До неприличия глупо выглядят люди после того, как скажут, что пытаются докопаться до истины.
- Извините, - помахал Саша Трефилов повесткой о вызове к следователю в качестве свидетеля. - Вы меня за этим пригласили?
Следователь молчал. Следователь смотрел в окно.
Он был похож на хорька-падальщика. Понятно, что хорьков-падальщиков в природе не существует. Хорьки слишком живые, слишком агрессивные. Хорьки любят горячую кровь.
Но следователь становился вымышленным животным только на короткие мгновения. Он задавал неприятный вопрос, после чего жадно вглядывался в собеседника, пытаясь уловить первую реакцию, а потом отворачивался к окну и, казалось, даже не пытался слушать ответ. Делал вид, что ему и без ответа всё понятно.
Неприятный тип.
Саша не вникал. Он тоже смотрел в окно и по сторонам. Разглядывал скудную обстановку кабинета и отмечал про себя приёмчики уголовного фэн-шуя, которыми посетителей вгоняли в состояние, подобное трансу.
Кроме решёток на окнах и неудобного низкого стула, особо порадовали два больших зеркала. Их повесили друг напротив друга, причём повесили так, что сидящий посетитель время от времени краем глаза улавливал собственное, многократно повторяемое отражение.
На это поневоле приходилось обращать внимание. Саша пару раз непроизвольно вздрагивал, когда следователь задавал особо неприятный вопрос, и очень хотелось отвести глаза куда-нибудь в сторону. В этот момент казалось, что за спиной стоит толпа агрессивно настроенных карликов, которые вот-вот вломят тебе по затылку чем-нибудь тяжёлым, но не оставляющим видимых следов.
- Кто свёл вас с подозреваемым? - спросил следователь. Настоящий такой, типично московский сыщик, майор Алигалиев, Олег Алигамедович. Пишется раздельно, произносится слитно.
Хорёк.
- Не помню... - соврал Саша.
Соврал потому, что именно это и было самое интересное. Потому что подозреваемый Андрюха был просто фоном для памяти о девушке, говорить о которой со следователем не хотелось в принципе.
- Александр Михайлович, да ладно вам, - притворно улыбнулся майор.
Саша посмотрел в правое зеркало. Просто так посмотрел, ради паузы в разговоре. Хотел поправить причёску, но это выглядело бы глупо. Слишком короткие волосы.
А время надо было тянуть. Саша подержался за дужку узких, прямоугольных очков, подравнял оттопырившийся воротник пиджака. Вполне приличный внешний вид. Этакий честный налогоплательщик, который имеет право на адвоката, право на телефонный звонок и право соврать. Один разок... По-мелочи... Ради хорошего человека...
- Где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с подозреваемым? - устало спросил майор и повернулся к окну.
- Точно сказать не могу, - буркнул Саша. - Я, когда студентом был, подрабатывал на дискотеках. Мы танцы крутили. Аппаратуру на место привозили, а потом до утра караулили. Транспорта своего у нас не было, а дискотеки допоздна. А что дальше было, наверное, и так можно понять.
По большому счёту, всё сказанное было правдой. Плюс-минус пара мелких деталей и задавись ты своею, блин, истиной, хорёк южный.
- Нет, так не-по-нять, - по слогам выдал майор, но от окна отвернулся и приготовился записывать.
- Меди-цинский инсти-тут, - передразнивая следователя, раздельно проговорил Трефилов. - Диско-тека. Заканчивается. А у нас помещение. Для аппаратуры. Там всю ночь музыка играть. Девочки танцевать. Мальчики спиртные напитки употреблять. Безобразия нарушать. Так понять?
Майор поджал губы и начал медленно перебирать пальцами грязную клавиатуру компьютера. То ли он и вправду медленно печатал, то ли сочинял на ходу, заполняя пробелы в словах свидетеля.
На самом деле, ту ночь Саша провёл в другом месте. Тогда он считал, что ему повезло, потому что в напарники достался звукарь, который совсем недавно, по пьяному делу, потерял половину поджелудочной железы и, теперь, со студентами-медиками не пил, а разговаривал про свои болячки.
Надо было бы Трефилову тоже не пить, но пришлось. Нехорошо отказывать будущим докторам, которые пьют водку как верблюды воду. Про запас, наверное. Спирт откладывался в невидимых горбах и братья-медики, по сравнению с Сашей смотрелись неприятно трезвыми.
Или им такое горе досталось от ума? Это не байка, это не выдумка, Саша своими глазами видел конспект лекций, по предмету, который назывался: "Как правильно употреблять спиртные напитки" с огромными формулами, похожими на хоровод бензольных колец. Внимательно прочитать полезные советы времени не хватило и к первому "медляку" Саша уже был готов танцевать. Кругами. Лишь бы кто-нибудь придерживал.
- А как вас зовут? - спросила девушка, которую он молча, почти не глядя, вытащил за руку из шеренги подпирающих стенку студенток.
В медицинском институте парни нарасхват.
- Саша.
В девушке было что-то неправильное.
- А меня Надежда. А как вас по отчеству?
- Михайлович.
Девушка была очень милая. Тонкие брови, курносый нос, какая-то неровная, но чистая кожа. Щёки круглые, с готовыми улыбнуться ямочками.
- А фамилия?
