Аннотация: Когда похищают любимую, пойдёшь на всё, чтобы её вернуть. В этом каждый тебя поймёт и поможет в меру сил. Но что если твоя любимая - дикая птица, любить которую нельзя?
Радужная не вернулась. Элой всеми силами старался выглядеть таким же обеспокоенным, как отец, но из-за клокотавшей внутри радости это удавалось ему с трудом. Радужная улетела с Сизым ещё ранним утром, а теперь наступил вечер, и отец с тревогой разглядывал пустующий насест. Ещё бы, пропала самая лучшая из его воларни, да что там, лучшая во всём городе, во всём мире! Других таких не было, Элой точно знал. Он видел двух, или даже трёхцветных воларов, но Радужная...
Её крылья были сотканы из самых невозможных оттенков, а крохотные пёрышки, точно диковинное платье, охватывающие тело, переливались и блестели. А сны, что она свивала для него, Элоя... Но нет, нет, про них отец, конечно же, не знал. Он считал Радужную неприрученной дикаркой, способной только дать нужное потомство. С Сизым. Невзрачным, но преданным и домашним от сточенных когтей на ногах до прилизанных перьев на макушке.
Сны были их с Радужной тайной. Сладкой, безумной, запретной и оттого опасной. Ему, человеку, о таком нельзя даже думать. И всё же он думал. Иногда, украдкой, помогая отцу ухаживать за питомцами. Или смело и во весь голос, когда никто уж точно не мог его подловить - ночью. Когда Радужная вплетала цветные нити в его обычный скучный сон.
- Лучше бы бестолковый Сизый пропал, ну что за напасть?! - в сердцах ругнулся отец. - Неужто сманили?..
Воларов и крали, и переманивали всегда, сколько Элой себя помнил. Даже у его отца, хоть тот и трясся над питомцами едва ли не больше, чем над собственными детьми. Пойди докажи, что ворованная птица - твоя. Из-за простых даже не ругались, но за редкую особь могли и побить, а уж за такую, как Радужная... Тем более она и правда была дикой, о чём никому знать не следовало. Отец поймал её, приманив дурманным сном от травы канаби, а потом выдал за ручную. Потому и не обменял, и не продал, хоть Радужная и не вила для него снов. А уж сколько его просили, уговаривали, угрожали даже.
- И что делать будем? - спросил Элой самым расстроенным тоном, который только смог изобразить.
Он-то прекрасно знал, что будет делать. Как знал и то, куда делась Радужная. Они с ней всё решили ещё неделю назад, когда отец только планировал выпустить её на спаривание. Ни Радужная, ни тем более Элой не могли этого допустить, да ведь отец упрям. Не позволит самочка догнать себя раз, другой, он всё равно придумает, как добиться своего - недаром держал прекрасную воларню уже три десятка лет. А значит - оставалось одно: сбежать. Вдвоём-то они не пропадут, это точно, к тому же ещё немного, и Элой станет совершеннолетним, тогда уж и отец не сможет приволочь его домой силой.
Они с Радужной условились на день спаривания: ей ничего не стоило обогнать Сизого, улететь подальше, а потом схорониться возле Солёного холма. Туда-то ночью и должен был прийти Элой с припасами, которые удалось натаскать за последние дни.
Выбраться из дома оказалось непросто, хоть уже и перевалило за полночь - отец бродил по двору, всё ещё надеясь дождаться питомицу. И всё же у Элоя получилось проскользнуть мимо него, не зря он мальчишкой излазил тут всё вдоль и поперёк, скрываясь от ремня и розог.
Он шёл, почти бежал к Солёному холму. Вот сейчас-то! Вот теперь-то! Больше не надо будет бояться, таиться...
На условленном месте оказалось пусто. Ни единого разноцветного пёрышка, ни следа когтистых лап в траве. Радужная не прилетела. Нет же, нет, она не могла обмануть, никак не могла! Они ведь хотели, мечтали... Вдвоём.
Может, она ждёт чуть поодаль, вдруг ей пришлось спрятаться от чужих глаз? Элой кинулся в сторону, в другую. Радужной не было нигде.
И тогда уже сердце тяжело бухнулось в груди - случилась беда.
***
Радужная вырвалась из-под крыши воларни в опутанное солнечными нитями синее летнее небо, закружилась в тёплой метели тополиного пуха. Как же хорошо, хорошо! По крыльям нежной щекоткой скользнул ветер, подхватил её, лёгкую, точно детский смех, вознёс высоко-высоко. Сизому никогда не догнать.
Сизый. Вмиг невесомое счастье умчалось за белоснежные перья облаков, и Радужная едва не рухнула вниз. Она не любила Сизого ни капельки. Хоть он и не такой противный, как Пятнышко, и даже вполовину не так чванлив, как Чёрный Хохолок, но отсутствие недостатков не превращается в достоинство. Сизому никогда её не догнать. Ни здесь, в небе, ни, тем более, во сне. Ей открыты такие пути, которые Сизому с его скучными серыми перьями даже не вообразить.
