Гейне Генрих. Полное собрание стихотворений

-- ГЕНРИХ ГЕЙНЕ

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СТИХОТВОРЕНИЙ

1812-1819

-- ПОЭТИЧЕСКАЯ КАРТИНКА

Дюссельдорф 1812

Друг, здесь сидит и считает

Папа приданое дочки своей.

Весело брось то, что терзает

Из души и сердца скорей.

Краса её услаждать должна:

Она так прекрасна и так честна!

Прелесть её приданого лучше,

Поэтому, папа себя не мучай.

-- (КЛАМЕРУ ШМИДТУ.)

На несчастье и счастье есть у Вас власть,

Ваш Бог отдаёт Вам счастья приказы.

И мать и отец, благородные души,

Радуются Вашему прекрасному дню.

Дюссельдорф, 6 февраля 1813.

ВЮННЕРБЕГИАДА В ДВУХ ПЕСНЯХ

1813

Дай, мне знать, благая Муза,

Как воспеть мне здесь придётся

Круглого, как шар, свинёнка,

Виннебергом он зовётся.

На Изерлонские луга

Брошен он пастись привольно,

В той кормушке многих можно

Прокормить вполне свободно.

Ежедневно среди братьев

Кувыркается в навозе,

Прыгая на задних лапках,

Что вполне в его природе.

-- И с весёлым счастьем мама

-- За сыночком наблюдает,

Как полнеют его щёки,

И как брюшко, набухает.

Папа слушает с восторгом

Первые "и-и" сыночка,

И в отцовском гордом сердце

Хрюканье звенит звоночком.

Но неужели должен вянуть

Свинства цвет в навозной куче,

Без посмертной славы сгинет

Отпрыск рода тот могучий?

Кем сынок их в жизни станет? -

Размышляли папа с мамой,

Долго спорили они

Кулаками и словами.

Муж сказал: "моя щетинка,

Старая моя ты кляча,

Я клянусь, мой сын попёнком

Будет, и никак иначе.

Я туда пошлю болвана,

Где красивый Дюссель вьётся,

В Рейн впадает. Там сыночек

Богословием займётся.

Там живёт мой друг Астговер:

Кофе и печеньем тоже

Я снабжал его лукаво;

Сыну он теперь поможет.

И там могучий есть наставник,

Он бичом своим стегает

Всех адептов боязливых,

Жизнь духовную меняет.

Сына своего отдам я

Этим людям в обученье.

Строгость их, его заставит

Достичь утробы измененья".

Так муж жене внушал упорно

И гладил лапками умильно.

Она его так обнимала,

Что в животе бурлило сильно.

Насторожите уши, Музы,

До блеска мы оттёрли свина,

Он плещется теперь в канаве,

Кричит и хрюкает так сильно.

И маленький один цирюльник

Завьёт щетинку под ребёнка.

Амбар душистою помадой,

Тогда запахнет очень тонко.

И комплименты расточая,

Спеша, портной присеменил,

Принёс сюртук старонемецкий,

Такой Арминиус носил.

И под приготовленья эти,

С небес внезапно ночь слетает,

Пастух рожком зовёт к покою,

И каждый в стойло заползает.

ПЕСНЯ ВТОРАЯ

Храпя, лежал прислужник Трёффель,

Пока не рухнул день с небес.

Едва-едва глаза продравши,

Он со своей постели слез.

И во дворе при полном сборе

Находит он своих друзей;

Прощаясь с юным господином,

Они толкаются сильней.

Задумался отец серьёзный,

Как бы блошиный слыша зуд,

И мать коленями в навозе

Молилась за сыночка тут.

И скотница рыдает громко,

Её любимый покидал...

Обняв толстенными ногами,

Её любви он обучал.

"Прощай же",- хрюкают все братья,

"Прощай", - мяучит также кот,

Осёл и то вздыхает нежно,

Его в объятия берёт.

И даже курицы кудахчут...

И лишь козёл один молчит,

При этом с тайною усмешкой

Он на соперника глядит.

И грустно средь друзей любимых

Стоял свинёнок бедный мой,

Задок отвис, блестели глазки

Скупой прощальною слезой.

И встал тут мужественный Трёффель:

"Что значит женский плач?",- сказал:

"Когда бык благородный плачет,

Его мужчиной я считал"

"Всё прекрати скорее, Трёффель,

В телегу сунь сынка скорей",-

Отец сказал: "уже в упряжке

Давно четвёрка лошадей".

Телега быстро загрузилась

И двинулась всё веселее

Через поля и через горы

До Дюссельдорфского лицея.

ФРАНЦУ фон Ц.

1816.

Меня на север ведёт золотая звезда.

Брат мой! Помни меня всегда,

И будь верен поэзии вечно,

Не оставь невесту свою беспечно.

И в груди пуще клада храни золотого

Прекрасное, гордое немецкое слово.

На северном пляже нашей страны

Прислушайся к звукам с той стороны.

И слушай, как что-то вдали звенит

Над приливом праздничным гордо парит.

Радуйся, это летит над водой,

Песня певца, что так дружен с тобой.

И сладкой игрой на лире своей

Пришли мне много сладких вестей

О том, как живёшь ты, мой милый поэт,

Как мои любимые, дай ответ.

И как живётся прекрасной Маид,

О ней память сердце моё хранит.

Она в сердце жар вселяла всечасно,

Цветущего Рейна роза прекрасная!

Подай мне также о Родине весть:

Любовь ещё в Германии есть?

И жив ли ещё старый Бог в стране,

И сумел победить кто-то зло вполне?

И как твоя сладкая песня поёт,

На ту сторону сладкую весть несёт

Над седыми волнами к пляжу далёкому,

И радость в сердце вселяет глубокую.

ГЕРМАНИЯ.

1816

Немецкую славу хочу я воспеть!

Слушайте песни моей переливы!

Рвётся душа в небо взлететь,

Мне не сдержать сердца порывы.

В книге времён, что лежит предо мной

Сказано всё, что дарила судьба.

И жизнь насквозь взгляд пронзает мой,

Я вижу: со злом происходит борьба.

Пришёл из французской страны далёкой

Однажды ад, хитро и проворно;

Принёс в Германию стыд глубокий,

Покрыл нашу землю позором чёрным.

Отнял добродетель нашу и веру,

Украл блаженство небесное наше,

Мы горе испили полною мерой,

И греха переполнилась чаша.

Солнце упало в туманное море,

Светить на немецкий позор не хотела,

И только звучанье скорбного горя

Среди немецких дубов шелестело.

Но солнце опять на небе сияет,

И радость снова в душе царит,

Мстителей наша земля встречает,

Они стыд и горе хотят искупить.

И закачались все алтари обмана

И рушатся дружно в пропасть ужасную,

И немцев сердца так благодарны,

Наше кредо - свобода прекрасная...

Что-то в горах высоко пылает.

Что значит это буйное пламя?

Это чистая мощь Отчизны играет,

То картина Родины перед нами.

И выплывая из южной ночи,

Встаёт Германия, невредима,

Прекрасный образ выбраться хочет

Из ещё не уплывшего чёрного дыма.

На старых стволах вековых дубов

Прекрасно побеги нового всходят,

Здесь места нет для чужих цветов,

Они, старой шишке кивая, уходят.

Придёт назад все, что прекрасно,

И всё хорошее возвратится.

И немец, благочестиво и ясно,

Снова счастьем своим насладится.

Добродетель старая и старые нравы,

Героев мужества снова с нами.

Внуки Германна битв не боятся кровавых,

Немецкая юность машет мечами.

Голуби никогда не рождают героев,

Потомки Германна породы львиной,

Но любовь и веры святой устои

С силой связаны цепью единой.

Понять христианское мягкое слово

Учили немцев страданья и муки,

Но дети немецкой земли готовы

Протянуть к человечности свои руки.

Мечтал поэт, чтоб любовь возвратилась,

Не даёт ему эта дума покоя,

Чтоб любовь благая в душе поселилась

Немецкого мужественного героя.

Он пришёл из самого пекла войны,

Из французской земли, из битвы кровавой,

Все, кто клятву нарушил, погибнуть должны,

Он хотел отомстить по военному праву.

Но дома женщины мягкой рукой

Обмыли его кровавые раны,

Герою Отчизны дали покой,

И эта любовь не казалась странной.

Торжественно немецкие жёны идут

В чёрных одеждах, красою блистая,

Пояса из бриллиантов светятся тут,

Тела прекрасные обвивая.

Но как ни чудесны уборы эти,

Я тогда в них больше влюбляюсь,

Когда прекраснее всех на свете,

У кровати бойца стоят, склоняясь.

Как ангелы неба, подносят героям

Последний глоток, разбавляя слезами.

И те умирают в счастливом покое,

Благодарно им, улыбаясь глазами.

Сладко очень найти свою смерть

В бою за счастье Отчизны единственной,

Но в женских объятиях умереть -

Это и есть Божий рай воистину.

Сыновья несчастные Франции бедной,

Судьба не была к вам благосклонна,

Она красоту свою дарит победно

Людям тем, что платить способны.

Немецкие жёны, немецкие жёны,

Какой маг нашёл для вас это слово?

Немецкие жёны, немецкие жёны

Цвести, как можно, дольше готовы.

Как Луиза, дщери земли немецкой,

И, как Фридрих, все её сыновья!

Слушай, Луиза в могиле тесной,

Как расцветает наша Земля.

ПРИВЕТ ЛЮБВИ.

1816

Ты так чиста и так прекрасна,

Так холодна и так бесстрастна,

И словно тихий день ненастный,

Плачет твой слуга несчастный.

И льют глаза твои всечасно

Лунный свет вокруг неясный,

И от румянца щёк опасно

Всё вокруг отливает красным.

Сверкают жемчугами согласно

Ряд зубок белизною страстно.

Но два холма, что тянут властно,

Для сердец всего опасней.

Любовь святая ежечасно

В грудь мою проникает властно,

Смотрю на тебя, понимая ясно,

Ты холодна и так прекрасна.

СТРАСТНОЕ ЖЕЛАНИЕ.

1816

Каждый парень с девчонкой своей

Проходит сквозь ряд лип зелёных,

Но я брожу в тишине аллей,

На одиночество обречённый.

В глазах моих мрак, и сердце задето,

Другие любовью своей наслаждаются.

Есть у меня любимая где-то,

Но вдали она обретается.

Боль, что грызла меня целый год,

Долго я не смогу нести;

Собираю пожитки и - вперёд,

В мир большой теперь идти.

Много часов я бреду и бреду...

И вот, наконец, город большой:

Он блистает в устье реки на виду,

Три смелые башни передо мной.

Любовной грусти пора исчезать,

Ждёт меня радость моя,

За ручку с милой теперь гулять

Под зелёными липами буду я.

БЕЛЫЙ ЦВЕТОК.

1816

В отцовском саду потаённо стоит

Один цветок, печальный и бледный.

Уходит зима, и весна шумит,

А он остаётся таким же, бедным.

И выглядит он страдая,

Словно невеста больная.

И тихо цветок обратился ко мне:

Сорви меня, братец, любя.

И я ответил ему в тишине:

Никогда не сорву тебя.

Упорно ищу я и рьяно

Цветок цвета багряного.

И белый цветок отвечает мне:

Напрасно ты душу тревожишь,

Ищи хоть в этой, хоть в той стороне,

До смерти найти не сможешь.

Но если сорву тебя,

Как ты, заболею я.

Шелестел всё цветочек белый...

Что ж, сорвать его видно придётся.

Вдруг в глазах у меня посветлело,

Кровь из сердца больше не льётся.

И ангельской радости милость

В грудь раненую просочилась.

***

В часы, когда сердце полнится чудно,

И волшебству из груди излиться нетрудно,

Я быстро хватаю перо, и, готово:

Рисую картины волшебные словом.

1816

***

Когда на кладбище я пришёл,

Многих видных людей там нашёл.

У могилы Клопштока они стояли

И цветами могилу его украшали,

Улыбались друг другу прелестно,

Потому что сделано всё чудесно.

Я же тихо стоял у места святого,

Молча, не говоря ни слова.

А душа пребывала в пределе, том,

Где святой поэт спит вечным сном.

ДВЕ ПЕСНИ О ЛЮБИМОЙ.

1817

(ЧУДЕСНАЯ МАИД)

СОН.

Ужасный сон, что видел я,

Развлёк и испугал меня.

Картина та пред глазами парит,

А сердце дико и больно щемит.

То был прекрасный, дивный сад,

И там бродить я был очень рад.

Глаза чудесных цветов смотрели,

Словно радость дать мне хотели.

И напели птички тут в тишине

Много любовных мелодий мне.

Солнце золотом отливало,

В пёстрых цветах ярко сверкало.

Источали травы густой аромат,

И ветерок обвевал тот сад.

И всё блестело и смеялось,

Великолепным мне всё казалось.

И в этой пёстрой цветочной стране

Фонтан из мрамора привиделся мне.

Смотрю, прекраснейшая Маид

Белое платье в воде теребит.

Щёчки сладкие, глазки нежные,

Белокурой святой изображение.

Я на неё гляжу и гляжу,

Чужой и знакомой её нахожу.

Маид, прекрасная, так спешит,

Очень странная песня звенит:

"Лейся, вода, на светлое дно,

Чище стирай моё полотно".

Я прошептал, приблизившись к ней:

О, скажи мне, Маид, скорей!

Чистое воплощенье мечты,

Чьё белое платье стираешь ты?

Стираю твой саван, быстро сказала,

Будь готов. Времени мало.

Едва промолвила, и мгновенно

Картину смыло, как будто пеной.

И стоял я опять зачарованно

В диком лесу заколдованном.

Деревья высоко тянутся в небо,

Я думал и думал: здесь я не был.

И глухое эхо я слышу вдали:

То топоры песнь завели.

Через кусты и чащу спешу,

На пустую поляну я выхожу.

Дуб большой посреди поляны

Стоит. И тут же, как ни странно,

Моя девушка в усердии большом

Рубит этот дуб топором.

Удар на удар без перерыва,

И песню мурлычет, рубя торопливо:

"Взлетай, топор, чтоб железо блестело,

Дубовый шкаф мастерю я умело".

Я прошептал, приблизившись к ней:

О, прекрасная дева, скажи скорей,

Чудесное воплощение мечты,

Кому мастеришь шкаф дубовый ты?

Маид, прекрасная, быстро сказала:

Твой гроб мастерю я, времени мало.

Едва промолвила, и, мгновенно

Смыло картину, как будто пеной.

Оказался я в голом пространстве вдруг:

Холодная, бледная пустошь вокруг.

Не зная, как это случилось со мной,

Тайно в пустыне дрожал ледяной.

И только прошёл по пустыне немного,

Полоску белую увидел далёко.

В ту сторону поспешил я пойти,

Смотри! Маид удалось найти!

Маид, прекрасная, тут стояла,

Глубокую яму лопатой копала.

Взглянул я: это было опасно,

Она стоит, хороша и ужасна.

Маид, прекрасная, так спешит,

Очень странная песня звенит:

"Лопата, острая и широкая,

Яму копай большую, глубокую".

Я прошептал, приблизившись к ней:

О, Маид, сладкая, скажи скорей,

Чудесное воплощенье мечты,

Кому яму копаешь ты?

Быстро она проговорила:

Чу! я копаю тебе могилу.

И как только это сказала она,

Разверзлась могила, темна, холодна.

И только в могилу глянул я,

Холодный озноб прошёл чрез меня.

Я рухнул в тёмную ночь могилы,

Проснуться едва мне хватило силы.

ПОСВЯЩЕНИЕ.

Одиноко в лесной часовне,

Перед образом девы небесной

Благочестивый и бледный мальчик

Ниц на полу распростёрся.

О, Мадонна! Оставь меня вечно

На коленях в этом пределе.

Не гони меня в мир широкий,

Где холодно так и греховно.

О, Мадонна! Лучезарно сияют

На голове твоей локоны,

И улыбка сладкая на губах,

Словно священные розы.

О, Мадонна! Твои глаза,

Как звёздный свет мне сияют

И лодочку моей жизни

К небу ведут надёжно.

О, Мадонна! Перенёс я трудно

Твои проверки жестокой болью.

Но есть любовь во мне доверяющая

Слепо жару в тебе пылающему.

О, Мадонна! Послушай, сегодня

Твоя милость щедра и чудесна.

Подари мне знак благосклонности,

Только тихий знак благосклонности.

Но тут ужасное чудо случилось,

Лесная часовня, как провалилась.

Мальчик не знал, что с нею стало,

Исчезло всё, что его окружало.

В роскошном зале стоял изумлённо,

Без сияния там сидела Мадонна.

В Маид любимую оборотилась,

И детской радостью вся светилась.

И смотри! От кудрявой головки

Светлый локон отрезала ловко

И сказала мальчику тоном небесным:

Нет на Земле награды чудесней.

Ты, кто пишет посвящение это,

Ты не видел, в небе огонь полыхает?

Эту игру прекрасную цвета

Люди радугой называют.

Ангелы тихо с высей небесных,

Шелестя крылами, спустились,

Гармоничными звуками песен чудесных

Вмиг Вселенная огласилась.

Стало мальчику очень ясно

Что желание тянет его беспечно

Вперёд, туда, где так прекрасно,

И где мирт расцветает вечно.

НАУКА

1816

Говорила ей мать в ночи:

Опасайся огня свечи.

Но, что бы матушка ни сказала,

Пчёлке и горя мало.

Прямо на свет летит,

Кружится и жужжит,

И не слышит, взлетая ввысь:

"Пчёлка, пчёлка, вернись!"

Буйная кровь, звеня,

Гонит в пучину огня.

Пламя то вверх, то вниз:

"Пчелка, пчёлка, вернись!"

Мерцая, кроваво-красным,

Смерть пламя дарит ужасную...

"Девушек, пылких очень,

Берегись, сыночек, сыночек!"

(ОЖИДАНИЕ.)

1816

Утром мысль лелею одну:

Любимая будет сегодня?

Жалуюсь, отходя ко сну:

Она не придёт сегодня.

Бессонною ночью лежим

С горем моим вдвоём,

В полудрёме, мечтая с ним,

Что всё изменится днём.

(СВАДЬБА)

цикл: Картины сновидений.

1816

Что гонит по жилам буйную кровь?

Что в сердце моём запылало вновь?

Моя кровь кипит и пеной встаёт,

И яростно пламя сердце грызёт

Кровь кипит и встаёт волной,

Потому что видел я сон плохой.

Пришёл сын ночи мрачный за мной

И куда-то, пыхтя, увёл за собой.

И привёл он меня в сияющий дом,

Где звуки арфы звучали кругом,

Горели факелы, свечи сверкали,

Я вмиг оказался в огромном зале.

Там весёлая свадьба шла,

Гости радовались у стола.

Счастливую пару увидел я:

О, горе! Невеста - любовь моя!

Спокойно милая стояла притом,

Чужой мужчина был женихом.

И, словно приклеенный к месту,

Я стоял за стулом невесты.

Шумела музыка, - я тихо стоял,

Радостный шум меня омрачал.

Невеста застыла в счастливой муке,

Жених очень нежно жал ей руки.

Жених вином наполнил бокал,

Немного отпил и ей передал;

Она благодарно ему улыбалась:

О, горе! Кровь моя там плескалась!

Красивое яблоко невеста взяла

И жениху его отдала.

И когда он в яблоко нож воткнул,

О, боль! В моём сердце его повернул!

Они строили глазки долго и томно,

Обнял невесту жених спокойно,

Целовал её в румяные щёки:

О, боль! Смерть меня целовала жестоко!

Свинец язык мой и рот сковал.

Смутясь, ни словечка я не сказал.

Танцевальная музыка заиграла,

Впереди неслась счастливая пара.

Мертво и немо стоял я в зале;

Вокруг меня танцоры порхали.

Что-то тихо толкует жених всё смелее,

Она не сердится, но краснеет.

ДОН РАМИРО.

1816

"Донна Клара! Донна Клара,

Год тебя любил я яро -

Меня на гибель и страданья

Ты обрекла без состраданья.

Донна Клара! Донна Клара!

Жизнь в подарок нам даётся,

Но так холодно в том месте,

Что могилою зовётся!

Радуйся же, донна Клара!

У алтаря тебя Фернандо

Завтра назовёт супругой

Пригласишь меня на свадьбу?"

"Дон Рамиро! Дон Рамиро!

Разят твои слова сильнее,

Чем приговор холодных звёзд,

Что над нами так смеются.

Дон Рамиро! Дон Рамиро!

Брось уныние глухое,

Девушек на свете много,

Нас же Бог развёл с тобою.

Мужеством своим великим

Победил ты много мавров.

Победи теперь себя ты,

Завтра приходи на свадьбу".

"Донна Клара! Донна Клара!

Обещаю, я приду,

Танцевать с тобою буду,

Обещаю: я прибуду.

"Доброй ночи!" - всё затихло,

Рамиро горестно вздыхает,

Постояв в окаменении,

В темноте вдруг исчезает.

После длительной борьбы

Уступает ночь рассвету,

Как один цветочный сад

Расстилается Толедо.

Роскошные дворцы и зданья

Сверкают радостно на солнце,

Купола церквей высоких,

Словно золотом покрыты.

Колокола весёлым звоном

Роем пчёл гудят призывно

И несётся в небо пение

Божьих домов благочестивых.

Но смотрите, там, смотрите!

Прямо из рыночной капеллы

Толпа наружу так и рвётся,

Волнуется пёстрое море.

Разукрашены рыцари, дамы,

Сияет празднично челядь,

В церкви орган играет,

Колокола бьют святые.

Расступилась с глубоким почтением

Середина толпы народной.

И ступает блестящая пара,

Донна Клара и дон Фернандо.

Текут народные волны,

До дворца жениха, колыхаясь,

Начинается свадебный пир

По обычаем предков, роскошный.

Игры рыцарей, праздничный стол,

С ликованьем сменяют друг друга,

Протекают быстро часы,

И вот уже ночь опустилась.

Приготовившись к танцам весёлым

Гости, собрались в зале.

В лучах света искрятся

Их пёстрые одеяния.

Сидят на высоком помосте

Жених с прекрасной невестой.

Дон Фернандо и донна Клара

Говорят друг другу сладкие речи.

Проносятся мимо них в зале

Нарядные волны людские,

Дробь выбивают литавры,

Громко гремят барабаны.

"Почему, о, прекрасная дама,

Взгляды твои блуждают

По закоулкам зала?" -

Рыцарь спросил удивлённо.

"Не видишь ты, дон Фернандо,

Человек в плаще стоит чёрном?"

Улыбается рыцарь любезно:

"Но в углу только тень видна".

Тень в плаще приблизилась всё же,

И это был дон Рамиро.

Донна Клара его узнала,

Поздоровавшись с ним смущённо.

Но начались уже танцы,

Старательно кружатся пары

В буйном вальсе по кругу,

Так, что пол трещит и трясётся.

"Я охотно пройдусь с тобой в танце, -

Говорит она дону Рамиро,-

"Но в угольно-чёрной одежде

Ты сюда приходить не должен".

Пронзительно смотрят очи

На прекраснейшую невесту,

И обняв её, мрачно ответил:

"Ты сказала, придти я был должен".

В танцевальной той суматохе

Кружатся оба танцора,

Дробь выбивают литавры,

Громко гремят барабаны.

"Что так бледны твои щёки?"-

Дрожа, донна Клара шепнула, -

"Ты сказала, придти я был должен", -

Глухо голос Рамиро раздался.

А в зале мерцают свечи,

Освещая скопленье народа,

Дробь выбивают литавры,

Громко гремят барабаны.

"Холодны, как лёд, твои руки",-

Шепчет Клара, дрожа от озноба.

"Ты сказала, придти я был должен", -

И гонит их в водовороте.

"Оставь, оставь меня, дон Рамиро,

Ты дыханием смерти дышишь!"

Но ответ тёмен всё также:

"Ты сказала, придти я был должен".

Плавится земля и дымится,

Скрипки задорно играют,

И как волшебством единым,

Всё, что есть, кружится в зале.

"Оставь, оставь меня, дон Рамиро",-

Стонет жалобно донна Клара.

Но дон Рамиро ей возражает:

"Ты сказала, придти я был должен".

"Так уйди же во Имя Божье"

Вскричала тут донна Клара.

И едва он это сказала,

Сгинул тотчас же дон Рамиро.

Смерти в лицо холодной,

Не дыша, смотрит невеста,

Черноты паутина могильной

Её в обморок прямо кидает.

Туман, наконец, развеялся,

Дрогнули Клары ресницы,

Но потрясение снова желает,

Чтоб глаза она тут же закрыла.

Но когда начинался танец,

Она с места и не вставала,

С женихом сидела, как прежде...

Рыцарь нежно её вопрошает:

"Отчего так бледны твои щёки,

Словно ночь глаза потемнели?"

"Где Рамиро?" - она заикнулась,

Язык ужасом был захвачен.

Лицо складками вдруг покрылось,

Лоб, наморщив, он ей ответил:

Госпожа, то плохие вести,

Ныне в полдень почил дон Рамиро.

НЕТЕРПЕНИЕ.

1817

Туда и сюда меня что-то гонит!

Через сколько часов увижу я ту

Девы прекраснейшей красоту?

Сердце тяжко стучит и стонет.

Но часы ужасно ленивый народ,

Вяло тащатся по дороге,

Крадутся они, зевая немного.

Спешите, бегите скорее вперёд.

За горло хватает спешка меня,

Но Оры без всякого сострадания

Поклялись замучить меня ожиданием,

И насмешку коварную слышу я.

(Гольцмейер)?

1817

Милая, рука пусть на сердце лежит.

Ты слышишь: в каморке кто-то стучит?

Там плотник ютится, злой и дурной,

Гроб мастерит он усердно мой.

Ночью и днём молотком бьёт он,

Загоняет меня он в смертный сон.

Ах, этот Мастер торопится очень,

И боюсь, я скоро закрою очи.

(КАРЛУ фон У.)

(в памятную книгу)

1819

Сначала хотел я в уныние впасть:

Ведь верил я, что нет здесь обмана,

И я перенёс эту напасть.

Но как сумел? Самому мне странно.

ПРОЩАНИЕ.

1819

Прощай, прекрасный город горя,

Пристанище моих страданий,

Могила моего покоя,

Настало время расставанья.

Прощай и ты, предел родной,

Где видел я её впервые,

Там, где бродил за ней порой...

Прощайте вы, места святые!

Ах, если б видеть не случилось

Владычицу мужских сердец,

Так никогда б не получилось.

Столь жалок не был бы конец.

Нет, никогда я не пытался

Разжалобить жестокой сердце,

Я не молил, а лишь старался

Дыханием её согреться.

От горя никуда не деться,

Горьки обидные слова,

Болит израненное сердце,

Полна безумьем голова.

Свой страннический посох вяло

Влачу печально и уныло,

Пока я головой усталой

Не лягу в тёмную могилу.

ОТЪЕЗД.

1819

Жди меня, жди, буйное море,

Сейчас я следую в гавань скорей:

С двумя девами вынужден попрощаться:

С Европой, а также и с Ней.

Кровавые слёзы льются из глаз,

Ими всё вокруг орошу,

И этой своей кровью горячей

Мою боль я опишу.

Ах, почему ты сегодня боишься

Видеть кровь, что льётся рекою?

Уж долгие годы с окровавленным сердцем,

Бледен, стою пред тобою.

Знаешь, это старые песни

Об искусителе- змее в раю;

Яблоком, этим недобрым подарком

Предку беду принесла в том краю.

Яблоки беды несли для всех:

Принесла Эрида пламя для Трои,

Ева с яблоком подарила смерть,

Ты принесла и то, и другое.

1819-1822

ПЕВИЦЕ

Когда она пела старые песни.

1819

Я думаю, было, что-то волшебное,

Когда её взгляд вдруг увидел мой.

Звуки песен так любовно звучали,

Так сладко в сердце моё проникали,

Так обильно щёки мои орошали,

И не знал я, что случилось со мной.

Мне казалось, будто я вижу во сне

То время, когда был я ребёнком,

Сидел при свете лампочки бледной,

В комнатке матери благословенной,

В сказки душой погружаясь блаженно...

А ветер в ночи завывал так громко.

Начали сказки вдруг оживать:

Всадники встают из могилы древней,

При Ронцевалле бой закипает,

Рыцарь Роланд туда поспешает,

Его много витязей сопровождает

И негодяй Ганелон, к сожалению.

Из-за него Роланд плохим спит сном,

И дышит едва, кровью залит весь.

И в свой знаменитый охотничий рог

Едва к губам поднести он смог,

Карл Великий услышал, хоть был он далёк.

Умер герой. И сон мой исчез.

Громкий и беспорядочный шум

Положил конец зачарованным снам.

Отзвучали звуки старинной легенды,

Бурей звенели аплодисменты;

Люди "браво" кричали несметно,

И певица низко кланялась нам.

ГРЕНАДЁРЫ

1819

Во Францию два гренадёра

Шли из русского плена сурового;

Дойдя до немецкой земли,

Горько повесили головы.

Там звучали легенды ужасные,

И каждый был поражён:

Франция пала прекрасная,

И сам император пленён.

От этих вестей невольно

Рыдали два ветерана.

Один сказал: как мне больно,

Горит моя старая рана.

Другой сказал: песня окончена,

Умереть мне хотелось бы тут.

Но дома ребёнок и женщина,

Они без меня пропадут.

Но, какое до них мне дело,

Даже, если их голод силён,

Гаснет всё, что в душе горело:

Мой император пленён!

Прошу я тебя, как брата,

Коль мне смерть здесь дана судьбой,

Домой моё тело обратно

Привези непременно с собой.

С красной лентой орден почётный

Ты положи мне на грудь.

Пусть руки не будут свободны,

Ружьё и шпагу мою не забудь.

Так хочу я всё слушать чутко

И в могиле своей дожидаться,

Пока не взревут пушки жутко,

И ржущие кони промчатся.

И когда император с отвагой

Над могилой моей пролетит,

Выйду я. Моя верная шпага

Императора защитит.

***

(Тебе эту книгу рекомендую:

Читай, если в сомненьях блуждаешь.

Если поймёшь в ней строку-другую,

То чёрт тебя заберёт, ты знаешь).

ГЕРМАНИЯ.

Фрагмент

1819

Мечтай, безумия сын всегда,

Пока сердце в груди твоей бьётся.

Но портрет мечты твоей никогда

В жизни найти тебе не придётся.

Когда-то стоял я прекрасной порой

Над Рейном на высокой вершине:

Лежала Германия вся предо мной,

В солнечном свете цветущая ныне.

Рейнские волны внизу бормотали

Волшебных мелодий дикие звуки,

И в сердце жажду возмездья вливали,

И сладкую дрожь в отважные руки.

Теперь же слышу я в пенье волн

Много разных других мелодий.

Народец-карлик иллюзий был полн.

Они исчезли. Нет их больше в природе.

Теперь смотрю я с горы моей,

На немецкую землю, где Рейн струится:

Народец-карлик ползёт по ней

И к колоссальной могиле стремится.

Ищу я теперь мир золотой,

Что кровью немецкой был завоёван,

И вижу кусок я цепи большой,

В неё немецкий народ закован.

Теперь называют тех дураками,

Что в битве не были осторожны,

Дрались смело грудь в грудь с врагами,

Жертвуя всем, чем только можно.

О, бесчестие! Бедствуют те,

Кто нашей отчизне вернул надежду,

Их шрамы в своей святой красоте

Прикрыли нищенскую одежду.

Сыночки мамины в шелка наряжены,

И солью народа названы нами,

Негодяи все почтеньем уважены,

Наёмники мнят себя господами.

Карикатурой на предков смешной

В немецкой одежде народ выступает,

И время былое той стариной

Очень болезненно напоминает.

Где добродетель и старые нравы,

Что рука об руку выступали;

Где юность, что чтила старость по праву,

И робко внимая, пред нею стояла!

Где юноши те, что, вздыхая модно,

Своим девушкам ни разу не лгали;

И тиранчик, не врущий всем принародно,

В немецкой земле найдётся едва ли.

Крепкое рукопожатье, где ты?

Было ты крепче, чем акт и присяга.

И воин, в железные латы одетый,

В сердце верность вассала носил с отвагой.

На наших ухоженных клумбах садовых

Тысячи цветов произрастают,

Наслаждаться лаской земли готовы,

Мягко в солнечном свете играют.

Но наипрекраснейшие между всеми

Цветы никогда не цветут в садах

Они в былое, старое время

Вырастали там, высоко в горах.

Мужи в рукавицах железных

На горной скале холодной

Для цветов были много полезней

Гостиных нынешних благородных.

В крепость, издали видную,

Не поднимется путник усталый;

Там холодно, до обидного,

Тёплых комнат совсем не стало.

Страж не трубит в рог перед башней,

Не опускается мост подъёмный.

Хозяин и страж - это день вчерашний,

Спят давно в могиле холодной.

Покоятся также в гробницах тёмных

Жёны гордые нежно любимые.

И гробницы эти, кладу подобные,

Так же надёжно народом хранимые.

Могилы вздрагивают от дуновения,

Как от дыханья певцов вдохновенных.

Гробницы - пристанища отдохновения

Возлюбленных благословенных.

Должен нынешних девушек я похвалить:

Подобно маю, они расцветают:

Вышивая, танцуя, учатся жить,

О рисовании не забывая.

Поют такие сладкие песни

О старой любви, а также о верности,

Сказочней одна другой, и чудесней,

Но сомневаются тайно в их достоверности.

Знали когда-то матери наши

Со всей наивностью и простотой,

Что самый ценный алмаз, как чашу,

В груди несёт человек святой.

Их доченьки вовсе не той породы

И в жизни много они понимают,

Согласно своей женской природе,

Драгоценности предпочитают.

Но при виде прекрасного света дня

Исчезают картины ночи ужасные.

Безнадёжным плачем не мучьте себя,

Не тратьте времени понапрасну.

(ОТЗВУК)

1819

Кипарисом, розами и мишурой

Украсить хотел милый образ твой,

Но книга - это гроб печальный,

Хоронит песни в склепе прощальном

Ещё бы любовь схоронить мою прочно,

Почтить могилу покоя цветочком.

Он растёт и расцветает повсюду,

Но увижу его, когда в могиле я буду.

Здесь песни, которые лавой дикой

Извергались наружу с чувством великим,

Из души в мир большой вырывались

И вокруг искрами рассыпались.

В книге лежат они без движения,

В холодном замерли оцепенении.

Всё же слова старый жар оживляют,

Когда душа любви в них проступает.

В моём сердце много предчувствий живёт,

Что душа любви растопит твой лёд.

Книга, когда в твои руки придёт,

Любовь тебя в дальней стране найдёт.

Но скоро развеются чары волшебные,

Взглянут лишь на тебя буквы бледные,

Исчезая, посмотрят в глаза твои,

И прошепчет о грусти дыханье любви.

***

1819

Далёко я жил пару лет назад,

Теперь между нами два дома стоят.

И мне приходило на ум нередко:

"Ах, была б ты раньше моей соседкой!"

***

В общении с дамами будь ты умён,

Молчи, не называя имён.

Ради них, если они хороши,

Ради себя, коль воротит с души.

Бонн 1820.

***

Если случится с любимой быть,

Сердце вверх так и взлетает,

Я думаю, может мне мир купить?

Душа себя богатой считает.

Но как из её лебединых рук

Я выпадаю мучительно,

Снова в груди слышу сердца стук,

Думаю, что я нищий, действительно.

ПРЕДЧУВСТВИЕ.

1819

Там, наверху, где звёзды сияют,

Небесные радости нас ожидают,

В которых внизу отказано нам;

Но, может быть, смерти холодные руки

Жизнь отогреют, избавят от муки,

И ночью день сюда спустится сам.

СОН И ЖИЗНЬ.

1819

День горел, жарко сердце пылало,

И нёс я в себе боли немало.

И когда пришла ночь, то в тень, где погуще,

Я ускользнул к розам цветущим.

Тихо я подошёл, как могила был нем,

Удержать не пытался я слёзы ничем.

Когда розу к глазам придвинул я близко,

В чаше цветка засверкала искра.

Под розами я радостно спал,

И тут же дразнящий сон заиграл:

Дева, подобная розочке алой,

В корсаже из роз предо мною стояла.

Золотистое что-то дала мне с собой,

Я это в домик внёс золотой.

Кружится в домике, как настоящий,

Народец маленький в круге изящном.

Двенадцать танцоров, покоя не зная,

Танцуют, руки друг другу сжимая.

И только танец один кончается,

Тут же сразу другой начинается.

И жужжит мне музыка без перерыва:

Не вернётся назад время счастливое;

Вся жизнь твоя - это только сон,

Как сон во сне продолжается он.

Сон ушёл и забрезжил рассвет,

Взглянули глаза на розовый цвет:

О, горе! В цветке, вместо искры горящей,

Сидел холодный слизняк настоящий.

К НЕЙ

1819

Из красных и бледных цветов прелестных,

Что расцвели вдруг из раны кровавой,

Связал букет, и он вышел на славу...

Для тебя, госпожа, тот букет чудесный.

Мои верные песни прими благосклонно,

Я не могу дни окончить свои,

Не оставив тебе мои знаки любви;

Вспоминай, когда к смерти пойду я холодной.

Ещё, госпожа, не жалей ни о чём:

Завидная доля - жить болью такою,

Носить, любя, тебя в сердце своём.

И великим благом то ещё станет,

Что душа моя, не зная покоя,

В твои мысли и сердце привет посылает.

***

1819

Целый день я думал только о ней,

Полночи о ней мечтал.

И сон перенёс меня к ней скорей,

Когда ночью я крепко спал.

Я вижу: она юной розой цветёт,

Прекрасной, счастливой и тонкой...

На колени свои пяльцы кладёт

И вышивает ягнёнка.

Она кротко смотрит, и ей не понять,

Что пред ней я печален стою:

"Почему лицом ты так бледен опять,

Что вызвало боль твою?"

Она смотрит так мягко, удивлена.

Тихо плача, в глаза ей смотрю. -

"Что плачешь горько?" - спросила она, -

"Кто боль разбудил твою?"

Кротко так вопрошает меня,

А я от боли извёлся совсем:

"Эта боль, любовь моя, от тебя

И её не унять ничем".

Тут встаёт она и руку кладёт

На грудь торжественно мне.

И боль исчезает, и сердце поёт...

Просыпаюсь, счастливым вполне.

***

1819

Золотой звезды, сияющий свет

Посылает вдаль любимой привет.

Говорит ей эта золотая звезда,

Что сердцем больным буду, верен всегда.

ЖАЛОБА ЛЮБВИ.

1820

Одинокое горе своё я влачу,

Лишь тёмной ночи его доверяя.

С людьми весёлыми быть не хочу,

Робко радости избегая.

В одиночестве этом тихой рекой

Льются слёзы. Горько я плачу.

Но сердце с этой горячей тоской

Хочет справиться как-то иначе.

Когда-то я, мальчик беспечный,

В игру увлечённо играл:

Жизнь - подарок, прекрасный и вечный,

Боли в ней я вовсе не знал.

Весь мир был садом творенья,

Где цветы так пёстро цветут:

Каждый день я ждал появленья

Роз, фиалок, жасмина тут.

На лугах зелёных мечтая,

Видел, ручьи бегут стороной.

Вода, всё вокруг отражая,

Бледный вид тут являет мой.

Странной бледностью был поражён,

Только глаза тебя увидали,

Непонятной болью был я сражён,

Боль эту в детстве знал я едва ли.

Глубоко в сердце я долго берёг

Ангелов, что покой мой хранят.

Но удержать их в душе я не смог,

Убежали они к звёздам назад.

Чёрные ночи глаза омрачали,

Враждебный мрак угрюмо теснился,

Тайно в груди что-то дрожало,

И в сердце голос чужой поселился.

Чёрная боль и чужие страданья

Поднимались во мне с яростью дикой,

И чужой огонь с большим стараньем

Выжигал изнутри болью великой.

И жар теперь в сердце моём

Тлеет тихо, почти невидимо.

Меня боль выжигает огнём. -

Это сделала ты, любимая!

Цветы чашечки тянут свои

Прямо к солнца сиянию;

И бег направляют ручьи

Прямо к морскому сверканию.

И тянутся песни к моей любви. -

Она, словно солнце сияет.

Забрала все слёзы и вздохи мои,

И от песен тех грусть пробирает.

ПЕЧАЛЬ.

1820

Боль невольно возникает

В тех, кто видит, лик сей бледный:

В нём страдание мелькает,

Горестен тот мальчик бедный.

Состраданья, ветер полный,

Обвевает лоб прохладой,

Посылают взгляд нескромный

Девы с томною усладой.

От городского шума скрыться

В лесу зелёном он спешит:

Весело шуршат там листья,

И птичья песенка звенит.

Замолкнет песнь неотвратимо

Затихнет лес, померкнет даль,

Когда победно и незримо

К нему приблизится печаль.

(СЛОВЕЧКО ЛЮБВИ.)

1820

Я бродил под деревьев сенью

Со скорбью своей печально.

И старых мечтаний тени

В сердце прокрались тайно.

Кто учил вас этим словам,

Птички, в выси воздушной?

Моё сердце, внимая вам,

Снова боли своей послушно.

"У нас девушка стала гулять

И пела снова и снова. -

Мы, птички, сумели поймать

Золотое, прелестное слово"

Птички, трелями заливаясь,

Не надо хитрости мне поверять.

Свои беды забыть старясь,

Никому не могу доверять.

ПО РЕЙНУ

1820

Горы и замки смотрят вечно

В воды Рейна зеркально-чистые...

И плывёт мой кораблик беспечно,

Озаряемый светом лучистым.

Спокойно волн игру наблюдая,

Радуясь их золотым завиткам,

Вдруг я чувство в груди ощущаю,

Что было спрятано там.

Приветствуя, дружески обещая,

Великолепье потока струится.

Наверху всё сияет, но знаю,

Смерть и ночь в глубине таится.

Сверху радость, коварство поглубже...

Но поток так сияет ярко:

Улыбаясь, кивнёт мне тут же

Благочестиво и мягко.

***

1820

На рифе храброго Роланда

Восседал проказник как-то.

Вздохи сердце разрывали,

А глаза так вылезали,

Пялясь на монашку лихо,

Что купалась в Рейне тихо.

Фриц фон Бейгхем! Помни свято,

Как сидели мы когда-то

Выше Даниэльса Книффа:

Наблюдали мы за рифом,

Где сидел несчастный рыцарь,

Не сумевший излечиться.

НОЧЬ НА СКАЛЕ ДРАКОНА.

(Фрицу фон В)

1820

Поднялся в крепость в середине ночи,

Костёр в подножье крепости пылал,

С друзьями веселился очень

И песнь святой победы воспевал.

Из кружек рейнских пили мы в тот час,

В засаде духа крепости видали,

И тени-всадники скакали мимо нас,

И женщины в тумане пропадали.

Из башен поднимался вздох глубокий,

Был слышен лязг и крик совиный громкий,

И ветер северный всё яростнее выл.

Друг, ночь провёл я на скале дракона

В веселье громком и вполне бессонно,

И кашель с насморком домой я притащил.

ФРИЦУ ФОН БЕЙГХЕМУ.

1820

Мой Фриц живёт теперь в Отчизне ветчины.

Бобы свиные буйно там цветут,

И в печках пышный хлеб ржаной пекут.

Здесь даже рифмы захромать должны.

Вкушал святую воду Фриц доныне,

Сейчас с коровами он должен пить,

Телегами бумажки в суд тащить.

Боится утонуть при этом в тине.

Привык в лугах, не ведая покоя,

Пегасом править лёгкою рукою,

В полёте достигать гнезда орлов.

Теперь Фриц сердце изменить желает

И лошадь прозы высохшей седлает:

Плестись от Мюнстера до Дорстена готов.

ВЕНОК СОНЕТОВ.

Августу В. Ф. Шлегелю

1820

Сквернейший червь - неверия кинжал,

И скверный яд - сомнение в себе,

Полжизни сгинуло с отчаяньем в борьбе,

Вихрь неверья ветку с дерева сорвал.

О, ветер! Сжалиться над веткой мог бы ты

И лучшим словом слабую обвить,

Смогла б она тебя благодарить,

Когда б покрыли её вновь цветы.

Тогда заботливо ты сможешь ждать,

Когда цветы украсят сад опять

Той феи, что тебя в любимца избрала.

О саде этом няня свой рассказ вела,

Что звуки чудные в нём издавна живут:

Цветы там говорят, деревья там поют.

В кринолине, что украшен, был цветами,

С румянцем на раскрашенных щеках,

С осиной талией и башней в волосах,

В расшитых туфлях с узкими носами. -

В нарядной Музе задницу узнал.

Она, любя, хотела тебя взять.

С её дороги ты успел удрать,

Ты от порывов тёмных убежал.

И вдруг нашёл ты замок в старой чаще:

И мраморной скульптурою блестящей

Маид, прекрасная, спала волшебным сном.

Волшебник дрогнул при приветствии твоём:

Проснулась Муза. Страстью упоённый,

Ты пал ей на руки, любовью опьянённый.

III

Своим богатством недоволен ты.

И хочешь тешиться ты Нибелунгов рогом,

От Темзы получать подарков много,

Себе забрать прибрежные цветы.

Ты Тибра древнего сокровища достал,

И должен был он дань тебе платить,

Святыню Брамы хочешь потеснить,

Чтоб Ганг тебе жемчужины отдал.

Ты - человек скупой. Но будь доволен тем,

Что это получить дано не всем.

О тратах думай, не приобретая.

А те сокровища, что ты без устали искал,

На севере и юге доставал,

Пусть ученик наследует, играя.

ФРИЦУ ШТ.

(в записную книжку)

1820.

Плохо хорошим, побеждают порочные,

Вместо мирта хвалят тополя худосочные,

Вечерние ветры стучат в стены прочные,

Хвалят, вместо огня, мерцанье полночное.

Тщетно Парнаса пашешь поле ты склочное

И рисуешь картины выраженьями точными,

Зря зовёшь ты к себе смерть неурочную,

Над яйцом кудахтать не умеешь ты точно.

Чтоб прибиться к бойцам, будь озабочен,

И дай отпор всем критикам срочно,

И в тромбон греми покрепче нарочно.

Не вздумай писать для потомков заочно,

Пиши для черни, до зрелищ охочей,

И тогда твой успех велик, будет очень.

***

1820

Глаза, которые вдаль не глядят

И к любви непригодны совсем,

Но ужасно они нажать норовят

На мозоли кузена меж тем.

***

(с арабского)

1820

Обеды весёлые

Хмельные бокалы...

И длинношеий верблюд

Уверенным шагом, от любви опьянённого,

Чрез глубокую впадину, качаясь, несёт

Скромную девочку.

И скрывает её

Внутри шатра светло-белого,

И обвивает её мягко и шёлково

Небрежно струящееся одеяние.

И всё же её одну

Эта жизнь услаждает!

Неужели человек - игральная кость

В руках у судьбы? И слепо блуждая,

Колеблется вечно туда и сюда.

Страданье и радость,

Наслаждение и беды, -

Всё это есть в жребии нашем!

Наслаждение жизнью! И всё, что живёт, -

Это - имущество смерти.

Бойль (около Бонна 13 сентября 1820)

***

1820

Робко попик в церковь забился,

Дрожит на маленьком, ветхом троне.

Болтается на макушке его корона,

Но имя Руссо я разобрать умудрился.

Не считаю я, пупсик, что надо мистиков звать,

Не служи Руссо символом веры

И не будь для него свободы примером,

Супом, что демагоги готовят опять.

И свобода истинная тебе будет рада,

Бой за правду ведёт твоё имя и слово.

Бей мечом и словом, будь верен и честен.

Свобода, вера, любовь - вот триада.

Пусть мирта тебе не хватает святого,

Но есть лавровый венок твоих песен.

ПРИВЕТ ЖИЗНИ.

(листок из записной книжки)

(Александру пр. фон Виттгенштейну)

1820

Одна дорога есть на Земле:

Мы - люди здесь пассажиры.

Гонятся, мчатся пешком и в седле,

Как бегуны иль курьеры.

Едут мимо, кивают, машут платками

Из мчащихся экипажей.

Прижать бы к сердцу, облить слезами,

Но бегут, не оглянувшись даже.

Едва на станции встретились где-то,

Александр, принц, любимый сердечно,

Но трубит рожок почтальона к отъезду,

И отбываем мы врозь, конечно.

КАРТИНЫ СНОВИДЕНИЙ.

1821

ЧУДЕСНАЯ МАИД (см. выше, стр. 9)

ПОЖЕЛАНИЕ СЧАСТЬЯ.

Я сам себя видел в дремоте ночной

Чёрный фрак и шёлк жилета,

Как в праздник положено, руки в манжетах,

И любимая, верная передо мной.

Я спросил, склонившись: "Вы - невеста?

О, поздравляю, моя хорошая!"

Но тут же горло сжал мне непрошено

Холодный звук, благородно уместный.

Побежали слёзы ручьём непрерывным

Из глаз любимой. И в этом потоке

Растаял образ картины дивной.

Глаза сладчайшие, звёзды любви,

Они наяву часто лгали жестоко.

Полагаю, во сне также лгут они.

III

ВЕНЧАНИЕ.

Видел во сне я девчонку, забавна она и мала,

На длинных ходулях она пробиралась,

В тончайшем белье и платье была,

Но внутри грубой и неопрятной казалась.

Внутри никчемна, жалка немного,

Но она весьма держалась достойно.

Говорила от смелости длинно и долго,

Своенравной была и изумлённой.

"Ты знаешь, кто это? Иди и смотри!" -

Лукаво Бог сна показал мне внутри

Рамы зеркальной картину злую:

Стоял человечек пред алтарём

И "да" говорил с моей любимой вдвоём,

Смеясь, сто чертей пели тут "Аллилуйя"

СВАДЬБА. (См. выше стр.15)

БОРЬБА

Ночью тихою в сладком сне

Волшебные сны пришли ко мне.

И вызвана магической силой,

В каморку ко мне пришла моя милая.

На неё смотрю, образ прекрасный,

Я гляжу, мне она улыбается ясно.

И наполнилось сердце улыбкой её,

И вырвалось смело слово моё

"Возьми у меня всё, что имею,

Я сейчас от тебя удалиться сумею,

Но с полночи до утренних петухов

Твоим любовником быть я готов".

Она удивлённо и странно глядит:

И боль, и любовь во взгляде дрожит.

И сказала Дева с улыбкой прелестной,

"Отдай мне своё блаженство небесное".

"Мою сладкую жизнь, мою юную кровь

С восторгом тебе отдать я готов.

Ты, как ангел, взлетающий к небесам,

Но небесное царство я не отдам".

Хорошо моё быстрое слово звучало,

Но она ещё прекраснее стала.

И всё повторяет дева прелестная:

"Отдай мне своё блаженство небесное".

Гудит то слово мрачно и глухо

И бросает в жар, достигая, уха.

Глубоко оно застревает в душе,

И я почти не дышу уже.

Тут белые ангелы появились,

Золотым ореолом они светились,

Но их штурмует, как чёрная туча,

Диких кобольдов целая куча.

Они в бой с ангелами вступают

И прочь ангелов вытесняют.

И, наконец, черная стая

Сама в туманном воздухе тает.

Но хотел я в наслаждении сгинуть

И прекрасную не мог я покинуть.

Как лань, ко мне прижимается. Только

Всё плачет и плачет с обидою горькой.

Любимая плачет, о чём, я знаю,

Поцелуями розовый рот покрываю:

"Тихо, нежная, слёзы твои

Вызывает в тебе жар моей любви.

Вызывает слёзы моя любовь..."

Вдруг в моих жилах застыла кровь.

Сильно земля задрожала ночью

И пропасть, зевая, разверзлась воочию.

Из пропасти лезет чёрная стая,

И бледнеет моя любовь дорогая.

Она исчезла из рук моих...

Я остался один, недвижим и тих.

В волшебном кругу несётся стая,

Чёрной толпой меня окружая.

И теснит меня дьявольский круг,

Злой язвительный смех я слышу вокруг.

Сужается круг и меня теснит,

И чей-то голос жужжит и жужжит:

Блаженство небесное ты потерял

И нашим теперь ты в вечности стал.

СВАДЕБНАЯ НОЧЬ.

Тебе оплата известна, что же ты ждёшь?

Что медлишь ты, душу продавший, что не идёшь?

Преданно жду я в каморке своей,

Полночь пришла, нет невесты моей.

От кладбищенских ветры дуют ворот:

Ветерки, там невеста моя не идёт?

Много бледных личин толклось в стороне,

Приседали, кивали радостно мне.

Какую весть принёс ты, скажи скорее,

Чёрный чёрт в огнем горящей ливрее?

"Госпожа всемилостиво объявляет:

Сейчас в драконьей упряжке она приезжает".

Магистр мой милый, человечек любимый,

Что сюда тебя гонит неотвратимо?

На меня он кидает унылый взгляд,

Головой трясёт и бредёт назад.

Что парень с рылом лебезит, завывает?

Кота чёрного очи светло так мерцают?

Что волосы воющих женщин летают?

И кормилица колыбельную напевает?

Госпожа кормилица, нынче дома останься,

С колыбельной тягучей навеки расстанься,

Сегодня я праздную свадьбу тут:

Смотри, уже чинные гости идут

Смотри, как галантно они идут!

В руках головы, а не шляпы несут!

Ноги крючком и повешенных мантии...

Ветер стих, что так поздно вы, братия?

Идёт мамочка, на палку метлы похожа.

Благослови! Ведь я твой сыночек всё же.

На бледном лице её рот дрожит:

"Амен вечно!",- мамочка говорит.

Двенадцать музыкантов с чертами сухими

Пришли. И слепая скрипачка за ними.

Вот шут, одетый в пёструю куртку,

На спине примостился могильщик жуткий.

И дюжина дев монастырских святая

Танцует. Их "сваха" ведёт косая.

И дюжина жадных попиков в ряд

Гнусно песню свистят на церковный лад.

Не взывай, старьевщик, с посиневшим лицом,

На празднике светлом твой мех не причём.

Тут топят бесплатно из года в год:

Вместо дров - князья и нищий народ.

Цветочницы, горбатые удивительно,

Убирают комнаты все стремительно.

Лица ангелов, кузнечиков ноги...

Эй! Оставьте мне стука рёбер немного!

Они все - из ада, действительно.

Толпа растёт и шумит удивительно.

И даже вальс тут проклятье несёт...

Но тихо! Моя голубка грядёт!

Эй, сброд, замолчи! Или выгоню вас,

Я слов своих не слышу сейчас.

Не гремит ли коляска там, за стеной?

Повариха, скорее ворота открой!

Добро пожаловать, дорогая невеста!

Я рад вам, пастор. Вот ваше место.

Хоть хвост у вас, и с копытом нога,

Преподобия Вашего я - вечный слуга.

Невеста любимая, что ты так бледна?

Нас пастор венчает, ты быть тут же должна.

Я кровью своей заплатил ему,

С тебя же оброк слезами возьму.

На колени, сладкая, стань возле меня.

Она встаёт на колени, о, радость моя!

Грудь трепещет и сердце дрожит,

Любимая в моих объятьях лежит.

Золотых волос волны - это нам двоим,

Маид моей сердце стучит рядом с моим:

Они от наслажденья и боли стучат

И прямо в небесную высь летят.

В море радости наши сердечки плывут,

В небесах, где ангелы Божьи поют,

А в голове ужас и пламя,

Потому что ад теперь вечно с нами.

Этот проклятый, тёмный сын ночи,

Священником станет, как только захочет,

Он бормочет из книги кровавой заклятья:

Его молитва - хула, благословенье - проклятье!

И хрипит, и шипит, и воет знакомо,

Как буря на море, как раскаты грома.

И синеватый свет здесь неярко горит,

"Амен вечно!", - матушка говорит.

VII

(КЛАДБИЩЕ).

Я шёл от моей госпожи домой,

И полночный ужас висел надо мной.

Хочу мимо кладбища я пройти,

Но серьёзно могилы встают на пути.

От могильного камня что-то манило,

И мерцающим светом луна светила.

"Брат, иду сейчас", - прошелестело,

Из могилы туман поднимается белый.

То встал музыкант из своей могилы,

Высоко на камне устроился мило:

По струнам цитры быстро он бьёт

И что-то глухо и резко поёт:

Эй, знаете вы старую песню,

Её звуки буйно воспламеняли,

И в грудь так ударяли печально.

Зовут её ангелы счастьем небесным,

Черти муками ада назвали,

А люди любовью зовут, как ни странно.

И лишь слово последнее отзвучало,

Из могилы фигур поднялось немало,

Много призраков вдруг появилось тут,

Они порхают вокруг и хором поют:

Любовь, любовь! То твоя сила!

Мы давно улеглись в могилы,

Смерть нам всем глаза закрыла,

Что же нас ночью разбудило?

Так всё это сбивчиво, смутно вопит,

Свистит, шипит, каркает, дребезжит.

Вся стая крутится, бешено вкруг музыканта,

Он бьёт по струнам с диким азартом.

Браво! Браво! - это прекрасно!

Рад видеть вас!

Тем счастлив сейчас,

Что волшебное слово звучало ясно!

Лежит так тихо из года в год

Смирнёхонько в каморках народ.

Сегодня должны мы весёлыми быть!

Нам разрешили.

Мы здесь одни, что рядить?

В жизни были мы дураками,

И яростно справился с нами

Жар любовный, что мы получили.

Потеха сегодня у нас такая:

Каждый правду поведает, не скрывая,

Что любовь ему принесла:

Как его гнали,

На куски разрывали,

Хороша ли охота была!

Тут из круга весёлый, лёгкий, как ветер,

Человечек худой на призыв ответил:

-- Я был подмастерьем портного

С ножницами иглой.

Проворен я был, не скрою,

С ножницами и иглой.

-- Тут явилась мастера дочка

С ножницами и иглой,

Прямо в сердце кольнула точно

Ножницами и иглой.

Тут духи смелись весёлым хором,

Из круга вперёд второй вышел скоро:

-- Шиндерано Орландини

И Ринальдо Ринальдини

-- С Моором - кавалером

Послужат мне примером.

Имею честь вам сообщить,

Как те герои умели любить.

И женский образ, яркий, чудный

Я в голове лелеял буйной.

Легко вздыхать и ворковать.

Но только, деньги где достать?

Любовь запутала меня,

Залез в карман соседа я.

Смотритель уличный сердился,

Что по лицу град слёз катился.

Тем платком он их стирал,

Что из кармана соседского взял.

Благочестивая нравов полиция

Ухватила меня тотчас за петлицу,

И в исправительный дом большой

За каменной посадили стеной.

Молча в любовном безумии сладком

Прял я шерсть там своим порядком.

Но тут тень Ринальдини пришла

И с собой душу мою забрала.

Тут духи смеялись весёлым хором,

Накрашенный третий выступил скоро:

-- Я был королём подмостков

И любовников я играл:

Я рычал, задыхался просто

И, "ах!", - нежно я восклицал.

Мортимера я играл идеально,

И прекрасна Мария была.

Жесты были мои натуральны,

Но она понять меня не могла.

Я, наконец, в отчаянье впал:

"Мария, святая!", - её я звал.

И от горя проворно кинжал схватил

И воткнул в себя, что было сил.

Тут духи смеялись весёлым хором,

В белой одежде четвёртый выступил вскоре.

Профессор с кафедры что-то болтал,

Не мог очнуться я ото сна.

Я о профессорской дочке мечтал,

Она прелестна так и нежна.

Она нежно кивала мне из окна,

Любовь моя, королева цветов!

Но сухим филистером была отдана

Богатому парню, моя любовь!

Я проклял всех женщин и всех богачей,

Траву чёрта в вино намешал

И выпил с улыбкой. Теперь я ничей,

-- Горячей смерти я душу отдал!

Тут духи смеялись весёлым хором.

С верёвкой на шее пятый выступил скоро:

Хвалился и хвастался граф за вином,

С драгоценным камнем и дочкой сидел за столом.

Графчик, камень твой здесь не причём,

Мне весело быть с твоей дочкой вдвоём.

Под замком и засовом оба лежали и спали,

Слуги графские бандой их охраняли.

Но что мне слуги, замки и засовы?

Ведь лестница для меня готова.

На окошко любимой я влез спокойно,

И вдруг я возглас услышал злобный:

"Нежную дочь не отдам мою,

Драгоценный камень я тоже люблю".

Граф засмеялся, меня схватил,

И, ликуя, рой слуг меня окружил.

К чёрту, отродье! Ловите воров!

Я только любовь украсть был готов.

Но речи мои помогли мне мало,

Челядь тут же верёвку достала.

И солнце, взглянув удивлённым оком,

Нашло на виселице меня высокой.

Тут духи смеялись весёлым хором.

С головой в руках шестой вышел скоро.

От любовной тоски на охоту помчался,

Тихо с ружьём я по лесу крался.

В сухом дупле кто-то трещал,

Голову - прочь! - ворон кричал!

Но напал я на след голубки одной,

Привёл любовь я к себе домой.

Я думал укрыться от злобных глаз,

Но графский егерь выследил нас.

Кто так в ночи целуется нежно,

Воркуют два голубка безмятежно.

Крадусь туда, нетерпеньем горя,

Свою любовь там увидел я.

-- Чужой мужчина с нею лежал

И очень уютно её обнимал.

Я - старый стрелок, попал хорошо!

В крови своей смерть мужчина нашёл.

С палачом процессия прибыла вскоре,

Последний раз лесом ехал я в горе.

И главной персоной здесь я предстал,

"Голову - прочь! - ворон кричал!

Тут духи смелись весёлым хором,

И сам музыкант выступил скоро:

Одну песенку только пою я вновь,

Песня тебя бросает,

Когда сердце на части рвёт любовь,

Песня домой убегает.

-- Тут вдвое сильнее духи смеялись

И в воздухе весело кувыркались.

Но с церковной башни раздалось: "раз",

И все в могилах скрылись тотчас.

VIII

(БЛЕДНАЯ)

Я лежал и спал, легко дыша,

Отбросив страданье и скорбь.

И во сне, как всегда, она пришла -

Маид - прекраснейшая любовь.

Она была, как мрамор, бледна,

Чудно таинственна и желанна,

Перлами глаз смотрела она,

И развивались волосы странно.

И двигалась тихо-тихо совсем,

Бледно-мраморная Маид,

Опустилась на сердце мне между тем,

Так тяжко на сердце лежит.

Как от счастья и боли трещит, стучит

Моё сердце, жарко пылая!

Но не бьётся в груди ничего у Маид,

Она совсем ледяная.

"Не дрожит от дыхания грудь,

Она холодна, как лёд.

Но любви всемогущество знаю я,

Любовь в душе моей тоже живёт.

Не цветут румянцем рот и щёки мои,

Сквозь сердце не мчится кровь.

Но не выставляй колючки свои,

Ведь прекрасна я, как любовь".

И дико так обняла меня,

Боль была невыносимой...

Но крикнул петух. И при свете дня

Исчез мой мрамор любимый.

(ПРОБУЖДЕНИЕ.)

Как много было тут бледных тел,

Вызванных слова силой!

Но никто из них отступать не хотел

В ночь и в свои могилы.

И Мастера ручные стишки

От жестокой скорби забыл.

Мой собственный дух от большой тоски

Меня в туманный дом притащил.

Отпустите, демоны ледяные!

Не торопите меня!

В мире радости ещё кое-какие

Живут в розовом свете дня.

Я должен стремиться всегда

К цветам очарования.

Моя жизнь ничего не значит, когда

Нет любви и её страдания.

Я хотел бы её ещё раз обнять

И к сердцу прижать горящему.

Её щёки и губы поцеловать

С болью блаженной и настоящей.

Я только раз из губ дорогих

Слова любви услышать хотел.

И последнее слово, срывая с них,

Иду с вами за мрачный предел.

Духи зловеще кивнули мне,

В мрачной дали исчезая...

Любовь моя, я пришёл к тебе,

Ты любишь меня, дорогая?

(ЗАКЛЮЧЕНИЕ)

Снилось мне любовное пламя,

Милые локоны, мирт, резеда,

Губы сладкие снились всегда,

Мрачные песни со злыми речами.

Смутные сны терзали меня;

И один из них, самый любимый,

И оставшийся жар нестерпимый

В мягких рифмах выразил я.

Моя сиротская песня излилась,

Также растрёпанна и смутна...

Я напрасно ищу ту картину сна,

Что в воздушных тенях растворилась.

ИЗ СБОРНИКА БАЛЛАД

1821

ГОЛОС ГОРЫ

Едет всадник долиной горной

Рысью тихой, печальной:

Попаду ли в руки любимой я,

Иль в могилу сорвусь нежданно?

И голос ответил странно:

В могилу - нежданно!

И дальше едет верхом человек

И тяжко стонет порой:

Укрыться так рано могильною тьмой

Ну, что ж, в могиле - покой!

И голос ответил чужой:

В могиле - покой!

Увлажнилась у человека щека,

Слёзы он не хотел стирать:

Что ж, только в могиле покой для меня,

Хорошо в могиле лежать.

И голос ответил чужой:

Хорошо там лежать!

ДВА БРАТА.

На пике вершины горной

Замок, укрытый в ночи.

В замке молнии упорно

Блещут. Лязгают мечи.

Братья там грозно фехтуют,

Яростно поединок горит.

Скажи, что они так враждуют?

В руках у них сталь звенит.

Графиня Лаура искрами глаз

В братьях зажгла вражду.

От любви к деве пьяны сейчас

Оба, словно в бреду.

Но кому из них, дай ответ

Её сердце принадлежит?

На это ответа нет.

Меч из ножен! Он и решит.

И дерутся бесстрашно они,

Удар за ударом гремит.

Придержите шпаги свои,

Зло ужасное ночь сулит.

Горе! В крови лежат братья!

Горе! Долина в крови!

Смерть обоим открыла объятья,

Убиты во имя любви.

Сотни лет пролетели проворно,

Поколенья в могилу сошли.

И на пике вершины горной

Пустынный замок виден вдали.

Но ночью в долине печальной,

Как двенадцатый час пробьёт,

Снова чудесно и тайно

Поединок братьев идёт.

БЕДНЫЙ ПЕТЕР.

Ганс и Грета, танцуют лихо

И ликуют от радости громко.

Петер стоит немо и тихо,

Белый, словно извёстка

Грета и Ганс - жених и невеста,

Свадебным платьем сверкают.

