Маленький деревенский домик залило солнечным светом по самый фундамент. Скрипнула дверь, подошвы чиркнули по приступку. Дед Ларион, бодрый, принявший важное решение, щурился на летнее солнце. Его седые волосы светились серебром, отражая солнечные лучи, а бледное лицо немедленно раскраснелось, впитывая сквозь поры ультрафиолет. Дед Ларион не стал задерживаться на пороге. По тропинке, выдавленной в траве, он прошел к туалету, истово перекрестился и зашел внутрь. Тщательно заперся. Все замерло, настала удивительная тишина. Но ее быстро нарушили. За околицей соловей начал орать "Расцветали яблони и груши". Удивленные чудным репертуаром соловья, лениво забрехали сонные собаки.
На пороге появилась бабка Аксинья. Резво соскочив с приступка, она принялась причитать и носиться по двору, не находя куда деть нервные руки. Заглядывала в самые укромные уголки. Споткнулась об остов сожженных в прошлом году "Жигулей", ругнулась, по-мужски, смачно. Стянула с седой головы расшитый коммунистическими звездами платок, прижала его к груди, заголосила.
- Лариончик, на кого же ты, мой милый, меня оставил!
- Не ори, - отозвался Ларион из туалета. - Тут я. Но больше я ничего тебе не скажу.
Аксинья метнулась к деревянному сортиру, обеими руками вцепилась в дверную ручку, дернула что есть сил. Сортир закряхтел по-старчески, пошатнулся, но корни его держались прочно, глубоко врытые в чернозем. Туалет выдержал атаку.
- Выходи! Лариончик, умоляю!
Ларион молчал. Он сидел, окутанный прохладой и тьмой туалета, сидел совершенно неподвижный, принявший позу лотоса. Голыми коленями, обтянутыми тонкой старческой кожей, упирался в дверь. Правое колено разболелось, но Ларион не менял позы. Он весь ушел в нирвану, и только седые его волосы вяло шевелились на голове. Их ворошил сквозняк, прилетающий из таинственных туалетных пространств.
- Ларион! Ты смерти моей хочешь!
- Замолчи, бабка, - сквозь сцепленные зубы сказал Ларион. - Я тут по важному делу, хочу одолеть смерть.
- Да как же ты ее одолеешь, дурак, сидя в туалете?!
- А вот как индусские монахи одолевали, - сказал Ларион, шмыгая носом. - Садились, скрестив колена, на пол, ничего не ели и не пили, погра... погружались в собственное самосозерцательство, затем превращались в мумиё и тем побеждали смерть.
- О, господи! Боже мой! Но что же я буду с тобой таким делать?
- Ты зароешь меня в песок, - сказал старик. - Песок помогает мумификации, в нем есть необходимые ингири... индири... ингредиенты! Только зарывай по шею, не более того, а то вдруг мумиёкам дыхание необходимо. Или нет? Эх, старость - не радость, запамятовал, что там про дыхание непальские монахи говорили. Или то монахи тунгусские были?
- Лариончик!
- Молчи, старая! Всё, это последние мои слова. Больше ты ничего от меня не услышишь.
За околицей особенно пронзительно заорал соловей.
Небесными ножницами порезало солнечные лучи; тучи, словно старые занавески, задернули солнце, посвежело. С окраин подул ветер, приносящий запахи трав, цветов и разложения. Подхваченная ветром по дороге катилась, рассекая плотный слой пыли, голова грея. Потускневшие черные фасеточные глаза с укором целились в небо, упирались печальным взором в горизонт, потом смотрели на землю, глядели назад и так далее, до следующего оборота. Алкаш Васин, опорожняя чекушку, цепко следил за головой. Подгадав момент, он вышел на середину улицы, вытянул ногу и остановил голову. Схватил ее за тонкую шею, связанную в узел, словно пуповина младенца. Плюнул алкоголем в заклеенный пластырем безгубый рот, подбросил голову в небо. Поднял ногу, приготовившись врезать по голове, когда она опустится, но голова была легкая, словно воздушный шарик, наполненный гелием, и, ведомая ветром, унеслась за огороды. Васин от досады сплюнул.
- Лариончик! Милый мой!
Васин навострил уши. Кричали у бабки Аксиньи. Васин подтянул брюки, почесал голое волосатое брюхо и пошел на голос.
- Ларион! Ларион!
- Да хватит уже, заголосила, старая! Тут я, никуда не делся.
- Но ты ведь в мумию собрался превращаться!