Радужная глянула вниз. Сизый старательно набирал высоту, тяжело работая крыльями, протягивая к ней руки. Даже жаль его. Радужной хватило всего двух взмахов крыльев, чтобы умчаться от него недосягаемо далеко.
Хозяин хотел послушных домашних птенцов с разноцветными перьями. Хотел хозяин, не она! Позволить Сизому сплестись с ней в едином безумном полёте? Вместе взрезать крыльями немыслимо синее небо? Ну уж нет! Только не с Сизым! И Радужная снова устремилась прочь, наслаждаясь нечаянно выпавшей ей свободой.
Воларам нужно летать. Не только во сне. Взаперти они чахнут, блёкнут и спят без сновидений. Но хозяин редко позволял летать в одиночестве, тем более подолгу, тем более далеко от дома. Другое дело - спаривание... И пусть у Сизого ничего не выйдет, зато Радужная налетается всласть, а потом... Потом Элой и свобода!
Она вильнула в сторону, даже не обернувшись на незадачливого кавалера. Сизый наверняка безнадёжно отстал. Радужная рыбкой нырнула вниз, взлетела, влекомая потоками согретого солнцем воздуха, залюбовалась переливчатым сиянием собственных крыльев и вдруг...
Снизу, ей навстречу хлынула пёстрая волна. Крылья, крылья, изящные пернатые тела... Чужая стая накрыла Радужную, как большое мохнатое облако - солнце. Но не для того, чтобы потушить её свет, наоборот, отразить, раскрыть, приумножить.
Красавица! Вы посмотрите! Какие оттенки, ах! Прекрасная, прекрасная, прекрасная! Кто ты? Кто ты? Ах!
Волары вились вокруг неё, вскользь касались кончиками крыльев, замирали, будто нечаянно дотронулись до перламутровой росинки на лепестке розы и боялись, что та соскользнёт на землю. Радужная замлела и крутнулась в воздухе, заставляя переливчатые перья сиять в солнечных лучах.
Хороша, как хороша! Чудо, чудо!
Один из воларов с синими, точно лазурит, перьями подлетел совсем близко, но не отпрянул благоговейно, как другие. Белые разводы на его крыльях напомнили о морской пене, набегающей на берег вместе с волной. Волар коснулся руки Радужной так, будто имел право. С ним она могла бы летать, ему бы даже догнать себя позволила... Если бы не Элой.
Элой, Элой... Разнеслось эхом и, как любое эхо, стало угасать, угасать.
С нами, с нами! Летим!
И Радужная летела, только успевая вертеть головой, ловить похвалу и восхищение. Сладко вздрагивать, вскользь соприкасаясь пальцами, перьями с синим воларом. Стая кружила, влекла её за собой, пьяня лестью, и Радужная не заметила, как вместе со всеми впорхнула в полумрак чужой воларни. Опомниться, рвануть через ещё открытую крышу... Но нет, не успела. Её схватили, толкнули в тесную клетку и закрыли дверь на замок.
***
Сначала Радужная надеялась. На что? И сама не знала. Может быть, что повернётся ключ, и она сможет хотя бы вспорхнуть на насест к остальным, с таким любопытством заглядывающим за решётку. Стало бы не так одиноко, не так страшно. А ещё там, на самом высоком насесте, оправлял крылья лазуритово-синий волар, небесный танец с которым до сих пор сладостно отдавался в груди. Радужная смотрела только на него: быть может, он не понял, что с ней случилось? Не заметил в вихре крыльев и цветов, как её заточили в клетку на полу, в самом тёмном и сыром углу? Ведь если бы он знал, разве не спустился бы к ней, не пожалел, не утешил? Иначе почему волар даже не взглянул на Радужную с тех пор, как за ней захлопнулась дверь? Позвать сама она не решалась. Самец охотнее поможет прекрасной пленнице, чем жалкой попрошайке. Или она заблуждалась?..
В воларне отца Элоя ею только восхищались, а завистливые самочки помалкивали - боялись, что норовистая дикарка попортит пёрышки. Радужная не считала ту воларню своей, и уж тем более - домом, но там у неё было подобие свободы, и там был Элой. А здесь...
Пол клетки - весь в застарелом помёте, кое-где на прутьях налипли выдранные с пухом перья, будто кто-то бился о решётку, силясь выбраться любой ценой. Радужная отпрянула, привстав на самые кончики когтистых лап. Сбила глиняную кормушку, та громыхнула о железо, вызвав восклицания и хлопанье перьев на верхних насестах.
Радужная подняла голову и увидела, как с насеста изящно спорхнул лазуритово-синий. Нет, он всё-всё заметил и точно знал, куда заточили ту, которую он так щедро оглаживал восхищением.
- Ах, Азур, ну она же... Она...
- Хватит, - велел самец Азур. А потом, полный снисхождения, обратился к Радужной: - Ты красива, я бы даже, быть может, взлетел с тобой, но тебя, скорее всего, продадут.
Взлетел бы... Только если бы она позволила! Ах, он! Надменный, нахальный... И тут она поняла, что неспособна больше придумывать обзывательства. Так легко было задирать хохолок в воларне, где на неё надышаться не могли, а здесь это всё пустое. Лишняя трата сил. А они ей понадобятся. О, ещё как понадобятся!