Петер скромно одет, что здесь неуместно,

И горько ногти кусает.

Что-то Петер здесь говорил

И на них так печально глядел:

Ах, если б не столь разумен я был,

Я б обиды той не стерпел.

"Горькая боль в груди моей,

Она хочет грудь разорвать,

Отовсюду, где был я с печалью моей,

Она гонит меня опять.

Она гонит меня ближе к любимой,

Могла б Грета меня излечить.

Но страх и боль эти неодолимы,

Я должен отсюда спешить.

Я взойду наверх, на вершину горы

Там можно быть одному.

Там постою до поздней поры,

Тихо плача, сердце уйму".

III

Шатаясь, Бедный Петер бредёт,

Робкий, мертвенно-бледный.

И на улице вслед ему смотрит народ,

Как медленно он идёт.

Девушки шепчутся между собой:

"Будто покинул могильный покой."

Ах, вы неправы, девушки милые,

Он только ложится в могилу.

Для того, кто оставлен милой,

Лучшее место - могила!

Где, горе своё храня,

Спал бы он до судного дня.

ПЕСНЯ ЗАКЛЮЧЁННОГО.

Когда моя бабушка колдовала,

Люди хотели её спалить.

Амтман бумаги извёл немало,

На допросах, желая её уличить.

Не призналась, в котёл залезать не хотела,

Призывала на всех горе и смерть,

И вороной она в воздух взлетела,

Когда облако дыма стало густеть.

Моя бабуся, в чёрном густом опереньи,

О, приди, чтобы в башне меня посетить!

Пролети сквозь решётку быстрым движеньем,

Постарайся сыр и пирог не забыть.

О, бабуся, что чёрной вороною стала,

Позаботься о том, чтобы тётка моя

Глаза мои мёртвые не клевала,

Когда завтра повисну в воздухе я.

ПОСОЛЬСТВО.

Мой слуга, сейчас же седлай коня

И гони чрез леса и поля,

Скачи, как только можно быстрей

К замку Дункана-короля.

Прокрадись в конюшню и подожди,

Пока явится конюх-юнец,

Спроси, какая дочь короля

Должна идти под венец?

Юнец сказал: принцесса-шатенка

Скоро мужа себе возьмёт.

Но есть ещё принцесса-блондинка,

Она не спешит в свой черёд.

К канатному мастеру быстро иди

И верёвку купи у него.

Медленно едь, её мне принеси,

Не говоря ничего.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ.

Я один не пойду, дорогая любовь,

Ты со мною идти должна.

В сырое, старое, родное ущелье,

В уныло-холодное подземелье,

Где мать давно уж у входа ждёт,

Когда домой солнце придёт.

"Оставь меня, мрачный ты, человек,

Кто тебя звал сюда?!

Твои щёки белы, руки, как лёд,

Глаза искрят, а дыхание жжёт,

Но весело я смеяться хочу

Аромату роз и солнца лучу".

Оставь розы пахнуть, а солнце светить,

Сладкая моя любовь!

Белую отбрось подальше вуаль,

По струнам звенящей лиры ударь.

Свадебная песнь пусть здесь прозвучит,

Мелодию вечер ночной насвистит.

ВАЛТАСАР.

В тёмную полночь мир погружён

В немом покое лежит Вавилон.

И лишь у дворца спокойствия нет,

Шумит свита царя и мелькает свет

Наверху, во дворце весёлый угар,

Царский пир задаёт Валтасар.

Восседало воинство его за столом,

Пустели кубки с искристым вином.

Звенели кружки, бойцы ликовали,

Царя упрямого воспевали.

Царские щёки пылали огнём,

Смелость росла, подогрета вином.

Слепая смелость на всё готова,

И Бога порочит он дерзким словом.

Хвалится он дерзко и дико,

Поёт ему воинство славу великую.

Зовёт к себе его гордый взгляд

Воина, что возвратился назад:

Он много несёт золотых приборов,

Что из Храма украдены у Иеговы.

Богохульной рукой дерзко хватая,

Святой бокал наполнил до края.

Опустошил его торопливо,

И пену не вытерев, крикнул кичливо:

Иегова, твоё имя насмешек достойно!

То я говорю - царь Вавилона!

Но лишь слово ужасное вымолвил он,

В сердце тревогой был поражён.

Смех затих, все замолчали,

Тишина мёртвая повисла в зале.

И смотри! Смотри! Вдруг в тишине

Появляется надпись на белой стене:

Чья-то рука всё пишет и пишет,

Буквы красным пламенем дышат.

Царь, уставившись в стену, сидел,

Ноги дрожали, как смерть побледнел.

Толпа пирующих сера, холодна,

Вовсе без шума сидела она.

Из царских магов никто не был готов

Разгадать значенье пламенных слов.

И той же ночью, не боясь ничего,

Слуги царя убили его.

МИННИЗИНГЕРЫ.

Песня ныне в бой вступает,

Миннизингеры поют.

Странный спор свой начинают,

И турнир особый тут.

Воображенье, пенясь дико,

Служит для певца конём,

Искусством, защищаясь, лихо,

Бьёт он словом, как мечом.

Дамы живо наблюдают

Бодро с высоты балкона.

Не тех, бывает, награждают

Своею лавровой короной.

Здоровы те, кто в злой борьбе

Берут барьеры непрестанно.

Мы ж, миннизингеры себе

Смертельные наносим раны.

Кто из сердечного ранения

Свои баллады извлекает,

Тот победитель. Восхваленья

Из уст прекрасных получает.

СЕРЕНАДА МАВРА.

На Зулеймы спящей сердце

Светлых слёз ручей струится.

Будет сладкое сердечко

Страстью к Абдуле лишь биться.

А в ушах Зулеймы спящей

Раздаётся стон печальный.

Снится деве белокурой

Абдула с любовью тайной.

На руку Зулеймы спящей

Кровь из родника стекает.

Кровь Абдулы в сердечке сладком

Ало, ярко так играет.

Горе рождено немым,

Языка во рту не прячет:

Только слёзы, только стоны,

Рана сердца кровью плачет.

СЦЕНА У ОКНА.

Сидела Хедвиг у окна,

Шёл Генрих бледный вдоль окон.

Бог мой! - промолвила она,-

Как привиденье бледен он.

Тут Хедвиг взгляд его нашла

Томленье пробудил он в ней,

Ей в сердце боль любви вошла,

И стала призрака бледней.

Ждала прекрасная у окна,

Каждыый день в больном томленьи

В объятиях Генриха лежала она

Каждую ночь в час привидений

РАНЕНЫЙ РЫЦАРЬ.

Я повесть старую знаю:

Она глуха и печальна:

Любви изменивший рыцарь

Лежит с любовною раной.

Как должен он презирать

Сердце любвеобильное!

Каким позором должен считать

Муки любви своей сильные!

Он хотел бы барьеры брать,

На бой вызывать вновь и вновь,

Тем рыцарям вызов послать,

Кто позорит его любовь.

Тут всё должно замолчать,

Лишь бы с болью своей побыть.

Осталось копьё своё взять

И в бедное сердце вонзить.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ВОДЕ.

Прислонившись к мачте, мечтая,

Волнам веду я счёт.

Отчизна, прощай дорогая!

Мой корабль быстро плывёт.

Любви обитель сзади осталась,

Сверкают окна, любимой подстать.

Я увидел глаза, мне казалось,

Но мне не хотелось кивать.

Её слёзы лились для меня из глаз

Так, что стало темно.

Моё сердце больное живёт сейчас,

Страшной болью не разбито оно.

ПЕСЕНКА РАСКАЯНЬЯ.

Рыцарь Ульрих скачет в зелёном лесу,

Весело листья шумят.

Прекрасную девичью видит красу

Сквозь деревьев густой наряд

Он говорит себе, знаю я

Этот образ блестящий:

Он манит всегда, предо мною паря,

В толпе народа и в чаще.

Как две розы, её цветущие губы

Прелестью свежей пленяют.

Но слово часто горько и грубо

Из этих уст вылетает.

И ротик этот точно походит

На красивый розовый куст,

Где ловкий змей укрытье находит

И шипит, как в беседке тут.

И красивые ямочки на щеках,

Такие чудно любимые,

Готовят мне непременно крах

В яме желанья неодолимого.

И волны прекрасные этих кудрей

Головку легко обрамляют.

Но волшебно в ловушку этих сетей

Зло меня завлекает.

И голубые глаза льют свет

Ясной, тихой волною...

Думаешь, к воротам неба ведут,

Но смотришь: ад пред тобою.

Углубляется Ульрих в чащу лесную,

И листва так жутко шуршит.

И видит он фигуру другую,

Её бледный, печальный вид.

Он говорит: там мать я узнал,

Она меня нежно любила.

Своим поведеньем ей боль причинил,

Слово горькое жизнь ей смутило.

О, если б я слёзы мог осушить

Жарким моим покаянья!

Румянцем бледные щёки покрыть

Кровью сердечных страданий!

Всё дальше и дальше едет он.

В лесу начинает темнеть,

Шёпотом странным со всех сторон

Вечерний ветер стал шелестеть.

И Ульрих слышит в чаще густой,

Как птицы поют лесные.

Много раз припев повторяют свой,

Слова насмешливо-злые:

Господин Ульрих прекрасную песню поёт,

Покаяния песню суровую. -

Эта песня спета. К концу идёт.

Он поёт её, словно новую.

ПЕСНЯ О ДУКАТАХ.

Мои светлые дукаты,

Где вы прячетесь, ребята?

Может быть, у рыбок ярких

Плешетесь в ручьях так живо

И ныряете игриво?

Или у цветочков жарких

На лугу зелёном все

Искритесь в утренней росе?

Или в небесах прекрасных,

Где у птичек светлый дом,

Парите в небе голубом?

Иль, сияя средь звёзд ясных,

С ласкою на нас глядите,

С небес улыбку нам дарите?

Ах, вы, светлые дукаты!

Вы не ныряете в волнах,

На лугу вы не искритесь,

В небесах вы не резвитесь:

У кредиторов моих злющих

Вы все в лапах загребущих.

РАЗГОВОР НА ПАДЕБОРНСКОЙ ПУСТОШИ

Ты не слышишь звуки вдали,

Словно контрабаса и скрипки?

Красавицы там хоровод завели

И летят в нём с лёгкой улыбкой.

Эй, мой друг, ты ошибся немного,

Тут скрипок нет и в помине.

Там визжат поросята громко,

И хрипло хрюкают свиньи.

Ты не слышишь в лесу звуки рога?

Там охотники дичь загоняют.

Телят кротких пасётся тут много,

И пастух на свирели играет.

Эй, мой друг, вновь ошибся ты тут:

Не свирель там, не рог лесной.

Вижу я, свинопасы идут,

Гонят стадо свиней домой.

Ты не слышишь, вдали поют

Сладкозвучные голоса?

Громко крыльями ангелы бьют,

Одобряют их на небесах.

Эй, то, что там мило звенит,

Не турнир певцов, дорогой.

То песня подпасков звучит,

Что гонят мимо гусиный строй.

Колокольный не слышишь звон,

Чудный, любимый и светлый?

Кроткая паства шагает в тон

Благоговейно к дверям капеллы.

Эй, друг, бубенцы там звенят,

То рогатое стадо бредёт:

И в тёмные стойла назад

Понуро плетётся скот.

Ты не видишь, как вьётся фата?

Кто-то тихо кивает мне:

То любимая мной красота

С влажным взором стоит в стороне.

Эй, мой друг, там, я вижу, кивает

Лиза, та, что в лесу живёт,

На костылях она ковыляет,

Худая и бледная к лугу идёт.

Ты любишь смеяться, друг мой,

Над фантазией светлой моей.

То находишь ошибкой большой,

Что ношу я в груди своей.

(ЛЕТНЯЯ НОЧНАЯ СЕРЕНАДА)

Блестящие звёзды с неба глядят

С желания страстной болью.

Цветочки им посылают взгляд

С тоской и глубокой любовью.

Ласково смотрит сверху луна,

С речною играя волной,

И погружается в воду она,

Жар, охлаждая свой.

И, сладко дыша истомой,

Голубь голубку ласкает.

И, мерцая в игре любовной,

Светлячок над подругой летает.

Ветерки трепещут так нежно,

Шумят в деревьях, ликуя,

Посылая нам, безмятежным

С приветом любви поцелуи.

Ручей прыгает и звенит,

Звезда себя вниз бросает.

Всё смеётся, поет, не спит. -

Своё царство любовь открывает.

***

Немецкий парень, за бычьим хвостом

Тебе ездить было не лень.

Ты теперь не жалеешь о том,

Как постыдно терял каждый день?!

ГОФРАТУ ГЕОРГУ С. В ГЁТТИНГЕНЕ

1821

Повеление гордое в осанке твоей,

Но около губ кротость витает,

Трепещут мускулы, очи сверкают,

Но размах спокойный мудрых речей.

Так вещаешь ты с кафедры управления

О государства стремлениях честных,

О жизни народа, тебе известной,

И о германском разъединении.

Облик твой не уйдёт из души моей.

Ведь дикости и эгоизма наличие

Лишь подкрепляет картину величия.

Отеческих мягкость я помню речей,

Что в тихие часы доверительно

До сердца глубин доставали действительно.

К Г.С.

1821

Как книжку твою раскрыл я поспешно,

Удивляясь, знакомого много заметил:

Золотые картины в книге я встретил,

Что в мечтах ребёнком лелеял нежно.

Собора гордое к небу стремление

Блаженной веры немецкой я вижу;

Колокольный звон, звук органа я слышу,

И звук этот сладкий - любви выраженье.

Хорошо я вижу, собор окружают

Юркие карлики, что посмели

Разрушить резные цветы в капелле.

Они охотно листьев дубы лишают

И грабят всюду убор зелёный.

Но распустятся листья с весной обновлённой.

***

Когда тромбоны гремящий звук

В последний день издадут,

Поднимутся мёртвые все вокруг

И наверх из могил пойдут,

И ангелы песнь запоют повсюду -

Хвалу Творцу всё чудесней,

То я в своей могиле пребуду,

Если мне не понравится песня.

Гёттинген, 3 февраля 1821

***

Ход вещей: на достойного смотрят небрежно,

С издёвкой будет осмеян серьёзный,

Пуделя отвагу гонят поспешно,

И даже мне достаётся грозно.

Гёттинген, 29 января 1821.

***

1821

В руках подруги блаженно мечтая,

Лежит человек, печали не зная.

Но жёстко рока злое явление

Несёт ему комок притеснений.

И далеко от любви своей

Должен бежать человек скорей.

ИСТИНА

(ШТ.)

1821

Когда весна приходит с солнечным светом,

Распускаются почки, цветы расцветают,

Сиянье луны свой бег начинает,

И рыбки плывут за луною следом;

Тогда сладкие глазки увидит певец,

И песни польются из души, наконец; -

Но звёзды, песня и солнца сверкание

Глазки, цветы и луны сияние.-

Все эти средства помогут, конечно,

Сделать так, чтобы мир жил вечно.

СОНЕТЫ - ФРЕСКИ.

Кристиану С.

1821

Не танцую я, не курю фимиам,

Пред болваном, что сверху лишь позолочен.

Тем, кто тайно меня опозорить хочет,

Я никогда руки не подам.

Я не склонюсь перед дамой развратной,

Без стыда щеголяющей содержателем.

Не потащусь я с чернью старательной

За колесницей идола триумфальной.

Пред бурей валится дуб могучий,

А камыш у ручья лишь гнётся под тучей,

Стоит точно так же, как раньше стоял.

Но к концу ему счастье рок послал:

Как трость для прогулок, он с франтом гуляет,

И пыль из одежды им выбивают.

Дай мне маску, я хочу превратиться

В подонка среди негодяев позорных,

Что блистают в личинах фарсоподобных,

Хочу одним из них оборотиться.

Дай мне простые слова и манеры,

Чтоб среди черни мне раствориться,

От остроумия блеска освободиться

Каждый пошляк им кичится без меры.

Я, танцуя на маскараде большом

Средь королей и рыцарей строгих,

Арлекину кивнул, узнавая немногих,

Но бьют меня все деревянным мечом

Для забавы. Как маску я снять захотел,

Висельный сброд тут же окаменел.

III

Смеюсь ли я над болванами снова,

Что таращат глаза с козлиными лицами,

Или над полными здравого смысла лисицами,

Что злобно глазеть и обнюхать готовы,

Над учёным смеюсь ли мартышечным рядом,

Что раздуваются от гордых идей,

Над сонмом грешных трусливых людей,

Что грозятся оружьем, пропитанным ядом,

Знаю, пожитки милого счастья,

Руки судьбы разнесут без участья

И кинут небрежно к нашим ногам.

Если сердце разорвано напополам,

Разорвано, исколото и изрезано,

Лишь бесплодно смеяться, нам судьбой заповедано.

В мозгу моём бродит легенда чудесная,

И звенит в ней песней волшебно-тонкой:

И живёт, расцветает в той песне девчонка,

Волшебно-нежная и прелестная.

В девчонке маленькое сердечко,

Но любовь в сердечке том не живёт;

В безлюбовной душе лишь мороз и лёд,

Высокомерие тут же явилось, конечно.

Завладела легенда моей головой,

И песня жужжит серьёзно, кошмарно,

И девчонка хихикает тихо-тихо.

Но боюсь, что мозг разлетится мой,

И, ах, как было бы это печально,

Если б мой разум с пути сошёл лихо.

В тихой, мягкой грусти вечерних часов

Песни слышу, что давней исчезли порой,

И слёзы струятся солёной волной,

Из старой раны сочится кровь.

И в центре этой игры волшебной

Я снова любимую вижу ясно,

Она вышивает в корсаже красном,

И царит тишина в покое блаженном.

И вдруг встаёт со стула проворно

И с головы лучший локон срезает

И мне отдаёт. Я рад до испуга.

Но отравлена радость силою чёрной,

Из волос тех Мефисто канат сплетает

И таскает меня на канате по кругу.

"Ах, когда год назад я увидел тебя,

Не дала ты мне поцелуя при встрече..." -

Но алый рот прервал мои речи,

Поцелуй прекрасный почувствовал я.

И веточку мирта она сорвала,

С того куста, что рос у окна:

"Посади его в землю",- сказала она,

И сосуд для этого мне подала.

Как давно это было! В горшке умер мирт,

И её саму не видал много лет,

Но поцелуй на губах моих всё горит.

Повлекло меня что-то невольно туда,

Перед домом стоял, будто ждал ответ

Всю ночь. А утром ушёл навсегда.

VII

Избегай, мой друг, шуток дьявольских сил,

Но хуже гримасы ангелов мягкие:

Один предлагал поцелуи мне сладкие,

Но когти острые я вблизи ощутил.

Избегай, мой друг, кошек старых и чёрных,

Но хуже нет кошечек юных и белых...

Я такую одну сокровищем сделал,

Но клад мой меня оцарапал вздорно.

О, гримаски сладкие девушки юной!

Как могли обмануть меня ясные глазки?

Как могли моё сердце терзать твои лапки?

Моей кошечки лапки мягкие, чудные!

Я мог целовать их губами жаркими,

А кровь из сердца сочилась бы яркая.

VIII

Весь мир был камерой пыток мне

Там я претерпел все муки:

Оскаленный череп сверкал, как во сне,

В кандалах были ноги и руки.

Диким криком звучал мой надрывный плач,

Изо рта кровь лилась потоком,

И служаночка, как милосердный палач,

Нанесла удар золотым молоточком.

Как в последних судорогах, бился я,

Смотрела, любознательности не тая.

Мой язык был окровавлен и сух.

Любопытно, вся, превратившись в слух,

Вкушала последнее сердца движенье

И ждала, улыбаясь, смерти явленье.

Ты в бою меня видел с балбесами злыми,

С пуделями очкастыми и кошками в гриме,

Что охотно порочат моё доброе имя

И пророчат мне гибель языками своими.

Педантов видишь, как трудно мне с ними,

Змеи кольцами сердце сжимают своими

И считают что шут в колпаке - моё имя...

Кровь льётся из сердца ручьями живыми

Но ты стоишь, словно твёрдая башня во мгле

И, как маяк, путь освещаешь к земле.

Тихой гаванью мне сердце твоё служило...

Правда, прибой морской здесь сильно бьёт,

И не каждый корабль сюда попадёт,

Но спокойно спать здесь всегда можно было.

Я хотел бы плакать, но мне это нельзя,

Я хотел бы бодро взбежать по скале,

Но не могу, я приклеен к земле,

И противно шипит сброд червей вкруг меня.

Я хотел бы в жизни ясно, открыто

Вкруг прекрасной любви моей век парить,

В её сладком, блаженном дыхании жить,

Но не могу, моё сердце разбито.

Из разбитого сердца кровь струится по мне

Жаркая. Слабею я в это мгновенье.

В глазах моих грусть и печаль застынут.

И, страшась, себя вижу я в той стороне,

В туманном царстве, где тихие тени

Руками мягкими меня тихо обнимут.

МОЕЙ МАТЕРИ В. ГЕЙНЕ,

-- УРОЖДЁННОЙ Ф.ГЕЛЬДЕРН

1821

Я привык голову высоко носить,

У меня слегка жёсткий, упорный разум.

И если б король сам пронзил меня взглядом,

Я бы не вздумал глаза опустить.

Но, любимая мама, хочу сказать я,

Как бы сильно ни раздувалась гордыня,

Твоей близости тёплой, блаженной святыня

Смиренье робкое вливало в меня.

То не твой ли дух меня укрепляет,

Твой высокий дух, что в меня проникает,

И блистая, к небесному свету взлетает?

Но, вдруг, совершил я, мысль меня посетила,

Деяние, что сердце тебе огорчило,

Прекрасное сердце, что меня так любило?

В заблуждении диком я ушёл от тебя.

Я хотел идти хоть к концу света,

Я хотел знать, найду ль я при этом

Ту любовь, что счастьем одарит меня.

Я любовь во всех переулках искал,

Перед каждой дверью протягивал руки:

Я немного любви просил за все муки,

Но насмешку и ненависть получал.

Я всегда в любви заблуждался, всегда,

Я любовь не смог найти никогда,

Возвращался домой больной и печальный.

Но, ах, как только вошла ты ко мне,

Что увидел я в глаз твоих глубине?

Ту сладость любви, что в стране искал дальней.

КАРТИНА

1821

Лессинг - это Винцис, Натан и Галотти,

Шиллер - Рафаэль, Валленштейн и Поза,

-- Эгмонт, Фауст Гёте - Буонаротти

За образец берёт Гоувальд-Спинароза!

БАМБЕРГ И ВЮЦБЕРГ.

1821

В черте двух городов источник течёт

Чудотворный. И тысяча чудес там происходит,

И видишь, туда больные приходят,

И князь на месте леченье ведёт.

Он говорит: "Встань и иди!"-

И быстро и ловко уходят больные;

"Взгляни и смотри!", - и от рожденья слепые

Видят ясно, что впереди.

Пришёл юноша. Он водянкой страдал,

И просит: "чудотворец, спаси моё тело!"

"Иди и пиши!", - отвечает тот смело.

В Бамберге и Вюрцберге много шума стоит:

"О, чудо, чудо!" - народ кричит,

А юноша новые драмы уже написал.

(ЗАМУЖНЯЯ)

1821

Как Венера, рождённая пеной морской,

Красотою сияет любовь моя.

Но она предназначена злой судьбой

Невестой быть. - И жених не я.

Ты так терпеливо, сердце моё,

За измену злобу ты никогда не таило;

Ты всё переносишь, прощаешь всё

Этой глупой женщине милой.

Не сержусь я, хоть сердце моё искалечено,

Хоть тебя, любовь, потерял я навечно.

Великолепно твои алмазы сверкают,

Но ночь лучи в сердце твоём не освещают.

Я знаю давно. Я видел во сне,

В твоём сердце ночь привиделась мне:

Я видел, твоё сердце гложет змея,

Как ты несчастна, любовь моя!

III

Да, ты несчастна, мне ли злостью гореть,

Моя любовь? Мы будем несчастны,

Пока наши сердца не разлучит смерть,

Мы оба будем несчастны!

Вкруг рта твоего усмешка витает,

Сверкают глаза, упрямством горя.

И вижу, грудь твою гордость вздымает,

Но ты несчастна так же, как я.

От невидимой боли твой рот дрожит,

Твои глаза слёзы туманят всечасно,

Грудь гордая тайную рану хранит...

Любовь моя! Мы оба несчастны.

К Й. Б. Р.

Мне в грудь проник вдруг привет простой.

И сердца камеру он сумел отомкнуть,

И ветер магии удалось мне вдохнуть,

Здоровалась Родина нежно со мной.

Старый Рейн, я вижу, в лучах играет

И горы, замки отражает синева,

И листья золота колышутся едва,

И виноградарь лозы подрезает.

О, если б, я к тебе, туда мог прилететь

И так прильнуть, как лишь одна умеет

Обвиться вкруг стены лианы гибкой плеть.

О, если б тихо я сумел подслушать

Ту песнь, которую с тобой зарянка петь посмеет...

И волны Рейна шелестят мне в уши.

Сто языков заняты мною,

Средь них девяносто девять клеветников,

Но Россенау любит меня всей душою.

***

1821

Не верю я в те небеса,

О которых попы нам твердят.

Верю я только в твои глаза,

Что небесный свет нам дарят.

И в Господа я тоже не верю

Попы о нём нам говорят.

Другого Бога я не имею, -

Только сердца твоего клад.

В дьявола тоже не верю я,

В страшные муки и ад. -

Лишь в твоих глазах боль моя,

Я злому сердцу поверить рад.

ПЕСНЯ О ГЛУПОМ РЫЦАРЕ.

1821

Когда-то жил рыцарь, немой и угрюмый,

Его впалые щёки были снега белее.

Он плёлся, шатаясь с печальною думой,

В глупых мечтах, утопая сильнее.

Он был левшой, неуклюжим, неловким,

И смеялись над ним цветы и плутовки,

Когда мимо пытался проехать скорее.

Часто он прятался от людей

И в тёмном углу укрывался вечно,

И часто руки тянул он в тоске своей,

Но при этом не говорил ни словечка.

Но как-то полночный час наступил,

И кто-то запел и зазвонил

И стукнул тихо в дверное колечко.

И любимая медленно внутрь вошла

В одежде из пены волн шелестящей.

Словно розочка ярко она цвела,

Вуаль драгоценностью была настоящей.

Колокольцы вкруг талии нежно звенели,

Со сладостной силой глазки смотрели,

И крепко его она обняла.

Рыцарь обнял её со страстною силой,

И смущённо сгорает в жарком огне.

Порозовело лицо, мечты воспарили,

Всё свободней становится он и сильней.

Но она ему кивнула лукаво

И накрыла голову покрывалом,

На котором ярко алмазы светили.

И под водой очутился вдруг он,

В хрустальном дворце, что искрится, сияет.

Он удивлён, он почти усыплён

Всем, что этот дворец украшает.

Всё ж русалку крепко он обнимает,

Женихом и невестой их представляют,

И девы в их честь на цитрах играют.

Они играют, поют, так прекрасно поют,

И музыке в такт изящно танцуют,

Что почти потерял он сознание тут,

Но, обняв её, крепко, сладко целует.

Но свет погас и мрак опустился,

И рыцарь вновь в доме своём очутился,

Как поэт, один в каморке тоскует.

ДВА СНОВИДЕНИЯ.

1822

ВЫХОД

Бог сна перенёс меня в замок большой.

Чудный там волшебства аромат,

И волны людей мчались пёстрой рекой,

Запутавшись в лабиринтах палат.

Бледная свита ищет выход толпой,

Ломая руки от страха, кричат.

Девы юные, рыцарь торчит над толпой;

В толчее я сам тащился густой.

И вдруг я вижу, один я бреду,

Удивляясь, как исчезло столпотворение.

Я тороплюсь, я дальше иду

Сквозь комнат невероятных сплетение,

В сердце страх, свинец тянет вниз на ходу,

Ищу выход в отчаянии и утомлении...

Тут последних ворот, наконец, достиг:

О, Боже! Кого я увидел в тот миг!

Любимая стояла здесь у ворот -

Боль вокруг губ и на лбу забота.

Я понял, рукой она знак подаёт,

Сердится, иль бережёт от чего-то.

Но из глаз сладкий огонь истекает,

В мозг проникает, с сердцем делает что-то.

Но взгляд её строго ко мне прикоснулся

Всё же нежно и странно. И тут я проснулся.

(ПРОБУЖДЕНИЕ)

Лежала ночь на глазах моих,

Свинец лежал на устах моих,

Мозг и сердце оцепенели,

Я в могиле земной затих!

Как долго я не мог говорить,

Потому что я крепко спал.

Но проснулся я и услышал вдруг,

Кто-то в мой гроб постучал.

"Не хочешь подняться, Генрих?

Вечный день начинается,

Мёртвые все воскресают,

Радость вечная разливается!"

Любовь моя, я встать не могу,

Я совершенно слепой.

Ведь из-за плача мои глаза

Наполнены темнотой.

"Генрих, хочу я тебя целовать,

Начиная с заплаканных глаз.

Ангелов должен увидеть ты

И величье небес сейчас".

Любовь моя, я встать не могу,

Ещё кровь сочится моя

Из сердца, куда уколола ты,

Резким словом, ранив меня.

"Руку тихо совсем я положу,

Генрих, на сердце твоё:

Из раны кровь престанет течь,

Исчезнет боль из неё".

Любовь моя, я встать не могу.

Из моей головы льётся кровь.

Знаешь, я застрелился сам,

Когда ты отняла любовь.

"Генрих, локонами волос

Обвяжу тебе голову я:

Крови назад повернёт поток,

И затянется рана твоя".

Так ласково, мягко просила она...

Противиться я не сумел.

Тут же подняться я решил,

К любимой пойти захотел.

Но здесь на рану рухнуло что-то

И опрокинулось с силой буйной.

Рванулся из ран моих кровь поток,

И мой сон испарился чудный.

Со всех сторон мне намекали, что в цикле "Картины снов" (1821) были напечатаны стихи, уже появлявшиеся в Мауррском книжном магазине, что это, мол, ощутимый пробел, и один рецензент намекнул очень благожелательно, что это могло возникнуть из-за слишком строгой классификации. Что касается строгой классификации, то это не совсем правильно. Я знаю, что много незрелого и неутешительного прокралось в мой сборник. Снисходительная доброта, с которой относятся ко мне, обязывает меня заполнить, по меньшей мере, обозначенные пробелы с помощью двух сновидений. Последние должны были быть расположены между восьмым и девятым сном.

***

Да, друг, под липы пойдём,

Здесь сможешь сердце ты успокоить.

Прекраснейших женщин здесь мы найдём,

Это легко можно устроить.

Они цветут так мило, прелестно

В шёлке цветном своих покрывал.

И один поэт, тебе известный,

Цветами ходячими их назвал.

Как чудесно перья на шляпах нашиты,

И прекрасных шалей изящные линии!

Как хорош румянец на их ланитах!

Чудесны шеи их лебединые!

***

1822

Не позорь меня, дитя дорогое,

Не приветствуй меня прилюдно.

Как только окажемся дома с тобою,

Опять у нас всё будет чудно.

СОН

1822

Мне снилось: я - всемогущий Бог,

И на небе я восседаю.

И ангелы все вокруг меня

Деянья мои восхваляют.

Я пироги с аппетитом ел,

В золотых обёртках конфеты,

Также крюшон я охотно пил,

Не ощущая вины при этом.

Всё же скука терзала меня,

Мне бы хотелось на Землю слетать:

Там бы не был я всемогущим Богом,

На Земле мог бы чёртом я стать.

Ты, Габриэль, ангел высокий,

На Землю скорее иди

И моего молодого друга

Немедля сюда приведи.

Но не ищи ты его в Совете,

Он где-то с токайским в руке.

И в церкви тоже искать не стоит,

Ищи у мамзели Мейер в уголке.

Тут ангел пару крыльев расправил

И вниз полетел быстрей,

Взвалил на себя и приволок

Беспутнейшего из людей.

Да, мальчик, я - всемогущий Бог,

И Землёй управляю повсюду.

Помнишь, всегда я тебе говорил,

Что Судиёй я буду?

И чудеса весь день совершаю я,

Они должны тебя восхитить.

И ради тебя я в шутку хочу

Счастьем Берлин одарить!

Из булыжника каждого на мостовой

Две половинки хочу создать,

И устрица свежая и прозрачная

В каждом камне должна лежать.

И из лимонного сока дождь

Должен устриц всех поливать,

А по каналам водосточным

Будет лучший рейнвейн протекать.

Ах, как рады берлинцы сейчас,

Они к жратве торопливо идут,

И господа из окружного суда

Взахлёб из канавы уличной пьют.

Ах, как радуются поэты

Той жратве, Богом данной!

Лейтенанты и сыщики

Лижут улицы рьяно

Лейтенанты и сыщики -

Это очень умные люди:

Они знают, что в другие дни

Такого чуда не будет.

КАРТИНЫ СНОВИДЕНИЙ.

1821

СУМЕРКИ БОГОВ.

Вот май пришёл со светом золотым

И с ароматом пряным, густым,

Деревьев белою пеной манит,

Глаза фиалок голубых сияют.

Плетёт ковёр с узором из цветов

И солнца луч с росой туда вплетает,

Сзывает человеческих детей,

И глупые идут за этим зовом:

Мужчины нанковые брюки одевают,

Сияют пуговки на пиджаках.

В невинно-белое наряжены дамы,

И завивают юноши усы.

У юных дев, волнуясь, дышит грудь...

В карманы стихоплёты городские

Бумагу, перья и лорнеты прячут,

Толпой, ликуя, валят за ворота,

Раскидывая лагерь на газонах.

Удивляясь, как растут деревья быстро,

Играя нежно с цветками пёстрыми,

И слушая птичек весёлых пенье,

Толпа, ликуя, хвалу небу кричит.

Май и ко мне пришёл. Он трижды стукнул

Мне в дверь и закричал: Я - май,

Мечтатель бледный, выйди ко мне!

Но не открыл я дверь, ему ответил:

Меня тщетно ты манишь, гость плохой,

Тебя насквозь я вижу и так же вижу

Строенье мира. Во всё вникаю

Слишком глубоко. И радости земные,

И муки в сердце моём сплелись.

Сквозь каменные, твёрдые ограды

Дома людские вижу, и сердца,

И в них я вижу ложь, обман, несчастье;

На лицах я все мысли прочитал.

В румянце дев стыдливых

Я вижу, тайное желание дрожит.

На гордых лбах восторженных юнцов

Смеются шутовские колпаки.

Гримасы жуткие и хилые тела

Я вижу на Земле. И я не знаю:

Земля - больница или дом умалишённых?

Смотрю сквозь почву в глубину Земли.

Земля - кристалл, но ужасы я вижу,

Что дружеской зеленью её покрывают.

Май тщетно старается. Где-то внутри

Лежат мёртвые в узких своих саркофагах:

У них сложены руки, открыты глаза,

И мела белее одежда и лица,

И сквозь губы ползают жёлтые черви.

Я вижу, сидит на могиле отца

С любовницей непочтительный сын:

Вокруг иронично поют соловьи,

Цветы на лугу смеются так злобно,

И в гробу ворочается мёртвый отец,

И от боли дрожит Земля - наша старая мать.

Земля бедная, боль твою знаю я,

Я вижу, в груди твоей тлеет пожар,

Из тысяч сосудов сочится кровь,

И раны, зияя, раскрылись твои.

Из них дико льются кровь, пламя и дым...

Я вижу, твои сыновья - великаны,

Отродье древнее, рвутся наверх,

Красные факелы трясутся в руках,

Железные лестницы ставят они

И буйно штурмуют небесную твердь.

И чёрные карлики тоже ползут.

Рассыпаясь, трещат золотые звёзды,

Полог сорван дерзко у Бога с шатра,

И тысячи ангелов сброшены вниз,

Они летят к Земле, страшно крича...

Бледный Бог сидит на троне своём,

Он бросает корону и волосы рвёт.

Всё крепче теснит его дикая шайка

И красные факелы швыряет в него.

А следом карлики ползут в небеса

И бичами огненными ангелов бьют.

Те извиваются, гнутся от мук,

И перепутаны волосы их.

И своего ангела вижу я,

В светлых локонах, с движеньями сладкими,

И с вечной любовью вокруг его уст,

И с вечным блаженством в глазах голубых.

Но один ужасный, уродливый кобольд

Отрывает моего ангела от земли,

Скалит зубы на облик его благородный

И душит его в объятиях крепких...

И крик грохочет по всей Земле,

Колонны упали, обрушилось небо,

И всюду господствует старая ночь.

РАТКЛИФ.

1822

Бог сна перенёс меня в местность одну,

Где печальные ивы к себе меня звали,

Махали руками зелёными мне,

И цветы на меня, как сёстры, смотрели.

Там птицы доверчиво мне щебетали,

И лай собак показался знакомым.

Голоса и фигуры, все, как один

Старый друг, приветствие слали.

Но всё здесь казалось мне странно чужим.

Перед сельским домом нарядным, увидел, стою,

В груди шевельнулось, но в голове

Спокойно всё было. Пыль отряхнул

Я со своей дорожной одежды,

Резко звякнул звонок, и дверь приоткрылась.

Тут мужчины и женщины были. И лиц

Было много знакомых. Скорбь лежала на них

И страх потаённый. Смущённо и странно

Смотрели они, соболезнуя мне.

И ужасом вдруг мне душу пронзило,

Словно несчастье предчувствовал я.

Маргариту старую я тут же узнал,

Пытливо взглянул, она ничего не сказала.

"Где Мария?" - спросил; Не ответила мне,

Схватив мою руку, торопливо вела

Меня через много светлых и тёмных покоев.

С тишиной мёртвой там роскошь царила.

В покои мрачные ввела, наконец,

И с лицом, опрокинутым, мне указала

На фигуру, что на диване сидела.

"Вы Мария?" - спросил я. И сам удивился

Убеждённости странной, с которой спросил.

Тут голос раздался бездушно и каменно:

"Именно так меня люди зовут".

Боль резкая душу пронзила мою:

Ведь этот пустой и холодный тон

Был прежде голосом сладким Марии.

И женщина в платье бледно-лиловом,

Небрежно одетая, с грудью дрожащей,

С глазами стеклянно оцепенелыми,

С обвисшими мышцами белых щёк,

Ах, эта женщина раньше была так хороша,

Цвела прелестно моя Мария!

"Вы в путешествии были так долго", -

Холодно, сдержанно сказала она.

"Вы не смотрите, стыдясь, милый друг,

Вы здоровы, и ваши упругие ноги

В том свидетели", - и улыбочка сладкая

Дрожала вкруг бледно-желтого рта.

В замешательстве вырвалось у меня:

"Вы замужем? Ответьте, прошу!

"Ах", - безразлично сказала она, улыбаясь, -

"Да, он палка из дерева, что обтянута кожей,

Но остался деревом. - Сам муж говорит".

Так противно и глухо засмеялась она,

Что холодный страх сквозь меня пробежал.

И тут же сомненье меня охватило:

Говорили ли это невинные чистые губы Марии?

Но тут она быстро встала с дивана,

Кашемировым шарфом обвила свою шею,

И повисла вдруг на моей руке.

Она потянула меня в открытые двери

И тащила вперед через поле, луг и кустарник.

Жаркий, красный диск солнца уже низко парил

И пурпуром всё вокруг освещал.

Деревья, цветы и могучий поток,

Что величественно вдали протекал.

"Смотрите, плывут в голубой воде

Огромные золотые глаза!" -

Она крикнула. "Тихо, бедное существо!" -

Я сказал. И как сказку увидел,

Поднялись с полей созданья тумана

И обвили руками белыми, мягкими.

Фиалки смотрели нежно и страстно,

Склонялись вместе чашечки лилий,

Розы красные источали жар сладострастный,

Гвоздики дыхание воспламеняли.

В ароматах счастья тонули цветы,

И все плакали тут слезами блаженства,

И кричали, ликуя: Любовь! Любовь! Любовь!

Кружились бабочки, золотые жуки,

Песни жужжали эльфов прекрасных,

Дубы шелестели, вечерние ветры шептались,

И томно, сладко пел соловей.

И между шёпотом, шелестом, шорохом, пеньем

Безразличным болтала холодным тоном

Увядшая дама, что свисала с моей руки.

"Я скажу Вам, кто живёт в ночном замке:

Длинная тень - хороший бедняга,

Он кивает, машет всем, кому хочет.

В голубое одетый - ангел. Красный

С блестящим мечом - враг ненавистный". -

Она всё болтала. И слов пёстрых много

Я слышал, с ней садясь утомлённо

На низкую скамейку изо мха,

Которая под старым дубом стояла.

Там сидели мы вместе тихо, печально.

Оглянувшись, мы становились печальней...

Смертельно вздыхая, дубы шелестели,

И как-то болезненно пел соловей.

Но красный свет сквозь листву пробивался

И мерцал вкруг Марии лица побледневшего.

Глаза оцепенелые жар изливали,

И сладким прежним голосом сказала Мария:

"Как ты узнал, что я так несчастна?

Ведь это видно по твоим диким песням".

Холодным льдом в сердце ужас застыл:

Неужели будущее - в безумье моём?

Казалось, что-то тёмное билось в мозгу,

И от этого ужаса я пробудился.

ПАЛОМНИЧЕСТВО В КЕВЛАР.

1822

Мать у окна стояла,

А сын всё не встаёт.

"Не хочешь ли встать, Вильгельм,

Взглянуть на крестный ход?"

"О, мама, я так болен,

И мне смотреть невмочь,

Гретхен мёртвую вспомнил,

Болит сердце. Ему не помочь".

"Вставай, мы отправимся в Кевлар,

Библию и чётки возьми.

Божия Матерь излечит

Сердечные боли твои.

Развеваются флаги на церкви,

Хор церковный поёт, -

Это к городу Кёльну на Рейне

Процессия с молитвой идёт.

Мать идёт за толпою,

За руку сына ведя,

Они поют в общем хоре:

Мария! Славим Тебя!

Божья Мать из Кевлара

В нарядных своих одеждах:

У неё сегодня много работы,

Идут к ней больные с надеждой.

Больные люди приносят ей,

Как жертву, чистейший воск,

Из него части тела отлиты,

Множество рук и ног.

Если жертвуешь руку из воска,

Излечится сразу рука.

Если жертвуешь ногу такую,

Здоровой станет нога.

В Кевлар кто-то на костылях

Бредёт, его сильно шатает.

А кто-то, лишённый пальца,

На альте усердно играет.

Мать свечу взяла восковую

И сердечко. Снаружи держит:

"Принеси это Матери Божьей,

Она сердце твоё излечит".

Сын принял, стеная, свечу

И к иконе идёт, вздыхая.

Слёзы из глаз струятся,

Из сердца слова вытекают:

"О, высокая Матерь Божья!

Исполняешь ты волю Бога,

И в небесах Ты - царица!

Не суди моё горе строго.

Я в Кёльне жил с моей мамой,

Здесь сотни капелл и церквей,

И город тебе известен

Святою верой своей.

Около нас жила Гретхен,

А теперь уже нет её...

Мария, я принёс тебе свечку,

Излечи, прошу, сердце моё.

Излечи, прошу, моё сердце!

И весь день, позабыв себя,

Буду петь и усердно молиться:

Мария! Славим Тебя!

III

Мать с больным своим сыном

Спали в каморке кротко.

И тут тихо вошла Матерь Божья

Неслышной своей походкой.

Она над больным склонилась

И руку свою неслышно

Ему на грудь положила,

Улыбнулась мягко и вышла.

Мать видит всё это во сне

И видела больше, однако.

А когда она пробудилась,

Лаяли громко собаки.

И мёртвый сын на кровати

Лежал, выпрямившись струной.

И играл на ланитах бледных

Свет зари золотой.

Мать сложила ему руки,

Совсем не помня себя.

И набожно, тихо запела:

Мария! Славим тебя

III

1822-1824

АУКАССИН И НИКОЛЕТТА

или: любовь из старых добрых времён

Разложи ковёр, пёстрый, узорный:

Лёгкие в него вплетены фигуры

Это бьются враждебные две натуры

Крест с полумесяцем, долго, упорно.

Трубят победу! Окончен бой.

Томятся в тюрьме верность предавшие,

Колокольцы с полей звенят запоздавшие,

На базаре султан зовёт за собой.

Картина великолепия пёстрого:

Мы словно сказочной чащей идём,

К любви и свету, ночь побеждая.

Мастер, контраста сила такая!

Показал ты в плохое время при том

Картину любви из времени доброго.

ГЕНРИХ IV

1822

В замке, во дворе, в Каноссе

Стоял наш император Генрих,

Босой, в покаянной рубахе;

Ночь была холодна и дождлива

Лунный свет заглянул в окно

И осветил две фигуры,

Над лысиной Григория померцал,

На груди задержался Матильды.

Генрих громко поёт покаянную песнь,

А в душе тайно мысль лелеет:

Ну, попёнок, вернусь я домой,

Тебя выгоню непременно.

***

1822

Мы хотим быть в согласии с вами,

С вами, цветочки любимые,

Перебрасываться словами

И радоваться неудержимо.

Ты, ландыш, с колокольцами белыми,

Ты, роза, в алом своём одеянии,

С венчиком пёстрым гвоздика несмелая,

И незабудка в весеннем сиянии,

Цветочки мои, побудьте со мной

Для меня это радость большая.

И только с плохой резедой одной

Я дела иметь не желаю.

(ГЕНРИХУ ФАЛЬКЕНБЕРГУ)

1822

Когда я братьев считаю,

Тех, что верны ещё мне,

Друг любимый, в чужой стране

Тебя за двоих почитаю.

Ты там читаешь вдали,

Ночным освещенный светом,

Не засыпая при этом,

Скромные вирши мои.

ПЯТЬ ВЕСЕННИХ ПЕСЕН.

1822

Вот пришёл май чудесный:

Цветы и деревья цветут,

По синеве небесной

Облака, словно розы, плывут.

И соловьи запели

В листве густой и зелёной,

В клеверной мягкой постели

Телята прыгают упоённо.

Лежу я больной в траве,

Петь и прыгать не помышляю.

Что-то звенит в синеве, -

Я не знаю, о чём мечтаю.

Я хочу, чтоб душа моя

Погрузилась в лилию смело,

И чтоб лилия, тихо звеня,

Мою песню любимой спела.

Песня будет дрожать, трепетать,

Как поцелуй губ прелестных,

Что как-то случилось ей дать

В сладкий час и чудесный.

III

Они много тебе рассказали

И скорбели снова и снова.

Но о муках, что душу терзали

Мою, не сказали ни слова.

Они громко шумели при том,

И знали они, что к чему...

Меня они называли злом,

И верила ты всему.

Но самого худшего всё же

Узнать не могли случайно:

Плохое, и глупое тоже,

Что я в душе носил тайно.

Земля так долго была скупой,

Но май пришёл, она щедрой стала.

Всё смёётся, ликует этой весной,

Но к радости я не способен нимало.

Ландыш звенит, цветы расцветают,

Как в басне, птички беседу ведут;

Но беседа мне нравиться, не желает,

И нахожу я всё скверным тут

Мне надоел людской тарарам

И друг, который всегда сносным был.

И всё потому, что назвали "Мадам"

Милую, что я так сладко любил.

Почему розы нынче так бледны,

О, скажи, моя любовь, почему?

Почему молчать обречены

Фиалки? Я не пойму.

Почему жалобно так поёт

Жаворонок в вышине?

И мертвенный аромат течёт

Из целебной травы ко мне?

Солнце, почему освещает поля

Так холодно и немило?

Почему такой серой стала земля

И безрадостной, как могила?

Почему так болен я и уныл?

Любимая, ответь, не тая.

Почему я совсем лишился сил?

Зачем ты ушла от меня?

СЕМЬ ПЕСЕН

1822

Прислони щеку к моей щеке,

Мешая слёзы с моими слезами,

И сердце моё высекает в твоём

Одно высокое пламя!

И когда хлынут в большое пламя

Слёзы рекой огромной,

И рука моя тебя сильно обнимет,

Я умру от тоски любовной!

Меня обними любовно,

Прекрасная и любимая!

Обвейся всем телом покорно,

Любовь моя неодолимая.

Так был когда-то обвит

Прекрасными змеями он:

Изранен, задушен, убит,

Счастливейший Лаокоон.

III

Полночь была темна, холодна,

Я блуждал по лесу, стеная.

Я тряс деревья, вырывая из сна,

Сострадали они мне, кивая.

Любовь моя светит мне

В её величии тёмном,

Как в сказке или унылом сне,

Рассказанном ночью бессонной!

Вот бродят вместе в волшебном саду

Влюблённые, тихо и молча.

И соловьи поют, как в бреду,

Мерцает свет лунной ночью.

Недвижно юная дева стоит,

На коленях рыцарь счастливый...

Но лесной великан рядом шумит,

Дева бежит боязливо.

На земле окровавленный рыцарь лежит,

Великан ковыляет домой...

Этой сказке в мире быть надлежит,

Когда найду я вечный покой.

Здесь и скрипка, и флейта

Это всё страшно гремит.

Моя милая в грохоте этом

В свадебном танце летит.

Литавры, а также дудки

Звенят, грохочут и бьют

В это время, стеная жутко,

Ангелы слёзы льют.

Падает вниз звезда,

Что с высоты сияла

Это-звезда любви,

Я смотрел, как она упала.

Я вижу, падают с яблони

Листья вместе с цветами.

Их что-то гонит и дразнит,

Заставляет играть с ветрами.

Вот лебедь в пруду поёт,

То вверх, то вниз выгребает.

Но песня всё тише звучит

И в пучину потока ныряет.

Цветы и листья развеяны,

Как темно и как тихо стало!

Шелестя, звезда рассыпается,

Песня лебедя отзвучала.

VII

Они так меня мучили,

Все, белые, голубые:

Одни своею любовью,

Ненавистью - другие.

Они мне хлеб отравили,

Наливали мне яды злые:

Одни своею любовью,

Ненавистью - другие.

Но те, кто больше всего

Мучили, жгли и травили,

Никогда меня не ненавидели

И никогда не любили.

ОСЕННИЙ ЦИКЛ.

1822

Из слёз моих вырастают

Цветы прелестные, дивные,

Мои вздохи перерастают

В пение соловьиное.

Если любишь, крошка невинная,

Дарю я тебе все цветы.

И пенье всю ночь соловьиное

Под своим окном слышишь ты.

Звёзды совсем неподвижно

Освещают небесную твердь

Тысячи лет на любовную боль

Могут они смотреть.

И тихо ведут беседу:

Так богаты они, так прекрасны...

И филолога нет на свете,

Кто бы понял их речи ясно.

Но учился этим речам

И не забыл я их.

И грамматикой был для меня

Моей возлюбленной лик.

III

Картина забытых времён

Вдруг из могилы встала

И являет, как рядом с тобой

Жизнь моя протекала.

Днём я шатался, мечтая,

Кругами по улицам всем.

Удивлённо люди смотрели мне вслед,

Я был печален и нем.

Лучше всего было ночью:

Улицы были пусты,

Я с тенью моей вдвоём

Брёл сквозь покров темноты.

Отражало эхо мои шаги,

Брёл через мост я поздно...

Луна, пробиваясь из облаков,

Взгляд мне послала серьёзный.

Пред домом твоим я стоял,

Направив вверх пристальный взгляд,

Я долго смотрел на твоё окно,

Боли в сердце почти был рад.

Я знаю, часто ты из окна

Смотрела в молчанье ночном,

Как в мерцающем свете луны

Я стоял неподвижно столбом.

Юноша любит девчонку,

Но другого она избирает;

Но тот тоже любит другую

И в брак с ней тут же вступает.

Девчонка с большой досады

Немедленно замуж идёт

За того, кто ей встретился первым,

И горе юношу ждёт.

Это - история старая,

Но новой вечно кажется нам.

И тому, с кем она случилась,

Сердце рвёт пополам.

Погребён на перекрёстке

Тот, кто покончил с собой.

На этой могиле вырос

Цветок грешника голубой.

На перекрёстке вздыхал я,

Ночь холодной была и немой;

В лунном свете качался тихо

Цветок грешника голубой.

Смотрите цикл "Семь песен" стр.82

VII

Когда расстаются двое,

Пожимают друг другу руки,

Проливают слёзы рекою,

Без конца, вздыхая в разлуке.

Мы же с тобой не плакали

И не вздыхали при том.

Слёзы с горькими вздохами

Пришли к нам потом.

VIII

Вновь сон я увидел, мечтая:

Ночные часы текли,

Мы сидели под липой в мае

И клялись мы в вечной любви.

Снова клятву ты повторяла,

Ласки, смешки, поцелуи...

И клянясь, мою руку кусала,

Не знал я любовь такую.

О, любимая, с глазками ясными!

Я клятвой доволен меж тем...

О, милая и прекрасная!

Укус был лишним совсем!

Я стоял на вершине горы

И своих чувств не скрывал:

"Если б птичкой мог я стать!", -

Я тысячу раз вздыхал.

Если б я ласточкой был,

Помчался к тебе б давно

И свое гнёздышко я бы свил

Там, где твоё окно.

Если б я был соловьём,

К тебе бы, дитя, полетел

И песни всю ночь под твоим окном

Я б на липе зелёной пел.

Был бы я снегирём влюблённым,

К тебе б я помчался скорей:

К птичкам этим ты благосклонна

И лечишь сердца снегирей.

Едет медленно мой экипаж

Сквозь лес, что листвою играет,

Через долины, в которых цветы

Волшебно на солнце сверкают.

Сижу, мечтаю, тоскую я,

О милой своей вспоминаю...

Но в мой экипаж заглянули три тени

И мне головою кивают.

Они скачут, их резкие лица

Ироничны, испуганны странно.

Как в тумане кружатся вместе

И вдруг исчезают нежданно.

На улице шум и вой,

Дождь осенний и ветер.

Робкий ребёнок мой,

Где укрыться от ужасов этих?

Она к окну прислонилась

В комнатке одинокой,

Слеза из глаз покатилась,

Взгляд полон ночи глубокой.

XII

Каждую ночь во сне вижу тебя.

И вижу, тобой я любим.

С громким плачем падаю я

К сладким ногам твоим.

На меня ты смотришь печально,

Белокурой головкой качаешь

И незаметно и тайно

Жемчуг слёз вытираешь.

Говоришь ты мне тихое слово

И кипариса даришь букет...

Просыпаюсь, исчезло всё снова:

Забыто слово. Букета нет.

XIII

Осенний ветер деревья трясёт,

Холодная влажная ночь.

В плащ, закутавшись серый,

Скачу к лесу, отсюда прочь.

И со мной скачут мысли,

Бегут впереди меня,

Переносят легко и воздушно

В дом, где прелесть моя.

Лают собаки. И слуга

В мерцании свечей появляется,

Лестницу с ходу штурмую я,

Шпоры звяканьем откликаются.

В светлом ковровом покое

Аромат и тепло вдыхаю.

Тут ожидает прекрасная,

Я к руке её припадаю.

Вот шелестит ветер в листьях,

Дубы говорят меж собою...

Как быть тебе, безрассудный всадник,

С глупой твоею мечтою?

XIV

См. выше "Цветы чашечки тянут свои стр.29"

ЗИМНИЙ ЦИКЛ.

1822.

Хочет снег, всё замести,

Хочет град двери снести

И, дребезжа, в окна бьёт.

Но клясть судьбу мне не даёт

Образ любимой в моей груди

И весна, что ждёт впереди.

Солнце, голуби, розы, лилии, -

Все они мне наслажденье дарили.

Их не больше любил я, если честно,

Чем маленькую, чистую и прелестную.

Она родник любви, свет в оконце,

Голубка, лилия, роза и солнце.

III

Когда глаза твои мне сияют,

В сердце страдание и боль утихают.

Когда рот твой целую снова и снова,

Ощущаю себя совершенно здоровым.

Когда к твоей груди прислоняюсь,

Небесным блаженством я наполняюсь.

Но, "люблю тебя", - промолвишь ты только,

Я почему-то рыдаю горько.

Твой облик прекрасный является мне,

Я недавно видел тебя во сне.

Ангельски ты кроткой была,

Но бледность и боль не сходили с чела.

И только губы красны твои

Но от поцелуя смерти поблекнут они.

Погашен будет тот свет небесный,

Что лился из кротких глаз, чудесных.

См. выше; "Золотой звезды сияющий свет". Стр.28

Как могла ты забыть сознанием своим,

Как долго был я, сердцем твоим одержим.

В сердечке маленьком сладкая ложь,

Фальшивее и слаще нигде не найдёшь.

Но ты забыла любовь и песню

Ту, что наши сердца сближала чудесно.

Не знаю, была ль любовь больше песни,

Но знаю, огромны они были вместе.

VII

(ЖЕЛАНИЯ).

(Голова говорит):

Ах, если бы я скамейкою стала,

На которой любимая ноги покоит,

Сколько б она меня ни топтала,

Не сказала бы я, что меня беспокоит.

(Сердце говорит):

Ах, если бы я подушечкой стало,

Из которой всегда иголки торчат,

Она бы колола меня немало,

Но уколы бы радость мне доставляли.

(Песня говорит):

Ах, если б бумагой могла я стать,

Что на папильотки она пускает,

Я б хотела тайно о том прошептать,

Что дышит во мне и расцветает.

VIII

Когда я медлил, упорно и долго,

В странах чужих в мечтах и восторгах,

Тут терпенье любимая потеряла,

Подвенечное платье готовить стала,

Обняла, считая меня женихом,

Но из глупых я был глупейшим юнцом.

Моя любимая мягка и прекрасна,

И перед ней трепещу я всечасно:

Глаза-фиалки, розы-щёки и рот,

Они расцветали из года в год.

И что любовью такой я пренебрёг, -

Глупее глупости сделать не мог.

Цветы с необузданной прелестью,

Когда сердце изрезано тайно,

Надо мной бы плакали с нежностью

И лечили б сердечную рану.

Необузданные соловьи,

Когда я печален и болен,

Распевали б мне песни свои,

Чтоб спокоен я был и доволен.

И разрушили б мою боль

Звёздочки золотые.

Они б спустились в земную юдоль

И утешенья шептали святые.

Но было им знать, не дано,

На свете только одно:

Она сама волей своей

Разорвала сердце в груди моей.

См. выше: "Целый день я только и думал о ней стр.28".

Мир так прекрасен, и небо синеет,

И ветерки так ласково веют.

На ярком лугу цветы мне кивают

И в каплях росы блестят и сияют.

И люди везде восторг излучают.

Но я бы хотел в могиле лежать

И любовь свою мёртвую к сердцу прижать.

XII

Фиалок глазки её голубее,

Щёчки роз прекрасных алее,

Ручки её лилий белее...

И это всё цветёт бесконечно,

Но только засохло её сердечко.

XIII

Милая, скажи мне сегодня это:

Не фантазией ли ты здесь появилась,

И душным невыносимым летом

Из сознанья поэта ты пробилась?

Но нет, уста такие прелестные,

А также глазок волшебный свет,

Дитя, любимое и чудесное,

Никак не может создать поэт.

Василиски, а также вампиры,

Драконы, их злее не создал ад,

Ужасные звери всех басен мира

Воспламеняют поэта талант

Но тебя, коварство фальшивое,

И взгляды кроткие тоже.

И лицо, прекрасное, милое,

Поэт сотворить не может.

XIV

В честь глаз моей любимой сердечно

Я канцоны творил.

Ротик маленький меня конечно

На лучшие терции вдохновил.

Из щёк любимой, румяных вечно,

Чудесные стансы я сочинил.

А, если бы сердечко дал ей Бог,

Сколько бы дивных сонетов создать я мог!

С тех пор, как любимую я потерял,

Я смеяться совсем перестал:

Кто-то глупо острить старался,

Я смеяться не мог, как ни пытался.

С тех пор, как потерю я ощутил,

Я плач из жизни своей исключил.

Разорвалось сердце от боли почти,

Но плач не вырвался из груди.

XVI

Там, где я, непроглядная темь,

Глухо. Мрачно, проблеска нет,

С тех пор, как мне не сияет совсем

Любимых глаз искрящийся свет.

И не зажгут никогда мне их,

Золотые звёзды любимых глаз.

Зияет пропасть у ног моих...

Прими меня ночь! Пришёл мой час!

XVII

(Вечер накануне нового года -\Сильвестр\)

(Эпилог к "Поэмам и легендам".1855)

Старые, злые песни,

Созданье мечты больной,

Сейчас мы вас похороним,

Гроб принесём большой.

В гроб положу я нечто:

Что? - не отвечу точно.

Должен быть гроб побольше,

Словно большая бочка.

Сооружу катафалк

Из досок больших непременно.

Длиннее, чем в Майнце мост,

Получится он наверно.

Приведу я дюжину великанов,

Они будут сильней и проворней

Блаженно святого Кристофа

Из святого собора в Кёльне.

Они понесут этот гроб

И в море сбросят уныло,

Так как большому гробу

Подобает большая могила.

А знаете вы, почему

Гроб большой и тяжёлый такой?

Любовь я туда положу

И болью наполню большой.

-- ИЗ СБОРНИКА "ТРАГЕДИИ ВМЕСТЕ С ЛИРИЧЕСКИМ

ИНТЕРМЕЦЦО". (1822)

-- (Посвящение Соломону Гейне)

Мук и жалоб вереницы

В книгу свою я вложил.

Открой этой книги страницы,

Тебе сердце я здесь открыл.

На крыльях песни свободной

Унесу тебя, милая, вдаль,

Туда, где дышать так привольно,

Куда не приходит печаль.

Там сад цветущий встаёт

В тихом луны свечении.

Лотос с надеждой ждёт

Своей сестры появления.

Фиалки хихикают нежно

И смотрят на звёзды они.

И на ушко безмятежно

Шепчут розы тайны свои.

Кроткие скачут газели,

Тайны, слушая сокровенные.

И, чу! Вдали зашумели

Потоков воды священные.

Туда погрузимся с тобою

В призрачном свете луны,

И под пальмой в любви и покое

Увидим счастливые сны.

Цветы лотоса боязливо

Смотрят на солнца заход,

Склоняя головы терпеливо,

Ждут, когда ночь придёт.

Луна - их любимая, вечная.

Её свет им нежно кивает.

И они для неё застенчиво

С лиц покровы снимают.

Они цветут, пылают и блещут,

И в высоту смотрят пристально;

Льют аромат, плачут, трепещут

От любви и от боли истинной.

(ПРИВЕТ АНГЕЛА

ИЗ ПАПКИ ОДНОГО ХУДОЖНИКА.)

-- В течении Рейна плавном

Отражается среди волн

Вместе с собором славным

Святой и великий Кёльн.

В том соборе изображение

На позолоченной коже.

В моей жизни тёмном течении

На дружеский свет похоже.

С цветами там ангелы ясные

Вокруг мадонны любимой.

И черты её лика прекрасного

От лица милой неотличимы.

(ЛЮБОВНАЯ БОЛЬ)

Ты не любишь меня, ты не любишь меня,

Я заботы об этом не знаю.

Только лишь я взгляну на тебя

Королём себя ощущаю.

Ненавидишь ты даже меня, -

Алый ротик щебечет твой.

Но, дорогое дитя,

Поцелуев мне хватит с лихвой.

О, не клянись, а целуй скорее,

Поцелуй всех женских клятв вернее.

Слова твои сладки, не спорю,

Но поцелуи слаще порою.

Ведь поцелуй не бывает обманом,

Но слово кажется тщеславья туманом.

О, поклянись мне клятвою новой,

Поверю я голому слову!

К твоей груди я прислонюсь:

Я счастлив! В этом тебе клянусь.

И верю тебе я беспечно,

И готов любить тебя вечно.

Свет глуп и слеп чрезвычайно:

Ежедневно тебя проверяет,

О тебе, дитя, он шепчется тайно

И плохим твой характер считает.

Свет слеп и глуп невероятно,

И о том ничего не знает,

Как твои поцелуи приятны,

И как счастье в груди зажигают.

Липы цвели, пел соловей,

Нам солнце привет посылало.

Поцеловала меня и нежной рукой

Меня к пышной груди прижала.

Падали листья, ворон глухо кричал,

Солнце угрюмо глядело.

"Прощай", - тебе я спокойно сказал,

"Прощай", - вежливо ты присела.

Много чувств друг к другу мы испытали,

Но прекрасно всегда уживались.

В "жену и мужа" мы часто играли

И никогда не дрались.

Мы вместе смеялись и вместе шутили,

И ласки нежны наши были.

В прятки, играя, мы веселились

Охотно в лесах и полях,

И так спрятаться умудрились,

До сих пор не найдёмся никак.

Ты верной мне оставалась вдали

И мне себя посвятила.

В страхе моём и тревоге моей

Утешение мне приносила.

Не жалела ты мне еды и питья

И деньги взаймы давала,

Заботилась о чистоте белья,

Для поездок паспорт достала.

Любовь моя! Сохранит Бог тебя

От жары и от холода тоже.

Но больше, чем ты одарила меня,

Он тебе дать не сможет.

III

Моя сладкая любовь, когда ты в могиле,

В тёмной могиле будешь лежать,

Тогда сойду я в склеп укромный,

Чтобы тебя к сердцу прижать.

Обойму, поцелую, прижму к себе,

Холод ползёт по щекам.

Я ликую, дрожу, плачу я по тебе

И мёртвым хочу быть сам.

Полночь зовёт, мертвецы встают,

Они танцуют стайкой воздушной.

Остаёмся лежать с тобою мы тут,

Обнявшись, в могиле бездушной.

Мертвецы встают в День Страшный Суда,

Он зовёт всех к счастью и мукам...

Нам нет нужды торопиться туда,

Лежим мы, сплетая руки.

На холодном севере ель стоит

На голой скале одиноко.

Льдом и снегом укрыта она,

И в сон погрузилась глубокий.

И пальму видит она во сне:

В полуденной, жаркой стране

Одиноко, молча горюет она

На горячей от солнца скале.

Я маленькие песни рад

Сотворить из боли большой,

И они оперением звенят,

К её сердцу, стремясь толпой.

Нашли путь в укромное место,

Но с жалобой вернулись назад,

И о том, что им стало известно,

Они говорить не хотят.

Памятью мне не забыть больной

Образ прекрасный, любимый.

Её телом, её душой

Было сердце моё одержимо.

Себе оставлю я её тело,

Оно юностью нежно сияет.