- Не в мумию, а в мумиё, неграмотная. Ты чего ноешь? Или тебе, старая, туалета жалко? Ничего, потерпишь, во двор походишь. А дней через шесть можешь меня вынимать и спокойно ходить в туалет.
- Как же я тебя выну, запертого?
- Это уже не мое дело.
- Аксиньюшка!
Бабка обернулась. Долго разглядывала краснолицего мужчину, опиравшегося на забор, и не могла его узнать, потому что горючие слезы застлали ей глаза. Потом все-таки узнала, смахнула едкие слезы, нахмурилась:
- Тебе чего, Васин?
- Похмелиться бы! У тебя еще осталась клюквенная настоечка?
- Нету, - старуха нахмурилась. - Васин, иди отсюдова, не до тебя! - Она вспомнила о застывшем, как статуя, муже, и сердце ее оборвалось, булькнуло и утонуло в крови. Старуха схватилась за грудь.
- Хоть капельку настоечки!
Аксинья поняла, что от наглеца не удастся отвертеться. Она буркнула: "щас" и побежала в дом. Вернулась с бутылью чистейшего деревенского самогона, в котором, наподобие перчиков в перцовке, плавали засушенные серые пальцы.
- Клюквенная закончилась. Только такое.
- Ну, давай уж такое! Говорят, в пальцах греев содержится куча витаминов и минеральных веществ! - Васин вожделенно смотрел на бутыль и ронял слюни на асфальт. Да нет же, не ронял он слюни, это дождь начался, который прибил пыль, размазывая ее по земле как жидкое тесто, и согнал с ветки соловья, вконец охрипшего от пения. Заменяя соловья, на перекошенное пугало уселась синица и тонко, с прорывающейся женственной хрипотцой, запела "Прощание славянки".
- Ух, гнилое семя, расплодилось вас тут, мутантов проклятущих! - крикнул Васин в сторону огородов и присосался к бутылке. Выдул четверть, крякнул, обтер синюшные губы и сказал виновато:
- Аксиньюшка, денюшку я тебе завтра принесу, океюшки? Получка, то, се.
Старуха махнула рукой: иди, мол. Но Васин не уходил. Он внимательно разглядывал сортир.
- Что-то случилось, Аксиньюшка?
Аксинью прорвало.
- Лариончик самомумифицироваться решил! - крикнула бедная старушка и, воздев руки к небу, закричала, заглушая соловья, какая она несчастная.
Над огородами парили серые шарики, привязанные суровыми нитками к капоту "Москвича". Тринадцатилетние обалдуи, Стас и Кеша, посасывали папироски, сидя в остове сожженного автомобиля. Рядом, уместив морду на сложенных лапах, лежал дворовой пес Полкан и прядал лохматыми ушами. Стас и Кеша внимательно следили, как дождевые капли бьют по надутым грейским головам, стараясь прибить их к земле. Полкан приподнимал свою заляпанную грязью голову и разглагольствовал:
- Это, - говорил Полкан, - старинная забава и пришла она к нам из невообразимой глубины веков. В древние времена добры молодцы надували жаб. Процесс надувания головы грея несколько отличается. Вначале делается тонкий разрез на макушке и в стороны аккуратно раздвигается верхний слой кожи. Наподобие кожуры апельсина. Затем при помощи молотка необходимо пробить тонкий череп грея. Мозг грея - студенистое вещество бледно-желтого цвета, его можно вычерпать ложками или высосать через трубку...
- Пошел ты в жопу, Полкан, - сказал Кеша.
Полкан замолчал, обиженно заворчал. Получил пинок под ребра, заткнулся. С полей несло сыростью. Спелые колосья клонились к земле. С холмов в ведьмин лог скрученной тряпкой, как после отжима, сползал туман. По шоссе ковыляли греи, избитые и измученные. Их было двое, совсем голые. Они едва переступали ногами и, держась друг за друга, брели на восток, к городу.
- Догоним? - спросил Стас.
- В жопу! - высовываясь из машины и подставляя лицо под дождь, ответил Кеша. В небесах, как в зеркале или, например, на картине, проявилось его хмурое лицо, и Кеша помотал головой, прогоняя непрошенное видение.
- Кстати, довольно забавный факт вспомнил, - сказал Полкан. - Был такой литературный персонаж, Дориан Грей, который...
- Я сейчас этого Грея тебе в жопу засуну! - взбеленился Кеша. Полкан замолчал, притворился, что вычесывает блох. Блохи были кусачие, прыгучие, с зачатками разума. Они легко уходили от Полкановой лапы.