***
Разве мог Элой подумать, что будет так истово помогать отцу искать Радужную? Он, ещё вчера мечтавший её украсть, теперь как примерный сын придерживал за локоть отца, когда тот, покачиваясь, взбирался на крутой пригорок. Они вдвоём обошли окрестности, расспросили, наверное, каждого в округе - и ничего. Только к вечеру второго дня подслеповатый старик Ласаро припомнил, что позапрошлым утром видел, как дон Клето выпускал всю свою стаю, а по возвращении в ней будто бы мелькнуло что-то яркое да красочное. Но разве можно верить тугому на глаза деду? Можно, если совсем уж отчаялся. К тому же именно Клето больше других зарился на Радужную, припугивал даже, мол, по-хорошему сторговаться не согласитесь, так я всё равно способ найду. Вот, видать, и нашёл.
Элой бы сам к нему отправился, один, он ведь уже почти взрослый и на голову выше мерзавца, но воларня и все птицы в ней принадлежали отцу. Только тот в праве требовать своё. Но хотя бы пойти с ним вместе Элой был обязан.
Им открыла грудастая некрасивая жена дона Клето. Увидев сердитых мужчин на пороге, она тут же кликнула мужа, а сама убралась подальше в дом. Хозяин встретил их в домашней длинноватой рубахе, держа руки в карманах растянутых на коленях штанов. Не поздоровался, не кивнул даже. По всему выходило, что он спустился к визитёрам не для беседы, а чтоб немедленно их выставить.
- Верни мою Радужную, - отец успел сунуть носок ботинка между захлопывающейся дверью и косяком. - Верни по-хорошему, и я, может быть, забуду об этом недоразумении.
Дон Клето недовольно фыркнул, но больше не пытался закрыть дверь перед носом у гостей.
- Сначала докажи, что твоя, как там её, у меня.
- А и доказывать нечего, - голос отца приобрёл то грозное спокойствие, от которого Элою в детстве хотелось забраться в чулан и больше никогда не вылезать. - Открой воларню и мы всё увидим. Радужную любой узнает и подтвердит, что она моя.
- Может тебе ещё спальню моей жены открыть? В воларню его пусти!.. Чтоб паразитов со своих грязных птиц натащил?
- Да ты!..
Шея отца пошла пятнами: чистота и здоровье воларов были предметом его гордости, и Клето знал, куда бить. Но не больно-то он умно поступил. Так бы отец и отступился, он хоть и был не из слабаков, но всегда старался решить дело по закону, а теперь его зло взяло.
- По хорошему не хочешь показать, так я сам погляжу!
И отец решительно зашагал к Клетовой воларне. Элой мстительно глянул на подлого ворюгу и поспешил следом. Ему так хотелось самому вызволить Радужную и сбежать с ней далеко-далеко, как они мечтали... Но теперь пришлось довольствоваться и тем, чтобы просто её забрать у мерзавца. Лишь бы вернуть Радужную домой, а уж там они снова что-нибудь придумают.
Элой первым толкнул двери воларни мыском сапога, а следом и отец навалился плечом. Заперто. Теперь им уж точно отвечать перед городским главой за хулиганство, а то и похуже, но раз попадёт в любом случае - чего теперь отступаться?
Но пробиться внутрь они не успели - их ухватили под руки дюжие помощники дона Клето. Элой рванулся, да куда там! Только схлопотал себе синяк под глазом. Их с насмешками выставили за ворота.
Элой понадеялся, что после такого отец уж точно на Клето насядет и хоть с боем, да вызволит Радужную, но тот решил, что пойдёт к городскому главе и будет искать справедливости там. А это значит, что Элоя ждали долгие-долгие чёрно-серые ночи без Радужной. Тогда он поклялся, что всё равно заберёт её. Пусть один, пусть поперёк воли отца, но заберёт.
***
Конечно, надежды Радужной на освобождение были так же глупы, как и восторг, порождённый в ней Азуром - он любил одного себя и любовался только собой. А свобода... Радужную и не думали выпускать; дверь клетки открывалась лишь для того, чтобы новый хозяин мог сменить воду и насыпать зерно в немытую кормушку. Радужная ела, когда совсем уж изнывала от голода. Может, и правда было бы лучше, если бы её продали? Но нет... Нет! Она не вынесет неволи, нужно вырваться - хоть как-нибудь, чего бы это ни стоило! Пока её не увезли далеко, пока не сотворили что-то непоправимое.
Радужная заметалась по клетке и тут же поняла, что ничего-то ей не поделать ни с прутьями, ни с замком, ни, тем более, с самим тюремщиком. Здесь она никчёмная и бессильная - ворох прекрасных, но бесполезных перьев, способных лишь вызвать зависть.
Другое дело во снах!
Она ведь может? Может! Надо-то всего лишь уснуть, и не будет никакой клетки, никаких стен. Радужная совьёт себе дорогу к Элою, расскажет, позовёт, вымолит помощь! Он не может не прийти, не может её бросить.