От души могу отказаться смело,

Мне и своей хватает.

Я хочу мою душу разрезать

И ей вдохнуть половину.

Хочу обнять её и поведать,

Что мы душой и телом едины.

Мещане вокруг гуляют

В своих одеждах воскресных,

Природе привет посылают,

Телятами скачут они повсеместно.

Блестящими смотрят глазами,

Как всё романтично цветёт,

Длинными внимая ушами,

Как воробей поёт.

Но окно, отринув сомненья,

Я завесил чёрным платком,

Потому что встают привиденья

При чужом весельи таком.

Восставая из царства вечности,

Песни старые появляются,

Они плачут, зовут к человечности,

И сердце моё смягчается.

Философский камень, дружбу, любовь

Восхваляют, я слышу, вновь и вновь.

Я их хвалил и искал везде,

Но ах! Их не нашёл я нигде.

Песенку слышу опять,

Ту, что любимая пела.

Хочется грудь разорвать,

Чтоб дикая боль ослабела.

К поросшей лесом вершине

Тоска меня гонит тёмная.

Быть может слезами своими

Там боль погашу я огромную.

Дочь короля мне являлась во снах:

Мы с ней сидели под липой зелёной.

Влага дрожала на бледных щеках,

Руку с рукой мы сплетали любовно.

"Не хочу я трон отца твоего

И корону его драгоценную,

Меч золотой нужен меньше всего,

Я хочу лишь тебя, бесценная!"

Невозможно, - она прошептала мне,

Меня поглотила могила.

Лишь ночью приду я к тебе во сне,

Потому что тебя я любила.

Любимая, мы вместе сидели

Уютно в лёгком челне.

И в тихую ночь смотрели,

На морской качаясь волне.

Остров духов красиво и странно

Лежал в сумрачном свете луны,

Качаясь в танце туманном

Под звоны знакомой струны.

Там всё звенело любовно,

И духи к себе манили,

Но безутешно, безмолвно

Мы дальше по морю плыли.

Старая сказка кивала мне,

Звала рукою белой.

И песня, качая, как на волне,

Из волшебной страны звенела.

Из той, где большие цветы томятся

В золоте света закатном.

И в зеркала они нежно глядятся,

Как невесты, милы и приятны.

Где все цветы говорят меж собою,

Словно в хоре едином,

И звенят родники порою

Танцевальной музыкой дивной.

И таких мелодий любви

Ты не слышал, сладко тоскуя.

Здесь все печали твои

Самого тебя зачаруют.

Ах, если б мог я придти туда,

В тот мир, всегда справедливый,

От мук избавиться навсегда

И себя ощутить счастливым.

Ах, то страна наслаждения

Являлась во сне предо мной.

А утром в одно мгновение

Расплывалась пеной морской.

Я люблю тебя и сейчас больше всех.

Если б рухнул мир перед нами,

Поднялось бы, из этих развали вверх,

Любви моей жаркое пламя.

Летом, прекрасным утром

Цветущим садом бреду,

Цветы что-то шепчут мне смутно,

Но я безмолвно иду.

Шепчут они с состраданьем:

"Человек, печальный и бледный,

Не причини зла с отчаянья

Нашей сестрёнке бедной".

Лежит горячее лето

На твоей нежной щёчке,

Но ледяная зима -

В твоём небольшом сердечке.

Но, моя любимая страстно,

Всё в тебе переменится:

Зима щёки твои покроет,

А в сердце лето поселится.

Они сидели и пили чай за столом,

О любви много так говорили:

Мужчины эстетами были при том,

И чувствительны женщины были.

Любовь, - промолвил гордец сухой, -

Быть должна платонической.

Его супруга вздохнула: ой!

Улыбнувшись весьма иронически.

Дальше открыл каноник рот:

Нельзя быть грубой любви никак,

А то здоровью вред нанесёт...

Шепнула барышня: как же так?

Графиня произнесла удручённо:

Любовь - это страсть роковая!

И предложила весьма благосклонно

Барону чашечку чая.

За столом местечко свободное было,

Там, сердечко, тебя не хватало,

А то б, моя радость, ты очень мило

О своей любви рассказала.

Отравлены мои песни; -

Как может иначе быть?

Смогла ты мне в жизнь цветущую

Столько яда налить.

Отравлены мои песни; -

Как может иначе быть?

Много змей и тебя, любимая,

Должен я в сердце носить.

Плакал ночью во сне я:

Мне снилось, тебя погребли

Я проснулся, от горя немея,

По щекам моим слёзы текли.

Плакал ночью во сне я:

Видел, бросила ты меня.

Я проснулся, и, цепенея,

Долго, горестно плакал я.

Плакал ночью во сне я:

Видел, ты осталась со мной.

Я проснулся. Заплакал сильнее,

Слёзы струились рекой.

-- ТРИДЦАТЬ ТРИ ПЕСНИ

1824

(ЛОРЕЛЕЯ)

Что это, значит, не знаю,

Почему так печален я;

Сказку старых времён вспоминаю

И тревожит она меня.

Рейн величаво струится,

Темнеет воздух холодный

И вершина горы искрится

В закатном солнце спокойном.

Наверху волшебным виденьем

Прекрасная дева сидит:

Золотые блестят украшенья,

Волос золото тоже блестит.

Золотым гребнем чешет волосы

И прекрасную песню поёт,

Волшебным, манящим голосом

Мелодию сильно ведёт.

Моряк в лодочке малой

В схватку с дикой волной вступает,

Не смотрит он на рифы и скалы,

Он вверх глаза устремляет.

Глотают волны ужасно

Моряка и чёлн, свирепея...

И это песней прекрасной

Сделала Лорелея.

Иду лесом, плача невольно,

Дрозд сидит в вышине;

Почему же тебе так больно? -

Нежно пропел он мне.

"Ласточки, сёстры твои,

Могли бы поведать о том.

Они свили гнёзда свои

У любимой моей над окном".

III

Далеко на горизонте,

Как туманная картина,

Выплывает город, башни,

В сумерках, как в паутине.

Ветер влажный завивает

Гребешки у серых волн.

В такт ему ведёт печально

Рулевой мой лёгкий чёлн.

Поднялось ещё раз солнце,

Последний луч на землю пал,

И указал он мне то место,

Где любимую я потерял.

Здравствуй, город великий,

Воспоминаниями полный.

Ты душой своей многоликой

Её обнимал любовно.

Ворота и башни, я знаю,

Где любимая, вам известно.

И полностью я доверяю

Вам, поручителям честным.

Но невиновные башни,

С места двинуться не могли,

Когда со спешкою страшной,

Собрав вещи, исчезла вдали.

Но, ворота, в том виновны вы,

Что исчезла моя родная:

Вы всегда так угодливы,

Желанья дурочки выполняя.

Опять бреду я по старой дороге,

Знакомыми мне переулками.

Ухожу от пустого дома любимой

Шагами печальными, гулкими.

Как эти улицы всё же узки!

Отвратительна мостовая!

Дома рушатся мне на голову!

Бегу прочь, не уставая!

В переулках покой, тихая ночь.

Это зданье хранило моё сокровище.

Она давно уехала прочь,

А дом на той же площади всё ещё

Тут стоит человек, вперил взор в высоту,

От сильной боли руки ломает.

Смотрю с ужасом я на фигуру ту:

Луна меня самого освещает.

Эй, двойник мой, парень печальный!

Зачем подражаешь страданьям моим?!

Страстью мучился раньше я тайной,

Здесь стоял когда-то, любовью томим.

VII

Как ты можешь спокойно спать,

Зная, что я ещё живу?

Ко мне вернулся старый гнев,

И рвётся сердце моё наяву.

Тебе знакома песня о мальчике,

Что в тихой могиле спал,

Что в полночь встал и свою любимую

К себе в могилу забрал?

Верь мне, дитя прекрасное,

Ты выткана вся из обмана!

Я выживу, если все умрут,

И ещё сильнее я стану.

VIII

"Юная девушка в комнатке спит,

Луна дрожащий свет посылает,

Снаружи что-то звенит и поёт,

Вальса мелодия проникает.

Надо мне выглянуть из окна,

Кто нарушает внизу мой покой?

И видит: стоит под окном скелет,

Он поёт и тревожит своей игрой:

Обещала ты мне танец когда-то,

Но ты нарушила данное слово.

У нас на кладбище бал сегодня,

На танец со мной ты готова?!

Дева сильно потрясена,

Он манит из дома её: выходи!

Она идёт за скелетом, он напевая,

Пиликая, тащится впереди".

Он пиликает, танцует и скачет

И костями гремит при этом,

И черепом кивает, кивает,

Освещён жутким, лунным светом.

Моё сердце, моё сердце печально,

Но сверкает весело май,

Моё сердце, мое сердце печально

Я стою, прислонившись к липе,

На скале, по названью "Бастай".

Внизу голубеет спокойно

Обводный канал городской,

Мальчик в лодочке удит рыбу

И тихо свистит порой.

На той стороне приятные

Пёстро так мельтешат

Дома, сады, лес и поле,

Люди и стадо телят.

Белят служанки бельё,

Тут и там, мелькая в траве,

Колеса мельниц сыпят алмазами,

В далёкой жужжа синеве.

На старой и серой башне

Будка стоит постовая,

Там парень замёрзший бродит

Вверх и вниз, не уставая.

Он играет своим оружьем,

Сверкающим в свете дня:

То к ноге, то к плечу приставит...

Хоть бы он застрелил меня!

Когда я, путешествуя,

Встретил семью случайно,

Мать, отца и сестрёнку

Были рады они чрезвычайно.

О здоровье осведомлялись

И сами себе отвечали:

Я, совсем мол, не изменился,

Только бледными щёки стали.

О тёте спрашивал я, о кузине,

Скучных друзей вспоминая,

И о маленькой собачонке

С её бархатным лаем.

Не вышла ли замуж любимая,

Спросил между прочим как бы.

И ответ получил любезный:

На этой неделе свадьба.

Я сказал: поздравляю!

И ласково прошелестел,

Что тысячу пожеланий,

Ей передать хотел.

Позвала меж тем сестрёнка

Собачку, что малюткой была,

Но словно большая и дикая,

Шумно воду из Рейна пила.

Сестрёнка моя смеётся,

Совершенно так, как любимая.

И глаза те же, что принесли

Мне несчастье неодолимое.

У рыбачьего дома сидели,

Глядя в море не отрываясь.

Поднялся вечерний туман,

Прямо ввысь устремляясь.

На маяке светильники

Огни свои зажигали...

И в широкой дали

Корабль мы увидали.

О крушеньях, штормах говорили,

О том, как моряк живёт,

Между водой и небом,

Где радость и страх его ждёт.

Обсуждали мы север и юг,

Говорили о береге дальнем,

О народах, что там живут,

И о разных обычаях странных.

На Ганге светло, ароматно,

Великаны-деревья цветут,

И красивые тихие люди

На коленях пред лотосом ждут.

В Лапландии немытые люди,

Маленькие плоскоголовые,

Сидят вкруг костра, рыбу пекут,

Болтать и кричать готовые.

Девушка слушала чутко,

В конце совсем замолчала...

И корабль больше не видно,

Темнеть слишком быстро стало.

XII

Рыбачка, ты так красива!

Веди свой челнок за край;

Подойди, сядь рядом со мною

И руку твою мне дай.

Положи мне головку на сердце

И не бойся так сильно меня,

Ведь вверяешь ты беззаботно

Дикому морю себя.

Моё сердце совсем, как море,

И в самой его глубине

Штормы, приливы, отливы

И жемчуг лежит на дне.

XIII

Луна поднялась, сияя,

И озарила волны.

Я милую обнимаю,

Любовью сердца наши полны.

В объятьях крошки приветных

На песке отдыхаю я:

Что слышишь ты в шуме ветра?

Что трепещет рука твоя?

"Не ветер с деревьями спорит, -

Это пение дев морских.

Поглотило сестёр моих море,

Нынче слышим мы их".

XIV

Танцы шторм исполняет,

Ворчит, шумит и свистит;

На волнах этой дикой ночью

Наш кораблик к небу летит.

Образует море, бушуя,

Горы живой воды страшной,

Зияет там чёрная пропасть,

Громоздятся здесь белые башни.

Ругательства, рвота, молитвы

Из каюты рвутся наружу.

Я крепко держусь за мачту,

Чтоб быть дома, готов отдать душу.

Вечер спустился тёмный,

На море туманный наряд.

Шумят таинственно волны

Белой пеной к небу летят.

Русалка из вод появляется

И ко мне садится она,

Под покровом прозрачным качается

Её грудь, как морская волна.

Она толкает меня и теснит,

Я чувствую боль всё сильнее.

Зачем ты толкаешь меня,

Воды прекрасная фея!?

"Очень холодный вечер,

Я руками тебя согреваю,

Свистит и бушует ветер,

Я к себе тебя прижимаю".

Облака в небе мрачно висят,

Луна кажется всё бледнее...

Всё грустнее, влажнее твой взгляд,

О, воды прекрасная фея!

Что грустней и влажней, показалось,

Взгляд грустен и влажен всегда,

В глазах моих слёзы остались,

Когда поднялась я сюда".

Жалобы чаек доносятся,

Волны ярятся сильнее,

Твоё сердце дико колотится,

О, воды прекрасная фея!

"Моё сердце так дико бьётся,

Колотится быстро и странно...

Человек, то любовью зовётся,

Я люблю тебя, несказанно.

XVI

Когда утром, милая крошка,

Мимо дома иду твоего,

Я радуюсь, если ты смотришь

На меня из окна своего.

Своим темно-карим взглядом

Смотришь ты вопросительно:

Кто ты, чужой, больной человек,

Что тревожит тебя действительно?

"Я - немецкий поэт,

В нашей стране меня знают.

Именем лучшим Германии

Здесь меня называют.

Но, крошка, меня тревожит,

Тебе скажу, не тая,

Что худшим страданьем родины

Здесь буду назван я".

XVII

Там, на вершине горы

Замок стоит красивый.

Одаряли три милые девушки

Там меня любовью счастливой.

Жета любила в субботу,

В воскресенье Юлия целовала,

В понедельник была Кунигунда,

Она меня подавляла.

Был как-то устроен праздник,

Всех соседей собрали даже.

Господа были вместе дамами,

Кто верхом, а кто в экипаже.

Но меня не пригласили

И глупо вы поступили!

Шипящие тётки, кузины,

Смеясь, мне косточки мыли.

XVIII

Когда я лежу на ложе,

Уткнувшись в подушку ночью,

То образ прелестный, любимый

Предо мной стоит, как воочию.

Когда в полудрёме тихой,

Глаза едва закрываю,

Тот образ неслышно крадётся,

Прямо в мой сон попадая.

Однако, когда просыпаюсь,

Не тает образ, как тень.

Я его в своём сердце

Ношу потом целый день.

XIX

Остаться с тобой хотел я,

Мечтать о покое посмел.

Но опять ты спешишь от меня,

У тебя всегда много дел.

Я сказал, что душа моя

Тебе полностью принадлежит.

Присела, ничуть не тая,

Что тебя это очень смешит.

Сердце наполнилось болью,

Встретив насмешку такую,

Ты мне отказала тем более

В прощальном, простом поцелуе.

Что я застрелюсь, не верь,

Как бы плохо ни обстояло,

Моя сладкая! Этих потерь,

Пережил я и раньше не мало.

Что нужно слезе одинокой?

Она застилает глаза.

Из старых времён глубоких

Горькая эта слеза.

Исчезло сестёр её много,

Растяли радость и горе.

В ночи, в шуме ветра злого,

В солёное канули море...

Растаяли, словно туман,

Звёзды, что мне светили:

Радости, муки, обман

Мне в сердце они приносили.

Ах, и любовь печальная

Исчезла, словно дыхание.

Уйди, слеза многострадальная,

Не буди мои воспоминания!

XXI

Бледный осенний месяц

Сквозь облако смотрит с трудом.

Одиноко стоит на кладбище

Тихий священника дом.

Библию мать читает,

Сын на месяц глядит,

Старшая дочь зевает,

А младшая говорит:

Ах, Боже, как дни одинаковы,

Как каждый день мы скучаем!

Только, если кого-то хоронят,

Зрелище мы получаем.

Отрывается мать от чтения:

Лишь четырёх хоронили

С тех пор, как нашёл твой отец

Вечный покой в могиле.

Старшая дочь зевает:

Голод здесь слишком силён.

Завтра пойду я к графу,

Он богат и в меня влюблён.

Сын разражается хохотом:

Три ловца там пируют беспечно.

По ночам добывают золото

И меня научат, конечно.

Мать швыряет вдруг библию

В худое сына лицо:

Хочешь ты, проклятый Богом,

Уличным стать ловцом?!

Вдруг слышат, стучат в окно,

И видят руки мановение:

Мёртвый отец появляется

В одежде пастора в то мгновение.

XXII

Во сне я видел любимую,

Огорчённую чем-то ужасно,

С лицом опавшим, увядшим,

С телом, как прежде, прекрасным.

На руках её был ребёнок,

За руку другого вела.

В походке, взгляде, одежде

Печаль и бедность была.

Идёт, шатаясь, по площади рынка,

Я на неё смотрю

И спокойно так, но мучительно

Тихо ей говорю:

Иди же в мой дом со мною,

Ты так бледна и больна.

Я буду усердно работать,

Питьё и пища тебе нужна.

Хочу за детьми присматривать,

Заботясь о них прилежно.

Но больше хочу, моя милая,

За тобой ухаживать нежно.

Никогда тебе не расскажу,

Как сердце тебя любило...

Но, если умрёшь, то хочу

Рыдать над твоей могилой.

XXIII

Хуже погоды не сыщешь,

Снег, дождь, ветер грохочет.

Я сижу у окна и смотрю

В темноту бурной ночи.

Огонёк одинокий мерцает,

Бредёт медленно по дороге. -

Это мама идёт с фонарём,

На ходу, качаясь немного.

Яйца, муку и масло

Думаю, купила она,

Для дочки любимой пирог

Она испечь сегодня должна.

Доченька лежит в кресле

И мигает сонно на свет.

Завитки золотые струятся,

Слаще личика нет.

XXIV

Твои белые пальцы лилейные

Мог ещё раз держать, целуя,

К своему прижимая сердцу,

Тихо плакать над ними, тоскуя.

Глаза, как фиалки, ясные

Стоят предо мной день и ночь.

Познать две голубые звезды,

Мне никто не может помочь.

XXV

Девочка с ротиком ярким,

Любимая крошка моя!

О взоре, ясном и сладком

Всё время думаю я.

Долгим вечером зимним

Я мог бы с тобою быть.

В твоей комнатке тихо, интимно

Мог бы с тобой говорить.

Я хотел бы губами припасть

К твоей ручке, маленькой, белой,

Её нежно к груди прижать,

Оросить слезами несмело.

XXVI

Как тёмные сны, стоят

Здания в длинном ряду...

До глаз, закутанный в плащ,

Молча, я мимо иду.

Кафедрального башня собора

Возвестила двенадцать часов,

Прелестная ждёт с поцелуями,

К ней спешить я готов.

Месяц вежливо сопровождая,

Путь освещает мне.

И радостно я у дома

Зову, видя её в окне.

Я благодарен, старый поверенный,

Что ты осветил мой путь.

Теперь я отпускаю тебя,

Посияй для мира чуть-чуть.

Ты найдёшь тут влюблённого,

Клянёт он любовное бремя.

Утешь его, как меня самого

Утешал ты в былое время.

XXVII

Поцелуй твой губы мне ранил,

Но излечил их второй.

Коль не была ты готова заранее,

Спешки нет никакой.

У тебя впереди ещё целая ночь,

Моё сердце жаждет любить.

И за одну эту дивную ночь

Мы блаженство всё можем вкусить.

XXVIII

Утверждаю, моя жена, перед всеми:

Достойна жизнь твоя зависти!

В весёлье громком проводишь ты время,

А также в довольстве и радости.

И коль бушевать, браниться ты станешь,

Терпения я наберусь.

Но, если стихи мои не похвалишь,

Непременно с тобой разведусь.

XXIX

Когда вы меня обнимали нежно,

Душа прямо в небо летела.

И пока летала она безмятежно,

Нектар с ваших губ пил я смело.

XXX

Небесно было бы, если б я

Тягу к греху одолел.

А если нет, то для себя

Я все радости жизни имел.

XXXI

Я понимал не часто Вас,

Редко вы меня понимали.

Пониманье являлось в тот самый час,

Когда оба мы в грязь попадали.

XXXII

Советы хорошие мне давали,

Почестями меня осыпали,

Велели мне подождать немного,

Протекцией они мне помогут.

Но при всех протекциях, видит Бог,

Околеть легко я от голода мог.

Но пришёл человек среди белого дня

И от участи этой избавил меня.

Он дал мне еду, славный тот человек,

Мне его не забыть вовек.

Жаль, не могу его расцеловать.

Ведь он - это я, если правду сказать.

XXXIII

Лишь только теснить начинает луна

Завесу тёмную облаков,

Предо мною встаёт картина одна,

Со времён старых снимает покров.

Все на палубе мы сидели,

По Рейну гордо мы проплывали,

И зелёные летние берега

В лучах вечернего солнца сверкали.

Задумавшись, у ног я сидел

Одной дамы, прелестной и милой.

На любимое, бледное лицо её

Красным золотом солнце светило.

Звенела музыка, мальчики пели,

Чудесно веселье шумело.

Душа стремилась весь мир обнять,

И небо поголубело.

Сказочно проплывали мимо

Луга и крепость в горах.

И это всё, отражаясь, блестело

В её прекрасных глазах.

***

1823

Я маленькие свои песни

Создать для любимой рад.

И они, звеня опереньем,

Прямо к тебе летят.

Он создаёт детишек

Прищёлкивающий супруг.

И к тебе они скачут вприпрыжку

Через поле, кусты и луг.

Люди охотно готовы

Песни мои послушать,

Но, оглушённые детским рёвом,

Закрывают покрепче уши.

Тот, кто пел эту песню,

Лежал одиноко в ночи

И думал, что много чудесней

При детях песня звучит.

***

1823

Хочу я отправиться в лес зелёный,

Где всходят цветы, где птичьи звоны.

Когда буду лежать я в могиле сырой,

Глаза и уши засыплют землёй,

Не смогу увидеть прелесть цветов

И птичьих услышать звон голосов.

***

1823

Хотел бы я мои песни

В цветы обратить душистые,

Чтобы носик моей возлюбленной,

Вдыхал аромат их чистый.

Хотел бы я мои песни

Обратить в поцелуи нежные

И послать их тайно любимой,

К её щеке белоснежной.

Хотел бы я мои песни

Сделать горохом истинным:

Я сварил бы гороховый суп,

И он был бы весьма изысканным.

(ФРИДРИХУ ВИЛЬГЕЛЬМУ ГУБИТЦУ)

1823

Нет памятной книги? Я думал о том,

Что ясный ум не нуждается в ней.

Коль скоро колодец засыплют, то в нём

Не искать ничего - будет верней.

Дружба, обман - эти понятия

Управляют движеньем Земли, поверьте.

Что зовётся в юности книгой памяти

Позже становится реестром смерти.

Для того, кто о дружбе много пишет,

Заговор враждой настоящий составлен.

Его банкротство повсюду ищет,

Он жизнь свою проклинать оставлен.

(ШАРАДА ИММЕРМАНУ)

1823.

Первое, что будет всегда,

Даже, если миру не устоять.

Второе останется навсегда,

Если, что читаешь, понять.

-- МАЛЕНЬКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ, НАПИСАННЫЕ

ОСЕНЬЮ 1823

1826

В жизни моей, слишком тёмной,

Сладкий образ прежде сиял.

Но со временем он потускнел,

И меня мрак ночи объял.

Когда дети сидят в темноте,

Она мужество их подавляет.

И чтобы страх отогнать,

Песни громко они распевают.

Я - безумный ребёнок, во тьме

Громко песни я распеваю.

И пеньем, совсем не забавным,

Себя от страха освобождаю.

У тебя есть бриллианты и жемчуг,

И всё, на земле достижимое.

И при этом глаза прелестные...

Что же ты хочешь ещё, любимая?

О твоих прекрасных глазах

Пел песни, от вечности неотделимые,

Их много я создал для тебя...

Что же ты хочешь ещё, любимая?

И глазами прекрасными ты

Несла мне муки необоримые

И на дно утащила меня...

Что же ты хочешь ещё, любимая?

III

Сегодня у них званый вечер,

Наполнен светом их дом.

Я театр теней наблюдаю

Наверху, за светлым окном.

Меня ты не видишь, один

Под покровом стою темноты.

Ещё меньше можешь увидеть

В моём тёмном сердце ты.

В тёмном сердце моём любовь,

Истекает кровью оно,

Оно трепещет, оно разбито,

Но тебе видеть того, не дано.

"О существе, любившем её,

Она когда-нибудь говорила?

И мог прочитать ты в её глазах,

Что она взаимно любила?

Разве ты можешь, в глаза заглянув,

Проникнуть в душу её?

Ведь ты не осёл, друг дорогой,

И ты понимаешь всё".

Они оба любили,

Но таили чувства свои.

Друг на друга смотрели враждебно,

Стремясь убежать от любви.

Расстались они и порою

Во сны одни попадали.

Они умерли. И за гробом

Едва друг друга узнали.

Друг дорогой, как долго желаешь

Ты старые песни свои зудеть?

Неужели ты вечно мечтаешь

На древних лирических яйцах сидеть?

Ах! Ты высидел вечную стаю,

Завесу из ползающих цыплят.

Они пищат, а потом порхают,

А после в книжках твоих лежат.

VII

Не будьте, прошу, нетерпеливы,

Когда отзвуки старых страданий

Слишком внятно порой звучат

В моих новейших созданиях.

Подождите немного, пока затихнет

Эхо боли моей былой.

Излечится бедное сердце,

И распустятся песни весной.

ИЗ СБОРНИКА "ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ"

(1823-1824)

1826

На небе нет ни звезды,

Сыро и ветрено ночью.

Под деревьями, сильно шумящими,

Один в лесу брожу, молча.

В окне охотничьей хижины

Огонёк мелькает далёкий.

Он меня к себе не заманит,

Слишком мрачен дом одинокий.

Там слепая, старая бабушка

В кожаном кресле сидит,

Словно каменное изваяние,

Ни слова не говорит.

Лесничего рыжий сын

Откуда- то выбегает,

Смёётся, ругаясь яростно,

И железку в стену кидает.

Прекрасная прачка плачет,

Орошая слезами лён.

К ногам её жмётся барсук,

Отцовский любимец он.

Странные брюки из белой воды

Ветер морской надевает.

Он бьёт по волнам, бушуют они,

Ревут и пеной всё заливают.

Хлещет ливень тяжёлой рукою

Из темноты с дикой силой.

Словно упиться морскою водою,

Старая ночь решила.

С хриплым карканьем резким

Чайка вкруг мачты летает.

Она боится и криком мерзким

Несчастье нам предрекает.

Сияло море, волны блестели

В свете вечернем прощальном.

У рыбачьего домика мы сидели

Одни в молчанье печальном.

Туман вставал, вода прибывала,

Металась чайка сильней,

Из глаз твоих нежных слеза упала,

Покатились другие за ней.

Рука покрылась слезами,

Я стал на колени несмело

И осторожно губами

Их выпил с руки твоей белой.

Иссохло с тех пор моё тело,

Стала мёртвой душа моя.

Несчастная всё же сумела

Отравить слезами меня.

Я вступил в тот самый зал,

Где она верность мне обещала.

Оттуда, где дождь её слёз упал,

Куча змей теперь выползала.

В тёмном сне я стоял

Пред портретом единственной.

Милый образ под взглядом моим

Жить начинал таинственно.

Вкруг глаз появилась волшебно

Улыбка. Сверкнула слеза,

И будто от слёз печальных,

Вдруг засияли глаза.

Глядел я, оцепенело,

И молча слёзы ронял.

Никак не мог я поверить,

Что я тебя потерял.

Я - злосчастный Атлант! И мир,

Весь мир боли несу на плечах.

Невыносимое я несу,

Чтобы сердце своё разбить.

Гордое сердце! Ты так хотело

Счастливым быть безгранично,

Иль так же несчастным, гордое сердце!

И теперь ты несчастно.

Мне снилось: печально смотрела луна,

И звёзды сверкали печально.

Меня в город влекло, где жила она,

Там, в дали неоглядной.

Привела к её дому какая-то сила,

И камни я целовал,

На них остался след ноги милой,

Где шлейф её платья шуршал.

Ночь холодна была и длинна,

И холодными камни были.

И бледную фигуру у окна

Бледным светом лучи луны осветили.

Сердце, сердце моё, не стучи,

И судьбу свою принимай.

Тебе отдаст всё весенний май

Что зима забрала в ночи.

И всё, что осталось, тебе не забыть!

Представь весь мир прекрасный себе!

Сердце моё, что мило тебе,

Это всё, тебе можно любить!

(ПЕСНЯ)

Ты на цветок похожа,

Чиста, прекрасна, мила.

Я смотрю и чувствую всё же,

Как печаль в моё сердце вошла.

Я должен тебе, это ясно,

Руку на голову положить

И всемогущего Бога молить,

Чтоб осталась ты чистой, милой, прекрасной.

Дитя, это было бы гибельно!

Приложил я стараний немало,

Чтоб твоё сердце жаркой любовью

Никогда ко мне не пылало.

Но мне почему-то печально,

Что легко удалось тебя убедить.

Я мню, что могла бы, пожалуй,

Ты всё же меня любить.

Одни к Мадонне идут с мольбою,

К Петру и Павлу другие...

Но преклоняюсь я, моё солнце,

Только перед тобою.

Подари поцелуй и блаженство,

Будь милостива и добра,

Прекрасное солнце средь девушек,

Средь солнц - само совершенство!

Не хочешь ли ты, чтоб мой бледный вид

О боли любви говорил?

И, чтобы мой гордый рот

Слова молитвы твердил?

Но знаешь, этот рот слишком горд,

Целовать и шутить лишь волен.

Произносит слово насмешки он,

Когда я умираю от боли

Друг дорогой, ты влюблён,

И мучает боль тебя.

Потемнело вдруг в твоей голове,

Посветлело сердце, любя.

Друг дорогой, ты влюблён

И признаться не хочешь, нет.

Но я ясно вижу, как сердца жар

Проступает сквозь твой жилет.

Кто полюбит в первый раз

Безответно, тот, как Бог!

Кто несчастливо влюблён

Во второй раз, тот дурак!

Я - дурак, и беззаветно

Вновь люблю я безответно.

С солнцем звёздами и луной,

Умирая, смеюсь над собой.

Я хотел бы боль мою и печаль

В единственном слове излить.

Весёлым ветрам его отдать,

На волю стихий пустить.

Они, дорогая, тебе принесут

Полное боли слово.

И всюду, где бы ты ни была,

Его услышишь ты снова и снова.

И едва закроешь свои глаза

Ты в дремотной ночи,

Оно прилетит в глубоком сне

И для тебя прозвучит.

***

1824

-- Этого милого юношу

Вознаградить так трудно.

Угощает устрицами часто меня

Вином и ликёром чудным.

Изящны его и сюртук, и брючки,

Но галстук изящней значительно.

Приходит ко мне он каждое утро,

Интересуясь здоровьем почтительно.

Говорит о славе моей широкой,

О шарме и шутках известных.

Деловито, усердно старается он

Мне услужить, быть мне полезным.

И на вечерних приёмах он

Вдохновенно, торжественно

Декламирует дамам прекрасным

Мои вирши, что так божественны

И как радостно мне и отрадно

-- Такого юношу обрести

Здесь, в наше время, где всё труднее

Что-то хорошее в мире найти.

-- ДОННА КЛАРА

(Из одного испанского романа.)

В саду вечернем одиноко

Тихо бродит дочь алькальда,

И доносится из замка

Гром литавр и барабанов.

"Как надоели эти танцы

И льстиво-приторные речи,

И рыцари, что так манерно

Меня равняют с солнцем.

Сверхскучно это стало всё,

С тех пор, как я в лучах луны

-- Того увидела, кто лютней

Ночами у окна манил.

Стоял он мужественный, стройный,

Глаза, как стрелы поражали.

И бледным ликом был похож

Он на Георгия Святого".

Так размышляла донна Клара

И в землю пристально глядела.

Но подняла глаза и видит:

Прекрасный рыцарь перед ней.

Рукопожатья, шёпот нежный,

Они блуждают в лунном свете,

И льстиво льнёт к ним ветерок,

Им сказочно кивают розы.

Им сказочно кивают розы,

Как вестники любви пылают;

Но мне, любимая, скажи:

Что вдруг так сильно покраснела?

Ах, комары меня, любимый,

Кусают злые этим летом.

Они мне так же ненавистны,

Как сброд евреев длинноносых".

Оставь евреев с комарами,

Лаская нежно, молвил рыцарь.

-- И белым пухом осыпает

Щедро их миндаль цветущий.

Лепестков белейших тысячи

Тут аромат свой изливают

Но ты скажи, моя любимая,

Ко мне и впрямь ты благосклонна?

"Да, я люблю тебя, мой милый,

И в том Спасителем клянусь,

Кого евреи, Богом проклятые,

Коварно, злобно так убили".

Оставь евреев и Спасителя

Лаская нежно, молвил рыцарь,

Ты видишь, там, в дали дрожащей,

Белея, лилии сияют?

Белея, лилии сияют

С восторгом смотрят вверх на звёзды.

Но всё ж, скажи, моя любимая,

Ты не обманно поклялась?

"Обмана нет во мне любимый,

Как в жилах нет моих не капли

Крови мавров, злых и тёмных

И также грязного еврейства",

Оставь и мавров и евреев,

Лаская, нежно молвил рыцарь.

К укромной миртовой беседке

Ведёт он прямо дочь алькальда

Там тайно гнёздышко любви

Заботливо уж было свито

Восторги...Длинный поцелуй...

Сердца слились в порыве страстном

Как песню сладкую невесты,

Поёт прелестно соловей,

И словно в брачном танце скачут

Светлячки в траве зелёной.

Совсем в беседке стало тихо.

Лишь мудрый мирт о чём-то шепчет,

Как будто шелестит украдкой,

И в воздухе - цветов дыханье.

Но вдруг из замка загремели

-- И барабаны, и литавры...

-- Тут пробудилась донна Клара,

-- Из рук любимого скользнула

-- "Меня зовут, любимый, слышишь,

Но, перед тем, как нам расстаться,

Скажи мне имя дорогое,

Которое скрывал так долго."

И рыцарь, улыбаясь ясно,

Целуя пальцы своей донны,

Целуя лоб и губы нежно,

Слова такие произносит:

Я, Ваш возлюбленный, синьора,

И сын великого раввина,

Прославленного всюду, что зовётся

Дон Израэль из Сарагосы.

ВИЛЬЯМУ РАДКЛИФФУ.

1823

-- Рукою сильною засов железный, ржавый

От двери царства духов оторвал

И семь печатей древних я по праву

С любовной красной книги вмиг сорвал.

И в вечном слове видел мира славу

И в своих песнях точно отражал.

И когда исчезнет моё имя,

В веках останусь песнями своими.

Рождество 1823

-- К ВОЗВРАЩЕНИЮ ДОМОЙ

1827

Глаза твои - пара сапфировых звёзд,

Небесным светом сверкают.

О, трижды, думаю, счастлив тот,

Кому они сияют.

Сердце твоё - прекрасный бриллиант

Искристый свет разливает.

О, трижды, думаю, счастлив тот,

Для кого в нём любовь пылает.

Твои губы рубинами назовёт

Без капельки лести каждый.

-- О, трижды счастлив, думаю, тот,

-- Кому "люблю" они скажут.

-- Если я счастливца того

Одного в лесу повстречаю,

Ничего не оставлю от счастья его,

Я это твёрдо знаю.

-- Любовными своими речами

Твоему сердцу я крепко лгал.

И запутался сам нечаянно

В сетях, что ради шутки сплетал.

Но, если ты удалиться рада,

И убегаешь прочь от меня,

Ко мне приближаются силы ада,

Я серьёзно готов застрелить себя.

***

-- Я оставил Вас в жарком июле

И нахожу опять в январе.

Теперь вы замёрзли и холодны,

Вам было так хорошо на жаре.

Я скоро уйду и ещё раз вернусь:

Равнодушны к теплу и холоду Вы.

Я мимо могилы вашей пройду,

Охладеет, состарится сердце, увы.

Ты и в правду так враждебна,

Так ко мне переменилась?

Знает свет, что раньше ты

Так со мной не обходилась.

Вы, губы, так неблагодарны,

Как столько злого вы могли

Сказать о том, кто так любовно

Вас целовал в былые дни?

Ах, это те глаза опять,

Что мне так нежно улыбались,

И губы нежные опять,

Жизнь с ними слаще мне казалась.

И голос милый тот опять,

Что слушать было так приятно...

Но я не тот. Надо сказать,

Другим вернулся я обратно.

В кольце прекрасных белых рук,

Любовью нежной, окружённый,

Лежу и слышу сердца стук,

В плохие мысли, погружённый.

***

1824

Дон Хендриквес живёт со мною рядом,

Все красавцем его называют.

Соседние комнаты наши

Тонкая стенка лишь разделяет

Саламанки дамы пылают жарко,

Когда он через город шагает,

Звеня шпорами и закрутив усы,

И собака его сопровождает.

Но тихими вечерами, однако,

Сидит он один у окна

С гитарой в руках. И душа

В мечты сладкие погружена.

Из-под пальцев его льются экспромты,

Струны он сотрясает.

Ах, словно кошачий визг, меня

Мучает и квинту терзает.

ПЕСНИ

1824

Зеленеют поля и леса,

Трели жаворонка звенят,

С красками, светом явилась весна

И всюду льёт цветов аромат.

Смягчили эти трели во мне

Чувства оцепеневшие, зимние,

Из сердца вырвалась по весне

Печальная песенка длинная.

Нежно жаворонок прозвенел:

"Что так песня печальна твоя?"

О, крошка, песенку эту пел

И пою годы долгие я.

Пою эту песенку в рощах зелёных,

На сердце моём тяжко, ненастно.

-- Твоя бабушка в местечках укромных

Также слышала эту песенку часто.

(ЭММА)

-- Стоит оцепенело, словно столб:

-- Жара, мороз, ветер и муки

Ноги корнями в землю вросли,

Как ветки подняты руки.

Долго мучается бодхисатва,

Муки Брама его кончает

Тем, что он воды Ганга

С неба вниз направляет.

Но меня, любимая, тщетно

Пред тобой эти муки терзают.

Из небесных глаз твоих всё же

Ни слезинки не выпадает.

III

Думают все, я скорбь изливаю,

Сочиняя горькую песню любви.

Я думаю, как и другие люди,

Что грустью полны песни мои.

Ты, малютка, с большими глазами,

Я говорил тебе постоянно,

Что любовь моё сердце терзает,

Что я люблю тебя несказанно.

Но лишь в каморке моей одинокой

Так я с тобой говорил.

Но, ах, в твоём присутствии

Все слова я в себе хранил.

Это злые ангелы виноваты,

Они рот запечатали мой.

Из-за злых ангелов этих

Я так несчастен перед тобой.

-- СТАРАЯ ПЕСНЯ

1824

Ты умерла, но не верю сейчас,

Что навеки погас свет твоих глаз,

Что побледнел рот твой алый,

Моё дитя, неживою ты стала.

Жуткой ночью, зловещей, летней,

Я принёс тебя сам в приют последний.

Песню жалобно пел соловей,

Звёзды сошли к могиле твоей.

Процессия мимо леса тащилась,

Оттуда литания доносилась.

Завернулись в траур лохматые ели,

Молитву похоронную чуть слышно пели.

У озера, на зелёном лугу

Танцевали эльфы в тесном кругу.

Вдруг остались стоять, и показалось,

Что сочувствие в лицах их отражалось

А когда мы пошли к могиле твоей,

Луна спустилась с вершины своей.

Она речь держала. Звучали рыданья,

Колокола отвечали стенаньем.

-- Любовь и ненависть, любовь и вражда

Пронеслись над моей головой.

Но ничего не осталось со мной...

Я такой же, каким был всегда.

Что я люблю тебя, мопсик,

Тебе хорошо известно.

Когда сахар тебе предлагаю,

Ты лижешь мне руку честно.

Только собакой хочешь ты быть,

Никем другим не желаешь казаться.

Чего не скажешь о прочих друзьях,

Слишком любят они притворяться.

VII

День и ночь сочинял я стихи,

Но успехи были невелики.

В гармонии я плавать пытался,

Но не доплыл, как ни старался.

VIII

Приходят, уходят годы,

Поколения сходят в могилу,

Но не проходит любовь,

Что сердце заполонила.

Только раз хотел увидеть тебя,

Опуститься к твоим ногам,

И, умирая, тебе сказать:

Я Вас люблю, мадам!

СТАРЫЕ СТИХИ У КАМИНА.

За ночь снегу везде намело,

Шторм снаружи гремит,

В моей комнатке сухо,тепло,

Одинокое кресло стоит.

Задумчиво я сижу у камина,

В котором полено трещит.

Выводит мелодию звонко и длинно

Котёл. В нём вода кипит.

И кошечкая рядом сидит, вздыхая,

Она греет лапки свои.

Пламя сплетает узоры, играя,

И играют мысли мои.

Будто я пролистал страницы,

И время, давно прошедшее.

Масок прошли предо мной вереницы,

Величие потускневшее.

Прекрасные женщины с умными минами

Машут мне, тайною полны.

И тут же пёстрые арлекины,

Скачут, смеются довольно.

Привет мне шлют Боги издалека,

Стоят рядом с ними, мечтая,

Цветы из сказки. На их лепестках

Свет бледной луны мерцает.

Качаясь, вдруг приплывает сюда

Замок, магией старой обвитый.

Блестящие рыцари скачут туда

Со своей многочисленной свитой.

Это всё тянется в полумгле,

Исчезнуть скорей спешит.

Ах! Просто вода закипела в котле,

И кошка во сне ворчит.

Старое чувство поймало меня,

Когда на лошади я скакал,

Когда любовным жаром горя,

К замку любимой я подъезжал.

Старое чувство поймало меня,

Когда на лошади я скакал,

Я гонялся за ссорой, гневом горя,

И всё соратников ожидал.

Скачка моя, быстрая, буйная:

Пролетают леса и поля!

Соратник, дитя моё чудное,

Станет жертвою для меня.

-- На побережье Саламанки

Свежий ветер я вдыхаю.

Там с моей прекрасной дамой

Летним вечером гуляю.

Стройное красотки тело

Я руками обвиваю,

Гордое груди волненье

Пальцами я ощущаю.

Боязливый шёпот гонит

Нас по липовой аллее,

И тёмный мельничный ручей

Течёт внизу, ворча всё злее.

"Ах, сеньора, я боюсь,

Что исключат меня, однако,

И никогда мы не пойдём

Гулять на берег Саламанки"

МАЛЕНЬКИЕ СТИХИ (1824)

-- Король Висмамитра

В борьбе вдохновенной

Не знал покоя и отдыха,

Ради коровы священной.

О, король Висмамитра,

Ты всё же осёл большой!

Стольких наказывал и боролся

Из-за коровы одной.

Сейчас такой момент наступил:

От сумасбродства мой разум устал;

Комедиантом долго я был,

С тобою комедию я ломал.

Пышны кулисы были при том,

Расписаны в романтическом стиле,

Мой рыцарский плащ сверкал золотой,

И чувства тончайшими были.

Теперь же я, чисто и тщательно,

Всю мишуру от себя отделяю,

Играя комедию замечательно,

Я несчастным себя ощущаю.

Ах, Бог! Бессознательно, в шутку,

Что чувствовал, то и сказал;

Это со смертью своей на минутку

Я фехтовал и играл.

III

-- Ты, любви моей лилия!

У воды стоишь ты мечтая:

"Ах, горе", - ты шепчешь печально

И смотришь в воду, страдая.

"Прочь, поди, с твоим воркованием,

Фальшивый ты человек!

Моя кузина роза сказала:

Ты отдал ей сердце навек".

Я чёрта звал, и он предстал,

Выглядел он удивительно:

Он не уродлив и не хромал,

Обаятелен был и почтителен.

Человек в полном расцвете лет,

Обязательный и знающий свет;

Дипломатом тонким при этом был,

О государстве и церкви верно судил.

Он слегка бледен, но это не чудо,

Санскрит и Гегеля изучал он не худо,

Но всегда любил он поэта Фоукве

И с критикой не хотел иметь дела,

Она до смерти ему надоела,

Пусть занимается ею Геката!

Изучением мной права доволен остался,

Раньше этим он сам занимался,

И сказал, что хоть дружба важна,

Но моя не так дорога и нужна,

И спросил: мы встречались уже, когда?

У посла Испании в доме его;

В его лицо я вгляделся тогда

И узнал знакомого своего.

Человек, не смейся над чёртом,

Тебе короткий путь жизни дан,

И проклятие вечное -

То не для черни обман.

Человек, веди долгам счёт,

У тебя длинный жизненный путь:

Ещё что-то взаймы ты возьмёшь,

Как всегда, не успеешь вернуть.

Когда боль свою изливал я вам,

Вы зевали с молчанием пополам;

Но когда в свои вирши вставил вас,

Похвалы большой дождался в тот час.

(ПЕСНЯ СТРАННИКА)

Ночь лежит на дорогах чужих,

Болит сердце и тело страдает,

Но благословенен и тих,

Свет луны, что на землю стекает.

Луна сладостная, лучами

Страх мой ночной испугала ты:

Мои муки растаяли сами

Из глаз исчез лёд темноты.

ИЗ СБОРНИКА "ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

1823-1824"

(ПЕСНЯ)

Кастраты жалобно ныли,

Когда мой голос звенел:

Они жаловались и говорили,

Мол, я слишком грубо пел.

И поднимали на щит любовно

Голосов малюсеньких трели,

Что так чисто и томно

Хрусталём прозрачным звенели.

О тоске они пели любовной

И также о ливне любви.

В слезах дамы плавали, словно

В наслажденье тонули они.

От прекрасных губ скорей убежал,

Из прекрасных рук, что крепко держали;

Я бы на день остался, но рожок позвал,

Лошади у ворот уже ждали.

Это - жизнь, дитя! И разлука опять!

Слёзы вечные, и печали!

Могло б твоё сердце моё жадно обнять,

Глаза б твои меня удержали?

-- Одни мы ехали в темной

Почтовой карете прочь:

Покоились друг у друга на сердце,

Шутили, смеялись всю ночь.

А утром, когда рассвело,

Открылся глазам нашим мир!

Между нами сидел Амур,

Совсем слепой пассажир.

-- Бог знает, где самые лучшие

Квартируют девицы.

Бранясь, бегу в плохую погоду

Сквозь город и луж вереницы.

От одного трактира к другому

Я быстро перебегаю,

И каждого грубого кельнера

Напрасно я вопрошаю.

И тут её я увидел в окне,

Она, хихикая, мне махала:

Но хотелось бы, девочка, знать:

Как ты в роскошь такую попала?

На твои белоснежные плечи

Положил я чело своё:

Тайно хочу я подслушать,

О чём тоскует сердце твоё.

Не голубые ли это гусары,

Что едут к воротам сюда,

И не оставишь ли ты меня завтра,

Возлюбленная, навсегда?

Но, если даже завтра покинешь,

Сегодня ещё ты моя,

И в твоих прекрасных руках

Вдвойне буду, счастлив я.

Голубые гусары, бледные

Уезжают отсюда всерьёз:

Тут я пришёл, любимая,

И принёс тебе букет роз.

Что за дикое наказание,

Что военных здесь столько стояло!

И даже в твоём сердечке

Их гостило немало.

Знал я также в юные годы

Тяжких страданий горькие всходы

От страсти накала.

Но, чем за дерево много платить,

Решил я лучше, огонь погасить:

Клянусь честью! Лучше мне стало.

Думаю я, красавица юная,

Прочь прогони слёзы неумные,

Что льёшь в любовной тоске:

С тобой лучшие дни твои;

Забудь о старой твоей любви,

Клянусь честью! В моей руке.

___________________

Только встретились мы друг с другом глазами,

Понял я, ты волнуешь меня;

Не стояла бы мама тут, рядом с нами,

Поцеловались бы, верно, думаю я.

Завтра опять городок оставлю

И поспешу за своею судьбою...

Белокурая крошка, следи из-за ставен:

Я приветливо попрощаюсь с тобою.

Уже поднялось над горою солнце,

Овец колокольчики стали звенеть;

Солнце, овечка, любовь, свет в оконце,

Я хотел бы ещё на тебя посмотреть.

Я смотрю наверх с внимательной миной:

Прощай, дитя! Ухожу я прочь!

Тщетно! Не шелохнутся гардины,

Она спит. Я снюсь ей в ту ночь?

На рынке Центральном в Галле

Два льва большие стоят:

Упорство галльское, львиное,

Как же тебя прижали!

На рынке стоит не у дел

Большой каменный исполин:

Стоит с мечом и не движется,

От ужаса окаменел.

На рынке Галле, в центре Земли,

Большая церковь стоит.

Студенчество и землячества

Для молитвы своей приют обрели.

Летний вечер лежит дремотно

Над лесом, лугами зелёными;

Луна золотая с неба

Льёт свет легко и свободно.

У ручья кто-то нежно стрекочет

И двигается в воде,

И странное слышит журчание

И дыхание тихое ночи.

А в ручье, совсем обнажён,

Купается эльф прекрасный:

Рукой белой и милой головкой

В лунном свете сияет он.

____________________________

Святые короли из утренних стран

В каждом месте вопрос задавали:

Как дорогу найти в Вифлеем?

Но дети ответа не знали.

Не знали ни старые, ни молодые,

И дальше шли короли,

Они послушно шли за звездой золотой,

Что приветно сияла вдали.

Застыла звезда над Иосифа домом:

Внутрь они вошли:

Мычали телята, плакал ребёнок,

И пели втроём короли.

(МОЕЙ СЕСТРЕ ШАРЛОТТЕ)

Ты помнишь, детьми мы были,

Два ребёнка. Ключом била радость:

Мы влезали в куриный домик

И в солому там зарывались.

Как петухи кукарекали...

И люди ходили мимо.

Кукареку! Мы этими криками

От петухов были неотличимы.

Во дворе из ящиков старых

Благородный строили дом,

Оклеивали его обоями

И жили там дружно вдвоём.

Старая соседская кошка

Очень часто нас навещала.

Мы ей кланялись и приседали,

Говоря комплиментов немало.

Об её здоровье заботливо

И вежливо мы вопрошали.

И много всякого разного

Мы старой кошке сказали.

Мы сидели и говорили

Разумно, как старые люди,

И сетовали, что раньше лучше

Было. И больше не будет:

Что любовь, преданность, вера

Исчезли из мира навечно...

Кофе всё дорожает,

И денег всё меньше, конечно.

Кончились детские игры,

Всё ушло, не вернётся вновь:

И деньги, и мир, и время,

Преданность и любовь.

Моё сердце угнетено и тоскливо,

О времени старом мечтаю всегда:

Мир был устроен уютно, счастливо,

В спокойствии люди жили тогда.

Но теперь всё двинулось в никуда,

Везде суматоха! И всюду горе!

Умер в небе Бог навсегда,

И внизу дьявол умер вскоре.

И всё выглядит так скорбно, уныло,

Запутано, холодно и трухляво:

Если б любовь на Земле не гостила,

Нигде б опоры нам не было, право.

***

"Скажи, где твоя прекрасная Дама,

Которую ты воспевал так часто,

Когда силы волшебной пламя

Сквозь сердце твоё прорывалось всечасно?"

Пламя то погасло давно;

Сердце моё холодно и печально:

Этой книжечке урной быть суждено

Для пепла любви моей прощальной.

***

У верфи Куксхавена

Есть одно прекрасное место:

"Старая любовь",- зовётся оно,

И свою я тоже оставил там. И т. д. и т.д.

СТРАСТЬ

Во сне видишь ты странные,

Чудесные красуются цветы,

Их аромат вдыхаешь ты,

А с ним огонь желаний тайных.

Но от этих цветов тебя отделяет

Пропасть, глубокая и ужасная:

И сердце твоё печалится страстно,

Кровоточит оно и страдает.

Как завлекают они, страстью томимы!

Но я на другой стороне.

Сможешь ли мост ты построить мне,

Мастер Геммерлинг, мой любимый?

ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬД

Прочная чёрная барка

Печально плывёт по волнам;

Закутаны и молчаливы,

Сидят могильщики там.

Мёртвый поэт тихо лежит,

На лике покрова нет,

Голубые глаза его устремлены

Навечно в небесный свет.

А из глубин звенит, как зовёт,

Русалки голос, страдания полный,

О чёлн разбиваются звонкие волны,

Жалобный звук в небо плывёт.

ФРЕДЕРИКЕ

(Венок сонетов Фредерике Роберт)

Оставь Берлин с манежами полными,

С жидким чаем и остроумием тёмным;

Весь мир и Бог давно уже познаны

Разумом Гегеля неуёмным.

Поедем в Индию, в солнца страну,

Где амбры разносится аромат,

Где паломники, строясь в шеренгу одну,

В белых одеждах к Гангу спешат.

Где колышутся пальмы, волны сверкают,

Поднимается лотос на святом берегу,

Где Индры гора, к вечно синему краю.

Я ниц пред тобою упасть там желаю:

Прижмусь я к ногам, и промолвить могу:

Мадам! Я прекрасней женщин не знаю!

Ганг шумит, и глазами умными

Из листвы антилопы глядят:

Скачут они прыжками бесшумными,

Развернув хвосты, гордо павлины стоят.

Из самого сердца светлых лугов

Цветы новые головы поднимают.

Страстное пение птичьих хоров, -

"Ты прекраснее всех", - утверждает.

Бог Кама вдохам твоим внимает,

Он живёт в груди твоей белых шатрах

И вдыхает в тебя звук любимых песен;

На губах блаженство витает:

Новый мир открыл я в твоих глазах,

Мой собственный мир стал слишком тесен.

III

Ганг шумит, великий Ганг прибывает,

В свете вечернем блестят Гималаи,

Из ночных лесов гром долетает,

Стадо слонов бежит, всё ломая.

Красавица, лошадь к тебе привезла.

С чем сравнить красоту твою тонкую?

Ты всегда несравненной, доброй, чистой была

Наполнила сердце мне радостью звонкою.

Глядишь на шатанья мои ты напрасно:

Соображения ищешь и чувства

И муке моей улыбаешься тут.

Всё же, улыбка твоя так прекрасна,

Что ансары с великим искусством

В солнечном небе тебе гимны поют.

ЖАЛОБНАЯ ПЕСНЯ ОДНОГО

СТАРОНЕМЕЦКОГО ЮНОШИ.

Хорошо тому, чья добродетель в порядке,

Горе тому, кто её потерял:

Из-за злых друзей, я бедный парень,

Совершенно несчастным стал.

Они лишили меня моих денег,

Научив в кости и карты играть;

И девушки с улыбками милыми

Тут же стали меня утешать.

И когда меня напоили пьяным,

Они порвали мои одежды,

Вышвырнули бедного парня

Прямо за дверь эти невежды.

Когда утром рано я пробудился,

То я удивился жутко:

Сидел я несчастный, бедный парень,

Рядом с кассельской караулкой.

ШУТОВСКОЙ СОНЕТ

1824

Сошла бы бедность моя со сцены,

Если б умел я кистью писать,

Картинами пёстрыми мог украшать

Церквей и замков гордые стены.

Потекли бы ко мне дары золотые,

Коль на клавире, флейте и скрипке,

Мог бы играть, источая улыбки,

И в ладоши били бы господа дорогие.

Но, ах, Маммона не даёт ничего:

Ведь одной поэзией я занимаюсь;

К сожаленью, не кормит она никого.

Другие, не уставая праздновать,

Пьют шампанское, к Господу обращаясь.

Я же вынужден жаждать или деньги одалживать.

БЕРЛИН

Берлин! Берлин! Долина ты стенаний:

Тут громкий страх и жуткие страдания,

И вспыльчив офицер, и брань его страшна:

Здесь жизнь жалка, мучительна она.

А когда приходит лето,

Жуткая жара при этом,

Упражняемся мы, други,

Горб потеет от натуги.

На военном, на параде,

Шаг я делаю некстати;

Адъютант кричит, долдон:

"Парень, из шеренги - вон!"

С меня сумку он стащил,

Саблю прочь он отложил,

Так бить навострился,

Чтоб больше и не шевелился.

Но пора наступает,

Мир в силу вступает;

Здоровья нам не найти,

И куда ж нам идти?

Говорится всегда:

Птица есть, - нет гнезда:

Закинь, брат, ранец на плечи, -

Ты теперь солдат вечный.

Эта народная песня, как напоминание о побоях, из прежних времён, записано здесь в Ганновере из уст народа.

1824-1826

(К "РАББИ ИЗ БАХЕРАХА").

(АДАМУ.)

1824

-- Тысячу лет длиною

Терпим мы братские чувства:

Ты разрешаешь дышать мне свободно,

Я терплю легко твои буйства.

Иногда только, в тёмное время,

Ты сил набирался странно

И благословенные лапки

Моей кровью ты красил спонтанно.

И теперь наша дружба окрепла:

Нас всё больше вбирает в себя,

Так, как я начал буянить

И всё больше похож на тебя.

-- Найди в жалобе громкой

Песнь мук и тьмы бытия,

Что в чувствах своих глубоких

Нёс тихо, пламенно я.

Она в уши влетала чудесно,

Сердца, наполняя стенаньем.

Я заклинал мощной песней

Тысячелетнюю боль страданья.

Все плачут: большие и малые,

Холодные дамы и господа,

Цветы ранние и запоздалые,

И каждая в небе звезда.

И текут все слёзы потоком

На юг, в очень тихое место,

Сливаясь в теченье глубоком

Иордана, реки всем известной.

***

-- Когда в море Красное фараон

Со всей армией был погружён,

Дщери Израиля прилетели,

Его вытащить захотели.

И тащили, и тащили, крича громогласно:

У нас есть, у нас есть, у нас есть фараон очень красный.

(ИЗ "ПУТЕШЕСТВИЯ НА ГАРЦ")

1824

-- ПРОЛОГ

Чёрный верх, чулки с отливом,

Белоснежные манжеты

Речи мягки и учтивы,

Если бы сердца при этом,

Что с любовью нераздельны,

Мнят теплом её согреться...

Для меня их ложь смертельна

О любовной боли в сердце.

В горы я хочу подняться

К светлым хижинам приветным,

Чтоб всей грудью надышаться

Светлым воздухом рассветным.

Я хочу подняться в горы

К облакам и тёмным елям,

Чтоб услышать птичьи хоры,

Чтоб ручьи мне звонко пели.

Жизни вам желаю ровной,

Люди с гладкими сердцами,

В горы я взберусь проворно,

С высоты, смеясь над вами.

-- ПЕСНЯ

-- Проснитесь былые мечтанья!

Откройте сердце и душу!

Радость песен, слёзы страданья

Из груди стремятся наружу.

Пройду сквозь деревьев тени,

Где светлый родник сверкает:

Там гордые бродят олени,

И громко дрозд распевает.

Я хочу взбежать на вершину,

Где скал крутых виден ряд,

Где серые замков руины

В утреннем свете стоят.

Тихо внизу там сяду,

О временах буду думать былых,

О родах, цветущих когда-то,

И об ушедшем величии их.

Покрывает трава теперь

Место турнирных сражений,

Где гордый муж бился, как зверь,

И никогда не знал пораженья.

Взбирался плющ на балкон,

Где дама стояла прекрасная,

И того, кто не побеждён,

Сражала глазами ясными.

Ах! Победители, дамы,

Вас повергнет смерти рука. -

Этот всадник с косой упрямо

Нас всех похоронит в песках.

ГОРНАЯ ИДИЛЛИЯ.

На горе притаилась избушка,

Где старый горняк живёт,

За окном шумят, ели, чуть слышно,

И луна своё золото льёт.

Украшенный чудной резьбою,

Стул в этом доме стоит,

Я же, как раз, тот счастливец,

Который на нём сидит.

На скамейке сидит малышка,

На колено мне руку кладёт,

Голубые, как звёзды, глазки,

И, как роза, пурпурный рот.

Нас мама её не слышит,

Она усердно прядёт.

Отец играет на цитре,

Старые песни поёт.

И крошка на ухо тихо

Шепчет новости мне,

И большие семейные тайны

Мне доверяет вполне.

"С тех пор, как нет моёй тёти,

Не с кем пойти, вот беда,

На встречу стрелков под Госларом,

Где так прекрасно всегда.

Напротив гора являет

Всё совершенство зимы,

Как будто холодным снегом

Совсем засыпаны мы.

Я - испуганная девчонка,

Поэтому ты молчи!

Ведь я боюсь, как младенец,

Духов горы в ночи"

Тут смолкла милая крошка,

Боясь, словечко сказать,

И обе ручки проворно

Закрыли звёзды- глаза.

Всё громче тёмные ели

Шумят, и прялка трещит,

А цитра звенит и играет,

И старая песня звучит

Не бойся, моя родная,

От духов горы любя,

Ангелы оберегают

Днём и ночью тебя.

-- Ёлки зелёными пальцами

В низкие окна стучат.

И внутрь свет золотой луны

Бросает задумчивый взгляд.

Мать и отец уснули

Тихим и быстрым сном;

Лишь мы, блаженно болтая,

Бодро не спим вдвоём.

"В то, что ты часто молилась,

Трудно поверить тут...

Движения губ пугливых

Не от волненья идут

Холодные, злые движения

Пугают меня в ночи,

Но тёмный страх успокоят

Глаз твоих светлых лучи.

Сомненье меня тревожит,

Его ты скорей разреши,

Веришь ли ты в Бога-Сына

И в спасенье души?"

"Мнится, я, маленький мальчик,

К материнским коленям приник,

Верю в Бога-Отца истово,

Что так всеблаг и велик.

Сотворил он прекрасную Землю,

И людям всем жизнь он дал,

Солнцу луне и звёздам

Путь он предначертал.

Детка, когда я стал старше,

Теченье познал бытия,

Разумом, данным Богом,

В Сына поверил я.

В любовь, что он отдал людям,

Не ожидая наград.

И люди ему отплатили,

Ими он был распят.

Теперь же, когда я вырос,

Много читал и жил,

Полно моё сердце верой,

Верой в спасенье души.

Работа Божья - есть чудо,

Оно рушит броню сердец,

И оковы подлого рабства

Уничтожает Творец.

Он избавляет от страха смерти

И даёт новое право народу:

Все люди равны по рождению,

И все - благородного рода.

Бог уводит от нас туманы

И ночные химеры прочь,

Что радость жизни нам портят,

Корча рожи нам день и ночь.

Тысяча рыцарей светлых,

Что Богом вдохновлены,

Спасённую душу выбрать

И светом наполнить должны.

Их мечи светозарно сияют,

И знамёна плывут волной.

Дитя, ты сможешь увидеть

Их прекрасный и гордый строй?

Взгляни же в глаза мне дерзко,

Обнять меня поспеши,

Ведь я здесь такой же рыцарь

Для спасенья твоей души".

-- Луна запряталась тихо

Сзади зелёных елей;

В комнате лампа мерцает

И светит она еле-еле.

Но звёзды-глаза сияют,

Свет их в ночи горит,

Пурпурный рот пламенеет,

И девочка говорит:

"Народец маленький, гномы,

Крадут хлеб и шпик всегда.

Положишь вечером в ящик,

Ночью нет и следа.

Народец маленький сливки

Слизывает с молока,

Оставляя открытой миску,

Чтобы кошка могла долакать.

А кошка - та ещё ведьма!

Как начнёт она ночью выть,

Помогает горному духу

Зло в старой башне творить.

Раньше стоял там замок,

Освещённый светлым огнём,

Рыцари, дамы и свита

Танцевали весело в нём.

Заколдованы замок и люди

Злой колдуньей давным-давно...

Теперь здесь одним только совам

Вить гнёзда разрешено.

Покойная тётя знала

И в то посвятила нас:

Сказать надо верное слово

В нужном месте и в нужный час.

Развалины станут замком,

Весёлым и светлым опять;

Рыцари, дамы и свита

Будут радостно танцевать.

Кто скажет заветное слово,

Хозяином станет всего,

Литавры и трубы склонятся

-- Пред юным величьем его!"

-- Картины волшебной легенды

Лились из пурпурного рта,

И глаз голубыми лучами

Осветилась вдруг темнота.

Обмотав золотою прядью

Мой палец, лукавства полна,

Смеясь и нежно целуя,

Наконец, замолкла она.

И вещи в комнате этой

Во всём доверяют мне,

Как будто раз уже видели

Они меня в старом сне.

Серьёзно и дружелюбно

Болтали часы на стене;

И цитра сама зазвенела,

И я сижу, как во сне.

"Ты знаешь, мне слово известно,

И правильный час настал,

И здесь то самое место,

И я это слово сказал.

В забытьи произнёс это слово,

И вздрогнула полночь вокруг,

Ели с ручьём шумят громче,

И гора поднимается вдруг.

Звон цитры и песни гномов

Рвутся из горных оков,

Весенним всплеском наружу

Взрывается лес цветов.

Они фантастично душисты,

Пестры и жизни полны,

Как будто смелою страстью

Природой напоены.

Розы, как алое пламя,

Рвутся из диких стеблей,

Лилий хрустальные чаши

Стремятся в небо скорей!

Звезда, большая, как солнце,

Лилиям страсть отдаёт

И в величественные бокалы

Лучи любви она льёт.

И мы с тобой, милая крошка,

Околдованы всех сильней...

Факелы, шёлк и золото

Закружили нас в блеске огней.

Твой дом стал замком чудесным,

Ты же - принцесса сейчас.

Рыцари, дамы и свита

Танцуют, ликуя, для нас.

И всем этим я владею,

И тобою я нежно любим,

Все литавры и трубы склонились

Пред юным величьем моим!"

-- ПАСТУХ

-- Пастух - король в этом мире. -

Зелёный холм - его трон;

Золотою короной солнца

Лоб его осенён.

У ног его льстивые овцы,

Помечены красным крестом,

Кавалеры-телята бродят,

Гордо жеманясь при том.

Актёр при Дворе - козлёнок...

И птицы звонко поют.

А камерные музыканты,

Колокольцы коровьи тут.

