хотя бы десятую долю секунды. Большего не требовалось. Как только детина вломился в комнату, он угостил его дробью из второго ствола. Бронежилета парень не носил. А зря. Его отбросило аж к самому окну. Тело глухо шмякнулось о батарею отопления. Стена за ним превратилась в месиво из штукатурки и крови.
  - Вставай, - приказал он. Пьер послушно отклеился от пола и снова сел на стул. Было видно, что он здорово струхнул.
  - Итак, повторю вопрос. Я ищу человека, которого зовут Синяком. Какой у тебя выход на него?
  Имя странное, подумал он, в упор рассматривая Пьера. С виду он и правда славяна не напоминал. Может, цыган? Смуглая кожа, черные волосы... Глаза Пьера бегали из стороны в сторону, словно "штормовые шарики", которые стояли в музее, что вполне обрисовывало в нем труса. К тому же, он обильно потел, несмотря на холод.
  - Турок ты... - пробулькал Пьер сквозь кровавые сопли. - Это тебе, блядь, не игрушки. Не с теми людьми ты связался.
  - Такое я уже слышал, - сказал он и резко всадил сидящему кулак под дых. Пьер повторно загремел на пол.
  - Встать!
  Хватая ртом воздух, Пьер поднялся на карачки. Его глаза вылезали из орбит. Совершенно неожиданно оружейник рванулся вперед и попытался сбить его с ног, вцепившись в куртку. Ко всему прочему, драться он не умел совершенно.
  Отступив на шаг, он ударил коленом снизу вверх, основательно попортив и без того уже не идеальную фотокарточку Пьера. Избивать его было все равно что колотить мешок с дерьмом. Ему вдруг стало противно.
  Громко воя, Пьер отшатнулся, припечатался спиной к стене и стёк по ней вниз. Его жирная челка растрепалась, и вкупе с кровью под носом он теперь здорово смахивал на страшилку прошлого века по имени Гитлер. Жалкое зрелище.
  - Я повторяю вопрос...
  - Ты не сможешь! - взвизгнул вдруг Пьер. - В войну заигрался?! Знаешь, сколько таких как ты хотят его закопать?! И где они теперь?! К нему не подберешься, там с тобой разговаривать не станут! - и он съежился, ожидая очередной зуботычины.
  Он стоял, не двигаясь. Конечно, он и сам об этом думал. Приходилось признать, Пьер был прав. Одиночка много против синдиката не навоюет, а становилось совершенно ясно, что Синяк - это всего лишь верхушка айсберга... Вздумай он полезть к нему в логово - наверняка не прожил бы и минуты.
  - Пьер-Пьеро... - вздохнул он, пряча нож обратно. - Я еще не настолько чокнутый, чтобы добровольно сунуть голову в петлю... Ты ведь понимаешь, да? Но этот ублюдок крепко мне насолил, и я собираюсь ответить ему тем же. И мне нужно знать... Тебе еще повторить вопрос?
  - Не знаю я ни хрена! - Бедного Пьера аж передергивало. - Я его сам до этого пару раз видел! Я общаюсь только с курьерами, которые подвозят товар! Всё!
  - Ну вот видишь, а говоришь, что ничего не знаешь! Я в тебе не ошибся. Сейчас ты мне расскажешь, когда они приезжают, откуда и как двигаются по городу.
  Пьер молчал.
  - Я жду.
  Молчание.
  Он развернулся и пошел к трупу охранника. Кровищи там натекло - жуть. Прямо как на бойне. Он подобрал оружие.
  - Эй, - забеспокоились сзади. - Эй, мужик!
  Но убивать Пьера он не собирался. В этом не было смысла. Следовало прежде выжать лавочника насухо, с умом используя боль как инструмент. Конечно, он не считал себя всерьез этаким палачом, инквизитором, пишущим симфонии смерти из человеческих мучений - более того, ему становилось тошно от одной мысли о том, что он должен был сделать, но останавливаться на полпути из-за невовремя проснувшегося гуманизма было бы просто глупо. К тому же, ему опять казалось, что решения за него принимает кто-то другой. Словно двигая фигуры по доске. Этот "кто-то" не ведал страха и сомнений, а о том, что у ключевой фигуры дрожат руки, разменной пешке знать было необязательно. Пьер был пешкой. Даже чисто внешне. И поэтому его судьба была в какой-то мере предопределена...
  Сначала он сыграл с Пьером в давнюю армейскую игру, незамысловато называвшуюся "прокачка пресса". Проще говоря, удары прикладом в живот - не слишком сильные, но более чем чувствительные. Жертва оказалась настолько запуганной, что и не пыталась сопротивляться. Когда Пьер начал сипеть и синеть, явно готовясь потерять сознание, он дал ему передышку и попросил еще разок напрячь память. На Пьера совершенно некстати напал склероз. В обшарпанном шкафу среди прочего мусора он нашел полиэтиленовый пакет. Когда он натягивал пленку на голову Пьеру, тот молча и вяло отбивался, как полудохлая рыба. Через равные промежутки времени он запускал в легкие Пьера немного кислорода и повторял вопросы. На четвертый - самый длинный - заход Пьер забился и порвал ногтями кулёк; пришлось призывать фантазию и менять методы. Удивительно, но бедняга держался. Очевидно, Синяк и впрямь был крутой перец - если держал своих холуев в таком страхе. Но Синяка сейчас тут не было. Другая опасность была намного ближе и реальней. Пьер сломался после того как он несколько раз с размаху закрыл ящик стола с его пальцами.
  - Не надо! - взвыл он, и по его роже потекли слезы. - Хватит! Я скажу!
  Картина была омерзительная, и на секунду ему стало действительно жаль его - промелькнул какой-то страх на границе подсознания
  (я зверею)
  но он уже научился справляться с такими эмоциями. Нужно было лишь посмотреть на происходящее под другим углом. Он зашел уже слишком далеко, чтобы останавливаться, и к тому же этот человек собирался его убить. И сейчас хотел, без сомнения. Разве нужны дополнительные аргументы?
  - Скажу! - рыдал Пьер, прижимая к животу стремительно опухающую клешню. Несколько пальцев на ней наверняка были сломаны. - Завтра через город пройдет караван. Сюда заезжать не будут.
  - Маршрут.
  - Я не знаю....
  - Врешь, скотина.
  - Клянусь! Каждый раз едут по-разному. Но выезжать будут на шоссе на севере. Они едут в...
  - Сколько машин?
  - Обычно две. Три... Не больше трех!
  - Сколько людей?
  - Да не знаю я! Ради бога...
  На этот раз Пьер не врал. Знал он действительно немного. По правде говоря, вряд ли стоило из-за этого так долго ломать комедию.
  Он передернул затвор. Зарезать Пьера ножом, как свинью, было выше его сил. Вот в чем неоспоримое преимущество огнестрельного оружия - его отстраненность. Вроде бы и ты убиваешь, а руки чисты.
  Пьер посмотрел в его глаза и мгновенно прочел в них свой смертный приговор. Он и сам скорее всего знал, что оставить его в живых - значит пустить всё насмарку.
  - Нет! - надтреснутым голосом проблеял он. Терять ему было нечего. Пьер раскинул грабли и перешел к активным действиям, рассчитывая, очевидно, вырвать оружие или хотя бы сбить прицел.
  Он дождался пока Пьер схватится за дуло, отвернулся и потянул скобу. Выстрел прозвучал глухо, да и пламени не было: пьерово брюхо исполнило роль глушителя. Белый пиджак окончательно превратился в лохмотья. Взгляд Пьера остекленел, человек скрючился и упал на грязный пол.
  Сердце стучало как затвор автомата. Сцепив зубы, он нагнулся, пошарил по карманам трупа и, найдя то, что искал - связку ключей, - повернулся и быстро вышел вон.
  
  
  
  СНЕГ
  
  
  0.
  
  М а к с: Я никогда не верил в судьбу, но это не значит, что её нет. Очень часто бывает так, что поступаешь вразрез со своими желаниями и своей логикой. Похоже на то, что чужие желания становятся твоими. Но чьи, Аура?
  А у р а: У каждого свой путь...
  М а к с: Знаю. Но кто выбирает маршрут?
  А у р а: Ты никогда не узнаешь.
  М а к с: А ты?
  А у р а: Макс, почему у тебя всегда столько вопросов?
  М а к с: Потому что я мало знаю. Знание - это оружие. Когда его нет, приходит страх.
  А у р а: Пока мы вместе, тебе ничего не угрожает.
  М а к с: ...Кто ты, Аура?
  А у р а: Часть тебя, наверное.
  М а к с: Меня? Что за чушь?
  А у р а: Мы одно целое. Меня ведь нет на самом деле. Есть ты. Без тебя меня не будет.
  М а к с: А я - без тебя?
  А у р а: !!!
  М а к с: Прости... Прости. Я понял.
  А у р а: Мне нужно быть с тобой. Это все, что я знаю. Я буду с тобой до...
  М а к с: ...до?
  А у р а: До самого конца.
  
  
  1.
  
  Всеми приготовлениями он начал заниматься сразу после рассвета. Найдя дорогу (на проржавевшей насквозь табличке читалось название какого-то там шоссе), медленно проехался по ней километра два туда и назад, внимательно изучая ландшафт. Как назло, кругом простиралась равнина. Но спустя несколько минут он наткнулся на место, подходящее под его план чуть ли не идеально. Это была выбоина посреди трассы - возможно, воронка от взрыва - которая закрывала проезд практически по всей ширине. Машинам ничего не оставалось, кроме как объезжать ее по обочине. Там явственно виднелись следы колеи, а в снежных торосах, ограждавших дорогу полуметровыми буграми (чем черт не шутит? Возможно, иногда дорогу и чистили те, кто ею пользовался) образовался разрыв длиной, наверное, метров тридцать. Немного наискосок вдалеке торчал невысокий бугорок. Там можно было свить недурственное снайперское гнездо...
  С собой он привез две противотанковые мины, найденные в запасах покойного Пьеро вместе с уже хорошо знакомыми ему МОН-50. Он не знал, хватит ли веса грузовика для их активации, но выбора не оставалось. Эту убойную парочку он аккуратно установил в колее, но не рядом, а на небольшом расстоянии друг от друга. Присыпал зеленые кругляши снегом, отошел на несколько метров, осмотрел работу. Теперь заметить ловушку смог бы только предупрежденный заранее. Такой вариант он исключал в принципе.
  Шнуры противопехотных мин, немного повозившись, он растянул за дорогой с противоположной стороны, образовав что-то вроде полукруга метров пятидесяти в диаметре. Раньше он мин никогда не ставил, и, настраивая их сейчас, с трудом справлялся с дрожью в пальцах: результат действия МОН-50 и подобных ей он видел неоднократно. Самое страшное, что человек после взрыва мог остаться в живых... насколько мог быть живым фаршированный железом кусок мяса. Чтобы замаскировать все пять мин в снегу, времени ему понадобилось гораздо больше. Спустя час, когда он закончил, то почувствовал, что весь взмок.
  "Эсвэдэшку" он заблаговременно пристрелял за городом еще два дня назад. Снайпер из него был, честно говоря, так себе, но он считал, что большего умения для того, чтобы попасть в цель со ста - ста пятидесяти метров, не требуется. Впрочем, не мешало бы попрактиковаться еще немного, но, подумав, он отмел эту идею. Точного времени появления автоколонны он не знал, а значит, отвлекшись, мог пустить коту под хвост все приготовления. Он и так заплатил за всё это слишком большую цену...
  
  
  2.
  
  Со своего холма сквозь оптический прицел он великолепно видел место предполагаемого события. Крайними точками сектора обстрела визуально служили кузова двух брошенных машин: легковушка без колес на обочине слева, и стоящий метрах в двадцати от дороги остов комбайна, проржавевший насквозь, напоминающий угловатый скелет бурого цвета...
  Первые полчаса он не отрывал глаз от прицела. С каждой минутой внутри нарастало возбуждение. Он совершенно ясно отдавал себе отчет в том, что собирается сделать. Даже не принимая во внимание обоснованность (или беспочвенность) его поступков, следовало признать, что на этот раз он зашёл достаточно далеко. Ставкой была жизнь. Такая себе разменная монета. О смерти он старался не думать. Смерть была фактом, который приходил без предварительного приглашения. Суеверия не имели на неё никакого влияния. Думал ли он об убийстве? В конце концов, он не убрался подальше, заминировав дорогу, а лежал здесь с винтовкой в руках и осознанно собирался пустить её в ход. Это означало, что он свой выбор уже сделал.
  Но это не означало, что ему не было страшно.
  Шорох снежной пыли, свист ветра... и ничего. В какой-то момент напряжение достигло своего пика, и он понял, что если сейчас хоть что-то увидит, то пальнет наугад. И проиграет по всем позициям сразу. Чтобы отвлечься, он стал следить за своим дыханием. Прошло еще полчаса, потом час. Волнение понемногу схлынуло, его даже начало клонить в сон. Холод брал свое, и он иногда откладывал оружие, чтобы поприседать и попрыгать. Сегодня он в первый раз подумал о небольшом термосе с горячей водой, который мог бы везде носить с собой. Это здорово бы помогло сейчас.
  От скуки он изучал каждый сантиметр прогнивших автомобилей (в оптику был виден даже деревянный крестик, висящий на зеркале заднего вида в легковушке) и предавался воспоминаниям...
  ...С ключами он угадал верно. Открыв комнату электрощитовой возле кабинета Пьера, он аж присвистнул. Там хранился арсенал, которого хватило бы для того, чтобы выстоять против недельной блокады здания всем городским населением. Автоматы, пистолеты, гранаты, даже невесть откуда здесь взявшийся стационарный пулемет ХМ-134... Ему пришло в голову, что надо быть натуральным маньяком, чтобы таскать за собой такую машинку. По счастью, он никогда не страдал слабостью к излишним эффектам. Здесь было из чего выбрать, но зачем? Он ограничился лишь пистолетом (взял то, что знал - надежный и компактный "Глок") взамен пришедшего в негодность АК и несколькими минами - они тоже имелись в достатке. Подумав, подобрал удобную матерчатую кобуру. "Глок" семнадцатой модели, при всей своей нескладной угловатой форме и странноватой конструкторской задумке, идеально подходил для постоянного таскания на поясе - большинство частей в нем состояли из пластика, поэтому пушка получилась очень легкой. К тому же, пистолет гарантированно не отказывал даже при критических температурах, что тоже немаловажно...
  ...Он уже выходил из склада, неся на плече тяжелую сумку, и тут его накрыло. Когда он миновал дверь кабинета, краем глаза уловил какое-то движение, ожившую тень на стене. В полной тишине он непроизвольно вскрикнул и резко обернулся - и на секунду действительно увидел их. Стоящих плечом к плечу мертвого охранника с забрызганным кровью лицом и Пьера, ниже на голову, прижимающего руки к огромной дыре в животе. Галлюцинация была настолько страшной, что ноги подкосились, и он прислонился к стене. Потом присел и спрятал лицо в ладонях, пережидая красные круги перед глазами. Приоткрытая дверь кабинета теперь казалась огромной беззубой пастью. Первые несколько шагов он сделал спиной вперед - не отрывая от неё взгляда, а потом не выдержал - и просто побежал...
  
  
  3.
  
  Треск моторов возник еще до их появления. Машин было три: впереди "МАЗ" темно-серого цвета с тентом, посередине гораздо менее внушительный "газон" с одиозной надписью "Хлеб" на обшарпанной будке, и "ЗИЛ" в арьергарде. Шли они уверенно, держа небольшую, метров пятнадцать, дистанцию, явно двигаясь по давно накатанному маршруту. Миновали легковушку слева...
  И тут он понял, что тело не повинуется ему. Руки одеревенели. Он наблюдал за происходящим заворожено и как будто со стороны. Он долго ждал этого момента, а когда тот настал, оказалось, что плана действий как такового нет. Не было даже сумятицы в голове - ток мыслей словно завяз, как машинное масло на морозе.
  Они всё приближались. Он никак не мог решить, стрелять ему или нет, если мины не сработают. Один выстрел - и шанс остаться незамеченным падает почти до нуля. А что потом? Останется надеяться только на собственную меткость или везение. Второй вариант крайне не рекомендуется. Ибо не дает ровным счетом никаких гарантий. Но о каких гарантиях вообще могла идти речь в его положении? Любой фактор мог стать фатальным, оборвав всю нелепую авантюру. И вряд ли он мог осознавать все стороны своих мотивов, поступков, последствий... Щадя его мозг, реальность плавала на некотором расстоянии, лишь иногда прорастая своими щупальцами в облаке (невменяемости?) неведения, застилавшем его пульсирующее сознание. В эти минуты будто распахивалась дверь внутри, когда краски обретали болезненную остроту, звуки - резкость, а из всех пор сочилась угроза, - и могло стать по-настоящему страшно. Ибо реальность страшна сама по себе. Своей неизбежностью и жестокой неопровержимостью.
  Приблизительно такое чувство он испытал, когда подорвался головной грузовик, вырвав его из минутного оцепенения. Резкий звук, хоть и приглушенный расстоянием, выдернул его из комы, нарушил шаткое равновесие, заставил действовать, словно щелчок кнута - и он повиновался ему. Ум стал ясным и холодным, а руки превратились в часть механизма. Машины, которая не сбоит и не дает осечек.
  Заехавший в огибающую дорогу колею, "МАЗ" наткнулся на первую мину и остановился как вкопанный. Из-под кабины вырвалось облако черного дыма. Потом короткой вспышкой сверкнуло пламя: скорее всего, взорвалось что-то в двигателе. В колонне наступило замешательство. Но, надо отдать им должное, весьма непродолжительное. Никто не выскочил из кабин, чтобы узнать что случилось. "ЗИЛ" тут же начал сдавать назад, чтобы освободить дорогу хлебной будке, которая уже заехала передними колесами в колею. Он начал делать это одновременно с поворотом колес налево, пытаясь развернуться, но "ЗИЛ" - машина крупная, а проезжая часть не отличалась особенной шириной. Или водила слишком резко нажал на газ... Короче, грузовик впаялся задником в снежный вал, частично разрушив его и заскочив колесами на полуметровую насыпь. "Газик" оказался в западне. Там быстро поняли свою ошибку. Шины "ЗИЛа" бешено завертелись в обратную сторону, поднимая облако снежной пыли и сизого дыма и вытаскивая грузовик обратно на дорогу.
  Все это он очень хорошо видел в оптический прицел. Тщательно прицелившись, он застрелил водителя "ЗИЛа", благо лобовое стекло смотрело прямо на него. Сухой отрывистый голос "СВД" стегнул по барабанным перепонкам. Стекло не рассыпалось, а покрылось густой сеткой трещин. Колеса тут же прекратили свое вращение. Дверца с пассажирской стороны открылась. Из-за нее показался человек в черной куртке.
  Он снова выстрелил - и не попал на этот раз, расколотив только зеркало бокового обзора. Человек шустро скрылся за кузовом. Одновременно с этим открылись и другие двери. В "газоне", очевидно, скоро смекнули, откуда дует ветер, и его экипаж ретировался через водительскую сторону, оставаясь под прикрытием будки. В это время из горящего "МАЗа" выползла фигура в тлеющем полушубке. Она двигалась неуверенно и как-то рывками. Из-за остальных машин что-то кричали. Человек свалился на колени, попытался встать... "Эсвэдэшка" хлестнула еще раз и избавила его от такой необходимости. Не вставая с колен, человек замер ненадолго, будто обдумывая, что ему делать дальше - и повалился лицом вниз. Его спина по-прежнему дымилась. Водителю головной машины, оказавшемуся прямо над миной, судя по всему, не повезло сразу же и навсегда. Он так и не покинул кабину.
  Раздалась ответная канонада, но она была скорее вызвана страхом, потому что не пули не достигали цели даже приблизительно. Палили, что называется, в белый свет, не особо заботясь, попадают ли вообще куда-нибудь.
  Все это было больше похоже на истребление, чем на вооруженную стычку - численный перевес противника делал ситуацию еще более несуразной. Но его это мало заботило. Честность не стоила ни гроша, ни одной капли крови - не важно, своей или чужой. Честность осталась в прошлом, в тех книгах, которые сгорели в каменной топке музея, превратились в пепел, как и все идеи умершего времени; от них просто пришлось отказаться. Хочешь жить - приходится выбирать. Да и кто мог уличить в нечестности? Совесть в расчет вообще не принималась.
  Стрельба на миг прекратилась. Из-за бампера показалась голова с внимательными глазами, цепко оглядела окрестности. Он послал туда пулю, но голова шустро нырнула обратно. На ее месте в бампере образовалась аккуратная дыра. Пуля летела быстро, но задержку все-таки можно было уловить - где-то до одной секунды, по его прикидкам.
  Обстрел возобновился. На этот раз очереди стали экономнее. Фонтанчики снега по сторонам приблизились по крайней мере вдвое. Что-то углядел сволочной наблюдатель. Неужели снайпер так заметен беглому взгляду? Он занервничал. Следующей его мишенью стало колесо "ГАЗа". Пробитое внушительным калибром "СВД", оно мигом спустило (хлопка он конечно не услышал, но домыслил его), накренив грузовик набок. Сразу же после этого, то ли струсив, то ли из каких-то других соображений, один из людей решил перебежать к другой машине. Человек успел запрыгнуть на снежный бруствер, когда пуля ударила его в середину спины, настигнув, как булавка энтомолога - уползающее насекомое. Тело медленно сползло вниз. На снегу образовалась большая алая клякса с неровными краями...
  Затвор выбросил последнюю гильзу. Магазин опустел. Он отстегнул обойму и принялся защелкивать внутрь патроны, поглядывая на машины. Он долгое время изучал их через прицел, и сейчас, не будучи усилены оптикой, они как бы отдалились, оставив его почти слепым. Видимо, от отдачи винтовки начала ныть ладонь, накануне прокушенная треклятым псом. И повязка промокла, не мешало бы поменять...
  Раздался хлопок. За автомобилями взметнулось облако снега. С минуту он тупо соображал, затем вспомнил про мины. Это означало, что кто-то попытался отползти в поле и смыться, оставаясь под прикрытием грузовиков. Он улыбнулся. Если бы кто-нибудь имел возможность наблюдать сейчас его улыбку, он счел бы ее кровожадной.
  Он снова приник к окуляру. Повисла тишина. Один взрыв - один труп. Сколько осталось? Один? Нисколько? Он затих, пытаясь уловить хоть какое-то движение. Бесполезно. Скорее всего, стычка была выиграна. Но, не желая рисковать, он еще четверть часа лежал за холмом, обозревая поле боя. Мороз снова начинал брать свое; небо вроде бы немного потемнело. Дело шло к снегу. Может даже, к метели.
  Он поднялся, взял винтовку на плечо и стал неторопливо подходить. В голове крутилась навязчивая мысль-картинка, что вот-вот кто-нибудь выскочит из укрытия и всадит в него очередь. Он отгонял ее, но она все время возвращалась, как стервятник за падалью. За полсотни шагов он ощутил сильную вонь. Это догорал "МАЗ". Убитый им человек лежал неподалеку. Стекло "ЗИЛа" побелело, из щели под дверцей стекала красная дорожка, образуя на земле оледеневшую бордовую лужицу. Еще один труп валялся на спине, уставившись в небо широко открытыми зенками и дыркой в грудной клетке. Глаза покойника уже замерзали, покрываясь мутной коркой, словно пластмассой.
  Его передернуло. К счастью, у него пока хватало самообладания не развернуться и не бежать без оглядки прочь от этой скотобойни, прочь от своего разума, с такой бесстрастностью и точностью спланировавшего кровавое убийство людей, которые, в общем-то, его даже никогда не видели. Галерея смерти была обширной и демонстрировала самые разнообразные экспонаты. В мирное время о мясниках снимали второразрядные ужастики. В финале которых маньяка всегда догоняла пуля правосудия. Разве не этого он заслуживал?
  Убедившись, что все тела неподвижны, он взвалил винтовку на плечо и направился к заднему борту "хлебницы". Нет сомнений, для него тут найдется чем поживиться. Им теперь уже без надобности, а через денек-другой здесь
  объявятся мародеры и вычистят все до нитки. А может, кто-то другой. Синяк, к примеру. Глупо упускать такой шанс. Он положил руку на рычаг, запирающий борт грузовика, поднял голову и уперся взглядом в два круглых зеленых глаза.
  Внешне ничего не изменилось, но его сердце за какую-то сотую секунды совершило умопомрачительный кульбит, застряв на миг в горле и ухнув куда-то на дно живота. Когда стремаешься так сильно, не остается сил даже на движение, не то что на крик.
  Парень стоял меньше чем в двух метрах, точно так же застыв, как языческий истукан. Между прочим, автомат он держал двумя руками и при желании мог продырявить его одним движением, но не предпринимал ничего... Может, патроны закончились. А может - и скорее всего, - он ожидал такой встречи еще меньше.
  Так молча они стояли с минуту - дурацкая картина, если смотреть на нее со стороны. Потом зрачки у парнишки начали понемногу уменьшаться, а на лице появилось осмысленное выражение. Он медленно наклонился, положил свой автомат на землю и показал пустые ладони. Если у него и был шанс выстрелить первым, то он его потерял.
  Это округлое рябоватое лицо с толстыми губами было ему смутно знакомо. Мысленно полистав внутренний справочник, вспомнил: один из тех двоих, у которых он купил "СВД", там, на дороге... Парень, без сомнения, тоже его узнал, но это не добавило ему понимания происходящего. Губы его шевельнулись. Шепота за свистом ветра было не разобрать, но прочитать это слово было нетрудно.
  Ухожу.
  Парень сделал два осторожных шага в сторону поля, покачнулся, наступив на кусок льда, обернулся и двинулся прочь. Дуло "СВД" следовало за его спиной. Но он уже понял, что не выстрелит. Ему по всем разумным меркам конечно следовало это сделать, но он не мог. Бог его знает почему. С Пьером было как-то по-другому. Он напряженно следил, как пацан, поминутно оглядываясь, отходил, все время ускоряясь, пока наконец не сорвался на крупную рысь. Облегчить задачу могла мина, но бегун так и не зацепил ни одной растяжки. В конце концов, его фигура превратилась в прыгающую точку и растворилась на горизонте.
  Он опомнился. Заметно потемнело. Трупы уже припорошило снежком, словно саваном. Вместо отходной покойникам был предложен злобный вой ветра... Проклятая ядерная зима продолжала бесноваться, но теперь количество осадков ощутимо увеличилось. Возможно, это был хороший знак.
  ...Под изорванным брезентом в кузове он обнаружил еду. Аккуратные ряды железных банок, ещё завернутых в лоскуты промасленной бумаги. Тушенка. Галеты. Сухая вермишель. Консервированные фрукты в сиропе. То, чего он не видел уже несколько лет. По правде говоря, он вообще впервые видел такое богатство в таком количестве с тех пор, как опустели склады последних продовольственных магазинов. Как все это могло сохраниться, когда прошло столько времени? И кому это везли? Кому-то, но точно не людям, которые жрали собачье мясо, чтобы не сдохнуть. В этом он был уверен.
  В углах рта стало влажно. Он утерся, удивленно посмотрел на ладонь и тяжело опустился на дощатый настил, все еще сжимая в руке жестянку. Плакать не хотелось, но слезы сами собой текли по щекам, оставляя вытаявшие на морозе дорожки. Такое одиночество, как сейчас, он испытывал только раз в жизни - в день, когда не стало его родителей. И, возможно, если бы тот паренек сейчас передумал и вернулся, чтобы его прикончить, он бы не стал возражать.
  