Вот! Вот что было неправильно! Шляпка! Соломенная шляпка с линялыми тряпичными маками на правом виске. Этот... как его... Капор! Надо же какие слова в памяти всплывают... Серебряный век русской поэзии.
- Соломенный капор, с завязками под подбородком, - подражая Вертинскому, прогнусавил Саша, особо напирая на твёрдые согласные.
Завязки были затянуты чуть сильнее, чем надо, и от этого лицо девушки казалось круглощёким... "Буколическим", раз уж пошли словами бросаться.
В этот момент музыка начала затихать и Саша наступил Наде на платье. Судя по звуку рвущихся ниток, платье умирало легко и радостно. Потому что надоело ему тлеть ещё с позапрошлого века.
Отступив на шаг, Саша посмотрел на порванное платье. Оно было под стать шляпке. Длинное, серое, с высокой талией и круглыми, набивными плечиками.
- Сударыня! Поручик Трефилов весь в вашей власти. Позвольте кровью смыть нанесённое оскорбление. Прикажите стреляться!
Саша произнёс эту пафосную речь, стоя на правом колене и трагически прижимая руки к сердцу.
- Вы издеваетесь, да? - она просто спросила. Без дрожащих губ и подкатывающих слёз.
- Помилуйте! - тут пришлось встать на оба колена. Шатало так, что Трефилов боялся упасть. - Я был пленён вашими глазами, но мой поступок плох и жизнь более не имеет смысла! Позвольте кровью! Позвольте искупить! Я согласен на холодное оружие! Я возьму иглу и буду всю ночь, при копоти свечи, исправлять содеянное. Так я верней всего умру от потери крови.
Насчёт глаз Трефилов соврал. Глаза у Нади были обыденно-карие и совершенно не пленительные.
- Это реквизит. С киностудии, - она оглянулась по сторонам и подоткнула оторванную юбку под широкую ленту талии. - Мы в самодеятельности Чехова ставили...
- А возможно ли надеяться, Надежда, - поручик Трефилов нежно взял девушку под локоть. - Что вы перевяжите мои окровавленные пальцы и тем подарите недостойному жизнь и счастье?!
Вокруг них уже начинали собираться любопытные.
- Вы издеваетесь? - повторила она.
- Можно я вас домой провожу? - Саша опустил пафосно воздетые руки и выглядел, наверное, жалко. Барышни серебряного века это любят. - Вы необычная. Я думал... а тут такая лажа...
- Александр, да? - она хихикнула в кулачок и убежала вприпрыжку. Наверное, просто юбка падала. Но, памятуя высокий стиль серебряного века, она "упорхнула".
С трудом добравшись до пульта, за которым трезвый поневоле звукарь микшировал очередную дискотечную долбилку, Саша попытался объяснить напарнику, что караулить аппаратуру сегодня ночью будет кто-то один.
- Средь шумного бала, случайно! - орал Трефилов напарнику в ухо, закрытое огромным профессиональным наушником.
Надежда стояла возле выхода. В первую секунду Трефилов решил, что она не переодевалась. Шляпка была прежнего фасона, только без завязок. И без маков. Но жёлтая. Или бежевая. Почти соломенная.
Ещё был плащ. Тёмно-зелёный. Или пальто. Вероятно, при Чехове, именно такую одежду и называли "летнее пальто". Нечто тонкое, но ворсистое, плечи подбиты, грудь и талия плотно обжаты, длинный низ.
На улице был конец апреля, шёл редкий, крупный дождь. Надя стояла на фоне жёлтого ртутного фонаря, огромные капли звучно падали ей на плечи, разбивались в мелкую, белесую пыль, светились в мутных лучах. Театр полутеней.
- Сударыня, прикажете карету? - Трефилов подошёл к ней сзади и, кажется, немного испугал. - Я не издеваюсь, нет!
Скорей всего он угадал. Именно это она и собиралась спросить. Но Саша не дал:
- Честное слово не издеваюсь. Смотрю на вас и не могу говорить иначе. Вы особенная, да?
Надя смутилась. Слово "особенная" звучит пошло, даже если сказано поручиком... но... работает. Всегда работало и работать будет.
- Здесь недалеко. Не надо карету. Вы обещали проводить...
- Поручик сказал - поручик сделает.
До чего же она мила... Такими рождаются. Кто-то рождается в рубашке, кто-то в шляпке и летнем пальто. Ей бы муфту. Ей-богу, ей бы муфту. С такою шляпкою, в таком пальто - и муфта. Сказка. Картинка с выставки. Любимый с детства, милый сердцу лубок.
Вместо муфты Надя держала сумочку. Держала так, как носят муфту. Эй, кто-нибудь! Снимите нас на сепию... Хочется просто быть рядом. Надолго. На всю сепию.
- Можно, я буду звать вас Александр? - спросила Надя.
- Зовите меня зонтиком! Балдахином зовите меня, мня...
Трефилов разозлился на собственные невнятные звуки, скинул с плеч кожаную куртку и, вывернув руки через спину, закрыл Надю от крупных капель дождя.
- Вы промокните... - глухо донеслось из-под куртки.
- Очень хочется повыпендриваться.
Саша не врал. Выпендриться очень хотелось.
