Среди образованной публики встречаются странные существа, явно метящие в интеллигенты и на многое претендующие. Очень забавный вид мимикрии - они так искусно притворяются разумными людьми, что многие верят. Это - читатели биографий.
С ними все время приходится встречаться в библиотеках, в книжных магазинах и на литературных форумах... Дорогие друзья, позвольте открыть вам исстрадавшуюся душу: лучше работяга, возжелавший прочесть "Муму" Некрасова, или хихикающие девицы, любящие женское фэнтези, лучше националистически заточенный хам, чем любитель биографий. От всех прочих вреда куда меньше.
Работяга насмешит библиотекаря, три раза перечтет и запомнит автора. Девицы - хорошенькие дурочки, что с них взять? - не всем же быть Мариями Кюри или Туве Янссон. Шовинист гадок - Бог ему судья, он никого не обманывает, он хамит, разводит пропаганду, и его выводит охрана. Читатели биографий остаются.
Это они шепчутся за спиной у школьника, листающего "Евгения Онегина", о том, что Пушкин был пьяница, дебошир, бабник, матерщинник и вообще, человек противный - школьник косится и ставит книжку на место. Это один из них презрительно бросает девушке с "Книгой Джунглей": "Да фашист ваш Киплинг!" Это один из них чуть из рук у остолбеневшего панка не вырывает томик Лорки: "Ты хоть знаешь, что он за фрукт, твой Фредерико? Постыдился бы читать!" Они смакуют подробности смертей Гоголя и Есенина, они с наслаждением перечисляют житейские проблемы Высоцкого, они со сладострастным злорадством вспоминают о самоубийствах Маяковского и Башлачева... Эти - все про всех знают. Они с порога библиотеки бегут к разделу биографий - и страшно радуются чему-нибудь новому и скандальному. Ага, и эту разоблачили! И того! Ох уж наши гении, хе-хе...
Разумеется, они подвели под свою страсть к пятнам на белье и репутации серьезную научную базу. Ну как же, нельзя же изучать творчество поэта-писателя, не ознакомившись с частностями его личной жизни! Мы же не поймем тонких нюансов! Не узнаем, "что имели вы в виду, в такой-то песне и такой-то строчке" - например, какая, конкретно, любовница послужила мэтру Имярек для изображения Героини... И все слушают этот вздор, кивают: "Да, я не знаю Чехова, я не знаю Пушкина..." Любители биографий знают всех и про всех, как бабки у подъезда.
Ну да.
Дорогие друзья, поставим простой эксперимент: предложим такому любителю порассуждать о произведении мэтра не с точки зрения: "Описал вторую жену, а рукопись продал за бесценок, потому что был в долгу, как в шелку", а с точки зрения качества текста, наличия мыслей, идеи, внутренней энергии... Удивитесь. Вам не то, что не ответят - любитель биографий вообще не способен об этом думать. Ему это не интересно. Его болезненно интересует только частная жизнь "знаменитости", а Пушкина Киркорову он предпочитает лишь по одной причине - Пушкин кажется более респектабельным культурным символом.
Сразу оговорюсь. Все вышесказанное никак не относится к настоящим исследователям. Для более полного понимания текста на разных уровнях и вправду не худо бы быть знакомым с эпохой, которая создала произведение, и, отчасти, с личностью автора. Но для настоящих ценителей первично творчество, а для любителей биографий - творчество почти, а то и совсем, безразлично: они кормятся жареными фактами.
Настоящий ценитель отзывается о личности писателя, оставившего яркий след в литературе, с неизменным уважением; ему в голову не придет унижать масштаб Пушкинской поэзии на основании любовных приключений Александра Сергеевича, масштаб потрясающей прозы Достоевского или Зощенко - на основании больных нервов и тяжелой жизни ее создателей. Боль и трудности талантливого писателя воспринимаются с сочувствием и пониманием, странности, которые, так или иначе, всем нам присущи, ценитель учитывает, держа в уме пушкинскую фразу: "Он мал и мерзок - не так, как вы - иначе". Перечеркнуть творчество поэта, ставшего голосом целого поколения, словами: "Да алкоголик был ваш Высоцкий!" - может только злобный и недалекий человек, сколько бы мемуарной литературы он не прочел.
К чему клоню? К Довлатову.
Разговор такой вышел недавно. Один человек, из любителей высказывать опрометчивые суждения бездумно и с апломбом, вот этаким же тоном заявил примерно следующее: "Да барахло ваш Довлатов! Полукровка, пьяница и лузер, смылся за кордон в поисках признания - да и там его не нашел!" Чего заслуживают такая фраза и ее автор? Может, оплеухи? Чтобы автор сперва хоть чуть-чуть думал, а потом уже говорил? Чтобы отвечал за свои слова? Или бесполезно?