  
  
  ПАНДОРА
  
  
  1.
  
  Чтобы не терять времени, он решил двигаться прямо через город. К тому же кольцевой дороги не было. Ехать по целине он попросту не отважился. Это было сравнимо с ночным нырянием в океан во время шторма. Из освещения имелась только фара мотоцикла, но и она не поможет, если застрять в такую ночь в поле и не суметь разжечь огонь - тогда все, крышка. Разве что закопаться в снег...
  Мелкие кристаллы - такие бывают при особенно холодной погоде - хлестали по щекам, обжигая сильнее огня, таяли и тут же замерзали, образуя на его лице подобие ледяной бороды. Очень скоро он перестал чувствовать нижнюю челюсть и губы. Попахивало обморожением. Следовало поторапливаться. Луч света резал снегопад, но уже через несколько метров вяз в бескрайнем мельтешении...
  Слева тянулась бывшая промзона - череда заводов с их цехами, складами, тощими жердями кранов, нитями проводов и лентами вагонных составов. Они и в лучшие-то времена вряд ли радовали глаз, а во время беспорядков еще и пережили пожары, что окончательно превратило эти мрачные сооружения в нагромождения почерневших бесформенных обломков - словно их построил из гигантского конструктора страдающий психозом ребенок.
  Сам он с детства страдал боязнью железных дорог и вообще всего, что с ними было связано. Эти воспоминания относились к чему-то забытому, давно утраченному, словно они случились не с ним, а были прочитаны в книге или увидены на киноэкране. Пленка в этих фильмах всегда была черно-белой. Сюжеты, большей частью - обрывочны.
  Жили они тогда в доме на краю города. Прямо за забором, опоясывающим их старый сад, находилась ПМС - путемашинная станция, вернее ее окончание, задворки. Сюда загоняли длинные составы, и они подолгу стояли в этом тупике без движения - иногда неделями. Тишину нарушали лишь разносящиеся эхом отзвуки железнодорожных громкоговорителей да трескотня кузнечиков. Еще иногда, когда приходили рабочие в оранжевых жилетах, с грохотом оживали "козлы" огромных рельсовых кранов, перетаскивая бетонные плиты и шпалы... Он любил бывать там и играть в одиночестве между железных гор хлама. Всюду валялось множество мелких любопытных деталей, вроде толстенных болтов или аккумуляторных пластин, изъеденных кислотой, а между рельс на земле в избытке находились такие гладкие круглые камешки - нигде, кроме как здесь, они не водились и поэтому слыли большой ценностью среди городских ребят. Сама же земля была поганой из-за въевшегося мазута, и на ней ничего не росло, кроме сухого хвоща да горькой полыни...
  Однажды он играл в разведчика, попавшего на незнакомую планету роботов. Злобные роботы были коварны и опасны - они обложили диверсанта со всех сторон и теперь ему приходилось отступать, передыхая за штабелями путевых секций и швыряя в противника тяжелые ржавые гайки - это были, на самом деле, "лимонки". В его воображении стоял треск автоматных очередей и грохот взрывов. Он не на шутку разгулялся. Как-то даже не замечая, заполз под стоявшую в тупике платформу для автомобилей, откуда продолжал отчаянно "отстреливаться". Герой-разведчик был ранен, патронов становилось все меньше...
  И тут, совершенно неожиданно, состав тронулся. Возможно, локомотив не дал свисток, но такого быть в принципе не могло - скорее всего он просто не услышал этого тонкого звука, затерявшегося на километровом пути до хвоста состава. Просто вдруг разом над головой всё грохнуло, лязгнуло, и огромные колеса начали движение. Мигом забыв про игру, он окаменел. Сердце остановилось и воздух неродившимся криком застрял где-то в легких. Ощущение громады, скрипящей над головой, вызвало какой-то атавистический, животный ужас. По сути, ничего смертельного в этом не было, следовало только переждать, пока вагоны проедут над ним. Но он навсегда запомнил этот момент: сплетение каких-то грязных железок вверху, многотонная давильня из стали, гигантский диск колеса проезжает мимо, и есть момент, чтобы выскочить, проскользнуть, но его парализовало от страха, он не может, представляя свое разрезанное тело под блестящими лучами солнца, а тем временем исполинская махина снова наезжает катком... Очень скоро поезд остановился, проехав всего полсотни метров. Но прошло еще полтора часа, прежде чем из-под него выполз маленький мальчик со смертельно бледным лицом...
  ...Всё это, как и многое другое, произошло с ним когда-то, но теперь потускнело, выцвело - как будто покрылось пылью из-за того, что он очень редко вспоминал все эти годы о своем прошлом. Удар стал трещиной не только на лике издыхающей планетки, но и в сознании выживших. Всё, что было до него, сейчас казалось фантазией, возникшей в воспаленном мозгу. Необратимость - вот то, что объединяло эти старые снимки. Следовало забыть, где, в каком закутке памяти они хранятся, если не хочешь страдать от мучительной тоски. Проповедники Новой эры и мазохисты не в счет...
  Он внезапно понял, что если срочно не зайдет в помещение, заработает некроз тканей. Свет фары лизал кирпичные стены, выхватывал проемы окон, сверкающие осколки битых стекол в рамах. Клонированные жилые коробки; он же по старой привычке искал "ничейные" сооружения.
  Таким на этот раз стал заброшенный переговорный пункт. Из всех секций стеклянной стены сохранилась только одна - с облупившимся изображением телефонной трубки, но он был уверен, что внутри найдется укромный угол, где нет ветра и можно будет развести огонь. Спешившись, мотоцикл он оставил перед оконным проемом, чтобы яркий луч попадал вовнутрь. Батарейки к фонарику теперь стали невиданной роскошью (если таковые остались вообще, а не разрядились и не окислились под натиском времени). Во всяком случае, в захваченных им грузовиках ничего подобного он не обнаружил.
  Внутри оказалось, что здание телекома не так заброшено как показалось вначале. Вернее, оно выглядело таким в деталях, но в целостной картине угадывались какие-то едва уловимые следы жизни. В полумраке виднелся ряд кабинок для разговоров, дверь одной из них была полуоторвана и висела наискосок, на одной петле. Вдоль дальней стены располагалась стойка с окошками для платежей. Остатки этих окошек и стеклянных стен кабинок хрустели сейчас под его подошвами россыпью мелких осколков. Там же виднелся дверной проем, ведущий в какие-то подсобные помещения. Он подошел к нему. Внутри было черно, как в угольной топке. Оттаивающее мясо щек горело огнем и, проведя перчаткой по лицу, он услышал, как на ботинок ему ссыпалось несколько льдинок. Постояв с полминуты, тщетно пытаясь рассмотреть что-то дальше собственной руки, он вернулся, вышел на улицу и поправил фару так, чтобы ее свет падал точно в этот проем. На этот раз, заходя вовнутрь, он уловил часть того, что его насторожило. Запах. Слабый ускользающий запах - не резкий, но всё равно неприятный, совсем не похожий на привычный душок крысиного дерьма и разползающихся от времени тряпок. Этот запах не нес угрозы, он был застарелым и смутно знакомым, но рука словно сама собой легла на кобуру. "Глок" был создан для таких вот непредсказуемых ситуаций - он не имел ни предохранителя, ни курка и позволял молниеносно открывать огонь без лишних проволочек. Подходя к подсобке, он услышал тихий стук, почти неразличимый за воем ветра снаружи. Как если бы что-то упало с полуметровой высоты, звякнув о кафель на полу. Крысы? Пистолет перекочевал в руку. Движимый любопытством, он шагнул за порог и отступил в сторону, позволив свету проникнуть внутрь комнаты. Запах усилился, став действительно зловещим. На полу среди прочего хлама были разбросаны угли затухшего костра. В углу серела какая-то бесформенная куча. Сощурившись, он с трудом определил в ней груду истлевшей одежды и...
  Он вздрогнул. Мужская нога, обутая в кожаный ботинок и обрывок носка. Нога заканчивалась чуть выше середины голени и выглядела так, словно её или оторвали, или
  (отгрызли)
  Стук внезапно повторился, и он сипло вскрикнул, резко поворачиваясь и выбрасывая руку с пистолетом на звук. На спусковой крючок он нажал скорее инстинктивно, чем по необходимости. Тишину разорвал выстрел, в ярчайшей вспышке на миг метнулась прочь кособокая фигура, кто-то не то всхлипнул, не то вздохнул, и растворился в темноте, оставив после себя беспорядочный семенящий топот...
  Снова повисла тишина, нарушаемая только его хриплым дыханием и звуком катящейся по полу гильзы. Рука с пистолетом дрожала.
  
  
  2.
  
  После увиденного у него не осталось ни малейшего желания делать привал на переговорке. Он предпочел бы померзнуть еще полчаса, но отыскать наконец спокойное место, где действительно никого нет. Пережитое пять минут назад всё не выходило у него из головы. Так уж был устроен его мозг - стоило показать ему какую-нибудь дрянь, и он тут же делал что-то вроде моментального снимка, который потом прилипал ко внутреннему взору, словно кусок скотча к пальцам, и болтался там, сколько ни стряхивай.
  Возможно, труп сожрали собаки или крысы... Самый очевидный вариант. Хотя к чему тогда куча одежды? Следы костра? Собаки научились разжигать огонь? Очень смешно. И кто шлялся там, в темноте, рядом с останками бедолаги - зверь или человек? А ведь действительно, насколько далеки между собой эти два слова? Взять его самого, к примеру. Всегда, с самого начала он шел по более трудному пути. Цеплялся, боролся, барахтался, пытался не упасть на самое дно, не одичать, не забыть все знания, оставленные прошлой эпохой. До самого последнего старался добыть себе еду, которой становилось все меньше...
  А кто-то, возможно, сдался раньше. Кто-то не имел собственной цели, и не перед кем больше было сохранять в себе остатки человечности. Оставалось только слепое стремление выжить. Отчаяние поглотило их разум... Отбросьте иллюзии, и путь от гомо сапиенс к животному покажется куда более коротким, чем обратный. Надо только прекратить эту борьбу и перестать сопротивляться темноте внутри. И тогда все станет намного проще. Намного.
  - Чертовщина какая... - пробормотал он сам себе, думая о том, что каннибализм на самом деле не крайность - а вполне закономерное явление. Вот он, первый шаг в пустоту. Билет в один конец.
  Отъехав с полкилометра, он остановился у двухэтажного здания с каменными ступеньками и массивными колоннами у входа. Было похоже на музыкальную школу, дом культуры или еще что-то в этом роде... Как показала жизнь, людям следовало бы строить побольше бомбоубежищ вместо таких вот пафосных дворцов, но раньше даже самым отпетым прагматикам казалось, что невозможно уничтожить мир за несколько секунд.
  ...На этот раз, прежде чем зайти, он соорудил подобие факела из расщепленной доски и куска тряпки. Смоченная бензином, эта штука пылала не хуже мощного фонаря. С шипящим и потрескивающим факелом в вытянутой руке, он ступил во мрак холла, словно первобытный человек - в пещеру. Тьма нехотя отползла в углы, оранжевые отсветы упали на разрисованную штукатурку, огромную люстру, покрытую шапкой пыли и зеркальную стену. На минуту он засмотрелся на свое отражение в нем. Опять возникло то странное ощущение, будто он подглядывал за кем-то другим... Человек в зеркале был похож на одичавшего партизана: бледная морда, отрастающая борода, порядком потрепанная одежда и винтовка за спиной.
  Он отвернулся.
  Самое большое помещение на первом этаже занимал актовый зал. Поваленные ряды сидений, обитых красным вельветом, дощатая сцена с красными же кулисами и высокий потолок, до которого еле-еле доставал свет факела. Наскоро обшарив закоулки и не обнаружив ничего подозрительного, он пристроил почти догоревшую доску в подставку для цветочных вазонов на стене и быстро затащил в холл сначала сумки, потом мотоцикл. Соорудить под сценой костер из разломанных сидений и поролона заняло всего десять минут. Костер порядочно дымил, но размеры зала и высота потолков позволяли не беспокоиться на этот счет. Затем он подтащил к огню более-менее целую секцию из четырех кресел, снял куртку и принялся за учет новоприобретенного богатства.
  В "газике" были продукты, в "ЗИЛе" - одежда, некоторые хозтовары и бесполезная для него электротехника. Поначалу он хотел взять только еду - набил обе сумки с энтузиазмом голодающего дикаря, но, поразмыслив, заменил часть снеди одеждой - положил пуховик, пару шерстяных шапок, запасные перчатки...
  Животворное тепло, волнами расходящееся от костра, пробудило в нем адский голод. Выудив толстую консервную банку без этикетки, он подвинул ее поближе к огню и терпеливо ждал, пока она нагреется, размышляя, что без колебаний пристрелил бы сейчас любого, кто посягнул бы на его еду.
  Был риск отравиться... Вообще-то, в мирное время консервы больше двух-трех лет не хранили, но это не означало, что они портились сразу по прошествию срока годности. Качественная консерва, особенно армейская, может лежать и втрое дольше. Во всяком случае, он заметил только одно пятнышко ржавчины на ободке.
  Придерживая банку свернутой тряпицей, чтобы не обжечь пальцы, он открыл ножом банку. Внутри оказалась перловая каша с мясом. Торопясь и дуя на куски, он начал есть, орудуя лезвием как ложкой. Пахла каша умопомрачительно, хоть и отдавала малость лежалой крупой. После собачьих деликатесов она казалась пищей богов. Он даже глаза прикрыл от умиления. Съев половину, он поставил на разогрев следующую банку и немного сбавил темп. В животе стремительно теплело. Трудно было представить, что раньше любой мог питаться так каждый день.
  Жуя, он водил глазами вокруг, отмечая детали, на которые сразу не обратил внимания. Пианино в углу, ухмыляющееся черно-белой щербатой пастью. Опрокинутая грифельная доска с пришпиленным к ней плакатом, изображающим женщину с ребенком на руках. И надпись за сценой, едва различимая в темноте, намалеванная на стене то ли углем, то ли краской. Кривые буквы гласили: COGITO ERGO SUM. И ниже, помельче: "Я умер, ты сдох". Общий смысл фразы остался для него загадкой.
  Над головой послышался приглушенный стук. Он перестал жевать и внимательно прислушался, но звук не повторился. В актовом зале не было окон; ветер снаружи хлестал толстые стены и можно было разобрать его свистящие проклятия всем укрывшимся этой ночью в непроницаемых каменных лабиринтах...
  Пришло долгожданное расслабление. Одурев от обилия сытной пищи, он развалился в кресле, думая о том, что когда плотно набиваешь брюхо, в жизненном спектре появляется намного больше ярких тонов. Более того, возникает уверенность в завтрашнем дне, чего в нынешнее время уже не сыщешь. Выходит, не так уж и много нужно человеку для полного счастья. Даже спустя миллионы лет это правило осталось неизменным.
  
  
  3.
  
  Через какое-то время он окончательно убедился, что наверху кто-то ходит. Сначала были легкие, осторожные шаги, которые стихали, стоило сосредоточить на них внимание. Это смахивало на банальный глюк после пережитого днем. В какой-то момент он задремал - и проснулся от скрежета - будто кто-то там, на втором этаже, волок с места на место достаточно тяжелый предмет.
  Сон как рукой сняло. Секунду назад он еще болтался в зыбком мареве вне времени и пространства - а спустя несколько мгновений (поза не изменилась) уже был готов ко всему, и его глаза с отстраненной внимательностью ощупывали темные углы. Проклятые годы одиночества научили его ни на кого не полагаться, чувствовать опасность кожей, как холод или боль...
  Опять наверху все затихло, но он уже не питал иллюзий на этот счет. Из глубин подсознания выплыла жутковатая картинка: невероятно грязное лицо, заросшее засаленной редкой бородой, кривые огрызки зубов и нож, покрытый бурой ржавчиной. Почему-то ему казалось, что именно таким ножом они должны разделывать человеческое мясо - ржавым и зазубренным, как пила.
  Наскоро смастерив еще один факел, он зажег его от костра, проверил обойму пистолета и осторожно двинулся к выходу. На второй этаж вела массивная лестница из двух пролетов. Ступеньки покрывала искрошенная штукатурка. Вверху же сгустилась абсолютная тьма - в ней странным образом застыло предостережение, как осколки стекла в загустевшем битуме. Тихий, как ночь, он скользнул к левому пролету. Правый был завален каким-то барахлом. Свет мог сыграть с ним злую шутку, но, не подкормленный на этот раз бензином, факел выдавал только несколько голубых языков...
  Он нащупал ногой последнюю ступеньку. Тишина была хуже любой пальбы, она вонзалась в уши и разъедала мозг изнутри, подобно кислоте. Хотелось взорвать ее, расстрелять обойму в эту темень, чтобы звенели разбитые стекла, визжали пули, ломалась мебель, и кто-то в ужасе вскрикнул, обнаружив себя. И тогда можно будет не вертеться, леденея от осознания того, что в эту самую секунду некто подкрадывается, готовясь пустить кровь ему самому. Страх имел обыкновение исчезать в тот самый момент, когда пистолет находил цель.
  - Т в о ю м а т ь!! - заорал он в гулкую пустоту. Слабый свет позволял рассмотреть только очертания каких-то шкафов и штабелей из коробок. - Убивать буду, сука!
  В тот же миг что-то метнулось на него справа, надеясь, надо думать, проскочить к лестнице, но он выставил плечо и отшвырнул костлявое тело. Фигура с подвыванием упала на пол, пытаясь закрыться. Бормоча ругательства, он поднял руку, целясь в голову, покрытую длинными спутанными волосами. Что удержало тогда его палец? Возможно, издевательский шепот в темных недрах его разума? Какая-то чушь о кровавой жатве... Во всяком случае, преследующая его тварь в черном балахоне не получила на этот раз свою долю. Разворачиваясь, он описал факелом широкую дугу, тем самым подбавив ему кислорода. Ярко вспыхнуло пламя, пожирая ткань - и он понял, что чуть было не застрелил женщину.
  
  
  4.
  