Всё это звучит приятно,

Торжественно ели шумят,

Дремлет король спокойно,

И мерно звенит водопад.

А правит пока министр,

Пёс - Дворовых магистр наук,

Собирает ворчливым лаем

Стадо он в тесный круг.

Король юный сонно бормочет:

"Править всё тяжелей.

Хочу я домой скорее

К королеве милой моей.

На груди моей королевы

Легко и спокойно совсем;

И глаз её нежных богатство

Неизмеримо ничем".

-- НА БРОККЕНЕ

На востоке уже светает,

В светлой дымке солнце встаёт,

И дальней горы вершина,

Как в море тумана, плывёт.

Сапоги б я имел скороходы,

Я б быстрее ветра помчался,

Через горную эту вершину

Вмиг до милой крошки добрался.

У кроватки, где она дремлет,

Я бы полог откинул неслышно,

Губ коснулся бы поцелуем

И послушал, как она дышит.

И ещё прошептал бы в ушко:

"И во сне не забудь, родная,

Что мы любим с тобой друг друга

И друг друга не потеряем.

-- ИЛЬЗЕ

Я здесь - принцесса Ильзе,

В Ильзенштейне должна я жить.

Приглашаю тебя в свой замок,

Чтоб блаженство тебе подарить.

Твою голову светлой волною

Щедро могу окропить,

Чтоб душевную боль и заботы

Ты смог навсегда позабыть.

Головой на груди моей белой

Ты должен лежать и мечтать

О сказочном, дивном восторге,

Какой я могу тебе дать.

Целовала б тебя и ласкала,

Отдала бы тебе всё, что есть,

Как императору Генриху,

Что умер когда-то здесь.

Мёртвые не проснутся,

Только живущий - живёт!

Я жизнью полна и прекрасна,

И счастливо сердце поёт.

Оттого моё сердце трепещет,

Что хрустальный мой замок звенит,

И каждый, кто есть в этом зале,

В танце, ликуя, летит.

Шуршат блестящие шлейфы,

Железные шпоры звенят,

Гномы яростно бьют в литавры

И громко в трубы гремят.

Обовью я тебя руками

И, как Генриху уши закрою.

Чтоб не слышал трубные звуки,

Чтобы быть нам вдвоём с тобою.

-- АЛЬМАНЗОР

(Из одного испанского романа)

-- В том соборе, что в Кордове,

Стоит колонн тринадцать сотен.

Тринадцать колонн громадных

Мощный купол несут на себе.

И купол, колонны и стены

Сверху до низу тут расписаны

Корана арабского изреченьями,

Как на нитку цветисто нанизаны.

Короли мавров давно возвели

Этот дом славный Аллаха...

Но измениться всему суждено,

В тёмном времени водовороте.

На башне той, где муэдзин

К молитве звал правоверных,

Звенит колокол меланхоличный,

В храм, сзывая христиан неверных.

На ступеньках тех, где вначале

Слова пророка звучали,

Гладкие попики тянут

Пресное чудо мессы.

Что перемены и ветры

Пред толпою раскрашенных кукол?

Они мычат, дымятся, звенят,

Свечи глупо светят на купол.

В том соборе Кордовы

Стоит сын Абдуллы Альманзор.

На колонны тихо он смотрит

И тихо он произносит:

"О, колонны, большие и тёмные,

Украшение славы Аллаха,

Теперь почитать вы обязаны

Ненавистное христианство.

Хорошо вам во все времена,

Несёте бремя вы терпеливо.

Эх, должно быть, это бессилие,

К покою, привычка судьбой вам дана".

И лик свой светлый склонил

Альманзор сын Абдуллы

Пред камнем крещенья тщеславным

В соборе том, что в Кордове.

Из собора, уйдя торопливо,

На коне мчится он чёрном,

И влажные кудри по ветру

В воздухе вьются свободном.

По дороге на Альколу,

Вдоль реки Гвадалквивир

Белый миндаль расцветает,

Апельсины льют аромат.

Туда всадник весёлый мчится,

Свистит, поёт, смеётся звонко,

Как будто все птицы запели,

Поток, гремя, дальше стремится.

В замке, что стоит в Альколе,

Живёт Клара, дочь алькальда.

Отец её в Наварре бьётся,

Она своей свободе рада.

Уже издали слушает он

Звон литавр и гром барабанов.

Яркий свет струится из замка

И сквозь деревья сверкает странно.

Танцуют в замке, там, в Альколе

Дюжина украшенных дев.

Дюжина кавалеров прекрасных,

Но самый лучший из них - Альманзор.

С ярким восторгом радостным

В танце кружится он по залу,

Он умеет прекрасным дамам

Сладко и вежливо льстить.

Изабеллы прекрасные руки

Целует, и прочь оттуда,

В лицо Эльвиры, словно на чудо,

Светло и радостно он глядит.

А вот вопрос для Леоноры:

Нравится он ей сегодня?

Показывает ей золотые

Кресты на вышитом плаще.

И каждую он уверяет,

Что её лишь он в сердце несёт:

"То, правда, клянусь я Христом",-

Тринадцать раз сказал он в тот вечер.

III

-- В замке, в городе Алькола

Замерли веселья звуки.

Скрылись господа и дамы,

Всё тонет в темноте глубокой.

Донна Клара с Альманзором

Наедине остались в зале,

И свет рассеянный бросает

На них светильник одинокий.

Сидит в глубоком кресле дама,

Он на скамеечке у ног,

И лоб в усталой полудрёме

Склонил к любимой на колени.

Задумавшись, льёт она масло

Из роз на кудри Альманзора.

Флакончик золотой сжимает,

Он тяжко, глубоко вздыхает.

Его каштановые кудри

Она, задумавшись, целует,

Сладко-нежными губами

Облачком лоб его покрывает.

Потоки слёз из светлых глаз

На каштановые его кудри,

Задумавшись, льёт донна Клара,

Дрожат у Альманзора губы.

И мнится ему: стоит он опять,

Склонивши голову в соборе,

Что в славной высится Кордове,

И слышит тьмы он голоса.

Высокие колонны-великаны,

Он слышит, яростно бормочут,

Нести тот купол не хотят,

Они качаются, дрожат,

И вместе рушатся все разом:

Народ бледнеет с духовенством,

Треща, обрушился вниз купол,

Бог христиан заплакал сразу.

ОТСТУПНИКУ.

-- О, мужество, святое и юное!

Так быстро укрощено!

Кровь холодную, сердце разумное

Носить тебе суждено.

Ползти к кресту ты был рад,

Чем раньше пренебрегал.

Ещё пару недель назад

Ты его в пыль растирал.

Шлегеля, Бурке и Галлера

Мы ещё почитаем...

Но вчера героя представил,-

Сегодня он стал негодяем.

К ВОЗВРАЩЕНИЮ ДОМОЙ.

1826

-- Мира и жизни фрагменты

Отдам профессору, как элементы!

Как жизнь из них составить, он знает,

И как построить систему стройную.

Ночные лохмотья, колпак надевает,

В мироздании латает дыры достойно.

Ломал я голову день и ночь,

От чувств и сомнений страдая.

Но глаза твои сумели помочь,

Любезно решения предлагая.

Я здесь останусь, где свет твоих глаз,

В сладком, умном блеске своём...

Любить бы тебя ещё только раз,

Не вспоминая больше потом.

К ВОЗВРАЩЕНИЮ ДОМОЙ

1830

На облаках отдыхает луна,

Померанец огромный лучами

Освещает туманное серое море

Золотыми яркими полосами.

Одиноко я по песку бреду,

Где разбиваются белые волны,

И слышу я много сладких слов,

Ими воды морские полны.

Ах, ночь, ты, пожалуй, слишком длинна,

И сердцу молчанье сейчас не подходит.

Русалки прекрасные! Скорее сюда!

Танцуйте в призрачном хороводе!

Примите голову себе на колени,

Тело и душу охотно отдам!

Убаюкайте и заласкайте до смерти,

И жизни звуки достанутся вам!

-- СЕВЕРНОЕ МОРЕ

1825

-- КОРОНАЦИЯ

-- (ГУЛЬДИНГ)

-- Вы, песни! Мои добрые песни!

-- Стремитесь вверх! И будьте готовы!

-- Заставьте трубы звенеть,

-- И поднимите на щит

-- Эту девушку юную,

-- Что теперь в моём сердце

-- Властвует, как королева.

-- Славься, юная королева!

От солнца я оторву

-- Блестящее красное золото

И сплету из него диадему

Для твоей головы священной.

Из шёлка небес голубых,

Что на мантии ночи сверкает,

Отрежу бесценный кусок,

И, как королевскую мантию,

Оберну вкруг царственных плеч.

Я дам тебе свиту придворную

Из точных сонетов, истинных,

Терцинов гордых и вежливых стансов.

Послужит конём тебе шутка,

Моя фантазия - придворным шутом,

Герольдом - слёзы восторга;

Послужит тебе и мой юмор.

Но я и сам, королева,

Паду пред тобою ниц.

Как вассал, на подушечке красной

Вручу я тебе то немногое,

Что у меня от рассудка осталось,

И что из сострадания мне

Твоя предтеча оставила.

ВЕЧЕРНИЕ СУМЕРКИ

-- На морском берегу пустынном

Сидел озабоченно и одиноко.

Солнце склонялось всё глубже, бросая

Красные полосы жарко на море,

Широкие белые волны

Повернули на берег с приливом.

Всё ближе шум и пенные гребни,

Странный шорох, шёпот и свист,

Смех, бормотание вздохи,

И между ними - тайное колыбельное пение.

Казалось, я слышу ушедшие саги,

Любимые, древние сказки,

Те, что прежде мальчишкой

От соседских детей услышал,

Когда летними вечерами

На ступеньках пред дверью сидели,

Примостившись, на корточках низко,

Рассказы, слушая маленьким сердцем,

И блестя любопытно глазами.

В это время большие девочки

С ароматными рядом цветами

Напротив окон сидели

С лицами, как нежные розы,

И улыбались, лунно сияя.

III

-- ЗАХОД СОЛНЦА

-- Жаркое, красное солнце вниз

Погружается, прямо в дрожащее,

Серебристое бесконечное море.

Воздушный мираж розово дышит

Сзади вас и напротив, играет

Из вуали сумрачных облаков.

Печальный, бледный являет лик

Луна, всё освещая.

Позади её искорки света,

Дальний туман, и звёзды играют.

Сверкали раньше на небе,

Браком соединённые,

Луна-Богиня и Солнце-Бог,

И роились вокруг яркие звёзды,

Их малые, невинные дети.

Но языки злые в две щели шипели,

Им удалось развести

Высокую светлую пару.

Теперь днём в одиноком великолепии

Восходит на небо Солнечный Бог:

И в величии своём,

Боготворимый и много воспетый,

Счастливым и гордым людом.

Но по ночам

На небо вступает Луна,

Бедная мать

С детьми-звёздами осиротевшими.

Она тихою грустью сияет.

А влюблённые девушки, с поэтами нежными

Посвящают ей слёзы и песни.

Кроткая луна! Нежно и женственно

Всё ещё любит супруга прекрасного.

И вечером, дрожа и бледнея,

Подслушивая из облаков легчайших,

Наблюдает за Светлым мучительно.

И хотела бы робко позвать: "О, приди!

Приди! Дети просят тебя!"

Но упрямый Солнечный Бог

Наливается при виде супруги

Пурпурным цветом двойным

От гнева и боли,

И непреклонно вниз он спешит,

На холодно- текучее ложе вдовца.

Злые, шипящие языки,

Итак, принесли вы порчу и боль

Самому предвечному Богу

И бедным Богам на небесах.

Бродят они, полные мук,

На путях, безутешных и вечных,

И умереть не могут,

И тащат они за собой

Сияющее горе своё.

Но я - человек,

Живущий внизу, осчастливленный смертью,

Я не жалуюсь больше.

-- НОЧЬ НА БЕРЕГУ

Беззвёздна холодная ночь,

Бурлит бескрайнее море,

И плоско над морем на животе

Лежит бесформенный северный ветер.

И робко, голосом приглушённым,

В настроении хорошем, усталый брюзга

Болтает с морскою водою:

И много историй и буйных

Сказок о злых великанах

И о викингах он им поведал.

И далеко разносились смех его и завыванья.

Заклинания-песни Эдды

На языке древних рун.

Так волшебно звучит всё и мощно,

Что белые дети моря

Высоко взлетают, ликуя,

Этой смелостью опьянённые.

Между тем, по ровному берегу,

По пескам, от прилива влажным,

Шагает чужак с буйным сердцем,

Более буйным, чем ветер и волны.

И там, где шагает он,

Брызжут искры, ракушки трещат.

В серый плащ закутанный плотно,

Он быстро шагает сквозь ночь.

Его искры - крошки сопровождают,

А в одинокой рыбачьей хижине

Огонёк завлекает и манит.

Отец и брат в море ушли,

Осталась в доме лишь мамы душа.

В хижине - дочь рыбака,

Волшебно-прекрасная дочь рыбака.

Сидит она у очага,

Слушая кипящую воду в котле,

Как тайное сладкое пение,

Караулит трещащий хворост

И дует она в очаг,

Затем, чтобы огоньки

Волшебно опять засияли.

На её цветущем лице

И на хрупких белых плечах.

Из грубой, серой сорочки

Маленькая нежная ручка

Угли мешает тщательно,

Обвивает её юбчонка

Нежные тонкие бёдра.

Но распахнулась вдруг дверь,

И внутрь вступает пришелец,

Любовно, умело касаясь

Глазами девушки белой,

Что стоит перед ним, дрожа,

Лилии пугливой подобна.

Плащ бросает, смеётся и говорит:

Ты видишь, дитя, я держу слово,

Я пришёл, и со мною пришло

Старое время, где Боги

К дочерям людей с неба сходили,

Обнимали дочерей человеческих

И производили на свет

Королей меченосный род,

Героев и мир чудес.

Моё дитя, не желаю я больше

Своей божественностью удивлять.

Приготовь мне, прошу, с ромом чай,

Снаружи холодно очень.

В такую холодную ночь

Мы мёрзнём, мы вечные Боги,

Божественный насморк легко получаем,

А также бессмертный кашель.

ПОСЕЙДОН

Лучи солнца играют

Над широко распахнувшимся морем;

Вдали на рейде сверкает корабль,

Меня к Родине нести он был должен.

Но не было доброго ветра попутного...

И сидел я спокойно на белой

Дюне, на пустом берегу

И читал я об Одиссее,

Вечно юную, древнюю песню.

Её страницы сквозь шорох моря

Меня весело противопоставляли

Дыханью Богов,

Сияющей весне человечества

И цветущему небу Эллады.

Преданно сердце живое шло

За сыном Лаэрта в скитаньях и бедах.

Сидел я с ним, душой огорчённый,

У радушного очага,

Пурпур ткал я там королевский,

Ему лгать помогал и счастливо

Ускользать из пещер великанов и нимфы объятий.

Шёл за ним в киммерийскую ночь

В кораблекрушенье и шторм

И переносил с ним страдания несказанные...

Говорил я, стеная: злой Посейдон,

Гнев твой ужасен!

И я сомневаюсь серьёзно,

Вернусь ли в собственный дом.

Но только эти слова я промолвил,

Тут же вспенилось море,

И из седых волн поднялся

Бог морей в камышовом венце

И мне насмешливо крикнул:

Поэтишка, ты не бойся!

Не хочу я зло угрожать

Твоему кораблику бедному

И пугать твою жизнь дорогую

Слишком сильною качкой.

Меня ты, поэтишка, ничем не гневил,

Единственную башенку ты не обрушил

На торжестве священном Приама.

Ни один волосок ты не сжёг

У глаза сына моего Полифема,

И не защищала тебя

Богиня мудрости Афина Паллада.

Так прокричал Посейдон

И нырнул опять в море.

И над грубой шуткой морской

Смеялись весело под водой

Неуклюжая Амфитрита

И Нерея глупые дочери.

ОБЪЯСНЕНИЕ

Пришли сумерки, с ними вечер,

Бушевал дикий прилив.

Я сидел на песке, наблюдая

За танцами белых волн.

Моя грудь наполнялась, как море,

Тоска по Родине поймала меня,

И по тебе, мой образ прекрасный,

Что витает вокруг меня

И повсюду меня зовёт.

Повсюду! Повсюду!

В движении ветра, в кипении моря,

Слышу зов в стонах моей груди.

Тростинкой лёгкой пишу на песке

"Я люблю, Тебя, Агнесс!"

Но хлынули волны зло на песок,

И это признание сладкое

Очень легко стёрли они.

Тростник сломанный, зыбучий песок,

Брызги волн, я не верю вам больше!

Небо темнеет, и яростней сердце:

И сильной рукой из норвежских лесов

Высочайшую вырываю сосну

И погружаю её

В горящее жерло Этны, и этим пером,

Буйным огнём напоённым,

Выжигаю на тёмном своде небесном

"Я люблю Тебя, Агнесс!"

И горит каждую ночь высоко

Пламенная вечная надпись,

И все поколения будущих внуков

Прочитают, ликуя, слова в небесах:

"Я люблю Тебя, Агнесс!".

VII

НОЧЬЮ В КАЮТЕ

У моря свой жемчуг есть,

У неба есть его звезды.

Но сердце моё, сердце моё,

У него есть только любовь.

Велики небо и море,

Но сердце моё всё же больше,

Прекрасна, как жемчуг и звёзды,

Сияет и светит моя любовь.

Маленькая, юная девушка,

В моё большое сердце приди;

Моё сердце - небо и море,

От сильной, звонкой любви умирает.

_________________________________

К голубому небесному своду,

Где мерцают прекрасные звёзды,

Хотел бы я прижать свои губы,

Прижать, буйно и яростно плача.

Повторяют ли звёзды глаза

Возлюбленной тысячекратно?

Дружелюбным приветом сверкают

Они мне с голубого свода.

К голубому покрову небес,

К глазам прекрасным любимой

Поднимаю я набожно руки,

И прошу, и умоляю:

Прекрасные очи, свет всемилостивый!

Осчастливьте вы мою душу!

Оставьте меня умирать, но владейте

Вы всем вашим небом!

_______________

Из небесных глаз там, наверху,

Падают золотые искры, дрожа,

Сквозь эту ночь. И душа моя

Простирает любовь всё дальше и дальше.

О, вы, небесные глаза наверху!

Плачете вы для моей души.

И слезами светлыми, звёздными

Полна до краёв душа моя.

__________________

Укачали меня волны морские,

И мечты мои в том помогли.

Лежу я тихо в своей каюте,

В кровати укромном уголке.

Люк открыт, и я наблюдаю

Наверху, высоко, светлые звёзды

И глаза, родные, прелестные

Сладкой моей возлюбленной.

Любимые очи, прелестные

Витают в моей голове,

Они сверкают, кивают мне

С голубого покрова небес.

На голубой небесный покров

Смотрю я блаженно часами,

Пока не затянет тумана вуаль

Любимые мною глаза.

______________

Об дощатую переборку,

Куда, мечтая, головой прислонился,

Разбиваются громко дикие волны:

Они шумят и бормочут

Тайно мне прямо в ухо:

"Ты, очарованный парень!

Твоя рука коротка, небеса далеки,

И звёзды там хорошо прибиты

Золотыми гвоздями к небу.

Напрасна тоска, тщетны стенания,

Лучше бы ты поспал".

_________________

Снилась мне далёкая пустошь,

Покрытая тихим и белым снегом.

Я под белым снегом лежал, погребённый,

И спал холодным смертным сном одиноким.

Сверху глядели с небесного свода

На могилу мою светлые звёзды.

Глаза прелестные! Блестя победно,

Спокойно, радостно, с любовью смотрели.

VIII

-- ШТОРМ

Сердится шторм,

Дробит яростно волны,

Волны, пенясь дико, встают на дыбы.

Громоздятся, бушуют живо

Белые горы воды.

Взлетает на них кораблик,

Быстро с большим трудом,

И вдруг рушится вниз

В чёрную развёрстую пасть пучины!

О, море!

Мать красоты пенно-рождённая!

Праматерь любви, пощади!

Уже вьётся, чуя поживу,

Таинственно, белая чайка,

Бросаясь на мачту и нос корабля,

Жаждет урвать скорее кусок

От сердца, что славой твоих дочерей звенит

И внуку, маленькому плуту

Исправно игрушкой служит.

Напрасны просьбы, и тщетны мольбы,

Моих криков не слышно в бушующем море

И в шуме ударов ветра.

Кипит, свистит, барабанит и воет,

Как дом сумасшедший звуков.

Но в этом громе слышу я внятно

Манящие арфы звуки.

Страстное пение дикое

Разрывают душу, вызывают страдания,

И голос этот я узнаю.

На скалах шотландского берега

Где высится серый маленький замок

Над шумно кипящим морем.

На скале высокой и выпуклой

Стоит больная прекрасная женщина,

Нежно прозрачная и мраморно белая.

Она поёт и на арфе играет,

Ветер локоны её развевает

И несёт её мрачную песню

Над бескрайним, штормующим морем.

-- ШТИЛЬ НА МОРЕ

-- Штиль на море! Лучи свои

Солнце на воду бросает,

И тянутся за кораблём

Зелёные борозды в волнах изумрудных.

Лежит у штурвала боцман

На животе, еле слышно храпя.

У мачты латает парус

Весь в смоле, корабельный юнга.

Сквозь грязь на щеках пробивается

Румянец. Углы рта широкого

Уныло дрожат, и болезненно

Смотрят глаза, большие, красивые.

Перед ним стоит капитан,

Грозя, бранясь и бушуя:

"Плут, ты украл селёдку,

Нахально из общей бочки!"

Штиль на море! И из волн

Вдруг появилась умная рыбка.

Она греет головку на солнце

И плещет весело хвостиком.

Но с неба хитрая чайка

Кидается вмиг на рыбку

И быстро с награбленным в клюве

Взмывает в голубизну.

МОРСКОЕ ВИДЕНИЕ

Лёжа на палубе корабля,

Мечтательно очи вперил я

В волны морской зеркальную гладь,

Глубже взгляд не смог бы достать

Глубоко до самого дна морского:

Сначала был сумрачный лишь туман,

Потом постепенно цвета проявились,

Показался купол церкви и башни,

И, наконец, ясно солнечный город увидел,

Старинный и нидерландский.

Он был людьми населён.

Осторожно мужчины в чёрных плащах,

В белых жабо и цепях благородных,

С длинными шпорами и лицами длинными,

Шагали сквозь рыночную толпу,

К входу высокому ратуши,

Где и императоры каменные

Скипетры держат на караул.

Недалеко, пред домов вереницами,

Где окна, сверкающей чистоты

И липы пирамидальные,

Шумя шёлком, бродят девушки юные:

Тела тонки, лица, словно цветы,

Скромно закрыты чёрными шалями

И потоком волос золотистых.

Пёстрые парни в испанских нарядах

Гордо мимо шагают, кивая.

Идут пожилые матроны,

В забытых одеждах коричневых:

В руках песнопенья и чётки:

Спешат, семеня ногами,

К очень большому собору,

Ведомые колоколами

Органа, звуками шелестящими.

И меня захватил далёкий звон,

Тайной, полною ужаса;

Тоска бесконечная, грусть глубокая

Вкралась вдруг в моё сердце,

В едва излеченное сердце:

Появились внезапно раны

От поцелуев любимых губ!

Они опять кровоточат странно, -

Горячие красные капли

Медленно падают вниз,

На дом стародавний,

В городе, стоящий, морском,

На дом, с высоким фронтоном,

Где меланхолично и одиноко,

Девушка сидит у окошка,

Головой, склонившись на руки,

Как дитя, забытое, бедное!

Знаю я, то - дитя, забытое, бедное!

Далеко, в глубокое море

Спряталась ты от меня,

Из ребяческого каприза;

И не хотела больше наверх:

Средь людей чужих сидела чужая

Долгое столетие подряд.

Между тем, душой, полной тоски,

По всей земле я тебя искал,

И всегда я тебя искал,

Ты, вечно моя любимая!

Давно для меня потерянная,

И, наконец-то, найденная, -

Я нашёл тебя и вижу опять

Лицо прелестное твоё,

Преданные, умные очи,

И улыбку, что я обожаю!

Я никогда тебя не оставлю:

Я иду к тебе, в глубину,

Широко раскину я руки

И брошусь вниз к любимому сердцу. -

Но к действительности тут я

Вернулся с капитана шагами:

Оттащил он меня от края,

Сердито крикнул, смеясь:

Доктор, Вы спятили, что ли?

ОЧИЩЕНИЕ

Оставайся в своей морской глубине,

Мечта, что безумья полна:

Иногда ночами, в ненастье

Мне сердце фальшивым мучила счастьем,

И теперь, даже, в светлые дни

С угрозами шлёшь виденья свои. -

Оставайся в вечности навсегда,

И я брошу вниз охотно к тебе

Все грехи и все беды свои,

И сброшу туда шутовской колпак,

Что долго макушку мою украшал,

И змеиной кожи холодный глянец,

И лицемерие,

Что душу мою долго так ранило,

Душу больную,

Что отреклась от Бога и ангелов,

Злосчастную душу. -

Хо-хо! Хо-хо! Дуй крепче, ветер!

Поднимайся парус! Паря, надувайся!

ПО тихой губительной глади

Корабль спешит,

И, свободная, ликует душа!

XII

МИР

Солнце высоко в небе стояло,

Всё из-за белых волн колыхалось,

Море тихое было.

Тоскуя, лежал у штурвала я:

Тоскуя, мечтательно и в полусне.

Вдруг я очень ясно увидел Христа,

Спасителя мира:

Развевались одежды белые,

Шёл он, колоссально велик,

Над землёю и морем,

Головою неба, касаясь,

Руки раскинуты, благословляя,

Над землёю и морем!

И словно сердце в груди,

Солнце он нёс,

Пламенно-красное солнце.

И пламенно-красное солнце

Своими милостивыми лучами

Бросало нежный, любящий свет,

Облегчая и согревая,

Над землёю и морем!

Радостно неслись колокольные звоны,

Они летели, как лебеди,

Над розовым морем и кораблём,

Над зелёным играли берегом,

Где люди живут и с башнями

Высится город великий.

О, чудо мира! Как город тих!

Его ропот глухой замолк:

Смолкли мрачно шумные мастерские,

И по чистым, звенящим улицам

Шли люди, одетые в белое.

Ветви пальмовые колыхались,

И, если встречались двое,

Смотрели они с пониманием,

Трепетали в любви, в отречении сладком,

Друг друга в лоб целовали

И молча смотрели вверх,

На солнечное сердце Спасителя

И на кровь, что всех примирила

И осветила собою!

И трижды сказали блаженно:

"Мы славим тебя, Христос!"

____________________________

ВОСХОД СОЛНЦА

(Бетти Гейне, урожд. Гольдшмидт)

Солнце пурпурно рожденное,

Сверкая, короной рубиновой

И мантией золотой,

Поднимаешься Ты на небо

Из хрустального дворца твоего.

Как цветочницы, в праздничный день,

Пред тобою танцуют юные зори,

Рассыпая роз лепестки.

И под аркою триумфальной

Из мраморных облаков

Победно шествуешь ты

По светлой водной дороге.

И только небес достигаешь,

Бегством спасается ночь,

Торопливо бегут за ней тени;

Открываются радостно, празднично

Пёстрые очи цветов

И людей сердца дорогие.

Из зелёных соборов звучит,

Ликуя, крылатая музыка.

Но, о, Солнце, пурпурно рождённое,

Укрась себя, лучше обычного,

Самым красивым убором,

Ибо сегодня рождения день

Моей тёти прекрасной.

И не гонца ворчливого,

А тебя самого о, Солнце,

Шлю с пожеланьями счастья

К тёте моей прекрасной.

Себя польщённым чувствует Солнце,

Солнце пурпурно рождённое:

Быстро себя украшает,

Торопливо спешит над водой,

Верх по реке, в устье Эльбы.

Усердно по водной глади,

Торопясь, оно рано приходит

На виллу Отензен к дяде,

И за завтраком всех находит:

Там, прекрасная тётя,

И дядя, роскошный мужчина,

И любимые мои девочки

И Карл, замечательный мальчик,

Кому мир весь принадлежит.

И ещё господин удивительный,

Что недавно из Италии прибыл,

Там много узнал и увидел

И теперь всем расскажет

О древней, синей, чудесной стране,

О лимонных лесах и бандитах,

О мадоннах и макаронах,

О Богах мраморных, их починили,

О музыке и нищете.

Меж тем Солнце пурпурно рождённое,

Моему приказу послушное,

Посылает прямо в окно

Мои горячие пожелания,

Тёте моей поздравления.

К "ВОЗВРАЩЕНИЮ ДОМОЙ"

1830

Завёрнуты в серые тучи,

Спят сейчас Боги великие:

Слышу я храп могучий,

А у нас здесь ненастье дикое.

Шторма ярость - на всём белом свете,

Хочет бедный корабль разбить.

Сумеет ли кто обуздать этот ветер

И волны бродячие укротить.

Но я не знаю, что этот шторм

Угрожает мачте и кораблю:

Крепко закутан своим плащом,

Я, словно Бог, спокойно сплю.

К "ПУТЕВЫМ КАРТИНАМ ч.1"

1826

УМНАЯ РЕЧЬ АВТОРА

Цветы прекрасные - любовь и страдание

Давно из души побрели в изгнание;

Лишь немногие, нам в назидание,

Весной расцвели, как воспоминание.

Ты, Меркль, верно малышкам служил,

Сам в колыбель их уложил.

Колыбель - это книжечка небольшая,

С бедой и мукой её мы рожали.

Бог, чьи милости так чудесны,

Дарит царство всем небесное:

Незрячим, хромым любви дарит пламя...

Хрома и слепа эта книжечка. - Амен!

Гамбург. 1826

______________________________________

Ветер восточный, прошу тебя я,

Не смог бы кузену ты путь уступить?

Западный любит реветь, свистеть, дуть и выть,

Но, однако, к милой принесёт он меня.

Восточный ветер, характером всё же

На любимую детку походишь ты;

Она на ветер нравом похожа:

Смягчиться не хочет так же, как ты.

***

В лунном свете покоится море,

Тихо бормочут волны;

На сердце, словно тревога и горе,

Оно напевами старыми полно.

Мелодией старой, что я пел,

О городах, исчезнувших вдруг,

И со дна морского громко звенел

Молитвы и лютни сладостный звук.

Молитва и лютня, знаю,

Не могут помочь городам:

То, что, хоть раз исчезает,

Никогда не вернётся к нам.

К "ВОЗВРАЩЕНИЮ ДОМОЙ"

(1826)

Смерть - холодная ночь,

Жизнь - это душный день.

Темнеет, дремлется мне,

День унёс мою бодрость прочь.

Дерево над постелью моей:

Там звонко поёт о чистой любви

Так, что слышу его во сне,

Сладостный молодой соловей.

Красивая хозяйственная дама,

Твой дом и двор хорошо ухожены,

Хорошо обустроены хлев и подвал

Прекрасно поле вспахано тоже.

Каждый угол в твоём саду

Расчищен и раскорчёван усердно.

Солома тщательно обмолота,

Её на постель пустить не вредно.

Однако, сердце и губы твои,

Прекрасная дама, живут в покое:

Использованы наполовину,

Тем, кто делит постель с тобою.

Сударыня, позвольте мне благосклонно,

Муз пресветлых больному сыну,

Головой своей, поэзией полной,

Подремать на Вашей груди лебединой!

"Господин мой! Вам отваги не занимать!

Как могли Вы мне в обществе это сказать?"

ВОСПОМИНАНИЕ

(перевод из "Английского Сентиментального Журнала

т. XXV)

Что хочешь ты, образ печальной грёзы?

Тебя вижу, дыхание твоё ощущаю:

На меня, добрая, ты смотришь сквозь слёзы,

Ты знаешь меня, и я тебя знаю.

Я молод, но болен, моё тело страдает,

Вяло живёт. В сердце лишь пепел:

Досада гнетёт, скорбь к земле пригибает....

Всё было не так, когда я тебя встретил.

Силой, гордясь, от Отчизны вдали,

Гонялся я за иллюзией вечной:

Хотел в пыль растоптать я кору Земли

И звёзды сорвать с небес бесконечных.

Франкфурт, растишь ты глупцов и злодеев,

Но любви, однако, достоин ты,

Добрых кайзеров для немцев взлелеяв...

Я ж в городе чудо нашёл красоты.

Я шёл вдоль шеренги строений красивых:

Была ярмарка, и время обманов торговых.

Мимо пёстрый народ тёк торопливо,

Наблюдал я людей, к сделкам готовых.

Тут увидел её. С изумлением тайным

Смотрел на фигуру, словно парящую,

Глаза святой отливали каштаном, -

Меня к ней сила влекла настоящая.

По рынку и улицам шла торопливо,

До улочки маленькой, узкой, уютной;

Вдруг повернулась с улыбкой счастливой

И юркнула в дом. Я за ней, в ту ж минуту.

Её тётка, жадность свою потешая,

Мешала девочке расцвести.

Всю прелесть свою, мне отдавая,

Ей-богу, не думала выгоду обрести.

Богом клянусь! Женщин я знаю:

Лицо льстивое не обманет меня:

Не формальное чувство грудь так вздымало,

И глаза эти смотрят, лжи не тая.

Она прекрасна была! Не была так прелестна

Богиня, рождённая пенной волной,

Была, возможно, тем существом чудесным,

Что в юных снах было видено мной.

Но я не понял! Это, как помрачение:

В играх чужих разум мой утопал.

Я мечтал о счастье в постоянном томлении:

Оно было в руках. Я его не узнал.

Как прекрасна была она в скорби больной,

Когда три дня спустя, сладко и чудно,

Иллюзия старая позвала за собой,

И сердце мечте этой было послушно

С каким диким отчаяньем, страшным,

Растрепав волосы, руки ломала,

На землю рухнула с криком ужасным,

И, рыдая, колени мои обнимала.

Ах, Боже мой! В шпорах моих

Её волос запутались пряди.

Я оторвался, плач кроткий затих,

Мою детку оставил я, иллюзии ради.

Впереди старый морок, но образ свободно

Моей крошки витает везде предо мной.

Где блуждаешь, в какой дикой чаще холодной?

Беду и горе тебе принёс я с собой.

К "ВИЛЬЯМУ РАТКЛИФФУ"

Искал любовь сладкую я,

Но горькую ненависть лишь нашёл,

Кровь из тысячи ран заливала меня,

На брань и стоны я изошёл.

Также честно ночью и днём

Чернью гоним, был я злой.

Пережив варианты все в сердце своем,

Написал тогда "Ратклифф" мой.

Гамбург, 12 апреля, 1826

СЕВЕРНОЕ МОРЕ.1826

МОРСКОЙ ПРИВЕТ

(Утренний привет)

О, море! море!

Я приветствую тебя, вечное море!

Приветствую десять тысяч раз,

Всем ликующим сердцем,

Как приветствовали тебя

Греки, десятитысячным сердцем,

В борьбе неудачники и скитальцы,

Всемирно известным греческим сердцем.

Бушевали приливы,

Бушевали, бурлили.

Солнце слало вниз торопливо

Розовый свет игривый.

И вереницы испуганных чаек

Летели, громко крича,

Всадники мчались, бряцая щитами,

И неслось вдаль кличем победным:

О, море! море!

Приветствие шлю тебе, вечное море!

Шум волн твоих, словно Родины говор.

Словно детства мечта, предо мною мелькают

Волн твоих, колыхаясь, громады,

И память поведала, будто бы вновь,

Обо всех любимых, прекрасных игрушках,

Обо всех блестящих дарах Рождества,

О коралловых красных деревьях,

О золотых рыбках, ракушках и перлах,

Что хранятся в хрустальном доме,

Полном тайны, на дне морском.

Как томился я на пустынной чужбине!

На цветок увядший похожий,

Как в ботаника коробочке бедной,

Лежало сердце в груди у меня.

Как будто сидел я один, больной,

В тёмной больничной палате,

И вдруг я покинул её,

И сияет мне ослепительно,

Изумрудно весна, разбудившее солнце,

Шумят деревья, цветущие, белые,

И глядят на меня цветы молодые

Глазами ароматными, пёстрыми. -

Всё пахнет, жужжит, смеётся и дышит,

И птицы в небе синем поют.

О, море! море!

Где смело отступившее сердце!

Как часто, как горько, упорно

Осаждали тебя варвары севера!

Из глаз больших и победных

Летели горящие стрелы;

Изворотливо, кривыми словами

Расколоть мне грозили сердце!

И клинописью разбивали

Бедный мой, одурманенный мозг.

Тщетно грудь прикрывал я щитом,

Стрелы шумели, удары гремели,

И я от северных варваров

Наконец, добрался до моря!

И, свободно вздохнув: "Здравствуй", - сказал-

"Спасительно-любимое море!"

О, море! море!

ГРОЗА

Лежит плотно над морем гроза,

И сквозь облаков чёрную стену,

Дрожа, прорывается быстрый луч,

На мгновенье блеснул и исчезает.

Как остроумная Кроноса шутка,

Над водой, бурливой, разнузданной,

Вдаль и вширь катится гром.

Волн скакуны белые прыгают,

Словно на свет их произвёл

Борей с Эрихтона кобылой прелестной,

И робко парит птица морская,

Словно мёртвая тень над Стиксом,

Что чёлн Харона ночью везёт.

Бедный, весёлый кораблик,

Что танцует сквернейший танец!

Посылает Эол ему проворных парней,

Они круговой танец лихо играют:

Один свистит, дует другой,

Третий рокочет рычащим басом...

Качаясь, моряк стоит у штурвала,

Пристально он смотрит на компас,

На душу дрожащую, корабля,

И руки молящие вздымает к небу:

О, спаси меня, Кастор, всадник-герой,

И ты, кулачный боец - Полидевк!

III

КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

Жизнь и надежда! Разбито всё!

И я сам, словно мертвец.

Злясь, выбросило меня море,

И я лежу на песке,

На пустынном, голом песке.

Водная предо мной бушует пустыня,

Сзади меня - только скорбь и нужда.

И надо мной тянутся тучи,

Аморфные, серые дочери воздуха:

Они из моря тумана вёдрами

Черпают воду,

И так тяжело тянут её,

И в море опять проливают.

Тусклая, скучная эта работа,

Бесполезная, как моя жизнь.

Бормочут волны, чайки кричат,

На меня нахлынули воспоминания,

Забытые сны, картины померкшие

Вдруг появились, сладкой мукою полны.

На севере живёт женщина,

Прекрасна она, по-королевски прекрасна:

Фигуру стройную, как кипарис,

Обвивает чувственно белое платье;

Тёмных локонов изобилие,

Словно блаженная ночь.

С головы, косой коронованной,

Мечтательно локоны завиваются

Вкруг лица, бледного, милого.

И на бледном, сладостном этом лице

Яростно, мощно сияют глаза,

Словно чёрное солнце.

О, чёрное солнце, как часто я,

Восхитительно часто пил твоё

Воодушевлённое, дикое пламя,

И стоял, шатаясь, огнём опьянённый,

И витала голубиная кротость улыбки

Вкруг гордых, приподнятых губ.

На приподнятых, гордых губах

Дрожали слова, словно лунный свет,

Хрупкие, как роз аромат.

И поднималась моя душа,

И летела к небу, словно орёл!

Молчите вы, волны и чайки!

Мимо всё, надежда и счастье,

Любовь и надежда! Я лежу на земле.

Потерпевший крушение человек,

И зарыл горящее жарко лицо

Во влажный песок.

ЗАКАТ СОЛНЦА

Прекрасное солнце

Опускалось спокойно в море;

Бурлящие волны окрасились

Уже тёмною ночью,

И только вечерние зори

Золотистым светом усыпали море,

И шумящая мощь прилива

Гонит на берег белые волны,

Что скачут весело и торопливо,

Словно стадо ягнят кудрявых,

Что ведут подпаски поющие

Вечером к дому.

Как солнце прекрасно! -

Сказал мой друг, долго молчавший.

По берегу моря мы с ним бродили.

Наполовину с шуткой, наполовину с тоской,

Сказал мне уверенно: солнце -

Прекрасная женщина, и старый Бог моря

По традиции женился на ней.

Днём она радостно бродит

Пурпурно-чистая, по небу высокому,

И сверкая всеми алмазами,

Восхищая, влюбляет в себя

Все созданья Земли,

Даря всем созданьям земным

Взглядом свет и теплоту.

Но безутешно вечером, и неизбежно,

Возвращается солнце назад,

В сырой дом и руки холодные

Супруга старого своего.

"Верь мне",- добавил мой друг,

Засмеялся, вздохнул, засмеялся опять:

"Супруги ведут внизу милую жизнь!

Они или спят, или бранятся

Так, что море высоко вздымается,

И в шуме волн слышит моряк,

Как старик бранит свою женщину:

"Круглая девка вселенной!

Сияющая распутница!

Целый день пылаешь ты для других,

Как ночь - для меня: замёрзла, устала!"

После такой головомойки

Веришь, горько солнце льёт слёзы,

Клянёт гордое солнце долю свою,

Долго жалобно плачет. И моря Бог

В отчаянии прыгает из кровати,

Быстро всплывает на водную гладь,

Чтоб в сознанье придти и воздух вдохнуть.

Я высматривал сам его ночью ушедшей,

Пока на грудь моря не вынырнул он.

На нём была кофта из жёлтой фланели

И лилейно-белый ночной колпак,

И совсем увядшее было лицо".

ПЕСНЯ ОКЕАНИД

Побледнело вечером море,

И один со своей одинокой душой

Там сидит человек на голом песке

И смотрит смертельно холодным взглядом

В далёкое смертельно холодное небо

И на широкое, бурлящее море.

И над широким, бурлящим морем

Парусники воздушные вздохи разносят

И возвращают уныло назад,

Закрытым застав то самое сердце,

Где хотели они встать на якорь.

Он стонет так громко, что белые чайки,

Которых из гнёзд его стоны вспугнули,

Всей стаей летают вокруг него;

И весёлые говорит он слова:

"Эй, черноногие птицы,

На белых крыльях над морем, парящие,

И клювами гнутыми, пьющие воду морскую,

Жрущие, жирное мясо тюленей!

Горька ваша жизнь, как ваша пища!

Но я, счастливец, ем только сладкое!

Пробую я сладких роз аромат,

Что кормят в свете луны невесту-соловушку;

Дано мне отведать лишь булочки сладкие,

Начинённые сливками взбитыми...

Но слаще всего для меня на свете

Любовь и сладостная возлюбленная.

Она любит меня! Она любит меня, прекрасная дева!

Стоит на родине она в эркере дома

И смотрит в сумерки, на дорогу,

И прислушиваясь, тоскует по мне - это, правда!

Тщетно она вдаль смотрит, вздыхая,

И, также, вздыхая, спускается в сад,

Аромат, вдыхая, бродит в лунном свете

И говорит обо мне с цветами;

Как ею любим и как ласков,

И так любезен - и это, правда!

Потом в постели, во сне и мечтах

Встаёт пред ней дорогой мой образ.

И даже за завтраком утром

В глянце своего бутерброда

Видит улыбку лица моего,

Его, словно любовь, поедая, -правда!"

Так хвастается и хвалится он,

Между тем кричат чайки пронзительно,

Холодно, иронично хихикая.

И поднимается туман сумрачный,

Из фиолетовой тучи зловещей

Смотрит луна травянисто-жёлтая,

Высоко шум волн морских поднимается,

И из этого моря шумящего,

Из глубины тоскливый ветер сквозной

Доносит песню Океанид,

Прекрасных дев морских, сострадающих.

И лучше всех слышен был голос

Среброногой супруги Пелея.

И они вздыхали и пели:

О, дурак, дурак, ты, хвастливый дурак!

Ты, мученик скорбный!

Здесь убиты, будут твои надежды,

Пустяковые дети сердца.

И ах! Твоё сердце, словно Ниоба,

От горя окаменеет.

В твоей голове поселится ночь,

И заблещут в ней безумия молнии,

Ведь от боли хвалишься ты!

О, дурак, дурак, ты, хвастливый дурак!

Твердолобый ты, как прародитель,

Великий титан, что небесный огонь

Украв у Богов, людям принёс,

И, мучимый коршуном, прикован к скале,

И так, олимпийцам противясь, стонал,

Что слышно нам было в море глубоком.

Шли мы к нему с утешительным пением.

О, дурак, дурак, ты, хвастливый дурак!

Ты намного слабее его,

И разумно было б, чтоб, чтя Богов,

Прошёл терпеливо бы ты через беды

И терпел бы ты очень долго,

Пока бы Атлант терпения не потерял,

И не сбросил с плеч своих мир тяжёлый

В вечную ночь.

Так звучала песня Океанид,

Прекрасных сострадательных дев,

Пока не заглушили её громкие волны.

Скрылась луна за облаками,

Это зевнула ночь,

Но я долго сидел в темноте и плакал.

-- БОГИ ГРЕЦИИ

Луна цветущая! В свете твоём,

Словно жидкое золото, море сияет;

Прозрачность дня, что сумерки зачаровали,

Лежит над широким берегом гладким.

На небе, голубом и беззвёздном

Парят белые облака,

Как статуи Богов колоссальные

Из светлого мрамора.

Нет, это больше не облака,

Это сами они, Боги Эллады,

Что когда-то радостно миром владели,

Но теперь, вытесненные и умершие,

Виденьями плывут колоссальными

По полночному небу.

Удивлённо смотрю, ослеплённый странно,

На пантеон воздушный:

Торжественно, страшно, безмолвно плыли

Громадные их фигуры:

Там - сын Крона, неба владыка,

Снежно белые локоны на голове,

Знаменито гремящие олимпийские волосы.

Он погасшую молнию держит в руке,

На лице его - несчастье и скорбь.

Но - он вечная, старая гордость.

-- О, Зевс! То были лучшие времена,

Когда божественно ты забавлялся

С нимфами, мальчиками и гатакомбами;

Но правили вы Боги, однако, не вечно,

Старых вытеснили молодые,

Как раньше ты сам отца своего

И дядей-титанов сбросил в Тартар,

Юпитер-отцеубийца!

И тебя узнал я, Юнона гордая!

Несмотря на весь страх твой ревнивый,

Другая власть твою отобрала,

И больше ты не владычица неба,

И глаза твои большие застыли,

И твои лилейные руки бессильны.

И никогда твоя месть не настигнет

Деву, Богом оплодотворённую

И чудесно рождённого Божьего Сына.

И тебя узнал я, Афина Паллада,

Своим щитом и мудростью не могла

Предотвратить ты битвы Богов.

Также тебя я узнал, Афродита,

Золотая прежде, ныне - серебряная.

Хоть украшена ты прелести поясом,

Но тайно страшусь я твоей красоты.

Осчастливить хочешь своей благосклонностью,

Как героев других. Я умираю от страха,

Когда, Богиня мёртвая, ты являешься мне,

О, Венера сладострастная!

На тебя с любовью больше не смотрит

Ужаснейший Арес.

Как печально глядит Феб Аполлон

Юный. Молчит его лира,

Что звенела радостно на обеде Богов.

Ещё печальнее смотрит Гефест.

Он, действительно, хром. И никогда

Место Гебы ему не достанется;

И хлопотливо он дарит собранию

Сладкий нектар. Давно уж затих

Незабываемый хохот Богов.

Я не любил никогда вас, Боги Эллады,

Потому что были мне греки противны,

И даже римляне мне ненавистны.

Но жалость святая и сострадание странное

Текут сквозь сердце моё,

Когда вижу я вас там, наверху,

Забытые Боги,

Бродящие ночью, бледные тени,

Ветром вспугнутые туманы.

И когда я думаю, как коварны и ветрены

Те Боги, что вас победили,

Новые, властные, скучные Боги,

Что злодействуют в овечьих шкурах покорных,

Меня охватывает мрачная злоба,

Мне хотелось бы новые храмы разрушить

И биться за вас, старые Боги,

За ваше право амброзию есть.

И пред алтарями высокими вашими,

Опять возведёнными, дымящими жертвами,

Хотел бы колени склонить и молиться,

И к небу руки вздымать, умоляя.

И, хотя вы, старые Боги,

В битвах всех, что люди вели,

Всегда держали победителя сторону,

Великодушнее вас человек:

И в битве Богов я держу

Сторону Богов побеждённых

Пока говорил я, явно порозовели

Фигуры облачные наверху.

На меня смотрели, словно умершие,

Преображённые болью. И растаяли вдруг.

Луна скрылась спокойно

За облаками, что мрачно тянулись.

Море сильно шумело,

И победно вступили на небо

Вечные звёзды.

VII

ВОПРОСЫ

У моря пустынного, моря ночного

Стоит один юный мужчина:

Грудь полна скорби, голова - сомнений,

Обращает мрачно к волнам вопросы:

"Отгадайте мне жизни загадку,

Полную муки загадку старую.

Над ней размышляли головы многие:

Головы в шапках с иероглифами,

Головы в тюрбанах и чёрных беретах,

В париках также и других тысячи, -

Бедные, потом покрытые головы. -

Скажите мне: что человек означает?

Откуда пришёл он? Куда он идёт?

И кто на звёздах живёт золотых?"

Вы бормочите волны свои вечные сказки;

Ветер веет, над морем бегут облака,

Холодные и жаркие звёзды блистают,

А дурак у моря всё ждёт ответа.

VIII

ФЕНИКС

Эта птица с Запада прилетает,

И к Востоку стремится она,

К своей восточной Родине-саду,

Где растущих пряностей аромат,

Охлаждают фонтаны, и пальмы шумят,

И поёт на лету волшебная птица:

"Она любит его! Она любит его!

Его образ несёт в маленьком сердце,

Несёт его, тайно и сладко скрывая,

И не знает о том сама!

Но во сне перед ней он стоит,

Она молит и плачет, его руки целует,

Имя его называет.

Просыпается с криком она испуганным,

Удивлённо глаза трёт прекрасные.

Она любит его! Она любит его!"

ЭХО

Прислонясь на высокой палубе к мачте,

Стоял и слушал пение птицы.

Как черно-зеленые кони с серебристою гривой,

Прыгали с белыми гребнями волны.

Как лебедей вереницы, скользили мимо

Гельголанда с серебряными парусами

Моря Северного лихие кочевники.

Надо мною в вечной голубизне

Парили белые облака,

И сверкало вечное солнце,

И зарёй розовой красило небо,

Отражаясь, полное радости, в море.

И небо, и море, и сердце моё,

Звенели эхом созвучно:

Она любит его! Она любит его!

МОРРСКАЯ БОЛЕЗНЬ

Серые вечерние тучи

Всё глубже клонились к морю,

А тёмное море вверх поднималось,

А между ними мчался корабль.

С морской болезнью сижу я у мачты,

Размышлениями я занимаюсь,

Древними, седыми размышлениями,

Которыми уже Лот-отец занимался,

Когда слишком много едой наслаждался,

И после плохо было ему.

Думал я, порой, об историях старых,

Как крестоносцы-паломники прежних времён

В штормующем море образ святой

Девы целовали истово;

Как больные рыцари при крушении морском

Дорогие перчатки любимых дам

В утешенье к губам своим прижимали.

Но я сижу и с досадой жую

Старую сельдь, утешенье солёное

В кошачьем горе и собачьей скорби!

Корабль борется между тем

С наступлением диких волн;

Деревянный помощник в битве -

Корма держит удары, но руль трещит,

И корабль летит вниз головой

В водяную ревущую глотку.

Но я беззаботно и измождено

Думаю улечься скорее

На чёрную грудь великанов-волн,

Которые тут бушуют.

Но, вдруг, волны морские диким фонтаном

Рушатся вместе белыми гребнями,

И меня самого волной накрывает.

Эти качели, полёты, шатания

Невыносимы совсем.

Тщетно глаза мои ищут вдали

Берег немецкий. Ах! Всюду только вода,

Вскачь несётся снова вода.

Как зимний странник тоскует вечером

По теплу и задушевному чаю,

Так по тебе моё сердце тоскует,

Отчизна моя немецкая!

Я хочу быть твоею землёю покрытым,

С безумьем, гусарами, плохими стихами

И трактатами прохладными, тонкими.

Любить хочу я всех зебр твоих,

Что кормят розами, вместо чертополоха,

Любить обезьян твоих благородных,

Что в одеждах праздных благонравно жеманятся

И считают себя лучше других,

Невежественных остолопов, тяжёлых.

Люблю твоё собрание червяков,

Что держится, точно бессмертное,

Так медленно к месту ползёт.

Хочу каждый день мнения слышать:

Сыр, Вы слышали о червяке сырном?

И долго тянется совещание:

Как улучшают египетских породу овец,

Шерсть их, становится так хороша,

Что пастух прекрасно мог бы их стричь,

От других не отличая.

Хочет всё же несправедливость и глупость

Тебя, Германия вовсе накрыть.

Но тоскую, однако, по тебе,

Потому что тверда так земля твоя.

В ГАВАНИ

Счастлив тот человек, что гавани всё же достиг,

Позади штормы и море оставил

И теперь в тепле и покое сидит

В добром подвальчике Бремена.

Как всё же мир уютно, прелестно

Отражается в высоком бокале,

И как волнующийся микрокосмос

Потоком катится сквозь сердце.

Я вижу всё в своём бокале:

Былую и новую народов историю,

Греков, турков, Гегеля, Ганса,

Рощи лимонные, парады военные,

Берлин и Шильду, Тунис и Гамбург,

Но, прежде, образ моей любимой:

Головка ангела на золотой виноградной Рейнской земле.

Как прекрасна, как прекрасна моя любимая!

Ты, словно роза!

Нет, ты не роза Шираза,

Гафизом воспетая, соловья невеста;

И не роза Сарона,

Священная, красная, что пророком отмечена!

Ты, словно роза подвальчика в Бремене,

Что есть роза всех роз,

Чем старше она, тем прелестней.

Я счастлив, вдыхать небесный её аромат:

Он, воодушевляя, меня опьяняет;

Но держит крепко меня своею рукой

Старший кельнер подвальчика в Бремене,

Иначе я бы упал.

Человек честный! Мы вместе сидели

И, словно братья, пили,

Говорили о вещах, высоких и тайных,

Вздыхали сочувственно, жали руки,

И он вернул мне веру в любовь.

Я пил за здоровье злейших врагов,

Я всех плохих поэтов простил,

С тем, чтоб однажды простили меня.

Я от благоговения плакал, и, наконец,

Мне открылась калитка рая,

Где двенадцать апостолов, в одной упряжке

Проповедовали тайно, но так понятно

Для всех народов.

Мужи великие!

Неприметны снаружи, в неуклюжих хламидах,

Они внутри светлей и прекрасней,

Чем гордые служители храмов,

Чем Геродота герои, правители,

Украшенные золотом, в одеяньях пурпурных.

Я всегда говорил, однако:

Не среди вовсе простых людей,

А в самом обществе лучшем,

Жил, конечно, Царь небесный.

Галилеянин! Как мило веют прохладой

Пальмы Вифлеема святого

Как пахнет мирра Хеврона!

Как шумит Иордан, качаясь от радости!

Душа бессмертная моя тоже качается,

Качаюсь я с нею. И, качаясь, несёт

Меня вверх по лестнице, к свету белого дня

Честный старший кельнер подвальчика в Бремене.

О, честный кельнер подвальчика в Бремене,

Ты видишь, на крышах домов сидят

Ангелы, и напившись, поют.

И солнце жаркое там, наверху, -

Это только красный нос,

Нос мирового духа;

И вокруг красного носа этого духа

Кружится весь упившийся мир.

XII

ЭПИЛОГ

Как колосья пшеницы на полях золотых,

Вырастают, волнуются в душах людей

Разные мысли.

Но мысли нежные о любви

Так весело цветут меж другими,

Как цветы, голубые и красные.

Цветы, голубые и красные!

Жнец угрюмый бросает вас, как ненужные.

Издеваясь, ломают тупые невежи,

И даже странник, ничего не имеющий,

Кого веселите вы и услаждаете,

Качая своей головой,

Зовёт вас прекрасной сорной травой.

Но сельские девушки юные,

Коронованные венками,

Почитая, срывают вас,

Вплетают вас в прекрасные локоны,

Спешат на танцы, вами украшенные,

Где скрипки поют, играют свирели;

Или к тихому буку,

Где любимого голос так нежно звучит,

Как свирели и скрипки.

1827-1832

К "ЛИРИЧЕСКОМУ ИНТЕРМЕЦЦО"

1827

В волшебно-прекрасном мае,

Когда почки раскрылись вновь,

Тогда в моём сердце тоже

Распустилась любовь.

Всё заполнило птичье пение

В волшебно-прекрасном мае.

И тогда я ей поведал,

Как люблю её и желаю.

К "НОВОЙ ВЕСНЕ"

Картины, давно ушедшие,

В моей памяти расцветают -

Что-то есть в твоём голосе,

Что глубоко меня потрясает.

Не говори, что ты любишь!

Я знаю, любовь и весна,

Как всё прекрасное в мире,

Быть покрыта позором должна.

Не говори, что ты любишь!

Только целуй в молчании;

И улыбнись, когда я покажу

Тебе роз увядание.

Холодное чувство в душе, сохраняя,

Сквозь холодный мир я еду печально.

Осень к концу. Завеса тумана...

Влагой покрылась земля, умирая.

Ветер свистит, гонит взад и вперёд,

Красные листья, что деревья, роняют!

Горы, поля, лес шумно вздыхают,

И самое худшее - дождь идёт.

_____________________________________

РАМСГЕЙТ

1827

"О, если б любви достойный поэт,

От чьих песен мы трепетали,

Был бы где-то вблизи от нас,

Его губы мы б целовали!"

В то время как, дамы любви достойные,

Так мечтали с любовным пылом,

Я отсюда за сотни миль

На чужбине томился немилой.

Погода, на юге прекрасная,

Мало на севере значит.

И от воображаемых поцелуев

Сердце бедное не станет богаче.

***

1827

Над морем нависла огромная меловая скала, похожая на прекрасную женскую грудь. Бросается на неё, играет с ней, брызгая на неё и, дразня, обнимает её мощными руками волн. На той белой скале стоит высокий город, и там, на высоком балконе прекрасная женщина весело играет на испанской гитаре.

Под балконом стоит один немецкий поэт, и когда к нему спускается прелестная мелодия, она невольно гармонирует с его душой так, что у него вырываются слова:

"О, если б я был диким морем,

А ты - скалою над ним"-

Но наш немецкий поэт не пел эти слова, он только думал о них. Во-первых, у него не было голоса, во-вторых, он был глуп. Когда он, тем же вечером, водил её гулять вдоль морского берега, он был решительно и окончательно нем.

Волны буйно напирали на белую скалу-грудь, и луна бросала на землю свои длинные лучи, как золотые мосты обещания.

***

1827

Сегодня ночью, как-то случайно,

Служанка меня утешила грязная.

Но за эту же цену, что вовсе не тайна,

Я мог бы иметь принцессу прекрасную.

***

Благочестива была она и хороша,

Её любил, как ангела на небесах;

Она писала мне прекрасные письма

И совсем не печалилась о цветах.

Свадьба была назначена скоро,

Её родные слышали это,

Берта была глупой малюткой,

Внимала кузин и тёток советам.

Не держала клятв и была неверна,

Я охотно прощал её вновь и вновь,

Но в браке она бы отравила

Мне жизнь и саму любовь.

Как о неверной женщине, я

О Берте думаю, так тяжело.

У меня одно желанье теперь,

Чтоб низкое счастье её нашло.

***

Каждый день, одетый прилично,

Нахожусь я вблизи тебя.

И страдаю давно и привычно,

Ты болью терзаешь меня.

Когда летним днём ты гуляешь,

Меж клумбами проходя,

Мотылька случайно раздавишь,

Не слышишь? Тихо жалуюсь я.

Когда ты розу срываешь,

Детской радости не тая,

Её лепестки терзаешь,

Не слышишь? Тихо жалуюсь я.

Не слышишь ты звуков печали,

Что горло твоё исторгает?

То моё страданье ночами

Из души твоей тяжко вздыхает.

***

Доченька пастора главного

В святой привела соборный зал:

Волосы светлые, движения плавные,

Платок на плечи упал.

Я здесь не ценил нимало

Свечи, кресты, могилы;

Вдруг в соборе мне жарко стало,

Я взглянул на лицо Эльсбет милой.

Опять глазел я по сторонам

На святые ковчеги церковные...

Но лишь нижние юбки видел я,

Женщин и танцы греховные.

Доченька пастора главного

Осталась стоять со мной рядом,

И глаза её влажные

Нежным дарили взглядом.

Доченька главного пастора

Увела из соборного зала...

Рот был мал и шейка красная,

И с груди косынка упала .

СТИХИ (1829)

ТРАГЕДИИ

Беги со мной и будь моей,

И отдохни на сердце моём.

Далеко, на чужбине, в любящем сердце

Найдёшь ты Отчизну и милый дом.

Не пойдёшь со мной ты, умру я здесь,

Останешься ты одинокой.

И будешь ты в доме родном,

Как на чужбине далёкой.

(Это стихотворение - подлинная народная песня, которую я слышал на Рейне)

Иней упал ночью весенней

На цветы голубые, нежные,

И они завяли, засохли.

Любил один юноша девушку

И увёл её тайно из дома,

Ни мать, ни отец не знали.

Они скитались и там, и тут:

Ни счастья не было, ни звезды,

Ссохлись они и сгинули.

На её могиле липа стоит,

Чирикают птицы, и ветер свистит.

Мельник сидит на траве зелёной,

В своё сокровище нежно влюблённый.

Ветер веет так зловеще и мягко,

Птицы поют так печально и сладко,

Что влюблённые вдруг замолкают совсем,

Они плачут, не зная, почему и зачем.

РАМСГЕЙТ

Когда сердца разбиваются юные,

Смеются звёзды между собой:

И ведут они речи умные

В своей дали голубой.

"Влюбляются люди бедные,

Их души любовью полны,

Но печалью неимоверной

Томиться до смерти должны

Чувство, гибельное для людей,

Нам совсем неизвестно.

Мы холодны в выси своей,

И поэтому мы бессмертны.

В какую из двух влюбиться я должен?

Обе милы и любезны:

Прекрасна, как женщина, нежная мать,

Дочка - ребёнок прелестный.

Неопытность юную белого тела

Так трогательно наблюдать,

Но очи чарующие гениальные

Нашу нежность способны понять.

И теперь моё сердце очень похоже

На серого друга милейшего,

Что сломал себе голову, выбирая

Из двух пучков сена - вкуснейший.

Сны ледяные туманной осени

Над горой и долиной летали;

Деревья все уже листья сбросили,

Пустой, холодный лес увидали.

Одно лишь дерево, печально и молча,

Стоит, покрыто листвой,

Оно тоскливо слёзы точит

И зелёной трясёт головой.

Ах, моё сердце на чащу похоже,

И дерево там мной замечено:

По-летнему, оно зелёное тоже. -

Это ты - любимая женщина!

III

НОВАЯ ВЕСНА

Глаза прекрасные весенней ночи

Смотрят так утешающе вниз:

Любовь тебя сделала мелочной очень

И она подняла тебя ввысь.

Распевая так звонко и так чудесно,

Соловей на липе сидит;

Только в душу впустили мы песню,

Душе стало тесно в груди.

Я люблю цветок, но не знаю, какой,

И потому мне больно.

И в каждой чашечке золотой

Я сердце ищу невольно.

Аромат льют цветы в вечернем свете

Трель соловья льётся.

Ищу я сердце, что мне ответит,

И, как моё, забьётся.

О чём поёт соловей, понимаю

Я с грустью невольной.

Нам с ним тревожно и больно, я знаю,

Нам так тревожно и больно.

Снова тёплой ночью весенней

Цветы из земли пробились.

Моё сердце, не ведая опасений,

Страстно опять влюбилось.

Однако, какой же из всех цветов

Сердце моё понимает?

Трели звонкие соловьёв

Мне на лилию намекают.

Наступает беда, колокола гремят,

И голову я потерял совсем.

Весна с двумя глазами прекрасными

Сговорились против меня, между тем.

Весна и два прекрасные глаза

Манят сердце в новые сети.

Я думаю, розы и соловьи

За этот заговор тоже в ответе.

Ах, по слезам тоскую я,

По слезам любви и боли сладкой.

И я боюсь, что тоска моя

Наконец, заполнит меня без остатка.

Ах, любви сладкая беда

И любви горький восторг.

Грудь едва зажила. И тогда

Вновь в сладкой тоске я изнемог.

Когда идёшь ты мимо меня,

Своей одеждой меня касаясь,

Ликует сердце моё, и стремительно

Тебе вослед я бросаюсь.

Обернувшись, смотришь ты на меня

Такими большими глазами,

И сердце моё пугается так,

Что едва бреду за твоими шагами.

Сердце моё снова покорено,

Уходит злоба глухая,

И нежным чувствам опять дано

Захватить меня в этом мае.

Вечером, утром хожу я опять

Бульваром, толпою заполненным,

Красоту свою пытаюсь искать

Под каждой шляпкой соломенной.

Я стою на мосту, как прежде,

Вдруг она мимо проедет!

Стою в безумной надежде,

Что её взгляд меня встретит.

Тихой жалобе я внимаю,

Когда шумит водопад,

Прекрасно сердце моё понимает,

О чём волны белые говорят.

Я совсем потерялся в мечтах,

Бродя по аллеям зелёным,

И смеются птицы в кустах

Над дураком влюблённым.

Наши сердца постарались

Заключить священный союз. -

Крепко принадлежим друг другу,

И понятнее не было уз.

Ах, только юная роза,

Что грудь твою украшала,

Бедная наша союзница,

Почти помятою стала.

***

Мы будем печалиться вместе

И смеяться, когда нам покажется,

Что сердца любовью полны,

А головы в том сомневаются.

Чувствуешь, моя сладкая, милая,

Как моё сердце стучит, любя?

Бог знает, стучит для кого,

Думаешь ты про себя.

***

"Глаза - прекрасные смертные звёзды!"

Так песенка звенит на просторе.

Я когда-то в Тоскане

Слышал её у моря.

Её пела девушка-крошка,

Что чинила рваную сеть.

Но алые губки сжала,

При мне, не желая петь.

О сетях, о песне, о море

Я всё вспоминал опять:

Как только тебя увидел,

Надо было поцеловать.

***

1830

Что думаю, чувствую я,

Я в звуках песен излил.

Бог любви услышал меня,

Руку к игре приложил.