Радужная так взволновалась, что не сразу смогла уснуть, а когда всё же уснула - едва узнала сны. Они всегда были полны волокон света и цвета, дивных переплетений красок и бликов, Радужная выхватывала, впитывала оттенки и сочиняла из них свои узоры и видения, сплетая с грёзами людей. Нет, одного лишь человека, это другим, прирученным воларам было всё равно, кому вить сны, а она не делала этого ни для кого, кроме Элоя. О, как она старалась для него!..
Но сейчас не было красок, лишь чёрно-серые ветхие нити, похожие на застарелую паутину. Они выплели собой дом, внутри которого оказалась Радужная. Она рванулась, но мнимая ветхость обернулась прочностью железа. Чёрно-серый дом не пускал её.
Ничего не понимая, Радужная билась внутри ещё одной клетки - самой для неё страшной. Как же так? Как так?! Её тело можно было поймать, заставить жить в воларне. Можно было даже посадить в клетку, лишив полётов, но сны... Сны - её истинная свобода! Её никто, никто не мог, не имел права отнимать!
Радужная вспомнила, что однажды Элой рассказывал о том, как странник, остановившийся в их городке, предлагал хозяевам воларен чары, запирающие сны, но никто из приличных людей не согласился. Считалось, что не согласился вообще никто. Теперь-то Радужная знала, как все заблуждались.
Внутри дома нити казались податливей, и она попыталась тронуть одну, но тут же отдёрнула пальцы - как мерзко! Волокна, которые выбирала сама Радужная, всегда несли искру счастья и наслаждения, свободного восторга и вдохновения, а ещё жизни, жизни, жизни! От чёрно-серых нитей же становилось страшно и холодно, они сочились самыми скверными чувствами и мыслями. Радужная сжалась и застыла, стараясь, чтобы ни одно её пёрышко не коснулось отвратительной паутины. Но тело неудержимо дрожало, и она невольно - то локтем, то кончиком хвоста - задевала безыскусное, страшное плетение. Радужная всем сердцем пожелала проснуться. Скорей проснуться и больше уже не засыпать никогда.
***
На отца Элой больше не рассчитывал, тот бестолково оббивал порог городского главы, а потом и вовсе пошёл на самое унизительное - предложил Клето выкуп! Подлец лишь рассмеялся и сказал, что, если и унизится до воровства, то уж никак не до кражи бешеной курицы. На том они снова и разругались в пух и прах. Элой-то давно понял, что с нечестными людьми и разобраться можно только нечестно. Он бы даже выловил Клето поздним вечером в переулке и объяснил бы, что красть - нехорошо. Только тот после их попытки вломиться в воларню всюду расхаживал со своими плечистыми работниками. Ну и сама воларня, конечно, стала настоящим неприступным замком.
Тогда Элой пошёл к Пако. Уж лучший-то друг должен ему помочь! Они вдвоём брели по каменной мостовой, и Элой не знал, как озвучить просьбу, а потом взял так прямо и брякнул:
- Помоги мне вызволить Радужную! Она наверняка у Клето, но одному мне туда не пробраться.
- Слушай, ты мне брат, - отвечал Пако очень серьёзно, - я для тебя всё сделаю, но... Из-за какой-то птицы? Вам с отцом она так важна? Она дорогая, что ли? Верю, что ты не стал бы меня просить, не будь дело серьёзным, но я, правда, не понимаю. А в то, чего не понимают, лезут только дураки.
Элой взглянул на друга. Мог бы тот понять? Не отвернулся бы? Одно Элой знал точно: лгать никак нельзя. Но и заставлять рисковать, не открыв правды - тоже.
- Я скажу, Пако. Только... Только не отворачивайся от меня, ладно? Даже если для тебя это... Я люблю её.
Друг не рассмеялся и не отвернулся. Удивился. Но такому не удивился бы разве безумец, а безумцем Пако не был. Он глянул на Элоя, убедился, что тот не шутит, и тогда кивнул с улыбкой:
- Любовь - это такое. Мы вот что сделаем, тесть моего брата возит зерно дону Клето. Я знаю и как, и когда, так вот...
План-то был хорош, но тут же бежать его исполнять Пако отказался.
- Нужно убедиться, что Радужная там, а то мы всех под монастырь подведём. За себя я не боюсь, но родных подставлять не могу. Я не городской глава, мне железные доказательства не нужны, но хоть какая-то уверенность быть должна.
И теперь Элой прятался за старым сараем, глядя, как из воларни дона Клето вспархивает в небо стая. Лазурные, алые, пенно-белые и янтарные крылья живым витражом укрыли небо. У Элоя начали болеть глаза - так пристально он вглядывался в каждую птицу, боясь упустить свою Радужную. Не она, не она, не она... Ещё секунду, не улетайте!
Но он обманывал себя. С первого мгновения было понятно, что Радужной среди них нет, Элой никогда бы её не пропустил. Против глянцевых перьев из чистой радуги домашние волары всегда казались выцветшей от времени картиной, вставшей рядом с полотном, сияющим свежими красками.