  Позже оказалось, что на самом деле это была девушка. Ее глаза наполнились совершенно детским ужасом. Еще бы: мало удовольствия, когда на тебя наставляют черное гипнотизирующее око пушки...
  - Одна?
  Они по-прежнему не шевелились: она - скрючившись на полу, он - нависнув над ней, как вестник последнего суда, исполняющий приговор. Девушка едва заметно кивнула.
  - Что тут делаешь? - Второй вопрос прозвучал еще резче, и она, моргнув, невнятно затараторила:
  - Прячусь. Чтобы не замерзнуть. Пришла ночевать. Потом звуки снизу. Спускаться побоялась. Ждала пока уйдут.
  Он выслушал эти отрывочные сведения, вздохнул, вернул "Глок" в кобуру и спросил, ни к кому, собственно, не обращаясь:
  - Ну а дальше-то что?
  - Холодно, - сказала девушка, и он понял, что трясет ее вовсе не от страха. - Мне очень надо согреться. Пожалуйста. - Это "пожалуйста" она буквально простучала зубами, словно костяными кастаньетами.
  - Пошли, - бросил он. Спускаясь, он подумал, что судьба горазда на сюрпризы - труднооспоримый факт. Вот только иногда не сразу доходит, хороший это был сюрприз или плохой.
  Опасность от девушки исходила нулевая, и он быстро успокоился. Внизу она сразу присела возле костра и протянула к нему руки - чуть ли не в сам огонь засунула... Теперь, в ярком свете, он заметил, как она замерзла. Из одежды на ней имелись только джинсы и спортивная кофточка, разорванная на одном локте. Лицо миловидное, но бледное. Глядя, как она покусывает бескровные губы, он представлял ее, сидящую в темноте наверху, помалу замерзающую, впадающую в отчаяние, скованную страхом... Скорее всего, она так и осталась бы там, превратившись к утру в заиндевевшую серебряную статую.
  Внутри шевельнулась жалость, похожая на булыжник с неровными краями... В его арсенале редко появлялись такие эмоции. (А кого жалеть? Себя? Просто смешно, но что еще хуже - опасно). Поднявшись, пошарил в сумке, вытащил взятый в грузовике пуховик и накинул на ее худенькие плечи. Она подняла глаза, и он прочел в них искреннюю благодарность.
  - Спасибо, - сказала она, зябко кутаясь. - Мне и правда чуть каюк не пришел.
  - Заметно. Ты почему без одежды?
  Девушка что-то хмыкнула и качнула головой. В ее взгляде появилось новое выражение, которого он не понял - и тут же пропало.
  - Давно тут? Почему пряталась?
  - Пришла, как стемнело. Идти некуда было, а в притоны опасно соваться. Мало ли на кого набрести можно. Вот и пряталась. Слышала когда-то, что тут уроды водятся, которые людей жрут. Днем по норам сидят, а ночью бродят... Можешь представить?
  - Могу, - согласился он, вспоминая кусок ноги на переговорном пункте. - По правде говоря, я на втором этаже собирался пристрелить парочку экземпляров.
  Она посмотрела на него с интересом.
  - Ты нормальный, - заявила она. - В смысле, не сдвинутый. Я, конечно, испугалась здорово, и лицо у тебя было сумасшедшее, там, наверху. Но я сразу поняла, что не выстрелишь в меня. Так-то.
  Он не нашелся с ответом.
  - Меня зовут Лина. Это сокращенное от Элина. - Она выпростала кисть из длинного ей рукава и протянула ему исцарапанные, но довольно изящные пальцы.
  - Капкан, - буркнул он. - Ты есть хочешь?
  - Хочу. А имя есть у тебя? По кличке неудобно как-то...
  - Клички у собак, - заметил он. - У людей прозвища. Максим. Макс. Только все равно я уже почти забыл это имя.
  - Макс, - повторила она, ничуть не смутившись. Отогреваясь, она становилась все более разговорчивой, - Ничего, я напомню тебе. Еще спасибо скажешь. Ого! - воскликнула она потом, увидев, как он достает из сумки консервы. - Богато живешь, однако! Выменял у торгашей?
  - Нет. - Он воткнул нож в крышку. - Убил их и забрал за так. Ешь.
  Лина уставилась на него, не понимая, как воспринимать его слова. Но, увидев еду, набросилась на нее, забыв обо всем. Наверное, пару часов назад точно так же выглядел он сам. Некоторое время он наблюдал как она ест, потом опять вытащил нож, разрезал узел повязки на ладони и осторожно размотал ткань. Ему несомненно повезло, что рана не воспалилась. Обрабатывать все равно было нечем. Припухлость сошла, но вокруг дырок от клыков разлился огромный синяк. Гематома ощутимо ныла. Отрезая чистый бинт, он заметил, что Лина поглядывает на его руку.
  - Псы, - коротко пояснил он. - Ты мне так и не ответила: почему оказалась на улице раздетая?
  Она помолчала, обдумывая что-то, потом сказала:
  - Эти скоты меня выгнали. И одежду специально забрали. Чтобы с концами.
  - Про кого это ты?
  - Как бы тебе сказать... Короче, здесь многие общинами живут. Типа шведской семьи, и все дела. Несколько мужиков, кто может добыть пищу. Берут под крыло себе женщин... Устанавливают правила... И все. Взаимовыгодное существование.
  - Если взаимовыгодное, почему ты здесь?
  - Мелочи. - Она заметно помрачнела. - Давать отказалась, вот и все. Два года, сколько можно. Надоело шлюхой работать. - Заметив его непонимающий взгляд, она объяснила: - А как ты хотел? Бабы зачем им нужны? Жрать готовить и трахаться! За это живешь в тепле и добре. Ну а что делать?! Приходится выбирать!
  На последних словах она почти сорвалась на крик, будто ожидая, что он начнет осуждать ее, но сдержалась, посмотрела с митуту в огонь и вернулась к консерве.
  - Ты не местный, - сказала она. - Правильно?
  - Не местный. А какая разница?
  - Во-первых, я тебя раньше не видела. А потом, здешних, городских издали узнать можно. Дерьмо, а не мужики. Откуда ты?
  Секунду он колебался, рассказывать ей или нет. Впрочем, что от этого изменится? Единственное, что могло ему угрожать - это риск оставить за собой след... Но его кровавый след уже и так был заметен издали, неважно, с тайнами или без. Ко всему прочему, он испытал какую-то странную потребность поговорить, содрать с изнанки души черную субстанцию, которая наростала там долгое время, как полипы на днище старого ледокола. Это не гарантировало ему искупления, но наверняка снизило бы растущее напряжение... Он говорил четверть часа, одновременно бинтуя руку, начав с эпизода в музее и закончив дневными событиями. Попытавшись привести в порядок числа, он с удивлением осознал, что колесит уже около недели. Скорость течения времени в реальности и в его восприятии существенно изменилась...
  Лина слушала, немного подняв брови. По ней нельзя было сказать, что она чрезмерно удивилась, узнав, что вместо спасителя рядом с ней сидит этакий мясник. В общем-то, его это даже немного задело. Когда он договорил, она спросила:
  - Выходит, ты сорвался, поехал куда глаза глядят и в итоге убил всех этих людей только из-за того, что они сожгли твой дом?
  Он двинул плечами.
  - Выходит, так.
  - Странно как-то. Мотив, я имею в виду. Жилья хоть отбавляй. Заходи и живи. Разве это проблема?
  - Проблема в другом. Иногда не важно, с чего все начинается. Подержи... - Он подал ей руку и подождал, пока она затянет концы повязки. - Спасибо. Люди - это взведенные пружины. Иногда надо лишь малость, чтобы привести их в действие. У каждого свой путь. А мотивы пусть ищут те, кого это беспокоит.
  - И что ты будешь дальше делать?
  - Не думал еще. Поеду дальше. Может, кто-то выведет на этого... Синяка.
  - Тебе мало всего этого? - воскликнула она. - Хочется прикончить еще и главного? Рано или поздно тебя самого убьют. Глупо получится...
  Он внезапно расхохотался. Ее слова привели его в ироническое настроение. Она была женщиной - и мыслила как женщина. Это можно было понять.
  - Лина, - сказал он, - мы все умрем. Всё, чем мы сейчас занимаемся - это бегаем от смерти. С переменным успехом. Я хочу пережить смутное время и сделать это, не забившись в щель и покорно снося удары судьбы, как собака. У меня свое мнение на этот счет.
  - Что ты пытаешься доказать? Кому? - Она с горечью смотрела на него. - Пытаешься отстрелять бешеных собак, чтобы очистить землю от скверны? Из тебя получился бы хороший лидер...
  - Ну уж нет, - буркнул он. - Проблемы других людей меня волнуют меньше всего... Десерт, кстати, будешь? - покопавшись в сумке, он потряс банкой с красочно нарисованными на ней кольцами ананаса.
  Она села рядом, и они молча ели кусочки фрукта в сиропе, попеременно запуская пальцы в жестянку, тихо блаженствуя от давно забытого терпко-сладкого вкуса. Каждый, по-видимому, думал о своем, унесясь мыслями в цветущий, пышущий жизнью мир, каким он был до у д а р а.
  - Ты и правда думаешь, что зима закончится? - тихо спросила она, когда банка опустела, а костер почти затух, бросая багровые отсветы на их лица. Прежде чем ответить, он обдумал вопрос. Как делал до этого миллион раз.
  - Рано или поздно, да. Самое главное, дотянуть до того момента. Там станет легче...
  - Я тоже это знаю, - сказала она. - Вот только верить с каждым годом все труднее. Все это сводит с ума. В кого мы превратились? Считаешь, можно будет еще все вернуть?
  - Нет, - отрезал он, поднимаясь. - Вернуть все на свои места - никогда. А вот выжить - вполне. Пора спать. Я устал.
  - Только я никуда не уйду, - затараторила вновь Лина, округляя глаза. - Я боюсь, я останусь с тобой. Не прогонишь? Там, кстати, на втором этаже диваны есть.
  - И как, по-твоему, я буду его сюда тащить? - проворчал он. - В холле стоит софа, поможешь подтолкнуть...
  В этот вечер по обыкновению жадная и фригидная судьба, похоже, расщедрилась. Тепло от костра действовало как снотворное. Тепло тела лежащей рядом девушки - наоборот. Оно казалось непривычным, чужим; живое, оно пульсировало, подстраиваясь к его биоритмам, как маятник. Это успокаивало. Сквозь дрему он почувствовал, как она повернулась и прошептала на ухо:
  - Хочешь меня? Сейчас?
  Застигнутый врасплох, он промычал что-то невразумительное.
  - Брезгуешь? Ты не подумай, я не по привычке. Ты мне действительно нравишься. И я тебе обязана.
  - Не пори чушь, - сердито сказал он. - Нашла чем долги отдавать. Спи.
  Она затихла. Он еще несколько минут лежал, обдумывая в мыслях ее последнюю фразу и слушая потрескивание дерева в костре, потом незаметно для себя заснул.
  Он проснулся ночью, когда она повернулась и, тоже во сне, положила на него ногу. От этого прикосновения он вздрогнул и неосознанно дернул руку к пистолету, но вовремя вспомнил, кто она такая и почему они рядом. Тишина опять давила на него невидимым, но тяжелым как свинец покрывалом. Девушка мерно дышала. Он провел рукой по ее телу. Она тоже спала чутко, потому что сразу проснулась. Сразу все поняв, взяла его руку в свою и опустила ниже. Ее прерывистое дыхание щекотало его шею. Они занялись сексом. Потом еще раз. Потом они уснули.
  
  
  
  ХАНААН
  
  
  0.
  
  А у р а: Ты - звезда. В моем небе нет голубизны и птиц, только невидимая паутина, дыхание сна, осколки нежности, отражение жизни; это мое небо. Я смотрю только вверх. Так мучительно далеко. Так невозможно. Лучи - волосы, свет - запах. Моя свобода заперта в клетку, откуда нет выхода. Никогда не достанет сил оторваться от земли. Все идеалы стали не нужны, все цели растворились в прошлом, все мечты превратились в камень. Вокруг холодный океан теней. Их породил металл и желание забыться. Был бесконечный дождь; на стекло медленно капала тушь. Я научился ценить время. Я понял, что значит ждать. Я осознал, как неумолимы минуты - слезы на стене вечной тьмы. Шепот, отданный пустоте... Я хочу закрыть глаза, но не могу. Говори со мной, не останавливайся. Живи, не уходи. Наш немой язык - только наш. Коснись моего лица ласковыми руками, дотронься вздохом надежды. Черные лучи не разрежут ладоней, ледяной свет не выжжет глаз. На губах нерастраченная горечь: мы с тобой знаем, что это значит. Глубоко внутри бьется сердце: одно как два; два - вечность. Я брошу свой мир - в нем нет больше смысла. Я буду смотреть вверх - на свою звезду. Я умею пить одиночество до дна. Мы будем жить до завтра. Завтра будет красным, но сегодня еще вдвоем... Судьба забыта. Я падаю. Я смотрю на сияние в небе. Научите меня смеяться...
  М а к с: Странные слова... Но красивые. Чьи они?
  А у р а: Их написал один человек, очень давно, обращаясь к своей музе... Люди считали, что у него нет таланта, но его душа иногда рождала удивительные вещи. Обычно в минуты отчаяния.
  М а к с: Откуда ты все это знаешь?
  А у р а: В некотором смысле я старше тебя. И я помню каждую из тех прошлых жизней...
  М а к с: Что это значит, о чем ты говоришь? Я думал, что ты...
  А у р а: Не спрашивай. Не все можно понять даже сердцем, не говоря уже про разум... Есть вещи, которых лучше не знать, мой мальчик. Я люблю тебя...
  
  
  1.
  
  C утра он был немногословен, и за завтраком (на втором этаже удалось найти небольшой котелок, так что приготовили горячую лапшу) Лина поглядывала на него с легким беспокойством. Беспокойство усилилось, когда он начал собирать сумки и крепить их на мотоцикл.
  - Что ты делаешь? - спросила она.
  - Уезжаю, - бросил он. - Я вчера говорил тебе. Часа четыре еще будет светло. Успею добраться до...
  - Погоди, - перебила она. - Что значит "я"?
  Он молча смотрел на нее.
  - Ты бросишь меня здесь?
  - Чтобы бросить, вначале надо что-то пообещать. Я, по-моему, ничего тебе не говорил. В мои планы не входило...
  - На мотоцикле можно сесть вдвоем, - пролепетала она.
  - Лина, - жестко сказал он. - Я не такси. Я сам по себе, понимаешь? И так намного проще, поверь. На что ты надеешься? На увеселительную прогулку? Забудь. Тут твой дом. Твоя жизнь здесь, понимаешь? Я не собираюсь брать на себя ответственность за нее. Я оставлю тебе консервы...
  Он отвернулся и с визгом закрыл "молнию" на кармане сумки. Внутри росло смятение. Девчонке удалось то, чего не удавалось сделать всем остальным: поселить в нем чувство неуверенности в своих поступках. Его действия не перечили здравой логике, но он странным образом был уверен, что поступает неправильно и даже жестоко. Где скрывалось несоответствие, найти он не мог. Он ожидал, что она просто расплачется, обнаружив свою слабость, тогда он бы успокоил ее, сказал что-нибудь фальшиво-ободряющее, и просто уехал с чувством облегчения, а не стыда. Но...
  - Какой, на хер, дом! - крикнула она вдруг за его спиной. - Эта дыра мне такой же дом, как и тебе!
  Он посмотрел на нее. Ее глаза действительно были полны слез - но слез злых, от болезненного осознания реальности. Где-то там за ними прятался ужас (он ведь сейчас пугал ее, без сомнения), но она держала себя в руках. Он по-настоящему видел ее сейчас, читал как по бумаге. Завязнув в этом разваленном городишке, она все равно осталась бы одинокой. Ей, как и ему, чуждым в новом, сломанном мире, было практически все. Где-то они были гораздо более схожи, чем казалось на первый взгляд.
  - Послушай, - пробормотала она, - мне все равно, куда ты едешь. Но без тебя мне конец. Не будем кривляться. Я всего лишь женщина, а что такое женщина сейчас? Кукла, которая годится только для продолжения рода, которую можно трахнуть и потом перерезать горло, если она не сумеет постоять за себя. Но... Ты уверен, что я ничем не смогу помочь тебе? Как же можно жить вот так, отталкивая от себя всех, кто приближается ближе чем на расстояние выстрела? Сейчас я тебя просто не понимаю...
  Он вдруг вспомнил, какой она была ночью. Вспомнил ее влажное тепло и горячее дыхание, острые ногти на шее. Она была настоящей самкой. Она умела доверять себя силе. И во время соития она отдавалась ему полностью, в отличие от него, не умевшего расслабляться до конца. Для него вокруг всегда были призраки реалий, хватающие пасти, ядовитые иглы предательства... Они по-разному смотрели на мир, будучи в то же время частями единого целого...
  - ...аура?
  - Что? - переспросил он.
  - Говорю, ты ночью кричал про какую-то ауру. Что это означает?
  - Не знаю, - сказал он. - Приснилось что-то.
  - Ты позволишь поехать с тобой?
  Лицо Лины стало спокойным, но пальцы теребили рукав куртки, выдавая волнение. Куртка была ей велика и доставала чуть ли не до колен. Он засунул топор в специальную узду под сиденьем и затянул петлю.
  - Хорошо, - сказал он. - Но тебе придется учиться моим собственным правилам. Я по-прежнему не хочу и не буду ничего обещать.
  Она кивнула. Он думал, что она начнет сходить с ума от счастья и прыгать вокруг него на одной ножке, но опять ошибся. Она подошла, обняла его и произнесла одно-единственное слово, вложив в него, однако, все свои чувства:
  - Спасибо!
  
  
  2.
  
  На улице было пречудесно. Снег, похоже, шел до самого утра. Он стал лейкопластырем, чье огромное полотно милосердно покрыло уродливые язвы и рваные раны разрушенного города. Белая гладь, нетронутая следами человека и животных, каким-то образом успокаивала, дарила умиротворение. Она будто символизировала будущее - его будущее, в том числе - пока еще девственно чистое, не оскверненное гнусностью плоти, не обагренное чужой кровью, не скомканное рукой безжалостного рока. Оно простиралось в бесконечность. Белый лист, на котором предстояло написать... что? Он подозревал, что бумага недолго останется незапятнанной.
  На окраине, в самом центре бывшего спального района, через который они ехали, раскинулась картина потрясающей символичности и величественности. Над ледяной равниной почти перпендикулярно ей торчал огромный металлический предмет. Это был хвост самолета, одного из тех гигантских авиалайнеров, которым несколько десятилетий подряд принадлежало небо.
  Всмотревшись, он понял, что самолет упал не на землю, а в небольшое озеро. Циклопическая труба фюзеляжа исполина раскололась, и он затонул, оставив снаружи только этот железный памятник ушедшей трагедии, напоминающий по форме раскрытые ножницы. Хвост был полусрезан, и на нем виднелись остатки трехцветного флага...
  Эта картина вызвала что-то похожее на темный трепет в его душе. Надо было только смотреть на нее в целом, одним взглядом - и на обугленную высотку за полкилометра до катастрофы (часть ее отсутствовала, словно невидимая челюсть вырвала шмат между девятым и двенадцатым этажами; теперь профиль дома на фоне неба выглядел как кусочек паззла), и на оторванную турбину, похожую на гигантский мяч для регби, и на длинную канаву, прорытую тушей летающего монстра, пока энергию скольжения не поглотила вода, тогда еще жидкая. Эти детали составляли некую голографическую картинку и позволяли увидеть намного больше...
  Сначала был низкий гул из-за лохматых туч, усиливающийся, вибрирующий, страшный, как горн апокалипсиса. Потом блестящий крест, падающий с неба, вырастающий на глазах. И крыло рухнувшей птицы, врезающееся в высотку (может, тогда она все еще была полна людей)... Тонны горящего топлива, растекающегося по стене... Глухой удар, от которого содрогнулся весь город... Последняя посадочная полоса, ведущая в ад... Быть может, он упал, когда частицы пыли в атмосфере ухудшили видимость. Во всяком случае, некому было тушить этот погребальный костер...
  Он даже остановил мотоцикл, впитывая в себя информацию. Нечасто увидишь подобное. Вряд ли кому-нибудь удалось бы запечатлеть это на бумаге или пленке с должной правдоподобностью. Лина же осталась абсолютно равнодушной к увиденному.
  - Когда я приехала сюда впервые, здесь не было уже даже мародеров, - сказала она, когда они миновали искореженные обломки, закованные в ледяной панцирь...
  
  
  Чужая память. Почерк убийцы.
  
  Прозвище Кашалот Леха Зелюгин еще в детдоме заработал за свою специфическую внешность - огромный лоб с залысинами, маленький рот с такими же мелкими подгнивающими зубами и фиалковый глаз имбецила. В единственном числе - потому что со вторым глазом Леха расстался в далеком детстве во время экспериментов с праздничными фейерверками и куском водопроводной трубы. Оставшийся целый глаз постоянно выражал младенческую невинность и даже испуг. В минуты настоящего страха глаз становился квадратным и дергался в тике. Обидеть такого уродца мог только самый последний отморозок, да и то лишь в алкогольном угаре. На самом деле, этот молящий взгляд совершенно не соответствовал подловатому по натуре Кашалоту, который за всю свою поганую короткую жизнь так и не познал ни родительской, ни женской ласки. (Если конечно не считать некоторый опыт некрофилии, под шумок появившийся у Лехи во время гражданской войны. Он не без основания считал это своей личной грязненькой тайной...). И, вопреки расхожему мнению, единственным глазом Кашалот видел намного больше, чем некоторые - двумя.
  ...Утром он подсек полдюжины черных точек, парящих над развалинами. Стервятники... Устроили хоровод - значит, кто-то там принял горизонтальное положение и, надо думать, навсегда. Есть чем поживиться... Обшаривать покойников Леха не брезговал - надо же как-то жить. Вот только в неподходящий момент могли явиться коллеги по профессии или эти чокнутые из секты "Погребение и Молитва". Тогда приходилось уносить ноги.
  Кашалот крался меж обломками зданий, дрожа от холода: одежонка его давно уже годилась разве что на тряпки. Не мешало бы разжиться шмотками...
  На полузаметенной дороге замерли три грузовика. Земля вокруг была живописно выложена мертвецами. Судя по их виду, лежали они тут уже давненько. Приглядевшись, Леха заметил, что жмурики все как один застрелены, причем достаточно аккуратно. Походило на засаду. Кашалот навострил уши. На миг ему стало жутко неуютно, будто невидимый убийца все еще смотрел на это место сквозь оптический прицел. Потом он прогнал это чувство. Что бы здесь ни произошло, это давно уже закончилось.
  Его ожидания оправдались. Спугнув птичек, Леха сунул нос в самый целый на вид грузовик, и из его глотки вырвался радостный вопль. Да уж, богатства тут хватало! Тюки с одеждой вперемешку с консервами, огнестрельное оружие... Кашалот, правда, стрелял плохо и вообще с пушками старался не связываться - наверное, сказывался давний опыт общения с пиротехникой. Что он сделал сразу, так это с наслаждением напялил на себя новенькую парку, взамен жалких лохмотьев. Вроде мелочь, а как помогает почувствовать себя человеком! Лехин мозг лихорадочно соображал, как ему все это добро перенести и где спрятать. Он, видать, здорово увлекся, потому что чуть не наложил в штаны, услышав сзади властное:
  - Поднять руки и повернуться!
  Ощущая нехорошую слабость в ногах, Леха медленно поднял плавники и затоптался, как заводная детская игрушка. Когда он увидел, кто стоял позади, его ожидания ухудшились во сто крат. Возле машины с большими буквами "ХЛЕБ" на кузове маячили четверо в траурно-черных костюмах "Беркута" и масках, сделанных из лыжных шапок. На шеях поблескивали массивные серебряные кресты, уж слишком вульгарные, как для набожных святош.
  Фанатики, черт бы их побрал. Ублюдочные христиане, только проповедующие не словом и верой, а сталью и свинцом. Настоящая секта. Будь на их месте истинные православные, так те накормили бы и еще благословили на дорогу - но, к сожалению, подобные самаритяне уже исчезли как вид.
  - Слазь на землю, - приказал самый высокий. Кашалот неуклюже сполз вниз, поглядывая в направленный на него ствол. Договориться с этими ребятами вообще нереально, это вам любой скажет. Прескверная ситуация. Не повезло, так не повезло!
   - Дык я... это... э-э... - промямлял Леха, шаркая ногой в стоптанном сапоге. Он никак не мог взять в толк, откуда они с такой скоростью здесь нарисовались. Тут впору поверить в шаманство.
  - Ты убил этих людей? - сурово спросил высокий. Пафосность манеры общаться у этих ребят зашкаливала.
  - Не горячись, брат, - сказал другой, с обрезом ружья на сгибе локтя. - Ты посмотри на это дитя инцеста. Кого такой убьет? Да еще целый отряд...
  В подтверждение Кашалот так яростно замотал головой, что она едва не оторвалась. Сейчас он изо всех сил надеялся, что его внешний вид вызывает только искреннюю жалость. Это зачастую и спасало его шкуру. Самого его вряд ли можно было назвать верующим, но иногда - вот как сейчас - он остро чувствовал, что кто-то сверху таки следит за ним. Смотрит, и никак не решит, раздавить Кашалота как клопа, или даровать ему еще пару лет сомнительного существования.
  - Ты прав, - изрек высокий с некоторой печалью в голосе. - Я и сам вижу... Ты кто таков будешь, олигофрен?
  Леха не знал, что такое "олигофрен", но спросить побоялся. В его языке словно появилась кость, из-за чего шевелить им стало крайне затруднительно, и он опять не смог ничего родить, кроме невнятного "Ы-ы-ы, ну...".
  - Не слышу, - повысил голос здоровяк. - Скажи нам, олигофрен, что ты здесь делаешь? Убеди нас в своей невиновности и чистоте помыслов.
  - Я... ничего... отпустите меня... - прошептал Кашалот, пятясь.
  - Отпустить? - высокий на секунду задумался. - Ну что, положим, ты не убивал их (Кашалот немного расслабился). Ты осквернен ликом смерти, но заслуживаешь прощения и небольшой молитвы (Кашалот внутренне возликовал). Но! (Кашалот напрягся). Ты обираешь усопших, что есть большой грех (Кашалота мелко затрясло). За мародерство наше братство усматривает одно наказание - расстрел и посмертное обращение к Создателю.
  Кашалот попятился.
  - Не надо, - заскулил он. - Я больше никогда! Никогда больше! Клянусь! Я...
  - ...Учитывая твое раскаяние, - перебил широкоплечий, словно и не обращая внимания на причину обсуждения (которая уже была близка к обмороку), - а также то, что ты физически и, видимо, умственно обделен, мы прощаем тебя, юный олигофрен. У нас еще тут много работы. А ты иди куда хочешь.
  Создавалось впечатление, что они исполняют какую-то рутинную процедуру, а весь спектакль разыгрывают чисто для проформы. Глаза коренастого оценивающе смотрели на покойников.
   - Считаю до десяти, - немного не по-христиански добавил высокий, упирая приклад в плечо. - Испарись, ущербное создание.
  Дважды повторять Леха не заставил и бросился наутек, ожидая услышать за спиной свист и улюлюканье, означающие открытие охоты. Аж ветер в ушах завыл. Он не верил в свое счастье. Кто мог подумать, что он так легко отделается от фанатиков, совершив, по их меркам, смертный грех? Ему приходилось слыхать жуткие россказни о том, как сектанты сажали на цепь пойманных мародеров и заставляли тех копать могилы для трупов в мерзлой земле, пока бедняги просто не падали замертво.
  Леха улепетывал, не чуя под собой ног. И не заметил момента, когда его сапог зацепил тонкую капроновую нить... Над полем взметнулось снежное облако. Мина взорвалась и начинила тело Кашалота стальными шариками. Один пробил основание черепа и лишил его ненужных страданий. Труп по инерции пролетел еще пару метров и повалился на наст. Кашалот сполна заплатил за все свои грехи...
  
  
  3.
  