Всю дорогу от института к дому милой девушки Нади - километра полтора - Трефилов старательно работал зонтиком и читал нараспев что-то из Бальмонта. Романтическое. Про затон и призраков саги. Сбивался, повторялся, многократно рвал струну над гладкою гладью, не попадал ни в размер, ни в рифму. Выпендриваться - так по-крупному. Промок насквозь.
- Знаете, Александр, - сказала Надя, набирая немузыкальный код на клавиатуре домофона. - Я всё думала: как вы будете напрашиваться на кофе?
- Я не хочу кофе! - пошатываясь, гордо отвернулся Саша.
- А вы, наверное, всё заранее... Вы ведь мокрый...
Саша был не просто мокрый. Сашу надо было выжимать, нанизывать на вертел и сушить над открытым огнём до золотистой корочки.
- Я был бы плохим поручиком, - Трефилов встряхнул тяжёлую куртку и зашёл в подъезд. - Если бы отказался от кофе.
Сине-белыми вспышками освещая грязную лестницу, мигали в хрущовском подъезде неисправные лампочки дневного света. На третьем этаже Надю и Сашу встретила приоткрытая дверь и маятник откинутой цепочки. Наверное, кого-то поднялся на звонок домофона. В квартире было темно и тихо. - Раздевайтесь прямо тут, - прошептала Надя.
Саша не стал сопротивляться. Из ботинок он вылез уже в одних трусах. Остальная одежда осталось на полу прихожей.
- Пойдёмте в мою комнату, - Надя, так и не снявшая пальто и шляпку, потянула его за руку.
В маленькой комнате, в тусклом квадратном отсвете уличных фонарей, Надя разложила диван. Странный был диван. Нижняя часть выдвинулась и получилась двуспальная кровать. На два уровня. Та часть, которая внизу, была заранее застелена простынёй. Надя на секунду скрылась в тени.
- Ложитесь, Александр, вам надо согреться, - шепнула она оттуда. - А я, пока, с вашими вещами разберусь, ладно?
Саша молча бухнулся на нижний уровень странного дивана. Голова кружилась.
Надя вышла из темноты с подушкой и одеялом.
- Я сейчас... - шепнула она, укрывая вальяжно развалившегося поручика.
Проснулся Трефилов почти засветло.
Одеяло. Наверное, она специально накрыла его именно этим одеялом. Если бы прямо сейчас третий ангел вострубил и по земле пустили бы коня бледного, Саша просил бы за собою в небо именно такое одеяло.
Похожее одеяло однажды сделала Сашина прабабушка. Она выложила на старом пододеяльнике мокрую овечью шерсть, потом пододеяльник скатали в плотный рулон, а дальше события гуляли мимо логики. Когда рулон развернули, шерсть ровным слоем оказалась внутри пододеяльника. Как это произошло - Саша не понимал. Никто не понимал. Мёбиус - и тот бы с ума сошёл.
Потом прабабушка вставила в швейную машинку толстенную иголку и прошила нелогично вывернутое одеяло мелкими ромбиками.
Спать под этим чудом было как-то неестественно приятно. Под таким одеялом никогда не бывает жарко. Даже летом. Что тут ещё сказать?
Надя спала без одеяла. Или не спала. Скорей не спала. Лежала на спине. Напряжённая. Застыла, руки-ноги по струнке вытянула. Подбородок в потолок, глаза закрыты. Дышала тихо-тихо. Мумия в отпуске. Не хватало разве что таблички с надписью: "Я не вставала, я тихо лежу, это уборщица с меня пыль смахнула".
Саша медленно перевернулся через жёсткий бортик своей лежанки, глухо стукнулся коленями об пол, поднялся и на полусогнутых ногах пошёл к двери, звонко отлипая босыми пятками от линолеума. Дверь тихо скрипнула. Саша вышел, прикрыл её за собой и начал дышать.
Хрущёвка была какая-то неправильная. Вместо туалета рядом с кухней оказалась тёмная кладовка. Дверь в ванную нашлась в коридоре, прямо напротив входной двери. Свет включался где угодно, только не там, где надо. Санузел, на счастье, был совмещённым.
Немного успокоившись, Саша поймал себя на мысли, что вот уже несколько минут он стоит, глядя на висящий почти под потолком сливной бачок гениальной советской конструкции, и думает только об одном: как бы смыть за собою потише?
Мысль не шла. Трефилов обернулся и заметил, что его джинсы и рубашка уже выстираны, выглажены и висят на плечистой вешалке над змеистой батареей. Досыхают. На душе как-то сразу полегчало.
- Ну, раз так, - буркнул Трефилов и смыл громко.
Вода из горячего крана текла чуть тёплая, но Саша уже всё для себя решил и полез под душ. Единственное, на что не хватило похмельной наглости, - чужие щётки трогать не стал. Почистил зубы пальцем, полтюбика пасты извёл. Полотенце взял первое попавшееся.
Потом Саша долго не решался выйти из ванной. Показалось, что кто-то шаркает тапочками по коридору. Трефилов взял в руки вешалку с одеждой, но одеваться не стал. Стоял, прислушивался. Обманчивый звук не повторился.
Саша прижал к лицу скомканное полотенце и громко спросил в него, обращаясь к милой мумии в соседней комнате... он почти крикнул:
- Ждёшь ли ты меня, моя Нефертётя? - а потом рванул на себя дверь и почти побежал обратно в комнату.
