Четыре стены. Четыре измерения вибрирующей в моих гноящихся перепонках пустоты. Стены абсолютно белые. Стены наивны в своем рефлексирующем кокетстве понравиться ртути. Четыре стены - дико содрогающийся роторный двигатель. Разогнавшаяся до предела центрифуга.
Плохо, когда с ваших стен стекает аморфное безмолвие. Не редко это признак деструкции в ваших коммуникативных связях. Лакмусовая бумажка одиночества. Моего. Говорят, одиночеству еще никому не удавалось солгать. Возможно.
В самом центре комнаты - жесткий бамбуковый стул. Он агрессивен в три ряда зубов. Посмотрев на меня, стул растопырил, опираясь на свои копыта, принцип. Принципом все начинается и заканчивается. Начинается с самомнения. Заканчивается горьким привкусом приближающейся войны. В моем конфликте со стулом я не был оригинален. По сути, я был далек от воплощения идеального мира. Четыре стены, если разобраться, далеко не веский аргумент в споре. Дело даже не в самой локации или четко обозначенных ориентирах комнаты, в которой я затерялся.
Затеряться в четырех стенах собственной комнаты, с учетом современных спутниковых топографических технологий, не просто. С другой стороны, пренебрегать архитектоникой стен с моей стороны было непростительно. Мог ли я вообще забыть о том, что стены оттачивались поколениями? Забыть о том, как зарождались, строились, реструктурировались их геометрия, замкнутость и эгоцентризм? Одно не вызывает сомнений: стены безупречны в той жестокости, с которой они переламывают ребра психам, одиночкам, деградировавшим писателям и законченным аутсайдерам. По большому счету, стены - родственные души последовательности с инстинктами гончих псов.
Все! Хватит... Мое терпение подходит к концу. Накатываюсь гигантским шаром к окну. Спотыкаюсь об стул. Нонконформизм стула дает о себе знать. Стул гогочет от смеха и кривляется мне Джеки Чаном вдогонку. Рикошетом отлетаю влево. Затем вправо. Думал, что лавировал. Лгал себе, что впереди идеально ровный настил. Посадочная полоса для сверхзвуковых истребителей. Мнил самому себе, что созрел для вертикального взлета. Но нет вертикального взлета без реактивного топлива веры в самого себя. Моя кровь недостаточно горюча. Придется ее перевоспитывать.
Придется менять русла, в которые она впадает. Задумавшись, я стал глубоким одряхлевшим стариком. Страшно, подумал я, наткнуться в абсолютной пустой квартире на одиноко стоящий стул. Произошедшее со мной больше, чем пресловутая карма. Похоже на то, что между мной, вышибалами-стенами и дебиловато гогочущим стулом настоящий геотектонический разлом. Разлом в моей судьбе, приправленный зловонным настоем непоправимых ошибок.
Ну и ладно! Терять уже нечего. Спою спиричелс. Слеплю аккорд из бронзовых ртов Аретты Франклин и Эллы Фитцджеральд. Врежу тыльной частью ладони, на манер Стивена Сигала, в собственные глазницы. Быть может, наконец-то ослепну? В кромешной тьме лучше слышится "Сумасшедший бриллиант" Пинк Флойда. Разорву спиралевидные галактики ушей. К чему мне они?
В абсолютной тишине, вялотекучесть времени Сальвадора Дали становится тактильной. Не торопясь, расчленю аорту. В абсолютном вакууме намного лучше чувствуется аромат заснеженных эдельвейсов. Воображу себе, что я не среди четырех стен и стула, а в самом эпицентре бесконечных фаллосных полей и влагалищ Сартра. Убью в себе материнскую ласку. Четвертую несформировавшегося мужчину. Прикажу Вселенной содрогаться в агонии. Объясню "Времени", что оно фрагментарно и, как правило, в местах, которых его никто не просил. Объясню Богу, что я его сын и алиментами не отделаться. Выскажу свое "фе" за то, что он бросил меня, как щенка, на произвол судьбы. За то, что сделал меня пастухом-импотентом, дирижирующим табуном его незаконченной феерической симфонии...