  Началось с того, что в ровном звуке мотора появились перебои и покашливания. Когда он понял что к чему, оказалось уже слишком поздно. Двигатель заглох, и некоторое время они катили на холостом ходу.
  - Приехали, - сказал он, спешиваясь.
  - Куда приехали? - не поняла Лина. Она тоже слезла с сиденья и начала вертеть головой, осматриваясь, и похлопывать ладонями в перчатках.
  - Руки замерзли, - пожаловалась она.
  Смотреть было не на что. Полузаметенная дорога, уходящая в обе стороны, насколько хватало глаз. Поля вокруг. Ни дома, ничего. Стояли сумерки; очень скоро они должны были сгуститься до полной тьмы. Снова падал снег.
  - Бензин закончился, - сдерживая злость, сказал он. - Как я мог забыть...
  Сколько они проехали? Пятьдесят километров? Сто? И ни одного живого существа. Забрались в самую преисподнюю, остывшую, потому что даже черти давно свалили, и теперь некому разжигать огонь под котлами... Судя по всему, горючка закончилась так быстро, потому что теперь мотоцикл вез д в а человека. Существенная поправка, как ни крути.
  - Так, - сказал он. - Теперь надо соображать быстро. Недавно мы проезжали фуру на обочине. Возвратимся, это недалеко.
  - Так она же без колес! - удивилась Лина.
  - Зачем тебе колеса? Там кузов в порядке, можно переждать ночь. Живее!
  Он развернул мотоцикл и они зашагали обратно. Идти пришлось полчаса. За это время сумерки окончательно перешли в ночь, и снег, как назло, усилился. Он включил фару. Аккумулятор мог дать им еще полчаса. Идти становилось все тяжелее. Лина вряд ли понимала, но он знал наверняка: если не получится укрыться в грузовике - все, реквием. Не стоит шутить со свихнувшейся стихией.
  Но грузовик был на месте - лежал на боку в кювете. Задние створки фуры были распахнуты. Он посветил в железную кишку. Внутри, конечно же, было пусто. Придется сидеть на металле, но зато неплохое укрытие от ветра...
  - Подержи руль вот так, - попросил он Лину и прыгнул в кузов. До половины он был заметен снегом, но в дальнем конце было вполне уютно. Если еще закрыться изнутри... Внезапно он осознал, что у них нету даже топлива для костра. Сжечь сиденья из кабины? Обивку салона? На сколько этого хватит? Безнадежность захлестнула его черной волной. Металлический гроб для двоих. Пятьдесят на пятьдесят. Главное, закрыть дверь, чтобы не добрались волки...
  - Максим!
  Он развернулся. Лина смотрела куда-то влево, в сторону, откуда они приехали. Сначала он ничего не понял. Потом закричал:
  - Бросай мотоцикл! Быстро ко мне!
  Она послушалась, но как-то заторможенно, все время оборачиваясь на две точки света, прыгающие над шоссе. Мотоцикл остался валяться на виду, и все бы ничего, но фара... Она по-прежнему горела. Он вытащил пистолет, ругаясь про себя. Поздно возвращаться, поздно... Точки стремительно вырастали в слепящие круги, которые распались еще надвое - спаренные лампы. Потом появился мощный рев двигателя. Потом из снежной мглы вынырнула и сама колымага.
  Это был старый туристический автобус, "Икарус", кажется, но только от его первоначального вида мало что осталось. Так преобразить махину мог только профессионал своего дела. Весь черный - из-за броневых плит, прикрывающих его массивную угловатую тушу, с закопченными и неровными блямбами в местах сварки, будто обугленный выходец с того света, он невольно внушал уважение к себе. В некоторых местах проглядывали лоскуты родной красно-белой окраски. На большинстве окон броня крепилась в виде полос, образовывая смотровые щели и бойницы. Настоящая мобильная крепость.
  Естественно, автобус затормозил. Другого он и не ожидал. Послышалось шипение пневмопривода дверей.
  - Замри, - шепнул он Лине и направил ствол на силуэт крупного человека в широкополой шляпе, возникший в круге света. Палец сдвинул спусковую скобу на миллиметр, но открывать огонь раньше времени он не собирался.
  - Эй, братка, - крикнул человек, - Есть кто живой?
  Они с Линой быстро переглянулись. Человек явно их не видел. Он стоял совершенно открыто и показывал пустые руки.
  - Есть кто живой? Братка, я без оружия! Выходи, поговорим! Не боись!
  - Надо идти, - шепнула Лина, хотя в ее глазах сквозило беспокойство. - Они не тронут. Вдруг у них есть бензин?
  - Много ты знаешь, - буркнул он, внутренне понимая, что она права.
  - Никто не будет стрелять! - увещевал ковбой в шляпе. - Помощь нужна?
  Наивный, однако, подумал он. Если бы тут кто-то собирался стрелять, ковбой уже давно махал бы крылышками. Однако его настырность заставляла задуматься.
  - Выходим! - крикнул он. - Держись за мной, - сказал он Лине, опустив пистолет на уровень живота - незаметно, и в то же время удобно пустить в ход, в случае чего. Движок "Икаруса" работал, из открытой двери валил пар.
  - Ого! - обрадовался мужик в шляпе, увидев их. Голос у него был рокочущий и добродушный. - Еще и девчонка! Сломались?
  - Бензин кончился, - ответил он, не спеша отводить дуло. Уж очень ему не понравилась фраза про "девчонку". - Не найдется девяносто второго? Я заплачу.
  Ковбой развел руками.
  - Ты уж извини, братка. Мы тока на соляре. Но могем подвезти вас, если по пути.
  - Мотоцикла жалко, - сказал он, оглянувшись на "Хьюзаберг".
  - Жалко, - покивал мужик. - Ну что ж делать. Он же не пролезет внутрь, такой агрегат. А ты себе что, не найдешь еще? Померзнете ведь тут. Вы бы на машине, что ли... Говорят, дороги дальше на юг еще хуже. Забирайтесь!
  Лина подтолкнула его локтем.
  - Эй! - крикнули из автобуса. - Закрывай дверь, Саныч! Напустишь тут морозу!
  - Хорошо, - решил он. - Только сумки забрать надо.
  - Ну и отлично! - обрадовался мужик. Что сказать - странно он себя вел. Будто получал удовольствие, спасая (как ему, наверное, казалось) их жизни. Подобный гуманизм, по его личному мнению, давно должен был выродиться. В любом случае, следовало держаться начеку. Снимая сумки с мотоцикла, он ощутил легкую грусть, хотя давно приучил себя легко расставаться с вещами. Фара почти погасла. Сейчас, лежа на боку, "Хьюз" выглядел забытым и никому не нужным.
  
  
  4.
  
  Под потолком протянулись два ряда тусклых ламп. Некоторые из сидений были демонтированы, их место заняли какие-то ящики и коробки. В половине из оставшихся кресел сидели люди. В салоне было не просто тепло - жарко. Истинная Сахара. Это было первое, что он почувствовал. Второе - незнакомый сладковатый душок жженого. В автобусе царил равномерный сизый туман.
  Несколько человек кивнули им. Такого странного сброда видеть ему еще не приходилось. Мужчины почти все носили большие бороды и длинные волосы, у женщин в косах поблескивали бисерные украшения. Всего их было около дюжины.
  - Да вы садитесь, - сказал давешний мужик в шляпе, когда автобус начал набирать скорость - тяжело, как огромная черепаха. - Не стойте. И разрешите представиться. Меня зовут Уокер, а все эти - последние, видимо, хиппи на всей планете.
  Ответом ему был громкий смех и одобрительные возгласы.
  - Ну, может и не последние, - сказал Уокер. - Кто знает, кого мы встретим дальше? Все самое важное происходит неожиданно. Сегодня подбираем парочку влюбленных в чистом поле, завтра паркуемся у развалин завода по выпуску "Хайнекен"... Все может быть!
  - Откуда вы едете? - спросила Лина. Она улыбалась: видимо, ей нравилось такое диковинное общество. Он вдруг вспомнил что до этого ни разу не видел улыбки на ее лице, даже когда она шутила.
  - Из Питера, подружка, - ответил ей мужчина с широкой, по-медвежьи заросшей грудью, на поясе у которого висел гигантский патронташ. - Меня зовут Лаки.
  Похоже, кроме маскарада, у них у всех была нездоровая тяга к дурацким американским штампам. Ему стало смешно.
  - Что-то не слишком вы на хиппи похожи, - заметил он, скептически осматривая Лаки. - Те, вроде, были за мир на всей земле.
  - Хиппи - это не внешность, а состояние души, - назидательно поднял палец коренастый Лаки. - И если приходится отстаивать свои идеи с помощью оружия, то это... я бы назвал это неминуемыми жертвами. Все дело во взглядах на жизнь, дружище.
  - И долго едете?
  - Недели три, наверное, - ответил Уокер, снимая шляпу и тоже садясь. - Раньше такой путь можно было за трое суток покрыть, но теперь... сами понимаете. Недавно вот пришлось дня два затор вручную разбирать. Дорог часто вообще не видно.
  - Так вы просто колесите или все-таки?.. - спросила Лина.
  Мужчины переглянулись.
  - Ну, как бы... Когда вся эта бодяга случилась, все ведь как думали? Ну, перебудет и пройдет. А не тут-то было. Облако хоть и выпадает в виде осадков частично, но большая часть этих частиц подымается выше... Нам один профессор из университета объяснял, но заумно очень. По его выходит, что не вся поверхность закрыта пеленой из пыли и сажи. Кое-где есть дырки... где атмосфера активнее.
  - Зима сейчас не на всей планете?! - Лина подняла брови. Ее доверчивость почему-то задела его.
  - Чушь, - отрезал он.
  - Может, и чушь, - мягко согласился Уокер, - а может и нет. Проверить надо. С каждым годом все тяжелее. Пищи меньше. Если где-то есть райские места, где светит солнце и растут деревья - зачем сидеть в этом холодильнике?! Мы встречали одного типашу... Он не ел, наверное, с месяц и, похоже, немного сдвинулся, но уверял что сам пришел из тех мест пешком.
  - Святоша из проповедников, - буркнул он. - Горазды же вы всему верить.
  - Ничего не бывает просто так, - сказал рассудительно Лаки. - Есть слухи, а есть наука. Это, брат, сила. Вот ты сидишь здесь с самого Удара и думаешь, что везде так хреново? Ты еще скажи, что телевизор каждый вечер смотришь! Пока другие думают, мы решили действовать! Вот и вся разница.
  - И сделались град и огонь... - послышался глухой голос. Он принадлежал мужчине с зачесанными назад волосами и неподвижными стеклянными глазами. До этого он сидел все время молча, перебирая четки и вперившись пустым взглядом в спинку кресла. - Первый ангел вострубил: и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и были брошены на землю; и треть земли сгорела, и треть деревьев сгорела, и всякая трава зеленая сгорела...
  Маленький человечек в цветастой вязаной шапке оторвался от огромной самокрутки и громко заржал:
  - Трава! Погорела, это точно! В какой из твоих божественных книжек это написано? Неужто в Библии?
  Некоторые захихикали.
  - Это брат Николай, - сказал Уокер. - Не обращайте внимания, он странноватый тип, потому как монах. Бывший. Если, конечно, монахи бывают бывшими. А еще на него Смоук надышал...
  Ему внезапно показалась смешной мысль про бывшего монаха. Он испустил смешок, похожий на карканье. Дым на самом деле оказался не таким уж и едким. Да и вообще, эти бродячие паломники были, похоже, неплохими ребятами. Присущие ему трудности в общении с окружающими как будто исчезли сами собой.
  - Что вы курите? - поинтересовался он.
  - Траву, конечно, не листья же, - ухмыльнулся бородатый Лаки, чем вызвал новый приступ смеха у всего сборища.
  - Нашли пакет еще в Петербурге, - пояснил Уокер. - В Доме Пионеров, в помещении кружка воздушных змеев. Юные пионеры, мля, змея пускали, представьте себе.
  Лаки захохотал, прижимая руки к округлому животу. Флегматичный Смоук щурился и сверкал зубами. Лина смеялась так, что вконец обессилела.
  - Саныча не накурите, - сказала одна из женщин, - а то врежемся куда-нибудь.
  - А что там в вашем Петербурге? - спросил он у бородатого, когда тот отсмеялся. - Откуда вообще ветер дует?
  Лаки вдруг помрачнел.
  - Гиблое там место. Сгорел Питер. Весь подчистую. Красивый город был... Не осталось почти никого. В общем-то, правильно, что уехали оттуда. Камни и лед. Теперь на юг, объедем Азовское море, ну а там посмотрим...
  Воцарилось молчание. Иногда слышалось только покашливание Дымка, да шипение трансмиссии, меняющей передачу. Двигатель то взревывал, как неведомый зверь, то скрежетал железными зубами, то злобно булькал и внезапно опускался до тихого урчания. Автобус упорно двигался вперед, раздвигая угловатым корпусом снежную мглу и отсекая ветер. Накатила меланхолия. Лина заснула у него на плече. Он старался не шевелиться, чтобы не потревожить ее. Тепло плавило мысли в липкую массу. В конце-концов, он заснул сам.
  
  
  
  КЛЕТКА
  
  
  0.
  
  М а к с: Когда я слышу тебя, мне легче.
  А у р а: Я рада, правда.
  М а к с: Мне кажется, что во мне уже умерла надежда.
  А у р а: Надежда умирает только вместе с человеком.
  М а к с: Значит, я сам похоронил ее.
  А у р а: Не обманывай себя. Ты все делаешь правильно.
  М а к с: Я так ждал, что что-то изменится... и боялся изменений. Все перевернулось. Кем мы стали? Кем мы будем??
  А у р а: Не рви себе сердце. Когда-то, рано или поздно, время уничтожит все, и это станет попросту неважно. Подумай о себе.
  М а к с: ...О нас?
  А у р а: Да, о нас
  М а к с: У нас нету будущего и не было прошлого.
  А у р а: Для тебя это так важно? Тебе мало настоящего?
  М а к с: Я - человек, Аура. А кто ты?..
  
  
  1.
  
  Это было какое-то совершенно нежилое на первый взгляд место - однако, подымающийся над некоторыми домами дым свидетельствовал об обратном. Обычный поселок, каких тысячи, зачастую разрушенных и покинутых обитателями. В этом еще теплилась жизнь. Но самое любопытное заключалось в другом. По всей окраине торчали из земли странные сооружения, напоминающие гибрид цапли и богомола: металлические "шеи" медленно и непрерывно кланялись вверх-вниз, осуществляя некий заданный цикл. Невероятно - это были маленькие, примитивные, но самые настоящие нефтедобывающие установки. Как они работали до сих пор, кто их обслуживал и как потом из нефти возгоняли бензин, было настоящей загадкой, но факт оставался фактом.
  Утро было словно бы серее, чем всегда. Опухшие лица хиппарей, напротив, лучились ухмылками. Уокер определенно рассчитывал найти здесь пищу для своего броненосца. В поселке наверняка был бензин. Он даже пожалел, что поддался на уговоры и бросил мотоцикл. Но общего оптимизма он не разделял. Толстая шкура автобуса была лишь иллюзорной безопасностью. Одиночество было намного проверенней. Он оторвался от окна и посмотрел направо. Лина спала, спрятав лицо в теплом капюшоне. Глубокое сиденье ничем не уступало кровати.
  "Икарус", пыхтя, полз вперед по единственной дороге, нужно отметить, весьма накатанной. Планировка села была типичной для того времени: в центре подобие озерца, в котором разводили мальков (остался лишь котлован с бетонными стенками), сгоревшая церковь и мемориал славы героев-освободителей. То, что осталось от их лиц, смотрело на приближающийся автобус из-под непонятно каким образом уцелевшего стекла мемориальной доски. Доживи герои до наших дней, та война показалась бы им благотворительным пикником для интернатовских имбецилов.
  - Останови-ка! - обратился Уокер к водителю. Подрулив к Вечному (вы понимаете сарказм ситуации) Огню, "Икарус" тяжело выдохнул пневматикой и замер, клокоча движком на холостых.
  Ему внезапно показалось, что село между бронированных полос "жалюзи" выглядит скорее зловещим, чем заброшенным. От толчка Лина проснулась и заморгала осоловелыми глазами.
  - Где мы? - спросила она.
  - Привал, - объявил Уокер. - Желающих размяться прошу на улицу. Мы со Счастливчиком идем устанавливать контакт с местными на предмет топлива.
  Кое-кто поднялся, накидывая верхнюю одежду. В голове у него вдруг появилась одна, по сути, не слишком плохая мысль.
  - Пошли, - шепнул он девушке, проверяя обойму пистолета. Она неохотно поднялась. По сравнению с внешним миром, салон автобуса казался райскими тропиками. К тому же в промозглом воздухе стояла горьковатая вонь.
  - Я собираюсь найти здесь машину, - сообщил он, когда они вышли автобуса.
  - Зачем? - Изумление вышло неискренним: Лина уже начинала понимать, что к чему в его внутреннем мире. В ее голосе было больше безнадежности, чем недовольства.
  - Боюсь, мои цели не совсем совпадают с... э-э-э...
  - Да откуда тут машина? - на этот раз она и вправду выглядела удивленной. - Сейчас машину на ходу найти труднее, чем бензин для нее.
  - Попытка не пытка.
  - Чем тебе не понравились эти ребята?
  - Ничем. Просто у меня еще остались кое-какие дела.
  Они прошли мимо большого дома - видимо, сельсовета, - но заброшенного. А вот следующий за ним выглядел не совсем запущенно. Дворик даже был расчищен. На веревках болталось какие-то тряпки.
  - Твои проблемы ни гроша не стоят! - сказала она, и в этих словах сквозила самая настоящая обида.
  - Смотря в какой валюте... - пробормотал он, пытаясь открыть почерневшую перекошенную калитку.
  - Да ты просто боишься! - выпалила она. - Боишься, что они найдут место, где есть другая валюта, кроме свинца! Ты же просто разучился жить! Почему ты не хочешь в с п о м н и т ь? Я помогу! Я же предлагаю тебе себя, как бродячая собачонка!
  Он улыбнулся - очень светло, и очень горько.
  - Не надо... как собачонка, Лина, - прошептал он. - Будь человеком, хорошо?
  - И это будет по-человечески - бросить меня, да? - сердито спросила она, впрочем, уже ему в спину.
  - А кто сказал, что я тебя брошу? - спросил он, и, пока девушка озадаченно молчала, вошел в дом.
  Видимо, он оказался в сенцах. Нащупав еще одну дверь, потянул ее на себя. В нос ударил острейший запах нестиранной одежды, дыма, похлебки и специфические миазмы старческого жилища. Дух был плотный и густой, словно звериная вонь. В первые секунды он ничего не видел (крошечные окошки, забитые целлофаном, пропускали света не больше, чем замочная скважина). Он остановился, пока окружающие предметы не начали проступать из сумрака. Собственно, и предметов-то было - по пальцам одной руки.
  - Есть кто? - громко спросил он. Ему сразу показалось, что он в доме не один. Лишним звуком было частое, испуганное дыхание. Он развернулся в сторону потрескавшейся от времени глиняной печи - и уперся животом в ружейный ствол.
  
  
  2.
  
  Он счел благоразумным не делать резких движений, только медленно поднял пустые ладони на уровень плеч. Его посетило необъяснимое чувство дежа-вю...
  Двустволку держал старик, сидящий на низкой скамье. Одет он был в такое рванье, что его впору было принять за огородное пугало, а не человека. Рядом стоял мальчик лет десяти-двенадцати. Точнее мешал определить рахит. Несмотря на пропасть лет, их разделявших, они со стариком были чем-то похожи. Чертовы болезни косили людей намного эффективней небесной напасти. Не так быстро, зато методично и надежно. Как пример - дети, родившиеся уже после у д а р а. Что вырастет из этих детей спустя десять-пятнадцать лет? Узкогрудые недоразвитые уродцы с лицами глубоких стариков? Кто научит их читать, писать, любить, надеяться? Кто объяснит, что жрать человеческое мясо хоть и проще - но неэтично и аморально? Мальчонка держал старика за плечо, дыша быстро и поверхностно, с присвистом. Он, видимо, страдал астмой в запущенной форме.
  Был во всем этом и положительный момент - Лина так и не зашла вовнутрь: видимо, здорово сердилась на него. На этом хорошие новости заканчивались, и начинались хреновые: оба глаза дедка затягивали голубоватые бельма катаракты. Они напоминали две порядком потускневшие перламутровые пуговицы. Старик был слеп, как летучая мышь, и явно перевозбужден.
  - Тихо, тихо... - на всякий случай сказал он, пытаясь убрать из голоса любые проявления агрессии. Ствол ружья подрагивал - оно было все же тяжеловато для человека такого возраста. И старческий тремор мог стать одной из причин спущенного курка...
  - Кто такой? - прошамкал дед. Его бесполезные глаза шевелились в черных впадинах, словно издыхающие рыбы в лужах нефти. Мальчик наклонился к его уху и что-то прощебетал.
  - Убирайся! - прошипел старик, и по покрытой морщинами коричневой маске пробежала волна ненависти. - Мы уже платили в этом месяце! Отдали все, что было!
  - Тихо, - еще раз повторил он. - Я не сборщик налогов, дедуля. Меня не интересуют ваши доходы. Я у вас проездом, и очень скоро меня тут не будет.
  Старик внезапно очень нехорошо засмеялся, что придало последним словам фразы нежелательный оттенок двусмысленности.
  - Они всегда возвращаются, всегда! И им все время мало...
  Ему было все равно, кто такие "они" и почему им всегда мало. Собеседник из дедули был неважный, и он переключил внимание на мальчугана, который все время стоял как истукан, исподлобья за ним наблюдая.
  - Мальчик, - сказал он внятно. - Остались ли где-то вокруг машины? Может гаражи, боксы?
  - Напрасно стараешься, - оборвал его старик. - Мальчик глухой от рождения.
  До него наконец дошло. Все это время паренек держал деда за плечо - видимо, в этом состоял какой-то их собственный способ общения. Возможно, нажатие пальцев обозначало степень опасности... Эта парочка была одним целым, приспособившись к существованию в сбрендившем мире - не самый плохой способ, надо признать.
  - У меня уже ничего не осталось, - просипел старик, и из его незрячих глаз выкатились две слезы, затерявшись в сплетениях морщин, высохнув в них, как ручей в песчаных арыках. - Кроме жизни. Неужели нужно забрать последнее? Пусть я сдохну, но мальчик будет жить!
  - А ты подумал, что с ним будет, когда тебя не станет? - холодно бросил он. - Пацан даже по губам читать не умеет. Думаешь, лучше держать его в этой вонючей конуре, чтобы продлить "жизнь"?
  - Тебя-то я точно переживу, сволочь, - прошипел старик, снова входя в роль. Похоже, его немощное тело давно "пережило" мозги. Теперь мальчишке стоило впиться пальцами в руку слепого, чтобы тот нажал на спуск и ему снесло голову. Он уже приготовился поднырнуть под ствол и выбить ружье, но в следующую секунду это стало ненужным, потому что на улице раздался отчаянный женский крик.
  
  
  3.
  
  Ружье он все-таки забрал. Естественно, перед этим дед дернул дулом в сторону двери. "ТОЗ" с выщербленным прикладом быстро сменил владельца. Мальчик внезапно пронзительно закричал, не спуская глаз с оружия и отступая в угол избы. Это был крик глухонемого - даже визг, на какой-то странной ноте, как кричат люди, никогда не слышавшие себя.
  Старик замахал руками, пытаясь нащупать его тело, ориентируясь по звуку. Зрелище было жалким. Но его это уже не волновало. Ружье он швырнул за печь. Пригнув голову, чтобы не удариться о низкий косяк просевшего дома, он услышал истеричное шипение в спину:
  - Будь ты проклят! Убийца! Убийца!!
  На улице стало людно. Конечно же, кричала Лина. Рядом с забором возникла приземистая туша "БТР", выпускающая сизые облачка. Девушка стояла спиной к борту, окруженная шестеркой парней в одинаковой зеленой форме. По всем признакам они напоминали бравых бойцов регулярной армии. Которой полагалось превратиться в воспоминания после первой волны гражданских побоищ, превратившись наполовину в дезертиров и мародеров, и наполовину - в тела, свисающие с фонарных столбов. (А что такое армия без правительства? Настоящая анархия началась уже позже... Впрочем, не факт что эти не имели отношения к первой категории.)
  Реакция у парней была отменная. Заметив его, один, с отличительными знаками старшины, схватился за кобуру и заорал не своим голосом:
  - Бросить оружие!!
  Перестрелять их он все равно бы не успел, даже наглотавшись аккумуляторного электролита. Такой трюк мог пройти только с бандой бродячих дервишей где-нибудь в местечке вроде городских кварталов. Чтобы быстро двигаться, требовалось хорошо питаться. Поэтому он просто отбросил в снег "Глок". Скосив глаза в сторону "бэтэра", увидел, что из правой ноздри Лины стекает тонюсенькая ниточка крови, а щека пылает румянцем. Глаза ее сверкали. Похоже, ей залепили очень тяжелую пощечину. Молодчики в форме вообще выглядели неожиданно упитанными, несмотря на клиническую непроходимость мозгов (судя по специфическим рожам, конечно).
  - Что, нравится баб лупить? - обратился он к старшине, тщательно маскируя клокочущую в горле ненависть. Это было трудно, поскольку на голосовых связках повис какой-то смоляной шар, тянущий их вниз. - Это так подымает авторитет, правда? А вечером подрочишь, вспоминая свои подвиги...
  Ни слова не говоря, так и не вытянувший пушку старшина замахнулся. Он ожидал этого и ударил "двойкой" на опережение - по двигающейся на него руке и в нос солдафона. Нос был уже раз двадцать сломан, и он с удовлетворением услышал хруст перелома номер двадцать один. Старшина взвыл.
  ...Его били долго и со знанием дела. Тяжелые сапожищи тупоумных ублюдков мелькали с механическим постоянством. Он лежал, закрыв голову и сжав зубы, чтобы их не вышибли заодно. Каждый удар щербатой ложкой выскребал жизненные силы из помятой жестянки его тела. Сознание делалось все прозрачнее, готовясь отлететь окончательно. Прошла, наверное, вечность, прежде чем он как сквозь вату услышал яростный крик:
  - Отставить! Вашу мать! Доложить ситуацию, Нечипоренко!
  Удары прекратились. Старшина виноватой скороговоркой оправдывался:
  - Вот, тарщ майор... Напал сзади, с пистолетом. Из хаты вышел. Произвели задержание...
  - Видел я ваше задержание! - бушевал невидимый майор. - С-суки. Не видишь, что он не из местных? Там вон тоже... задерживают. Попортишь мне кандидата!
  - Виноват, тарщ майор... Но этот оскорблял бойцов подразделения. Провоцировал... Попрал... это... офицерскую честь...
  - Какую, блядь, офицерскую честь?! - в голосе говорившего прорезалось отвращение. - Ты, мудак, хоть думай, что несешь... Это кто?
  - С ним была. Решили допросить...
  - Ясно. Из-за бабы, значит. Яйца чешутся? Так я тебе почешу, дождешься. Девку - в БМП, я сам займусь. В транспортере еще место есть?
  - Никак нет, тарщ майор.
  - Значит, этого тащите к кунгу. И смотри мне, Нечипоренко. Я за тобой следить буду. Да, и хату проверьте.
  Он открыл глаза. Один из ударов пришелся в скулу, и левый глаз открылся не полностью. К ночи он имел все шансы перестать открываться совсем. Пока он лежал без движения, боль была тупой и ноющей. Его подхватили под руки и поволокли. Боль выпрыгнула из своей норы, оскалив холодную, утыканную зубами пасть. Он застонал. Колени тащились по земле, оставляя две неровные борозды. Трое солдат остались на месте. От них отделился один, вошел в дом. Секунд через десять грохнул приглушенный выстрел. Целлофан окошка изнутри окрасился в красное. Послышались ругательства. Остальные двое ринулись следом за первым. Раздалось еще два выстрела.
  Он улыбнулся и потерял сознание.
  