В моём сердце есть храм искусства,

А в нём маэстро живёт:

Все мои мысли и чувства

На музыку сразу кладёт.

ЭММЕ

(Письма из Берлина 1829)

ОСТАВЬ МЕНЯ!

День влюблён в глубокую ночь,

Весна о зиме мечтает, звеня,

Смерти жаждет светлая жизнь...

Ну а ты, ты любишь меня.

Я прошу, отвернись скорей,

От теней навсегда уйди,

Кровь остынет, замрёт душа,

И несчастья ждут впереди!

Оставь меня. Постарайся любить

Чудных бабочек светлый рой...

В свете солнца порхают они;

Уходи, нет счастья со мной!

Любви бешеный карнавал

И качание наших сердец

Идут к концу. И протрезвевшие

Зеваем мы друг подле друга.

Кубок полностью выпит,

Что шумом чувств был наполнен

Пенным огнём до края...

Выпит полностью кубок.

Также замолкли скрипки,

Что на танцах мощно играли,

На танцах бешеной страсти...

Скрипки тоже. Они замолкли.

Гаснут медленно лампы,

Которые свет изливали

На пёстрый тот маскарад...

Лампы тоже, они медленно гаснут.

Идёт завтра сюда средь поста великого,

И на лбу твоём я рисую

Пеплом крест великопостный:

Что ты - прах, женщина помни.

Уже с нами худшие тени,

Злая ночь подбирается к нам,

Наши души увяли в сомнении,

Мы, зевая, смотрим по сторонам.

Ты станешь старой, но я старее,

Наша весна отцвела.

Ты станешь холодной, но я холоднее,

Как близко зима подошла.

Ах, этот конец унылый!

После беды любовно прекрасной,

Без любви беды опасны,

После любви смерть ведёт к могиле.

БЕРЛИНСКИЙ АЛЬМАНАХ ЗА 1830 г.

ШТИГЛИЦУ

Пой без устали, наш слух услаждай. И словно

супругу прекрасную

Музу люби, что любит искренно, почти, как жена, Тебя.

ШАМИССО

До старости ты всегда наездник Пегаса

сильнейший!

Нижайше просим Тебя, скачи, крича цеху поэтов.

ЛЕССМАНУ

"Одинокий плач!"- Зачем? К чему бессмысленная

борьба?

Ты - веселый парень и причитаешь напрасно.

КАРОЛИНЕ

Стихи лучшие ты создаёшь, чувствуя истинное

вдохновение.

Пришло бы в поэзию женщин немного, равных тебе.

ВЕРДЕРУ

Стремишься ты звёзды схватить

И солнце блестящее,

Но внимателен, будь, чтоб здесь вниз не упасть.

МАЛЬТИЦУ

Ты не пытаешься к звёздам лететь,

к прекрасному солнцу;

Но тем крепче ноги твои стоят на земле.

ВАЙТУ

Бодро борешься ты, и сильно. Вижу физический

я твой вес.

Но твои мощные перевороты глубоко изумляют меня.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

И эти книги ты хочешь печатать?!

Друг дорогой, ты уже пропал!

Хочешь почёт получить и деньги,

Согнись пониже, чтоб зубы спрятать.

Не советую я, говоря между нами,

Так выступать перед этим народом,

Такие речи вести пред духовенством

И перед очень большими чинами.

Друг дорогой! Осади назад!

У правителей слишком длинные руки,

У попов очень длинные языки,

У народа же длинные уши торчат!

К "ПУТЕВЫМ КАРТИНАМ".

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

1830

Загляни в эту книгу, увидишь ты тут

Странных, туманных фигур колыхание.

Кровоточащих мыслей увидишь мелькание,

Что через белое сердце текут

Засмеются там розы живые тебе,

Что вопреки всему расцветают;

Слышишь ты, их соловьи ласкают

На сладко молчащей тропе.

Они нежно поют об Италии;

И это в прозе случается тоже,

Но сквозь нежный лепет услышать можем

Вдали напевы священной Касталии.

Гамбург, 15 января 1830

***

Я - меч, я - пламя.

Я светил в темноте, когда началась битва, сражался впереди, в первых рядах.

Вокруг меня лежат тела моих друзей, но мы победили. Мы победили, но кругом лежат тела моих друзей. В ликующем, триумфальном пении звучат поминальные хоралы. Но мы не имеем времени ни для радости, ни для траура. В новом звучании труб - новая битва. Я - меч, я - пламя.

***

1830

Должен тебя я чтить, как героя:

Так сравню я тебя с тем зверем,

С каким великолепный Гомер

Сравнивал Аякса могучего.

Должен тебя чтить я, как Бога:

Так с Богом сравню я тебя,

С Хануманом тебя я сравню.

А также с Богом Анубисом.

ГОСПОЖА МЕТТЕ

1830

(Пари. По датской народной песне, записанной в Гамбурге)

Петер и Бендер сидели с вином.

Бендер сказал: спорим на то,

Что победит твоё пение целый мир,

Но госпожу Метте - ни за что.

Петер сказал: я ставлю коня

Против твоей собаки,

Для Метте спою на своём дворе

Ещё сегодня в полночь, однако.

И когда полночный пробил час,

Голос Петера в небо взвился,

Над рекой и лесом легко пролетел,

Сладкозвучно на землю пролился.

Тихо ели слушают пение,

Течение река замедляет шумное,

Побледнев, на небе дрожит луна,

Подслушивают звёзды умные.

Госпожа Метте восстала от сна:

Чьи же это стенания?

Надевает платье, быстро шагает

К тому большому страданию.

Скорей через лес, скорей через реку

Она шагает неудержимо;

Песней своей притянул её Петер

К себе насильно, неодолимо.

Но когда утром пришла домой,

Господин Бендер стоял, ожидая:

"Где ночью ты была, госпожа?

Влага платье твоё покрывает".

На реке русалок я ночью была,

Слушала их предсказания,

Морские феи дразнили меня,

Тихим своим журчанием

"На реке русалок мягкий песок,

Ты по нему не ходила,

Ноги твои изранены в кровь,

И щёки кровь оросила".

Ходила к эльфам в лес посмотреть,

Как пляшут в кругу они ловко;

Поранила руки себе и лицо

О колючки и елей иголки.

"Эльфы танцуют в месяце мае

На мягких цветочных лугах.

Теперь господствует холодная осень

И ветер свистит в лесах".

У Петера Нильсена я ночью была,

Его пенье волшебное неодолимо,

Через реку быстро, и через лес

Оно влекло к себе неудержимо.

Песня его сильна, как смерть,

Манит к гибели в тёмную ночь она,

Её жар и сейчас в моём сердце горит,

Я знаю, теперь умереть я должна.

Церковная дверь в чёрных венках

Колокола траурные звонят,

Госпоже Метте плачевную смерть

Эти мрачные звуки сулят.

Бендер пред катафалком стоял,

И стон из сердца раздался:

Любимую женщину я потерял

И с верной собакой расстался.

К "ВОЗВРАЩЕНИЮ ДОМОЙ" (1830)

К вялости робкой души твоей

Никогда не подходила

Грубая резкость любви моей,

Что в скалах дорогу пробила.

А ты, ты выбираешь шоссе

В любви. И вижу чудесно я:

Под руку с мужем идёшь, как все,

Ждёшь ребёнка, супруга честная.

Ложь в поцелуях такая -

Наслажденье - как будто любить.

Сладок обман, дорогая,

Но слаще обманутым быть.

К себе ты не подпускаешь,

Но знаю, ты хочешь меня.

Я верю, любить обещаешь,

Поверь, обещаю и я.

***

Луиза неверная

Пришла с шёпотом милым.

Там сидел бедный Ульрих,

Горели свечи уныло.

Она пытает его и шутит,

Хочет, чтоб он улыбался:

"Мой Бог! Как ты изменился,

Ты давно уже не смеялся!"

Она пытает его и шутит,

Располагается у его ног:

"Бог мой! Как холодны твои руки,

Как исхудать ты смог!"

Она пытает его и шутит:

Но на миг умолкнуть должна...

"Бог мой! Серым пеплом усыпана

Прекрасных волос копна!"

Там сидел бедный Ульрих,

С сердцем, разбитым навечно.

Целовал он злую любимую,

Не говоря ни словечка.

БЕГСТВО

Морские волны блестят,

В свете луны сияют,

Влюблённые в лодке сидят,

Море челнок их качает.

"Ты всё мрачней и бледнее,

Возлюбленная, сейчас".

"Любимый, греби скорее,

Мой отец догоняет нас".

"Мы будем плыть быстрее,

Возлюбленная моя!"

"Любимый, он бушует страшнее,

Уже его брань слышу я".

"Прошу, держи голову выше,

Возлюбленная моя!"

"Любимый, вода проникает в уши,

Заливает, о, горе, меня!"

"Ноги совсем онемели,

Возлюбленная моя!"

"Смерть сладка в водяной постели,

Ведь в твоих руках умру я!"

НОВАЯ ВЕСНА

(ноябрь, 1830)

ПРОЛОГ

В галерее картинной бывая,

Часто видишь ты образ мужчины,

Он к борьбе призывает

С копьём и щитом старинным.

Но амуры дразнят его нарочно,

Освобождают от копья и меча,

Связывают цепью цветочной,

Сопротивляется он, ворча.

Так в страданиях и восторгах,

Как в лабиринте блуждаю.

Другие в битвах жестоких,

В войне времен побеждают.

В лесу всё всходит и зеленеет,

Почти девственно, чуть стеснённо.

Молодая весна, добро пожаловать!

Солнце смеётся так облегчённо.

Соловей! Тебя вновь слышу я,

Блаженно-печальные трели твои:

Долгие звуки твоих рыданий,

Твои песни созвучны любви!

Тихо скользит сквозь сердце моё

Звон колокольчиков сладостный.

В мир большой лей счастье своё,

Песня весенней радости.

Ветром ведома, скорее до дома

Ты долети звеня!

Встретишься там с розой знакомой,

Передай привет от меня.

III

Бабочка в розу давно влюблена,

Порхает вокруг неё нежно.

Но и сама она в солнца лучах

Прелестна, хрупка, безмятежна.

Но очень узнать хотелось бы мне:

Роза в кого влюблена?

В сладко поющего соловья

Иль о Венере грезит она?

Не знаю я, роза в кого влюблена,

Но всех обожаю я:

Бабочку, розу, солнца лучи,

Венеру и соловья.

Звенят в лесу все деревья,

Гнёзда звенят совместно;

Интересно, какой капельмейстер

Управляет лесным оркестром?

Может быть, серый чибис,

Что важно кивает так?

Или педант, что кукует,

Попадая правильно в такт.

Или тот аист серьёзный?

В то время как он дирижирует,

Его длинные ноги вибрируют,

И всё вокруг музицирует?

Нет, в моём собственном сердце

Капельмейстер лесной заключён,

Я слышу, он такт отбивает,

Амуром зовётся он.

"Был соловей в начале,

Сказал он слово: Куук!

Травы зелёными стали,

И всё расцвело вокруг.

Он грудь клевал, и крови поток

Из груди его лес орошал:

Прекрасной розы поднялся росток,

Ему соловей жар сердца отдал.

И всем птицам с раной чудесной

Примириться пришлось всё равно.

Если смолкнет жаркая песня,

Лес весь пойдёт на дно."

Так говорит воробьишке

Старый отец-воробей.

Воробьиха свистит, чуть слышно,

В уютном гнезде средь ветвей.

Она домовита, мила со всеми,

Птенцов растит и не дуется:

Пусть старый своё занимает время,

С детьми уроками веры балуется.

Голубые глаза весны

Глядят из травы на свет:

Это фиалки любимые,

Что я выбираю в букет.

Я собираю и думаю,

И в этой думе моей,

Что в сердце моём вздыхает,

Громко поёт соловей.

О том, что я думаю, он поёт,

Песня звонко звенит окрест.

И о моей нежной тайне

Знает уже весь лес.

VII

Если глаза твои хороши,

И ты песни мои читаешь:

Видишь красавицу юную,

Вверх и вниз за нею блуждаешь.

Если уши твои хороши,

Можешь голос её услыхать,

Её вздохи, смех, её пение

Сердце бедное будут пленять.

Тебя она взглядом и словом,

Как меня, станет смущать.

Влюблённый, весенний мечтатель,

Ты будешь в лесу блуждать.

VIII

В весеннюю ночь тебя гонит тьма,

Цветы в саду свёл ты с ума.

Напуганы фиалки жестоко,

От стыда приходится розам краснеть,

Бледны лилии, словно смерть,

Робеют, сетуют, вянут до срока.

О, луна! Кроткие эти создания

Имеют право на сострадание.

Перед ними виновен я был...

Но знать бы, что им удалось подслушать,

Когда жар любви сжигал мою душу,

И со звёздами в небе я говорил.

На меня ты смотришь любовно

Голубыми своими глазами.-

В уме такие мечты возможны,

Что сказать не могу словами.

О твоих голубых глазах

Всё время думаю я,

И от того по сердцу

Текут голубые моря.

Роза пахнет. Но она ощущает

Свой аромат? Иль соловей,

В наших душах он различает

Отзвук сладкой песни своей?

Я это не знаю. Но бывает досадно,

Если станет правда известна:

Соловей и роза в чувствах лгут складно,

Была бы только ложь та уместна.

Я брожу меж цветами

И с ними я распускаюсь.

Блуждаю, словно во сне,

При каждом шаге качаюсь.

Держи меня крепче, любимая!

Опьянённый любовью своей,

Упаду, иначе к твоим ногам,

А сад этот полон людей.

XII

Когда отраженье луны дрожит

В диких волнах морских,

Она шествует по небесному своду,

Её шаг уверен и тих.

Ты ступаешь также, любимая,

Тихо, уверенно. И сотрясается

Твоё отраженье в моей душе,

И сердце трепетом отзывается.

XIII

Скажи мне, кто время когда-то открыл,

На часы и минуты его разделил?

Тот человек был замёрзший и странный,

Сидел он зимнею ночью печально

И тайно считал он писк мышат,

И как равномерно древоточцы скрипят.

Кто изобрёл поцелуй, скажи мне,

Горячий, пылающий рот по весне?

В прекрасном светлом месяце мае

Он целовал, печали не зная.

Цветы поднялись из-под земли,

Смеялось солнце, птицы хор завели.

XIV

Он был старый король,

С тяжёлым сердцем и седой головой,

Бедный старый король,

Его жена была молодой.

Он был прекрасный паж,

Лёгкий, кудри светлой волной,

Он носил шёлковый шлейф

Королевы своей молодой.

Знаешь песенку старую,

Что печально звенит на могиле?

Умереть должны были оба,

Они слишком сильно любили.

"Липы, цветы пьют лунный свет,

Изливая свой аромат.

Соловьиной песни, слыша привет,

Благодарно листва и воздух дрожат.

Останься, нежный мой и любимый,

Сидеть под липой со мной.

Луна сквозь листья непобедимо

Льёт на нас свет золотой.

Кинь, любимый, на лист этот взгляд,

Напоминает он сердце очень,

Поэтому под липой сидят

Влюблённые весенней ночью.

Ты улыбаешься, будто потерянный

Где-то вдали, мечтам.

Какие желанья в твоём сердце посеяны,

Что тихо восходят там?"

Любимая, отвечу я на вопрос:

Мне показалось вдруг,

Что северный ветер с собою принёс

Кучу снега, метелей и вьюг.

И мы с тобою в резных санях,

Укутанные мехами,

Звеня колокольчиком в небесах

Скользим над рекой и полями.

XVI

Я видел недавно: в лунном свете

Эльфы ехали через лес.

Я слышал, как рога их звучали,

Колокольчики звенели окрест.

Золотые оленьи рога

Белые кони-малютки носили,

Быстро летели, как дикие лебеди,

Воздух стрелою пронзили.

Улыбаясь, кивнула мне королева,

Улыбаясь, скользнула взглядом:

Это новую мне любовь обещает,

Или значит, что смерть со мной рядом?

XVII

Утром фиалки тебе посылаю,

Что рано в лесу собирал.

Вечером несу тебе розы,

Что в час сумерек я сорвал.

Знаешь, что я хотел бы сказать

Милыми теми цветами?

Днём ты должна мне верной быть

И крепко любить ночами.

XVIII

Письму, что ты написала,

Испугать меня, не дано:

Не любить ты меня обещала,

Но слишком длинно оно.

Двенадцать страниц убористых,

Маленький манускрипт.

Но не пишут в таких подробностях,

Отставка, когда предстоит.

XIX

Что я изменю миру любви,

Пусть тебя не пугает:

Мой рот при виде твоей красоты,

Метафоры переполняют.

Внизу средь цветочных зарослей,

Никому не виден, лежит

Тот пылкий, горячий секрет,

Что тайным жаром горит.

Если брызнут вдруг странные искры

Из роз, не пугайся огня:

Эти искры - не пламя для мира,

То - поэзия для меня.

Весна удлиняет дни,

Ночи звонами отвечают,

И словно земное эхо,

Во сны мои проникают.

Сладко сказочно заполняет

Воздух звонкое птичье пение.

Поднимается страстно и нежно

Фиалок душистое дуновение.

Также розы алеют ярче

Золотой ореол невинный,

Словно ангелов головы украшают,

Как на картинах старинных.

И кажется мне, будто стал я сам

Соловьём. И для роз тех прелестных

Мечтая, пою о своей любви,

Изливаясь в звуках чудесных.

Солнца свет меня пробуждает,

Или также трели красивые

Тех, других соловьёв настоящих,

Что за окном порхают счастливые.

XXI

Звёзды ножками золотыми

Ступают по небу медленно очень,

Боясь разбудить шагами своими

Землю, что спит на коленях ночи.

Слушают молчаливо леса:

Каждый лист - зелёное ухо;

Потянула, мечтая, гора в небеса

Свою, покрытую тенью, руку.

Что зовёт, мня там? В сердце ко мне

Эхо странное рвётся скорей:

Голос любимой то в тишине,

Или только лишь соловей?

XXII

Серьёзна весна, и так печальны

Сны её. И каждый цветок

Чувствует боль и трепещет тайно,

В соловьиных трелях, слыша грусти поток.

Приветливо так и радостно

Не улыбайся, моя красавица!

Заплачь и я твои слёзы сладостно

С твоего сцелую лица.

XXIII

Расцветают желанья прекрасные,

Вянут опять в свой черёд,

Вновь расцветают и вянут,

И так до могилы идёт.

Я это знаю. И омрачить

Это радость любви мне хочет...

Моё сердце умно и так смешно

В моей груди кровоточит.

XXIV

Смотрит небо старым ликом своим

На землю зло, красноглазо.

Облаков волосы, словно дым,

Затянули вокруг всё разом.

Только старик на землю посмотрит,

И цветы тут увянут тотчас,

Сгинет любовь, и песни смолкнут

В человеческих душах у нас.

К "КАТАРИНЕ"

1830

"Не хотите, чтоб я ей представила Вас?"-

Герцогиня спросила меня:

"Нет, я должен остаться героем сейчас,

Её взгляд уже запутал меня".

Прелестная меня потрясла:

Рядом с нею, предчувствую я,

С новым горем и радостью новой пришла

Новая жизнь для меня.

Словно страх от неё меня держит вдали,

Страсть же гонит меня прямо к ней,

И эти глаза к себе повлекли,

Как дикие звёзды судьбы моей.

Лоб ясен мой. Но предчувствую я

Будущий взгляд за собой,

Будущий шторм сотрясает меня,

Владея моей душой.

Кротко молчу, но вижу я ясно

Кошмар под розами мерзкий,

Змея, что жалит так ужасно

Злым поцелуем, сладкой насмешкой.

Страсть меня гонит, я к ней всё ближе,

И полными горя ушами

Голос её я уже слышу,

Слов, звенящее пламя.

"Монсеньер, знаете ль вы сами

Певицу, пела она как раз?"

Заикаясь, ответил я даме:

"Я пенья не слышал сейчас".

ИЗ СБОРНИКА "НОВАЯ ВЕСНА"

1830

Под белым деревом сидя,

Ты слышишь, ветры кричат вдали,

И облака наверху немые,

Покровы туманные заволокли.

Ты видишь, внизу замёрзшие,

Голые лес и река:

Вокруг зима, и в тебе - зима

Сердце жжёт ледяная рука.

Вдруг на тебя свалился

Белый пух. Что это было?

Ты думаешь, снежною вьюгой

Тебя дерево завалило.

Однако, это не вьюга, -

Замечаешь с испугом приятным:

Тебя дразнит и покрывает

Весенний цвет ароматный.

Какой же волшебник трепетный

Зиму в май превратить готовый?

Обращается снег в лепестки,

И сердце твоё любит снова.

Водяная лилия тонкая

Из озера вверх смотрит, мечтает,

Луна в ответ с любовной печалью

Ей вниз привет посылает.

Наклоняет стыдливо голову

Опять к весёлым волнам.

Видит: стыдливый парень

Припадает к её ногам.

Потому что люблю, должен я избегать

Лица твоего - сердиться не надо:

Твой облик цветущий как сочетать

С моим печальным лицом и взглядом?!

Потому что люблю, бледнею я,

Лицо моё станет беде подстать...

Наконец, ты нашла безобразным меня:

Не сердись, я должен тебя избегать.

Как фиалки ароматны!

Звёзды золотой толпой

Мерцают робко и приятно

На ризе неба голубой.

Сияя, сельский дом стоит

В тени каштановой, глухой.

Вот дверь стеклянная звенит,

Я слышу шёпот дорогой.

Прекрасной дрожи сладкий трепет,

Объятья робкие нежны;

А розы слушают наш лепет,

И трели соловьёв слышны.

Счастья не было со мною

И мечтаний безмятежных?

Деревьев и цветов весною,

Взглядов, поцелуев нежных?

Сквозь листья месяц не смотрел

В беседку, где звенел ручей?

Богини мрамор не белел

На карауле у дверей?

Ах, знаю, как меняться склонны

Мечты прекрасные на деле:

Одеждой снежною, холодной

Накроет сердца и деревья.

Мы сами также охладели:

Легко забудем в злую вьюгу

Тепло, каким нам души грели

Сердца, прижатые друг к другу.

Поцелуи, что ночью крадут в темноте,

И во тьме отдают, чуть дыша,

Приводят они душу в восторг,

Если только любит душа.

Предчувствуя, памятью, одержима,

Вспоминает душа о разном,

Думает о прошедших днях

И о будущем разнообразном.

Сомнительно, нужно ль дум тебе много,

Когда целуешь любя?

Лучше плачь, душа дорогая,

Облегчат те слёзы тебя.

Опять от сердца отрываю,

Всё то, что я любил сердечно.

О, знала б ты, как я мечтаю

Остаться здесь с тобой навечно!

Карета едет, мост грохочет,

Река уныло катит волны,

Душа жалеть о счастье хочет.

О сердце, что любовью полно.

Вот звёзды пронеслись по небу,

Словно от боли убегая.

Но моё сердце, где б я ни был

Лишь для тебя цветёт, родная.

Как буднично, серо небо!

И город, на небо похожий!

И отражает послушно Эльба

Убогость, и серость тоже.

Носы длинные так скучны,

Они непрерывно сморкаются,

Тянут к низу, смиренья полны,

Иль от гордости раздуваются.

Юг прекрасный! Как почитаю тебя,

Твоё небо, Богам в угоду,

С тех пор, как встретился снова я

С человеческой дрянью и этой погодой!

***

1830

Жил один чёрт на свете,

Это был чёрт в полный рост;

Подбежала к нему мартышка

И потянула за хвост.

Она тянула так долго,

Что ему делать, не знал:

Он рычал и смеялся,

Три экю он мартышке дал.

АВГУСТУ ЛЕВАЛЬДУ

1831

Ты видишь церковь на этой картине,

Она святые чувства внушает.

Синьора Франческа и леди Матильда

С доктором Гейне мессе внимают.

Й.П. ЛИЗЕРУ

1831

Сердце полно, но пуста голова,

Что писать? В неё не приходят слова.

Любимых прошу немецких Богов

О хорошей погоде. Я к поездке готов.

К НОТИЦУ

Ограничены мы, не сетуем,

Нашу узость не отрицаем,

Но дразнить никому не советуем,

Что сердца умны, твёрдо знаем.

В наших шутках, мы понимаем,

Любви и дружбе упорно следуем.

ОДНОМУ ИЗДАТЕЛЮ ГЁТЕ

(1832)

Рудольфу Христиансену

Поднялся ты, действительно,

Из атмосферы праздной, холодной.

Чтоб старца Веймарского достойно

Соткать заново удивительно.

Разве знакомства тебе не хватает

С Клерхен и Гретхен его?

Не значит невинность теперь ничего,

Оттилия, Серла не увлекают?

Служить Германии ты хочешь давно,

И Миньон мимо проходит,

Так, как стремишься ты к большей свободе

Чем в трудах Филина дано.

Только для верховенства народа

Борешься ты с Люнебургской властью.

И меткого слова смелой напастью

Грубых деспотов учишь свободе.

С радостью слышу в своей дали,

Как тебе хвалу произносит каждый:

Ты - Мирабо, это всякий скажет,

Люнебургской пустоши и земли!

1832-1836

РАЗЛИЧНЫЕ

1833

ПРОЛОГ

Бог кивает мне благосклонно:

Я должен молчать, как немой,

Я, тот, который, горечью полный,

Так много пел о скорби больной.

Какое мне дело до бедных юнцов,

Что так отчаянно мне подражали,

И песню, что пел я, в конце концов,

Нелепости многие украшали!

О, соловьиное ваше пение,

Что бережёт так душа моя,

Дарит оно мне наслаждение,

И во всё горло ликую я!

СЕРАФИНА

В лесу я вечером брожу,

Там лёгкие грёзы витают,

Всегда в ту сторону иду,

Где нежный образ мелькает.

Не твоя ли вуаль там белая?

Не твоё ли лицо сияет?

Или это лишь лунный свет

Сквозь хвойную тьму проникает?

Это собственные мои слёзы

Тихо струятся рекою.

Или, любимая, ты, правда, идёшь,

Плача, рядом со мною?

На тихий берег морской

Надвигается ночь спокойно,

Взломала луна облака,

Слышен шёпот волн удивлённый:

Там человек, он глупый совсем

Или влюблён изначально?

Он так мрачно и радостно смотрит,

Сразу радостно и печально?

И смеясь, говорит луна

Голосом ясным в ответ:

Он глуп, а также влюблён,

Он ещё вдобавок поэт.

III

Что ты меня любишь, это я знал,

Открыл я это давно.

Но когда ты мне вдруг призналась,

Испугался я всё равно.

Быстро поднялся я в гору,

Там ликовал я и пел.

Пошёл потом я на море,

На солнца закат глядел.

Моё сердце, совсем как солнце,

Оно смотрит пламенно, страстно,

И в море любви погружённое,

Оно велико и прекрасно.

Пугливо, как серна, мчалась она,

И, как серна, быстра и проворна!

Она карабкалось от утёса к утёсу,

Летели волосы по ветру ровно.

Там, где в море тонет скала,

Я всё же её настиг,

И смягчил её хрупкое сердце

Мягким словом мой нежный язык.

Сидели мы в выси небесной

И были небесно блаженны.

Внизу, глубоко солнце тонуло

В море медленно и постепенно.

Глубоко внизу, в тёмном море

Тонуло солнце прекрасное;

Шумели с радостью дикой

Волны буйно и яростно.

О, не плачь! Солнце лежит

Не мёртвым в этом приливе,

Оно спрятано в моём сердце

Со всем жаром счастливым.

Как ты поступила гнусно,

Я скрыл от людей искусно.

Но вот я приехал на море

И рыбам поведал всё с чувством.

Тебе оставил я доброе имя

Лишь на земле, твёрдой и прочной,

Но океан с жильцами своими

О позоре твоём знает точно.

КЛАРИССА

Моё прекрасное любви предложение

Ты наотрез отвергаешь;

Это что, полный отказ?

Но вдруг плакать ты начинаешь.

Я редко молюсь, но услышь меня

Боже! Если б помочь ты ей мог!

Осуши её сладкие слёзы

И облегчи её мозг.

Всюду, где бы ты ни бродила,

Каждый час ты видишь меня.

Даже, если меня ты мучить решила,

С тобою верностью связан я.

В кандалах меня держит прекрасная злоба,

Доброта не жалеет, прочь гоня...

От этой связи избавиться чтобы,

Ты должна влюбиться в меня.

III

Чёрт побери, твою мать,

Отца твоего, чёрт побери!

Они жестоко смогли помешать

В театре мне видеть черты твои.

Широко раскинув одежды,

Пробелы редкие оставляли

И меня последней надежды

За ними видеть тебя, лишали.

Эти две любовные порчи,

Хорошо им было сидеть.

Они хлопали громко очень,

Когда на сцене видели смерть.

Как куксишься ты, рычишь и смеёшься,

Как вечно угрюмым ты остаёшься!

И самой, не ощущая любви,

Ты мукам ревности придаёшься.

Не ароматные алые розы

Хочешь нюхать ты и целовать.

Нет, нюхаешь ты колючки,

Стараясь, нос себе разодрать.

ГОРТЕНЗИЯ

Больше часа длилось наше

На углу стояние;

Много нежностей мы говорили

О душ наших слиянии,

О том, что мы любим друг друга,

Говорили опять и опять,

На углу улицы мы стояли

И всё продолжали стоять.

Богиня странных случайностей,

Как служаночка, мимо скользнула,

Посмотрела на нас, стоящих,

И дальше, смеясь, упорхнула.

Вздыхала робко, прощально:

Она принимала, как горе,

Солнца закат печальный.

Девушка стояла у моря

Моя детка! Не будь унылой.

Это давно не ново:

Сегодня оно утонуло,

Утром появится снова.

III

Набегают кипящие волны,

И их мощный поток

Дробится, ярости полный,

Разбивается о песок.

Непрерывно больше, мощнее

Набегают они на нас.

Они станут ещё сильнее,

Что поможет нам в этот раз?

Не долго обманывало меня счастье,

О котором ты мне лгала,

Ты, как фальшивая грёза,

Чрез сердце моё прошла.

Утро пришло, и солнце сияет,

Туман растаял вдали...

Прежде, чем мы что-то начали,

Тут же к концу подошли.

АНГЕЛИКА

Как же быстро развилась

Из лёгкого ощущения

Эта страсть без границ,

Душ нежное соединение.

И ежедневно растёт к этой даме

Глубокая склонность сердца,

И от мысли, что я влюблён,

Мне почти некуда деться.

Душа прекрасна её. И, конечно,

Это - общее мнение:

Невероятную красоту

Возвещает её появление.

Эти бёдра! Этот лоб и нос,

Что прекрасны без меры!

Улыбка нежная на губах,

И как хороши манеры!

Ах, как хороша ты, когда задушевно

Сердце своё мне открываешь

И благородными убеждениями

Речи свои ты наполняешь!

Что мысли твои достойны всегда,

Ты так много мне говорила,

И, что гордости твоего сердца

Наибольшие жертвы ты приносила!

И что богатства большого

Не могла ты иметь,

Что за деньги себя продавала,

Лучше б тебе умереть!

Я стою пред тобой и слушаю

До конца все речи твои,

И набожно, как на иконе,

Сложил я руки свои.

III

Не оставь меня, даже, если я жажду

Утолю напитком невольно.

Оставь меня при себе четверть года,

Потом я тоже скажу: довольно.

Ты можешь возлюбленной мне не быть,

Будь подругой - мне это нужно.

Ты знаешь, когда уходит любовь,

Тогда начинается дружба.

ДИАНА

Она так прекрасно являет

Собою женскую силу:

Нежно, покорно, мило

Моим желаниям уступает.

Если б желания страстные

Мною обузданы были,

Они бы меня избили

За этот поступок ужасный.

Облик её - в рай дорога,

Прекраснее я не знаю,

Ей я себя вверяю,

Как душу вверяю Богу.

У залива Бискайя впервые

Её глаза на свет посмотрели;

Задавила двух кошек юных

Она уже в колыбели.

Быстро над Пиренеями

Пробежала она босиком;

В Перпиньяне она великаншей

Кажется всем при том.

Она теперь очень большая дама

В предместье Сен-Дени

Она обходится сэру Вильяму

В тринадцать тысяч луи.

III

Иногда, когда я при Вас,

Высокочтимая, знатная донья,

Мозг мой блуждает в тот час,

Вспоминая площадь в Болонье.

Там фонтан располагается:

Это фонтан великанов:

Над всеми Нептун возвышается,

Творение мастера Иоганна.

ЭПИЛОГ

(ОПЫТ)

Раньше думал я, поцелуи,

Что женщина берёт и даёт,

Сама судьба нашей жизни дарует.

И из древности это идёт.

Поцелуи брал, сам целовал

В это время с такою верой,

Как будто бы я наполнял

Жизни сосуд полной мерой.

Теперь я знаю, есть поцелуи,

Которые лишними считаю.

И с лёгкой душой их часто дарю я,

В изобилии кругом рассыпая.

К ВЕЧЕРУ НАКАНУНЕ СВАДЬБЫ

Большими всеведущими глазами

На меня глядишь и имеешь право.

Как что-то могло быть между нами?

Я - плох, ты хороша на славу!

Горечью я наполнен до края,

И одаривал иронией злой

Ту, что любила меня, не скрывая,

Ох, добра и правдива была со мной.

Ты знала готовку и кухню,

Норы, уловки и двери.

В местах, куда мы вместе стремились,

Ты раньше всегда была. Трудно поверить!

Дитя моё, ныне свадьба твоя...

Друг дорогой, слишком дико,

Очень дико, что я тебя

Поздравить должен со счастьем великим.

"О, любовь делает нас счастливыми,

О, любовь нам богатство даёт!",-

Голосов святыми разливами

Светлое римское царство поёт.

Созвучны тебе чувства песен,

Звенят опять они, друг дорогой,

Будут в сердце звенеть всё чудесней,

Пока день не наступит святой.

Где невеста с алыми щёчками,

Её ручка в твоей лежит.

Отец её с тугими мешочками

С благословеньем к тебе спешит.

Мешочки с деньгами несметными,

Постели, бельё, серебро...

О, любовь делает нас блаженными,

Богатство несёт и добро!

Цветочным покровом ярким

Оделась земля. И лес

Изогнулся победной аркой,

Что вздымается до небес.

Приходит весна, как награда,

Сияют очи, щёки горят:

Принуждать его к свадьбе не надо,

Он великой любви нашёл сад.

(КЛАРИССЕ)

Приходит весна с подарками к свадьбе,

С ликующёй музыкой светлой:

Спешит невестушку и жениха

Поздравить с датой заветной.

Жасмин и розы она приносит,

Ароматные травы, фиалки.

Сельдерей дарит она жениху,

Для невесты спаржи не жалко.

ИЗ СБОРНИКА "САЛОН"

(1834)

ПРОЩАНИЕ

Что-то гонит тебя снова и снова,

И это случается вдруг:

В ветре звучит нежное слово,

Удивлённо ты смотришь вокруг:

Любовь, что оставил ты позади,

Зовёт назад тебя страстно?

"Я люблю тебя, скорее ко мне,

Ты - единственное моё счастье!"

Всё дальше и дальше без отдыха ты

Идёшь. Ты не должен стоять. -

Былую любовь, былые мечты

Ты не должен встретить опять.

МЕЧТАНИЯ.

О милом ребёнке грезилось мне,

Она косу носила большую,

Под липой сидели мы на скамье

В летнюю ночь голубую.

Любя друг друга, мы целовались,

Обсуждали радости и страдания;

Жёлтые звёзды на небе вздыхали,

Казались завистью их стенания.

Очнувшись, я оглянулся вдруг:

В темноте я стою одиноко,

Небеса безразличны и немы вокруг,

Звёздный свет мелькает далёко.

Ты смущён сегодня так скорбно,

Каким я давно не видел тебя:

Слёзы текут по щекам проворно,

И громким вздохом ты тревожишь себя.

О Родине думаешь ты далёкой,

Что исчезла за дымкой тумана?

Было б тебе не так одиноко

В Отчизне твоей желанной.

О даме думаешь ты миловидной,

Что гневом своим тебя забавляла?

Ты злился часто, но после мирно

Вместе с ней смеялся немало.

О друзьях ты думаешь, что припадали

К груди твоей в час решительный?

Мысли сердце твоё штурмовали,

Но рот оставался немым удивительно.

О сестре и матери ты вспоминаешь?

Обе письма тебе посылали чудные,

Самое лучшее ты потерял,

Отвага твоя растаяла буйная.

О деревьях ты думаешь, и о птицах

Тех прекрасных садов,

Где довелось юным грёзам гнездиться,

Где робеть и надеяться ты был готов.

Но поздно уже, и светло этой ночью,

И от влажного снега уныло вполне:

Должен я одеваться срочно

И в общество мчаться. О, горе мне!

III

Прекрасную Родину я прежде имел,

И дуб высокий

Там рос, фиалки кивали мне:

Ах, это - сон глубокий.

Целовал, говорил по-немецки я

И верю с трудом:

По-немецки звучало: "Люблю тебя!"

Ах, это было сном!

К "СЕРАФИНЕ"

Белая чайка там парит,

Видна она так прекрасно мне,

Летает она над тёмным приливом,

Над миром царит луна в вышине

Акулы, а также скаты

В море прыгают на волне,

Взвивается и падает чайка,

Над миром царит луна в вышине.

О, родная душа, парящая,

Тебе тревожно и больно вдвойне:

Вблизи от тебя большая вода,

Над миром царит луна в вышине.

Любопытство, какое чайка

Здесь проявляет к нам!

А всё потому, что ухо

Прижал я к твоим губам.

Она узнала б охотно,

Что твой рот вытворяет:

Поцелуями или словами

Ухо моё наполняет?

Когда б знать мог я сам,

Что шепчет в моей душе?

Слова и поцелуи

В ней смешаны чудно уже.

На этой скале строим мы

Церковь заветов трёх новых;

И от страданий теперь навек

Мы отказаться готовы.

Уничтожено то, что долго нас

Завораживать умудрялось.

И от глупого бичевания тела

Мы теперь отказались.

Слышишь ты Бога? В сумрачном море

Он тысячью голосов говорит,

И видишь: тысяча светильников Божьих

Над головою у нас горит.

Боже святой! Он всегда есть в свете

И во мраке. - Он есть во всём!

И это всё, что мы имеем,

И к Нему с целованьем идём.

Над морем лежит серая ночь,

И тихие звёздочки тлеют.

Но порою тянутся из воды

Голоса, и звучат всё сильнее.

Там играть старый северный ветер

С морскими волнами старается,

А те прыгают, как органные трубы,

И, как трубы органа, вздуваются.

Полу язычески, полу церковно

Звучат мелодии эти:

Так смело стремятся они в высоту,

Что рады все звёзды на свете.

Сильней и сильнее звёзды

Пылают весёлой толпой,

Наконец, большие, как солнце,

Заполняют свод голубой.

Кружатся они бешено

Под музыку, снизу звучащую,

Словно солнечные соловьи,

По небу летают блестящие.

И в том, что гремит и бушует,

Неба с морем слышу я пение:

В моё сердце шторм проникает,

И с ним - великое наслаждение.

Тень поцелуя и тень любви,

Жизни тень. - Великолепно!

Неужели, дурочка, мысли твои

О том, что вечно и неизменно?!

И то, чем мы одержимы с тобой

Исчезнет пустыми мечтами,

Забудут сердца тот не покой

И заснут вместе с глазами.

Под парусом чёрным мой корабль плывёт,

Мчится по дикому морю;

Ты знаешь, что очень печален я,

Но обижаешь меня в моём горе.

Твоё сердце переменно, как ветер,

Летает туда-сюда вволю.

Под парусом черным плывёт мой корабль

Мчится по дикому морю.

С рунами высится в море скала?

Там сижу я с мечтами своими;

Море свистит, чайка крик завела,

Пена летит над волнами морскими.

Прекрасную крошку я порою любил,

Веселился с друзьями родными...

Где они? Ветер запел и завыл,

Пена летит над волнами морскими.

Море сияет в солнечном свете,

Собирая всё золото дня;

Братья твои, когда я умру,

В море опустят меня.

Всегда море любить мне суждено,

И мягкими часто приливами

Охлаждало жаркое сердце оно:

Мы друг с другом были счастливыми.

К "АНГЕЛИКЕ"

Как быстро мимо ты прошагала,

Ещё только раз оглянулась назад,

Вопросительно смело, рот приоткрыт,

Кипящий, высокомерный взгляд:

О, за то, что я никогда не пытался

Белое летящее платье поймать,

И маленькой ножки прекрасный след

Никогда опять не хотел отыскать!

Исчезло теперь твоё озорство.

Как другие, ты кротка и мила,

Мягка и добра ты невыносимо,

И ах, даже меня полюбить смогла!

Никогда не верил я, красавица юная,

Что жеманные губы скажут это;

Такие глаза, большие и чёрные,

Нет в них добродетели места.

Это - просто в полоску ложь

С губ слетает: люблю тебя...

Пусть меня чистое сердце целует -

Чистое сердце, понимаешь меня?

Да, конечно, ты - мой идеал:

Поцелуями, клятвами без числа

Я это часто тебе подтверждал,

Но сегодня я занят: другие дела.

Приходи после двух завтра ко мне:

Новый огонь, тебе неизвестный,

Моё увлеченье узнаешь вполне,

А потом мы пообедаем вместе.

Коль удастся билеты приобрести,

Клянусь тебе, что смогу я тут

В оперу тебя повести,

Роберта-Дьявола там дают.

Этот спектакль волшебно велик,

Любви и радости в нём без меры,

Правда, плох у Скриба язык,

Но прекрасна музыка Мейербера

(АНГЕЛИКЕ)

О, душа моя, вовсе не бойся,

Что нас кто-то увидит теперь.

Ни о чём ты не беспокойся,

Я закрыл на засов нашу дверь.

Пусть ярится ветер снаружи,

В дом не дотянет он лапы;

Чтобы покой наш пожар не нарушил,

Погасил я в доме все лампы.

Ты позволишь, чтоб мои руки

Нежно шейку твою обвивали?

Вдруг замёрзнет с ними в разлуке

Она без шарфа и шали.

К "КЛАРИССЕ"

Не ходи по тем улицам злым,

Где живут прекрасные очи:

Ах, их слишком хороший взгляд

Лишить тебя света хочет.

Любимому вниз они шлют привет

Из оконной рамы внимательно,

Улыбаются дружески. (Чёрт возьми!),

И по-сестрински доброжелательно.

Однако ты в дороге уже,

Напрасна твоя борьба;

Целиком, набитую бедами грудь

С тобой в дом приведёт судьба.

(К***)

Слишком поздно ты мне улыбаешься,

И ни к чему печаль тяжёлого вздоха:

Давно уже умерли чувства те,

Что прежде ты отвергала жестоко.

Любовь твоя пришла слишком поздно,

И падают жаркие взгляды любовные

На остывшее сердце моё,

Как солнца луч на могилу безмолвную.

***

Хотелось бы знать: когда мы умрём

Куда тогда идут души наши?

Где ветер, который промчался днём?

И где огонь, что ныне погашен?

***

Куда любви идёт пламя горящее,

Когда наши сердца истлевают?

Туда, откуда пришло в мир настоящий,

В ад, где проклятых жариться заставляют.

(КЛАРИНА)

Больной, раненый сильно страдая,

В прекрасные летние дни

Принёс я опять, людей избегая,

В лес горькие стенанья свои.

Молчат сегодня болтливые птицы,

Состраданья их полон покой,

Боль моя в ветвях липы гнездится

И вздыхает вместе со мной.

В долине, на зелёной поляне

Кошку прекрасную слышал я:

В плачевном сам сижу состоянии,

И кошка оплакивает меня.

Кошка, кошка, моя прекрасная!

Неужели ты рану мне нанесёшь

И своей тигровой лапой ужасною

Бедное сердце на куски разорвёшь?!

Это сердце было серьёзно, уныло,

Оно для счастья закрыло себя.

Ах, пора новой любви наступила,

Ведь взгляды твои отыскали меня.

Мяукая, появилась она:

Не стану тебя я рвать!

Я - хорошая кошка, сказать должна:

Осмелься мне доверять.

Лесные свободные соловьи

Поют дико, правил не зная,

Но волнуют чувства твои

Канарейки, в клетке порхая.

Этих прислужников ярких

В клетке кормить - благодать!

Они сахар, белый и сладкий,

Готовы с пальца клевать.

Сцена, нежная до умиления,

К ангелам радость летит.

И слёза моего волнения

Тоже её освятит.

Спаси Вас, Бог, от перегрева,

Чтоб не стучало слишком слева,

От пота, пахнущего хлевом,

От переполненного чрева.

Моё Вам к свадьбе пожеланье:

Любви весёлой и небесной,

Чтоб в брачном иге пребыванье

Для ваших тел было полезно.

Теперь с полным правом ты можешь

Обо мне, милая детка, судить:

Человек этот плохой, похоже,

Он даже хотел меня оскорбить.

Меня, которая, никогда

Ничего плохого ему сказала,

Не пыталась его оскорбить и всегда

От злых наветов его защищала.

Меня, что слово держала прилично

И обещала прежде его любить.

Не был бы он столь эксцентричным,

Не пришлось бы ему изгнанным быть.

К "ИОЛАНТЕ И МАРИИ"

Эти дамы понимали,

Как поэт быть должен чтим:

Меня обедом угощали

Вместе с гением моим.

Суп был выше всех похвал,

Дичь - божественно прекрасна,

Бокал мне душу услаждал,

Нашпигован заяц классно!

О поэзии болтали,

Наконец-то сыт я был:

Мне уваженье оказали,

Я за честь благодарил.

Я закрывал ей глаза рукой,

Когда целовал её рот.

Но тут потерял я покой,

Она вопрос один задаёт:

Вечером поздно и в свете зари

Она спрашивает каждый час:

Почему, когда губы целуешь мои,

Ты не терпишь открытых глаз?

Зачем это делал, я не сказал.

Не знаю я сам, не скрою,

Почему, когда её рот целовал,

Глаза закрывал ей рукою.

Завтрак хорош был, бутылки пусты,

Дамочки разгорячились:

Проветрить одежды решили они,

Озорно на меня косились.

Как плечи белы и груди прелестны!

От испуга сердце стучало...

На кроватях они нашли себе место

И спрятались под одеяло.

Гардины задёрнуты, дамы храпят,

Друг друга, в том обгоняя.

Как дурак, в поту с головы до пят,

Смущённо за всем наблюдаю.

Молодость, что меня покидает,

Заменяет отвага счастливо;

Ещё смело рука моя обвивает

Бёдра тонкие женщин красивых.

От испуга лица их заливает

Вначале смущенья и гнева волна,

Но после быстро они привыкают,

И стыдливость лестью побеждена.

Всё же чего-то мне не хватает,

Когда я наслаждаюсь победой:

Лучшего, что вдали исчезает:

Сладкой, глупой юности этой?

(ИОЛАНТА И МАРИЯ)

На груди - три цвета достойные,

Означают свободу снова;

Сердце свободнорождённое

Ненавидеть рабство готово.

Четвёртая королева Мария,

Моё сердце услышать должна:

Некая, что пред тобою царила,

Позорно была смещена.

К "ПЕСНЯМ ТВОРЕНИЯ"

(ТВОРЕЦ)

Сотворил Бог солнце сначала,

После сонмы созвездий весёлых,

А потом быков создал Он

Из пота трудов тяжёлых.

После диких бестий, Он сотворил

С лапами львов ужасных,

А потом и копию этих львов,

Маленьких кошек прекрасных.

К населению дикой чащи

Был человек сотворён.

А после этого светлого образа

Мартышек смешных создал Он.

Сатана, глядя на это, смеялся:

Копирует себя сам Творец!

После сотворенья своих быков,

Создал телят, наконец!

И ответил дьяволу Бог:

Себя копировать я готов,

После солнца я делаю звёзды

И телят после быков.

После львов с когтями, ужасных

Создал малых кошек прекрасных,

После людей - обезьянок милых;

Ты ж ничего сотворить не в силах!

III

Сотворил я к своей награде и славе

Солнце, львов, быков и людей.

Но звёзды, телят, обезьян и кошек

Я лишь для радости создал своей.

Над планом творенья думал тысячу лет,

Глубоко думал и всесторонне

Но создал всего за неделю свет,

Лучшее творенье Господне.

Творение это - гордость моя,

И план был, конечно, блестящий:

В короткий срок показал всем я,

Кто художник тут настоящий.

Триста лет один, себя мучая,

На небе думал ночью и днём:

Как доктора права создать наилучшего

И крошку - блоху при том.

***

Это делает человека счастливым,

Но вялость его одолеет,

Если он трёх любимых

И лишь две ноги имеет.

К одной я утром рано бегу,

К другой вечером мчаться готов,

Третья приходит ко мне в обед

Под мой собственный кров.

Прощайте мои три любимые,

Даны две ноги лишь мне.

Хочу я прекрасной природе

В сельской радоваться тишине.

КИТТИ

1834

Я люблю это стройное тело,

Что внутри прелестную душу скрывает,

Пугливо- большие глаза и лоб,

Что избыток чёрных волос обрамляет.

Ты, видно, правильной той породы,

Что давно искал я в каждой стране.

И моя оценка тебе подобных

Соответствует очень высокой цене.

Ты же во мне нашла мужчину,

Какой тебе нужен. Ты одаришь тогда

Меня поцелуями и любовью,

А, используя, выбросишь навсегда.

В моих руках ты лежишь готовно,

Любовно на сердце всегда!

Я теперь - всё твоё небо,

Ты - любимая мной, звезда!

Дурацкий род человеческий

Кишит под нами во всей красе,

Они буйствуют, кричат и бранятся,

На это право имеют все.

Звенят их ответы глупые,

Без повода злятся они,

И дерутся друг с другом палками,

Головы, раня свои.

Как счастливы мы с тобою,

Что далеки от них, ты и я.

Свою голову ты спасаешь,

В твоём небе, звезда моя!

III

Когда счастлив я от твоих поцелуев,

В твоих руках теряю сознание,

Не должна о Германии ты со мной говорить:

Мне не вынести. И есть к тому основания.

Я прошу, вопросы мне не задавай

О родных, о жизни в Германии,

О моём отношении к Отчизне моей...

Мне не вынести. И есть к тому основания.

Дубы зелёные и голубые глаза

Женщин немецких томятся в страдании,

Вздыхают о вере, любви и надежде они...

Мне не вынести. И есть к тому основания.

День я так хорошо провёл,

И вечер прошёл божественно:

Вино было добрым, Китти прекрасной

Ненасытным сердце естественно.

Целовали алые губы дико,

Так бурно, со страстным желанием;

Глаза карие смотрели так нежно,

Будто слышал шелест и воркование.

Обнимала так сильно, что хитростью лишь

Вырваться мне удалось.

Её руки крепко связал я

Узлом из её волос.

Связывают наши души

Платонические узы,

Связаны они нерушимо

Духовным надёжным союзом.

И даже, если б мы разлучились,

Нашли б они друг друга опять:

Наши души имеют крылья,

И позволено им летать.

И при этом они бессмертны,

А вечность всё длится и длится...

У кого есть время, кто ищет,

То находит, к чему стремится.

Но как же бедные наши тела? -

От разлуки страдают, конечно:

Нет крыльев у них, и лишь две ноги,

Имеют, и жизнь их не вечна.

И думаю я, прекрасная Китти,

Будь разумна, умна и мудра:

Оставайся во Франции до весны,

А там нам в Англию грянет пора.

Счастье, что вчера целовало,

Сегодня кануло без следа.

И верной любовью наслаждаться

Мне не пришлось никогда.

Любопытство кидало многих женщин

Прямо в руки мои;

Но лишь раз, заглянув в моё сердце,

Улетали тут же они.

Одна смеялась, когда уходила,

И побледнела другая.

Только Китти плакала горько,

Меня одного оставляя.

VII

На праздник этот каждый из нас

Пришёл со своей любимой;

Ночь цвела радостью непобедимой,

Я же один брожу в этот час.

Я брожу один, словно больной,

Бегу от восторгов и танцев,

От музыки, светильников глянца, -

Я Англией полон одной.

Рву я розы и рву гвоздики,

Озабочен, рассеян опять,

Не зная, кому цветы мне отдать,

Что вянут с сердцем в тоске великой.

VIII

МЕЧТЫ О СЧАСТЬЕ

Когда юная роза цвела,

И пели ей соловьи,

Ты сердечно меня обняла,

Нежно даря поцелуи свои.

Оборвала осень роз лепестки,

Были изгнаны соловьи,

И ты от меня убежала,

Я остался один, без любви.

Уже холодны, стали длинные ночи

Как долго тебя мне ждать?

Неужели теперь всё время я должен

Только о старом счастье мечтать?

В грёзах моих дневных,

Когда я ночью не сплю,

В душе звенит у меня

Твой смех, что так я люблю.

Вспоминаешь ты, как Монморанси,

Ехал верхом на осле,

В чертополох соскользнул,

Не удержавшись в седле?

Осёл остался, на месте стоять,

Чертополох поедал он честно...

Нет, мне никогда не забыть

Звонкий смех твой прелестный.

Бежала проворно барка,

Лёгкая, словно серна,

Вмиг будем на Темзе. Верно,

И в королевском парке.

Там живёт моя Китти,

Любимейшая моя женщина,

Её белое платье замечено

В Вест-Энде и в Сити.

Здесь ожидают меня...

Чайник она наполняет,

Кресло к огню придвигает,

Застаю чай готовым я.

Умирает Китти! И бледность

Покрывает черты лица.

Но я, бедняга, её должен оставить

Незадолго совсем до конца.

Умирает Китти! И скоро она

В холодной земле упокоится;

Она это знает, но о других

До последнего часа заботится.

Она говорит, что я должен чулки

Носить ближайшей зимою

Из самой тёплой шерсти ягнят,

Связанных ею самою.

XII

УХОДЯЩЕЕ ЛЕТО

Жёлтые кроны трепещут,

Землю листва покрыла;

Ах! На земле всё прекрасное

Увядает, канув в могилу.

По вершинам леса мелькает

Болезненный солнца свет:

То последние поцелуи,

Уходящего лета привет.

Как будто вскипают слёзы,

Прямо из сердца печально,

И я вспоминаю опять

О наших часах прощальных.

Я знал, что ты умираешь,

С тобой прощался, горем томим:

Я был уходящим летом,

Ты была лесом больным.

К "КИТТИ"

Глаза, что мною давно забыты,

Снова хотят владеть сердцем моим,

Как будто снова заколдовала

Меня девушка мягким взглядом своим.

Её губы целуют опять

Меня, время то возвращая,

Когда днём я в безумии плавал,

По ночам счастье полное ощущая.

Ах, если б не было ямы глубокой

На подбородке любимой моей!

В году тысяча восемьсот двадцатом

Шла так милая ямочка ей.

Тщеславие мне всё время твердит.

Что ты тайно по мне страдаешь;

Но умно проницательность шепчет мне:

Великодушие ты упражняешь.

Стремишься ты к мужчине тому,

Кто не оценён и странен,

Что ты вдвойне благосклонна ко мне,

Потому что я другими изранен.

Ты так мила, так прекрасна,

Твои ласки так утешительны!

Звучат слова твои, словно музыка,

И розами пахнут, действительно.

Для меня ты, как звезда в вышине,

Что шлёт мне лучи любви.

Освещает мои ночи земные

И улучшает все песни мои.

Прекрасно сверкает заходящее солнце,

Но прекрасней свет твоих глаз:

Заря вечерняя и глаза твои

Печально льют свет в мою душу сейчас.

Заря вечерняя означает прощание,

Сердца ночь и сердечное горе:

Между твоими глазами и сердцем моим

Скоро проляжет широкое море.

Так трогательно и сердечно

Письмо, что она написала:

Любить вечно меня обещала,

Несказанно, всегда, бесконечно.

Докучала тем много дней,

Что в груди у неё тревожно:

"Я должен быстро, как только возможно,

Вернуться в Англию к ней".

К "КАТАРИНЕ"

Как Мерлин, тщеславьем томим,

Сам я, кудесник бедный,

В круг затянут волшебный,

Созданный мной самим.

Притянут крепко к её стопам,

В глазах её целую вечность

Вижу я бесконечность,

Глядя вслед уходящим часам.

Часы, дни, недели, смотрю,

Как сон, протекают они;

Слова невнятны мои,

Сам не знаю, что говорю.

И когда порою губами

Она касается рта моего,

В душу до дна самого

Проникает жгучее пламя.

Жил без песен, угрюм несказанно,

Но теперь сочиняю я снова:

Так к нам слёзы приходят внезапно,

Словно песни, пролиться готовы.

Мелодично опять я в песнях скорблю

О любви большой и страдании,

О сердцах, что боль не выносят свою,

Разрушаются при расставании.

Порой кажется, над моей головой

Ветви немецких дубов зеленеют,

Шепчут они о свиданье со мной...

Но это мечты, они тают, бледнеют.

Порою мне кажется, что поют

Старые немецкие соловьи:

Обнимают те звуки меня и зовут...

Но это мечты, умирают они.

Где розы, чья любовь веселила,

Очарованье несла? Их яркий цвет

Давно завял. Приведенья уныло

Ароматом плюются, которого нет.

К "ЭММЕ"

Должен двадцать четыре часа я

Счастья ждать высочайшего,

Дожидаясь, когда оно мне мигнёт,

Взглядом, косясь сладчайшим.

О! Разговоры так скучны,

Вещь неуклюжая - слово!

Но стоит его произнести,

Оно порхать мотыльком готово.

Но взгляд, ведь он бесконечен,

Видит мир в совершенстве:

Грудь твоя, словно небо,

Звёздное дарит блаженство.

С тобой враждую, бедую я,

И надо бы мне бежать,

Но жизнь не могу жизнью назвать,

Она - смерть вдалеке от тебя.

Думаю, лёжа я ночью,

Выбираю меж ночью и адом...

Кому из двух бед выбрать надо,

Грозит безумье воочию.

К "ГОРТЕНЗИИ"

(Она говорит):

Есть древо в саду чудесном,

Там яблоко я нашла,

И змея на суку древесном

Кольца свои свила.

Не хочу я взглядом своим

Встретить сладкие змеиные очи,

Обещает что-то шипенье змеи,

Заманить меня счастьем хочет!

(Другая говорит:)

Это яблоко - жизни плод:

Вкуси сладость, чудесна она,

И к тебе пониманье придёт:

Тебе жизнь не напрасно дана.

Голубка божья, ты так мила,

Не трепещи, попробуй хоть раз,

Верь тёте, она совершенно не зла,

Моему совету последуй тотчас.

ВЫСОКАЯ ПЕСНЯ

Тело женщины - это поэма,

Сочинённая Господом Богом.

В большую семейную книгу природы

Души Он вложил очень много.

Да, в тот благословенный час

Бог вдохновенным был:

Ведь упрямый, хрупкий материал,

Как художник, Он победил.

Поистине, женское тело - это

Высочайшая песня песен!

И белые, нежные части тела -

Нет поэмы, тех строф чудесней!

О, божественная идея!

Этой блистающей шеи творение,

А кудрявая голова на ней -

Это основа произведения.

А розовые бутоны сосков

Отшлифованы, как алмазов частицы,

Грудь строго надвое делит

Восхитительнейшая граница.

Меж параллелями стройных бёдер

Есть прекрасное место,

И, хоть фиговым прикрыто листочком,

Всем хорошо известно.

Она не абстрактна: есть руки и ноги

У неё, как у нас с вами.

Она смеётся, она целует

Хорошо срифмованными губами.

Здесь всюду поэзия высокая дышит,

Грация в каждом движении.

Лоб её горделиво несёт

Печать совершенства творения.

О, Господи, славить Тебя хочу

И в прахе молить Тебя честно:

Мы все - безнадежные дилетанты

Пред поэзией этой небесной.

Погрузиться хочу я, о, Господи,

В этой песни великолепие!

Не посвятить ей день и ночь -

Нет ничего нелепее.

Её день и ночь я хочу изучать,

Время даром терять не смея.

И от этих усердных занятий

Ноги совсем похудеют.

К "КАТАРИНЕ"

Недавно снилось мне, что в царстве

Небесном с тобой гулял я;

Знаешь ты, что без тебя

Небо было бы адом мне.

Там видел избранных я тех

Праведников благочестивых,

Что на земле тела свои

Терзали для спасения души.

Апостолов и отцов церкви,

Отшельников и капуцинов,

Старых чудаков и юных,

Что выглядели хуже всех.

Длинны святые лица,

Обширны плеши, серы бороды,

(В числе их - иудеи разные),

Они шли строго мимо нас,

Не бросив взгляда на тебя,

Чтоб видеть, как моя любимая

Висела на моей руке,

С улыбкою кокетством забавляясь.

Один смотрел лишь на тебя,

Он был единственным прекрасным

Мужчиной в скучной той толпе,

Волшебно-сказочным был его облик.

Человечность, доброта вкруг губ

Покой божественный в глазах:

И как на Магдалину, прежде,

Смотрел он сверху на тебя.

Ах! Знаю я, он не один

Так чисто, благородно думал,

Но, тем не менее, меня

Коснулась всё же смутно ревность.

И должен был я тут признать,

Мне стало в небе неуютно.

Бог мне простит! Меня смутил

Спаситель наш, Иисус Христос.

К "ПЕСНЯМ ТВОРЕНИЯ"

Мир, почему я сотворил,

Хочу признать я перед вами:

Сжигало душу мою пламя,

Безумием я болен был.

Болезнь, это последний повод,

Порыв к прекрасному творенью:

Творя, достиг я излеченья,

Творя, я вновь здоров и молод.

ПАМЯТЬ

Мы не вздыхаем, глаза сухи,

Мы улыбаемся, смёемся даже:

Ни взглядом одним, ни движеньем

Что есть память у нас, мы не покажем.

Мука немая лежит на душе,

И душу гложет жестоко,

И громко в дикое сердце стучит,

Но губы сжаты в молчанье глубоком.

Спроси у того, кто лежит в колыбели,

И у того, кто скрыт тёмной могилой:

И, может быть, тогда ты поймёшь,

О чём я тебе поведать не в силах.

ГДЕ?

Где странника будет усталого

Последний, тихий приют?

На юге, под пальм опахалами,

Иль Рейна липы мне отдых дадут?

В пустыне буду небрежно

Зарыт я чужою рукой?

Или песок морской нежно

Мне подарит покой?

Где б приют мой последний ни был,

Божий свод обнимет меня,

И звёзды с ночного неба

Будут светить мне, любя.

СТИХИ

(1836)

Cм. К*** 1833 стр. 227

ДЖЕННИ

Мне уже тридцать пять,

Тебя едва пятнадцать коснулись;

Дженни, я смотрел на тебя,

Во мне мечты былые проснулись.

В году тысяча восемьсот семнадцатом

Девочку чудную встретил я:

На тебя похожа фигурой и нравом,

Волосы точно, как у тебя.

По дороге в мою "Альма-матер"

Разговаривал с ней одной;

Шёл назад, она ожидала,

Шептала: "счастье моё - с тобой".

Изучал я три года право,

Когда новость меня догнала:

Мне сказали: моя невеста

За другого замуж пошла.

В первый раз это было! Весна

Шла, смеясь, по долине и полю:

Птицы пели, и каждый червяк

В свете солнца купался вволю.

Я же был бледен и слаб,

Унесла мои силы весна,

Бог любимый мог только знать,

Как ночью страдал я без сна.

Но я излечился. Здоровье

Моё, подобно крепким дубам.

О, Дженни, когда я смотрю на тебя,

Даю волю былым мечтам.

III

К "ЭММЕ"

(Х***)

(может быть, создано уже в 1824 г.)

Ни единого поцелуя

В долгие недели любви!

Был несчастным я, и оставались

Сухими губы мои.

Но однажды приблизилось счастье,

Ощущал я дыханье его,

Но оно пролетело мимо,

Не коснувшись рта моего.

К "ГОРТЕНЗИИ"

(ЗИМА)

Играю мелодии свежие,

На цитре, настроенной снова:

Это текст сочинил Соломон:

"Женщина" - горькое слово.

Своему лжёт она другу,

И супругу она неверна,

Она - горькая капля полыни

В золотом бокале вина.

И правы сказания те

Что в старой книге читаем,

Проклятье змея ей готовит,

А мы его пожинаем?

Хихикает, лёжа на животе,

Из кустов всех слушает нас;

Она соблазняет тебя, как прежде,

Ты внимаешь ей и сейчас.

Ах, ныне холодно и темно,

Вороны на солнце мелькают,

Они каркают и радость любви

Надолго они забирают.

ЖЕНЩИНА

Они любили друг друга сердечно:

Она была шельма, он - вор, конечно.

Когда проделка ему удавалась,

По постели, катаясь, она смеялась.

День в веселье и радости проходил,

Ночью спала на его груди.

Он шёл в тюрьму, что давно дожидалась.

Глядя в окно, она смеялась

Он ей сказал: о, приди ко мне!

Я скучаю, томлюсь по тебе во сне!

И зову, - ты одна у меня осталась...

Головой, качая, она смеялась.

В шесть утра его быстро казнили,

В семь - в могилу его опустили.

Но уже в восемь, такая малость,

Она пила вино и смеялась.

К "ЭММЕ"

(Может быть создано в 1824 г.)

Эмма, скажи мне правду:

Из-за любви я стал дурачиной?

Или это любовь сама -

Моей дури причина?

Кроме любви сумасшедшей

И безумия, милая Эмма,

Сильно терзает меня

Эта простая дилемма.

(ЭММА)

Гармония тонкая и соразмерность

В каждой тела частичке;

Головка прелестная на тонкой шейке

Сидит, как на ветке птичка.

Красиво и трогательно в то же время

В этом облике смешана разом

Наивная улыбка ребёнка

С опытным женским взглядом.

Если б на плечах твоих не лежала

Тень густой пыли земной,

Я сравнил бы тебя с Венерой,

Что родилась из пены морской.

С пришедшей из моря прекрасной Богиней,

Что звалась Афродитою,

Блистающей грацией и красотой,

И, конечно, чисто умытою.

ТАННГЕЙЗЕР

Одна легенда

(Написана в 1836 г.)

Христиане добрые, вас не заманит

Сатаны хитрая речь.

Я спою Вам песню о Тангейзере,

Чтоб души ваши предостеречь.

Благородный Тангейзер, добрый рыцарь,

О любви предавался мечтам:

Отправился он прямо в грот Венеры

И семь лет оставался там.