Полотенце, послушно впитавшее громкие вопли, потерялось где-то по дороге.
В комнате было холодно. Грязно-серый свет, текущий из окна, продолжал игрища театра полутеней без актёров и зрителей.
Вешалка с одеждой полетела на пол, лежанка скрипнула, озябший Трефилов с разбегу попытался забраться Наде под ночную рубашку, но рубашка не пустила. И не потому что руки тряслись от холода. Ночная рубашка у Нади была сродни поясу целомудрия.
Длинная, почти до щиколоток, плотная байковая ткань своим начёсом моментально сдавила, запутала запястье и остановиться пришлось на вполне приличном уровне - чуть ниже колена.
И ни туда, ни обратно. Ни вправо, ни влево. А тут ещё этот двухуровневый диван скрипит...
- Александр, - шепнула Надя. - Я понимаю, так надо.
Трефилова словно уронили в жидкий азот. Сердце начало бухать громко и медленно, а пульсирующие волны разносили по телу мёрзлую кровь. Чужие тёплые колени больно жгли преступную руку.
- Я правда понимаю, - скороговоркой шептала Надя. - Я даже сама так решила, сразу решила, я понимаю, я сама так хочу... Я хочу попросить... Всё правильно, всё хорошо, всё так и должно было быть... Я хочу попросить... Можно ещё немного подождать?
Защитная рубашка как-то сама по себе отпустила Сашино запястье. Трефилов перевернулся на другой бок и замер, считая шумные удары собственного сердца.
Глупо и не к месту подумалось, что нет перед глазами секундной стрелки часов и считать неровный пульс тоже нет никакого смысла. Впрочем, со смыслом происходящего Саша почти никогда не мог договорится даже до минимальных уступок. Не было ему от смысла жизни никаких поблажек. Никогда. Но сегодня - особенно.
Буквально накануне по телевизору показывали смешное. В супермаркете почтенный папаша важно вёл перед собою тележку в форме автомобиля "Фольксваген-Жук", густо-красного пластика. За рулём сидел пацан, лет пяти с виду. Вдруг автомобильчик лоб в лоб столкнулся с обычной тележкой, которую, не глядя, катила очкастая тётка средних лет.
После удара пацан высунулся из окна своей машины почти по пояс и гневно заорал:
- Ты чё творишь, овца?!
За кадром пустили смех и приблизили, насколько это было возможно, побуревшее лицо почтенного папаши. Вот, примерно так, в этот момент, должен был выглядеть Трефилов.
А хотелось наоборот. Хотелось по-простому, как тот пацан, высунуться и спросить...
Что ж ты делаешь?
Ты... умница...
Вдруг за спиною послышались звуки, похожие на радостное умирание подгнившего реквизитного платья. Саша обернулся.
Надя лежала всё в той же мумифицированной позе, но руки шевелились. Нет, не руки. Только кисти. Только пальцы. Одними пальцами Надя сминала, подтягивала вверх плотную ткань ночной рубашки. Подтягивала в такт медленным и шумным ударам Трефиловского сердца.
Р-раз - пять сантиметров. Два - уже десять. Три...
Где-то на середине бёдер край сорочки остановился. Надя подняла обе руки и закрыла ладонями лицо.
Саша с трудом, почти со скрипом, поднял морально закоченевшую руку, чтобы дотронуться до Надиного локтя, потому что будь она сто раз умницей, но иначе нормальный мужик вести себя не должен. Нужно взять за руку, нужно обнять, сказать что-то типа "в другой раз", или уже проверенное "ты особенная", поцеловать в лобик, взять телефон и сбежать. Сбежать и забыть. Это такой мужской рефлекс. Безусловный.
Рука подвела.
Рука опустилась на талию. Ниже талии. Туда, откуда торчит неудобная в постели гребенчатая кость. Так получилось.
Надя вздрогнула. Возможно, ей показалось, что Трефилов тянет её к себе. На самом деле не шибко-то важно, что ей там показалось. Важно, что Надя слишком резко подалась на это неудачное движение. Она прокрутилась вокруг себя, но так быстро, что колени оказались на нижнем уровне скрипучего дивана, а голова и плечи остались там, где были. Теперь Надя стояла на коленях рядом с Трефиловым, а ночная рубашка задралась настолько высоко, что дальше некуда.
Почти совсем задралась.
Саша глубоко вдохнул и, обжигаясь о горячую, шершавую кожу, поднял неуступчивую рубашку ещё выше. Трусиков под ней не было.
Поэтам серебряного века легко было восхищаться женщинами тех романтических лет. Женщины казались так недоступны, так милы, а платья... Длинные, до пола, платья, под которыми воображение рисовало всё что угодно, кроме правды. Но некоторым везло и на самом деле.
Саша продолжал тянуть рубашку вверх и остановился только на уровне лопаток. Отсюда можно было начинать стихи, потому что талия у Нади оказалась не просто тонкая. Она была красива каждой линией, причудливо тонка... Нет, нельзя так.
Трефилов как поэт был безнадёжен.
А красота у Нади была натуральная. Прямо под двумя точками на пояснице ... Слова тут лишние...