Вдруг во двор выбежал кучерявый черноволосый мальчик с такой же кучерявой собакой. Он заразительно хохотал, дразня пса палкой, кидал её и сам же бежал с животным наперегонки.
Элой почему-то удивился. Нет, он, конечно, знал, что у дона Клето есть сын, но слишком уж непримиримыми соперниками были отцы, да и сам Элой чуть не в два раза старше мальчишки. А ещё... Ещё он, наверное, потому удивился, что такой злобный и наглый человек, как Клето, будто бы и не мог породить кого-то приятного глазу.
Мальчик тем временем снова рассмеялся, но резко затих - на лужайку вышел дон Клето. Он что-то громко выговаривал сыну, а потом схватил его за руку поволок в воларню. Элой вытянул шею, силясь разглядеть в открывшейся темноте хоть малейший намёк на присутствие Радужной, но не увидел, конечно же, ничего.
***
Её телу нужна была пища, а душе - сны. Как тело питалось зерном и водой, так и душа питалась красками снов, разжигая пёстрое сияющее оперение. Радужную лишили хорошей еды, и её тело ослабло; лишили разноцветья грёз - поблёкла её душа.
Самки, поначалу смотревшие со злостью, замешанной на зависти, вовсе перестали замечать Радужную, заинтересованные взгляды самцов сменились равнодушными. Ещё бы, ведь её перья перестали сиять всеми возможными и невозможными оттенками. Она стала будто бы бесцветной, а полное сил тело отощало. Пока новый хозяин собирался её продать, Радужная совершенно потеряла товарный вид. Он пытался кормить её насильно, тупица. Не понимал, что для сочности и блеска оперенья нужна не еда, а сны, которых он её лишил. А может, и понимал, но теперь уже ему было сподручнее погубить Радужную, чем допустить малейшую возможность раскрытия своего воровства. И ведь как же смешно... Зайди сюда её прежний хозяин, он бы навряд ли узнал в тощем заморыше свою красавицу и гордость.
В накатившем отчаянии Радужная бросилась на прутья решётки. Ещё и ещё, пока не потеряла несколько перьев, пока на предплечьях и бёдрах не выступила кровь. Так больно и бессмысленно, но она не знала, как ещё спастись, а просто сидеть и чего-то ждать уже не было сил.
Она погибнет, просто погибнет, больше не поднявшись в небо, больше не коснувшись хотя бы крошечного росчерка цвета из сна! Радужная сжалась в серый комок и твёрдо решила умереть прямо сейчас, не умножая страдание и свои уродства.
Но вместо смерти провалилась в сон.
Снова дом, похожий на рыхлый чёрно-серый клубок, и она в нём - точно маленькое беззащитное зёрнышко. Она всмотрелась в перекрестья нитей, в узелки и длинные пряди, надеясь найти хоть какой-то просвет, какую-то надежду для себя. И не нашла.
А потом вдруг среди однотонной мрачной путаницы Радужная увидела... Что-то. Именно так - что-то. Она не могла понять, что именно: то ли свет, то ли оттенок, то ли просто глаза от постоянного вглядывания в серый и чёрный породили мираж. Но что-то изменилось, и Радужная метнулась туда, не думая о том, что тело жалят и царапают нити, словно она рухнула в высохший терновник и пытается достать единственную живую ягоду.
Крошечный светлячок, что приманил её, плавал где-то под крышей дома. Радужная всмотрелась в него - будто окошко в маленький мирок, в который устремилось всё её сердце. Она чуть дышала, слегка касалась пальцами, и ясный огонёк становился всё больше, всё ярче, и Радужная наконец нырнула в него будто из леденящей зимы в ласковое тепло лета.
Это был, конечно, сон. Такой искренний и разноцветный, что просиял через зачарованный мраком дом. Радужная двигалась в нём осторожно и, в то же время, жадно. Она украдкой хватала и впитывала в себя то небесно-синие лепестки колокольчика, то многоцветье крыла бабочки. Она оживала.
Во сне был кудрявый чёрненький мальчик и пёс, с которым они весело играли. Никаких чудес, никаких великанов и приключений, которыми полны детские сны, будто бы мальчик просто проживал во сне обычный свой день. Но именно это так и потрясло Радужную. Как же надо любить жизнь, чтобы даже в грёзах, где ты можешь убежать в мир фантазий, выбирать простую игру с любимой собакой?
Радужная выхватывала красочные волокна: одни радостно вбирала, позволяя цветам вновь напитать перья, другие же - осторожно свивала в собственные узоры, дополняя сон. Сначала она просто добавила изумрудных переливов траве, задора - в собачий лай. Потом превратила палку в стайку потешных лягушек, которые рассыпались в разные стороны, вызвав настоящее ликование у пса. Мальчик захохотал, и Радужная наконец показалась ему.
Он испугался. Мирок вдруг сжался до маленького кокона, окружившего мальчика и собаку, прибившуюся к его ногам. Радужная, наверное, тут же улетела бы, чтобы не спугнуть единственно хорошее, что было в кошмарном доме, но в детских карих глазах, полных испуга, она разглядела ещё и восхищение.