- Я слыхал, у бабки Аксиньи муж в сортире заперся и второй день там сидит, - сказал Стас. - Пойдем, посмотрим?
- Да ну, в жопу, - сказал Кеша, но, тем не менее, встал. Отвязал шарики и побежал с ними через огороды, ввинчиваясь в стену дождя, ладный, смуглый. Стас и Полкан едва поспевали за ним.
Жаркое солнце растопило тучи, и бабка Аксинья под руку с алкашом Васиным, который с недавних пор поселился у нее, вышли из дома, обступили сортир и начали на все голоса уговаривать Лариона выйти. Ларион отвечал редко, голос у него стал слабый. Чаще всего он просто повторял: "А больше я вам ничего не скажу" и умолкал на ближайшие полчаса. Стас и Кеша замерли, опершись на плетень, и зубоскалили, заинтересованные бесплатным представлением. Аксинья иногда хватала хворостину и грозилась: "Вот я вас отхлестаю! А потом все родителям расскажу!" Но пацаны не пугались, знали, что Аксинья старуха добрая, нипочем живую тварь не тронет, да и кляузничать тоже не станет.
К полудню, когда в перелеске матом заверещал заяц, попавший в капкан, алкаш Васин отыскал в сарае кувалду и стал методично стучать ею по туалетной двери, в нужные моменты подстегивая уставшее тело алкоголем. Дверь не поддавалась. Сортир строил сам Ларион, строил добротно, на века.
- Бульдозер тут нужен, Аксиньюшка, - роняя кувалду, сказал алкаш Васин.
Аксинья заозиралась, перекрестилась:
- Васин, ты чего мелешь! Откуда бульдозеру взяться?
- К фермерам, может, сходить? Говорят, греюшки эти поганенькие не успели уничтожить ихний бульдозер. А еще у фермеров, слышал я, трактор есть. Да и не только слышал! Сам видел. Однажды ночью прохожу мимо фермы - фырчит, комья земли выворачивает! Машина - зверь!
- Все это тебе померещилось, Васин, потому что ты - пьяница беспробудная! - закричал Стас, а Кеша захохотал, и даже верный друг Полкан, считавший себя последним интеллигентом во всем краю, залаял, притворившись, что и ему смешно.
- Вот я вас! - алкаш Васин замахнулся кувалдой.
- Да ну, в жопу! - Кеша махнул рукой. - Пошли, Стас, в клуб.
В клубе, бывшем школьном спортзале, собралась почти вся деревенская молодежь. Парни жались к сырым стенам, курили папиросы, пили самогон, притворяясь, что танцы их не интересуют. Под незамысловатую мелодию плясали одни девушки. Плясали неуклюже, часто спотыкались о неровности пола и с визгом падали. Полкан тоже было выбежал на середину зала, чтобы станцевать свой коронный собачий гопак, но схлопотал по морде от дочери доярки и, скуля, отошел к стене. Стас и Кеша глядели на него с сочувственными улыбками. Полкан ткнулся носом Кеше в колено. Кеша погладил пса по голове:
- Да ну их в жопу, Полкан, не плачь.
Стас внимательно следил за парадными дверями, у которых дежурил парнишка-кассир, взимающий плату за вход - пять рублей. Вдруг Стасово сердце застучало так сильно, что чуть не разбилось о ребра. Дверь открылась и на пороге появилась она. Девушка с другого края деревни, Леночка, в которую Стас был безнадежно влюблен с третьего класса. Стас подхватил свой шарик, побежал, спотыкаясь к ней. Столкнулся со своей любовью у порога, случайно наступил ей на ногу. Она, мило нахмурившись, наступила в ответ. Стас поспешно извинился. Она откинула назад роскошные светлые волосы и очаровательно улыбнулась ему. Стас покраснел, вытянул вперед руку с шариком и пробормотал:
- Это тебе.
- Ой, Стасечка, спасибо большое! Настоящая голова грея! Их так мало осталось, все полопались!
-Я там кое-что написал... там, на ней... - совершенно смутившись, сказал Стас. Леночка подошла с шариком к свету и по слогам прочла надпись, выжженную на серой коже аккурат между выпученными глазами и ртом: "Леначке Сидаравой от Стасека Шумейкина". Леночка замерла на месте, сила чужой любви теплым одеялом окутала ее. Она привязала шарик к скамейке и весь вечер танцевала только со Стасиком. Во время медленного танца он шепнул ей:
- Вчера объявили, греи стали такой редкостью, что в райцентре за голову марсианца дают полштуки.