Вспоминая этот момент и приукрашивая его внутри собственной фантазии, Саша не раз цинично признавался самому себе, что судьба подарила ему неповторимый фетиш. Практически безобидный, но работающий на все сто.
Трефилова можно было в крещенский мороз выставить на Красной площади голым, принимать военный парад. Трефилов бы мёрз. Ему было бы стыдно и неуютно. Но если бы он вспомнил Надю с задранной рубашкой - ух он и встретил бы защитников отечества поднятым в приветственном жесте! Потому что правильная женщина должна быть круглой в правильном месте.
Но парад откладывался, а там, в реальности, стоя на коленях позади переставшей дышать от волнения Нади, Трефилов чуть не выл от глупости происходящего. Потому что не знал, что делать. Потому что Надя уже смирилась и затихла окончательно. Потому что не было под рукою ничего из заначек резиновой безопасности. Потому что напряжение оказалось настолько сильным, что Саша, словно отстранившись от себя самого, четко понимал - вся любовь закончится в одно движение. Хуже того. Если этого движения не случится - любовь всё равно вот-вот закончится.
- Надя, - спросил со стороны скрипнувшей двери сонный детский голос. - Собака с тобою спит?
- Ещё нет, - на вдохе ответил Трефилов и прикрылся одеялом.
Откуда-то из тёмного угла комнаты, радостно тявкнув, выскочила поджарая такса и, радостно проскальзывая лапами по линолеуму, прошмыгнула в приоткрытую дверь.
Почти как такса, проскальзывая руками и ногами по сбивающимся простыням, Надя убежала с нижнего уровня скрипучего дивана, вытянулась в столбик и замерла на своём месте в позе мумии. Одно отличие. Плотная рубашка уже не лежала саваном поверх всего тела. Она скрутилась на плечах, на груди, частично на шее. Скрутилась так, что прикрытой оставалась только грудь, и было видно, как чуть ниже, под рёбрами, высоко поднимая кожу, сильно бьётся сердце.
- Я сейчас, - непонятно зачем шепнул Саша и начал одеваться. В сторону Нади он старался не смотреть.
Толстая джинсовая рубашка после стирки стала жёсткая, она казалась накрахмаленной, хотя какой смысл крахмалить джинсовые рубашки? Пуговицы не лезли в петли, они, если посмотреть со стороны сексуального символизма, откровенно издевались над Трефиловым, который до боли в пальцах пропихивал неподатливые металлические кругляши в заросшие петли. Пропихнуть не получалось.
Снаружи громко хлопнула входная дверь и радостное повизгивание таксы начало удаляться куда-то вниз. Трефилов оставил рубаху в покое и вышёл в коридор, на ходу пытаясь натянуть ещё сыроватые джинсы. Но шут с ними, с джинсами. Ботинки и кожаная куртка оказались мокрыми насквозь, а ботинки ещё и набиты газетами.
Когда Саша выбрался на лестничную площадку, на нём не было ни одной застёгнутой пуговицы. Трефилов закрыл за собою дверь и, придерживая спадающую одежду, бочком поднялся по лестнице на пролёт выше злосчастной Надиной квартиры.
Там, сквозь паутину разбитого стекла, показались над серо-коричневым маревом пятиэтажных крыш, первые красно-жёлтые проблески начинающегося рассвета.
Возле подъезда, рядом с пятнисто ржавеющим "Москвичом", стояла щуплая девочка в красной куртке и тёплой, не по сезону, вязаной шапке. Шапка была огромная, первобытно-двурогая, с клочковато-пушистыми помпонами на рогах.
- У, коза, - одними губами прошептал Саша, хотя первой в ряду неприятных сравнений у него перед глазами появилась самка бизона. С попончиками, надетыми на рога, безопасности ради, наверное.
Трясущимися от холода руками, Трефилов начал разминать неподатливые петли джинсовой рубашки, которая уже успела впитать неприятную сырость так и не высохшей куртки. На часах было...
Плотные капли росы собрались на внутренней поверхности часового стекла и держались там крепко, словно бывалые энцефалитные клещи на загривке романтически настроенного туриста. Трефилов потряс часы, подышал на циферблат, но капли не сдавались. По стеклу пробежала лишь одна безвольная дорожка, сквозь которую с трудом удалось разглядеть толстую часовую стрелку, лениво разлёгшуюся на подсвеченной цифре пять.
- Мика-Мика-Мика! - неожиданно резко и громко крикнула девочка, присела на корточки и боднула шапочными рогами задний бампер "Москвича". Было видно, как грубый пластик сильно прогнулся, а с другой стороны автомобильного скелета, шипя и выгибая спину, выскочила дворовая кошка. Вслед за кошкой, возбуждённо хлопая ушами, из-под бывшей машины вылезла тявкающая такса, но её тут же затянуло обратно удушливым рывком поводка.
Саша вздрогнул и сильно поцарапал себе подбородок металлическим ремешком часов. На подоконнике стоял пластиковый цветочный горшок, полный сухих стеблей неизвестного растения и цветущих окурков. Трефилову захотелось взять этот горшок и прямо сквозь битое стекло запустить его в дурацкую шапку щуплой девочки, которая в пять утра орёт таким дурным голосом. Людям это обязательно понравится. Любой, на его месте, обязательно хотел бы сделать то же самое.