- Не бойся, - шепнула она и сложила ладони в молитвенном жесте.
- Ты умеешь говорить? - Мальчик шагнул назад, и его маленький, но без сомнения верный пёс встал между ним и Радужной.
- Во сне - умею.
Люди никак не могли разобрать клекочущий, щёлкающий язык воларов, но во снах нет никаких языков. Понять друг друга было так легко, стоило только захотеть.
- Ты ведь новая папина птица, да?
- Нет! - Радужная едва сдержала злобу, готовую плеснуть в мальчика лишь за то, что он был сыном не того человека. - Я не птица твоего отца, я не чья-то вообще!
- Ты очень красивая, - сказал мальчик, осмелев. - Особенно раньше была, я видел, как ты летала.
Ей было и лестно и больно. Украдкой нахватавшись цветных волокон из робкого сна мальчика, она не вернула себе и половину украденного великолепия.
- Я бы хотела снова летать. Тогда я опять стала бы красивой...
- И ты улетела бы домой? Я слышал, что говорят, будто бы ты дикая. Ты вернулась бы туда, где тебя поймали?
Радужная рассмеялась горько и надсадно.
- Нет... Моя родина очень-очень далеко отсюда. Даже если бы мне хватило сил так долго лететь, я даже не знаю, куда направиться.
Мальчик сочувственно шмыгнул носом. Самоцветные крылья бабочек и сочащиеся красками лепестки цветов вокруг вдруг потускнели в тон невесёлому разговору. Радужная вздрогнула от страха. Больше всего на свете не хотелось ей снова оказаться в засилье чёрного и серого, не оставляющих никакой надежды.
Она горстями стянула к себе пёстрые волокна и начала вить, вить, вить. Пёс мальчика вдруг стал большущим, точно лохматая широкобокая лошадь, а сам мальчик оказался верхом. Пёс весело поскакал вперёд, разгоняя шмелей и стрекоз, прятавшихся в высокой траве. Солнечные лучи стали маленькими жёлтыми зверьками, снующими туда-сюда, издавая мелодичный звон колокольчиков. Мальчик с восторгом вцепился в густую кучерявую шерсть своего приятеля и задорно вскрикивал, когда пёс подпрыгивал особенно высоко.
Сон стал глубже и ярче, Радужная успокоилась, даже улыбнулась, глядя на то, как бесхитростна детская радость, как легко она сменяет собой любую печаль. Когда мальчик нарезвился, он спрыгнул с собаки и весело подбежал к Радужной.
- Ты теперь будешь ко мне приходить и играть вот так?
- Я... - Радужная совсем не ждала такого вопроса. Он её даже испугал своей предопределённостью, будто шанса на побег нет и не будет. - Я не знаю. Мне нравится твой сон, но... Скажу, как есть: здесь, у твоего отца, я умираю. Раньше я могла создавать такие сны! А то, что сделала для тебя - даже не тень от них. Ещё немного, и я не смогу даже этого.
- Но как же... - мальчик смотрел на неё большими увлажнившимися глазами. - Но... Я... Это же неправильно!
- Неправильно, - безжалостно кивнула она, а потом смягчилась, легко тряхнула оперением. - Неправильно делает твой отец, но ты бы мог мне помочь. Помоги, прошу!
- Я бы очень хотел, а как?
- Выпусти меня! Там, вне сна. Ты знаешь, где отец держит ключи? Я видела, ключ от клетки висит на общем большом кольце, он такой большой, жёлтый с крестом в навершии. Пожалуйста, открой, выпусти меня! Иначе я умру, я точно знаю.
Она говорила торопливо, будто надеялась, что мальчик может прямо сейчас проснуться и броситься её спасать. Но он казался страшно напуганным. Сначала медленно, а потом быстро-быстро замотал головой:
- Нет, нет, я не могу... Отец с меня шкуру спустит! Ты не знаешь, какой он. Ты улетишь, а я... Я-то останусь! Мне бы очень хотелось помочь, правда, но... Я не думал, что так.
- А что ты думал? - выпалила Радужная, но тут же спохватилась. Отчасти из-за того, что не хотела отталкивать единственное существо в этом доме, кто сочувствовал ей, а отчасти потому, что мальчик ей правда понравился. - Я понимаю... Понимаю. Но, если представится случай, пообещай мне, что вспомнишь обо мне?
- Обещаю! Конечно, обещаю!
Она ещё много времени провела во сне мальчика, до самого его пробуждения. Радужной было слишком хорошо, чтобы по своей воле возвращаться в то, что стало теперь её жизнью.
***
- Ну что, всё готово? - нетерпеливо спросил Элой, когда они снова встретились с Пако.
- У меня-то готово, а ты выяснил чего?
Элой сокрушённо помотал головой. Ему так отчаянно хотелось соврать, но он знал - нельзя. Неужели теперь весь их план развалится, неужели ему так и не спасти Радужную? Но тут на его плечо опустилась уверенная рука друга:
- Эй, нос не вешай, а? Я попрошу брата, а он спросит тестя, нельзя ли кому из работников глянуть на заднем дворе у Клето, куда он мусор сносит. Вдруг чего удастся найти? Сильно-то не рассчитывай, но шанс есть.