  
  Чужая память. Линия жизни.
  
  - Осталось недолго, - сказал Мечеслав, полуобернувшись. Каждое его слово сопровождалось облачком пара, лениво вырывающимся из прорези на черной маске. Назар отметил, что в его голосе нету ни капли волнения. В этом человеке все, начиная от уверенного разворота мощных плеч и заканчивая обманчиво легкой поступью, внушало уважение. Толстая цепь покачивалась на крепкой шее. Снег оглушительно скрипел под высокими подошвами ботинок. Автоматный ремень на плече. Шесть траурных силуэтов на белоснежной улице. В этом районе редко встретишь людей - так что некому высовываться и глазеть на них. Их вообще мало кто понимал, и почти все побаивались. А боялись - значит, уважали.
  - Не сдрейфишь, практикант? - раздался добродушный голос сзади.
  - Если покажешь как это делается, Олег, - в тон ему отозвался Назар, перехватывая автомат поудобнее. Обидный ярлык "практикант" висел над ним уже второй месяц. Но таковы были правила. Рано или (никогда?) поздно, его душа очистится, он забудет все, чем жил раньше, докажет свою веру, пройдет необходимые испытания - и тогда все неожиданно вспомнят его настоящее имя, разгладятся неизменно суровые лица товарищей, его по-дружески хлопнут по плечу и Назар наконец получит долгожданное личное оружие со знаком Братства...
  Он и сам не мог понять, зачем пришел к ним. Выбрал из многих зол меньшее? Испугался невыносимых в своей нелепой жестокости реалий? Здесь можно было чувствовать себя хоть немного защищенным. И здесь не спрашивали о прошлом. Назар с интересом всматривался в глаза братьев по вере - сосредоточенные, серьезные. В них никогда не было ни тени сомнения, колебания. Что-то их объединяло, несмотря на разные судьбы. И он часто думал, что ему далеко до них. Однако, как говорили старшие, со временем все встанет на свои места. Нет следствия без причины, нету причины без воли на то свыше...
  Справа по улице показалось массивное здание постройки середины прошлого века. Дом Почившей Культуры, не иначе. На стенах еще виднелись следы облупившейся краски. Перед крыльцом торчало несколько мертвых деревьев.
  - На месте, - сказал Мечеслав, разворачиваясь. - Предисловия излишни. Сразу и начнем. Все готовы?
  - А если это утка? - послышался насмешливый голос Олега. - Сколько приготовлений - и все напрасно?
  - Посмотрю я на тебя, когда эта "утка" будет жрать тебя живого, - проворчал Мечеслав. - Любая информация должна быть проверена, вне зависимости от ее источника.
  Назар поежился. С недели они получили сведения о том, что в районе химзавода находится (улей? гнездо?) рассадник каннибалов. Братству раньше приходилось встречаться с подобным, но еще до того, как Назар примкнул к нему. Всего несколько раз - и то, в последнее время. Это беспокоило. Наставитель Иаков благоразумно рассудил, что человек в здравом уме никогда не станет потреблять в пищу себе подобных, а значит - каннибалы были одержимы дьяволом. Однако, процесс изгнания демона сам по себе достаточно долог и трудоемок (прежде всего надо еще этого самого демона идентифицировать), поэтому приказ был прост и однозначен - отстрелять, во избежание распространения массового безумия. Любое зло надо пресекать в корне.
  - Анатолий, отец Дмитрий - останетесь снаружи, - распорядился Мечеслав, - остальные идут внутрь, практикант - рядом со мной.
  Защелкали затворы. Назар ощутил прилив адреналина. Волна принесла возбуждение, азарт... и страх. Страх перед самим собой. Он не знал, как поведет себя в экстремальной ситуации. Неужели провидение может позволить ему подвести братьев? Группа двинулась ко входу. Чтобы успокоить себя, Назар уперся взглядом в широченную, обтянутую черной материей спину головного, стараясь дышать ровно.
  Мечеслав толкнул дверь ногой и тут же сунул внутрь дуло "Абакана". Выждав пару секунд, он осторожно прошел в проем. Все вместе они быстро пересекли холл, заглянули в актовый зал. Свет фонаря Олега осветил кострище, россыпь пустых жестянок на полу.
  - Ну и ну, - сказал он. - Следы совсем свежие! И диван вон подвинут! Тут этой ночью кто-то ночевал. Мечеслав, если здесь целый выводок людоедов, то тем людям крупно повезло. При условии, что ты прав, конечно.
  И тут над их головами, словно в ответ на его слова, раздалось жутковатое подвывание. Не вой, а именно какой-то скулеж, переходящий в невнятное бормотание. Что-то наверху сдвинулось и заскрипело. У Назара зашевелились волосы.
  - Двое на второй этаж, быстро! - скомандовал Мечеслав. - Никого не выпускать!
  Пара танцующих в неверном свете теней качнулись к лестнице. Несколько секунд тишины, напряженной до такой степени, что лопаются нервы. Тихий шепот. И сразу же оглушительный взрыв - выстрелил Олегов РМБ-93. И еще раз. И еще. Нечеловеческий вопль боли. Опять дробовик. Гремят валящиеся сиденья. Боковым зрением Назар успевает заметить нечто, приближающееся к нему с отвратительной проворностью.
  - НЕ ВЫПУСКАТЬ! - гремит голос Мечеслава, и Назар, холодея, понимает, что командир не стреляет, опасаясь задеть его самого. Он разворачивает автомат и выпускает очередь прямо от живота. Наугад. Ему даже кажется, что он слышит чвякающий звук, с которым пули рвут живое тело. В лицо ему брызгает чем-то теплым. Бесформенный сгусток темноты валится на пол. Звенит железо. В свете фонарика Назар видит вонзившийся в паркет в сантиметре от его ноги земляной рыхлитель. Инструмент дачника. Три ржавых зуба, два погнуты. Скрюченные пальцы на деревянной ручке. Зачем ему инструмент для рыхления почвы? - размышляет Назар отстраненно. Чья-то рука ложится ему на плечо и он вскрикивает, почти теряя сознание.
  - Иди на улицу, практикант, - внятно говорит Мечеслав, подталкивая его. - Следи за окнами на втором этаже. Иди.
  Назар послушно разворачивается и идет. Дневной свет, многократно отраженный снегом, режет глаза. При виде его забрызганного кровью лица, отец Дмитрий начинает читать молитву. Позади бахает и бухает, беспрестанные вопли...
  ...Через пятнадцать минут они вытащили одного живым. Существо брыкалось и выло, как подыхающая рысь. Все-таки это был человек - но неимоверно грязный, скрученный цингой, с чудовищно отросшими ногтями и глазами дикого зверя. Он, по-видимому, ничего не видел снаружи, привыкнув за долгое время к темноте. Ему с трудом перетянули локти сзади ружейным ремнем, надев свободный конец на лоб, запрокинув голову назад. Поставили на колени. Мечеслав с бледным, но спокойным лицом, подошел к Яну и взял у него дробовик.
  - Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый... и живот миру Твоему даровавый... Сам, Господи, покой душу... - забормотал отходную отец Дмитрий - скороговоркой, почти неразборчиво, словно боясь не успеть. - Всякое согрешение, содеянное им словом, или делом, или помышлением, яко Благий Человеколюбец Бог, прости...
  Прежде чтения этого канона, вдруг вспомнил Назар, священник, как указано в требнике, должен спросить у умирающего (если он ещё не лишился языка), не припомнит ли умирающий каких либо грехов забытых или утаённых, или злобы на ближнего и прочих, не исповеданных и не разрешенных. Но ведь он не понимает ничего! Спросить? Про злобу на ближнего?!
  Тварь в последний раз неистово дернулась и заклокотала горлом. От нее несло смрадом немытого тела и тухлого мяса.
  - ...яко несть человек, иже жив будет и не согрешит... Ты бо един кроме греха, правда Твоя правда во веки...
  "Человек, человек", - бессмысленно вертелось в мозгу у Назара.
  - Аминь, - прервал этот кошмар Мечеслав и нажал на курок. Выстрел разорвал воздух с сухим треском, как ткань. Голова каннибала исчезла. Ее просто сдуло, оставив лишь бурый пенек с обломками костей. Кровь брызнула на штанину Яна. Назар отвернулся, и его вырвало на торчащий из-под снега бордюр. Перед глазами кружилось. Он стер красное месиво с лица рукавом. Потом в поле его зрения возникли берцы. Он поднял глаза. Мечеслав строго смотрел на него. Зрачки сузились, превратившись в острия двух игл.
  - Кто, если не мы? - спросил командир. - Запомни, Назар, и подумай. Кто это сделает, кроме нас?..
  
  
  4.
  
  Из бесчувственного состояния его выдернули звуки канонады, взболтавшие мутную взвесь в костяной коробке.
  Он опять оказался на центральной площади. Теперь кроме автобуса там стояли два "бычка" с металлическими зелеными будками, похожие на огромных улиток, заросших мхом, еще один БТР и боевая машина пехоты с намалеванным на ней каким-то символом. Обитатели автобуса, отстреливаясь, забегали обратно в салон. Не меньше двух десятков военных открыли кинжальный огонь по отступающим. На его глазах пуля попала в лицо Лаки, за мгновение необратимо изменив его. Кусок челюсти и левый висок громилы снесло напрочь. Действительно Счастливчик, ничего не скажешь... Лаки рефлекторно выстрелил из дробовика еще раз, по дурацкой случайности ранив кого-то из "зеленых", затем грохнулся оземь, как мешок, набитый фаршем. Несколько женщин, захваченных военными, истошно визжали. Все происходящее отдавало нездоровым абсурдом. Режиссер-постановщик кровавого спектакля предпочел спрятаться в тени...
  Дверь автобуса закрылась. Чихнул стартер, проворачивая уже успевший застыть коленвал.
  - По колесам, огонь! - скомандовал кто-то, должно быть, давешний "тарщ майор".
  Слаженный залп превратил покрышки "Икаруса" в лохмотья. Автобус замер в осаде - огромный, но беспомощный, словно лось, попавший в облаву.
  На минуту повисла тишина.
  - Выходите из автобуса по одному, никого не тронут, гарантирую! - Тот же голос.
  В ответ прилетели пули, посланные из-под пластин "жалюзи". Хиппи сдаваться явно не собирались. А может, их обуяла животная паника. Такого методичного истребления видеть ему еще не приходилось. Если не вспоминать собственные подвиги, конечно. Пули вонзились в мемориальную доску, основательно подпортив святыню. Военные дружно огрызнулись. От боков "Икаруса" отскакивали искры. В воздухе свистело и жужжало. Державшие его солдаты спрятались за бронетранспортер. Перестрелка затягивалась.
  - Прекратить огонь! - скомандовал майор. Вывернув шею, он увидел, как от кунга к ним, согнувшись, бежит солдафон с толстой трубой в руках... В итоге "свободные" не более чем оттянули свой конец. Военные оказались хорошо экипированными ребятами, что с лихвой компенсировало недостаток меткости и дисциплины.
  Труба отрыгнула язык огня и реактивный снаряд. При этом было слышно оглушительное шипение. Стремительно набрав скорость, граната вонзилась в цель. Грохнуло так, будто на бетон упала десятитонная стальная чушка. Во все стороны брызнули куски металла. Выжившие повалили из горящего муравейника, кое-кто и сам охваченный пламенем. Их быстро и деловито прикончили из автоматов.
  Чувство ненатуральности происходящего зашкаливало. Оставшихся в живых мужчин (это был отец Николай и еще один, незнакомый ему) тычками в спину погнали к кунгу. Его самого тащили, так как нормально идти он не мог. Женщин отсортировали и посадили в БМП. Лины он среди них не увидел.
  - Давай, давай! - зло прикрикнул ефрейтор, спустивший лесенку от двери кунга. Его красное потное лицо напоминало долго пользованную губку для мытья посуды. Пленных втащили внутрь и бросили на железный пол. По крайней мере, пол теплый, подумал он, прижимаясь щекой к отполированному подошвами металлу. Пока тепло - можно не думать о поиске топлива. Мысли путались, рассыпались, текли в обратном направлении. Звуки стремительно сливались о невнятный гомон. Он снова отключился - на этот раз всерьез и надолго. Сознание сжалось в черную точку, и он упал в нескончаемый рай забвения...
  
  
  
  ВРЕМЯ
  
  
  1.
  
  Время было жидкостью, текущей сквозь каменные пальцы земной тверди. Горные хребты раздвигали лоно материковых плит, выползали наружу, стремительно увеличиваясь в размерах, разбухая и меняя форму - и затем так же быстро старели, стачивались под порывами призрачных ураганов, раскачиваясь в стороны, словно затвердевшие деревья, превращались в песок, пыль, порох...
  Наверху царило холодное чистилище - своеобразный морг для заблудших душ. Внизу горело солнце - очень горячее, напоминающее апельсин на неправдоподобно ярком небе. Лучи были заточены, как опасная бритва. Невидимый паяльник выжигал узоры на внутренней стороне черепа. По выпуклому небосводу с сумасшедшей скоростью неслись вермильоновые облака, похожие на рваные куски живой плоти...
  Его стон материализовался во сне, переливаясь в реальность, словно кислота из одного сосуда в другой. Солнце стремительно тускнело, будто на него наложили сильный фильтр - в итоге оно оказалось стеклянным шаром со странным иероглифом, тлеющим в самой его середине. Боль превратилась в червя, который выгрызал себе ходы в его теле, отчего все органы помалу распадались на части, представляя из себя лишь кровавую требуху, висящую на нитках сосудов в грудной полости. Пот заливал лицо.
  - Тшшш, братишка, тихо, - послышалось из полумрака откуда-то сзади. Голос напоминал змеиное шипение. Он лежал на чем-то твердом. Повернувшись, он понял, что падает и через секунду холодный пол ударил его по предплечьям. Вспышка боли - она вернула его к жизни. Или к какому-то ее подобию... Крепкая рука ухватила его за плечо и переместила в сидячее положение. Тусклый свет упал на скуластое лицо неправильной формы. Неправильной - потому что одна его половина была стянута множественными рубцами, образовавшимися от огромного ожога. Глаз на этой половине был черный, немигающий и остановившийся. Второй глаз сверкал живо и злобно. В первую секунду он подумал, что это Лаки, восставший из рая (как звучит!) и срочно слепивший из подручных материалов недостающий кусок башки.
  - Ты чего орешь? - спросил человек свистящим шепотом, непохожим на бас покойного хиппи. - Люди спят.
  - Где я?
  - В жопе, - без обиняков ответил урод, криво ухмыляясь. - Если тебя это утешит, мы все там.
  - Сейчас день? Или ночь?
  - А толку? - собеседник вроде как удивился. - Ночь. Днем лампочка светит ярче. Тебя приволокли часов восемь назад. В отключке.
  - Кто?
  - Как это - кто? Вояки.
  - Так где мы?
  - Вэ че ноль семь тридцать пять, - просто, но непонятно ответил человек. Он сидел на корточках, перебирая в пальцах какие-то предметы. - Гарнизонная тюрьма. Добро пожаловать в ад.
  Кто-то в темноте заворочался и тяжко вздохнул.
  - Володан, - сказал человек, не протягивая руки. - Тебя как называть?
  - Капкан, - отозвался он, ощупывая прокушенную губу. Похоже, "погоняла" тут были в моде.
  - Утром поговорим, - решил Володан, поднимаясь. - Ложись на шконку. Ночью нельзя трепаться - эти быдланы придут и отдубасят.
  У него за пять минут уже накопилось достаточно вопросов, но он решил не спорить и взобрался обратно на воняющую мочой лежанку. Пот, покрывающий лицо, остыл и испарился. В камере было холодно. Куртку и шапку у него забрали, оставив только свитер и штаны. Шнурков в ботинках не оказалось... Карманы были пусты. Повернувшись на бок, он затих. Через некоторое время затихла и боль. Его тело сотрясала дрожь. Он не заметил, как уснул.
  
  
  2.
  
  Проснулся он от странного шума - будто кто-то медленно бросал металлические шарики в металлическую же коробку. Люди на нарах зашевелились. Не поворачивая головы, он открыл глаза и покосился на выход.
  Дверь была сварена из толстых прутков и уголка. За ней стоял человек. Неподвижно, если не считать руки, которая монотонно двигалась из стороны в сторону. В пальцах был зажат штык-нож. Ударяясь об прутья, лезвие издавало те самые стуки. Росту в человеке было немногим более полутора метров. Из-за плохого освещения и бледности кожи его лицо издалека напоминало гипсовую маску с не слишком аккуратно прорезанными дырками для глаз и рта. Направление взгляда угадать было невозможно.
  У него вдруг появилось ярчайшее ощущение, что его тело привязано к нарам. Пришлось пошевелить конечностями, чтобы неприятное чувство ушло. Потом сзади хрипло кашлянули, и человек у решетки оборвал движение руки с ножом. Стук прекратился. Еще минуту он смотрел на них, потом, ни слова не говоря, развернулся и удалился. Судя по всему, помещение находилось в конце некоего коридора. Что находилось в конце него, выяснить было бы невозможно, не просунув голову сквозь прутья.
  Видимо, наступило "утро" - лампочка под потолком разгорелась ярче. До углов камеры ее свет все равно не доходил, но по крайней мере можно было разобрать четыре подвешенных у стены лежанки, на манер тех, что раньше устанавливались в плацкартных вагонах, изрисованные чем-то темным шлакоблочные стены и оцинкованное ведро с нечистотами (судя по запаху).
  Он попытался встать - и затекшее тело отозвалось протестом. Побои и холод были коктейлем, который гарантированно валил с ног. Он даже охнул. Приняв сидячее положение, поймал на себе взгляд Володана, следившего за ним.
  - По ходу, сегодня работник из тебя не получится, - сказал он. - Отлежаться тебе надо.
  Было непонятно, о каких "работах" он говорил, однако уточнять не хотелось.
  - Это кто? - спросил он, мотнув головой в сторону двери. Володан презрительно скривился.
  - Местный клоун. Хорош будильничек, а? Обожает эти шуточки. Хотя, по первой я, честно говоря, сам чуть не обделался. Говно редкое, но больной на всю голову - если дать ему волю, он этим ножом нас с тобой на ленты порежет.
  В его пальцах что-то замелькало. Он присмотрелся - это были деревянные четки. Перехватив его взгляд, Володан заметил:
  - Руки нечем занять. Привычка.
  Четки были ему смутно знакомы. Он повернулся в сторону третьего "жильца" камеры. Так и есть, Николай. Он тоже сидел на нарах, держа руки на коленях. Ряса его была порвана на одном боку, из-за чего превратилась в некую пошлую пародию на юбку с фривольным вырезом. Жидкие волосы были всклокочены. Глаза смахивали на два потухших плафона на плохо побеленной стене. Такой взгляд был ему знаком...
  - Ему уже без надобности, - снова сказал Володан, не дожидаясь комментариев. - Сломался парень. Кукла. Долго не протянет.
  Совершенно неожиданно он обнаружил, что раздражение, смешанное со страхом образует смесь, которую закачивают в огнетушители. Эта пена полезла из него, как из бутылки. Лицо корчило какие-то болезненные гримасы. Внутри все тряслось.
  - Да что за херня? - сипло крикнул он, - Володан! Что это за люди такие? Ты сам - кто?!
  - Остынь, - равнодушно бросил Володан. - Узнаешь все. Главное, сам в манекена не превратись. Эти парни свое дело знают...
  - Жрать! - рявкнули от двери.
  В просвет между решеткой и бетонным полом просунули три мятые алюминиевые миски. В них что-то дымилось. Володан, пробормотав какое-то проклятие, встал, подошел к мискам, взял среднюю и вернулся на нары. Он последовал его примеру. В миске был суп, сваренный из каши с тушенкой. Впрочем, и супом-то его назвать можно было с трудом. Всего несколько кусочков каши и волоконец мяса. Остальное - жижа со скверно пахнущим говяжьим жиром. Ложек не было. Он покосился на Володана. Тот молча прихлебывал прямо из миски. Николай тоже ел - жадно и неряшливо, выгребая крупу сложенной из пальцев щепотью.
  Аппетит пропал, не успев как следует окрепнуть. Но он не позволил себе такого малодушия и быстро опустошил миску, съев даже куски жира. Вкус был отвратительный. Но это была пища. А если их худо-бедно кормили, значит, убивать пока не собирались. Закончив, Николай начал часто креститься той же щепотью, оставляя на рясе и на лбу жирные пятна. Он отвернулся.
  Затем миски унесли, двое солдат открыли камеру и вывели из нее Володана с Николаем. Его трогать не стали. Возможно, это был стандартный "рекреационный период", возможно - признак приближающихся неприятностей. Хотя, по большому счету, они начались уже давно. Времени размышлять теперь было предостаточно.
  
  
  3.
  