Венера, моя прекрасная госпожа,

Моя красивая жизнь, прости!

Я не хочу больше быть при тебе

И прошу, меня отпусти!

Тангейзер, мой благородный рыцарь,

Почему ты меня не целуешь?

Скорей поцелуй и скажи ты мне,

Почему ты так сильно тоскуешь?

Иль ежедневно сладчайшим вином

Тебя я не угощаю?

Или розами твою голову

Каждый день я не украшаю?

Венера, моя прекрасная госпожа,

От вина сладкого и поцелуев

Моя душа совершенно больна,

По горькому я тоскую.

Мы шутили, смеялись слишком много,

Мне не хватает здесь слёз;

И короноваться колючками острыми

Хотел бы я вместо роз.

Тангейзер, рыцарь мой благородный,

Со мной ты ссоры желаешь;

Ты обещал мне тысячу раз,

Что никогда меня не оставишь.

Пойдём в комнату, тайно мы будем

Забавляться любви искусством,

Моё лилейно-белое тело

Оживит твой разум и чувство.

Венера, моя госпожа прекрасная,

Красота твоя цветёт вечно.

Для тебя прежде пылали многие,

И дальше будут пылать, конечно.

Я думаю, раньше Богов и героев

Ты нежно пасла здесь, действительно,

Твое прекрасное лилейно-белое тело

Сейчас мне почти отвратительно,

Твоё прекрасное лилейно-белое тело

Меня почти ужасом наполняет:

Думаю я, что очень многим

Удовольствие оно доставляет.

Тангейзер, мой благородный рыцарь,

Говоришь ты мне это зря.

Я хотела б лучше, чтоб меня ты ударил,

Как часто раньше ты бил меня.

Я хотела бы лучше, чтоб меня ты ударил,

Чем слушать твои оскорбления:

Христианин, неблагодарный, холодный,

Твоя гордость - для сердца мучение.

Потому, что тебя я сильно любила,

Твоим словам здесь я внимаю:

Я сама открою тебе ворота,

Прощай! Я тебя отпускаю!

К Риму, к Риму! В город святой

Звенит всё, гремит и поёт:

Сюда процессия приближается,

В середине папа идёт.

Благочестивый тот папа Урбан,

Коронован тиарой тройной,

На нём красное одеяние,

Шлейф несут бароны толпой.

"О, Святой отец, папа Урбан,

С места этого я не сойду,

Ты должен выслушать мою исповедь,

Меня спасти от мучений в аду".

Народ расступился кругом,

Смолкло духовное пение.

Кто пилигрим этот, бледный и страшный,

Склонил перед папой колени?

"О, Святой отец, папа Урбан,

Освобождать и вязать, ты властен,

Спаси же меня от адских мук

И дьявольской злой напасти.

Я - благородный Тангейзер,

О любви предавался мечтам,

Отправился прямо в грот Венеры

И семь лет оставался там.

Венера, прекрасная госпожа,

Наполнена изяществом сладким,

Как солнца светом, цветов ароматом,

Был объят её голосом мягким.

Как летает бабочка вкруг цветка

И из чашечки сок глотает,

Так вокруг её розовых губ,

Моя душа всё время порхает.

Лицо благородное обрамляет

Локонов чёрных сияние,

Смотрят большие глаза на тебя,

И лишаешься ты дыхания.

Смотрят большие глаза на тебя,

И будто цепью ты скован,

С большим трудом я убежал

От той, кем был околдован.

Спасся я из грота Венеры,

Но следит за мной её взгляд,

Взгляд прекрасной женщины этой,

И манит: вернись назад!

Днём я, как бедное привидение,

Ночью жизнь моя просыпается,

Мечтаю о женщине я прекрасной,

Предо мною смехом она заливается.

Смеётся она громко, счастливо, буйно,

Белейшими сияя зубами;

Когда вспоминаю об этом смехе,

Внезапными плачу слезами.

Я люблю её с огромною силой,

Любовь не сдержать мне совсем:

Это, как бешеный водопад,

Не преградить его воду ничем.

С утёса он прыгает на утёс,

С громким шумом он пеной вскипает,

Тысячу раз шею ломая,

Свой бег он не замедляет.

Если б владел я небом всем,

Подарил бы Венере охотно:

Ей отдал бы солнце, луну и все звёзды,

Швырнул бы к ногам беззаботно.

Я люблю её с огромною силой,

Это пламя меня поглощает;

Неужели оно - тот адский огонь,

Что нас вечно в пекле терзает?

О, Святой отец, папа Урбан,

Освобождать и вязать, ты властен!

Спаси меня от адских мук

И дьявольской злой напасти."

Папа, стеная, руки воздел,

И, плача, ему ответил:

"Тангейзер, несчастный ты, человек,

Никому не сломать чары эти.

Дьявол, что назван Венерой,

Он всех зол на свете страшней:

Я тебя никогда спасти не смогу

От его прекрасных когтей.

И ныне платить своею душою

За утехи плотские надо,

Проклят теперь ты и обречён

На вечные муки ада".

III

Рыцарь Тангейзер так быстро пошёл,

Что ноги изранил в кровь.

Пришёл назад он в полуночный час

Туда, где жила любовь.

Спрыгнула с постели Венера,

Восстав от крепкого сна,

И возлюбленного руками белыми

Обхватила сильно она.

Слёзы из глаз её заструились,

Из носа кровь потекла,

Слезами и кровью лицо любимого

Она совсем залила.

Рыцарь улёгся тут же в кровать,

Слова не мог он молвить.

Госпожа Венера на кухню пошла,

Чтобы суп ему приготовить.

Она дала ему суп, дала хлеб,

Обмыть ноги не постеснялась,

Расчесала колтун на голове

И при этом так сладко смеялась.

"Тангейзер, рыцарь, мой благородный,

Поведай скорее мне:

С тех пор, как давно ты покинул меня,

В какой ты скитался стране?"

Венера, моя прекрасная госпожа.

Во Франции я гостил,

Были дела у меня ещё в Риме,

Потом быстро назад поспешил.

На семи холмах вечный Рим построен,

Там Тибр-река протекает;

Папу Римского видел я там,

Он привет тебе посылает.

На обратном пути я видел Флоренцию,

Чрез Милан прошагал, однако,

И быстро затем в Швейцарские горы

Я забрался с лихой отвагой.

И когда я тащился через Альпы,

Снегопад начался большой.

Орлы кричали, голубые озёра

Смеялись вовсю надо мной.

А когда я взошёл на Сен-Готард,

Услышал Германии храп молодецкий:

Она спит, и нежно её охраняют

Тридцать шесть монархов немецких

В Швабии видел я школу поэтов,

Созданьица, дурачки милые:

На смешных горшочках сидели они,

На головках шляпки унылые.

Во Франкфурт пришёл я в Шаббат,

Еда там - с дерьмом шелуха,

У меня - другая религия,

Люблю гусиные я потроха.

В Дрездене я видел собаку,
Она из лучших была, похоже,

Но выпадают теперь её зубы,

Она орошать и лаять лишь может.

В Веймаре, обители вдовых муз,

К небу плач совершает полёт:

Там стенали: Гёте, мол, уже мёртв,

А Эккерман всё живёт!

В Потсдаме услышал я громкий крик.

Что это? Спросил с удивлением:

Это доктор Ганс в Берлине читает

Лекции о столетье последнем.

В Гёттингене процветает наука,

Но плодов не приносит она:

Я нигде там не увидел света,

Хотя ночь была очень темна.

В Целле, в тюрьме, лишь ганноверцев видел.

О, немцы! Вы - сама простота!

Не хватает вам общей тюрьмы

И на всех одного кнута.

Спросил я в Гамбурге: почему

Такой город зловонный?

Иудеи и христиане меня уверяли,

Виноват, мол, канал судоходный.

В Гамбурге, в этом городе добром,

Живёт парень, плохой, в самом деле.

И когда я на биржу пришёл,

Думал, что я ещё в Целле.

Близ Гамбурга видел я Альтону,

Прекрасно в городе том.

О том, что встретил я там,

Как-нибудь расскажу потом.

VII

1837-1844

ХОЛОДНЫЕ СЕРДЦА

Когда ты в тени кулис

Предстала прелестным видением

Ты играла в шелку и золоте

Шейлока дочь на сцене.

Ясен, холоден был твой голос,

Ясен лоб был холодный твой:

Походила ты, о, донна Клара,

На светлый торос ледяной.

Иудей свою дочь потерял:

Бедный Шейлок! Бедный Лоренцо!

Христианин взял Джессику в жёны,

Замёрзло в груди моё сердце.

А когда я тебя в другой раз

Увидел рядом с собой,

Была ты Джессикой для меня,

Я был Лоренцо твой.

Казалось, ты пьяна от любви,

Я опьянён был вином,

Целовал, пьяный, твои глаза, -

Драгоценные камни со льдом.

Вдруг что-то во мне шепнуло:

Потерял ты разум всерьёз?

И, правда, вблизи тебя

Мозг мой совершенно замёрз.

В Сибирь, в злую Сибирь!

Вояж свадебный вёл туда:

Степь походила на брачное ложе,

Заледеневшее навсегда!

У меня замёрзло всё тело,

Когда лежал я в степи одиноко,

Тихо заплакали песни мои

В этой стуже жестокой.

Горячее сердце моё могло

Охладиться подушкой снежной,

Но любовь стучала всеми зубами,

Показала мне Джессика спину нежную.

***

Ах, эти бедные дети,

Мои песни и груда шутливых слов,

Они все уже тут рождены

С замёрзшими кончиками носов.

У моей Музы насморк, она говорит:

Музы - звери чувствительные;

Вытащи, Генрих, отсюда меня,

Пока я не замёрзла, действительно.

О, ваши холодные храмы любви

Не греют грошовые свечи толково;

Почему настроен мой компас любви

На Северный полюс сердца такого?

ЗАВЕЩАНИЕ

Идёт всё к концу, и я это зная,

Последнюю волю свою изъявляю:

Удивляет меня, что от страха и бед

Моё сердце ещё не сошло на нет.

Луиза! Всех женщин ты украшение!

Есть для тебя распоряжение:

Рубашек дюжину и тысячу блох

С миллионом проклятий оставить я смог.

Хороший друг мне советы давал,

Что советовал, сам не выполнял;

В завещании дать совет ему рад:

Корову возьми, с ней сделай телят.

Кому отдам я теперь, к примеру,

В Отца, Сына и Духа святого веру?

Позы раввин и владыка Китая,

Из-за неё пусть жребий бросают.

Равноправно-свободному немецкому краю

Для пузырей пену лучшую я завещаю.

Цензору города Креевинкель -

Питательный хлебец пумперникель.

Лучший план Отчизны спасенья

Завещаю тем, кто сидит без движенья.

Завещаю героям рецепт от похмелья

И купальную комнату ради веселья.

Ночной колпак свой, словно мел белый,

Завещаю кузену, что болтал умело,

Когда-то овец защищая права.

Но, как римский патриций, забыл все слова.

Защитнику веры и хранителю нравов

Города Штутгарта завещаю по праву:

Незаряженных пару своих пистолетов:

Вдруг страх в жену он вселит при этом.

Картину, изображающую мой зад,

Завещать швабской школе я рад:

Моё лицо вам, конечно, претит,

Противоположность его, вас освежит.

Двенадцать кружек оплетённых с водой

Завещаю душе поэта больной.

Создать он не может давно ничего,

Любовь, вера, надежда утешат его.

И ещё, последняя воля моя:

Если это никто не возьмёт на себя.

Представители, что упомянуты мной,

Помогут римскую церковь свергнуть долой.

НОВЫЕ СТИХИ

(1838)

К "КАТАРИНЕ"

"Не хотите, чтоб я представил ей вас?" - см. 1830 г. стр.208

"КАТАРИНЕ"

(Это стихотворение, возможно, создано в 1832 г.)

Весна уже в ворота стучит,

Ей я, как другу рад:

Окрестность вся в буйном цвету стоит,

Как один колоссальный сад.

В катящейся быстро карете, сидит

Любимая рядом со мной,

Я слышу, как её сердце стучит,

Полон нежности взгляд неземной.

Звенят трели, и пахнет солнечным счастьем,

Изумруды лес украшают,

Деревце юное, не зная напасти,

Цветущей головкой качает.

Из земли выглядывают цветы,

Блестят любопытные взгляды;

Мужчины счастье, чудо земной красоты

В карете сидит со мной рядом.

Преходящее счастье! Уже занесён

Серп, что срежет посевы, звеня;

Весна увянет, исчезнет, как сон,

Предаст женщина скоро меня!

III

ЧУТЬ СВЕТ

На Фаубург Сен-Марсе

Лёг туман утром сегодня,

Густой, тяжёлый, осенний туман,

С белой ночью сравнимый.

Бредя сквозь белую ночь,

Я видел, проходит мимо

Фигура, странная, женская,

С лунным светом сравнимая.

Была она, словно лунный свет,

Парящая, нежная, грациозная:

Стройных таких рук и ног

Во Франции я никогда не видел.

Может быть, это сама Луна,

Что из-за Эндимиона, прекрасного

Сегодня так задержалась

И в Латинский квартал припозднилась?

По дороге домой думал о том я,

Почему, увидев меня, убежала?

Возможно, держала Богиня меня

За Феба, солнечного возницу?

(ОЛИМПИИ)

Моя добрая, любимая женщина,

Моя добросердечная любимая,

Держит готовым утренний завтрак:

Коричневый кофе, белые сливки.

И она наливает его сама,

Шутя, ласкаясь, улыбаясь любезно...

И во всём христианском мире

С такой милой улыбкой никого не найдёшь.

А голос, как будто флейты звук,

Такой есть только у ангелов,

Или, если на этой земле,

У соловьёв только самых лучших.

Как руки её лилейно белы!

Как мечтательно волосы вьются,

Вкруг розового лица!

Её красота совершенна!

Только сегодня кажется мне -

Странно, но уже немного

Должна её талия быть,

Только капельку уже!

K "АНГЕЛИКЕ"

В то время, как других людей

Богатства я высматривал,

У чужих дверей любви

Я вверх и вниз похаживал,

Другие люди, может быть,

Туда-сюда гоняясь,

Сокровище в моём окне

Подглядеть пытались.

Так по-людски! Ведь Бог и небо

Нам всем защита на пути;

И помогает Бог и небо

Нам всем сокровища найти.

Париж

***

С девчонкой глупой, думал я,

Начинать нельзя ничего;

Но с умными, что окружали меня,

Пришлось мне хуже всего.

Умные были слишком умны,

Их вопросы терпенья лишали,

Но мои вопросы, что были важны,

Без ответа, смеясь, оставляли.

***

Что значат розы жёлтого цвета?

Любовь, с гневом воюя, страдает,

Гнев, что любовь убивает,

Любить и злиться при этом.

К КАМПЕ

Певчая птица теперь мертва,

Тебе её не разбудить!

Ты можешь спокойно перо золотое

У себя в заду схоронить.

ГЕНРИХУ КИНЦЕЛЬ

Ты рвёшься прочь от шей загорелых,

Ты бежишь от галльских брюнеток здоровых,

Но за Альбионом, средь скал снежно-белых

Белокурые тебя ожидают оковы!

Прощай и помни: на той стороне

Тебя любят друзья в этой стране.

Париж, 29 января,2838 г.

НОВЫЕ СТИХИ

(1839)

К "КАТАРИНЕ"

(возможно, создано в 1832г.)

Всходит звезда в моёй ночи,

Её сладкий смех утешеньем звучит,

Мне, суля новые жизни дни -

Не обмани!

Словно море, луна вырастает,

Душа радостно, дико кверху взлетает.

В свете твоём - мои дни.

Не обмани!

ПСИХЕЯ

С маленькой лампой в руке

И в груди с пламенем страстным

Крадётся Психея туда,

Где покоится Бог прекрасный.

Она дрожит и краснеет,

Узрев красу его без одежды.

Бог любви нагой просыпается

И бежит, не оставив надежды.

Восемнадцать веков проклятия!

И почти умереть готова,

Психея постится, бичуя себя,

За то, что видела Амура нагого.

III

РЫЦАРЬ ОЛАФ

Стоят двое перед собором,

Оба одеты в красное:

Король был один из них,

Другой - королевский палач.

И сказал палачу король:

"По пенью попов, я заметил,

К концу подходит венчание,

Наготове держи свой топор".

Колокольный звон и звук органа,

И народ стремится из церкви:

В середине пёстрой процессии

Нарядные идут новобрачные.

Мертвенно бледна, боязливо, печально

Выглядит королевская дочь.

Господин Олаф смотрит весело, дерзко,

Ярко-красными улыбаясь губами.

И с улыбкою красного рта

Обращается к мрачному королю:

"Тесть мой, доброе утро,

Сегодня твоей будет моя голова.

Умру я сегодня. - О, оставь меня

Лишь до полуночи жить,

Чтоб отпраздновать мог я свою свадьбу

Банкетом и факельным танцем.

Оставь мне жизнь, оставь мне жизнь,

Пока не опустеют последние кубки,

Пока не станцуют последний танец,

Оставь меня до полуночи жить!"

И говорит палачу король:

"Пусть наш зять ещё поживёт,

Продлит жалкую жизнь до полуночи,

Наготове держи свой топор".

Олаф на свадьбе своей восседает,

Он последний бокал выпивает,

И, уткнувшись в его плечо,

Плачет женщина горячо.

Палач стоит перед дверью.

Начинается танец в спешке буйной,

Танцует Олаф с женою юной.

Освещает факелов глянец

Последний их танец.

Палач стоит перед дверью.

Скрипки играют весело, звонко,

Флейты стонут печально и робко.

Увидит тот, кто кинет взгляд,

Как их души дрожат.

Палач стоит перед дверью.

В грохочущем зале танцуют в круге,

Господин Олаф шепчет супруге:

Моя душа любовью к тебе полна,

А могила так холодна.

Палач стоит перед дверью.

Господин Олаф, полночь уже,

Жизнь твоя истекла!

Потому что тебе королевская дочь,

Как мужу, себя отдала.

Молитву смертную бормочут монахи,

И в красной одежде стоит

Уже перед чёрной плахой палач,

Его острый топор блестит.

Господин Олаф выходит во двор,

Мечи сверкают со всех сторон,

Улыбаются рыцаря красные губы,

Говорит, улыбаясь, он:

"Благословляю солнце я и луну,

Звёзды, что по небу блуждают,

Благословляю также я птичек,

Что в воздухе пролетают.

Благословляю я море и землю,

И цветы на зелёных лугах,

И нежность фиалок благословляю,

У жены их вижу в глазах.

Вы, фиалковые очи жены,

Из-за вас свою жизнь я теряю!

Бузину, под которой ты мне отдалась,

Я тоже благословляю.

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

(1839)

ВЕСНА

Волны блестят, убегают беспечно,

Любить весной так приятно!

У реки сидит пастушка овечья

И плетёт венок ароматный.

Распускается всё, восторг вызывая,

Любить так приятно весной!

Из глубины душу пастушка вздыхает:

Кому венок подарю я свой?

Всадник несется прочь, вдоль реки,

Приветствуя всё, что цветёт!

Пастушка смотрит из-под руки:

Перья шляпы летят вперёд!

Она, плача, бросает в реку скорей

Венок из цветов ароматных.

О любви, поцелуе поёт соловей,

Любить весной так приятно!

РУСАЛКИ

На берег укромный плеснулся прилив,

И тихо взошла луна;

На дюне белой, глаза закрыв,

Рыцарь - в оковах пёстрого сна.

В вуалях прозрачных выходят русалки

Из глубины морской,

Они приближаются к юноше мягко,

Не нарушив его покой.

Теребит, любопытства полна,

Одна из них перья берета,

Другая перевязь потрогать должна,

Не понимая, что это.

Смеётся третья, глаза сияют,

Из ножен меч достаёт:

Рыцаря меч его отражает,

Что радость русалке даёт.

Четвёртая приплясывать начала

И шепчет, восторга не пряча:

"Если б я твоёй милой была,

Человек, с кровью горячей!"

Поцелуями пятая руки покрыла

Со страстью нежно глубокой.

Шестая, колеблясь, всё же решила

Поцеловать губы и щёки.

Рыцарь умён, веки спрятать должны

Взгляд очей его ясных:

Принимает спокойно в свете луны

Поцелуи русалок прекрасных.

III

ЛЮБОВЬ

(Предисловие к новому изданию "Книги песен")

Это - старый сказочный лес,

Ароматный липовый цвет!

Зачаровал совершенно меня

Волшебный лунный свет.

Я продолжил путь, и пока я шёл,

Высоко зазвенело вдруг:

Соловей, наверху о любви запел,

О блаженстве любовных мук.

Он поёт о любви и любовной боли,

О смехе, слезах, в вышине:

Так печально ликует, так сладко рыдает,

Будит старые слёзы во мне.

Я продолжил путь и увидел вдруг:

В лесу, на поляне стоял

Замок, невероятно огромный,

Фронтоны он в небо вздымал.

Окна закрыты, и вокруг

Молчанье камней немых;

Кажется, только тихая смерть

Гнездится в стенах глухих.

Пред воротами замка сфинкс лежал,

Сладострастье и ужас, являя:

Тело и лапы, как у льва,

Ликом - женщина молодая.

Прекрасная женщина! Взгляд побелевший

О дикой жажде вещал,

Губы немые слегка шевелились,

Довольство тихое рот выражал.

Пел так сладко лесной соловей,

Я противиться был не в силах...

И тут это всё произошло,

Когда целовал я лик милый.

Мрамор статуи вдруг потеплел,

Камень стонал, как живой,

Поцелуи пила она, жарко пылая,

Томимая жаждой большой.

Она испила меня до потери дыханья,

И сладострастьем пылая,

Обвила она моё бедное тело,

Лапами льва терзая.

Прекрасная мука, блаженная боль,

Боль и восторг необъятный!

В то время как рот мой осчастливлен,

Лапы ранят невероятно.

Пел соловей: "О, прекрасный Сфинкс!

О, любовь! Я не могу понять,

Блаженство высшее с мукой смертной,

Как тебе удалось смешать?

О, прекрасный Сфинкс, скорее дай

Мне на эту загадку ответ!"

"Я ищу ответ на этот вопрос

Уже многие тысячи лет.

ИЗ СОБРАНИЯ "СТИХОТВОРЕНИЯ"

(1839)

В ГОДУ 1829

(Страстное стремление к чужим краям, Бремен 1831)

Что б удобно мне кровью истечь,

Благородное дайте, широкое поле,

Не оставьте меня задыхаться здесь,

В этом мелочном мире, в тёмной неволе.

Своему кротовьему счастью рады,

Едят и пьют они с аппетитом.

Великодушие их так велико,

Как дырка, в бедной одежде забытой.

Сигары в пасти презренной носят

И руки в карманах тоже.

Пищеварения сила так хороша,

Всех тех, кто переварить её может.

Торгуют специями они,

Но пряности заглушить не могут

Запах гнилой, рыбьей души -

Все специи мира здесь не помогут.

Ах, если б я здесь увидел порок,

Преступленье, что душу рвёт,

Но добродетели сытой лишь вижу я стыд

И морали тонкой расчёт.

Облака, с собой возьмите меня!

На север, на юг, - всё равно!

Только прочь, скорее отсюда прочь,

Рога мне трубят давно!

Возьмите! Не слышат они меня.

Облака наверху так умны,

Боязливо они ускоряют свой лёт

Прочь от города и от страны.

В ГОДУ 1839

(Ностальгия. Париж 1839)

Германия! Далёкая любовь,

Почти в слезах тебя я вспоминаю.

Весёлой Франции гостеприимный кров,

Как бремя нудное воспринимаю.

И хоть в Париже услаждают слух

Колокольцы глупости и веры,

Рассудок мой и холоден, и сух

К французским звукам, сладостным без меры.

Мужчины вежливы. На их привет

Слегка угрюмо головой киваю.

Отчизны грубость уже много лет,

Как наслажденье счастьем, вспоминаю.

Как крылья мельницы, мелькают здесь

И улыбаются роскошные девицы...

Готов им бабу-немку предпочесть,

Она молчит, когда в постель ложится.

В одном кругу все крутится опять

Стремительного бешеного сна:

И мило в этом тупике стоять

Теперь моя душа осуждена.

Мне слышится, как весело трубят

Рога дозора, что поёт в ночи.

И песня эта много лет подряд

В ушах, как пенье соловья звучит.

Поэту дома было хорошо

В дубовой роще песни сочинять,

Фиалки аромат и лунный свет

В родные рифмы звонко заплетать.

КАНОССА

(Написана в 1821 г. в Берлине)

см. здесь в разделе 1821-1824. Стр.78, стр.292

АЛИ БЕЙ

Али Бей, борец за веру,

Счастлив в девичьих руках:

Земным раем полной мерой

Наградил его Аллах.

Стан свой стройный наклоняют

Девы, краше гурий рая:

Бороду одна свивает,

Гладит лоб ему другая.

По лютне третья ударяет,

Смеясь, танцует и поёт,

Целует, пламя зажигает

В груди. - Блаженство там живёт.

Но затрубили трубы внезапно,

За стеной мечи зазвенели,

Сабельный звон, ружейные залпы,

Франки в бою совсем осмелели.

Оказался мгновенно герой на коне:

Меч, смертью грозя, взлетает,

Он в битву мчится, как будто во сне,

О девичьих руках мечтает.

Сплеча головы франков рубит он,

Они дюжинами слетают,

Но улыбается он, будто влюблён,

Мягко и нежно, словно мечтает.

БЕРТРАН ДЕ БОРН

Благородная гордость в движеньях сквозит,

И думами лоб осенён.

Все сердца легко победит

Трубадур Бертран де Борн.

Приручили сладкие звуки дерзко

Львицу Плантагенетов.

Дочь и сына два королевских

В его сети попались при этом.

И их отца он обворожил!

У короля вызвал слёзы он:

Так королевский гнев потушил

Трубадур Бертран де Борн.

НЕСЧАСТЛИВАЯ ЗВЕЗДА

Звезда сияла, весельем полна,

Но с неба вниз упала она.

Что есть любовь? - вопрошаешь серьёзно.

Дитя, - то звезда в куче навозной.

Как собака паршивая издыхает,

Лежит, и мусор её покрывает.

Петух кричит, и свинья сердита,

Уличной грязью грудь покрыта.

Однако, сейчас я попала в сад,

Где цветы, меня, ожидая, стоят.

Я умру, как жила смертью чистой,

Цветы скроют меня в могиле душистой!

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

(1842)

ГЕРМАНИЯ

(Написано летом 1840г.)

Германия - ещё малый ребёнок,

Его кормилица - солнце яркое;

Не молоком она кормит его,

Пища страны - пламя жаркое.

С этой пищей быстро растут,

В жилах кровь закипает рано:

Остерегитесь, дети соседей,

Задирать молодого буяна.

Великанчик сей, неуклюжий,

Дубы из земли вырывает,

Он легко ваши спины ранит

И вам головы разбивает.

Зигфриду равен он благородному,

О котором народ саги слагает,

И меч его, огнём закалённый,

Наковальню надвое разрубает!

Да, ты будешь когда-нибудь, словно Зигфрид,

И убьёшь ненавистных драконов:

"Ура!" - радостно к небу взовьётся,

Засмеётся няня твоя восхищённо!

Ты убьёшь врагов и овладеешь

Императоров кладом достойно.

Ура! И на твоей голове

Заблестит золотая корона!

ПРЕИСПОДНЯЯ

(Написано весной 1840г.)

(1841)

Остался бы я холостяком! -

Тысячу раз вздыхает Плутон;

В моём прежнем аду - замечает он, -

Когда там не было женщин,

Был с адом я незнаком.

Холостяком остался б я лучше! -

С тех пор, как я с Прозерпиной милой,

Каждый день желаю сойти в могилу!

Когда бранится она, я слышу едва

Цербера лай могучий.

Тщетны усилия к миру, похоже:

Где тени бродят, словно во сне,

Нет несчастного, равного мне;

Сизифу завидую от души

И знатным Данаидам тоже.

На золотом стуле в царстве теней,

К Плутону прислонясь головою своей,

Сидит Прозерпина,

С мрачною миной

И про себя она стонет:

Я жажду роз, соловьиного пения,

От поцелуев солнца хочу наслаждения;

А здесь, внизу, только бледные

Мертвецы и лемуры вредные:

Моя юная жизнь в горе потонет!

Скована я супружеским игом,

В крысиной дыре, заколдованной, дикой,

И привидения ночи

В окна смотреть охочи,

Жутко Стикс журчит и ворчит!

Пригласила Харона я на обед,

Он лыс, на ногах икр нет;

А также судей умерших,

С гримасами лиц скучнейших, -

Закиснуть здесь мне предстоит!

В то время, как беды ужасные,

У Плутона возникли в аду,

Громко плачет Гера прекрасная

У всей земли на виду.

Богиня мчится, страдая,

Она чепчик бросает на землю,

Долго и жалобно причитает,

Ничьим уговорам не внемля.

"Омолодилась Земля?

Весна появиться готова?

Зеленеют холмы и поля,

И выпрыгивают ледяные коровы

Из зеркальной воды голубой.

Безоблачно Зевс смеётся,

И Зефиры летят над землёй,

Побег каждый наружу рвётся,

Песни в роще опять просыпаются,

Но нимфа горная мне клянётся:

Цветы все назад возвращаются,

Но дочь твоя не вернётся.

Ах, как долго странствую я

Чрез луга и поля земные!

Титан, ты, жарко горя,

Расплавил следы дорогие!

И никто мне не объявил,

Где облик любимый найти:

День, что всё находил,

Не нашёл никого по пути.

Зевс, ты её у меня забрал?

Иль её красотой пленённый,

Царь Аида её украл,

И теперь она в царстве Плутона?

Кто по глади тех мрачных волн,

Как курьер меня повезёт?

Ведь тот, кто толкает чёлн,

Только тени умерших берёт.

Закрывает глаза он умершим,

На равнинах тела оставляя...

Долго Стикс тёк во тьме кромешной,

Любимый лик, от меня скрывая.

Внизу тысячи душ бредут,

И никто не приходит назад:

Их слезам нет свидетелей тут,

Только матери скорбный взгляд".

Гера, тёща моя дорогая!

Просьбы оставь и моленья!

Твои желанья я себе представляю,

И прими мои сожаленья!

Утешься, ведь поделить не поздно

На двоих твою милую дочь:

На шесть месяцев в мир подзвёздный

Я её отпустить не прочь.

Она поможет солнечным летом

В проведении сельских работ,

В соломенной шляпе при этом

Радость цветам принесёт.

Обожать она будет время,

Когда небо зарю одевает,

И на свирели, гордясь перед всеми,

Сельский болван играет.

На празднике сжатых снопов

Станет с селянками веселиться.

Средь гусей, баранов, волов

Она покажется львицей.

Сладкий покой! Отдышаться могу

Я, тем временем, в преисподней,

Выпить пунша с Летой на берегу,

О супруге забыть на сегодня.

III

ВСТРЕЧА

ВОДЯНЫЕ

(Написано осенью 1841г.)

Под липами музыка громко звенит,

Танцуют с парнями девчонки,

Но пару одну не знает никто:

Глядятся они благородно и тонко.

То вверх, то вниз порхают они,

В манере чужой пляшут лихо,

Они, головой качая, смеются,

И девушка шепчет тихо.

"Мой рыцарь прекрасный, на Вашей шляпе

Морская лилия воткнута прямо:

Она растёт глубоко на дне морском,-

Произошли Вы не от Адама.

Вы - водяной, и, видно, хотите

Утащить красотку на дно.

Я узнала Вас с первого взгляда

По рыбьим зубам всё равно".

То вверх, то вниз порхают они,

В манере чужой пляшут лихо,

Они, головой качая, смеются,

И кавалер шепчет тихо:

"Моя милая девушка, почему

Твои руки так холодны?

Скажи, почему так влажен подол,

На белом платье капли видны?

Я тоже узнал Вас с первого взгляда,

Когда Вы присели насмешливо.

Не дитя человека Вы и не признать

Мою тётю-русалку невежливо".

Скрипки умолкли, кончился танец,

Разойтись они были рады.

Оба слишком знали они хорошо,

Что искать таких встреч не надо.

НОВЫЕ НЕМЕЦКИЕ ПЕСНИ (1842г.)

(Чёрно-золото-красные стихи)

ПРИ ПРИБЫТИИ НОЧНОГО СТОРОЖА

В ПАРИЖ

Сторож ночной, ты прибыл расстроен

На быстрых ногах в полуночный час.

Как идут дела? Мои все спокойны?

И свободна наша Отчизна сейчас?

Превосходны дела, Всюду тихое счастье,

В доме убогом мораль процветает.

Надёжно Германия на мирной дороге

Внутри и снаружи себя проявляет.

Франция всем напоказ процветает,

Там свобода двигает жизнью извне.

Но у немца в душе она произрастает

И живёт в его сердце, но не в стране.

Кёльнский собор завершён уже,

Гогенцолернам мы обязаны этим,

Виттельсбах стекло дал для витражей,

И Габсбург пожертвованьем ответил.

Конституция - это свободы закон,

Обещанный нам королевским словом,

Как сокровище Нибелунгов в Рейн погружён

И не скоро к нам выплывет снова.

Свободный Рейн! Не похитить тебя!

Голландцы ступни тебе вяжут крепко,

И очень нежно тебя любя,

Швейцарцы держат голову цепко.

И флот подарить хочет нам Бог,

Чтоб каждый с патриотической силой

Грести на немецких галерах мог,

Что заключение в крепость нам заменило.

Рвутся почки, и запах весны!

Мы дышим свободой на вольной природе.

А так как издательства запрещены,

Цензуре нечего делать вроде.

ПРЕДПИСАНИЕ

Немецкая свобода, ты не должна

Чрез пни и коряги бежать босиком

И ранить ноги колючим песком.

До колена обувь тебе нужна.

На голове ты должна носить

Мохнатую шапку из тёплого меха:

В зимние дни она - не помеха,

Уши твои должна защитить.

Ты пищу такую получишь сейчас

В качестве будущего прогресса,

Но не дай заманить тебя на эксцессы

Никакому сатиру в недобрый час.

Будь не только день ото дня смелей,

Но не сиди с почтением в стороне

Пред самым высшим начальством в стране,

Пред бургомистрами не робей!

III

РЕБЁНОК

Боже, счастье даришь ты вместе со сном,

Как это случилось, не знаешь:

Получая ребёнка, ты с трудом

Деву-Германию замечаешь.

Отрывается тот паренёк

От пуповины твоей.

Прекрасный будет стрелок,

Бога Амура страшней.

Попадает он в орла, что летел

В небе высоком так гордо,

И двухголового лучшей из стрел

Он настигает твёрдо.

Но как бледный язычник тот,

Как Бог любви Купидон,

Не должен как санкюлот

Без брюк появляться он.

При погоде в нашей стране,

По полицейско-моральным приказам,

Стар и млад по зиме и весне

Быть прилично одетым обязан.

ТЕНДЕНЦИЯ

Пой и славь, поэт немецкий

Вольность, и пусть песнь твоя

Наши души оживляет,

К подвигу нас призывает,

Марсельезой звучит дерзко.

Не воркуй, как птенчик малый,

Что для Лотхен лишь пылает.

Ударь в колокол свободы

И скажи перед народом

Речь меча и речь кинжала.

Для идиллической души

Больше не служи ты флейтой!

Будь Отечества трубою,

Будь оружьем, будь борьбою,

Дуй в рога, греми, круши!

Дуй, греми ты ежедневно,

До последнего усилья!

И поэзии движенье

Только в этом направлении

Удержи душою гневной!

(ПРОТИВ ТЕНДЕНЦИИ ПОЭТОВ)

Гервег, ты - жаворонок настоящий,

Ты стремишься вверх, твоя песня звенит!

Для тебя сияет святой солнца свет,

Зима и вправду сошла на нет?

И Германия в цвету весеннем стоит?

Гервег, ты - жаворонок настоящий,

Ты так высоко в небо взлетаешь,

Ты потерял Землю из виду,

И лишь в твоих стихах, не сочти за обиду,

Живёт весна, что ты воспеваешь.

О, Гоффман, немецкий Брут!

Ты смел и отважнее всех!

Храбро вшей подпускаешь ты

Под мантии в княжеский мех.

И те чешутся с остервенением

И до смерти дочешутся вскоре.

Все тридцать шесть тиранов -

Исчезнет немецкое горе!

О, Гоффман, немецкий Брут,

Фаллерслебеном, прозванный!

С этими насекомыми

Освободишь ты Родину.

Поёшь ты так, как пел Тартайс,

Геройством воодушевляешь,

Но плохо время для себя

И публику ты выбираешь.

Охотно слушают тебя

И славят все сверх всякой нормы:

Иль благородной мысли взлёт,

Или твоё владенье формой.

Холоп охотно в кабаке

Свободы песнь твою поёт:

Пищеваренью помогает

И легче в глотку шнапс идёт.

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

(1842)

НЕЗНАКОМКА

Фею мою златокудрую

Встретить могу каждое утро.

И в Тюльири каждый день,

Там, где каштанов тень.

Каждый день она там гуляет

С двумя страшными, старыми дамами:

Это тётки? Или драконы,

Одетые в женские юбки?

Никто мне сказать не может,

Кто она? Я всех друзей опросил:

Совершенно напрасно!

Я почти заболел от страсти.

Запугивают всех усами

Эти страшные две дуэньи.

И собственным моим сердцем

Запуган ещё я суровей.

Не рискнул я ещё ни словечка

Мимоходом, вздохнув, прошептать.

И смею едва только взглядом

Свой пламень ей передать.

Сегодня впервые узнал я

Имя. Лаура зовётся она,

Как прекрасная провинциалка,

Что любил великий поэт.

Лаура зовётся она! А я

Так широко, как прежде Петрарка,

Прославил всюду её красоту

В канцонах, стансах, сонетах.

Зовётся Лаура! Как Петрарка,

Наслаждаться могу платонически

Благозвучием этого имени,

Никогда дальнейшего не достигнув.

ПЕРЕМЕНЫ

Кончено всё с брюнетками!

Я в этом году не впервые

Попался на светлые волосы

И на глаза голубые.

Блондинка, что я люблю,

Так кротка, мягка и нежна!

Дать ей в руки лилии стебель,

Святой бы казалась она.

Мечтательно-стройное тело,-

Души много, а плоть, словно тает.

Для любви, надежды и веры

Эта душа пылает.

Говорит: немецкий не понимает,

Но мне не верится, честно:

Неужели ты никогда не читала

Клопштока стихов небесных?

III

ПОРОЙ

"Твой мрачный взгляд с тайною страстью

Порою вижу я вновь;

Хорошо я знаю твоё несчастье:

Неуместная жизнь, ненужная любовь!

Не могу возвратить я былые дни,

Счастье твое и молодость вновь;

Невыносимы страданья твои:

Неуместная жизнь, ненужная любовь!"

КОРОЛЬ ХАРАЛЬД ХАЛЬФАГАР

Хальфагар-король

На дне морском пребывает:

С прелестной своей феей морской...

А годы проходят и тают.

Чарами заколдован и связан,

Не умирает он и не живёт,

И длится прекрасная эта погибель

Уже двести лет напролёт.

Голова короля лежит зачарованно

На коленях русалки милой:

Он с томлением смотрит в её глаза

И взгляд оторвать не в силах.

Золотые волосы посеребрились,

Прорвались вперёд скулы смело

Из жёлтого, призрачного лица,

Увяло, разрушено тело.

Порой из любовного сна его

Внезапно сильный гром вырывает:

Там наверху штормит дикий прилив,

Стеклянный замок он сотрясает.

Порою, он слышит в голосе ветра

Клича норманнов звучание,

Поднимает он руки радостно вверх,

Но они падают вниз всё печально.

Порою, слышит он, как поют

Моряки, проплывая над ним,

И короля Харальда Хальфарда

Славят пеньем своим.

Поэтому стонет и плачет король,

Страдает он в сердце своём;

Но быстро склоняется фея к нему

И целует смеющимся ртом.

СТИХОТВОРЕНИЯ

(1843)

ПУТЕШЕСТВИЕ ЖИЗНИ

Смех и песни. Блестит и сверкает

Солнца свет. Бриз волны качает.

С друзьями в весёлом сидел я челне,

И лёгкое чувство пылало во мне.

Но вдруг разлетелся в осколки наш чёлн,

Исчезли друзья под натиском волн:

Плохим пловцам нет места в жизни;

Я же выкинут штормом на берег Отчизны.

И вот я на новый корабль взошёл

И новых товарищей также нашёл.

Чужие приливы качают и гонят,

И сердце вдали от Родины стонет.

И снова смех и песни звучат,

Ветер свистит, и реи трещат,

На небе последняя гаснет звезда,

На чужбине так тяжко сердцу всегда.

НОЧНЫЕ ДУМЫ

Я думаю о Германии ночью,

И сон ко мне приходить не хочет:

Не могу я больше закрыть глаза,

Обжигая, бежит за слезою слеза.

Годы идут, убегая упрямо,

Двенадцать лет я не видел маму;

Двенадцать лет из года в год

Моя любовь и тоска растёт.

Тоска растёт день ото дня,

Дама старая околдовала меня:

Постоянно не думать о ней я не мог,

О старой даме, сохрани её Бог!

Она любовью ко мне полна,

Но в письмах, которые пишет она,

Вижу дрожание её рук

И слышу горестный сердца стук.

Мама всегда в сознанье моём,

Двенадцать лет, ночью и днём.

Двенадцать долгих лет протекли,

Как я от сердца её вдали.

Германия в одном постоянна и вечна:

Ядро здоровое в ней, конечно:

Дубы и липы в красе своей

Я всегда обнаружу при ней.

Не желал бы так сильно в Германию я,

Если б не жила там мама моя.

Судьба Отчизны меня не тревожит,

Но скончаться старая женщина может.

С той поры, как я покинул Отчизну,

По многим, любимым, мной справили тризну,

И когда их всех подсчитывал я,

Истекала кровью душа моя.

И с этим счётом, очень печальным,

Муки мои росли непрестанно:

Казалось, они по груди катили

Но Богу хвала! Они мягкими были!

Богу хвала! В окне у меня

Ясный свет французского дня.

Моя женщина входит, как утро, прекрасная

И немецкие гонит заботы ужасные.

III

ТАМБУРМАЖОР

Вот он, старый тамбурмажор,

Как он теперь опустился!

При императоре был он весел и бодр,

Довольством и счастьем светился.

Он взмахивал своим жезлом большим,

Серебрились его позументы,

Смеялось лицо, и видом своим

Он соперничал с солнечным светом.

И, когда в деревни и города

Вступал полк барабанный громко,

Бились в такт барабанам тогда

Сердца женщин и каждой девчонки!

Победы он одерживал дерзко

Над красавицами страны,

И от горьких слёз женщин немецких

Усы его были влажны.

Завоевателем шёл сквозь страны вперёд,

Страдать приходилось нам:

Побеждал император всех господ,

Тамбурмажор - покорял, всех дам.

Терпеливо сносили мы поношенье,

Подобно немецким дубам,

Пока, наконец, освобожденье

Не предоставили нам.

Как бы в последние жизни мгновенья,

Мы вверх рога поднимали:

От французов, добившись освобожденья.

Мы песни Кёрнера распевали.

Кошмарные вирши! Они позором

У тирана звенели в ушах!

Императора с тамбурмажором

Выгнал отсюда страх.

За грехи заслужили они наказанье,

Их плохой конец ожидал:

Наполеон-император всем в назиданье

В руки британцев попал.

На острове Елены Святой

Они решили его сгноить.

Но рак желудка грозной рукой

Его страданий обрезал нить.

Бороться с голодом тяжело,

Тамбурмажор всё потерял,

Славное время его прошло.

Слугой в нашем отеле он стал.

Он топит печи, кастрюли драит,

Седая дрожит его голова,

Когда по лестнице он поднимает

Воду или дрова.

Когда Фриц приходит, не может он

В удовольствии себе отказать:

Старика, что трясётся и так смешон,

Злыми шутками истерзать.

О, Фриц, от шуточек откажись!

Нельзя сыновьям Германии

Людей таких, с кем сводит жизнь,

Подряд подвергать осмеянию

К людям таким, кажется мне,

Должен ты отнестись с пиететом:

Старик, по немецкой прошедший стране,

Мог отцам твоим быть при этом.

***

Сова учила юриспруденцию,

Все правовые вопросы.

Она спросила, явившись во Францию:

Расположена где Каносса?

Вороны старые, вялые,

У которых обвисли крылья,

Говорили: Каносса старая

Погибла давно от бессилья.

Мы хотели бы новую строить,

Но не хватает нам лучших вещей:

Мраморных плит и блоков,

И коронованных также гостей.

СТАРАЯ РОЗА

Она, как розовый бутон,

Цвела для сердца моего.

И расцвела, как чудный сон,

Был цвет её милей всего.

Прекрасна роза так была,

Что я хотел её сорвать,

Но она ясно поняла,

Каким шипом меня достать.

Теперь она увядает,

С ветром, дождём ведёт речи,

Милым Генрихом называет,

Охотно идёт навстречу.

Генрих -назад, Генрих, - вперёд,

Звенят звуки сладко и кротко,

Теперь, если колючка растёт,

То лишь для красы подбородка.

Слишком твёрдые, эти колючки

Подбородок её украшают.

Дитя, в монастырь иди лучше,

Иль побриться тебе не мешает.

ИЗ СБОРНИКА "СТИХИ ВРЕМЕНИ"

ГЕОРГ ГЕРВЕГ

Страна упивается прошлым допьяна,

Над столами бокалы стучат,

И веришь ты любому болвану,

У кого чёрно-золото-красные перья торчат.

Но приятное лишь пройдёт опьяненье,

Будешь, мой друг, озадачен вполне:

Похмельный народ опять без сомненья

Поплывёт прекрасно по пьяной волне.

Здесь - вольная грубость холопьей своры,

Гнилые яблоки, а не цветы.

Стоят жандармы с двух сторон сурово;

Добрался всё ж до границы ты.

Оставайся там, где стоишь.

Через границу назад я б не спешил...

Как на зебры-столбы ты поглядишь,

Так стон запросится из души.

"Араниец, как быстро в песке твоём

Исчезают навек прекрасные дни.

Пред Филиппом я стоял королём

И свитой, грандами, - звались они.

Он с одобрением мне кивнул,

Когда я играл маркиза Позу!

Я в стихах с восхищением его помянул,

Но ему не понравилась моя проза.

ВЫРОЖДЕНИЕ

Природа, что, становится хуже,

Воспринимая человека ошибки?

Мне кажется, даже растения, звери

Лгут просто, с милой улыбкой.

В непорочность лилий теперь я не верю,

Их домогаются пёстрые фаты.

Для бабочки, что, порхая, целует,

Потеря невинности становится фактом.

Скромность фиалки стоит немного:

Ароматом кокетливым обвивает,

И, хотя не говорит об этом,

Но сама лишь о славе мечтает.

Я сомневаюсь, что она чувствует

Соловья поющего, милую птичку.

Он рыдает, утрирует, трели пускает,

Как мне кажется, по привычке.

Исчезает правда с Земли навечно,

Верность давно ушла за черту.

Собаки ещё виляют хвостами,

От их верности ложью несёт за версту.

АДАМ ПЕРВЫЙ

С мечом огненным Ты посылаешь

Небесных жандармов ко мне

И выгоняешь меня из рая,

Без права жить в райской стране.

С женой моей убираюсь я прочь

К странам Земли немилым;

Но то, что плод знания я надкусил,

Даже Ты изменить не в силах.

Знаю теперь абсолютно точно,

Как Ты мал и ничтожен:

И хоть посылаешь Ты смерть и гром,

Я этим не уничтожен.

О, Боже! Как ничтожен Ты был

На совещании этом!

Я называю великолепным

Мир с потоками света!

Об этих цветущих кущах небесных

Нет у меня сожаленья!

Не может быть настоящим рай,

Где запрещённые есть деревья.

На свободу хочу я право иметь,

Ограничения насмешкой считаю:

Они царство небесное для меня

В тюрьму и ад превращают.

НОВЫЙ ИЗРАИЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ

В ГАМБУРГЕ

Госпиталь для бедных старых евреев,

Для детей человеческих, трижды сражённых:

Бедностью, болями в теле, еврейством,

Тремя недостатками, поражённых!

Из трёх - хуже всего последнее,

Проклятье, от рода неотделимое:

Из долин Нила принесённая вера,

Зло совершенно неизлечимое.

Страданье глубокое! Тут не помогут

Инструменты хирурга, душ или баня,

А также другие лечебные средства,

Что могут больных излечить страданье.

Утолит ли время, всесильный Бог,

Тёмную боль, что наследует каждый

Сын от отца? Будет ли внук

Здоровым, умным, счастливым однажды?

Я это не знаю! Но очень хотелось

Мудрое сердце нам восхвалить:

Оно может смягчить, что смягчаться способно,

И бальзамом времени раны лечить.

Дорогой человек! Он построил приют

Для тех, кого можно врачебным искусством

(Или же смертью) от мук излечить,

Обо всём позаботился с добрым чувством.

Человек поступка! Он сделал, что мог:

Дал за добрый труд хорошую плату.

Отдохнуть от трудов на закате жизни

Он может позволить себе, вероятно.

Он щедрой рукой жертвовал много.

Были слёзы в глазах, не сушил он их.

Бесценные слёзы! Он оплакивал ими

Болезнь великую братьев своих.

ПОДМЕНЫШ

Ребёнок с тыквенной головой,

Со светлыми усами и седой косой,

С паучьими, и сильными руками,

С большим животом и короткими кишками,

Подменыш, которого один капрал

Вместо младенца, что он украл,

Подложил в колыбель нашу тайно,

Ублюдка, которого, быть может, случайно

Содомиец грешный и старый нахал

Со своей любимой левреткой зачал.

Чудовищу имя не надо давать,

Таких лучше топить или сразу сжигать.

ХВАЛЕБНЫЕ ПЕСНИ О КОРОЛЕ ЛЮДВИГЕ

Вот король, Людвиг Баварский,

Немного таких на земле;

Королевскую кровь чтит народ Баварии

В своём истинном короле.

Он искусство любит и женщин прекрасных,

В галерее висят их портреты.

Как евнух искусства он ходит гулять

В сераль разрисованный этот.

В Регенсбурге, в месте одном,

Из мрамора плаха поставлена:

И надпись, для каждой из голов

Им самолично составлена.

Герои Валгаллы - шедевр настоящий.

Знамениты заслугами и делами,

От тевтонов до живодёров Ганновера,

Расположены там рядами.

Но упрямца Лютера там не хватает,

И мазня его не радует та:

Как часто в собрании живой природы

Среди рыб не хватает кита.

Господин Людвиг - великий поэт,

Аполлона пением мучает жутко:

Тот на коленях молит его:

О, молчи! Я взбешусь ни на шутку!

Господин Людвиг - смелый герой,

Как Отто, его сыночек.

Того при Афинах понос пробрал,

И там осквернил он трончик.

Канонизирован будет Людвиг

После смерти Святым Отцом.

Гармонирует слава с лицом таким,

Как манжеты с нашим котом.

Как только обезьяны и кенгуру

Обратят к христианству взгляд,

То, как заступника перед небом,

Людвига Святого почтят.

Король, Людвиг Баварский,

Себе говорил, стеная:

Лето уходит, близко зима,

Желтея, листва облетает.

Корнелиус с Шеллингом любят

Путешествовать снова и снова,

Когда у одного гаснет рассудок,

И фантазия у другого.

Но не только два эти перла

Из моей короны украдены;

Золотого человека похитили,

Гимнастики мастера, Массмана.

Это меня согнуло, сломило,

Душой я весь изнемог,

Не хватает того, кто на самый высокий

Столб лихо забраться мог.

Не увижу я его плоского носа

И ног, запятым подобных:

Как деревья- карлики скрылся в траве

Пуделем свежим, светлым, свободным.

Только старонемецкий он понимал,

Цойниша и Якоба Гримма.

Но латынь и греческий, чужие слова

Для него оставались чужими.

Патриота душу, он имел,

Пил кофе из желудей,

Но французский жрал лимбургский сыр,

Хоть терзает тот вонью своей.

О, зять! Отдай Массмана мне,

Среди лиц других, не скрою это,

Такое же важное он лицо,

Как поэт я среди поэтов.

О, зять! Оставь при себе

Корнелиуса с Шеллингом тоже,

(Что Рюккерт твой, - понимаешь ты сам),

Но верни мне Массмана всё же!

О, зять! Довольствуйся тем,

Что меня сегодня так омрачил:

Сейчас в Германии я лишь второй,

А раньше всегда первым был.

III

В Мюнхене, в капелле дворца,

Мадонна прекрасная есть,

Она держит в руках своего Исусика,

Радость земли и небес.

Когда король, Людвиг Баварский

Этот образ святой увидал,

Он кротко склонил колени

И сладко пролепетал

"Мария, царица небесная,

Владычица ты без изъяна!

Из святых состоит твоя челядь,

Тебе ангелы служат рьяно.

Пажи крылатые ждут тебя

И в волос золотое сияние

Ленты вплетают они и цветы

И носят шлейф твоего одеяния.

Мария, лилия без недостатков,

Звезда утренняя небес,

Ты много явила благочестивых,

Невероятных чудес!

Позволь, источнику твоей благодати,

Пролить на меня хоть немного,

Дай мне своей милости знак,

Ты, родившая Бога!"

Матерь Божия тут оживляется,

Заметно шевелится ротик её,

Головой качает нетерпеливо

И ребёнку молвит слово своё:

"Счастье, что ты на моей руке,

Что не в чреве тебя несу я,

И что теперь недосмотра бояться

Мне не приходится всуе.

Если б, когда я была беременной,

Узрела б дурня такого ужасного,

То вместо Бога, я б родила

Чудовище безобразное"

ИЗ СБОРНИКА "ВПЕРЁД!"

(1844)

ИМПЕРАТОР КИТАЯ

Мой отец был недотёпа сухой,

Тихоня, трезвый, безликий.

Но когда я шнапс попиваю свой,

Я - император великий.

Это - волшебный напиток! И я

Всей душою то понимаю:

Как выпьет шнапса глотка моя,

Всё расцветает в Китае.

Великое царство, что зовётся срединным,

Как будто сад расцветает:

И сам я почти что мужчина,

И жена дитя ожидает.

Изобилию не видно конца,

Больные теперь здоровы,

И мысли Конфуция-мудреца

Ясными стали снова.

В пирожные с миндалём

Солдатский хлеб превратился при этом,

И бродят люмпены в царстве моём

В бархат и шёлк разодеты.

Мандаринов увечные головы

Молодую мощь обретают,

И с этими силами новыми

Косами быстро мотают.

Большая пагода - символ идеи

Христианства, готова совсем:

Последние крестятся там иудеи,

Дракона орден положен всем.

Исчезает дух революции,

Благородного призывают Манчу!

Мы не хотим Конституции

Мы желаем палку Канчу!

Эскулапа ученики

Запрещают, полны, коварства,

Пить. Но пить шнапс мне с руки

Для процветания любимого царства.

Ещё один шнапс, и еще один шнапс,

Вкуснее известной манны.

Счастлив народ, имеющий рапс,

Он ликует: Осанна! Осанна!

УМИРОТВОРЕНИЕ

Как Брут спал, спим мы точно так же.

Но вот проснулся он однажды,

Нож в Цезаря вонзил он рьяно,

Рим пожирал своих тиранов.

Но мы не римляне, мы курим табак,

Как каждый народ, имеем свой смак:

Никто не отнимет наше искусство,

Швабские клёцки варить очень вкусно.

Мы - германцы, нам тепло и уютно.

Здоровым сном мы спим беспробудно.

А если мы вдруг проснёмся однажды,

То не крови князя, воды будем жаждать.

Мы, как дерево наших дубов, верны,

И, как дерево, мы горды и сильны.

В стране нежных лип и верных дубов

Вряд ли стать кто-то Брутом готов.

И если бы Брут к нам вдруг пришёл,

Цезаря он бы с огнём не нашёл.

Напрасны были бы поиски эти,

Другие пряники он здесь бы заметил:

Есть у нас тридцать шесть господ,

И каждый звезду на груди несёт:

Звезда, защищая, на сердце лежит,

Нет нужды бояться мартовских ид.

Все отцами этих господ называют,

И Отчизной, те земли, где они пребывают,

Те земли, что отданы им по наследству...

Колбасу с капустой мы любим с детства.

Когда наш отец на прогулку идёт,

С пиететом шапки ломает народ.

Германия - благословенная детская ты,

И суровой римской нет простоты.

НОВЫЙ АЛЕКСАНДР

(1)

Король на острове Фуле живёт,

Пить шампанское он не стесняется.

И когда он шампанское пьёт,

Глаза у него разбегаются.

Сидят рыцари рядом с ним,

Здесь школа истории вся;

И языком тяжёлым своим

Лепечет Фуле король, не шутя:

"Когда Александр-герой

Завоевал с толпой малой весь мир,

То в честь победы такой

Задал себе он пир.

Говорят, он не знал пораженья,

Был, одержим, жаждой войн;

Но после победных сражений

До смерти допился он.

Но мужчина я крепкий очень,

Что, умён, рассудителен, знаю:

Я там начну, где он кончил,

И теперь я к питью приступаю.

В шуме я круг героев раздвину,

Мне удастся это позднее.

Так, шатаясь от кувшина к кувшину,

Целым миром я овладею".

(2)

ПЕРВЫЙ ПОХОД

Тут сидит с заплетающимся языком

Александр новый,

И план завоевания мира

Развивать дальше, готовый:

"Эльзас, Лотарингия, знаю я, мило

Со временем к нашим ногам упадут;

Жеребец всегда следует за кобылой,

За коровой телята идут.

Страна лучшая манит меня,

Шампань. Виноград там произрастает,

Что облегчает нам разум день ото дня

И нашу жизнь услаждает.

Свою военную мощь здесь испробую я,

Великий поход здесь начнётся:

Затрещат затычки; крови белой струя

Из старых бутылок польётся.

Тут доблесть моя молодая

До самых вспенится звёзд:

Я, за славой своей, поспешая,

На Париж двинусь в поход.

Там пред шлагбаумом остановлюсь,

Потому что платить не готов

Пошлину за замечательный груз,

За вина всех лучших сортов.

3 (это не из "Вперёд")

"Аристотель, мой мудрый наставник.

Кода-то попёнком был

Во французских колониях славных

И белые брыжи носил.

Он философом был впоследствии,

Экстремальным посредником стал,

И как печальное следствие,

В своей системе меня воспитал.

Превратился я в нечто среднее,

Гермафродит - ни мясо, ни рыба,

Что в крайностях нашего времени

Глупее выдумать не могли бы.

Я ни плохой, ни хороший,

Ни глупым, ни умным являюсь,

Если шёл вперёд вчера, всё же,

Сегодня назад возвращаюсь.

Мракобес, просвещённый при том.

Ни жеребец, ни кобыла!

Софоклом вместе с кнутом

Увлекаться могу очень мило.

Господин Иисус - моё убеждение,

Но Бахуса так же естественно

Беру я себе в утешение,

Две крайности эти божественные".

ЦЕРКОВНЫЙ СОВЕТНИК ПРОМЕТЕЙ

Рыцарь Паулюс, благородный грабитель,

Твой лоб полон мрачною думой,

Гневом полна неба обитель,

На тебя Боги смотрят угрюмо.

Воровство или просто разбой

На Олимпе ты совершил,

И как бы Прометея судьбой,

Тебя Йовис Хершер не наградил.

Прометей всё же худшее совершил,

Свет украл он, огня благодать,

Он человечеству жизнь облегчил...

У Шеллинга ты утащил тетрадь.

Тьма Бога там расположена ,

И в отличие, скажем, от света

Её даже пощупать, возможно,

Египтяне давно знали это.

БЕДНЫЕ ТКАЧИ

(Песня ткачей (листовка, 1844)

Мрачно смотрят сухими глазами.

Ткут на станках и скрежещут зубами:

Германия старая, тебе саван мы ткём,

Проклятье тройное туда вплетём.

Мы ткём, мы ткём.

Проклятие Богу, его мы молили,

Когда замерзали и голодны были.

Но тщетны были все ожиданья,

Он нас дурачил в наших страданьях.

Мы ткём, ткём.

Проклятье королю этой страны,

Ему наши беды совсем не важны;

Последний грош он из нас вынимает

И нас, как диких собак, стреляет.

Мы ткём, мы ткём.

Проклятье отчизне фальшивой нашей,

Где стыд и позор пьём полной чашей,

Где вянут цветы, не расцветая,

А гниль и убийца червей ублажают.

Мы ткём, мы ткём.

Челнок летает, станок грохочет,

Прилежно ткём мы все дни и ночи.

Германия, старая и родная.

Тройное проклятье в твой саван вплетаем.

Мы ткём, мы ткём.

ДОКТРИНА

Бей в барабан, не боясь ничего,

Маркитантку целуй и не трусь!

В этом смысл науки всей

И корень глубоких чувств.

Буди людей от глубокого сна,

С юной силой стучать не забудь,

С барабаном шагай всегда впереди -

И в том всей науки суть.

Это - Гегеля философия,

И корень дум глубочайших.

Я это постиг, потому что умён

И искусный я барабанщик.

ПРОСВЕТЛЕНИЕ

Михель! Пелена с твоих глаз не упала?

Может быть, ты теперь замечаешь,

Что лучше убрать её от пасти сначала,

А как это сделать ты и не знаешь.

Когда тебе замена обещана:

Небесная радость, что чище нет

Там, наверху, где ангелы вещие

Готовят без мяса счастья обед?

Михель! Вера твоя слабее,

Или крепче, чем твой аппетит?

Ты кубок жизни сжимаешь сильнее,

И громкая песня в небо летит.

Михель! Никакой не боишься ты силы

И тешишь ты брюхо своё на земле.

Позднее ляжем мы в наши могилы,

И ты тихо всё переваришь во сне.

ПОДОЖДИТЕ

Потому что я так красиво сияю,

Вы верите, что я не могу громыхать!

Не заблуждайтесь, талантом я обладаю

Вам на голову гром вызывать.

Должны вы голос услышать мой,

День придёт, покажу вам кошмар:

Это будет удар громовой,

Настоящей бури словесный удар.

Расколются дубы на кусочки,

Затрещат у некоторых дворцы.

В день великого шторма, знаю я точно,

Рухнут церковных башен венцы!

ИЗ СБОРНИКА "СТИХИ ВРЕМЕНИ"

(1844)

ГЕНРИХ IV

Во дворе замка, в Каноссе

Стоял немецкий император Генрих,

Босой, в покаянной рубахе;

Ночь была холодна и дождлива.

Наверху свет луны заглянул в окно

И осветил две фигуры:

Над лысиной Григория померцал

На груди задержался Матильды.

Бледными Генрих губами

Покаянно бормочет молитвы,

Но тайно он в глубине души

Говорит, зубами скрипя:

"В моей далёкой немецкой земле

Высятся крепкие горы,

И в руднике, тихом, горном

Растёт железо для топора боевого.

В моей далёкой немецкой земле

Дубовые леса возвышаются:

Растёт там ствол высочайшего дуба

Для рукоятки топора боевого.

Моя Германия, любимая, верная,

Родишь ты на свет героя,

Что вереницу моих мучений

Обрушит вниз боевым топором".

ПЕРЕВЁРНУТЫЙ МИР

Это - мир перевёрнутый,

На головах все гуляют;

И дюжинами охотников

Вальдшнепы убивают.

Телята повара жарят,

На людях клячи ездить готовы

За свободу науки и просвещенья

Католические ратуют совы.

Хериг станет вдруг санкюлотом,

Беттина нам правду скажет,

И Софокла кот в сапогах

Нам на сцену притащит.

Для славных немецких героев

Возведёт Пантеон обезьяна;

Немецкие газеты нам сообщат,

Что Массман постригся недавно.

Нет в германских медведях веры,

Все атеистами станут упорными.

А французские попугаи

Станут вдруг христианами добрыми.

И "Укератский Вестник"

Вдруг расцветёт своими страницами:

Злые эпитафии на живущих

Будут написаны мёртвыми лицами.

Вы, братья, не заставляйте

Нас против течения плыть вперёд!

Дайте взойти на тамплиеров гору

И крикнуть: Король, да живёт!

НОЧНОМУ СТОРОЖУ

(при позднем удобном случае

в январе 1844)

Твоё сердце и стиль хуже стать неспособны,

И в любую игру ты играешь охотно;

Мой друг, не будет ошибки позорной,

Коль советником тебя назову я надворным.

Они поднимают крик в изумлении

От твоего нежданного назначения:

От берега Сены до Эльбы самой

Много дней слышу я этот вой.

Ноги прогресса быстро менялись,

И тут же в движенье назад превращались.

Скажи, ты и впрямь на швабском раке катался

И взглядами с любовницей князя менялся?

Ты быть может, устал, и ночь напролёт

Рогом во сне созываешь народ;

Но свой рог на гвоздь ты повесил всё же,

Пусть трубит для черни, кто хочет и может!

Ты в постель ложишься, глаза закрывая,

Но в покое тебя не оставляют:

Крикуны под окном устроили хай:

"Брут, ты спишь? Избавитель, вставай!"

Один крикун не понимает совсем,

Почему часовой самый лучший нем;

Не понять хвастуну молодому вовек.

Почему закрывает пасть человек.

Ты спросил, как нам живётся пока? -

Тут тихо. Не дует ни ветерка.

Флюгера смущены: такая досада!

Не знают, куда им крутиться надо...

НАШ МОРСКОЙ ФЛОТ

(Навигационное стихотворение)

Нам снился недавно наш флот морской:

Плавали мы в море свободном,

Ветер отменно дул в паруса, -

Плаваньем этим мы были довольны.

Во сне у нас были наши фрегаты

С высокими гордыми именами:

Один звался "Прутц", другой - "Гоффман

Фон Фаллерслебен" был назван нами.

Тут также плыл катер "Фрейлиграт-

Король мавров", важен, как бюст,

Чёрный, один, как одна луна,

Всех он приветствовал тут.

"Пфицер", "Мауэр", "Кёме" и "Шваб"

Приплыли сюда заранее.

На каждом было шваба лицо

И лира, лица деревяннее.