Элой кивнул без особой надежды. Уж сколько он там караулил, а ничего не разглядел.
- Смотри-ка! - Пако вдруг пихнул его локтем в бок. - Смотри, кто идёт!
Перед ними вприпрыжку, зажав в кулаке монеты, спешил куда-то кучерявый мальчишка. Если бы не Пако, Элой и не узнал бы сынишку Клето, но теперь даже не сомневался. Мальчик решил срезать дорогу, забежав в узкий, еле развернёшься, проулок.
Пако метнулся за ним. Элой, чуя, что задумал друг, кинулся следом. Точно пугливый зверёк, мальчик оглянулся и застыл. Пако нагнал его в два шага и прихватил за ворот курточки.
- Знаешь его? - он кивнул на Элоя. - Твой папочка украл кое-что у его отца. Ты ведь знаешь, что?
Мальчик замотал головой - то ли отрицая, то ли просто от испуга.
- Тогда я немного помогу. Радужную птицу. Так что, она в вашей воларне?
- Я... Нет, не знаю... Пожалуйста, пустите!
Элой видел, что мальчик испугался не просто так, а значит, врёт! Если в первые мгновения он ещё и думал, что не стоит ввязывать мальца, то теперь разозлился и тоже навис над мальчишкой.
- Так, давай снова. Радужная у вас?
Мальчик опять затряс головой из стороны в сторону, всхлипнул. Пако выдал ему затрещину, потом ещё одну. Не очень-то сильные на самом деле, но мелкий заревел. Элой мог бы остановить друга или, наоборот, поддержать... Сделать хоть что-то! Но он застыл, не в силах двинуться. В голове перемешалось ощущение неправильности со жгучим желанием спасти Радужную.
- Ну? - рыкнул Пако так, что сам Элой готов был признаться во всём, что угодно.
Мальчишка уже рыдал взахлёб, заикаясь и хлюпая носом. Даже Пако понял, что ничего внятного от него не добиться.
- Пошли отсюда.
Элой поплёлся следом. В нём было столько ярости, он ведь готов был драться за Радужную, если придётся. Но драться с Клето, с его работниками, а никак не с ребёнком. Однако теперь уж ничего не поделать, только уговорить себя тем, что Пако не вложил и половины силы.
Ночью ему совсем не спалось, как вдруг в закрытую ставню ударил камушек. Элой высунулся по пояс из окна и в темноте разглядел Пако. Тот победно размахивал чем-то в воздухе. Даже через грязь и налипшие опилки Элой разглядел радужные переливы.
Её перо.
Наутро он и Пако спрячутся в телеге, гружённой мешками с зерном, и их отвезут прямо в воларню Клето. А там останется лишь дождаться ночи да выбраться вместе с Радужной через люк в крыше, из которого выпускают воларов - замки там обычно плёвые.
Ещё чуть-чуть потерпеть... Элой, наконец, заберёт Радужную. Свою Радужную!
***
Радужная ждала следующую ночь почти так же сильно, как раньше - каждую ночь с Элоем. Но то было ожидание счастья и встречи, а теперь она просто жаждала хоть немного жизни. Краткого отдыха для измученных тела и души.
Когда маленькое окошко воларни затянуло ночной темнотой, она прикрыла глаза и снова ринулась сквозь режущие нити на поиски крохотного светлячка - сна мальчика.
И не нашла.
Она заметила только что-то алое, пульсирующее, к чему совсем-совсем не хотелось приближаться. Радужная узнала кошмар. Усмирять их и переплетать в мирный сон она, конечно же, умела. Но сейчас... Сейчас ей меньше всего хотелось чувствовать, хоть и чужие, но такие пронзительные - боль, страх, унижение. И всё же она заставила себя заглянуть.
Внутри был мальчик. Конечно, это мог быть только он, ведь лишь его сны были такими сияющими, что пробивались даже сквозь лежащие на доме чары. Он стоял на коленях и казался совсем-совсем маленьким. Настолько, что его макушка едва доставала до колен огромных ног, стоящих над ним. Тело и лицо огромного человека прятались в багровых тучах, окружавших кошмар. Были лишь ноги, а потом - руки. Они обрушивались откуда-то сверху, и мальчик сжимался, скулил, точно щенок. Снова, снова, удары без конца. С каждым новым мальчик становился всё меньше, и Радужная испугалась, что он пропадёт совсем.
Она ринулась, яростная, под кулаки, ранясь и невольно впитывая злой красный цвет. Он проступал на перьях всё ярче, ярче. Но руки били и били, будто мальчик вновь и вновь снил их для себя, не желая прекращать муку.
- Хватит, хватит! - кричала Радужная.
Он не слышал. Мальчик закрывал голову руками и всё плакал, плакал. Радужная отступилась. Если он не хочет, ей - ослабшей - ничем не помочь. Но как же? Как так?! Кто вообще мог сотворить с ним такое? Запугать, искалечить...
И вдруг поняла. Отец, конечно, отец. И виновата - она, Радужная. Мальчик, одурманенный её просьбой, решился помочь и поплатился?..