  По его расчетам, сокарменики отсутствовали шесть часов, то есть весь световой день.
  По соседству имелась еще одна камера, смежная с ними. Открывали их по очереди, и рассмотреть людей из нее не представлялось возможным. Судя по голосам, там их было человек пять. Кто-то заплакал, умоляя его отпустить - затем последовало несколько ударов и все затихло. Никакого присутствия женщин на слух он не обнаружил. Оказалось, что решетчатая дверь была второй, внутренней. Наружная была сделана из толстой стали и имела лишь маленькое смотровое окошко, закрывающееся задвижкой. На этой двери со стороны камеры было криво нарисовано матерное слово. По всей видимости, кровью. Другой краски в камере он не обнаружил. Изолятор был пуст, как палата в психбольнице. Он, по сути, являл собой натуральный карцер. Ночью температура понижалась градусов до восьми - днем становилось чуть теплее. Он собирал всю эту информацию по крупинкам, не обращая внимания на ее очевидную бесполезность, сортируя по полкам памяти, пытаясь выстроить общую картину из кусочков паззла. Дело осложнялось тем, что в наличии имелось всего-то с десяток частей, а собрать надо было тысячу.
  Несмотря на холод, он заставил себя раздеться и осмотреть торс. Кожу густо покрывали кровоподтеки самых причудливых форм. Ни одной открытой раны. Хорошо. Он подошел к "поилке" (овальной формы раковина у стены, в которую постоянно капало с окислившегося крана), посмотрелся в импровизированное зеркало. За эти дни щетина превратилась в неряшливую бороду. Глаза запали на дно двух давно не чищенных колодцев. Одна бровь была рассечена. Володан, и тот выглядел приличней.
  Потом он вздремнул. Разбудило его опять лязганье засова. Распахнулись обе двери, в камеру втолкнули Николая и Володана. Конвой состоял из давешнего человечка с гипсовым лицом (сейчас оно, правда, истекало тошнотворным удовлетворением) и обрюзгшего мужика с погонами прапорщика. Прапорщик имел круглые глаза плошками, широкий нос и толстые губы. Портупея отсутствовала. Зато у первого на груди сияла крупная звезда с латинскими символами. Между собой они не общались совершенно, действуя, словно отлаженный механизм.
  Брат Николай, не здороваясь, сразу же забрался на свою лежанку и отвернулся к стене. Он вообще себя вел так, будто никого вокруг, кроме его самого, не существовало. Володан был в возбужденном состоянии. Швырнув телогрейку, в которой он пришел, на нары, принялся расхаживать из угла в угол в одной майке, сжимая и разжимая кулаки.
  Был он среднего роста, лет сорока, не слишком массивен, но удивительно сухого телосложения. На нем была видна каждая жила, вена, мышца. Издали он напоминал тело с содранной кожей или наглядное пособие по анатомии. Вся правая рука была покрыта вязью татуировки - от ладони до шеи, где начинались рубцы ожога. Именно татуировки, а не наколки - она была выполнена неожиданно качественно. Что-то на шумерскую тематику... На лице татуировку, понятно, делать смысла не было. От правого уха остался только какой-то бугор с дыркой... Таким образом, в зависимости от того, какой стороной он поворачивался к собеседнику, он умудрялся выглядеть то отталкивающе, то просто страхолюдно.
  Находившись, Володан достал из кармана штанов свои четки, подсел к нему и спросил:
  - Ну, Капкан, выкладывай. Кто, откуда, как.
  Он пожал плечами.
  - Рассказывать особо нечего. Я простой бродяга. Шел на юг. По пути предложили подвезти ребята на автобусе. Согласился. Утром приехали в какое-то село, смотрим, там нефть качают. Решили поискать топливо. Думали, перерабатывающий завод где-то рядом. Разбрелись по улочкам - там и накрыли.
  - Знаю то село, - Володан удовлетворенно кивнул. - Нефть там в натуре качают, только завода нет. Вояки давно их под себя подмяли. Нефть вывозят, здесь ее перегоняют. На территории части построена установка... Его знаешь? - он кивнул на Николая.
  - Нет почти. Ехал в автобусе священником. Там перестреляли почти всех.
  - Ладно. Не важно уже. Значит, теперь слушай. Ты, верняк, думаешь, мол как это так, сколько лет прошло - а тут хмыри в форме. Могу тебя заверить - я так же думал. Что передохли все. А они живы-живехоньки. Только устав кровью переписали. Грамотный им руководитель попался... Конечно, они только с виду армия. На самом деле, сборище уродов. Те же мародеры, в принципе. Мы сейчас в их расположении. Окопались они тут знатно - на территории не меньше трех танков, есть самоходки...
  - А мы-то им зачем?
  - Как зачем? А работать кто будет? Офицерского состава полсотни рыл, а рядовых - от силы три десятка. Нагребли чинов, как говна. Одни полковники. Стрелять горазды, а работать не сложилось. Вот и хватают кого ни попадя. Загоняют, как лошадей, до смерти. Потом по новой... Жратву экономят. В тюряге человек двадцать. Сам увидишь.
  - Ну хорошо. А ты сам - как?
  Володан мигнул. Второй глаз на искалеченной стороне при этом оставался открытым. Это производило странное впечатление.
  - А я, братишка, как и все. Честный бизнесмен. Везли с ребятами товар на обмен. А под Ахтыркой стоит колонна - три "бэтэра" и пушка. Так что войны не получилось. Эх, говорила мне мама: "Вова, сиди дома, не гуляй..."
  Он издал несколько звуков, отдаленно напоминающих смех. Но на шутку все происходящее никак не походило.
  
  
  4.
  
  - Капкан, я тебя знаю? - спросил Володан позже, со своей лежанки. - То ли погоняло знакомое, то ли лицо... Убей, не помню. Может, виделись где?
  - Может, и виделись, - без особого интереса отозвался он, не прекращая изучать покрытый плесенью потолок. - Всех не упомнишь...
  Он никак не мог привыкнуть к роли пойманной в клетку крысы. Это просто не вязалось с его представлениями о жизни. Свобода, как уже говорилась, была залежавшимся на складе, никому не нужным товаром. Другое дело, что никто не обращал на нее внимания, потому что свободная жизнь для большинства заканчивалась пулей в затылке или голодной смертью. Не укладывалось в голове, что в нынешних обстоятельствах кому-то может прийти мысль лишать других воли. По сути, заново приручать диких зверей...
  - Какая охрана в тюрьме? - спросил он, вставая. Его организм демонстрировал чудеса регенерации. Болело куда меньше, чем вчера. Несмотря на скудную кормежку, энергии пока хватало.
  - По делу - эти двое и есть охрана. По периметру есть вышки, там торчат часовые. А отсюда еще попробуй выбраться. Сбежать надумал? - Володан понимающе ухмыльнулся.
  - Пока только собираю данные. Расскажи про эту парочку.
  - Да пожалуйста, - Володан с удовольствием потянулся и заложил руки за голову. - Этот маленький хорек, который подрабатывает будилой - Шериф. Хитрое и трусливое чмо, но абсолютно непредсказуемое. Считает себя пупом земли. С ножом вообще неразлучники. Этот нож - штык от "калаша". Там еще пилка такая...
  - Я знаю, у меня такой был, - сказал он.
  - Во-во. Только видел бы ты, как он им людей потрошит... Единственное, что он любит, кроме расчлененки - эта звездень на кителе. Плюнь ему на нее - и окажешься со штыком в очке. Он ее драит каждый день по пять раз. Говорит, трофей... Какого-то рейнджера пришил, когда из Америки все валили после Удара. В смысле, те все, кто не сдох.
  - Хорошо, второй?
  - Второй местный бугор. Начальник тюряги. Прапорщик Смагин. Еще более хитрое чмо, но вдобавок еще и умное, потому как садистские замашки умеет скрыть от начальства. Но реально подлая тварь. Розово мечтает свалить отсюда. Понимаешь, тюрьма у них в части - что-то типа фермы, свинарника. Сюда ссылают безнадежных, или за определенные дела.
  - Какой замок на двери?
  - Навесной, с дужкой. Это на внутренней. Снаружи двойной, полостной, плюс засов. Да ты не парься. Я уже тут неделю сижу. Прикидывал по-всякому. В говно мы вляпались, братишка.
  - А вылезать из говна ты думаешь? - зло спросил он.
  Володан посерьезнел.
  - Думаю. Но не сам. Второго шанса не будет. Я раньше сидел на зоне, и не раз. За попытку бегства могли накинуть пятерик. А тут просто пальнут в ухо - и делу конец...
  Внезапно прервавшись, он оглянулся на неподвижно лежащего Николая и, понизив голос, пробормотал:
  - Тише надо. Не дай Господь, сдаст нас этот... Не нравится мне его лицо. Оболочка одна, а человека нет там.
  - Не переживай, - бросил он, снимая ботинки и укладываясь. - Не сдаст. Ему уже просто по фигу...
  
  
  Чужая память. Сторожевой пес.
  
  У Павла Смагина было в жизни всего две цели: получить перевод из гарнизонного изолятора и добиться повышения по служебной лестнице - хотя бы на одну ступеньку. Звание "прапорщик" казалось ему несколько ублюдочным - возможно, из-за происхождения самого слова. В штабе части, на месте, где когда-то стояло знамя, теперь лишь торчала пустая будка. Какая-то сволочь под шумок разгорающегося Апокалипсиса разбила стекло и стащила святыню, чтобы завернуть в нее пару ящиков тушенки. Времена поменялись, на фетиши уже никто не обращал внимания, но Смагин, в отличие от некоторых уродов, прыгнувших "из грязи в князи", всю свою жизнь служил в армии. И где-то на задворках его ожиревшего сознания шевелилось подозрение, что все это - только игра, тупая имитация, похоронившая под слоем цинизма все былые ценности. Начальство сыпало золотым звездопадом, но на погонах у самого Смагина все никак не прибавлялось, отчего он тайно страдал. Такой вот прапорщик без прапора. Что касается ненависти к начальству, то она была просто врожденным чувством, присущим всем неудачникам, обреченным всю жизнь довольствоваться тем, что остается после более хитрых и везучих. А служба была немудреной - в этом она ничем не отличалась от службы в мирное время. Поэтому Смагин лебезил перед командованием, бил "кандидатов", притащенных из рейдов, и жрал спирт из трофейной цистерны, найденной на железной дороге год назад и все никак не опустевающей. Особенно, во время ночных дежурств. В качестве собутыльников обычно выступали караульные солдатики, меняющиеся каждую ночь.
  Шериф, который был старшим сержантом, водку не пил. Он вообще был редким придурком. В своей ненависти к человечеству он давал фору не только прапорщику, а и всему гарнизону. Фамилия у него была смешная и глупая - Бузько. Будучи тщеславным и заносчивым чмом, Шериф сам придумал себе крутое погоняло, что выглядело бы жалко, если не брать во внимание его прогрессирующее безумие. К примеру, этот нож, или бляха на груди... Поэтому Смагин слушал все эти бесконечные истории, в которых Шериф выступал то неутомимым любовником, то роковым киллером, старался без надобности его не задевать и одновременно следил за ножичком. Каждый имел право на причуды, да, но Шериф имел также неприятное свойство впадать в шизофрению и "отрубаться", так что окончательный сдвиг по фазе мог быть не за горами.
  ...Задребезжал телефон. На часах было около шести - самое нудное время. Прапорщик взял трубку, буркнул дежурное "Смагин" и приготовился к плохим новостям.
  - Вихриянов. Здравия желаю.
  Прапорщик невольно подтянул пузо.
  - Здравия желаю, тарщ генерал.
  - Где твой сержант?
  - На территории, тарщ генерал.
  - Ладно. Значит, ты сейчас бери этого новенького из угловой и веди ко мне. Я пришлю Леонтовича в помощь.
  - Э-э... - Смагин замялся. - Виноват, а какого именно? Их там двое.
  - Того, у кого еще остались яйца, идиот, - прошипела трубка. - Понял?
  - Так точно.
  ...В камере был "недобор". До того, как туда определили новую партию, в четырехместном люксе прохлаждался в одиночестве тип с татуированной рукой. Смагин дал бы один из немногих оставшихся зубов за то, что в прошлом парня приложили башкой к электрической плите. Это был весьма опасный элемент, который никак не хотел "ломаться".
  Глядя на "жильцов", Смагин понимал, о ком говорил генерал. Худощавое нескладное тело в рясе просто дополняло интерьер. А вот на другой шконке сидел, сверкая глазами, "трудный экземпляр". Солдаты уже разнесли по части информацию, да и два бланша на морде старшины были красноречивей слов...
  Смагин поманил его пальцем. Он держал наготове наручники, но пленник только смерил его презрительным взглядом, ухмыльнувшись ртом, полным острых крепких зубов, напоминавших... ну да, капкан.
  
  
  5.
  
  Его втолкнули в просторный, хорошо освещенный кабинет. По сравнению с обшарпанным штабом и его коридорами, это было настоящее преображение.
  Во-первых, вместо масляной краски на стенах были панели из натурального дерева со встроенными полками и шкафами. Под потолком висела шикарная люстра с целой россыпью ламп - невиданная по нынешним временам роскошь в смысле затрат электроэнергии. Правда, если верить Володану, горючим военные были обеспечены еще на десяток лет минимум.
  В кабинете господствовал стол - опять-таки, из массива дуба, или подобной дорогой древесины. За ним сидел кряжистый человек в идеально отутюженном кителе и очках в тонкой золоченой оправе. Фуражка лежала рядом, как ручная собачка. Запах в "приемной" был под стать - смесь цитрусовых и какого-то одеколона. Еще на столе стояли три телефонных аппарата - все разноцветные. Диск был только на одном. Аппарат затренькал, человек взял трубку, выслушал, сказал пару слов и нажал на сброс. Затем откинулся на спинку кожаного кресла и оглядел вошедшего с ног до головы. Улыбнулся дружелюбно.
  - Генерал Вихриянов Виктор Петрович, - представился он. - Присаживайтесь. Сигарету?
  Признаться, он малость оробел. Работающие телефоны, праздничная иллюминация и сигареты - это было нечто не из нынешнего времени. Возможно, маскарад для приезжих простаков, но генерал выглядел вполне натуральным, а обстановка в его кабинете была не то что торжественной - скорее, рядовой. Будничной.
  - Не курю, - ответил он, садясь на стул. Адъютант Вихриянова остался за дверью. Это снова говорило либо о беспечности хозяина, либо о том, что он не так прост. Между тем, генерал пожал широкими плечами, достал из коробки коричневую сигарету и прикурил от зажигалки, извлеченной из верхнего ящика. По кабинету заструился горький аромат... Зажигалка брякнулась обратно.
  - Итак, - сказал генерал, рассматривая его из-за очков. - А вы молодец. Не делаете импульсивных поступков, достойно держитесь.
  - В смысле? - переспросил он, вяло обозревая какие-то грамоты, развешанные на стене у окна.
  - В прямом. Могли бы полезть в бутылку, попытаться ударить по лицу. Отомстить за ущемление прав, так сказать.
  - За ущемление моих прав я обычно стреляю в голову, - сказал он просто, сфокусировавшись на переносице Вихриянова. Генерал моргнул. Затем расхохотался - несколько, впрочем, наигранно.
  - Значит, порадуемся, что у вас нет оружия. При каких обстоятельствах вы к нам попали?
  Он ощутил, как вокруг гортани сжимается невидимая петля. Все начало медленно багроветь. Он знал эти симптомы. Прямо на глазах сидящий напротив превращался в труп. Слезала с черепа кожа, проваливались веки, истлевала одежда, меж зубов виднелись опарыши, пожирающие внутренности. Лимонный аромат сменился смрадом разложения. В одном генерал был прав. Насчет оружия.
  - Вы не могли бы перестать курить? - выдавил он, чувствуя, как тошнота пульсирует, подбираясь к горлу.
  - Пожалуйста, - генерал смял недокуренную сигарету в тарелке, стоящей рядом.
  - Где Лина?
  - Позвольте заметить, что сначала вопросы задавать хотелось бы мне. Я не знаю, кто такая Лина.
  - Вам прекрасно известно, как я сюда попал. Не держите меня за идиота...
  - Куда направлялся автобус?
  - Точно не знаю. Свободные несли какую-то чушь насчет разрыва в пылевых облаках где-то ближе к экватору. Собирались проверить.
  - По-вашему, это чушь?
  - А по-вашему, нет?
  - Нет, абсолютно. - Вихриянов сложил руки на столе, сплетя пальцы. Это были руки человека, забывшего, что такое физический труд. - Они были правы. Такие места есть, и более того, там живут люди. Не далее как вчера я пробовал апельсины, привезенные оттуда. Южный край Средиземного моря свободен ото льда.
  Его спокойный тон западал в сознание, пуская там мощные ростки. Хоть говорил генерал вещи заведомо абсурдные, они умудрялись выходить из него в виде чистой правды.
  - Зачем вы мне это рассказываете?
  - А вы сам разве не хотите туда попасть?
  - Что вы обо мне вообще знаете? - он оскалился. - В детективные игры играетесь? Генералы, майоры! Элита! Любой трибунал тебе бы давно выписал девять граммов...
  Вихриянов не обиделся. Он просто стал строже.
  - Мне кажется, в игры играетесь вы, Капкан, - произнес он. - Мне-то хорошо известно, кто вы. Это для таких как вы, все просто. Вообразили себя ковбоем, личный городок, все дела... На самом деле, зоны влияния давно уже распределены, и вы в них даже не пешка...
  - Я и не претендую.
  - ...Между тем, вы - человек решительный, думающий. Было бы жаль загубить вас на каторге, как остальное быдло. Нам очень не хватает думающих людей. В последнее время вокруг расплодилось много разной нечисти. Бывшие криминальные авторитеты, "отмороженные"... Лезут куда не просят, нагло занимают чужие территории, беря при этом не столько качеством, сколько количеством.
  - Синяк?.. - наобум ляпнул он. Слово выпало изо рта быстрее, чем он успел его захлопнуть.
  Генерал вяло махнул рукой.
  - Синяк всего лишь мелкая сошка, одна из голов гидры... Эта дрянь вьелась куда глубже, чем вам кажется. Лезут на рожон, наводят смуту... У меня тактика борьбы с такими элементами одна - тотальная дезинфекция. Направленный геноцид во благо будущего, если угодно. У нас тут каждый солдат на вес золота - из тех, кто понимает, зачем нужна вся эта борьба. Человек вырождается как вид. С каждым днем, с каждой секундой. Слишком мало остается тех, кто находит в себе силы жить достойно, не скатившись на самое дно.
  - Вербуете?
  - Даю пищу для размышлений.
  - Лучше бы кормили по-человечески.
  Генерал вздохнул.
  - У вас есть шанс не только начать по-человечески питаться, а еще и по-человечески мыслить.
  Эта мысль показалась ему смешной. Он хмыкнул.
  - А вы циник, дорогой... э-э-э... Виктор Петрович! И мизантроп впридачу. Хотите узнать мое мнение? Думаю, вас всех тут стоит поставить лицом к стенке. А потом выжечь это гнездо к едреной фене. Рыба гниет с головы, знаете такое? Вы ничем от "блатных" не отличаетесь - кроме формы. И цели у вас одинаковы. По мне, будет намного лучше, если вы перегрызете глотки друг другу. Так-то, товарищ генерал.
  В последнюю фразу он вложил столько презрения, что даже Вихриянов слегка поменялся в лице. Похоже, его проняло.
  - Что ж, - сказал он, - очень жаль. Думал, мы договоримся. Впрочем, поработаете у нас в отряде, может, и передумаете.
  Похоже, у него была какая-то секретная кнопка под столом - дверь очень вовремя открылась и вошел адъютант с автоматом. Раскованность командира оказалась безукоризненно отрепетированной и хорошо подстрахованной мизансценой.
  Он встал.
  - И кстати, - послышалось в спину. Если Лина - это блондинка из автобуса, то я бы на вашем месте не переживал. У нее уже есть работа.
  Он остановился.
  - У нас тут в расположении есть офицерский клуб... так называемый. Бильярд, кафе, вы понимаете. Развлечений всегда не хватает. Мы любым талантам находим применение.
  Он обернулся. Тело генерала плавало в багровой луже. Трупные пятна покрывали его с ног до головы. Безгубый рот ухмылялся.
  Это был покойник, собственноручно подписавший свой смертный приговор.
  
  
  6.
  
  Сопровождаемый пинком под зад, он влетел в свою камеру (когда он начал называть ее своей?). Замок на решетчатой двери закрыли, затем захлопнули вторую. Шаги удалялись... Он поболтал руками, которые ему заламывали за спину. Присмотрелся. Николай по-прежнему лежал носом к стеночке. А вот Володан куда-то пропал...
  В следующую секунду горло перехватила обжигающая огненная нить, и он рефлекторно втянул голову в плечи. Поздно. Что бы это ни было - струна или проволока врезалась в кожу. Он обхватил ее пальцами. Сильный удар сзади по голени повалил его на колени. Он захрипел.
  - А казачок-то засланный? - раздалось сзади знакомое шипение. - Фраер поганый...
  Проволока натянулась, затем, после паузы, ослабла.
  - Куда тебя водили? Аудиенция с боссом? Стучишь на досуге?
  - Ты спятил? - выдавил он. - Твою мать, Володан... Пусти... Дай объясниться.
  Нить врезалась снова. Перед глазами стремительно темнело.
  - На том свете объясняться будешь.
  - Пошел ты... - прохрипел он. - Мы тут все покойники. Найдут мой труп - и тебе тоже конец.
  Натяжение ослабло. Затем его оттолкнули. Он начал судорожно растирать кадык ладонью. Володан наблюдал за ним блестящим глазом.
  - Куда тебя водили?
  - К генералу... Предлагали проявить талант по ту сторону баррикад.
  - И ты, ясен пень, отказался?
  - Ты удивительно догадлив.
  - Не пизди. Зачем ты ему?
  - Не знаю. Ты мне лучше объясни, откуда генерал знает меня и мое имя? Кто из нас фраер, а?
  У Володана отвисла челюсть.
  - Чего-о? Да я... Я ваще...
  - Успокойся. Верю. И ты мне поверь. Мутно тут все...
  Некоторое время они сидели на полу молча. Володан размышлял.
  - Ладно, Капкан, извиняй, - сказал он примирительно. - Я, честно говоря, не знаю уже, что думать. Три дня назад должен был со своими на связь выйти. Теперь они обо мне не знают - а я им не могу даже знак подать. Нервы на пределе... И не спрашивай, откуда удавка.
  - И не думал. Спрячь, пока не заметили...
  Загрохотал засов.
  - Жрать!
  Три миски с похлебкой просунулись под решеткой. Володан молча подошел и взял среднюю.
  
  
  
  СИАМА
  
  
  1.
  
  На второй день его забрали на "работы".
  Утром спираль в стеклянной колбе, мигнув, разгорелась, и под решетку просунули три миски. Но на этот раз одна из них осталась нетронутой. Николай сидел, сгорбившись и уставившись в одну точку. Губы его шевелились. Лицо было покрыто слоем грязи. Как выразился Володан, священник явно попадал в "группу риска". В конечном итоге, он оказался прав.
  ...Прошаркав по вытертому линолеуму в сопровождении солдафона с автоматом наголо, они остановились возле поста дневального. Всего полтора десятка человек. Лица их были одинаковы и ничего не выражали. Похоже, это и были пресловутые "манекены". Некоторые были измождены до такой степени, что еле держались на ногах. Вероятно, местная пища не всем приходилась по вкусу... Их построили в неровную шеренгу, и Шериф пару раз прошелся взад-вперед, обозревая "стадо" зорким глазом опытного пастуха. Неуставная звезда с надписью "U.S.Marshal" ярко сверкала.
  - Сегодня заканчиваем со стеной, - объявил он, кривя тонкие губы, за которыми виднелись основательно поеденные кариесом зубки. - И работаем не как вчера, а в темпе! Просрали мне центнер бетона! Если какая сучара без спросу решит присесть отдохнуть - голову при всех отрежу!
  С этими словами он вытащил свой нож и уставился на кромку лезвия. Дальнейшее выглядело странно. По крайней мере, со стороны показалось, будто он просто "выключился" секунд на десять. Повисла тишина. Люди переминались с ноги на ногу.
  - ...Всосали? - омертвевшие глаза внезапно переместились с ножа на пленных.
  Ответом ему было несколько неопределенных звуков.
  - Слышь, - внезапно заинтересовавшись его персоной, Шериф подошел поближе, - А ты че так буровишь? На меня не смотри! В сторону смотри!
  Запах парадонтоза и спиртового перегара ударил в лицо. Шериф едва доставал ему до груди.
  Он принялся изучать пожелтевшие плакаты на облупленной стене, служившие, видимо, единственным развлечением для дневального на посту.
  - А ты че? - Шериф переключился на Володана, стоявшего рядом. - Тоже претендуешь, а, жареный?
  Совершенно неожиданно он выбросил вперед ногу в миниатюрном кирзовом ботинке и лягнул Володана в область паха. Тот крякнул, но только пошатнулся. Желваки заходили по изуродованному лицу, будто под кожей ползали черви. Скрип его зубов был слышен на расстоянии пары метров. Шериф с наслаждением ожидал продолжения. Неизвестно, чем бы все кончилось, но появился Смагин, и конфликт как-то сам собой увял. Им раздали шапки и телогрейки и повели на улицу.
  Свежий воздух, хоть и холодный, после затхлой камеры был неописуемо приятен. Территория военчасти, в целом, выглядела достаточно заброшенной. Те строения, которые не использовались, обветшали. Видимо, когда-то тут размещался намного более многочисленный личный состав. По углам торчали вышки, сооруженные из подручных материалов типа швеллеров и кусков рифленого железа. На этих насестах, как аисты, торчали фигурки, закутанные в бушлаты и пускающие облачка пара...
  Возле огромного провала в ограждающей стене высилась груда кирпича. Рядом стояли две бетономешалки, лежали ломы, лопаты. Он прикинул, что пролом был как раз по размеру КрАЗа, или подобной машины. Кто-то явно пытался взять воинскую цитадель штурмом.
  - По местам! - рявкнул маленький ублюдок, глядя на наручные часы.
  Рукавиц им выдать никто не потрудился. Ему выпало долбить ломом замерзший песок, измельчать его и насыпать совковой лопатой в ведра. Железо примерзало к пальцам и отдирать его приходилось чуть ли не вместе с кожей. Когда руки превращались в два куска застывшего на костях мяса, он отворачивался от надзирателя и дышал на них, пытаясь растереть.
  Заключенные работали неумело, вода кристаллизировалась, и раствор замерзал на морозе. Дело не клеилось. Шериф бесился.
  - Живей! - орал он, пиная крутившего ручной привод бетономешалки человека в изорванном ярко-салатовом пуховике, поверх которого была натянута телогрейка. - За родину! За Ленина!
  Обладатель салатовой куртки вдруг упал на мерзлый мусор. Его ноги в ботинках без шнурков начали исполнять некие замысловатые па. Но это был не танец. Это была агония. Шериф скривился - у несчастного горлом шла кровь.
  - Надорвался... - сказал кто-то сзади, очень тихо, словно даже виновато.
  Один ботинок слетел, ступня в рваном носке все медленнее елозила по земле. Пароксизмы судорог выгибали исхудавшее тело. Не обращая на это внимания, Шериф топтал его, крутился юлой и изрыгал ругательства.
  - Встать, кому сказано! Встать, сучара!
  Внезапно от сбившихся в кучку заключенных отделилась фигура. Лицо священника Николая вдруг стало очень спокойным, просветленным, будто бы в его черепе зажгли трехсотваттную лампочку. Походкой заводной куклы он подошел к умирающему, опустился на колени и взял в ладонь грязные пальцы...
  Глаза Шерифа вылезли из орбит.
  - Чего-о? Кто? Где?! Убью!!
  Удары посыпались на затылок и плечи Николая, но он не пошевелился. В очертаниях его фигуры было столько муки и скорби, что он содрогнулся. Священник молился. Даже синяки и ссадины не смогли стереть с его лица с в е т. И, когда его вели обратно в камеру, на его губах играла улыбка.
  