Ладно, успокоимся и начнем по порядку.
Наверное, ни для кого не секрет, друзья, что очень немногие из нынешних - и писателей, и читателей - отличают хороший текст от плохого и понимают, в чем именно разница. Слово "метафора" для большинства - звук пустой, а энергетика текста - и вовсе странная и неуловимая химера. Само понятие "работа над текстом" как-то недопонимается: под упомянутой работой подразумевается сам процесс написания слов на клавиатуре или на бумаге - делать что-то с уже написанным мало кому приходит в голову. Да читатели этого и не требуют: "Книжка на один раз, но было забавно. Посмеялся, побоялся - что еще надо! Нормальную историйку рассказали - ну и путем, все чудесно". И по прошествии крайне малого времени - от недели до месяца - текст полностью улетучивается из памяти, оставляя лишь, в лучшем случае, фабулу. Помнить СЛОВА, из которых текст состоит - невозможно. Слова - стерты, пусты. Они - носитель стандартизированной информации. Слова нужны именно для того, чтобы доносить фабулу - никакого другого смысла в них нет.
Тем, кто эти слова пишет, невдомек, что у слов бывают и другие функции. Глаголом жечь сердца - это вообще не о нас, это бабник-Пушкин выпендрился, на самом деле, так не бывает. Книжка пишется так: встал, пошел - сел, поел - дал по морде - встретил, влюбился - всех победил. А если кто-то кое-где у нас порой называет такой подход графоманским (ну ладно, дилетантским) - этот кто-то тут же объявляется врагом человечества, общим врагом читателей и писателей.
Так вот, было время, когда писатели работали иначе. К примеру, Довлатов - великолепный прозаик чеховской школы - работал абсолютно иначе.
События окружающего мира, те "образы изменчивого мира", которые так ценили средневековые восточные философы, как хрупкое естество бытия, самую его суть - основа его литературной работы. Довлатов смотрел и слушал - воспринимая каждый миг жизни, как сокровище, эфемерную ценность. Он был именно тем настоящим, "озирающим жизнь спокойным и светлым взглядом", которого жаждал описанный Гончаровым редактор: для Довлатова, безусловно, не было людей, которых он сделал бы носителями некоего абсолютного Зла. Он принимал всех и все, как фрагменты огромной цветной мозаики жизни - даже поспорил с обожаемым и уважаемым мэтром Шаламовым, утверждавшим, что люди иногда бывают законченными мерзавцами. В любом, самом отпетом, есть капля света, утверждал Довлатов - хотя да, иногда нужно здорово приглядеться, чтобы ее заметить.
Александр Генис, который изрядно с Довлатовым общался, писал, что Сергей, еще будучи студентом, мог поднять целый курс смотреть в сквере на старичка, который смешно ножкой дергает - верю. Для Довлатова, как и для Чехова, мелкие частности создавали достоверность фактуры, именно из-за этого Довлатова легко читают начинающие - они ему верят, верят в то, что он говорит. Подозреваю, что Чехов был для Довлатова истинным кумиром - недаром же он писал, что восхищаться можно многими, а подражать хочется исключительно Чехову. И именно в Чеховской манере - предельно лаконичной, предельно достоверной, абсолютно доверительной и потрясающе не дидактической - он и писал. Получилось.
Довлатов, как и Чехов никогда никого ничему не учил - он лишь обращал внимание читателей на то, что волновало его самого, предоставляя им делать выводы. Именно поэтому и Чехов, и Довлатов так тяжело понимаются образованцами.
А мир-то какой! "Настоящий филолог ТМ" переворачивает стоящие у входа в палатку ботинки, чтобы не промокли, "ниц". Ханурик так трепетно относится к шампанскому, что называет его на "вы": "Второй раз в жизни ИХ пью". Дивный графоман ваяет на полном серьезе: "Белокурые локоны горничной кокетливо выбивались из-под ее кружевного ФАРТУКА". Умница-турист спрашивает экскурсовода в Пушкинском заповеднике, где была дуэль Пушкина с Лермонтовым... Мир Довлатова так же богато населен, как Чеховский и Зощенковский - и каждый его житель, хоть мимолетно появившийся на пару строк, обладает совершенно неповторимой физиономией, стопроцентно узнаваем и великолепно многогранен.