Радужная надсадно вскрикнула - от обиды, от злости. Протаранила собой багровые кулаки, ощущая, как облепила перья красная пелена. Как впиталась.
Не размышляя, Радужная выпила весь алый страх до капли. На мгновение в красных всполохах ей почудилось лицо Элоя. Но нет, конечно, лишь почудилось. Разве мог бы её Элой такое сотворить? Нет, конечно, нет, только не он. Или ради неё всё же мог?..
Радужная тряхнула перьями, будто хотела сбросить с себя липкие, больно жалящие сомнения. Оставив мальчика рыдать в пустоте, она вынырнула из кошмара и раскрылась перед чёрно-серой паутиной дома. Раньше Радужная боялась и отталкивала нити, несущие лишь боль и ужас, но сейчас... Она позволила. Позволила им просочиться под кожу, наполнить её не пёстрыми оттенками радости и света, а грязным и страшным мраком. Её затошнило. Она губила себя и знала это. Но умереть жалкой и напуганной было стократ хуже.
Когда почти вся паутина перелилась в неё, Радужная вдруг увидела сны. Вот хозяйка дома, такая некрасивая, топчется перед зеркалом, примеряя платья, заполонившие половину комнаты, вот старый мужчина бежит по траве навстречу юной девушке, вот... Тот, кто кормил её гнилым зерном и бухал кулаком по решётке, веля жрать немедленно.
Радужная брезгливо приблизилась. Мужчина важно расхаживал по базару, демонстрируя лоснящихся воларов. Зеваки останавливались, осыпали его восторгами и монетами. Волары гомонили, толпа шумела, собираясь вокруг... И Радужная начала выпускать чёрные, похожие на червей, нити. Они скользили вперёд, вплетаясь в полотно сна, меняя его по воле Радужной.
Ах, какие дивные птицы!.. Это он! Обокрал меня, а меня обсчитал! Подсунул мне полудохлую самку! Подлец! Бить его!
Вопли нарастали, глаза Клето испуганно забегали. Он замахал руками, будто его осаждало облако кусачих мух. Кто-то кинул в него мелкий камушек, другие подхватили, и вот уже в руки, лицо полетели камни с кулак. Клето упал. И тут захлопали крыльями волары, рванулись с верёвок, которыми их ноги были привязаны к колышкам.
Они взмыли вверх и тут же рухнули назад. На Клето. Рвали когтями грудь, били крыльями, кричали. Клювы нацелились в лицо, в глаза...
Клето долго кричал. Долго и страшно.
Радужная знала, что иногда кошмары могут свести с ума...
Она вынырнула из сна Клето, переполненная торжества и ощущения силы. Чёрный цвет на крыльях больше не казался липким и мерзким. Никто больше не обидит мальчика, никто больше не обидит её!
И никто - не удержит!
Радужная жадно промчалась по затянутому чёрным дому, вбирая в себя всё, чего касались перья и пальцы. Одним глотком выпила стены, крышу, и перед ней открылись все пути и дороги, полные многоцветья снов. Её мир. Такой огромный и прекрасный, полный отблесков и света... И уже такой чужой для неё - чёрной и страшной.
Радужная прокричала в каждый сон, в каждое сознание, запечатывая приказ, которого невозможно ослушаться:
- Выпустите меня! Выпустите сейчас же!
И проснулась.
Перепуганные, разбуженные птицы метались по воларне, поднимая в воздух пыль и солому. Кто-то щёлкнул замком на клетке Радужной, и дверь открылась. Она не смотрела - кто. Это уже неважно, впереди - свобода и небо!
***
Среди мешков с зерном было тесно и душно, Элой чувствовал каждую кочку, по которой проезжала телега, но всё равно улыбался. Уже скоро! Радужная, Радужная, я совсем рядом...
Телегу сильно тряхнуло. Они вдруг остановились - откуда-то спереди послышались истошные вопли. Элой выглянул из укрытия. Впереди что-то происходило. Что-то нехорошее.
Он сбросил мешковину и кинулся к дому Клето. Хозяин катался по траве на своём дворе, закрывал уши ладонями и орал, чтобы "они" заткнулись. В воларне переполошно кричали птицы. Ворота её раскрылись, и оттуда вылетело что-то огромное и чёрное.
Элой сам не понял, как узнал Радужную. Предчувствием ли, очертаниями ли крыльев, но узнал. Под угольной чернотой не угадывалось и проблеска её дивных цветов. Зло и рьяно она взмыла в небо, не глядя на землю, не глядя на него, Элоя.
Его душа уже метнулась ввысь, за ней. Но куда уж ей догнать дикую птицу. Нет, нет, без неё ему совсем никак! Даже такая, словно забирающая своим мраком у мира весь свет, она нужна ему как жизнь. Она сама - жизнь.
Элой не знал, осталась ли Радужная прежней под всеми этими чёрными перьями, но всё же отчаянно, всем сердцем крикнул:
- Не оставляй меня! Пожалуйста, не оставляй!
И где-то там, высоко в облаках, она оглянулась.