  
  2.
  
  Ночью он смотрел в темноту и думал о смерти. О том, какая она жадная циничная сука. Ее не хватало на то, чтобы подарить забвение всем и сразу. Вместо этого она подсылала своих агентов, повсюду шатавшихся за жертвами и помалу отрезающих от них по куску, пока они не издыхали от мучений. И никто не обещал, что муки будут скоротечными...
  Он уснул. А проснулся от крика "Жрать!" и, разлепив веки, увидел разгорающееся пламя стеклянной свечи. Ему вдруг стало ясно, как люди превращаются в "манекенов". Все было до смешного просто. Он тоже сходил с ума.
  Куда-то пропал Шериф со своими утренними шутками. Других изменений не предвиделось. Две миски перекочевали к ним, одна осталась стоять. Священник лежал в обычной позе, лицом к стене. Он даже не пошевелился.
  - Эй! - позвал Володан. - Силь ву пле, Николя, подъем! Время - деньги!
  Он внезапно поперхнулся баландой. Из-под койки священника вытекала тягучая черная лужа... Его ряса вдруг стала нелепым саваном, в который было зашито уже остывшее тело.
  - Твою мать!
  Они подошли к Николаю, осторожно, будто опасаясь, что тот вскочит.
  На левом запястье темнела запекшаяся рваная рана. В пальцах с обломанными ногтями был зажат кусок бутылочного стекла. Священник взял на душу грех - но, к счастью, успел незамедлительно сдать ее в прачечную.
  Лицо Володана нервно дергалось.
  - Вот вляпались мы с тобой! Сконал, пакуда, прям у нас под носом! Шериф нам так просто это дело не спустит.
  - Надо бежать. Тем более, еще неделя на такой жратве, и прыти у нас поубавится.
  - Есть идеи?
  - Все при мне. Вечером объясню...
  Дверь уже открывалась. Они отскочили в угол. Солдаты вытаращились на кровавое озерцо под нарами. Появился Смагин. Он тоже долго смотрел на покойника, потом позвонил куда-то и долго слушал орущего на другом конце провода "товарища подполковника". Его глуповатые глаза округлялись, а лицо становилось все кислее. Рожа Шерифа обещала им сладкую жизнь. Тело унесли, положив на какое-то покрывало.
  На работы они все-таки вышли. Количество трудящихся таяло не по дням, а по часам. За старшего был сам Смагин - может, поэтому в тот день никого не забили. Он старался по сторонам особо не глазеть и не провоцировать надзирателей, пытаясь, тем не менее, запомнить расположение объектов на территории. Предстояло выяснить, освещается ли расположение ночью... Труд был тупой, механический, не требовал участия головы. Остальные заключенные, как ему показалось, сторонились его. Лишь однажды высокий мужчина с печальным интеллигентным лицом (испорченным, тем не менее, ссадинами), работавший ломом, как бы невзначай приблизился на пару шагов и сказал:
  - Если надумаете бежать и у вас выйдет - я в третьей камере.
  Он вздрогнул.
  - У меня что, на лице нарисовано, о чем я думаю?
  Человек шевельнул уголками губ.
  - Практически все в первые дни пытаются... Вот только расплата за это - страшная...
  Лом ударился о камень, расколов его. Он погрузился в мрачные размышления...
  Вечером Володан сразу перешел к делу:
  - Выкладывай.
  - Сначала все просто. Наша задача - открыть внутреннюю дверь. Снимем замок, потом потушим свет и устроим бунт на корабле. Когда сунут нос - тихо вырубим и подождем остальных. Я уже подобное проворачивал. От пули из-за угла ничего не спасает. Стены толстые, снаружи не услышат. Главное, чтобы до телефона никто не добежал - а он в другом конце коридора. Это самая простая часть мероприятия. Дальше идет сплошная импровизация. Будем прорываться к автопарку, а дальше уж как повезет. Самое главное - из клетки выбраться.
  Володан молчал. На его лице отображалось такое количество протекающей сквозь мозг информации, что можно было услышать скрип шестеренок.
  - Опасно, - наконец, сказал он. - План кошерный, но много слабых мест, где можем спалиться.
  - Времени нету. Есть у меня ощущение, что ночью нам могут нанести визит вежливости.
  - Мда... Ну лады, Капкан, а чем замок открыть? Я-то сумею, но чем?
  Вместо ответа он отстегнул от пояса булавку.
  Володан скептически ее осмотрел.
  - Сглаза боишься?
  - Это от судорог. Хватит?
  Хмыкая, Володан начал колдовать над булавкой, крепкими пальцами выгибая ее. Затем он без труда переломил разогнутую проволоку на две части и поднял к свету. Его однобокая улыбка напоминала оскал хэллоуинской тыквы.
  - Где наша не пропадала!
  - Погоди. Есть еще кое-что.
  - Ну? - Володан насторожился.
  - В автобусе я был с девушкой...
  - Мля-я-я...
  - Да выслушай...
  - Везде одна беда - бабы! Да чтоб ты знал, малец, в этом поганом мире все из-за них!
  - Слушай. Без нее я не уйду. Это однозначно. Ты садишься в машину. Я иду в местный бордель. Если подымается шухер - срывайся и чеши на все четыре. Все честно.
  Володан морщился и страдальчески кряхтел.
  - Без шансов... - бормотал он. - Гибляк, проверенный...
  - Вован!
  Их глаза встретились.
  - Тебе случалось давать в жизни обещания?
  Пауза была почти незаметной.
  - Да.
  - Тогда ты меня поймешь.
  
  
  3.
  
  Было уже за полночь, когда замок, наконец, поддался. Володан ковырял его около часа, с перерывами, свистяще матерясь и истекая потом, несмотря на неуклонно понижающуюся темературу. Ко всему прочему, свет опять пригас, так что он работал фактически наощупь.
  Через час замок шмякнулся на загаженный пол. С открытой дужкой он смахивал на зверька со свернутой шеей.
  - С богом?
  - Помолясь.
  Стараясь не скрипеть, открыли решетку настежь. За дверью царила тишина. Он снял обувь, перехватил в руке и швырнул в лампочку. С легким хлопком она взорвалась - и темнота напрыгнула на них из углов, проглотив целиком. Он вдруг оказался в ее липком желудке, где не было времени, расстояния и объема.
  - Володан! - позвал он. Было жутко до дрожи.
  - Здесь, - послышался знакомый голос. - Начинаем сеанс...
  Удар в металлическую дверь жесткой подошвой был сродни удару в басовый барабан.
  - Эй! Фраера вонючие! Сюда, скоты! Черти сраные!
  Долго ждать не пришлось. Лязгнуло окошечко и на фоне желтого прямоугольника возник силуэт головы.
  - Страх потеряли? - заревел Смагин. Судя по голосу, он был мертвецки пьян.
  - Ты слепой, что ли? Я тебе не крот, урюк вонючий! Давай меняй лампочку!
  Послышалось замысловатое ругательство, упоминающее происхождение володановых родителей и некоторых учавствовавших в процессе зачатия четвероногих животных. На секунду ему показалось, что такая примитивная уловка не сработает - однако, человек по ту сторону двери не знал, что решетки, закрывавшей звериную клетку больше н е т.
  Провернулся два раза ключ, и светлая щель начала стремительно шириться, превращаясь в полосу.
  Оттолкнувшись от противоположной стены, он разогнался и всей массой плечом ударил в металл. Смагин был тучным мужиком, но он не ожидал такого номера. Торцом двери ему попало точно по переносице, и прапорщик рухнул как подкошенный.
  Он тоже не удержался на ногах и повалился, зацепившись за рыхлое тело. Володан кошкой метнулся в коридор. По сравнению с изолятором, там было светло, как в хирургии, что позволяло увидеть все происходящее в мельчайших подробностях.
  Метрах в пяти от них застыл на полпути к камере Шериф. Челюсть у него отвисла до самого пола. Автомат был приставлен к стене возле кандейки дежурного. Однако, надо признать, соображал он шустро. Повернувшись спиной, Шериф навострился драпать, но Володан двигался невероятно быстро. Возможно, в прошлом он был бегуном, или боксером-средневесом... А ножки Шерифа, ко всему прочему, были коротковаты. Сверкнула стальная нить - и Шериф мешком свалился на пол. На нем, как паук на мухе, сидел Володан. Пальцы маленького говнюка нащупали нож. Но было поздно - кончик бессильно чиркнул по стене, содрав краску. Володан затягивал петлю. Мускулы вспухли под кожей, из-за чего его руки стали похожи на два перекрученных каната. Раздался такой звук, будто воздух под давлением выходил из тоненькой трубочки. Не считая его, все происходило в полнейшей тишине. Глаза Шерифа закатились. Изо рта потекла кровь. Нить перерезала шею, застряв в хрящах трахеи. Володан улыбался. От этой улыбки замерзла бы и мартеновская печь.
  Тем временем, он нашарил на поясе Смагина кобуру. Тяжесть "Макарова" привычно легла в руку.
  Закончив с Шерифом, Володан подошел к ним, посмотрел на тело прапорщика... и, быстро нагнувшись, полоснул штыком по горлу. Смагин судорожно дернулся.
  - Пользы дела для, - объяснил Володан буднично.
  ...Возле телефона лежали на стульях двое рядовых. Тяжелый алкогольный угар наполнял помещение. С ними Володан повторил в точности то же самое, что и с начальником, предварительно обрубив телефонный провод.
  Он отвернулся. Его мутило.
  
  
  4.
  
  Лучи прожекторов пронизывали застывшую черную плоть пространства. Иногда они лениво шевелились, переползая с места на место. Их больше интересовала целостность периметра, чем внутренняя территория. Смутные незнакомые очертания зданий смешивались в единую кучу, становясь неотличимыми друг от друга. Над кирпичными коробками торчала корявым пальцем труба котельной, испускающая клубы дыма. Где-то в этой тьме ходили караульные.
  Они переоделись в форму, снятую с мертвых солдат. Сапоги, полушубки, шапки-ушанки. В темноте вряд ли кто-то смог бы разглядеть кровавые пятна. Холод сковал все вокруг, остановив ветер и заморозив рассвет.
  Единственной постройкой, в которой светились почти все окна, была переделанная в клуб гарнизонная столовая. Стекла дребезжали от музыки. По пыльным портьерам ползали цветные пятна стробоскопов. Иногда грохот дискотеки перекрывали пьяные крики. Господа офицеры отдыхали.
  - Вон, смотри, - прошептал Володан, выглядывая из-за угла. - Тачку для нас припарковали.
  У крыльца и правда стоял УАЗ. Огни падали на его болотного цвета кабину, играя на покрытых инеем боковых стеклах. Салон был пуст. Ступеньки у выхода тоже. Они прокрались к машине с неосвещенной стороны. Дверца открылась легко. В замке болтались ключи с брелоком, сделанным из патрона.
  На сидении лежал еще один автомат - укороченный АКСУ.
  - Глазам своим не верю...
  Все складывалось слишком уж удачно, чтобы оказаться правдой. Затаенное чувство опасности не покидало его.
  - Капкан! Жду три минуты! Если что - я не виноват.
  Он вяло отмахнулся, направляясь к клубу.
  - Как договаривались...
  Он обежал здание по кругу. Дебильная застройка тех лет - никакого черного хода. Музон ревел на всю катушку. Внутри росло напряжение. Это было похоже на сон. Шесть лет он прожил без света и воды. Шесть лет мир казался ему средневековьем, в котором изобрели автоматическое оружие. Не к чему было подключить проигрыватель, послушать музыку, посмотреть фильм. Все эти вещи он считал безвозвратно утерянными и давно похоронил их на переполненном кладбище надежд. А сейчас он был инопланетянином, выброшенном с летающей тарелки прямо на Вудстокский фестиваль. Зловещий муравейник, наполненный ядом... И никакого внятного плана.
  Деревянная дверь открылась... Он проскользнул в холл. Слава богу, лампы тут не горели. Из-за угла вывалилась фигура. Убегать было поздно. Он придал походке пьяную разухабистость и очень натурально споткнулся, прикрыв лицо рукой.
  - Ак-куратненько, - пробормотал человек, щелкая зажигалкой. Та искрила, но огня не давала. Чертыхнувшись, вояка поковылял дальше, держась за стеночку. Спиртовой дух волочился за ним рваным шлейфом.
  Кровь тяжело стучала в висках. Глазные яблоки были соединены медной проволокой, по которой время от времени кто-то чиркал электродом. Коридор резко сворачивал. Где-то недалеко стучали бильярдные шары и чей-то фальцет истерично матерился. Дискотека размещалась на втором этаже. Над головой топало стадо слонов из тех, кто дожил до полуночи и не отключился. Раздался пьяный женский смех. Он замер.
  ...Под лестницей извивались два тела, сопровождая возню охами и влажными шлепками. Случка была в самом разгаре. Рыхлая бледная задница с приспущенными штанами исполняла арию "Отбойный молоток" соло. Мужчина глухо порыкивал. Прижатая к стене женщина стонала из-под рассыпавшихся светлых волос. Накачанная спиртным, она напоминала тряпичную куклу. Ей, видимо, было все равно.
  Тыльная сторона приклада встретилась с потным виском насильника. В удар он вложил все силы, которые у него были. Вояка сдох еще в полете, так и не кончив. Женщина, потеряв опору, свалилась на пол. Рядом валялся труп. Красное вытекало из треснувшей башки...
  - Лина... Лина! - он упал на колени. - Вставай. Пойдем. Это я.
  - Дождись своей очереди, свинья! - заорала она внезапно, размазывая рукой помаду по щеке и пытаясь прикрыть грудь порванным платьем. Мутные незнакомые глаза соскальзывали с его лица, не узнавая.
  Лестница закрутилась в спираль, ведущую в бездну. Кровь засыхала в пыльных углах, собираясь в густые лужицы. Потолок стал плитой, придавившей его грудь и зажавшей в тесном промежутке между его собственной могилой и надгробием...
  Он попытался схватить ее руку, но она вывернулась.
  - А ну стоять!
  Он резко развернулся на звук. Некто, облаченный в замызганную тельняшку и съехавшую на одно ухо фуражку, дергал правой рукой застежку на кобуре. В левой руке он держал пальцы худенькой девушки, на которой из одежды имелось только мини-платье с блестками, оставляющее голым почти всю спину. Он вздернул обрезанное рыльце "Калашникова".
  - Максим! - закричала девушка.
  Ствол автомата дрогнул - как раз, чтобы жлобу хватило времени выдернуть из кобуры табельный "ПМ". Хлоп! Хлоп! Что-то ударило в гранитные ступеньки, подняв пыль, и в шею. Теплое полилось за воротник... Палец рефлекторно согнулся. Его АК подал свой веский голос, продырявив тельняшку в нескольких местах. Ее хозяина отшвырнуло на пару метров, сорвав сапоги с обеих ног.
  Не чувствуя тела, он подковылял к девушке.
  - Т... ты как? Цела?
  - Да как же это... откуда? - плакала она, трогая его заросшее бородой лицо.
  Между тем, кто-то быстро убавлял яркость из экрана, транслирующего весь этот дешевый боевик - все стремительно темнело.
  - Во двор... Быстро... Там машина... - выдавил он. Шея не болела - но онемение пугало еще больше. Теплые струйки доползли уже до бедра. Автомат стал слишком тяжелым, и он выпустил его, нагнувшись, чтобы подобрать взамен пистолет. Мир завертелся, и он упал на задницу.
  Тонкие руки обхватили его... и потащили. Он перебирал ногами, но понимал, что это, скорее всего, уже ничего не дает, а лишь мешает. Последнее, что он запомнил - это облачка выхлопа, вырывающиеся из трубы зеленого УАЗа, и два красных огонька, тлеющих на его корме...
  
  
  
  ИСХОД
  
  
  0.
  
  М а к с: Аура! Помоги мне!
  ...
  М а к с: Аура!
  
  
  1.
  
  По некой необъяснимой причине, шум крови в ушах появляется только тогда, когда этой самой крови остается на донышке. И приходить в чувство - все равно что тащить самого себя за волосы с илистого дна мутной реки...
  Все расплывалось, прыгало и плясало гопака. В зубы ему ткнулось что-то твердое. Он прижал его к небу шершавым языком, и твердый квадратик начал таять, став горько-сладким... незабываемый, но тем не менее, давно забытый вкус...
  - Пить, - просипел он, сглотнув.
  В губы тут же ткнулось горлышко пластиковой бутылки. Он набрал полный рот и поперхнулся. Зрение внезапно вернулось.
  Они сидели рядом с ним.
  - Давай еще жуй, - сказал Володан. В руке он держал плитку шоколада. - Помогает в таких случаях...
  - Откуда? - прошелестел он, не отрывая взгляда от Лины. Ее измученное лицо было печально, но она улыбнулась ему. Волосы из светлых стали пепельно-серыми. На ее плечи был наброшен ватник.
  - На задней седушке лежал сухпай. Но ты, конечно, хорош...
  Володан помотал головой и цыкнул зубом.
  - Что они с тобой делали? - спросил он у девушки.
  Она отмахнулась.
  - Какая разница? Теперь все будет хорошо.
  - Они и тебя... ?
  - Нет. Не успели. Я стриптиз танцевала. Просто полные трусы долларов.
  Он слабо улыбнулся и попытался осмотреться. Шея оказалась затянута в жесткий корсет из бинтов. Кровать - единственная - стояла в небольшой комнатке, в которой из мебели был только стул и пустой деревянный ящик, на котором стояло какое-то черное устройство с антенной. С потолка, как груша на веревочке, свисала тусклая лампочка (тюрьма?). За стеной приглушенно фырчал мотор, объясняя появление электричества.
  - Не дрейфь, Капкан, - сказал Володан, отправляя в рот коричневый ломтик. - Мы в секретном месте. Домик на отшибе. Здеся у меня припрятана радиостанция. Я уже отзвонился своим людям, через пару-тройку часов подъедут. Вам не запрещается поехать тоже. Я своих не бросаю.
  - Схожу в туалет, - вздохнула Лина, поднимаясь. Пружины кровати скрипнули. - И умоюсь заодно.
  - А девка-то не простая, - понизив голос, заметил Володан. - Тебя не было не три минуты, Капкан. Десять. Десять! Я прогрел мотор. Ждал до последнего. А она тебя на себе вытащила. Кровищи как на бойне. Слава богу, в бардачке аптечка была, хоть бинтом перетянули. Пошвыряло тебя сзади конечно порядком, пока по полям скакали. Но она тебя держала, как маленького. Видишь, как устала?
  - Вижу, - кивнул он. - Шухер был?
  - Был. Пошпрыхали малость. Я сбил пару кеглей, ворота высадил, а они вслед... Потом сзади вроде фары мелькали, но я гашетку в пол - и пошел по целине. Отстали...
  - Думаешь?
  - Вроде бы. Место тут пустынное, окраина ПГТ. Разве что по следам найдут. Хоть бы снег пошел, что ли...
  Опять появилась Лина. Ее лицо посвежело, но зато теперь обозначились синяки под глазами. Неизвестно, кормили ли ее вообще... Володан предложил ей рафинад и тушенку, но она только покачала головой. Кроме бушлата и микроскопического платьица на ней ничего не было. Удивительно, но она не дрожала - по-видимому, из-за стресса.
  - Так, подруга, - провозгласил Володан. - У меня тут есть одежонка сменная. Давай, прикинь. А я пока перекантуюсь в форме...
  Он сходил в смежное помещение и принес сверток. В нем оказались добротные штаны с подстежкой, две футболки, джемпер с парочкой дырок, проделанных молью, и полуботинки на овчине. Отвернувшись, Лина начала переодеваться прямо в комнате, не стесняясь их. На ее спине красовались несколько кровоподтеков. Несмотря на отпущенную ею шутку, на ней не было даже трусиков.
  Когда она развернулась, оказалось, что все это барахло, на два-три размера больше, чем нужно, ей даже идет.
  - Спасибо, - сказала она, опять садясь на кровать. Володан понимающе ухмыльнулся и, сообщив, что пошел "отлить", исчез.
  Она взяла его пальцы в свои.
  - Не надо было меня тащить, - сказал он совершенно искренне.
  - Надо было.
  - Ну, хоть целы остались...
  - Молчи уж, целый! Честно говоря, я думала, что это конец. Девчонки в клубе рассказывали про рабочий отряд... Там никто не выживает. Звери какие-то, варвары. До меня самой у них руки не дошли, потому что поговаривали, что на меня сам главный глаз положил. В автобусе Света ехала... Высокая такая шатенка, может помнишь? Ее в круг поставили, насиловали четыре часа. У нее кровотечение открылось и... все. Но я ждала, что ты придешь! - заявила она вдруг.
  - Лучше б я сдох... - прокряхтел он.
  Она тихо засмеялась.
  - Лучше я сама тебя прибью, когда ты мне надоешь. Понятно?
  Ее зеленые глаза прищурились, и она неожиданно дернула его за нос. Он улыбнулся.
  
  2.
  
  Через "пару-тройку часов" он, несмотря на женские протесты, смог самостоятельно подняться и выйти на свежий воздух. Молодость брала свое. Печень и селезенка отдавали организму недостающую кровь.
  Давно поднялся рассвет. Далеко впереди серое дейстивельно стало красноватым или ему только показалось? Он обошел "уазик". То, что Володан охарактеризовал как "малость", на самом деле оказалось кузовом, превратившимся в решето. Просто невероятно, что ни одна их этих пуль не достигла цели. Стекла заднего окошка и стоп-сигналов были разбиты. Передок машины тоже был смят. Почуяв запах бензина, он опустился на колени. Пробитый бензобак был пуст. Топливо не сдетонировало. В другое время и в другом месте такая история сошла бы за анекдот.
  Он открыл заднюю дверцу. Чехол дивана стал бурым от крови... Наклонившись, он пошарил на полу в осколках стекла. "Макаров" был там. В обойме сидели четыре тускло-желтых патрона. Засунув пистолет в карман, он осмотрелся.
  Крайний на поселке дом стоял несколько на отшибе и на небольшом подъеме, предоставляя хороший вид на прилегающие пути и остальные постройки. Перед ним расстилалось безлюдное море обветшавших, прохудившихся крыш. Сбоку пристроилась металлическая вышка со спутниковой антенной на ней. Дорога петляла между домов, выходя на небольшой мост, под которым когда-то текла речка. Оттуда, со следующего холма к ним ползла большая черная машина со включенными, несмотря на день, фарами.
  Он повернулся и пошел в дом.
  - "Бобик" сдох, - сообщил он.
  - Ага, - кивнул Володан. Он паковал черный прибор в ящик, на котором тот был установлен ранее. - Теперь хочешь не хочешь - придется с нами ехать.
  Лина вопросительно посмотрела на него. Он едва заметно кивнул. Девочка быстро училась.
  Все вместе они вышли во двор. Взбираясь на горку, мощный мотор гудел на высоких оборотах. Черное лакированное рыло джипа высунулось из-за покосившегося забора. "Ровер". Шикарный конь, если есть, чем его кормить.
  Двигатель остался работать, а значит, еды у хозяев хватало. Из салона вылезли двое с компактными ПП "Клин" через плечо.
  - Володан! - воскликнул водитель. Его лицо со шрамом на подбородке было вытесано глубо, но не лишено мужественности. Одет он был в новенькую "аляску". - Живой, братан! Не чаял я тебя увидеть! Дай посмотрю на тебя, старый!
  Они обнялись. Пассажир справа, хлопнув дверцей, обошел машину. Совсем молодой парень...
  - Времени в обрез, - сказал Батя, оглядываясь на дорогу. - В трех километрах наши только что столкнулись с "зелеными". Обоз разметали под ноль. Говорят, из части танк вывели. Жареным пахнет, Вова. Похоже на то, что эти гондурасы затеяли чистку... Как бы за мной не увязались, там недалеко было.
  На них с Линой никто не обращал внимания. Но расслабиться он не мог. Внутри что-то вибрировало. Будто в спокойный пруд швырнули камень. Концентрические круги смяли скатерть водной глади, превратив людей в фотографии, а воспоминания - в тот самый камень, стремительно тонущий в холодной воде амнезии... Он пытался нырнуть, чтобы найти его - и не мог. Но на всякий случай крепко сжал предплечье девушки левой рукой.
  Парень обернулся к ним. И тогда он вспомнил, где они встречались.
  