А бриг "Бирх-Пфейфер, гордо он герб

Адмиралтейства немецкого нёс;

Чёрно-золото-красная тряпка

Украшала задранный нос.

Мы карабкались по бушпритам и реям

И матросами себя мнили:

Короткие куртки, чёрные шапки

И морские брюки носили.

Раньше некто пил только чай,

Прилично к жене шёл домой. -

Теперь он пьёт ром, жуёт табак

И бранится, как волк морской.

Некто докучной болезнью морской

Оказался даже сражён,

На "Фаллерслебене" добрых линьков

Был удостоен он.

Прекрасный сон! В битве морской

Мы почти победили...

Но солнца утреннего лучи

Сны и флот растопили.

В домашних постелях лежали мы,

Вытянув руки и ноги.

Тёрли глаза, чтоб скорей изгнать

Из них этот сон глубокий.

И говорили: "Земля кругла. -

На праздной волне качаясь,

Парусник вокруг обходит весь мир,

В то же место, опять возвращаясь.

ЭКС-ЖИВУЩЕМУ

Брут, скажи, где Кассий твой,

С кем бродили вы по берегу Сены,

Часовой твой, глашатай ночной,

Свидетель твоих излияний душевных?

Видели вы иногда в вышине,

Как по небу тёмные тучи мчались;

Но идеи были тех туч темней,

Что в душах у вас задержались.

Брут, скажи, где Кассий твой?

Он об убийстве уже не мечтает

Он говорит: мол, в долине речной

Он вслух тирану читает.

Ты - дурак, - Брут возражает,

Близорук ты, как все поэты,

Мой Кассий вслух тирану читает,

И тирана убьёт непременно это.

Стихи Матцерата читает он с мукой,

Кинжалом каждая строчка бьёт,

И от отчаянной этой скуки

Рано иль поздно тиран умрёт.

ИЗ СБОРНИКА "РОМАНСЫ"

(1844)

ФОРТУНА

Госпожа Фортуна! Совершенно напрасно

Ты жеманишься тут ежечасно:

Силой, борьбой, благосклонность твою

Я завоюю в открытом бою.

Но ты не сдаёшься, одолевая,

И пока я хомут на тебя одеваю,

Твоё оружье меня поражает:

Я ранен. Раны мои зияют.

Красная кровь струится моя,

И мужество жизни оставляет меня.

Гасну я, сознанье теряя,

После победы я умираю.

ПРАЗДНИК ВЕСНЫ

Это весны праздник печальный!

Цветущие девушки дикою стаей

Бегут, волосами их ветер играет,

Груди нагие! Кричат, причитая:

Адонис! Адонис!

Опускается ночь, и при факельном свете

Ищут в лесу пропавшего друга:

Эхо запуталось от испуга,

От вина, смеха, рыданий этих.

Адонис! Адонис!

На земле лежит юноша дивный,

Он мёртв и бледен ужасно;

Вокруг цветы окрашены красным,

Звенят жалобы в воздухе непрерывно:

Адонис! Адонис!

ЗАКЛИНАНИЯ

Одиноко в маленькой келье

Сидит францисканец юный,

Заклинанья для адских сил

Ищет в книге, старой и чудной.

Когда пробил полуночный час,

Его терпенью конец наступил:

Он губами бледными вызвал

Легион адских, тёмных сил.

Духи! Доставьте мне из могилы

Женщины тело прекрасной;

Воскресите её для этой ночи

И для любви моей страстной.

Говорит он заклинанья ужасные,

И желанье его исполняется:

В его комнату тихо входит

В саване белом красавица.

Уныл её взгляд и грудь холодна,

Вздохи боли к небу летят,

Она садится рядом с монахом:

Смотрят оба они и молчат.

ИЗ ОДНОГО ПИСЬМА

(Солнце говорит):

Тебя беспокоит моё сияние?

Но на это я полное право имею:

Для слуг и господ это сверкание,

Потому что другого я не умею.

Сияние моё глаза твои жжёт?

Подумай о том, что есть долг у тебя,

Возьми жену, в мир ребёнок придёт,

Бюргера честного слепи из себя.

Я сверкаю, я не умею другого,

Я брожу по небу взад и вперёд

И от скуки смотрю на вас снова и снова,

Сияние моё глаза твои жжёт?

(Поэт говорит):

Просто моя добродетель это

Что терплю так долго твоё сияние,

Что полно вечного, юного света,

Красоты слепящей, счастливого пламени.

Но теперь чувствую я напряжение,

Сила зрения пропадает,

Завеса чёрная, ночные тени

Веки бедные накрывают.

(Хор обезьян):

Мы обезьяны, мы обезьяны,

Разинув рот, мы глазеем рьяно

На солнца сияние. -

Оно нам противиться не в состоянии.

(Хор лягушек):

В воде, в воде

Сыро везде.

Чем на суше,

У нас гораздо лучше,

Упиваться при этом

Можем солнечным светом.

(Хор кротов):

Ну и вздор всё же люди болтают

О солнца лучах и его сиянии:

Кроты лишь тепла зуд ощущают

И заботятся лишь о чесании.

(Один светлячок говорит):

Как солнце важничает своим

Очень коротким блеском дневным.

Нескромностью я не отличаюсь

И ночью мрак осветить стараюсь

Светом большим!

ВЕДЬМА

Соседи, милые, скажу вам точно:

С колдовством ведьма связана прочно.

Может в зверя себя превращать,

Чтобы потом людей терзать.

Теперь её кошка - моя жена:

Её повадка сразу видна.

По запаху, хитростям, блеску глаз,

По мурлыканью её узнаю тотчас.

Сосед и соседка, "терпи"- сказали,

Тебе помочь мы можем едва ли.

Дворовый пёс лаял: "вау-вау",

А кошечка мурлыкала: "мяу-мяу".

К "ПЕСНЯМ ТВОРЕНИЯ"

И Бог сказал в день шестой:

Вот мой труд к концу подошёл,

Завершил я прекрасное это творение

И сделал я всё хорошо.

Как солнце, розово-золотистое,

Блестит в синеве морской!

Как деревья зелены и блестящи!

Не всё разве окрашено мной?

Разве не белые, как алебастр,

Телята, что так приятны?

Не прекрасно ль они сотворены,

Естественны и натуральны?

Земля и небо наполнены

Всем величьем моим:

И человеком везде и повсюду

Буду, в вечности я хвалим.

Материал для создания стихотворения

Из пальца высосать сложно...

Богу нужно для мира творения

Больше, чем поэту, возможно.

Я тела всех мужчин сотворил

Из древней грязи ужасной;

Потом по ребру у них отпилил

И создал женщин прекрасных.

Из земли я создал небесный свод,

Ангелы - из женщин творение...

Но ценность материи придаёт

Искусство своим оформлением.

ДЛЯ АЛЬБОМА ЭЛИЗАБЕТ ФРИДЛЕНДЕР

Я смотрю на тебя, вспоминая неясно:

Родендендрон цвёл там прекрасный,

Ветерки в голове моей пролетали

И мозг мой порой усыпляли.

Воспоминания приходят сюда:

Как глуп и молод я был тогда! -

Теперь глуп я и стар. И так страдаю,

Страшную боль в глазах ощущаю.

Тяжко нанизывать в рифму слова,

Моё сердце полно, но пуста голова!

Ты, маленькая кузина-бутон,

Смотрю на тебя, будто вижу я сон:

Печаль странная приходит ко мне,

Виденья просыпаются в глубине,

Виденья-сирены глаза открывают,

Смеются, плещутся, кверху всплывают:

Прекрасно это столпотворение,

На тебя похожи эти видения!

Весны и юности сон прекрасный

При виде тебя вспоминаю неясно!

Это шествие сирен дорогих,

Взгляды нежные и речи их.

Сирены мечты, сладкие, наглые

Чаруют сердца, большие и малые;

В зелени льстивые глазки играют,

Дельфинов причудливых призывают,

И смотрят глаза небольшие серьёзно,

Как дугой изгибаются грациозно,

Как будто бы победой гордятся...-

Под глазами круги густо гнездятся,

Щёк румянец потускнеет, наверно:

Увы, ни люди, ни ангелы несовершенны:

И в этой жизни, прекрасной, но зыбкой,

Кроется всё же одна ошибка.

Как в старых сказках сюжет мы имеем:

Получил Лузиган прекрасную фею;

Но как-то у морской красавицы дивной

Вдруг обнаружил он хвост змеиный.

VIII

1844-1851

***

(1845)

Целуют руки, шляпы снимают,

Головы и колени склоняют, -

Дитя, не верь, это просто ложь,

В сердце пустом ничего не найдёшь.

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1844-1845

ПОМАРЕ

(1845)

В сердце моём боги любви

Ликуют, трубя в фанфары,

Кричат радостно: Да живёт,

Да живёт, королева Помаре!

Это не та, что на Таити

Миссионерством так занята;

Это - другая, думаю, дикая,

Необузданная красота.

Дважды в неделю являет народу

Себя, несмотря на сан:

В саду Мобил она танцует

Польку, а также канкан.

Её величество каждым шагом

Милостью осыпает своей,

Каждый дюйм от бёдер до икр

Выдаёт государыню в ней.

Танцует она, и трубят

Боги любви в фанфары,

В сердце моём громко кричат:

Да живёт королева Помаре!

Она танцует. Как корсаж колыхается!

Грациозно тело её изгибается!

Она так парит и вибрирует тоже,

Будто выпрыгнуть хочет скорее из кожи.

Она танцует. Она кружится, порхает

И вдруг на одной ноге замирает,

И простирает руки в страсти своей...

Боже, рассудок мой пожалей!

Она танцует танец точь-в-точь,

Как танцевала Царицына дочь

Перед Иродом, царём Иудеи,

И молнии глаз её смерти сильнее.

Она танцует, - и схожу я с ума, -

Что тебе подарить? Скажи мне сама.

Ты улыбаешься? Слуги, скорее бегите!

Крестителя голову сюда принесите!

III

Вчера ещё ради хлеба насущного

Глубоко в грязь ты была опущена,

Но сейчас четвёркой ни дать, ни взять,

Гордая женщина едет гулять.

Покоится на подушках шёлковых

Голова в затейливых локонах.

Свысока на толпу смотрит она,

Что своими ногами бежать должна.

Когда я вижу тебя, то невольно

Моему сердцу становится но:

Думаю, как карета твоя

Однажды доставит в больницу тебя,

Где со смертью закончится навсегда

Любая твоя беда и нужда;

Где медик-студент грязной рукой

Любознательно твой нарушит покой:

Прекрасное тело твоё разрезая,

Он анатомию изучает.

А кони твои после этого скоро

У заставы встретятся с живодёром.

Наилучшими сторонами

К тебе судьба повернулась едва:

Хвала Богу! Нет тебя с нами -

Богу хвала! Ты мертва.

В материнской мансарде убогой

Закончила ты свои дни;

Она закрыла печально и строго

Глаза дорогие твои.

Саван купила хороший,

Оплатила гроб и могилу,

Но погребение всё же

Бедно прошло и уныло.

Не пел священник за упокой,

Колокола не звонили тяжко,

За гробом шёл парикмахер твой,

Да ещё пёс твой, бедняжка.

"Помаре причёсывал я всегда", -

Парикмахер вздыхал то и дело, -

"С копною черных волос тогда

Предо мной она в рубашке сидела"

Что касается пса, то сбежал

От ворот кладбищенских он,

И позднее приют отыскал

У некоей Роз Помпон.

Роз Помпон - провинциалка

Твоему королевскому званию

Завидует низко и жалко

И сплетничает по призванию

Королева насмешки бедная,

Из грязи твой королевский венец, -

Пред Богом в нём ты предстала, наверное...

Он так добр: ты мертва, наконец.

Отец небесный, как его Мать,

Милосердье к тебе проявил:

Ему тебя удалось понять,

Потому что он много любил.

ИДИ!

(Добрый совет)

(1845)

Коль женщина тебе изменила,

Другую пригрей на груди.

И лучше покинь город милый,

Вскинь ранец на плечи. Иди!

Голубое озеро находишь ты вскоре,

Что лежит меж плакучими ивами:

Ты плачешь здесь от маленькой боли

И мнишь себя несчастливым.

Может, взойдёшь ты на гору крутую

И достигнешь скалы вершины:

Оглянувшись, увидишь землю другую

И услышишь клёкот орлиный.

И сам ты станешь почти орлом,

Как будто родился сначала,

И поймёшь, что свободен в сердце своём,

И, что внизу потерял так мало!..

В ЮНОСТИ

(К "ДОКТРИНЕ")

(1845)

Не бойся идти, не сбейся с пути

К золотым яблокам Гесперид.

Пусть меч свистит, и стрела летит,

Путь героев прямо лежит.

Смелость атак - пол победы в руках!

Александр так мир покорил!

Нет сомнениям места! Королевы-невесты

Ждут тебя, колени склонив.

Мы - отважные с детства, получим в наследство

Старого Дария ложе и трон.

О, сладко, пьяняще! В борьбе настоящей

Погибнуть, взяв Вавилон.

КАРЛ I

(Колыбельная песня)

(1845)

В лесу, в избушке, король сидит,

Одиноко, печально страдая.

Он баюкает углежога дитя

И поёт, колыбель качая:

Баю-баюшки, что в соломе шуршит?

Овцы блеют в хлеву всё сильнее;

Ты носишь на лбу ужасный знак,

Улыбаясь во сне всё страшнее.

Баю-баюшки, кошечка умерла,

Знак на лбу твоём блещет:

Ты вырастешь, взмахнёшь топором,

Дубы в лесу уж сейчас трепещут.

Исчезла наивная старая вера,-

Так думают углежоговы дети...

Баю-баюшки, нет её больше у Бога,

У короля ещё меньше, поверьте.

Кошечка мертва, и мышки рады,

Мы же терпим от этого боль.

Баю-баюшки, в небе имеется Бог,

А я - на земле - король.

Моё мужество гаснет и сердце болит,

С каждым днём больнее, хоть плачь.

Баю-баюшки, дитя углежога,

Я знаю: ты - мой палач!

Моя смертная песнь - твоя колоыбельная...

С неукротимостью пылкой

Седые локоны срежешь пред тем,

Как зазвенит железо в затылке.

Баюшки-бай, что в соломе шуршит?

Королевство твоё. - Вот дела!

Голова моя с плечь полетит...

А кошечка умерла.

Баюшки-бай, что в соломе шуршит?

Блеют овцы в хлеву за стеной.

Умерла кошечка, рады мышки,

Спи, спи, палачонок мой.

ШЛЕЗВИГСКИЕ ТКАЧИ

(см. выше "Бедные ткачи")

ЛЕГЕНДА ЗАМКА

(Одна сага)

В старом замке под Берлином,

На барельефе одном

Наслаждается дама бесстыдно

Греховной любовью с конём.

Основала это дама

Королевскую семью.

Лишь один, замечу прямо,

Уродился не в родню.

В прусских королях так мало

Человеческой природы:

В каждом ярко проступала

Лошадиной часть породы.

Все жестоки, а в речах

Злобный смех похож на ржание.

Стальные мысли в головах,

А в рожах - зверя очертания.

Но ты, последний отпрыск в роде,

И чувствовать, и думать смеешь.

Не жеребец ты по природе,

И в сердце ты Христа имеешь.

АЗРА

(1846)

Дочь прекрасная султана

Шла к фонтану каждый вечер.

Воды светлые журчали,

Радовались с нею встрече.

Юный раб стоял там также

У фонтана каждый вечер.

Воды светлые журчали,

Бледней он был при каждой встрече.

Однажды вечером княжна

Сказала, подойдя поближе:

"Откуда ты? И где твой дом?

Какое имя я услышу?"

"Я - Мохамед,- ответил раб,-

"Себя мы "Азра" называем.

Известно в Йемене у нас,

Что полюбив, мы умираем.

ГРАФИНЯ ПФАЛЬЦА ЮТТА

(Госпожа Ютта)

1846

Пфальца графиня Ютта в лёгком плыла челне,

В потоке лунного света качает Рейн её на волне.

Графиня бросает служанке несколько слов:

"Ты видишь, плывут там семь мертвецов,

Они сзади нас настигают,

Прямо сюда выплывают -

Печально так плывут мёртвые!

Эти рыцари были полны желания,

На грудь мне склонялись, даря обещания,

Клялись в верности мне, чтоб быть мне уверенной,

Что клятву нарушить они не намерены,

Приказала я их схватить,

Велела тут же их утопить.-

Печально так плывут мёртвые!"

Камеристка правит, смех графини звучит,

Раздаётся громко насмешка в ночи!

До бёдер мертвецы поднимаются,

Их пальцы вверх устремляются,

Словно клянясь, они кивают,

Взгляды стеклянные упирают.-

Печально так плывут мёртвые!

ДЖОФФРЕЙ РУДЕЛЬ И ГРАФИНЯ МЕЕЛИСЕНДА

ИЗ ТРИПОЛИ

(1846)

В замке Блай можно увидеть

Обои из шелков дорогих,-

То Триполи графиня прекрасная

Руками умными вышила их.

Всю душу вложила она

В вышивку. И слёзы любви

Катились на крепкий шёлк

И такую сцену орошали они:

Руделя, лежавшего на берегу,

Графиня видела, умирая.

И прообраз страсти своей

В нём узнала она, замирая.

В первый раз, а также в последний,

Рудель тоже её увидал,

Наяву, ту самую даму,

О которой во сне он мечтал.

Графиня над ним склоняется,

Обнимает любовно и страстно,

Целует смертельно-бледный рот,

Что хвалу ей пел так прекрасно!

Ах! Поцелуй желания был

В то же время поцелуем прощания,

Как бокал высшего наслаждения

И глубочайшего также страдания.

В замке Блай еженощно

Шум, треск и трепет бывает,

И на обоях фигуры

Вдруг оживать начинают.

Трубадур и дама качаются

И из стен выступают,

Они проснулись и через зал

То выше, то ниже шагают.

Шёпот интимный и нежный флирт,

Таинственность сладко-печальная,

И галантность старых времён,

Поэзия рыцарей давняя.

Джоффрей! Моё мёртвое сердце

Голос твой согревает:

В давно погасшей золе

Оно прежний жар ощущает.

"Мелисанда! Цветок и счастье!

Когда смотрю я в очи твои,

Земное страданье во мне оживает

И великая боль любви!"

Джоффрей! Мы любили друг друга,

Лишь во сне отдаваясь мечтам;

Мы друг друга любим и в смерти,

Бог явил это чудо нам!

"Мелисанда! А что есть сон?

Что есть смерть? Только звук пустой.

В любви одна только, правда:

Меня пленила ты вечной красой".

Джоффрей! Как уютно здесь,

Лунный зал интимен и тих,

Не хотела б я снаружи бродить

В лучах солнца дневных.

Мелисанда! Глупышка родная!

Ты сама и солнце, и свет, --

Где ты ходишь, цветёт весна,

Радость мая, и горя нет!"

Тут ласкают друг друга и бродят

Духи нежные, А луна

Смотрит на них охотно

Сквозь высокую арку окна.

Но виденья милые изгоняя,

Наконец наступает рассвет;

Духи скользнули в обои,

На стене движения нет.

МАЛЕНЬКИЙ НАРОД

(1846)

В ночном горшке приплыл он важно,

В наряде свадебном своём,

И задал ей вопрос отважно:

"Ты хочешь быть со мной вдвоём?

Тебя, любимая красотка,

Невестой в замок увезу:

Там крыша, крытая соломкой,

И стружка жёлтая внизу.

И королевой нежной, хрупкой

Жить будешь в гнёздышке со мной:

Послужит ложем нам скорлупка,

А паутина - простынёй.

И ежедневно есть мы будем

Жареных в масле муравьёв,

Салат с червями не забудем,

А позже - сладких мотыльков.

Есть шпик, и есть свиная кожа,

И недостатка нет в вине,

Есть репа в огороде тоже, -

Ты будешь, счастлива вполне".

Невеста локоны взбивала,

Вздыхала громко: "Бог, мой Бог!"

Волнуясь, до смерти устала

И, наконец, вошла в горшок.

Кто, христиане или мыши

Герои песни? - Мысли нет!

Я их мурлыканье услышал

В Беверланде. Тому уж тридцать лет

\ЖАЛОБЫ\

\Наследство\

Они лживым меня целовали ртом,

Сок винограда подносили потом,

Отравили ядом они меня, -

Мои самые близкие и родня.

Истаяло мясо на рёбрах моих,

И подняться с постели нет сил никаких:

Украли юную жизнь у меня, -

Мои самые близкие и родня.

Христианин я по книге церковной,

И поэтому я перед смертью

Должен вас кротко, по-братски прощать.

Но, если честно, то проклятье греховное

Хочется мне вам вслед прокричать,

Чтоб Бог судил вас с проклятьем этим.

***

В любимой Германии, дома

Деревьев живых мне много знакомо.

А больше всего к себе вишня манит,

Но садовое пугало сильнее страшит.

Мы запуганы, как воробьи,

Чёрт гримасы нам строит свои;

Вишня цветёт, смеётся над нами,

Но отречения песню распеваем мы сами.

Вишня снаружи так красна,

Но косточку смерти внутри носит она;

И лишь наверху, где звёзд не счесть

Без косточек вишни есть.

Бога-Отца, Сына и Духа Святого

Наши души славят снова и снова. -

Потом немецкие души, конечно,

Бедняги, тоской охвачены вечной.

Лишь там, где ангелы пролетают,

Радость вечная расцветает...

А здесь, внизу, грехи и мучения,

Кислая вишня и озлобление.

ИЗ СБОРНИКА "К ЛАЗАРЮ"

(1853-1855)

Мой день был светел, и счастлива ночь,

Когда звуки из лиры извлекал я руками,

Моя песня была и радость, и пламя,

И ответный жар был такой же точь-в-точь.

Ещё цветёт моё лето, но уже в закрома

Весь урожай я положил,

И теперь оставляю всё, что любил,

Всё, что мне жизнь подарила сама.

Рука упала со струн. И на осколки

Разлетелся бокал, что радостно я

И задорно так к губам прижимал.

О, Боже! Как смерть уродлива горько!

Как сладка и уютна моя земля,

И земное гнездо, что я воспевал!

Букет, что Матильда моя собрала,

Улыбаясь, в молящей руке принесла,

Я отверг, ужаса не скрывая,

Не для меня та краса живая.

Цветы говорят мне, что никогда

Прекрасная жизнь не вернётся сюда,

Что теперь я смертью навеки пленённый,

Бедный мертвец, не погребенный.

Когда цветов аромат я вдыхаю,

Плачу и слёз не унимаю,

О мире, где солнце, любовь и радость...

А мне одни лишь слёзы достались.

Как был я радостен беззаветно,

Когда видел на сцене крысок балетных.

Теперь слышу фатальное шарканье сильное

Кладбищенских крыс и кротов могильных.

Аромат цветов вызывает на свет

Весь хор оперный и весь балет,

И в моей памяти тут как тут

Ароматы терпких духов плывут.

Кастаньет, цимбал мне звуки слышны,

Летят юбочки, что не очень длинны,

От кокетства и смеха я бешусь,

Ещё угрюмее становлюсь!

Прочь с цветами! Перенести я не в силах

Аромат дней, старых и милых.

Я злой, прекрасный фарс понимаю

И плачу, когда о нём вспоминаю.

О, овечка, был я твоим пастухом,

Охранял тебя в этом мире большом,

Вскармливал хлебом своим, любя,

Родниковой водой услаждал тебя.

Когда зимой холод всё сковал,

На своей груди тебя согревал.

И была ты надёжно защищена,

Когда ливней вокруг стояла стена:

Когда волк и ручей, обгоняя друг друга,

Завывали во сне, как осенняя вьюга,

Не тревожилась ты и не дрожала,

Когда молния высокий бор поражала:

Ты спала на колене моём

Тихим и беззаботным сном.

Мои руки слабеют, такая беда!

Бледная смерть подползает сюда!

Пасторали, овчарне конец ожидаю,

О, Боже! Свой посох тебе возвращаю. -

Храни моей бедной овечки сон

Тогда, когда буду я погребён;

В своей доброте не допусти,

Чтоб колючки встретились ей на пути,

Руно её нежное защити,

Постарайся от грязных топей спасти,

И, чтоб вкруг её ножек всегда,

Лучшая произрастала еда.

Пусть будет сон её беззаботен и тих,

Как спала она на коленях моих..

ПРОЩАЙ!

Я, как тот пеликан,

Тебя своею кровью поил,

И от тебя в благодарность

Желчь и полынь получил.

Зло было ненамеренно,

Лоб остался невозмутим;

Забывчивость, к сожалению,

Овладела мозгом твоим.

Ну, прощай! Ты заметишь едва,

Что плачу я, с тобой расставаясь.

Дурочка! Бог тебе сохранит

Непостоянство и жизни радость!

УМИРАЮЩИЙ АЛЬМАНЗОР

На, спящую тихо, Зулейму

Падают слёзы, жарко пылая;

Лебедино-белую руку

Поток моих слёз орошает.

На, спящую тихо, Зулейму

Капли крови упали красные;

Она тяжко стонет во сне,

Слышу стук я сердечка ужасный.

Ах! Боль родилась немой. -

Молча жалит коварно;

Только слёзы и только кровь

Из глубокой смертельной раны.

ЭПИГРАФ К "ЕВРЕЙСКИМ МЕЛОДИЯМ"

(1851)

О, не заставь свою жизнь протекать

Без радости и наслаждения!

И от выстрелов убежать,

Дай себе, во имя спасения.

Если счастье мимо тебя пролетит,

За край ухвати как-нибудь;

Твоя хижина пусть в долине стоит,

Труден к вершине путь.

(ИСТОРИИ)

(1846\1847)

(ПОЭТ)

Если предательство жизнь разрушит,

Будь верен перед людьми;

Если смерть омрачит твою душу,

Лиру скорей возьми.

Струны поют геройскую песню,

Полную пламени жаркого!

И тут же твой гнев растает чудесно,

И душа истечёт мукой сладкой.

ШЕЛЬМА ИЗ БЕРГЕНА

(1846)

В замке Дюссельдорф на Рейне

Громкий маскарад бушует:

Блеск свечей и гром оркестра,

Пары пёстрые танцуют.

Герцогиня так прекрасна,

Мчится в танце безоглядно

С юным, стройным кавалером,

Обходительно галантным.

Чёрной маски мягкий бархат,

Глаз, что на клинок похожий,

Так сверкает из-под маски,

Будто вытащен из ножен.

Шутовской народ ликует:

Пляшут клоуны, селянки,

Щёлкают над головами

Кастаньетами испанки.

Барабаны бьют натужно,

Контрабас взбесился тоже,

И к концу весёлых танцев

Сбилась музыка, похоже.

"Ваша светлость! Отпустите.

Мне бы к дому быть поближе!"

"Не пущу, - она смеётся,

Пока лик твой не увижу".

"Ваша светлость! Отпустите,

Ужаснётесь Вы, я знаю!"

Но смеётся герцогиня:

"Видеть я тебя желаю".

"Ваша светлость, отпустите,

Мною ночь и смерть владеют". -

Но в ответ она: "Твой облик

Видеть жажду всё сильнее!"

Он противился упорно

Этим тёмным уговорам,

Но она своею властью

Маску сдёрнула проворно.

"То из Бергена палач!"-

Быстро пронеслось по кругу,

Тот бесчувственную даму

В миг передаёт супругу.

Был умён, находчив герцог,

На месте погасил скандал:

Вынул меч: "А ну, на колено!"-

Парню грозно он приказал.

Мечом по плечу ударил:

Тебя в рыцари посвящаю!

Так как ты - хорошая шельма,

Шельм фон Берген тебя нарекаю!"

И дворянский род был основан

Палачом, цветущий, сильный..

Шельм фон Берген. Жил на Рейне,

Нынче в склепе спит могильном.

ВАЛЬКИРИИ

(1847)

Битва внизу. Пролетали,

На конях туч воздух пронзали

Три Валькирии. Их пенье звенящее

Звоном разносится дребезжащим:

Правители ропщут, народы враждуют,

Каждый из них власти взыскует;

Господство - это высшее благо,

И высшая добродетель - отвага.

Гей! Никогда не спасут вас от смерти

Гордые железные шлемы, поверьте!

И кровью в битве герой истекает,

А плохой человек всё получает.

Триумфальную арку, венок лавровый!

Явится, требовать всё готовый.

Всем лучшим на свете он овладел,

Страну получил он и людей.

Бургомистр, а также сенаторы,

На своих плечах несут триумфатора,

Преподносят ключи они в свой черёд,

И процессия сквозь ворота идёт.

Гей! Валы грохота нарастают,

Рожки и трубы резко играют,

Колокола в воздухе громко звонят,

И чернь упоённо кричит: "Виват!"

Прекрасные, дамы стоят на балконе,

Из цветов бросают они короны,

Победителю улыбаются нежно,

Отвечает он гордо и безмятежно.

В АЛЬБОМ МАТИЛЬДЫ

Здесь должен я на мятой бумаге

Острым гусиным пером

Всерьёз, но с шутливой отвагой

Балагурить лёгким стихом.

Но привык я себя выражать,

Целуя нежно твой розовый рот

И тем огнём тебя обжигать,

Что прямо из сердца идёт!

О, светская ярость! Поэт мучает нас,

А его жене, между прочим,

Другой светоч, в альбом сейчас

В рифму пишет множество строчек.

ИЗ СБОРНИКА "К ОЛЛЕА"

(1851)

АНГЕЛЫ

Конечно, Фома неверный

Не один на небе, думаю я:

Иерусалим с Римом, наверное,

Учил многих, что-то суля.

Но ангелов существование

Не вызывает сомнений сейчас:

Без недостатков света создания

Живут на земле среди нас.

Но, дамы милые, в крыльях

Откажу я тем существам;

Ангелы ходят без крыльев,

И это я видел сам.

Руками белыми защищают

Человека они от несчастья,

Прекрасным взором благословляют,

От него отводят напасти.

Утешает всех в юдоли земной

Их благосклонная милость при этом,

Но чаще того, кто мукой двойной

Обременён. И зовётся поэтом.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ МУЛА

Твой отец, это каждый знает,

Увы, был добрый осёл;

Но от кобылицы чистейших кровей

Ты также произошёл.

Фактически можешь ты утверждать,

Защищаясь, то тут, то там,

Что по праву принадлежишь

Ты к благороднейшим лошадям, -

Что ты происходишь от Буцефала

Коня гордого, что бабка твоя

Отважно за знаменем похода крестового

Бежала в свите того коня, -

Что ты считаешь своей роднёй

Коня белого, что на себе таскал

Господина Бульонского Готфрида,

Что Гроб Господень завоевал.

Сказать можешь, что конь Баярда

Был твой кузен. И что твоя тётка

Носила рыцаря Дон-Кихота

И звалась Россинантой кроткой.

О том, что Санчо серый осёл

Родня тебе, говорить ты не должен был, -

От ослика того скорей отрекись,

Который Спасителя мира носил.

И в гербе красоваться ослом

Нужды нет для тебя:

Стоить ты будешь ровно столько,

Во сколько сам оценишь себя.

ЗИМА

Холод зимой обжигает сильнее,

Чем пламя жалить нас будет;

Сквозь снежную вьюгу несутся быстрее,

От морозов, спасаясь, люди.

О, горькое постоянство зимы!

Наши носы замерзают!

И концерты, что слушаем мы

Уши нам разрывают.

Всё же летом много чудесней:

Могу в лесу одиноко гулять

С моей болью. И любовные песни

Громко могу распевать.

ЕЛЕНА

Ты клялась, своей волшебною волей

Достать меня из могилы.

Оживив меня со сладострастным жаром,

Утолить ты его не в силах.

Твой рот прижимается к моему:

Дыхание людей божественно!

Я же твою выпиваю душу. -

Мертвецы ненасытны, естественно.

УМНЫЕ ЗВЁЗДЫ

Ноги легко цветы достают,

Нагло топчут их без участья,

Идут мимо, рвут напополам,

Не замечая по большей части.

Покоится жемчуг на дне морском,

Но его всё равно найдут,

Дыр насверлят, натянут подряд

На мягкого шёлка хомут.

Звёзды умны. Они держат себя

Вдали от земли, конечно.

На своде небес, как светильники мира,

Стоят они надёжно и вечно.

НУМЕРОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗДОР

Мы возносим здесь песню

О цифре "три" замечательной:

К ней пришло за радостью горе,

Рассказ тот весьма занимательный.

Хоть арабского происхождения,

Была набожной и обаятельной. -

Во всей Европе нам не найти

Цифры такой блистательной.

Она была образцом морали,

Красна, как омар, и внимательна:

Застав слугу в постели служанки,

Их сдавала в тюрьму назидательно.

Летом - в семь, зимою - в девять

Кофе пила обстоятельно,

И каждую ночь сладким сном

Наслаждалась она обязательно.

Но теперь изменилась рифма,

И в жизнь пришли изменения:

Теперь должна бедная цифра "три"

Терпеть бедствия и мучения.

Пришёл тут сапожник и сказал:

У "три" голова такая,

Что выглядит, как малая семь,

Что на полумесяце восседает.

Но семь - число из учения

О числах древнего Пифагора:

Полумесяц, значит "служба Диане"

И об арабах напомнит скоро.

Самой цифрой "три" проверяет

Главный жрец Вавилона,

Как любовный триединый сюжет

Породить, она склонна.

Скорняк заметил при этом: будь "три"

Девицей благочестивой,

Почитала бы, как прежде, наших отцов,

Веря каждой придумке счастливой.

Тут портной, улыбаясь, сказал:

Цифры "три" никогда не бывало,

Её можно найти лишь на бумаге.

Только там она существовала.

Когда "три" услыхала такое,

То помчалась, как утка, в отчаянии

То в одну, то в другую сторону,

Громко жалуясь с причитаниями:

Я так стара, как море и лес,

Как звёзды, что на небе сверкают,

Видела, как царства возникают и гибнут,

Как народы гибнут и расцветают.

У жужжащего я стояла станка,

Что ткёт длинных столетий пряжу,

Котёл видела, мир создающий,

Как он бурлит, проливаясь даже.

И чувственным силам тёмным

Всегда отпор я давала,

И свою святую невинность

При всех скандалах я сохраняла.

Что поможет теперь моей добродетели?

Надо мной смеётся дурак и мудрец...

Мир плох, и он так не прав,

Пусть оставит в покое меня, наконец!

Но утешает тебя, моё сердце, однако,

Любовь, надежда и вера опять;

Хороший кофе, глоточек рома,

Что скепсису у меня не отнять.

ВЫСОКОМЕРИЕ

Почитают тебя, графиня фон Гудельфельд,

Люди за то, что деньгам твоим счёта нет!

В карете, четвёркою запряженной,

Ко двору представляться спешишь неуклонно.

Золотая карета тебя несёт

К огням дворца, что давно тебя ждёт:

По мраморной лестнице, шлейфом шурша,

Поднимаешься ты, еле дыша;

Слуг стоит наверху пёстрый ряд,

И все они дружно кричат:

Мадам, графиня фон Гульдефельд!

Гордо, веер, сжимая рукой,

Шествуешь через парадный покой,

Навьюченная жемчугом и брильянтами

И брюссельского кружева кантами,

Весело белая грудь раздувается

И через край переливается;

Книксен и глубокий поклон, -

Кивком и улыбкой каждый сражён!

А герцогиня фон Павиа

Зовёт тебя "дорогая моя",

Юнкера и подхалимы подряд,

Все танцевать с тобою хотят;

И остроумный короны наследник

В зал кричит из силёнок последних:

Прекрасно колышет задом Гудель фон Гудельфельд!

Но, если случится, что денег нет,

Спиной к тебе повернётся свет.

И лакеи опять, и опять

На шлейф твой станут плевать;

И вместо подобострастья и лести,

Крест на тебе поставят все вместе

Наглецы, "моя дорогая"!

И крикнет кронпринц, сморкаясь, чихая:

Чесноком воняет от Гудельфельд.

К "РОМАНСЕРО" - КРУГ

ГАНС БЕЗЗЕМЕЛЬНЫЙ

Прощай, жена, - сказал Ганс Безземельный

Меня зовут высокие цели,

Ожидает меня другая охота,

Бараны иные в прицеле.

Оставляю тебе мой охотничий рог,

Труби, ведь мой путь далёк:

Уходит время, но ты умеешь

Дуть в почтовый рожок.

Оставляю тебе я пса моего,

Чтоб замок хранил он мой...

Меня же хранит немецкий народ

Пуделиной, верной душой.

Императора мне предлагают корону,

Любовь эта, едва понятна;

Они несут мой образ в груди своей,

А также на трубках табачных.

Вы, немцы, всё же великий народ,

Способный, хотя простоватый. -

По вашему виду не скажешь никак,

Что вы придумали порох когда-то.

Не императором быть хочу вам, отцом,

Я счастливыми сделаю вас. -

Прекрасная мысль! Я так ею горд,

Словно я - матерь Гракхов сейчас.

Нет не разумом, только душой

Хочу народом я управлять;

И я совершенно не дипломат,

Чтоб о политике рассуждать.

Я - охотник, природы я человек,

В лесу диком вырос, однако

С сернами, вальдшнепами и кабанами,

Не болтун я и не кривляка.

Не маню пустыми я обещаньями,

Что в изданиях печатных навалены;

Говорю: тебе, народ, не хватает лосося,

Будь доволен трескою вяленой.

Тебе не нравится, что император берёт

Лучший вшивый улов? Буду краток:

У меня есть еда, и без тебя

Не терпел я в Тироле нехваток.

Так говорю я. Прощай, всё ж, жена!

Далёкий путь меня ждёт,

Кучер тестя давно ожидает меня

С лошадями у наших ворот.

Протяни скорее фуражку мне

С кокардой золото-красно-чёрной ;

Скоро увидишь ты с диадемой меня,

В императорском платье просторном.

В феврале ты скоро увидишь меня

В мантии пурпурной, старинной, -

Её подарил императору Отто

Когда-то султан сарацинов.

Я при том раньше носил далматинку

С узором из ценных камней:

Процессией сказочной львы и верблюды

Важно шагают по ней.

Даже столу натягивал я на грудь, -

Она чопорна и значительна,

Орлы чёрные и фон золотой,

Она мне шла восхитительно.

Прощай! Обо мне скажут потомки,

Что заработал корону я честно...

Но будут ли они обо мне говорить

Никому это неизвестно.

ТОРЖЕСТВННАЯ ПЕСНЯ

(1849)

Бен-Меер, Меер-Беер!

Каким слухам ты подаёшь пример?

Неужто и вправду ты хочешь родить

И Спасителя нам подарить,

Который предсказан нам и обещан?

Через неделю с готовой явишься вещью?

Ожидали шедевр мы с нетерпением,

Неужели конец тринадцатилетним мучениям?

Постоянным заботам конец наступает,

"Жан фон Лейден" этот шедевр называют.

Это - не выдумка, не наваждение,

Не журнальная утка - это рождение!

Случилось это на самом деле:

Лежит роженик, почтенный, в постели

После родовых болей великих,

Лежит он с просветлённым ликом

На слезами смоченной простыне,

В детской комнаты тишине.

И тряпку тёплую на опустевший живот

Блудница нежно ему кладёт.

Но тишина детской вдруг нарушается,

Громкий ор сюда прорывается,

Звучит он ясно и оглушительно:

То Израиля тромбоны действительно;

Тысячи голосов ликованьем охвачены,

(По большей части они не оплачены):

"Да здравствует Беер-Меер, автор шедевра,

Ура, великому Мейерберу!

Трудился он долго и тяжело,

И, наконец, время пришло!

После долгих трудов жестоких

Он родил, наконец, "Пророка"!

Из хора, что юбилейно поёт,

Юный муж выступает вперёд,

Коренной берлинец, из Пруссии он,

Господином Брандусом был оглашён:

На лице очень скромная мина.

Пожалуй, сходен с тем бедуином,

Что знаменитым был крысоловом,

И, как предшественник, вечно готовый

Причислить к любому себя балагану.

Тут стучит он громко по барабану,

В литавры бьёт, возглашая победу,

Как Мириам делала это,

Когда Мойше выигрывал битву,

И начинает петь, как молитву:

"Гениальный пот художника тут

По капельке наливался в сосуд

И собирался в сосуде том он,

Словно забором от всех ограждён.

Но тут шлюз внезапно открылся,

И в гордом волнении он излился.

Воды эти - Божие чудо!

Этот поток появился откуда?

Поток великий первого ранга,

Сравним с Евфратом и водами Ганга,

Где по берегу растут пальмы,

И слонят купают их громадные мамы,

Как у Шаффхаузена Рейна струя,

Каскадом, пенясь, скачет шумя;

А студенты берлинские в ряд,

Глазея, в белых брюках стоят;

Как Висла, где ищут вшей

Поляки знатные в юдоли своей,

Напевая геройских песен мотив,

На берегу, средь плакучих ив.

Да, тот поток, как море почти

Красное, его армии не перейти,

Утонуть с фараоном должна она тут,

А другие чрез это море бегут

С добычей и сухими ногами.

Какова глубина, широта перед нами!

Здесь, на этом огромном глобусе,

Нет лучшего водного опуса!

Он полон величия и поэтический,

Возвышенный он и титанический.

Велик, как Бог, как сама натура. -

И у меня есть партитура!"

ЭПИЛОГ

К "Торжественной песне на празднике маэстро

Фиаскомо

Сообщают негры, что царю зверей,

Льву удалось излечиться скорей.

Когда он убил обезьяну открыто,

Её кожу и волосы съел с аппетитом.

Я не лев и не царь я зверей,

Но рецепт хотел использовать сей,

Когда поэму эту на свет произвёл,

То сразу в себе улучшенье нашёл.

ОКТЯБРЬ 1849

(ГЕРМАНИЯ)

(1849)

Рванёт вдруг ветер, не шутя,

И дома снова тишь, отрада.

Германия, словно дитя,

Рождественским деревьям рада.

Как щит, что бережёт от зла,

Счастье семьи вперёд мы ставим;

А ласточка, что здесь была,

Вновь вьётся возле мирных ставен.

Под светом бархатной луны

Река и лес спокойно дремлют.

Чу! Треск! Не выстрелы ль слышны:

Неужто кем-то друг застрелен?!

Иль, может быть, вооружён

Безумец встретился бедняге:

Не каждый будет так умён,

Чтоб, словно Флакк, бежать с отвагой.

Треск. Это праздник, может быть,

В честь Гёте фейерверк сверкает,

Чтоб лиру старую почтить,

Ракеты в небо запускают.

И снова вспомнился мне Лист

Франц. В Венгрии, на поле брани

Окровавленный не лежит.

Он жив, он не убит врагами.

Последний венграм пост достался,

Что пал в стремлении к свободе;

Но рыцарь Франц живым остался.

И сабля спрятана в комоде!

Он жив. И старцем своим внукам

Легенды той войны расскажет:

Как тяжела войны наука,

И как владел клинком, покажет.

Камзол немецкий тесен стал,

Как только имя "венгр" услышал,

В ушах шум моря нарастал,

Гул барабанов был не тише.

В душе поднимаются из глубины

Давно ушедших героев видения,

Железная, дикая песня войны

И Нибелунгов крушение.

Это всё та же героев судьба,

Старые те же предания:

Имена другие, но та же борьба,

О медведях хвалёных сказания.

Гордо, свободно реют знамёна.

Их, кажется, не победить.

Но должен герой, - и судьба непреклонна,

Мощи грубой, звериной всё ж уступить.

И бык готов ныне с медведем

Тесный союз заключить.

"Ты пал",- венгр себя утешает этим, -

"Но страшнее позор нам пришлось пережить".

Изрядные бестии тебя одолели

И в ярмо затолкали так,

Что на шею нам свиньи и волки сели,

И стая низких собак.

Во мне всё скулят и хрюкают беды,

Перенести не могу в ночи

Это злой аромат победы!

Тихо, поэт. Ты болен. Молчи.

МИХЕЛЬ ПОСЛЕ МАРТА

(1850)

С Михелем немецким давно я знаком:

Он был лежебока изрядный.

Но в марте, лень поборов с трудом,

Мог достичь перемены отрадной.

Белокурую голову он поднял

Гордо в стране отцов:

"Никому не позволено, - он сказал, -

Изменой пятнать лицо".

Легендой сказочной те слова

В ушах моих прозвучали.

Как у юноши, глупая голова

И сердце им отвечали.

Но, как только старое барахло, -

Чёрно-золото-красное знамя, явилось,

Моё ослепление мигом прошло.

И чудо вдали растворилось.

Я знал цвета в знамени этом,

И что от них ждать, не скрою:

Из немецкой свободы лишь дурные газеты

Они принесли с собою.

Из могил своих борцы прежних лет

Предо мною вдруг появились,

Арндт и батюшка Жан, на свет,

За императора снова схватились.

Студенты же в мои юные дни

Кайзером вдохновлялись,

Когда за здоровье его пили они

И под столами валялись.

Я видел воочию грешную свору,

Дипломаты, попы там были. -

Старого римского права опора,

Единую церковь творили.

Михель, меж тем, терпелив и хорош,

Снова заснул, однако.

А проснётся, под шляпой его найдёшь

Тридцать четыре монарха.

ТОЛКОВАНИЕ ТЕКСТА

(1850)

Не воронами и не с воронами

Элиа вскормлен был. -

Один отрывок, когда-то созданный,

Без чуда нам всё объяснил.

Да, вместо жареных голубей,

Ему зажаренных дали ворон. -

Мы в Берлине с верой своей

Питались так же, как он.

ТЯЖЁЛЫЙ ВЗДОХ

(1850)

Неудобная вера и новая!

Мешать Господу Богу готовая.

Но несёт окончание ругани, к счастью,

Небесно-святое Божье причастье!

В лёгкой молитве все мы нуждаемся

И от нужды горькой ругаемся.

Но спасает нас от врагов и злосчастья

Небесно-святое Божье причастье!

Ни любовь, ни ненависть в злобный час

Господа Бога не отнимут у нас.

И к ругани мешает пристрастью

Небесно-святое Божье причастье.

ОТВЕТ

(Фрагмент одного сонета)

1850

Ты думаешь, путь этот верный вполне,

Но во времени ошибся ты основательно:

Не мирра и не мускус пахнут тут замечательно,

Оскорблений запах шлёт Германия мне.

Рано трубить о победе тут:

Жандармы с саблями так долго кочуют,

Боюсь я гадюк, что любовно воркуют,

И волка с ослом, что о свободе поют.

ПО ЭТУ И ПО ТУ СТОРОНУ РЕЙНА

(1850)

Мягкая травка и ласки дикие,

И кокетство с розами пылкими;

И похоти грубой смягчает пожар

Красивая ложь и сладкий угар.

Короче, любовная это игра. -

Вы - французы в ней мастера!

Но мы понимаем гораздо лучше

Ненависть, что германцев мучит,

Что из глубины души пробивается

И колоссально так раздувается,

И наполняет ядом неистовым

Гейдельбергскую бочку чистую.

***

Друг, кощунство! Отказался

Ты от своей толстой Ханны.

В паутину ты попался.

Худую любишь Марианну!

От мяса отказаться манящего,

Это всё же всегда простительно.

Но милашка с костями торчащими -

Это грех отвратительный!

Из-за злостных шуточек чёрта

Разум наш заблудился точно:

Мы оставляем толстых

И берём себе худосочных!

***

(1850)

Конец. Сомнений ни на йоту:

Пламя любви отправляется к чёрту.

Теперь мы от него свободны:

Лучшее время начнётся сегодня.

Счастье - в быте, домашнем, холодном.

Человек наслаждению отдаётся

Миром, что за деньги смеётся.

Весело готовит он блюда любимые,

Не страдает бессонницей неодолимою,

Кошмаров страшных не видит во снах,

Покоясь вечно у супруги в руках.

СВИДЕТЕЛЬ

(1850)

Ликуй и верь, Плантагенет,

Что последней надежды у нас больше нет,

Потому что слугами найден твоими

Камень. И "Артур" на нём имя.

Артур не умер, не найдено было

Его тело в каменной пасти могилы.

Пару дней назад я видел сам,

Как живой гонялся он по лесам.

Был зелёный бархат на нём,

Рот смеялся, очи пылали огнём;

Восседала охотничья свита гордо

На скакунах, выступающих твёрдо.

Чрез лес и долину звук рога летит,

Тра-ра-ра, - он могуче звенит!

Чудесные звуки, волшебный звон, -

Сыновьям Корнуолла понятен он.

Не пришло ещё время, - рог поёт,

Но очень скоро оно придёт,

И король Артур со своими верными

Очистит страну от норманнской скверны.

МОРФИЙ

Большое сходство есть между ними:

Два юноши, почти меж собою равны:

Один из них гораздо бледнее,

Аристократичнее, я бы сказал.

Когда другой так доверчиво, нежно

Держит меня в объятьях своих,

Улыбка и взгляд его так блаженны...

Мне кажется, он головой своей,

Венком из маков ко лбу прикасаясь,

Ароматом диковинным боль отгоняет.

Из души моей спокойствие льётся,

Оно так коротко. Но излеченным быть

Я смогу, если только факел опустит

Другой брат, что серьёзен и бледен стоит.

Сон - хорошо, смерть - лучше, конечно.

Но лучше всего - рождённым не быть!

1851

ИЗ "РОМАНСЕРО"

1851

ПЕРВАЯ КНИГА

ИСТОРИИ.

РАМЗЕС

Когда фараон Рамзес вошёл

В золотую свою кладовую,

Смеялась тогда его дочь,

И с нею служанки напропалую.

Рабы чёрные и евнухи

Смеялись все вместе тоже,

И от смеха сфинксы и мумии

Расколоться хотели, похоже.

Принцесса сказала: я думала

Схватить вора скорей.

Но он только мёртвую руку

Оставил в руке моей.

Теперь понимаю я, как вор

Проник в хранилище золотое;

И, несмотря на замки и засовы,

Утащил богатство с собой.

Он имеет волшебный ключ,

Все двери им открывает,

Крепчайшие двери и ворота

Устоять пред ним не помышляют.

Я не крепкая дверь, не ворота.

Устоять не хватило сил:

Пришёл воришка, и что я хранила,

Этой ночью он утащил.

Так говорила, смеясь, принцесса

И танцевала при всех,

А служанки и евнухи даже

Не могли удержать свой смех.

Смеялся в тот день весь Мемфис,

И даже все крокодилы

Смеясь, тянули макушки

Из грязного жёлтого Нила.

Гром барабанов на берегу

Ими был сразу услышан,

Также указ, что со скалы

Глашатаем был зачитан:

Мы, Рамзес, милостью Божьей

Фараон, Египтом всем чтимый,

Посылаем привет и дружбу

Нашим подданным и любимым.

В году тысяча триста двадцать четвёртом

До Христа появления

В июне случилось кое-что,

И Наше о том повеление:

Вору в хранилище наше

Удалось незаметно попасть,

И позднее он умудрился

Драгоценностей много украсть.

Чтобы найти преступника, Мы

В кладовой дочь оставили спать,

Но он умудрился хитро

Нас обокрасть опять.

Чтоб то воровство прекратить

И вору хитрому в то же время

Показать глубокое уважение

И нашу любовь перед всеми:

Хотим Мы ему в супруги

Любимую дочь вручить,

И, как наследника, титулом князя

Желаем его наградить.

Поелику адрес зятя

Остался тайной для Нас,

Благую весть принесёт ему

Собственный Наш указ.

Быть по сему. Тысяча триста двадцать шесть

Дату поставил он

И торжественно расписался:

Рамзес. Фараон.

Рамзес сдержал своё слово,

В зятья взял грабителя он,

И тот после смерти Рамзеса

Наследовал египетский трон.

Он управлял, как другие,

Таланты, торговлю он защищал;

И говорили, в правленье его

Никто многого не украл.

БЕЛЫЙ СЛОН

Половиной Индии король Сиама

Владел надменно и упрямо.

Магавазанта двенадцать моголов чтили,

Великие ему дань платили.

Каждый год барабаны, рога и знамёна

Извещали громко и неуклонно,

Что тысячи верблюдов сюда привезли

Все бесценные творенья земли.

Когда видит король верблюдов гружённых,

В душе усмехается он потаённо;

Но открыто забота его сокрушает,

Что места в его кладовых не хватает.

Но его кладовые так велики,

Великолепны и широки,

Что они превосходят, действительно,

Тысячу и одну ночь удивительно.

"Крепость Индры" называется зал,

Где король Богов всех собрал:

Из золота статуи тонкой чеканки,

С дорогими камнями, лучшей огранки.

Тридцать тысяч созданий страшных,

Фантастических и ужасных.

Многоголовые монстры там восседают

И много рук вперёд простирают.

Тринадцать сотен деревьев в пурпурном зале

Из коралла морского вы б увидали:

Большие, как пальмы, странный вид,

Ветки закручены, - лес красный стоит.

Хрусталём прозрачным пол там сверкает,

Деревья прекрасные все отражает.

Фазаны, оперением пёстрым блистают,

Вверх и вниз очень важно шагают.

Обезьянке любимой Магавазант

На шею надел шёлковый бант

И повесил ключ. Открывает он

Зал, что спальней был наречён.

Драгоценные камни работы чудесной,

Как горох, по земле, там рассыпаны тесно.

И алмазы там встречаются дивные,

Размером с яйцо куриное.

На мешках с жемчугом король возлегает,

Вытянувшись на них, отдыхает,

С обезьянкой рядом покоится он,

Оба спят и храпят в унисон.

Но дороже королевских сокровищ всех,

Источник счастья и душевных утех,

Кем горд король был и ослеплён,

Это был большой белый слон.

Чтоб высокий гость где-то жил, наконец,

Магавазант приказал построить дворец:

Крышу покрыть золотым листом

И лотосом завершить колонны при том.

Триста спутников стоят у ворот, -

Это слона почётный эскорт,

И служат, низко сгибая спины,

Сто чёрных евнухов в порыве едином.

В золотой миске, вкусны и мягки

Лучшие ему приносят куски.

В ведре серебряном тащат вино

И сладкие пряности заодно.

Его амброй и маслом из роз растирают,

Голову гирляндой цветов накрывают.

И благородному служат при этом

Из Кашмира бесценные ткани - пледом.

К счастливой жизни он приневолен;

Но на земле никто не бывает доволен:

Благородный слон по причине неясной

В меланхолии оказался опасной.

Среди изобилия меланхолик белый

Стоял печально, ничего не делал.

Как взбодрить его, тут решают задачу,

Но попытки терпят все неудачу.

Напрасно идут к нему баядеры,

Прыгая и распевая без меры;

Тщетно рожки и тромбоны звенят,

Они слона бедного не веселят.

С каждым днём положенье ухудшается точно,

И Магавазанта сердце совсем озабочено.

Он со ступенек трона встаёт,

Астрологов умнейших к себе он зовёт:

"Отрублю тебе голову я, звездочёт,

Если ты не скажешь мне в свой черёд,

Что моему слону не хватает,

И что душу ему омрачает".

Тут три раза об землю стучится лбом

И с серьёзной ужимкой говорит астроном:

"О, король, правду сказать я хочу.

А решение лишь тебе по плечу.

На севере прекрасная дама живёт.

Белое тело, высокий рост;

Великолепен, бесспорно, твой слон,

Но не сравнится с той женщиной он.

С ней сравниться только дерзает

Голубка, что станом напоминает

Бимху, великаншу из Рамаяны

И эфесца великой Дианы.

Её ноги - строение, стоящее твёрдо,

И над землей возвышаются гордо.

На прелестные похожи пилястры,

Из ослепительно белого алебастра.

Её сердце - собор кафедральный,

Там царит Бог Амур колоссальный;

Горит, подобно лампе алтарной,

Оно без фальши и без изъяна.

Зря поэты ломают перья умелые,

Воспеть, стараясь её кожу белую;

И даже сам дикий зверь, похоже,

Как она, беспощадным быть не может.

Гималайского пика шапка снежная

Кажется серой, близ женщины нежной;

И лилия, что держит её рука,

От контраста иль ревности пожелтела слегка.

Графиня Бланка, скажу я прямо.

Имя великой и белой дамы,

Она во французской земле живёт,

И твой слон любовь ей отдаёт.

Душ сродство всех чудес сильней,

Он во сне познакомился с ней

И этот сон для себя украл

И нашёл высокий тот идеал.

Страсть съедает его с тех часов,

Хоть формально он совершенно здоров.

Четвероногая ценность, мечтать, обречён

О дочери севера твой белый слон.

Симпатия, полная тайны своей!

Её не видел, но он думал о ней.

При лунном свете он ходит опять

И вздыхает: если бы птичкою стать!

Лишь тело его остаётся в Сиаме.

Душа - у франков, с Бианкой - не с нами.

Разлука души и тела вредна,

Ослабляет желудок, сушит горло она.

Отвергает слон блюда вкусные странно,

Он любит лишь клёцки и Оссиана.

Он худеет, кашляет, теряет силы,

Страсть раннюю роет ему могилу.

Хочешь спасти, ему жизнь сохранить

И миру снова его подарить,

Тогда, скорее, к франкам, король,

Отослать больного в Париж изволь.

Когда бы там он увидал

Своих мечтаний оригинал

И облик любимый узрел воочию,

От хандры он излечился бы точно.

И красота сияющих глаз

Муки любви излечила б тотчас.

От улыбки её, как привидения,

От солнца исчезнут последние тени.

Её голос, как песня волшебная,

Раздор из души уберёт совершенно.

Радостно уши поднимет он.

Как будто заново был рождён.

Такая любезность и радость такая

В Париже на Сене-реке проживает.

Как слон твой там станет цивилизован,

Развлечён и очарован!

Но, король, осмелюсь тебе напомнить,

Не забудь его дорожную кассу пополнить.

И дай письмо ему для кредита

У Ротшильда, на бульваре Лаффитта.

Дай аккредитив на миллион

Дукатов. И господин Гордон

Ротшильд скажет лукаво:

"Слон твой - парень на славу!"

Так астролог сказал и потом

Три раз о землю ударил лбом.

Король наградил его, как только мог,

И чтоб всё это обдумать, прилёг.

Он думал этак и думал так,

Королевские думы - совсем не пустяк.

Притулилась к нему обезьянка опять,

И оба сразу начали спать.

Что он решил, расскажу вам едва ли,

Индийскую почту, мы не получали.

Последнее, что узнали мы, наконец,

Её дорога шла через Суэц.

ПОЛЕ БИТВЫ ПРИ ГАСТИНГСЕ

Вздыхал глубоко аббат Вальтгам,

Вестью он был удручён,

О том, что Гарольд плачевно

На Гастингском поле сражён.

Азгольд и Аильрик, два монаха,

Отправлены были послами,

Чтоб мёртвого Гарольда отыскали

Между другими телами.

Побрели монахи печально прочь

И печально назад вернулись:

"Преподобный Отец, мир очень зол,

Нам счастье не улыбнулось.

В битве этой пал лучший муж,

Ублюдок всех победил вокруг,

Воры с гербами делят страну

И освобождают всех слуг.

Вшивый подлец из Нормандии

Лордом станет в Британии скоро.

Портного видел я из Баварии,

Он звенел золотою шпорой.

Горе тому, кто остался в Саксонии!

Вся саксонская святость их не спасёт:

Когда явятся в царство на небе,

На них позор всё равно падёт.

Теперь знаем мы, что означала

Большая комета ужасная,

Что мчалась на огненном помеле

По небу кроваво-красному

При Гастингсе в исполненье пришло

Несчастливой звезды предсказание...

Были мы там, на поле битвы,

Выполняя ваше задание.

Мы искали тут и искали там,

Пока надежу не потеряли:

Тело Гарольда-короля

Мы так и не отыскали".

Азгот и Аильрик так говорили

Аббат ломал руки, плача,

Потом глубоко задумался он,

Простонав, "поступим иначе.

В середину леса, к камню поэтов

Вы идите скорее:

Там живёт в хижине бедной

Эдит, Лебединая шея.

Бела, как у лебедя, шея Эдит,

Потому она так прозывается;

Когда-то король Гарольд любил

Молодую эту красавицу.

Он любил её, целовал и ласкал,

Потом оставил её и забыл.

Шестнадцать лет пробежали с тех пор,

Молодой погасили пыл.

Отправляйтесь, братья, к женщине этой,

И пусть пойдёт она с вами;

При Гастингсе найдёт короля

Женщина любящими глазами.

И в аббатство вы доставить должны

Гарольда тело потом. -

Короля погребём мы по-христиански

И душу его отпоём".

В полночь братья были в лесу

У хижины этой убогой:

"Просыпайся, Эдит, и следуй за нами"-

Они прокричали строго:

"Одержал зло над нами победу

Норманнов вождь непреклонный,

И на поле Гастингской битвы

Лежит король Гарольд сражённый.

Иди скорей к Гастингсу с нами,

Мы найдём его среди тел

И в Вальтгам принесём в аббатство,

Как Преподобный Отец хотел".

Не сказала Эдит ни слова,

Собралась она в спешке великой,

Помчалась вслед за монахами,

Летели волосы по ветру дико.

Идёт бедная босиком,

Через болота и чащу...

К концу дня увидали они

Меловой утёс, у поля стоящий.

Покрывает туман поле битвы

Полотном белым, прекрасным;

И галки кверху взлетают

С карканьем безобразным

Много тысяч тел там лежали,

Купаясь в крови своей:

Нагие, растерзанные, ограбленные,

Рядом - головы их коней.

Бродила Эдит лебединая шея,

В крови ноги босые купала,

Но пытливым взглядом застывших глаз,

Она словно стрелы метала.

Она тут искала, искала там, -

От неё взлетали с испугом

Стаи жадно жрущих ворон,

Дышали монахи с натугой.

Целый день уже ищет она,

Наступает вечер, и - вдруг,

Из груди бедной женщины вырвался

Резкий, ужасный звук.

Нашла Эдит Лебединая шея

Кровавое королевское тело, -

Не сказала ни слова, не плакала

Целовала лицо, что белело.

Лоб целовала она и рот.

Обнимала крепко с любовью,

Целовала раны на груди короля,

Покрытые пролитой кровью.

Она на плече Гарольда нашла,

Поцелуями жарко покрыла

Три малюсенькие шрама страсти,

Её укусы кожа хранила.

Монахи старались тем временем

Вместе связать деревца.

Чтоб понести на носилках

Сиятельнейшего мертвеца.

В Вальтгам для погребения

Короля они понесли.

Сзади шла Эдит Лебединая шея

За телом своей любви.

Она пела литанию смерти

В манере кроткой, наивной своей,

Пенье звенело громко в ночи.

Монахи тихо молились пред ней.

МАРИЯ АНТУАНЕТТА

Как весел дворец Тюильри:

Сверкают окна зеркально,

Но там светлым днём гуляют

Привидения старые тайно.

Является в павильон цветов

Мария Антуанетта.

Она утренний там производит приём

Со всей строгостью этикета.

Расфуфыренные дамы стоят, в основном,

Но кто-то присел из них. Ах,

Они в атласе, в парче золотой

В драгоценностях и кружевах.

Талии узки, торчат кринолины,

Мило так выступают

Ножки на каблуках высоких,

И голов только им не хватает.

Нет головы у каждой из дам,

И у королевы её не хватает,

И поэтому Её Величество,

Непричёсанной восседает.

Да, Вы, которая гордую башню

Несла на макушке дерзко,

Дочь императрицы Марии Терезии,

Императора внучка, крови немецкой,

Без причёски должны вы теперь

В кругу появляться тесном,

Благородных, утративших, головы дам,

Одним способом, всем известным.

То были последствия революции

И её фатальной доктрины;

Во всё виноваты Руссо, Вольтер

Врач, что выдумал гильотину.

Но очень странным кажется мне,

Что создания не замечают,

Бедняги, того, что они мертвы,

И что им голов не хватает.

Пустое чванство! Совсем, как всегда,

Лобызаться подлизы готовы,

Как забавна и отвратительна

Учтивость та, безголовая.

Кланяясь, первая дама приносит

Рубашку изо льна к туалету,

Вторая её подаёт королеве,

Приседают обе при этом.

Третья и четвёртая дамы

Приседают, учтивы, легки,

Для того, чтоб Её Величеству

Натянуть на ноги чулки.

Первая фрейлина, учтиво склоняясь,

Утренний капот подаёт,

Другая фрейлина, кланяясь тоже

Юбки нижние, в свой черёд.

Обергофмейстерина королевы

Обмахнуть грудь белую рада,

А за нехваткою головы.

Она улыбается задом.

Солнце сквозь занавески окон

Бросает внутрь любопытный взгляд.

Но, увидев старые те привидения,

Удирает с испугом назад.

БОГ АПОЛЛОН

На высокой скале обитель видна,

Мимо Рейн величаво шумит,

И, глядя сквозь решётку окна,

Монахиня юная тихо стоит.

Плывёт там кораблик сказочный,

Блестит он в заре вечерней,

Украшен тафтою праздничной,

Цветами и лавром увенчан.

Юнец белокурый, прекрасный

Посередине виден отлично,

И вышит золотом ясным

Пурпур туники античной.

А у ног его возлегают

Девять мраморных дев чудесных,

Туники короткие обвивают

Тела тонкие и прелестные.

Златокудрый поёт приятно

И на лире играет при том;

В сердце монахини внятно

Звучит песня, пылая огнём.

Дважды она во спасение

Крестом себе осеняет,

Но крест от дикого наслаждения

И от сладких мук не спасает.

Я - музыки Бог самой,

Почтеньем всех стран удостоен,

В Греции, мне родной,

На Парнасе мне храм построен.

В Греции, мне родной,

На Парнасе сидел целый день,

Бил Кастальский ключ под горой,

Кипарисы бросали тень.

Забавлялась вокалом порой

Вокруг меня девушек тьма:

Ла-ла-ла неслось под горой,

Болтушки смехом сводили с ума.

И когда из чащи лесной

Рог звенит призывно и твёрдо:

Тра-ра-ра! То с охотой большой

Артемида, сестра, мчится гордо.

Я не знаю, что было со мной,

Но лишь я хлебнул еле-еле

Кастальской воды неземной

Мои губы сами запели.

Я пел, почти упиваясь собой.

Опьяняла лира, звеня.

Будто, ветви раздвинув рукой,

Тихо слушала Дафна меня.

То амброзия чистой струёй

Изливалась в песне моей,

И истинной славы волной

Пронеслась по Вселенной всей.

Из Греции, мне родной,

Тысячу лет изгнан я;

Но сердце моё в ней одной,

Там осталась душа моя.