Да, совок. "Не блещут мечи". Серая рутина, вязкая, безысходная, бесконечная повседневность. "По радио поют, что нет причины для тоски - и в этом ее главная причина". Друзья, вы помните стандартную прозу того времени? Как там Носов писал? "Вполне доброкачественная серая стена"? И вот в этом мутном болоте - вдруг такие блуждающие огоньки, искры острого ума, человеческого тепла, слов, ярких, как неожиданное озарение. Не потому ли Довлатова так легко растаскивать на цитаты?
У коммунального соседа "не было родителей. Его породили директивы".
"Снова отсебятину порете! - А что, отъеготину лучше?"
"Талант - как похоть. Тяжело скрыть. Еще труднее симулировать".
"Рыцари без страха и укропа".
"Ваш Фрейд, небось, тоже кобель хороший..."
"Не боитесь самого Ленина играть? - А что? Ваксой плешь отполирую - и вперед!"
"Детгиз выпустил книгу о войне. Подпись под фотографией: "Личные вещи партизана Боснюка: пуля из его черепа и гвоздь, которым он ранил немецкого офицера". Широко жил товарищ Боснюк..."
Ей-Богу, так бы и цитировал, и цитировал, и цитировал... Потрясающая, концентрированная, высокоэнергетичная проза. Горьковатый добрый юмор. Каждое слово имеет смысл. Каждая фраза имеет объем, не ограничивающийся описанием чьего-то действия. Каждая характеристика - гвоздь в память. "Тощий зек с отвратительной привычкой чесаться" - друзья, вы его видите? "Старуха вскидывала голову так, что взлетал крохотный золотой медальон" - а ее? Вот оно, вот - Чеховская школа портрета в одну фразу, психологический лаконизм восхитительный! Истинное наслаждение - читать и смаковать. Немного таких было в Советском Союзе в то время; во главу угла ставилось другое, вкусная, емкая проза приносилась в жертву идейности, все равно какой ("Да я - антикоммунист! - Мне безразлично, сэр, коммунистом какого сорта вы являетесь!" - улыбнулся Довлатов). Даже прозаический блеск Шаламова, прозу кристально чистую и удивительно поэтичную, ухитрялись воспринимать сперва как "лагерную", а уж потом, если руки дойдут - как литературный шедевр; отношение, я замечаю, сохраняется до сих пор. И уж точно никто не призывал "милости к падшим" по чисто пушкинскому завету. Только Довлатов...
Тогда было мало таких, но теперь энергетика текста у большинства пишущих пропала совсем. Редко-редко ощутишь этот электрический укол точной и элегантной фразы - да и то, в основном, у старых мэтров, у тех, кто начинал еще в Советском Союзе. У Александра Покровского первые книги были очень хороши в этом смысле, у Ильи Бояшова есть проблески... и больше никто навскидку не вспоминается. Остается таскать с собой Довлатовское "Ремесло", как антидепрессант, чтобы совсем не пасть духом - и при таком-то положении вещей находится некто и заявляет, что Довлатов - лузер!
Да, ненормативная лексика, что бы не говорили языковые пуристы, действительно нужна языку в качестве оружия. Да, захлестывающе-сильные чувства выражают ненормативно (не только в России: вспомните Ремарка и других воевавших писателей). Да, в бой идут с теми словами, "что не для печати" (с) Твардовский, "мату в горле тесно" (с) Розенбаум, и можно еще десяток цитат привести. Да, срывалось у писателей, которых душили, как могли - будь то Есенин или Высоцкий. И если мы станем составлять список "бескультурных", которые в минуту ярости или отчаяния пускали в Бога-душу ненавистную несвободу или тех, кто ее организовал - начинать придется с Пушкина.
За Довлатова - ручаюсь. Ни одно слово, ни жаргонное, ни более крепкое, он не употребил бессмысленно, вне контекста или для эпатажа. Атмосфера в его мире совершенно достоверна; неважно, выдумал или нет - писал правду. Это подтверждали и подтверждают те, кто знает о мире побольше, чем современные литературные дамочки.
Полезнейшим чтением для всех пишущих считаю его записные книжки, изданные под названием "Соло на "Ундервунде" и "Соло на IBM" - это пример организации собранного материала и работы над образом и словом. Каждая запись - блестящая новелла в одну-две строки. Каждую запись можно рассматривать, как совершенно самостоятельную, законченную и очаровательную миниатюру. "Что это за река? - Нева. - Нева?! Что вдруг?!" "Мамаша, что это они все под зонтиками, как дикари?" - многие из этих зарисовок ушли в анекдоты, кажутся народным фольклором, а ведь у них есть автор.
Лузер, значит, Довлатов? Хочу быть таким лузером, помоги мне Бог...