  
  3.
  
  Парень вспомнил тоже.
  - Батя! - ошарашенно промямлил он. - Это он!
  Володан с водителем уставились на него.
  - Эй, Сова, - сказал Володан. - Ты о чем? Это ж...
  - Штемп, который колонну Зашитого разбил!
  "Клин" - это удобное оружие. Целиться из него вообще необязательно, хотя кучность очень приличная, как для ствола такой длины. Раньше их использовали МВДшники. Парочка очень быстро, почти одновременно, схватилась за отполированные рукоятки. Это было хорошо отточенное, рефлекторное движение. А он сам был еще слишком слаб для таких скоростных трюков, но зато его рука была в кармане и уже сжимала "Макаров".
  Он застрелил их прямо сквозь ватник.
  Батя упал сразу, парень схватился за горло. Сдавленный кашель сотрясал его грудь, изо рта вырвалось облако алых капель. Он еще что-то хотел сказать, но получилось только булькание. Это были его последние звуки. Из-под кожаных перчаток хлынула кровь, и Сова завалился сначала на колени, потом на бок. В его огромных зрачках застыло что-то невыразимое...
  Это только казалось, что время остановилось. На самом деле, секунда способна вместить куда больше, чем принято считать. Он вынял руку с пистолетом из кармана. Неимоверных усилий ему стоило отвести взгляд от покойников и посмотреть в глаза Володану. Обычно разные, на этот раз они были одинаковы. Как тот, что находился на мертвой половине лица.
  - Ах ты, фраер... - прошептал Володан. Его рука со скоростью бьющего хлыста метнулась за спину.
  Он ждал этого и выстрелил первым. На володановом лбу появилась маленькая черная дырка. Тело упало только спустя секунду. Еще одну огромную, растянутую в бесконечность секунду. К тому времени души в нем уже не было.
  "Убийца!" - прошамкал дед, обнажая беззубые десна в гримасе ненависти. Кровавая тропинка превратилась в шоссе, на обочине которого торчали колья с гниющими человеческими головами. Череда событий была непрерывной и напоминала горную реку; из нее невозможно было выбраться. Если Кто-то и смотрел на все это сверху - Ему было плевать. Все те люди, которые остались умирать там, в клетках гарнизона - ради чего? Он убивал, уже почти ничего не чувствуя. Горы трупов исчезали в прошлом, а он двигался вперед, упорно отталкивая тьму, в поисках... чего? Кто - или что - было его личным забвением, целью и конечной остановкой на дороге, сплетенной из человеческих судеб?
  Он посмотрел на Лину.
  Она сидела на ящике с бесполезной теперь рацией и плакала.
  
  
  4.
  
  Он опустился перед ней. Из-за перевязанной шеи спину приходилось держать все время прямо, как стиральную доску.
  - У меня не оставалось выбора, - сказал он, чтобы сказать хоть что-то. Слова казались неудобными, корявыми, но он проталкивал их через глотку, словно сквозь забитый мусоропровод. - Так вышло. Иначе они бы убили нас. Я не...
  - Какая теперь уже разница? - прервала она. В ее голосе было столько горечи, что на душе у него стало совсем погано. Она вдруг подняла ладонь и погладила его по щеке. - Я все понимаю. Это... это твое прошлое, оно просто догнало тебя. Ты не мог знать. Но все это - это похоже на замкнутый круг, понимаешь? Наши поступки - они возвращаются к нам. Пока мы сами не изменим нашу жизнь, ничего не изменится.
  Он молчал.
  - Давай уедем, - прошептала она. - Забудем все, что было до сегодняшнего дня. Пусть все наши ошибки останутся в прошлом. Уедем, хорошо? На юг, куда угодно. Мне все равно.
  Он кивнул. Она была права.
  - Помнишь, как ты сказал мне, что не можешь и не хочешь обещать?
  - Да.
  - Так вот, пообещай, что больше не бросишь меня.
  - Обещаю, - сказал он. Он ждал ее улыбки - и, хотя это была улыбка сквозь слезы, ему стало намного легче. Он привлек к себе худенькое тело и обнял. Где-то в запахе чужой одежды затерялся е е запах. Он слушал, как бьется ее сердце. Где-то далеко позади сквозь свист ледяного ветра прорезался неясный гул...
  - Максим...
  Он отстранил Лину от себя, держа за плечи... и наткнулся на остекленевший кукольный взгляд. Ему пришлось разворачиваться всем телом, чтобы рана на шее не открылась.
  ...Из-за бугра, по той самой дороге, откуда приехал "Ровер", выползали бурые, крашенные в камуфляж машины. Одна... Две... Три... На БТРе, катившем в авангарде, сидел корректировщик с биноклем. Относивший звуки ветер на секунду стих, и он отчетливо услышал рык моторов.
  Он повернулся обратно. На лице Лины лежала печать обреченности. Он быстро поднялся, подошел к телу Совы, приподнял голову трупа и снял "Клин". У второго автомата отстегнул обойму. Затем заглушил работающий до сих пор мотор, вынял ключи и швырнул их на землю. Времени прятать трупы уже не оставалось.
  - Нет, нет, нет, - повторяла она бескровными губами. Он обхватил ее за талию.
  - Пойдем. Надо идти, Лина.
  - Нет! - крикнула она. - Почему все так? Ну почему?!.. Давай поедем на джипе. Мы быстрее, мы успеем...
  - Лина... Послушай. Помолчи. Поздно. Они видели "Ровер". Мы торчим на горке, как готовые мишени. У нас всего пара минут. Нет времени. Побежали.
  Он тянул ее за собой, и она подчинилась. Бледность разлилась по ее щекам. Они обежали домик вокруг, пролезли в дыру в заборе и начали спускаться по отлогому спуску в сторону поселка. Он пытался не думать, что делать дальше, позволяя работать инстинкту. Затеряться в каменных лабиринтах намного проще, чем прятаться в чистом поле.
  Спуск, бывший когда-то чьим-то огородом, кончился. Они перелезли через гору мерзлого кирпича и оказались в гаражном кооперативе. Железные створки на ржавых петлях все, как один, были закрыты. Они миновали проезд, второй, свернули. Впереди маячила будочка сторожа, рядом с которой валялась погнутая полосатая труба, служившая когда-то шлагбаумом.
  Лина дышала, как загнанный зверь. Сам он усталости не чувствовал, но знал, что она придет потом, когда схлынет адреналин. Он поминутно оглядывался, но ничего не видел.
  - Потерпи, - выдохнул он.
  На въезде в кооператив, припав на голые катки, торчал сгнивший "Урал". Дорога раздваивалась. Справа громоздились какие-то полуразрушенные здания, составленные из больших бетонных блоков. Слева начиналась жилая застройка из частных домов. Он еще раз убедился, что в городе не было ни души. Они свернули налево. "Клин" больно колотил в бок, и он прижимал его локтем. На глаза наползала багровая пелена. Он все-таки еще не был готов к таким кроссам. Лине приходилось еще хуже, судя по ее виду.
  - Не могу... уже, - прохрипела она. Тяжелые мужские ботинки не давали ей двигаться быстро. С каждой секундой она повисала на нем все больше.
  Он свернул вглубь квартала. Там, окруженный маленькими "хрущевками", стоял детский сад. Ажурная ограда из разноцветных труб в некоторых местах завалилась во внутренний двор. Не тратя время на поиск калитки, они перелезли через нее. Входная дверь была распахнута настежь.
  
  
  5.
  
  В ледяной тишине каменного саркофага единственным звуком было их надсадное дыхание. Но самым трудным оказалось не убегать. Труднее всего заставить себя затаить дыхание, зная, что ты - жертва.
  - Посиди здесь, - негромко сказал он, отцепляя ее пальцы от своего рукава.
  - Ты куда? - в ее расширившихся зрачках плескался ужас.
  - Схожу на верхний этаж, осмотрюсь. Отдохни пока.
  - Они ведь не заметили нас, да? Может, они просто ехали мимо.
  Скорее всего, она не видела солдата с биноклем.
  - Может, - согласился он. - Ты отдышись, мне нужно посмотреть, где мы оказались.
  Ее пальцы медленно разжались. Она кивнула.
  Он посмотрел в дальний конец коридора. Центральная лестница, затем классы, кухня, спальня, туалеты... Сняв пистолет-пулемет с плеча, он взлетел на второй этаж. Под ногами валялись детские игрушки, цветные кубики конструктора, миниатюрный тапочек... Он толкнул стволом одну из дверей, как будто боялся, что за ней кто-то может сидеть. Глупости, абсурд. Помещения были пусты и заброшены много лет назад. Он выглянул во все окна. Странно, но стекла были целы почти везде. Их покрывал толстый слой пыли. Между рамами валялись россыпи мумифицированных мух...
  Надежды увидеть "Ровер" из окна не оправдались. Обзор загораживали многоквартирные дома. Он попытался прикинуть возможности. Бандитская машина и три тепленьких трупа рядом были слишком уж красочной картиной, чтобы просто списать ее со счетов. Зная, что из ловушки не выбраться, военные непременно начнут искать. Вот только другое дело, что обшарить весь ПГТ для них непосильная задача, если, конечно, их там не сотня...
  Он развернулся и пошел к двери. И, когда та открылась сама, едва не пальнул в возникшую в проеме фигуру.
  - Лина, ты с ума сошла?! - рявкнул он, приходя в себя. - Тебе было сказано сидеть внизу! Я же тебя чуть не убил только что...
  Ее холодные пальцы легли на его губы. Девушка была бледна.
  - Тихо! Тихо! - прошелестела она. - Мне показалось, что вокруг садика кто-то ходит.
  Он осекся.
  - Где?
  - Не знаю. Вроде бы чей-то голос во дворе!
  - Успокойся, - он приобнял ее, чувствуя дрожь сквозь куртку. - Все будет хорошо.
  - Мне страшно, - пожаловалась она, перейдя на шепот. - Вдруг они зайдут сюда?
  - Все будет нормально. Они нас не найдут. Тут полно мест, где можно спрятаться.
  На всякий случай он подошел к задней лестнице и посмотрел в просвет между пролетами. Никаких посторонних звуков. Голые стены отзывались эхом даже на шаркание подошвой. Он начал медленно спускаться, сделав знак девушке следовать за ним. Их тела обволакивал полумрак... На уровне первого этажа лестница сворачивала и продолжалась еще на один пролет вниз, упираясь в запертые двери, выкрашенные коричневой краской. Возможно, они вели в подвал. При мысли, что придется спускаться в подвал заброшенного здания, его пронизывала дрожь. Все равно стрелять в замок было бы безумием...
  Он вернулся. Лина, похоже, взяла себя в руки. В будущем ей грозило нервное истощение... Он подошел к двери черного хода. По обе стороны от нее возвышались узкие окна, оформленные витражами. Он выглянул наружу. Задний двор представлял собой пустынную игровую площадку, усеянную разноцветными турниками, горками, грибками и прочими атрибутами детских садов прошлого века.
  - Никого, - сказал он.
  - Давай подождем, - попросила она.
  - Мы слишком близко к окраине, - заметил он. - Возможно, лучше было бы углубиться в город...
  Он сделал шаг по направлению к окну. Спустя секунду стекла сверкающей вьюгой взорвались прямо ему в лицо. Лина закричала. Он рефлекторно вздернул руку, защищая самое ценное - глаза. Несколько осколков впились в щеки и подбородок. Следующая очередь прошла уже над головой: они лежали на полу, прилепившись к ледяной батарее.
  - Сиди!!! - приказал он, снимая "Клин" с предохранителя. Снаружи послышались быстрые шаги. Встав на колени, он высунулся из-за подоконника и нажал на спуск. Стрелявший уже забегал на первую ступеньку широкого крыльца. Возможно, он был уверен, что попал в них... Пистолет-пулемет затарахтел, ковыряя пулями бетон и мерзлую землю. Массивная фигура в пятнистом серо-черном камуфляже, взмахнув руками, рухнула навзничь. Ноги остались на ступеньках, он видел только ребристые подошвы...
  - Готов. Пошли, - он толкнул плечом дверь. Он успел сделать только пару шагов - еще один боевик возник на площадке.
  - Блядь...
  Лина, едва показавшаяся в проеме, отпрянула обратно. Разворачиваясь, он поскользнулся. Предназначенные ему пули расщепили дверной косяк. Не вставая, он полоснул очередью по человеку с автоматом. Боец, самозабвенно поливавший от пуза, сдачи явно не ожидал. Он отступил, запнулся о гипсовую скульптурку крокодила, торчавшую из снега и опрокинулся назад. По кирпичному фасаду здания снизу-вверх пролегла кривая дорожка выбоин...
  Он прицелился в упавшего. "Клин" издал щелчок. Проклятая машинка расходовала патроны, как как истребитель реактивное топливо. Чертыхаясь, он полез в карман за полным магазином. Целый и невредимый, солдат встал, поднял автомат. В последнюю секунду он подумал, что ствол, как для автомата, слишком уж длинный... Пришлось снова нырять в черный ход. Длинная очередь доломала дверь и принялась за стену, подняв тучу известковой пыли. Лина сидела под батареей, зажав уши ладонями... Перебежав к другому окну, он выпрямился и открыл огонь прямо сквозь стекло. Тело в камуфляже крутанулось и повисло на желтой "шведской горке". От стрельбы в помещении он совершенно оглох.
  ...Они снова предприняли попытку выбраться наружу. Все крыльцо было усыпано гильзами и стеклянным крошевом... Двор был пуст, но он знал, что на звуки перестрелки сейчас сбежится целое отделение. Происходящее напоминало какой-то нескончаемый черно-белый кошмар. Тяжелый сон, в котором никак не удается оторваться от погони. Ты перебираешь ногами на месте, а земля неспешно ползет под тобой, словно беговая дорожка... Труп на горке висел, перегнувшись через поручень, как полотенце на сушилке. Кровь текла по верхней губе, лбу и тягуче капала в снег... Рядом валялся РПК. Ему пришло в голову, что в последнее время мертвецы составляют ему компанию куда чаще, чем живые.
  - На, - он сунул девушке "Клин", в котором оставалось меньше трети магазина, и подхватил с земли пулемет. Он был тяжел, как сама смерть.
  Они перепрыгнули песочницу.
  Сзади что-то кричали. Он не стал слушать. Время слов давно прошло.
  
  
  
  ВЕРМИЛЬОН
  
  
  0.
  
  М а кс : Подлая, тупая, лживая стерва.
  М а к с: Жаль, что я понял слишком поздно.
  А у р а: Не бойся.
  М а к с: Почему ты не забрала меня с собой с самого начала?! Почему?! Почему?! Почему?!
  
  
  1.
  
  Тяжелое, как свинцовое покрывало, утро медленно превращалось в день. Но светлее не стало. Последний оплот надежды тонул в безмозглой путанице происходящего. Капкан захлопнулся после того, как их загнали в брошенную водонапорную башню на отшибе. Вход был один, выход тоже. Вертикальная лисья нора, в сырой темноте которой трубы на стенах действительно казались кореньями, а горы мусора - кучками звериных экскрементов. И он тоже был бешеной лисой - кусал и рвал загонщиков до последнего. Ему пришлось убить еще двоих, сунувшихся следом. Просто размозжил им головы практически в упор. Второй труп упал в на пороге, мешая закрыть дверь, и он втащил его внутрь, предварительно просунув в щель ствол и дав длинную очередь. Это заставило их залечь, а он успел задвинуть тяжелый засов. За телом покойника волочился широкий кровавый след... Чертовски символично. Он убивал! Все еще убивал! Грехи уже висели на нем, как клещи на бродячей шавке - не было смысла их стряхивать. Выживание затянулось и стало походить на тягомотину в бюрократических инстанциях. Ему слишком долго везло...
  Сейчас он сидел на нижней ступеньке винтовой лестницы, прислушиваясь к звукам снаружи и набивая длиннющий магазин пулемета патронами, извлеченными из автомата последнего убитого им бойца... Лицо было покрыто подсыхающей коркой ч у ж о й крови. Болела голова. Лестница опоясывала гигантский стальной резервуар, покрытый материками коррозии и архипелагами пулевых пробоин. Наверху имелось несколько малюсеньких незастекленных окошек, дававших чуть-чуть основательно разбавленного чернилами света. Не будь они такими миниатюрными и так высоко, их бы успешно забросали гранатами. Сейчас на улице было сравнительно тихо - двигатели заглушили, и только вой ветра в металлических кишках башни был нескончаемым, пущенным по кругу звуковым сопровождением происходящего.
  Они наверняка совещались. "Зеленым" ничего не стоило выломать обшитую листовой сталью дверь, но им надоело терять людей. Они и так потеряли достаточно. Слишком много, чтобы отказаться от задуманного. Так что они просто ждали. На их стороне было время. И холод.
  Он отложил бесполезное оружие в сторону. Подошел к сидящей у стены девушке, сел рядом и прижал к себе. Ее грязные, спутанные волосы закрывали лицо. Она зябко прижалась к нему.
  - Это несправедливо, - сказала она. - Выбор должен быть всегда. Всегда...
  Он промолчал. В кармане лежал "Макаров" с одним-единственным патроном в обойме. Возможно, в этом и состоял выбор? Он закрыл глаза.
  - Макс, я готова умереть, - внезапно сказала она и очень нежно поцеловала его в лоб. Этот поцелуй не на шутку перепугал его. - Сейчас мне хочется, чтобы все кончилось быстро.
  - Прекрати, - он оборвал ее, грубо встряхнув за плечи. Единственное, чего он еще боялся - это сумасшествия. Голова просто раскалывалась от боли. Сквозь глазницы словно продели огромный блестящий рыболовный крючок. Невидимый садист накручивал леску на катушку...
  - Я не...
  - Никто не умрет! - крикнул он. - Слышишь? Не умрет!
  Он дал девушке пощечину, и ее голова мотнулась в сторону. Гигантское сверло упорно долбило его череп, пытаясь добраться до желеобразной массы мозга. Он обхватил виски ладонями и застонал. Знакомый багровый туман расползался вокруг, искажая очертания предметов. Чьи-то руки обхватили его шею...
  - Максим... Максим... Не надо так... У тебя снова кровь...
  Он медленно приходил в себя. Ладони Лины были испачканы красным.
  
  
  2.
  
  Прошел еще час. А может, четверть часа. Он полностью утратил чувство времени. Что чувствует корова, которую везут на бойню в воняющем смертью грузовике?
  За толстой кирпичной стеной что-то происходило. Подъехала машина, лязгнула дверь. Звуки разговора. Он поднялся на ноги, взобрался на самый верх и присел под окошком. И когда услышал знакомый голос - властный и с едва уловимой тенью насмешки - не удивился.
  - Эй там, в башне!
  Раньше ему казалось, что полководцы должны руководить военными действиями из теплых кабинетов. Похоже, военные и впрямь затеяли широкомасштабную акцию. Сам Вихриянов явился подымать боевой дух подчиненных...
  - Капкан, это вы?
  - Я.
  Он выглянул из-за края - мельком, на секунду. В тот же миг рядом с головой ударила в кирпичный свод пуля. Он нырнул обратно.
  - Прекратить огонь! Кто стрелял? - заорал Вихриянов, очень натурально беленясь. Внизу послышался звук удара и чье-то ойкание.
  То, что он успел увидеть, мало радовало: три бронетранспортера, расставленных полукругом, знакомый ему кунг на базе ЗИЛа, и человек пятнадцать народу. Главнокомандующий, кстати, торчал на самом видном месте, в своем фирменном стиле. Либо он расположил где-то неподалеку снайпера, либо думал, что у сидящих в осаде кончились патроны. Зная генерала, первое было намного вероятнее.
  - Приношу свои извинения! - Тон Вихриянова стал прежним.
  - Да не стоит, - буркнул он.
  - Не будь это вы, я бы не стал сюда ехать! Вы крайне любопытный экземпляр.
  - Премного благодарен.
  - Зачем вы убили своего друга?
  Он вздрогнул.
  - Он не был моим другом.
  - И все же?
  - Не оставалось выбора.
  - Выбор всегда есть, - сказал Вихриянов просто, и в этих словах не было издевки.
  - Что вы хотите? - устало спросил он, облокотившись спиной о сырой кирпич. Промокшие бинты на шее превратились в липкую тряпку.
  - Не дурите, Капкан, выходите.
  - А если нет?
  - Ваша тактика мне непонятна. Через полчаса сюда подъедет пушка калибром сто двадцать миллиметров. От башни даже основания не останется.
  - Так зачем вы торгуетесь?
  - Не путайте разумное предложение с грошовой сделкой, - посуровел Вихриянов. - Вы живы лишь потому, что по-прежнему симпатичны мне, несмотря ни на что. Ваша воля и стремление выживать, честно говоря, бьет все разумные пределы. Я готов вам простить все, если хотите сотрудничать.
  От такой наглой лжи у него потемнело в глазах. Он уже собирался заканчивать беседу, но что-то не давало ему этого сделать. Все козыри он использовал давным-давно... Оставалось только брать в долг и блефовать.
  - Со мной девушка, - крикнул он. - Я выйду, если отпустите ее.
  - Нет, - прошептала Лина. Ее пустое лицо внезапно оживилось - на нем читался страх.
  - Предложение сделал я, а не вы, - напомнил Вихриянов.
  - Ну и черт с вами! Она же ни в чем не виновата! Пусть она уйдет, и я выйду... Моя последняя просьба, если угодно.
  - Нет, - повторила Лина умоляюще.
  Пауза была очень короткой.
  - Хорошо, - крикнул Вихриянов. Похоже, ему не улыбалось торчать до ночи на ледяном ветру.
  - Они убьют тебя! - вскрикнула она.
  - Слушай меня: сейчас я открою дверь. Ты выйдешь, покажешь им пустые руки и пойдешь налево, в сторону садика. Держись посередине улицы, чтобы я тебя видел отсюда. Возвращайся к машине. Бензин там есть. Ключи на земле, видела, куда я их бросил?
  - Они тебя убьют. - Две слезы одновременно скатились по грязным щекам, повиснув на подбородке. Никаких сомнений, только констатация факта.
  - Не убьют. Я им нужен. - На секунду он и сам себе поверил. - Ты поедешь на юг. Пока хватит бензина. Когда бензин кончится, пойдешь пешком. Там, на заднем сиденье, еда... Все, что говорили "свободные" - правда. Километров семьсот южнее. Ты справишься. Ищи то место. А я найду там тебя. Позже.
  Она лишь качала головой. Узкие плечи сотрясались от рыданий. Он привлек ее к себе, неловким движением погладил по волосам.
  - Она выходит, генерал! Я жду еще пятнадцать минут.
  - Скорее.
  Они спустились. Он отодвинул засов, держась в тени, чтобы не достали случайной пулей. Ноги подкашивались от усталости. Прощание было скомканным и ненужным. Дневной свет очистил ее лицо. Она посмотрела на него, запоминая. Это было в последний раз.
  
  
  3.
  
  Из глубины башни он смотрел сквозь амбразуру, как она удаляется. Расстояние обманчиво. Чувство безопасности заведомо ложно. Снайперская пуля всегда ставила точку на подобных рассуждениях. Но он смотрел, пока ее спина не скрылась за поворотом. Может быть, он ждал, что она обернется, но она не обернулась... Потом спустился, взял РПК, поднялся снова и вышвырнул его в окно. Присел на ступеньку. Достал "Макаров".
  Девятимиллиметровый патрон каким-то образом стал средоточием начала и конца одновременно. На его латунной поверхности была нарисована красная линия - как финишная черта в конце его собственной жизни. Казнь состоится - в этом уже не приходилось сомневаться. И дорога на эшафот оказалась до безобразия короткой. По крайней мере, на ум не приходило ни единой пафосной строчки, которая могла бы стать эпилогом. Всего один патрон, но даже сейчас у него оставался в ы б о р. Пуле же было безразлично - она практически всегда меняла себя на жизнь. Не важно, чью. Черный глазок дульного отверстия хранил молчание...
  Он мыслил холодно и трезво - как никогда до этого.
  Оттянул затвор, передвинул предохранитель. Встал. Отодвинул ржавый засов. Пряча руки в карманах, вышел. Ребристая рукоятка идеально лежала в ладони. Яркий свет ударил в глаза, заставляя щуриться. Зрачки шевельнулись в поисках цели. Ряды оловянных солдатиков, как рота дурацкого караула... Из багрового океана выплыло улыбающееся лицо Вихриянова.
  - Как я рад, - проворковал генерал. - Как я рад, что мы с вами нашли общий язык!
  - И я рад, - ответил он.
  И вышиб генералу мозги.
  
   ноябрь 2004 - август 2010
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"