III

В богомолки одежду грубую,

В плащ с большим капюшоном

Из саржи жёсткой и чёрной

Завернулась монахиня юная.

Торопливо вдоль берега Рейна

Шагает вниз по дороге,

Что прямо ведёт в Голландию,

Осведомляясь жарко у каждого:

"Не видели вы Аполлона?

Ярко-красный плащ носит он,

Поёт приятно, играет на лире,

Он - мой прекрасный кумир"

Никто не хочет вести с ней речи:

Показал кто-то, молча ей спину,

Таращит кто-то глаза, улыбаясь,

Вздыхает некто: Бедный ребёнок!

По дороге, бредя без цели,

Идёт трясущийся, старый мужчина,

Перебирая в воздухе пальцами,

Напевает гнусавое что-то.

Мешок на спине болтается,

Треугольную носит шляпчонку,

Усмехаясь глазками умными,

Слушает заклинанья монахини.

"Не видели вы Аполлона?

Ярко-красный плащ носит он,

Поёт приятно, на лире играя.

Он - мой прекрасный кумир".

Старик ответил монахине.

И в то время как он говорил,

Качал туда и сюда головой.

Теребя забавно бородку острую:

Довелось ли мне его видеть?

Да, достаточно часто

Я видел его в Амстердаме

В синагоге немецкой.

Он был там солистом хора,

Звал его рабби "Фабиш",

Что Аполлон, на высоко-немецком -

Но - не кумир он мой.

Красный плащ? Его тоже знаю:

Стоит восемь флоринов за локоть,

Настоящий, подлинный пурпур,

Ещё не полностью он оплачен.

Его отца - Моисея Уитцера

Знаю я хорошо. Обрезальщиком

Служит он при португальцах,

Обрезает и суверенов.

Его мать, моего зятя кузина,

На канале она торгует

Огурцами солёными, также

Поношенными старыми брюками.

Радости им не приносит,

Что сын прекрасно играет на лире.

К сожалению, было бы лучше

Если б в тарок он играл или в ломбер

Он ещё вольнодумец, к тому же,

Свинину ел, потерял работу

И бродяжничал по стране

С комедиантами грязными.

На рынке он в балаганах

Шута играл, Олоферна,

А также царя Давида -

Того с очень большим успехом.

Так песни царя Давида

Он сам за царя сочинил,

На родном языке исполняя

В Нигена старой манере.

Из амстердамского балагана

Взял он несколько проституток,

Таскается с этими музами

Он теперь, как Аполлон.

Одна толстая среди них

Превосходно и живо хрюкает,

А лавровый убор головной

Свиньёй зовётся зелёной

ДВА РЫЦАРЯ

Вашлапский и Грапюлинский

Поляки из польской земли

С тиранией Москвы за свободу

Долго борьбу вели.

Они храбро бились, но оказались

В Париже, в конце концов:

Сладко всё же остаться живыми,

Числясь дома среди мертвецов.

Как с Патроклом Ахилл,

Давид с Ионатаном,

Целовали они друг друга,

Причитая: "коханый, коханый!"

Никто не продал другого,

Оставшись честны и верны

Меж собой благородно схожи

Поляки из польской страны.

Они жили в одной квартире

И в постели одной они спали,

Одна вошь донимала их душу,

Они себя разом чесали.

Питались в одном трактире,

Но страданий не намечалось:

Каждый платил за себя,

И ссориться им не случалось.

Весёлая Генриетта

Для обоих поляков стирает,

Напевая, раз в месяц приходит

И их бельё забирает.

Бельё у них есть, действительно,

И в этом они равны:

По две рубашки у каждого

Поляка из польской страны.

Сегодня сидят у камина,

Там уютно трещат поленья;

Снаружи ночь и снежная вьюга.

Да ещё фиакров движенье.

Из чаши громадной пунша

Они уже много глотали:

Он был не сладкий, не скисший,

И водой его не разбавляли.

Вот уже уныньем охвачены

Обоих поляков души,

По лицу слёзы катятся,

Говорит Крапюлинский: "Послушай:

Ах, если б были у меня здесь в Париже

Медвежья шкура, халат любимый,

Ночной колпак кошачьего меха,

Что в стране остался родимой!"

Ему возразил Вашлапский:

"О, ты, мой соратник верный,

Не только о шкуре и ночном колпаке

Надо думать, наверно.

У поляков не всё потеряно,

Наши женщины могут родить,

И девы польские тоже

Героев нам будут дарить.

Героев таких, как Собецкий,

Как Шельмувский, а также Уминский,

Эскрокевич и Шубиакский,

И, как великий Езелинский!"

ЗОЛОТОЙ ТЕЛЕЦ

Звук рогов и скрипок плывёт,

Вокруг идола кружит хоровод:

То дочерей Якова топот,

Вокруг тельца золотого,

Скачут снова и снова,

Звучат литавры и хохот!

До бёдер задраны юбки.

Их крепко сжимают руки.

Девы лучших родов при том

Несутся, не пряча лица,

Вихрем вокруг тельца,

Хохот, литавр гром!

Сам Аарон сюда притащился,

В сумасшествие это включился,

Вызывая насмешливый ропот.

Хранитель веры плясать пошёл.

Словно он какой-то козёл,

Гром литавр и хохот!

ЦАРЬ ДАВИД

Уходит деспот, улыбаясь,

Ни капли в том не сомневаясь,

Что произвол другой рукой

Оставит рабство за собой.

Бедный народ, как лошадь и вол,

Будет трудиться на произвол.

А тому, кому ярмо неудобно,

Сломает шею легко и свободно.

Царь Давид говорил, умирая

Соломону, на царство его наставляя:

Рекомендую тебе Иова,

Одного генерала немолодого.

Генерал этот неустрашим,

Но для меня он стал роковым.

Всё ж не отважился я как-нибудь

На ненавистного посягнуть.

Ты, мой сын, благословен и умён,

Богобоязнен, и тем силён:

Тебе не составит труда большого,

Наконец, умертвить того Иова.

КОРОЛЬ РИЧАРД

Чрез пустынное великолепье лесов

Мчится всадник, горяч и неистов

Он трубит в рог, петь, смеяться готов.

Он счастлив радостью чистой.

Душу сильнее найти не надейся,

В доспехи крепкие он одет, -

Это Ричард Львиное Сердце.

Христианского рыцарства цвет.

Добро пожаловать! Лес кричал

Деревьев зелёными языками,

Рады мы, что из плена ты убежал,

Что ты, о, король, снова с нами.

Воздух свободы король вдыхать рад,

Будто заново он рождён;

Вспоминает крепости аромат

И шпоры коню даёт он.

НЕБЕСНЫЕ НЕВЕСТЫ

Кто идёт мимо обители,

В освещённом окне видения?

То освещённые ярко

Идут процессией привидения.

Это - процессия мрачная

Урсулинок прошедших веков:

Прелестные юные лица

Выглядывают из клобуков.

Несут свечи они в руках,

Те жутко, кроваво мерцают.

Странно галерея обители

Шёпот и свет отражает.

Шествие в церковь идёт,

Опускаются там на сидения,

Что украшены изреченьями,

И своё начинают пение.

Благочестивы напевы их,

Но слова безумны, ужасны...

Бедные души! Они стучатся

В ворота неба напрасно.

"Мы были Христовы невесты,

Но радость греха нас смущала,

И мы отдали Цезарю то,

Что Богу любимому принадлежало.

У Цезаря прелестный мундир,

Усы лощёные и завитые,

Но больше всего нас манили

Эполеты его золотые.

Ах, лбу, который носил

Венец из колючек страшных,

Подарили мы оленьи рога,

Обманули Спасителя нашего.

Иисус, который сама доброта,

О заблуждениях плакал наших

И он сказал: Я проклинаю

Обречённые души ваши!

Как призраки ночи, встав из могил.

Искупить грехи вы должны:

Бродить, блуждая в этих стенах.

В сознании своей вины.

Ах, хорошо в могиле,

Но гораздо лучше бы было,

В тёплом небесном царстве...

Господи! Нас помилуй!

Иисус сладчайший! Прости

Вину нашу, что так тяжела.

Открой для нас тёплое небо.

О, нас мука нашла!"

Так поёт монашек толпа,

И церковный служка играет

На органе. И руки тени

По регистрам всем пробегают.

КОРОЛЬ МАВРОВ

Возглавляя вереницу,

Король юный Мавритании

Ехал с тяжестью на сердце

В Альпухарское изгнанье.

А за ним шли иноходцы,

Сияли палантины ярко,

Мул нёс на спине широкой

Чернокожую служанку.

Сотня слуг на скакунах

Арабских вороных сидели,

Но на гордых тех конях

Всадники мешком висели.

Ни цимбал и ни литавр...

Песни тоже не звучали,

Только мулов колокольцы

В горькой тишине стонали.

С вышины, где ясно видеть

Можно Дуэро долину,

На зубцы Гранады милой

Взгляд последний молча кинул.

В стременах король поднялся,

Он омыл слезами щёки,

И сверкал в вечернем свете

Город пурпуром высоким.

Мой Аллах, как он прекрасен,

Полон ароматом амбры,

Но испанский крест и флаги

На башнях гордых над Альгамброй!

Ах, при виде этом рвался

Из сердца боли стон глубокий,

Струились слёзы водопадом,

Омывая его щёки.

Мать короля смотрела молча

На сыновние страданья

И бранила его гордо

За эти горькие стенанья.

"Боабдиль эль Хико" - говорила, -

"По-женски плакать ты готов,

Над тем, что по-мужски достойно

Спасти не можешь от врагов".

Услышав эти речи злые,

Наложница всё поняла

И повелителя любимого

За шею нежно обняла.

"Боабдиль эль Хико",- говорила, -

"Утешься, горячо любимый,

Из пропасти твоих несчастий

Лавр расцветёт неодолимый.

Нет триумфатора на свете,

Что был победно коронован,

Любимца нет слепой Богини,

Что не был бы с несчастьем скован.

Но тот борец, кто так отважно

Сопротивлялся злой судьбе,

В сердцах людей жить будет вечно,

Оставит память по себе.

"Гора последних вздохов мавра"

Зваться будет с этих пор

Вершина та, где на Гранаду

Король последний кинул взор.

Любимый, время наполняет

Пророчествами мир земной;

И твоё имя, король, мавров,

Теперь прославлено тобой.

И эта слава не исчезнет,

Пока последняя струна

Гитары звонкой, андалузской

Не лопнет, горести, полна."

ПОЭТ ФИРДОУСИ

Золотые люди, люди серебряные! -

Говорил бродяга о тумане, -

Его речи лишь о серебре,

О пошлом серебряном тумане.

Рот одного властителя всё же,

Одного шаха вещает лишь

О золотом тумане, и он

Даёт и берёт лишь туман золотой. -

Так считают добрые люди

Так думал и Фирдоуси,

Поэт, Шахнаме создавший,

Труд божественный и знаменитый.

Поэму великую о героях

Писал он по приказу шаха,

Который ему обещал за строчку

По золотому туману дать.

Семнадцать раз цвела уже роза

И раз семнадцать она увядала;

И соловей семнадцать раз,

Воспев её, замолкнуть успел.

А между тем сидел поэт

За станком гениальной мысли

И день, и ночь прилежно ткал

Поэмы ковёр исполинский.

Ковёр исполинский, в котором поэт

Чудесно вплёл своей Родины

Фантастичные хроники

Про древних правителей Фаристана,

Своего народа героев любимых,

Рыцарей и их приключенья,

Мудрецов волшебных и демонов

Дерзко обвил гирляндами сказок.

Всё цветущее и живое,

Сверкая красками, горя и пылая,

Было в песнях. И осветили

Песни святые древний Иран.

Древним божественным светом

Из последнего храма Огня,

Несмотря на короны и муфтиев

Сердце поэта пылало.

И когда завершил он поэму,

Послал срочно своему покровителю

Поэт свой манускрипт -

Двести раз по тысяче строк.

Произошло это в банях,

В банях Газны известных,

Где послы чёрные шаха

Фирдоуси застали.

Каждый тащил мешок денег,

Который к ногам поэта

Возложил, на коленях стоя,

За поэзию вознагражденье высокое.

Поэт поспешно мешок разорвал,

Чтоб скорее золота блеском,

Что долго не видел, потешить себя,

Но обнаружил ошеломлённо

Серебро внутри этих мешков:

Бледные туманы серебряные,

Двести раз по тысяче туманов,

И поэт рассмеялся горько.

Горько смеясь, он разделил

Сумму на три равные доли,

И каждому из двух шахских послов

По доле равной он подарил,

Как плату за доставку товара.

Третью - банщику отдал

В благодарность, как чаевые,

За то, что тот хорошо служил.

Схватил потом он странника посох

И сейчас же оставил столицу,

И с обуви своей перед воротами

Небрежно он пыль отряхнул.

"Если б был он ординарен

И не сдержал своих слов,

Я сердиться не был готов

На того, кто так вульгарен.

Но простить нельзя глумливый

Низкий подленький обман,

Речей двусмысленный туман,

Хитрость, что так молчалива.

Он был значителен и важен,

Когда он шествовал, бывало,

Всё в нём величье выдавало,

Он был властитель дюймом каждым.

Как солнце, в небесах сиял,

Смотрел он пламенно и твёрдо

И, был он, человеком гордым,

И всё-таки он мне солгал".

III

Шах Магомет поел за двух

И был доволен его дух.

Журчит вода, в саду светает,

У фонтана на пурпуре шах восседает.

Рой почтительных слуг столпился,

Любимец Анзари у ног примостился.

В мраморных вазах всюду цветы,

Горячей, пламенной красоты.

Сравнимы, со стройными пальмами,

Одалиски машут над ним опахалами.

И, как будто забыть всё на свете, мечтая,

Кипарисов стоит неподвижная стая.

Зазвучала вдруг под звук лютни чудесной

Таинственно-нежная, сладкая песня.

Шах поднимается, как очарованный:

Кто написал этот текст заколдованный?

Анзари очень короток был:

Фирдоуси-поэт его сочинил.

Фирдоуси? - властитель крикнул в ответ:

Где он? Как живёт великий поэт?

В бедности, - тут прозвучал ответ, -

В нужде живёт он уже много лет.

В родном городе живёт он в Тусе,

Там есть маленький садик у Фирдоуси.

Магомет помолчал одно мгновение

И сказал: Анзари, есть поручение:

Иди в конюшню, возьми оттуда

Сто мулов и пятьдесят верблюдов.

Нагрузи их сокровищами подряд.

Теми, что сердца людей веселят.

Всем прекрасным, что только возможно:

Утварью и одеждой роскошной,

Из сандала и кости слоновьей игрушками,

Из серебра и золота безделушками,

Кубками, кувшинами чистыми,

Пантеры мехами очень пятнистыми,

Коврами, шалями, кусками парчи,

В моей стране их соткали ткачи.

Оружие блестящее и чепраки

Смотри, не забудь положить в тюки.

Не меньше напитков возьми с собой

И много горшков с хорошей едой.

Не забудь варенье, миндальные торты,

А также пряники каждого сорта.

К тому добавь двенадцать коней,

Быстрых, как стрелы, арабских кровей.

Возьми рабов целую дюжину.

Тела, как бронза, крепче оружия.

Анзари, ты должен, и то мой приказ,

С вещами прекрасными ехать тотчас.

Ты должен скорей оказаться в Тусе,

Великому привет передать Фирдоуси.

Анзари выполнил шаха приказ,

Мулов и верблюдов навьючил тотчас

Дарами, что ценностью не уступали

Тому, что с провинций в казну собирали.

В три дня Анзари столицу оставил,

Процессию своей персоной возглавил.

С красным флагом он вёл караван.

Выполняя приказ, что был ему дан.

Через восемь дней караван добрался

В Тусу, что в горах затерялся.

Чрез ворота, что на западе находились

С шумом и криком все ввалились.

Барабаны стучали, рога гремели,

Триумфальные песни вверх летели:

Слава Аллаху! Кричали повсюду

Погонщики мулов и верблюдов.

В этот самый момент к воротам восточным

Продвигалась другая процессия срочно.

Она носилки несла погребальные,

Провожая поэта к приюту прощальному.

НОЧНАЯ ПОЕЗДКА

Волновалось море. За тёмными тучами

Месяц плыл над водою.

И, когда мы поднимались в челнок.

Было всего нас трое.

Шлёпали вёсла по воде.

Однообразье дурное.

Белопенные волны шумели вокруг

И видели: нас было трое.

Она стояла в челне, бледна и тонка.

Словно в мёртвом покое,

Как мраморное изваяние

Портрет Дианы, являя собою

Луна скрылась, и пролетал

Ветер стрелой ледяною.

И резко вдруг прозвучал над нами

Крик с угрозою злою.

Крик белой, призрачной чайки, звенел

Предупрежденьем, не скрою, -

Он ужасным зовом звучал в вышине,

Мы испугались все трое.

Жар у меня? Или это виденье

Пришло с грёзой ночною?

Сон заморочил меня совсем

Жестокостью дикой, дурною.

Видел себя Спасителем я,

Жестокая глупость со мною,

Будто бы нёс я огромный крест

С терпеньем и мукой большою.

Красавица, бедная! Осаждена

Стыдом, грехом, злом и тоскою, -

Я сделаю свободной её

От бед, что текут рекою.

Не дрожит красавица бедная,

Приняв лекарство такое:

Сам поднёс я тебе смерть,

Разорвав своё сердце больное!

О, глупость и грёза жестокая,

Ярость, безумье живое!

Ночь зияет, море шумит,

Боже, останься со мною!

О, милосердный Бог Шаддай!

Молю, останься со мною!

Море грохочет, о, Адонай,

Боже! Горе земное!

Солнце встало, мы пристали к земле,

Плыл май дурманной волною.

Но когда вышли мы из челна,

Было всего нас двое.

ВИТЦЛИПУТЦЛИ

ПРЕЛЮДИЯ

Это Америка!

Мир это новый!

Не сегодняшний и не тот,

Европейский, увянуть готовый. -

Это совсем новый мир,

Который Колумб Христофор

Вытащил из океана,

Сияющий, в свежем приливе.

Стекают жемчужины капель,

Рассыпаясь цветными брызгами,

Когда его солнца свет целует...

Как же здоров этот мир!

Не кладбище романтики он,

Не кучи древней осколки,

Что из символов плесневелых

И каменных париков состоит.

Из почвы здоровой всходят

Деревья так же здоровые,

И нет здесь высокомерья,

И позвоночник ничей не сохнет.

На ветках деревьев качаются

Большие птицы. И их оперенье

Отливает красками всеми;

Носы их длинны и серьёзны,

Очками чёрными глаза окантованы,

Смотрят вниз на тебя молчаливо

И, вдруг, резко вскрикнув,

Как кофейные дамы начинают трещать.

Я не знаю всё же, что они говорят,

Похожи ли их языки на те,

Что знал Соломон Премудрый,

Который тысячу женщин имел

И все языки птичьи знал

Новые, а не только одни

Старые, мёртвые, как чучела,

Отживших давно диалектов.

Новая почва, цветы новейшие!

Цветы новые, запахи тоже!

Неслыханно дикие ароматы,

Что в мой нос проникают,

И дразня, пенятся страстно, -

Обонянье моё размышляет,

Мучаясь: где и когда

Запахи эти я нюхал?

Может быть, аромат исходил

От солнечно-жёлтых рук

Яванки, что на улице оживлённой

Постоянно жевала цветы?

Иль уловил я его в Роттердаме,

Рядом с Эразма статуей,

В белой вафельной лавке.

За занавесом таинственным?

В то время как я Новый мир

Разглядывал озадаченно,

Я сам в него, кажется, влил

Страхов гораздо больше.

Обезьяна, испугавшись, в кусты ускользнула

Крестясь при виде моём,

От страха крича: "Привидение!

Привидение старого мира!"

Обезьяна, не бойся меня!

Не привидение я, не призрак я также

Кровь жарко кипит в моих жилах,

Я - преданный жизни сын.

Просто при долголетнем общении

С мёртвыми я перенял

Какие-то манеры умерших

И их тайные странности.

Жизни прекрасные годы

Провёл я в строгих домах,

А также в гроте Венеры

И в других катакомбах романтики.

Не бойся меня, обезьяна!

Мне мила ты, потому что ты носишь

На коже безволосого зада

Цвета, что я так люблю.

Дорогие цвета! Золото-чёрно-красные!

Колорит обезьяньего зада

На меня навевают тоску

По знамени Барбароссы.

Носил лавровый он венок,

На сапогах его высоких

Блестели шпоры золотые,

Но был он не герой, не рыцарь.

Он атаманом был бандитов.

Что в книгу славы записал

Своим нахальным кулаком

Имя дерзкое: Кортес.

Он имя дикое своё

Вписал под именем Колумба.

И каждый школьник оба имени

Зубрит упорно наизусть. -

И после имени Колумба

Кортеса имя произносит,

Вторым великим мужем числя

В пантеоне Света Нового.

Судьбы последнее коварство -

Героя нашего связать

С преступным именем бандита

В доброй памяти людской.

Не лучше ль было бы затихнуть,

Остаться звуком незнакомым,

Чем через вечность волочить

Содружество таких имён?

Христофор Колумб, мессир.

Героем был с душою чистой,

Как солнце, и такой же щедрой,

Как наше яркое светило.

Иной дал людям очень много,

Но этот - целый Новый Мир

Нам очень щедро подарил,

И он Америкой зовётся.

Не мог он нас освободить

Из земной тюрьмы пустынной,

Но знал он, как её расширить

И наши цепи удлинить.

И благодарность человечества

Ему не только от пресыщенной

Идёт Европы. Азия и Африка,

Не менее утомлены.

И лишь единственный герой

Дал больше нам и что-то лучшее,

Чем Колумб. И это тот,

Кто Бога людям подарил.

Отец его Амрамом звался,

И мать была Иохабет.

А сам он звался Моисей, -

Он мой любимейший герой.

Все же Пегас, ты пребываешь

Слишком долго с любимым Колумбом. -

Знай, сегодняшний твой полёт

К человеку дурному, чьё имя - Кортес.

Расправь свои пёстрые крылья

И скорее меня неси

В Новый Мир, в ту прекрасную землю,

Что Мексикой называют.

Неси меня к крепости той,

Где король Монтесума

Радушно испанским гостям

Должен был дать приют.

Но не только пищу и кров

Дал правитель чужому бродяге:

Расточительно великолепные,

Получил тот подарки богатые

Украшенья из цельного золота,

Выточенные, искусно,

Драгоценности дарил Монтесума,

Проявив благосклонность монарха.

И нецивилизованный этот,

Суеверный, слепой язычник

В преданность верил и в честь,

И в святость гостеприимства законов.

Исполнил он просьбу испанцев,

Присутствовать на празднике их,

Чтоб они под кровом своим

Могли ему честь оказать.

Пришёл король со всей свитой.

Доверчиво и благосклонно,

Туда, где жили испанцы,

И фанфары встречали его.

Как сей фестиваль, назывался,

Не знаю. "Испанская верность",

Быть может, но зовёт его автор:

"Дон Фернандо Кортес".

Был дан сигнал. И внезапно

Король был, врасплох застигнут:

Связали его и держали,

Как заложника, в крепости.

Но Монтесума умер,

И была преграда разрушена,

Что защищал от гнева народа

Дерзких авантюристов.

И, словно прилив ужасный

Возмущенного дико моря,

Приближались, бушуя неистово,

Гневные волны людские.

Отбивали испанцы храбро

Каждый натиск. Но ежедневно

Крепость заново штурмовали: -

От игры такой испанцы устали.

Смерть короля прекратила

Также доставку продуктов:

Рационы стали короче,

И вытянулись лица, однако.

И длинными этим лицами

Смотрели Испании сыновья.

Они вздыхали, думали

О своей христианской Родине.

О своей дорогой Отчизне,

Где колокола благочестиво звонят,

И в печи кипит, разумеется,

Пышная олья-патрида.

Пережаренный бараний горох,

Лукаво запах под ним источают,

Украдкой скрываясь, хихикают

Чесночные колбаски любимые.

Держал военный совет полководец.

Постановил Совет - отступление;

Ранним утром другого дня

Оставляла армия город.

Мехико - город-остров,

Лежит средь большого озера,

В середине прибоя шумного,

Как гордая водная крепость.

С побережьем он только связан

Кораблями, плотами, мостами.

Что на высоких покоятся сваях,

Создают у озера малые мели.

Ещё до восхода солнца

Снялись в поход испанцы:

Не дотрагивались до барабанов.

Трубач не трубил побудку.

Не хотели их господа

От сладкого сна пробуждаться...

(Сотня тысяч индейцев

Находилась в то время в Мехико).

Но один испанец проделал это,

Не спрашиваясь у господина.

Но гораздо раньше проснулись

В Мехико сегодня индейцы.

На мостах, на плотах, на мелях

Ждали они терпеливо,

Чтоб поднести прощальный напиток

Там дорогим гостям.

На мостах, на плотах, на мелях,

Гей! Прекрасное пиршество было!

Кровь текла красным потоком,

Дерзких кутил убивали.

Там тело плотно лежало на теле,

И мы видим, на ком-то нагом

Отпечаталась грудь индейца,

Арабески испанских доспехов.

Удушение это было

И резня, что медленно очень,

Страшно медленно дальше катила

По мостам, по плотам, по мелям.

Индейцы пели, громко кричали,

Фехтовали испанцы молча,

Отвоёвывая шаг за шагом

Себе пространство для бегства.

В толкотне этой тесной борьбы

Имели они преимущество-

Европы строгое искусство войны,

Зев огня, доспехи и лошадей.

Испанцы многие были

Тяжело нагружены золотом.

Что, вымогая, добыли...

Ах, этот грехов жёлтый груз,

Парализуя, в бою им мешал,

И металл это дьявольский

Портил быстро не только душу,

Но так же и бедное тело.

Волна в середине озера

Совсем накрыла лодки и барки.

Стрелки, сидящие в них, стреляли

По мостам, плотам и по мелям.

В сутолоке подстрелили, конечно,

Много собственных братьев.

И попадали они порою

В высокородных идальго

На третьем мосту упал

Юнкер Гастон, знаменосец.

В тот день нёс он знамя

С изображением Девы Святой.

В изображение это

Индейцы тоже попали:

Прямо в сердце осталось торчать

Шесть сверкающих стрел,

Словно те золотые мечи,

Что грудь скорбящей Матери Божьей,

Полной боли, пробили насквозь

В процессии Страстной пятницы.

Умирая. Гастон передал

Своё знамя Гонсало, но тот,

Точно так же, смерть свою встретив,

Осел медленно. И тут же схватил

Сам Кортес дорогое знамя:

Он был полководцем и носил

На коне своём знамя до вечера,

Пока не пришла к концу битва.

Сто шестьдесят испанцев нашли

В этот день свою страшную смерть,

Свыше восьмидесяти попали

Живыми в руки индейцев.

Тяжело ранены многие были,

Их позже смерть победила.

И ещё дюжина лошадей

Частью убита была иль захвачена.

К вечеру достигли они,

Кортес с армией, побережья,

Берега, где уныло росли

Горькие ивы плакучие.

После дня борьбы ужасной

Ночь призраков идёт с триумфом,

Сто тысяч радостных огней

Разом в Мехико пылают.

Сто тысяч радостных огней,

Лес факелов, венки огня

Свой яркий свет, как будто днём,

Бросают на дворцы и храмы,

На все дома, но ярче всех

Храм Витцлипутцли освещён:

Из камня красного Бога дом,

На вавилонские он похож

Египетские, ассирийские,

Чудовищно-громадные строения,

Которые мы видим на картинах

Британца нашего Мартина Генри.

Такие же широкие там точно

С наклоном лестницы. Так широки,

Что много-много тысяч мексиканцев

Бурлят на них, вверх и вниз, спеша

В то время, как рядами дикими

Бойцы расположились на ступенях

И весело пируют, опьянённые

Победою и пальмовым вином,

Зигзагом эти лестницы ведут

К платформе, что подобна балюстраде,

И обрываются под самой крышей,

Под крышею чудовищного храма.

Там в алтаре своём, на троне,

Сидит великий Винтцлипутцли,

Кроваво-красный Бог войны.

Злой идол Мексики, однако,

Снаружи выглядит забавным:

Так вычурен и так ребячлив,

Что, несмотря на страх внутри,

Смешливость нашу вызывает.

И думаем мы, глядя на него,

В одно и то же время, как о смерти

Бледной, что в Базеле стоит,

Так и о мальчике, что писает в Брюсселе.

Стоят по обе стороны от Бога

Миряне - справа, слева - духовенство, -

Из пёстрых перьев облаченье

Топорщится на клире этом.

На мраморных ступенях алтаря

Сидит на корточках столетний человек:

На черепе, на подбородке нет волос,

Багрянцем отливает его куртка.

То, приносящий жертвы жрец.

Он точит острые ножи

И скашивает, улыбаясь

Глаза на Бога своего.

И кажется, что Витцлипутцли

Взгляды слуги своего понимает:

Он будто ресницами машет

И двигает даже губами.

На алтарных ступеньках сидят

Музыканты храма на корточках,

Бьют в литавры, дуют в коровьи рога:

Грохот и трубные звуки!

Грохот и трубные звуки,

И голосящего хора гром,

Мексиканское "Отче наш",

Похожее, на мяуканье кошек.

Мяуканье, как у кошек,

Но у кошек большого сорта,

Что зовутся тигровыми кошками

И вместо мышей, жрут людей.

Когда ветер вечерний свой свист

Сбросит на побережье,

У испанцев, что там находятся,

На душе заскребут когти тигра.

Печально под плакучими ивами

Стоят всё время испанцы.

Оцепенело, глядя на город,

На озера тёмную гладь.

Отражается в ней, издеваясь,

Всё пламя индейской радости;

И они стоят, как в партере

Одного большого театра.

И платформа светлая храма

Бога войны - это сцена,

Где в честь победного праздника

Трагически сыграют мистерию.

"Жертвоприношение" - зовётся она.

Древность, - сюжет мистерии этой,

Но в христианстве, конечно,

Этот спектакль не так омерзителен.

Там кровь становится красным вином,

И тело дают для причастья

В виде тонких и совершенно

Безобидных мучных лепёшек.

В этом случае у дикарей

Блюдо сырое и очень серьёзное. -

Ясно: мясо, что поедали

И кровь человечьей была.

Чистой была кровь в этот раз,

Кровь христиан старая, что никогда

Не мешалась с презренною кровью

Мавров, а также евреев.

Радуйся, радуйся, Бог Витцлипутцли.

Дают сегодня испанскую кровь,

И тёплым её ароматом

Тешится жадно твой нос.

Сегодня для этого гордого блюда

Восемьдесят зарежут испанцев,

Для обеда твоих жрецов,

Что мясом себя освежат.

Жрец - не Бог, он - человек.

А человек, бедный обжора,

Не может жить одним обоняньем,

Аромат, вдыхая, как Бог.

Ну, уже грозно гремят литавры,

Пронзительно дуют коровьи рога:

Они гласят, что поднимается

Наверх процессия смертников.

Восемьдесят испанцев, позорно нагих,

С руками, связанными за спиной.

Волочат, тащат наверх

По лестнице прямо в алтарь.

Заставляют склонить колени

Перед статуей Витцлипутцли

И танец злой танцевать

Под пытками, их принуждают.

Пытки так зверски мучительны,

Так ужасны крики измученных,

Они похожи на дикий вой

Хора страшного каннибалов.

Бедная публика на побережье,

Кортес и друзья по оружию,

Услышали и узнали тотчас,

Полные страха друзей голоса.

И на сцене, ярко так освещённой,

Они видели совершенно точно

Фигуры и выражение лиц,

Видели нож и видели кровь.

Тогда они сняли шлемы

С голов, преклонили колени,

Голоса, настроив на смерти псалом,

Они пели: Профундус!

Среди умерших в тот день

Был также Раймонд де Мендоса,

Сын аббатисы прекрасной,

Первой любви Кортеса.

Когда на груди у юноши

Увидел он медальон,

Что заключал образ матери,

Слезами светлыми заплакал Кортес.

Но всё же он вытер их с глаз

Рукавицей суконной и твёрдой,

Вздохнул глубоко и в хоре запел

С другими: Мизерере

III

Мерцают всё бледнее звёзды,

И туманы, как, привидения,

Что в белых простынях притащились,

Поднялись из глади озера.

На крыше капища ужасного

Погас огонь, окончен праздник.

У алтаря, кроваво-слёзного

Лежат миряне и жрецы.

Лишь Куртка Красная не спит:

В мерцании последней лампы

Сладко скалясь, яростно шутя,

Сказал жрец Богу своему:

"Витцлипутцли, Путцливитцли,

Божок любимый, Витцлипутцли!

Тебя развлёк сегодня знатно

Тот аромат, что нюхал ты

От крови жертвенных испанцев,

Что аппетитно так дымились.

На лакомое падкий нос твой,

Блестя кроваво, впитывал его.

Жертвами завтра будут кони,

Ржущие страшилища знатные,

Которых духи ветра зачали,

С сиренами, любезничая жарко.

Если ты послушным будешь,

Зарежу для тебя двух внуков,

Прелестных мальчиков со сладкой кровью,

Моей старости, единственную радость.

Но должен ты послушным быть

И даровать нам новые победы.

Позволь нам победить, Божок любимый,

О, Путцливитцли, Витцлипутцли!

Сгнои врагов наших скорей,

Тех чужаков, что к нам издалека,

Из неизвестных нам земель

Пришли из мирового океана.

Зачем оставили свою Отчизну?

Гнал голод их иль кровь убитых?

Питает разум твой, однако,

Древняя, известная мудрость:

Что есть желание? В свои карманы

Наше золото они суют;

Хотят при этом, чтобы наверху,

Потом, на небе счастье обрести.

Сначала верили мы, что они

Породы высшей существа,-

Солнца сыновья, бессмертные.-

Оружия их молния и гром.

Но оказалось, смертные они,

Такие же, как мы. Мой верный нож

Испробовал сегодня ночью

Их человеческую смертность.

Люди они, и не прекрасней

Они, чем мы. И есть такие

Средь них, похожие на обезьян,

И лица их покрыты волосами.

И даже говорят, я слышал,

Что некоторые носят брюки,

Внутри, скрывая обезьяний хвост:

Не обезьяне не нужны штаны.

Уродлива мораль их точно так же,

О благочестии не знают ничего;

И даже говорят, они

Их собственного Бога тело жрали!

О, истреби ты этих злых

И гнусных богопожирателей,

Витцлипутцли, Путцливитцли,

Дай, победить нам, Витцлипутцли!"

Так обращался к Богу жрец,

И Бог тотчас ему ответил,

Хрипя, стеная, словно ветер ночи,

Ласкающий камыш озёрный:

Красная куртка, кровавый палач мой,

Ты в жертву мне много тысяч принёс,

Но жертвенный нож теперь свой вонзи

Ты в твоё старое тело.

Из этого разрезанного тела

Наружу выскользнет душа,

И, семеня над галькой и корнями,

Рванётся к лягушачьему пруду.

На корточках сидит там моя тётка,

Крыс королева и скажет она:

"Душа нагая, добрый день!

Как поживает мой племянник?

Витцлипутцли забавляется

В медово-сладком свете золота

И счастье смахивает со лба его

Вместе с роем мух заботы?

Иль своей железной лапой,

Пропитанной змеиным ядом,

Его терзает Канцлагара,

Богиня страшная несчастья?"

Даёт ответ душа нагая:

Приветствует тебя, мой Витлцлипутцли,

Тебе чумы желает он,

Проклятая, в твоей утробе!

Ему войну советовала ты,

И твой совет привёл в пучину

В исполнение пророчества

Древнего и очень злого,

Что принесут погибель царству

Ужасные мужчины с бородами,

На деревянных птицах прилетевших

Сюда с далёкого востока.

Изреченье старое гласит:

Бабья воля - Божья воля,-

Божья воля крепче вдвое,

Если баба - Матерь Божья.

Есть Та, что на меня сердита,

Она - небесная царица,

Она - без недостатков Дева,

Что волшебства и чудеса творит.

Народ испанский она защищает:

Теперь навек должны мы закатиться,

Я - из всех Богов беднейший

И также Мехико, мой бедный.

Как выполнишь задание моё,

Так, душа нагая Красной Куртки,

Ползи в дыру и там засни,

Чтобы не видеть моего несчастья.

Разрушат храм со мною вместе,

Останутся развалины и дым:

В дым кану, без остатка, растворясь,

Никто меня здесь больше не увидит.

И всё ж я не умру. Мы - Боги

Старые, совсем, как попугаи,

Линяем, как они, и часто

Меняем так же оперенье.

На Родину моих врагов,

Что называется Европой,

Теперь хочу я убежать,

Начну там новую карьеру.

Себя я зачерню и стану

Там для всех я Богом.

Как злейший враг моих врагов,

Я стану там без устали трудиться.

Своих врагов я стану мучить

И их фантомами пугать:

Господство ада, и вкус серы

Они должны всё время ощущать.

Их мудрецов, а также дураков

Желаю я в ловушку заманить,

Их добродетель щекотать хочу,

Пока не засмеётся, как блудница.

Да, дьяволом хочу я стать

И, как друзей, приветствовать своих

И Сатану, и Астарота,

И Велиала, и Бельцуба.

Приветствую тебя, Лилит,

Гладкая змея и мать грехов!

Твоей жестокости меня учи,

Твоей прекрасной лжи искусству!

О, Мехико, любимый,

Никогда тебя спасти я не смогу,

Но страшно мстить я за тебя хочу,

Мой Мехико любимый.

КНИГА ВТОРАЯ: ЖАЛОБЫ

Счастье - это продажная девка,

В одном месте долго не пребывает.

Сдув волосы, в рот поцелует крепко

И тут же прочь убегает.

Несчастье ведёт себя по-другому:

Крепко любя, толкается в сердце:

Зачем спешить, - говорит, - из дома?

На кровати вяжет, и некуда деться.

УЕДИНЕНИЕ

В дни мои юные, ясные

На голове носил я венец прекрасный,

Цветы сверкали дивным огнём,

Чары волшебные жили в нём.

Нравился всем прекрасный венок,

Но кто-то от зависти изнемог.

От жёлтой зависти неутолённой

В уединенье бежал я зелёное.

В лес! В лес! Тут жизнь свободную

Мог вести с духами и животными.

Феи, а также олени гордые

Без страха ко мне приближались твёрдо.

Без страха ко мне подошли они близко,

Они знали, нет никакого риска:

Я не охотник, косуля знала,

Во мне нет здравомыслия, фея считала

Болтать о милости фей, как дурни, не будем,

Но как другим уважаемым людям,

Благосклонность леса весьма завидная,

Была для меня совсем очевидна.

Вокруг любезно рой эльфов порхал,

Воздушный народец трещал и болтал.

Один слегка уколол меня взглядом,

Суля сладкое счастье со смертью рядом.

Меня майскими играми развлекали,

Двора истории мне рассказали:

Хроники, к примеру, скандальные

Великой королевы Титании.

Я сидел у ручья: С волосами летящими

Выходили вакханки воды настоящие,

В вуалях серебряных длинных

Толпа русалок являлась дивных.

Играли скрипки и цитры в свой черёд,

Прекрасен русалок был хоровод:

Мелодии, позы цариц волны

Звенящей ярости были полны.

Но порою, пресытясь безумием этим,

Вели себя, как малые дети:

У ног моих ложились они,

Пряча головы в колени мои.

Галльскими песнями заливались старинными,

Например, песней о трёх апельсинах

И волшебные оды пели в конце

Обо мне и моём человечьем лице.

И в пение часто они вставляли

Вопросы, что часто мне задавали:

"Скажи, для какой цели своей

Бог любимый создал людей?

Душа бессмертная любому дана,

Из кожи иль из холста она?

И также ответь нам к примеру,

Почему ваши люди глупы без меры?"

Скрою, какой дал я ответ.

Для души, я думаю, горя нет:

Бессмертной душе никогда не вредило,

Что бы русалка ни говорила.

Грациозные эльфы, русалки стройные

Не как духи земли, служат достойно:

Помочь людям простодушно пытаются...

Я люблю тех, что гномами называются.

Красные плащики гномы носили,

Честны и пугливы лица их были.

И тайну их разгадать я смог,

Почему прячут они ступни своих ног:

Лапы утки ступни их напоминают.

Они думают, это никто не знает.

Очень глубока эта тайная рана,

Но издеваться над этим было бы странно.

Ах, небо! На карликов мы похожи,

И что скрывать, есть у нас тоже.

Христианином тот считаться б не мог,

Кто открыл бы тайну наших утиных ног.

С саламандрами не общался я никогда,

Об их склонностях у других узнавал иногда.

В лесу их немного. При появлении

Скользили мимо, как робкие тени.

Совсем, как дети они, похудевшие:

Лица подавлены и пожелтевшие

Тесно камзольчики их облегали,

Золотом вышиты, багрянцем сияли.

На каждом из них сверкает коронка,

Вся в рубинах, огранки тонкой.

И каждый из них полагает при том

Себя единственным королём.

Что не сгорают они в огне,

Просто фокусом казалось мне:

Кто не способен воспламеняться,

Может ли духом огня являться?

Мандрагоры лесные, умные, кроткие.

Бороды длинные ножки короткие,

С палец длиной старообразные лица, -

Неясно, как удалось им на свет появиться.

Когда в свете луны стремглав выбегают

Корни писающие напоминают.

Только добро я видел от них

Хоть неизвестно происхождение их.

Чарам малым они учили меня:

С ветром болтать, птиц криком маня.

В Иванову ночь я научился искать

Травку, чтобы невидимым стать.

Учили указания звёзд толковать

И без седла на ветре летать.

Рунные заклинания я учил,

Что мёртвых наверх зовут из могил.

Учили меня они свисту специально,

Чтоб дятла обманывать идеально;

И того добивались мои мандрагоры,

Что открывал им дятел сокровищ горы.

Тем заклинаньям учили подряд,

Что бормочут, когда ищут клад.

Но напрасно мне всё объясняли,

Умельцев клады искать, они не встречали.

Мне мало нужды было клад находить,

Я сам за всё мог заплатить:

Владел я в Испании замком воздушным.

Получал доходы, когда было нужно.

О, прекрасное время! С небесного свода

Лилась музыка эльфов для хоровода,

Шутили кобольды, русалки плясали,

Вкруг, упоённого сказками, сердца порхали.

О, прекрасное время! Под высокою кроной,

Как под триумфальной аркой зелёной,

Победителем гордым я шагал,

Волшебный венец меня украшал.

О, прекрасное время! Промчалось оно,

Измениться было ему суждено.

И мой прекрасный, волшебный венец

Был украден у меня, наконец.

С моей головы его кто-то снял,

Как это случилось, я не узнал.

С тех пор, как исчез он, печально и странно,

Душа моя, будто бы бездыханна.

Таращат глаза личины страшные,

Жуткие маски мира вчерашнего.

Как голубое кладбище, пустынно небо:

Там Бога нет. Оно глухо и немо.

Эльфы исчезли. И слышен ясно

Охотника рог, собак лай ужасный

Свои раны косуля в чаще прячет,

Зализывает и горько плачет.

Где мандрагоры, их долго искал,

Но думаю, скрылись в расселинах скал.

Друзья маленькие, я вам клянусь:

Без венка, без счастья, но назад я вернусь.

Где золотоволосая фея,

Красавица, что была всех милее?

Дуб, который приют ей давал,

Стоит печально. Ветер листья сорвал.

Как Стикс, ручей шумит горько, жалко,

На берегу одиноком сидит русалка,

Как изваяние, нема и бледна,

Будто в горе глубоко погружена.

Подойти к ней ближе хотел, сострадая,

Но она испуганно убегает,

Посмотрев на меня с таким выражением,

Будто увидела привидение.

ИСПАНСКИЕ ТАЙНЫ

В день Губерта святого

Тысяча триста восемьдесят третьего

Давал король нам роскошный обед

В пышном замке в Сеговии.

Званые гости Двора вокруг

Зевали весьма внушительно,

Являлись они суверенами скуки

За столом всех князей.

Посуда из золота и серебра,

Из всех краёв лакомства

С тем самым свинцовым вкусом,

Как в кухне отхожего места.

Шёлковая чернь сидела вокруг,

Разодетая пёстро, благородно кивая,

Похожая на клумбу с тюльпанами,

Только с различной приправой.

И шёпот так шелестит,

Словно маком мозг засыпает,

Что ждёт, пока трубный глас

Его не вытащит из забытья.

К счастью, сидел подле меня

Дон Альбукерке Диего.

Из его умных уст звучали

Речи на разные темы.

Превосходно и живо поведал

Он истории Двора кровавые

Тех дней, когда правил Дон Педро,

Что Жестоким в народе звался.

Когда я спросил, почему Дон Педро

Брата своего Фредрего

Втайне от всех обезглавил,

Сказал мой сосед по столу:

Синьор! Не верьте тому, что бездумно

На своих дребезжащих гитарах

В балладах ужасных поют

Погонщики мулов в погребах и тавернах.

Не верьте тому, что болтает чернь

О любви жены Дона Педро,

Прекрасной Донны Бланки Бурбон

И Дона Фредрего отважного.

Нет, то была не ревность супруга,

От зависти, чёрной зависти

Пал жертвой Дон Фредрего,

Мастер Ордена Калатраво.

Преступление Дона Педро

Не прощу: присвоил славу он Фредрего,

Ту славу, что донна Молва

Ему приписала прелестно.

Я ещё не прощу Дону Педро

Гибель чувств высокой души

И прекрасного статного тела,

Что являлось души отраженьем.

В моей памяти остался цветущий,

Героический, тонкий этот цветок:

И никогда не смогу я забыть

Мечтательно юное это лицо.

Оно было того высокого сорта,

Что так обожаемо феями,

Будто тайною сказочной

Его лица дышали черты.

Голубая эмаль его ярких глаз

Сияла, как драгоценный камень,

Но также твёрдость драгоценного камня

Была частью его натуры.

А волосы были черны,

Иссиня-черные, редкого блеска,

И пышных кудрей волна

Каскадом спадала вниз.

В Коимбре, прекрасном городе,

Где мавров он победил,

Его видел в последний раз

Живым я. - О, принц, несчастный!

Он пришёл прямо от Алпухары,

Проезжая по улицам узким;

Мавританки юные слушали

Стук копыт за решётками окон.

Развевалось перо на шлёме его,

Он раскован был и учтив,

Но на плаще строгий крест Калатрава

Отпугивал все же любовные мысли.

Рядом, весело виляя хвостом,

Прыгал его любимец Алан:

Бестия был благородной породы.

И на Сьерре родился он.

Несмотря на свой чудовищный рост,

Был он ловок, словно олень,

А благородная форма его головы

Была чем-то похожа на лисью.

Его снежно-белая мягкая шерсть

Шёлком на спине волновалась,

И рубинами инкрустирован

Золотой был широкий ошейник.

Спас хозяина пёс и этот ошейник

Стал талисманом верности:

Не предавал никогда ни разу

Господина его верный пёс.

О, эта ужасная верность!

До сей поры потрясает душу,

Когда вспомню об этой верности,

Что открылась здесь нашим глазам.

О, полный ужаса день!

Это было здесь, в этом зале:

Как сегодня сидел я здесь.

На высоком конце стола,

Там, где Дон Энрике сегодня

С цветом кастильского рыцарства

Весело так пирует, -

Сидел тогда сам Дон Педро

Молча, мрачно и подле него,

Сияя гордо, словно Богиня,

Восседала Мария де Падилья.

Здесь на низком конце стола,

Где ныне мы видим дам,

У которых жабо изо льна

Так тарелки напоминают,

В то время как пожелтевшие личики

С улыбками, очень кислыми

Так похожи на те лимоны,

Что покоятся на тарелках,

Здесь на низком конце стола

Свободное место было оставлено,

И гостя высокого ранга,

Ожидая, стоял стул золотой.

Да, Фредрего был тот гость,

Кому стул золотой предназначен.

Но не пришёл он, ах, мы знаем

Теперь причину этой медлительности.

Ах, к этому часу уже

Свершилось злодейство ужасное,

И послал палачей Дон Педро

Молодому герою невинному.

Напали они вероломно,

Связали и утащили

В глухой подвал замка

Освещённый лишь факела светом.

Палача там слуги стояли,

И стоял там сам красный мастер,

С коротким топором палача,

И сказал он с миною мрачной:

Теперь гроссмейстер Святого Яго

Приготовиться к смерти должны Вы,

Вам четверть часа дано

Для последней молитвы.

Дон Фредрего колени склонил,

Помолился в спокойствии кротком,

И сказав затем: я закончил,

Он принял смертельный удар.

В то мгновение, как голова

Принца скатилась на землю,

Прыгнул к ней верный Аллан,

Который здесь был не замечен.

Он крепко схватил зубами

За локон голову господина

И с дорогой этой добычей

Волшебно быстро ринулся прочь.

Стенанья и крики звучали

Вокруг на его пути,

В коридорах и пышных покоях,

На лестницах, наверху и внизу.

Со времени пира царя Валтасара

Не было общества за столом,

Что так растеряно было,

Как в нашем зале высокие гости,

Когда чудовище прыгнуло в зал

С головой Дона Фредрего,

Что волочил он зубами

За красивые длинные волосы.

На пустой, оставшийся стул,

Что предназначен, был его господину,

Прыгнул пёс, и как обвинение,

Держал он голову напротив нас.

Ах, это хорошо знакомое было

Лицо героя, но стало бледнее,

Серьёзнее стало в смертной тоске,

И было ужасно обвито оно

Избытком локонов чёрных,

Что вздымались, как страшный

Убор, из змеиных голов, Медузы,

Заставил так же окаменеть.

Да, мы, словно окаменели,

Смотрели глазами оцепенелыми,

И онемел здесь каждый из нас

От ужаса и этикета.

И Мария Падилья одна

Разрушила молчание общее;

Ломая руки, громко рыдая,

Причитала она, полна желания кары:

"Называю теперь я его

Подстрекателем злого убийства!

Его злоба ожидала моих детей,

Моих невинных, бедных детей!"

Дон Диего окончил здесь

Свою речь, так как мы видели,

Что обед был закончен,

И Двор оставляет зал.

Блюдя, придворный, тонкий обычай,

Мне дали рыцаря для охраны,

И вдвоём побрели мы с Диего

Через старый готический замок.

В той галерее, что прямо ведёт

На королевскую псарню,

Что рычанием, лаем и тявканьем

О себе издали извещает,

Увидел я там, в толстой стене

В неё вмурованную и снаружи

Забранную крепкой решёткой,

Келью, похожую очень на клетку.

Фигуры людей виднелись внутри:

Сидели там два юных мальчика.

Сидели они на гнилой соломе,

На корточках со скованными ногами.

Одному едва было двенадцать,

Выглядел чуть постарше другой:

Благородно прекрасны были их лица,

Но увядшие, бледные, как от болезни.

Оборваны были, почти нагие;

И истощенные тельца их

Носили следы жестокого обращения,

И обоих жар сотрясал.

Из глубин бедствий своих

Вверх смотрели они на меня

Глазами белыми, как привидения, -

Я от этого в ужас пришёл.

Что за печальные эти создания? -

Крикнул я, торопясь между тем

Руку дона Диего схватить,

Чувствуя, как трясётся она.

Дон Диего казался смущённым,

Оглянулся, не слышит ли кто,

Сказал, глубоко вздохнув, наконец,

Притворно светским тоном весёлым:

Это два королевских ребёнка,

Рано осиротевших. Король Педро

Отцом их зовётся, а матерью

Им была де Падилья Мария.

После битвы большой при Наварре,

Где Дон Энрико Транстамаре

Брат короля Дона Педро

От тяжкого груза короны

И от большей ноши, от жизни,

Одновременно освободил,

Встретил он детей брата

С великодушием победителя.

И отнёсся к племянникам он,

Как дяде и подобает:

В собственном замке им дал

Бесплатно еду и кров.

Узковата, конечно, каморка,

Та, что предоставил им он.

Но в ней всё же прохладно летом

И не совсем морозно зимой.

Их еда, правда, хлеб ржаной,

Что так вкусен, как если б Богиня

Гера пекла бы сама его

Для Прозерпины любимой.

Иногда посылают им также

Чаши с турецким горохом,

И мальчики тогда замечают,

Что в Испании есть воскресенье.

Но, однако, не всегда воскресенье,

И дают не всегда горох;

И тогда главный дворцовый псарь

Их угощает кнутом.

Ведь главный дворцовый псарь

Не одну королевскую псарню,

Но так же клетку племянников

Под своим контролем имеет.

Он - несчастный супруг

Этой лимонихи кислой,

У которой жабо, как тарелка,

Ею на обеде мы любовались.

И бранится так дерзко она,

Что супруг её очень часто

Хватает кнут и спешит

Псов и бедных детей наказать.

Порицает всё же король

Такой метод. И он приказал,

Чтобы с племянниками его впредь

Не обращались, словно с собаками.

Не кулаку чужому наёмника

Будет в будущем он доверять:

Их повиновение станет он

Направлять собственноручно.

Остановился вдруг дон Диего,

Так как к нам подошёл сенешаль

И вежливо осведомился:

Хорошо ли мы пообедали? -

ЭКС-НОЧНОМУ СТОРОЖУ

Говорят, недовольным он оставлял

Штуттгарт, что на Неккаре,

И суперинтендантом он стал

В Мюнхене, на Изаре.

Местность эта весьма хороша:

Здесь фантастично, нетерпеливо

Пенится Хольдера бока душа,

Самого лучшего пива.

Но, говорят, про интенданта,

Что там он невесел совсем:

Меланхоличен, как Данте,

Как лорд Байрон, мрачен и нем.

Не забавляют его комедии

И худших стихов легион.

Читая печальнейшие трагедии,

Сам не смеётся он.

Красотка одна была бы рада

Развеселить его сердце болезное:

Но все игривые любовные взгляды

Разбиваются о панцирь железный.

Наннерль в чепце высоком

С ним о чувствах весёлых воркует. -

В монастырь иди, горлица робкая, -

Словно принц датский, толкует.

Друзья все совершенно напрасно

К веселью его призывают,

Поют: Радуйся жизни всечасно,

Твой светильник ещё пылает!

Не может тебя ничего

Прельстить в этом городе славном?

Чудаки превосходны его,

И город совсем без изъянов?

Хотя прежде, в былые дни,

Потерял он достойного мужа,

Что был корифеям сродни...

Его лишиться, - что может быть хуже!

Массман своим кувырканием

Твою меланхолию бы изгнал,

Его усердным старанием

Ты бы снова весёлым стал.

Шеллинг незаменим совершенно:

Забавен он, как философ. -

Эта потеря бесценна!

Он, как лицедей, без вопросов!

Стало большой потерей,

Что ушёл "Валгаллы" творец,

Закрыл за собою двери,

Бросив все труды под конец.

Ушёл Наставник. И в тот же миг

Молодёжь утрата постигла:

Корнелиус шевелюру остриг,

А в его волосах была сила.

В волосы мастер чары вложил,

Потому что был он умён,

Оживлён и весел, поэтому был

И быстро двигался он.

Гёррес мёртв, гиена эта, как раз

Обрушила службу святую,

Но из красных щёлочек его глаз

Лились слёзы напропалую.

Этот хищник чересчур малое

Получил за грехи отмщение:

Ядовитого кролика пожирало

Монашеское несварение.

Кстати! Патер Дольгирий железный,

Его, кажется, так называли?

Для слухов весьма он полезен,

Ещё живёт на Изаре?

Для меня, незабываем, он стал:

При чистом солнечном свете

Никогда уродливей я не встречал

Лица, приговорённого к смерти.

Для прихода в мир, как молва идёт,

Новый способ сумел он избрать:

Дорогу нашёл через задний проход,

В стыд и ужас, повергнув мать.

Я пятницей видел его страстной,

Он шёл в процессии чёрной,

И в тёмной вереницей мужской,

Он был темнейшей персоной.

Монахи, монашество в наше время,

Твердыня невежества и оплот.

Фон Гуттен смеялся над ними всеми,

От него их слава идёт.

Как вздрогнул ты при Гуттена имени!

Экс-сторож, проснись поскорей!

Тут кнуты, там рясы совиные,

Ты, как прежде, ударь их сильней!

Бичуй до крови их спины белые, -

Это делал Ульрих прекрасно:

Удары были по-рыцарски смелые,

И выли они так ужасно.

И Эразмус смеялся бы, вероятно,

Получив удовольствие мощное,

Гнойник бы в горле лопнул, понятно,

И он бы поправился точно.

На Эбесбурге таким же манером

Славно Зиккинген бы смеялся,

И во всех странах немецких наверно

Его хохот громко бы отзывался.

Смеялись бы старые, как молодые...

И весь Виттенберг - то единый смех!

Поют вместе юные и седые:

Веселиться будем за всех!

Толкуют, будто рясы скверные

Ловлей блох заниматься рады,

И должен был фон Гуттен, наверно,

От их изобилья чесаться с досады.

Но жребий, однако, брошен!

Крик рыцаря бьёт мощно и ровно!

И надломился, криком подкошен,

С блохами строй церковный.

Экс-сторож, глашатай к молитве,

Не чувствуешь ты, как сердце пылает?

Пробудись на Изаре для битвы,

Стряхни сплин, что тебя терзает.

Твои длинные, спешащие ноги

К новому бегу способны;

Тонких и грубых ряс так много,

Бей любую - они друг другу подобны!

Но стонет он, и руки свои

Ломая, мне возражает:

Длинные спешащие ноги мои

Лишь усталость Европы знают.

Немецкая, узкая обувь тут,

Мозоли чешутся, настырно, зудя.

И знаю я, где ботинки мне жмут,

Потому оставь в покое меня!

ПЛАТЕНИДЫ

"Одиссея", Иллиада" -

Нам хвалишься ты натужно,

И в тебе нам видеть надо

Германии великого мужа.

Слова о делах больших,

Что творить тебе, будто дано...

О, мотов таких духовных

Я знаю очень давно!

Здесь Родос. И в танце искусном

Пред нами ты покажись,

А коль танцевать не умеешь с чувством,

То замолчи и катись!

Настоящие принцы из гениев края

За всё наличными платят.

Шиллер, Гёте, Лессинг, не знают

Кредита. Славы и так им хватит.

Ни от кого оваций не ждали,

И, чтоб получить из лавров короны,

Они к публике не взывали,

Не хвалились дерзко и упоённо.

Давно мёртв Старый Юнкер, знаю,

Но его семя живёт в наши дни.

Однако враньём я считаю

То, что бессмертны они!

Это истинно! Платена дети,

Платениды кровью своей;

Дорогие уста галльские эти

Хорошо известны душе моей.

МИФОЛОГИЯ

Да, Европа, конечно, пала,

Кто устоит пред быком?

Мы Данаю прощаем при том,

Что пред златом дождя не устояла.

Семелу простить есть резон:

Не опасалась тучки она:

Мол, тучка небесная, не должна

Нанести её чести урон.

Но относимся к Леде иначе:

Возмущённо о ней мы читаем,

Её глупой гусыней считаем,

За то, что лебедь её одурачил.

НЕВЕРУЮЩИЙ

Ты покоиться будешь в руках моих!

Сердце трепещет, ему тесно в груди

От наслаждения без границ.

О, волшебство, что ждёт впереди!

Ты покоиться будешь в моих руках!

С золотыми кудрями играть я хочу,

И прелестная головка твоя

К моему прислонится плечу.

Ты покоиться будешь в моих руках!

Хочет грёза правдою стать,

И должен я небесный восторг

Здесь на Земле испытать.

О, Святой Фома! Я верю с трудом!

И сомневаться я стану

До часа того, когда я смогу

Потрогать пальцем блаженства рану.

К. - ПЛАЧ

Туч толпа угрюма, сера

Из моря веселья встаёт.

И должен жалеть я в свой черёд,

Что был так счастлив вчера.

Ах, вермут собою являет

Нектар. Но муки похмелья

Отвратительны после веселья,

Желудок и сердце обременяют.

ДЛЯ ДОМАШНЕГО МИРА

Много баб и много блох,

Силы нет терпеть их зуд:

Ты не смеешь пикнуть "ох!",

Пока они тебя грызут.

Мстят с улыбкой задорной...

Хочешь в будущем покоя?

Дави на них, хрипя любовно,

Вмиг повернутся к тебе спиною.

ТЕПЕРЬ КУДА?

Куда теперь? Дурная нога

В Германию тащит меня скорей.

Но голова с ногой не согласна,

Мой разум умно возражает ей.

Правда, войне там пришёл конец,

Но остались законы войны:

Много ещё расстрелянных тел,

Как писал ты с той стороны.

Да, правда, было бы неприятно,

Если б меня застрелили.

Я - не герой. И патетики жесты

Чуждыми мне всегда были.

Охотно отправился б в Англию я,

Если б там не было смога:

Аромат английский зовёт к рвоте меня,

Меня даже трясёт немного.

Иногда мне мысль приходит на ум,

Плыть в Америку кораблём,

В это большое стойло свободы,

Где все невежи равны при том.

Но всё же пугает меня страна,

Где люди табак жуют,

Где в кегли играют без короля

И при этом всё время плюют.

Россия - это прекрасное царство

Было бы мне приятно...

Но зимою мрачной российской кнут

Не вынес бы я, вероятно.

Печально гляжу я в вышину,

Мне тысячи звёзд кивают;

Но где мне найти мою звезду

Единственную, я не знаю.

В сияющем лабиринте неба

Может быть, заблудилась она;

Как давно и сам заблудился я

В суматохе земного сна.

НАДЁЖНОСТЬ

Любовь обратилась песнями к Богу:

Надёжности просит она.

Раньше она без неё обходилась,

Но плохие, мол, были те времена.

Да, времена изменились, -

Улыбаясь, даёт ответ Бог, -

А ты, как старый говоришь ростовщик,

Что деньги даёт под залог.

Ах, у меня одна только лира,

Но сверкает чистым золота светом.

Сколько поцелуев ты мне взаймы

Дашь, моя прелесть, при этом?

АУТОДАФЕ

Пыльные локоны, фиалки увядшие,

Остатки поблекшего банта,

Половина билета рваного,

Что тешили сердце когда-то -

С ними в пламя камина

Бросаю взгляды мрачные следом:

Боязливо трещат эти обломки -

С ними счастье моё и беды.

Обещания любовные и фальшивые

Клятвы в жерло летят.

Это маленький Бог горит,

Невидимо крылья трещат.

При камина мерцающем пламени

Сижу мечтая. В золе.

Искорки тихо гаснут...

Спокойной ночи! Адье!

ЛАЗАРЬ

МИРОВОЙ ПОРЯДОК

Кто много имеет, тот очень скоро

Много больше того получит.

Тот, у кого есть немного,

Взять немногое сможет при случае.

Если же ты ничего не имеешь,

Можешь себя хоронить спокойно:

Лишь те негодяи, кто что-то имеют,

В этом мире жизни достойны.

РЕТРОСПЕКТИВА

Все ароматы были со мной

В этой прекрасной кухне земной.

Все наслажденья, что мир подарил,

Я, как главный герой, вкусил!

Пил кофе, в еде был неутомим

И прекрасными девами был одержим.

Жилет из шёлка, тончайший фрак,

И мешок дукатов звенел в руках.

Ездил верхом на лихом скакуне,

Дом и замок были при мне.

Лежал я счастливый в зелёных лугах,

Мне солнце привет посылало в лучах.

Лавровый венок мне лоб обвивал,

Ароматы мечты в мой мозг навевал:

Мечты о розах и весной весне, -

Они так по сердцу были мне.

В этой дремоте лениво-смертельной

Готовые голуби в пасть летели,

И ангелы меня навещали,

Из карманов шампанское доставали.

Но нет прочности в мыльном цветном пузыре.

Он лопнул. Лежу я на влажном одре,

Ревматизм терзает меня жестоко,

И душа моя смущена глубоко.

За каждую радость и наслажденье

Получал я жестокие огорчения.

Я был напоен желчью горчайшей,

И клопами искусан жесточайше.

Заботы чёрные меня притесняли

И деньги в долг брать заставляли:

У богатых плутов и старых клюшек

Просил, как нищий. Что может быть хуже?!

Теперь я устал, и нет большесилы,

Пора отдохнуть мне в прохладе могилы.

Прощайте, братья! Даю вам слово:

Там, наверху, мы встретимся снова.

III

ВОСКРЕСЕНИЕ

Воздух звуки труб наполняют

И страшно звучат они тут,

Мёртвые плиты отодвигают,

Треща костями, встают.

Кто ноги имеет, катится споро;

Фигуры белые устремляются

К Иосафату, на место сбора,

Справедливый суд там свершается.

Как, Председатель, Христос там сидит,

Он апостолами окружён:

Они - заседатели. Их вердикт

Мудр и любви полон он.

Они лицо открывают каждого,

Маски сразу наземь летят

В светлый день Суда Страшного,

Когда трубы жутко звучат.

В Иосафата долине и на дороге

Стоит толпа приглашённых:

Так как ответчиков слишком много,

Суд свершается сокращённо.

Козёл - налево, овца - направо,

Все быстро построены в ряд:

Овечке кроткой - небо по праву,

Козлу похотливому - ад!

УМИРАЮЩЕМУ

Лететь к счастью и солнцу ты был рад,

Нагим и больным возвратился назад.

Сорочки, верность немецкой земли

На чужбине совсем в негодность пришли.

Выглядишь ты бледным ужасно.

Но ты - дома, и это - прекрасно!

Тепло, как на плите согретой,

Лежать в немецкой земле при этом.

К сожалению, некто разбит параличом,

И домой не вернуться ему нипочём.

И тянет он просящие руки:

Боже! Пожалей его муки!

НЕГОДЯЙСТВО

Богатые люди всё получили,

Благодаря лести банальной.

Дитя, деньги всегда пошлыми были,

Но они тоже хотят лести нахальной.

Кадильницей все лихо машут

Перед тельцом золотым,

Поклоняясь в пыли, себя грязью мажут,

Но не так уж он и хвалим.

Хлеб слишком дорог для этого года...

Но изреченье прекрасное известно давно:

Кому бы хвалу ни пел ты в угоду,

Трёхголовый пёс тебя съест всё равно.

ВОСПОМИНАНИЯ

Жемчужину эту в душе я нашёл:

Вильгельм Визецки, ты рано ушёл,