В ту же секунду сзади знакомо хлопнула входная дверь Надиной квартиры. Саша оборачиваться не стал, вместо этого он торопливо заправил рубашку в джинсы и начал судорожно затягивать ремень. Когда стало ясно, что Надя торопливо стучит каблучками вниз по лестнице, ремень порвался.
- Японский труд! - в голос простонал Трефилов и зашвырнул обрывок ремня в сторону ненавистной двери. - Сегодня хоть что-нибудь нормальное случится?!
Кусок ремня ещё кувыркался в воздухе, когда тяжёлая от влаги Сашина куртка задела пластиковый горшок и тот, рассыпая укуренные цветы, упал с подоконника на пол.
Трефилов медленно обернулся. Треснувший горшок вяло перекатывался по полу из стороны в сторону, постепенно выталкивая из себя сухой комок стеблей и корней, сейчас больше похожий не на растение, а на диковинного морского ежа, или на магнитную мину. Тяжёлую бляху Сашиного ремня потянуло вниз, к этому шипастому магниту, и весь ремень медленной масляною змеёй сполз и закрутился кольцами вокруг упавшего горшка.
- И ты, гадюка, туда же? - спросил Саша.
Ремень промолчал.
Трефилов нагнулся, поднял скрученную кольцом кожаную полосу, а когда начал разгибаться, то сначала услышал и только через мгновение ощутил на своём затылке мощный удар с перезвоном хрустящего стекла.
Было не столько больно, сколько обидно. Весь окружающий мир словно объявил ему мелочную вещевую войну. К примеру, заминированный горшок подпирал разбитое окно и, когда он упал, окно начало открываться, но не сразу. Оно открылось именно в тот момент, когда Трефилов нагнулся.
После того, как Саша ударился затылком в открывшееся окно, неприятности не закончились. Длинный, изогнутый по форме турецкой сабли, осколок стекла выпал из паутины и полетел вниз. Убить, он, конечно, не убил, но длинный, тонкий шрам на левой стороне шеи остался навсегда.
Вначале Саша боли не почувствовал. Осколок, чиркнув по шее, воткнулся в рукав кожаной куртки, вошёл глубоко, сантиметра на три, но к руке не прикоснулся, застрял в прокладке.
Сдерживая накопившиеся слова, Саша, не разгибаясь, вышел из-под распахнувшегося окна, вытащил из рукава осколок стекла и только потом позволил себе выпрямиться.
На другом конце лестничного пролёта стояла Надя, бледная, как вампир перед рассветом.
- Не надо, Александр, - она это даже не сказала вслух, даже губами до конца не договорила.
- Что не надо? - начал было грубить Трефилов, но тут на него накатило. Он на секунду увидел себя со стороны, глазами милой девушки Нади.
Злой, с очень по-детски обиженным выражением лица, Саша стоял в напряжённой позе, готовый отбить нападение взбесившихся вещей. В левой руке у Трефилова покачивалась сама по себе свернувшаяся петля из порванного ремня, а в правой руке хищно светился отражёнными рассветными лучами осколок стекла. По шее за воротник щекотно бежала тонкая струйка густо-чёрной крови.
- Пожалуйста, не надо... - прошептала Надя.
- Ну и дура, - сказал Саша и бросил на пол стеклянный кинжал.
Бросил, не потому, что хотелось бить и ломать, наоборот. Просто не хотелось смотреть Наде в глаза, но Трефилов почему-то не мог отвести взгляд, а Наде действительно было больно и страшно.
Звякнувший осколок не помог. Надя медленно и плавно пошла вперёд, так дрессировщица в цирке приближается к поранившемуся тигру.
- Пожалуйста, Александр, я очень прошу, не надо...
- Что не надо? - Саша уже почти успокоился. В кармане рубашки нашёлся свежий квадратик носового платка. Трефилов достал его и приложил к царапине на шее.
- Не надо...
- Не, ну вот заладила, - Саша несколько раз промокнул царапину платком. Кровь почти не шла. - Можно я застегнусь и на работу пойду, а? Или не надо? Пускай Пушкин с Бальмонтом колонки таскают, да?
- Я думала, что вы ушли, - наконец-то отвела взгляд Надя. - Я побежала, просто хотела отдать, вот...
Она расстегнула свою сумочку-муфту и достала Трефиловский мобильник, в котором ещё вчера скончалась батарейка, и маленький пластиковый пакетик со штампом дорогих французских духов.
- Бутерброд? - бездумно ляпнул Саша, принимая пакет. Внутри было что-то круглое и мягкое, красиво завёрнутое в упаковочную бумагу. Так в МакДоналдсе заворачивают гамбургеры.
- Вы меня простите, пожалуйста, - одновременно с Трефиловым заговорила Надя. - Глупо всё получилось.
В свёртке были Сашины носки. Отстиранные. Возможно, что и отглаженные. Выглядели они так, словно только что из магазина.
- Вы спали, а к нам родственники приехали. Из Курска. В половине первого ночи, - Надя говорила медленно. Говорила просто так, чтобы заполнять неудобные паузы. - Они дозвониться не смогли. Поэтому не предупредили. Так такая возня была... Такая была суета...
- Знаете что... Надежда... - Саша, неожиданно для самого себя, тоже перешёл на "вы" - Вы тоже меня извините. Пойду я.
- Александр, не уходите сейчас, - Надя отступила на шаг назад. - Вы ведь потом всё равно уйдёте.
- В смысле? - остановился Трефилов.
- Я боюсь вас отпускать. В смысле сейчас отпускать. Боюсь.
- Да не собираюсь я себе вены резать! - глуповато усмехнулся Саша, но Надя вдруг приложила палец к губам.
Снизу раздался грохот железной двери. Судя по крикам и лаю, неприятная девочка тянула таксу домой.
Диалог у них получился очень увлекательный:
- Мика, пойдём!
- Гав!
- Мика, пойдём!
- Гав!
- Мика, пойдём!
- рррррррррррр! Гав-гав-гав!
Дверь в Надину квартиру грохнула ещё сильнее, чем подъездная.
После таких звуков, жильцы несчастного дома должны были, как минимум, вызвать пожарных и сапёров, а сами выскочить на улицу в одних трусах и ночных рубашках. Но было на удивление тихо.
Надя молчала. Она стояла возле открытого окна и смотрела на улицу. Там по-прежнему было серо и уныло. Жёлтые отсветы восходящего солнца расползлись по краю горизонта, словно заполонившая купол неба серость огромным ножом размазывала их, как сливочное масло по горбушке хлеба.
Трефилов стряхнул ботинок, отлепил от босой ноги приставший кусок газеты и начал надевать носок. Ему хватило времени на оба носка и на шнурки, а Надя так и не пошевелилась.
Саша посмотрел в окно. На улице было пусто. Разве что там, далеко, возле старого корпуса медицинского института, светились три пары фар. Здоровенные чёрные джипы казались отсюда смешными квадратными коробочками, вокруг которых суетились игрушечные бритоголовые братаны в кожаных куртках.
Прощальных слов не нашлось. Трефилов просто повернулся и начал тихо спускаться по лестнице. Надя опомнилась нескоро. Он уже успел пройти полтора этажа.
- Подождите, пожалуйста, подождите! - бежала Надя вниз, стараясь не греметь каблучками, - Я не хочу вас заставлять, правда, но я с ума сойду, ну куда вы сейчас пойдёте?
- В институт к вам пойду, - Саша говорил с нею через плечо. Останавливаться не хотелось. - Там наша аппаратура, скоро выгружать будем.
- Вас не пустят туда так рано. Сегодня суббота. Раньше девяти никого не пускают. А у вас куртка мокрая. Вы ведь замёрзнете на улице, заболеете.
Трефилов почти не слушал. Шёл вперёд.
- Ну пожалуйста, Александр...
- Знаете, мадмуазель Надежда Батьковна, - не вытерпел Саша. - Мне очень неприятно, когда вы меня вот так называете. Если по-человечески не желаете, я предлагаю углубить маразм. Может, называйте меня сразу по имени-отчеству, с фамилией и номером горшка?
- Каким номером? - не поняла Надя.
- Мой номер пятнадцатый, - буркнул Трефилов и вышел на улицу.
На улице подмокшую Сашину гордость отморозило в три секунды. Космически холодный ветер, казалось, продувал сырые вещи насквозь. Трефилов остановился и повернулся к Наде. Пока он это делал, куртка начала хрустеть так, словно покрылась слоем льда.
- А м-метро далеко?
- Саша, - было заметно, что Надя с большим трудом укоротила это имя. - Пойдёмте со мною. Пожалуйста.
- Куда? - втягивая голову в плечи, спросил Трефилов.
Формально, он ещё ни на что не соглашался, но Наде, похоже, было всё равно.
- Это недалеко, - она взяла его под локоть и, подпрыгивая со второго шага на третий, потащила замерзающего Трефилова в сторону института. - Там один человек работает, можно просто чаю попить, подождать пока основной корпус откроют. Мы там часто к экзаменам готовились. Он и меня пустит...
Последняя фраза показалась Трефилову какой-то неправильной, неуместной.
- Я очень прошу вас... Саша, - последнее слово далось ей слишком непросто.
- Это в институте? - вместо того, чтобы просто согласиться, грубо спросил Трефилов.
Надя была невысокого роста. Почти на полторы головы ниже Трефилова. Но в эту секунду Саша стоял сгорбившись и глубоко засунув руки в карманы, а Надя вдруг выпрямилась, приподнялась на носочках и её счастливые глаза оказались в паре сантиметров от Сашиных.
- Там по подвалу перейти можно, - возбуждённым звонким шёпотом произнесла милая барышня серебряного века.
Сумочку свою она, как и раньше, прижимала к груди на манер муфты, но Трефилову вдруг показалось, что сейчас Надя эту сумочку бросит и начнёт часто-часто хлопать в ладоши, потому что столько восторга было у неё в глазах и...
- Я на секундочку, - шепнула Надя и телепортировалась к себе домой.
Так показалось Трефилову, потому что промежуточного её движения в пространстве он не увидел. Может, просто мигнул. Только пушечный удар железной двери подъезда мог быть косвенным свидетелем того, что Надя передвигалась по-человечески.
Нехотя, как одноразовая зажигалка после падения в воду, сработал безусловный мужской рефлекс. Захотелось развернуться и уйти. Быстро и навсегда. Но победила логика.
Далеко бы он ушёл? Против ветра... От Нади... Той самой девушки, которая успела упаковать его носки в бумагу, пока он застёгивал рубашку? Впрочем, носки - это не аргумент. Могла и раньше упаковать. Но прямо возле носа у Трефилова превращалось в пар последнее слово, сказанное Надей перед телепортацией.
Облачко пахло мятой. Знакомый запах. Та самая паста, полтюбика которой Саша не так давно пальцем размазывал по своим зубам.
Получалось, что Надя успела встать, умыться, одеться, набросить на лицо минимальную косметику, упаковать носки, догнать Трефилова... А тут ещё ремня нет и штаны спадают, приходится держать их сквозь подкладку в карманах куртки... Нет не уйти... Такую Каренину сбрось на рельсы - она догонит предыдущий поезд.
Саша начал поворачиваться к ветру лицом, но вдруг понял что его уже тянут за руку в сторону института.
- Пойдёмте скорее, вы же замёрзнете!
Откуда она взялась? Тем более, с таким баулом...
Надя одной рукою тащила за собой окоченевшего Трефилова, а в другой у неё была огромная брезентовая сумка. Зелёная. С ручками, толстыми, как корабельные канаты. Злой ветер выскребал глаза, дышать было больно, штаны спадали, но Трефилов всё-таки вынул руку из кармана и, вместо того, чтобы забрать у Нади сумку, схватился за голову. Волосы стояли дыбом, торчали мелкими сосульками, острыми, как у ледяного ежа. Было не просто холодно, было больно так, словно воинственные эскимосы сдирали с головы скальп.
Если бы сейчас Сашина мама привычно отвесила сыну подзатыльник с памятным "почему без шапки?" - проткнула бы себе ладонь. Насквозь.
Последнюю часть пути Трефилов уже не видел. Он послушно лёг на ветер и падал вслед за Надей, часто перебирая ногами, которые почти не сгибались, а если сгибались, то морозно похрустывали.
- Мы уже пришли - сказала Надя и ветер выключился.
Трефилов открыл глаза и увидел, что тяжёлая сумка вдавила Надю почти по пояс в землю.
- Пойдёмте! - улыбнулась Надя и погрузилась в асфальт ещё сантиметров на двадцать.
Трефилов основанием ладони по очереди протёр слезящиеся глаза. Нет, Надя не тянула его в асфальтовое болото, просто театр полутеней снова сыграл над Сашей злую шутку. Прямо под ногами начиналась короткая лестница с высокими ступенями, которая упиралась в металлическую дверь с трафаретной надписью "Анатомическая лаборатория".
- Зомбик, позови Андрюху, пожалуйста, - крикнула в закрытое решёткой окошко Надя, отпуская кнопку противно дребезжащего звонка. Там за окошком, было темно.
- Знаете... - Трефилов попытался посмотреть на часы, но часы показывали не время, а точку росы.
- Он не спит! - Надя взяла Сашу за руку поверх часов. - Я его видела ещё там, у нас в подъезде, из окна. Только называйте его Андрюхой, пожалуйста. У него пунктик такой, понимаете?
- Понимаю, - простучал зубами Саша, спускаясь по ступенькам. Потом он сделал паузу и выразительно добавил: - Надежда.
Она улыбнулась ему в ответ. Улыбнулась очень искренне. Мило. Это уже начинало нервировать.
За решётчатым окошком зажёгся резкий жёлтый свет.
- Андрюха! - Надя ухватилась обеими руками за прутья решётки. - Андрюха, это Александр, он у меня ночевал, а к нам гости приехали. У папы позавчера день рождения был, а его сестра вовремя не успела, а сегодня они всем семейством нагрянули, вместе с собакой! В час ночи, понимаешь?!
Ей не ответили. Саша сунул руки в карманы куртки, уже привычным движением поправил сползающие джинсы и попытался представить в какой стороне находится метро.
- А вчера дождь был, Александр промок насквозь и вещи до сих пор не высохли, понимаешь?
- Александр Михайлович Трефилов, номер горшка ... - Саша заготовил эту фразу для того, чтобы развернуться и уйти. Очень хотелось уйти.
Но Надя...
- Да! - сказала она, не дослушав номера. - Александр Михайлович...
Она не успела договорить. На "Александре" громко лязгнул железный засов и дверь начала открываться.
- Здорово, - сказал Андрюха.
- П-привет, - сказал Саша.
- Заходи, - кивнул головой Андрюха и хлопнул Трефилова по плечу. - Налево. Там моя камора.
С Андрюхой Саша познакомился накануне. Ещё до дискотеки, поскольку Андрюха был один из тех, кто эту самую дискотеку заказывал и оплачивал. Саша точно не знал, но думал, что Андрюха был кем-то из молодых преподавателей.
И напоил давеча Трефилова именно он.
Напоил какой-то жуткой дрянью, каким-то разбавленным на лимонном шампуне спиртом, под три корочки хлеба из помятой коробочки, на которой были нарисованы улыбчивые альпийские коровы и плавленые сырки, только сыра в коробке не было. Но всё происходящее текло так лихо, весело и в удовольствие, что Саше снесло чердак за полчаса, не больше. А кружилась голова до сих пор.
- За вами в котором часу машина придёт? - спросил Андрюха, когда Саша уже повернул за угол.