Леночка еще крепче прижалась к Стасу.
Кеша угрюмо глядел на танцующих и щербатым своим ртом жевал папиросу, отгоняя поселившуюся в сердце тоску. На его глазах пропадал друг, которого сманила подлая женщина.
Полкан взобрался на мат, схватил лапами подоконник, чтобы казаться повыше, и вещал, наблюдая за плывущей по небу луной:
- Греи, конечно, во многом неправы. Например, из-за них упал уровень образованности, а прогресс...
- Да пошел ты в...
Музыка взвилась, разрывая барабанные перепонки, и стихла, остатками нот забиваясь в щели в дощатых полах. Ди-джей Проня взял в руки мегафон и крикнул на весь зал:
- А теперь перед вами выступит ди-джей, специально прибывший из райцентра! Он самый лучший ди-джей всего края, эмигрант, прибывший по обмену из далекой Африки! Встречайте, ди-джей Котелок!!!
Подростки зааплодировали. На постамент, тяжело дыша, взобралась горилла в черном полинявшем котелке, схватила микрофон и зарычала в него:
- Йееееееееееееее! Где же ваши ручки?!
Стас немедленно смутился, потому что его ручка совершенно случайно спустилась Леночке ниже талии, но Леночка, кажется, не возражала, и он, успокоенный, продолжал вести возлюбленную в отрывном танце.
После вечера в клубе народ двинулся в гости к ди-джею Проне, продолжать распивать самогон и есть кабана. Проня обещал этнические танцы. Никто не знал, что это такое, даже ди-джей из райцентра. Все оказалось просто: подростки заткнули уши ладонями, чтобы не слышать, как кабан матерится, несогласный с решением его зарезать, а потом почти до самого утра танцевали вокруг истекающей кровью туши и глотали огненную жидкость. Полкан провел ночь, забившись в уголок. Он старательно жмурил глаза, чтобы не видеть растерзанный труп разумного животного.
На третий день Ларион долго не отвечал. Аксинья вся извелась, а алкаш Васин допил водку и ходил хмурый, решительный. Мерил шагами двор и говорил резко, рублеными фразами:
- Надо решать, Аксинья. Ларион может погибнуть в любую минуту. Мы должны придумать что-то. Спасти его. Выручить. Освободить из плена иллюзий. Ты знаешь, Аксинья, что такое иллюзии? Качаешь головой? Я тоже не знаю. Но знал. Когда-то. Я не тут жил, Аксинья. Не в деревне. В городе жил. Ученым был. Старшим научным сотрудником. Разрабатывал защитные системы против греев. Мой НИИ сожгли, Аксинья. Дотла. Гравитационными лучами вынесли сотрудников НИИ в безопасное место. И сожгли. Теперь ты видишь, бабушка. Видишь, какой я был. Знал, что такое иллюзии. Многое знал. Потом греи прилетели. Спился. Ох, как же голова болит... без водки совершенно не думается!
Безутешная Аксинья сидела на земле и качалась из стороны в сторону, орошая землю солеными слезами. Вдруг Ларион подал голос:
- А больше я вам ничего не скажу...
- Лариончик! - старуха взметнулась над землей, будто ожившая птица-феникс. В одном могучем прыжке достигла сортира, прижалась к нему щекой, вслушиваясь в неровное дыхание ненаглядного мужа. Прошептала горячо, и голос ее на время преобразился, стал моложе:
- Лариончик, выйди, милый! Не могу я без тебя! Да, я знаю, почему так случилось, отчего ты, дурашка, там заперся и не выходишь. Нет, вовсе не для того, чтобы мумиём этим стать. Водителем ты был, мой Ларионушка, жизнь без баранки не мыслил, а теперь греи все машины пожгли, ничего не осталось, и часть души твоей ушла вместе с ними, с машинами этими. Вот почему ты там, мой ненаглядный! Вернись... прошу тебя, вернись!
Дед Ларион, испытывающий неимоверную жажду, до костей обглоданный суровой вонью, заворочался. Голос Аксиньи напоминал ему о той, стройной кареглазой девчонке, с которой он давным-давно познакомился в райцентре и увез в город. Он вспомнил также свою старенькую машину, которую сожгли греи. В этой машине, тарахтящей и источающей едкий дым, он ездил к любимой на свидания. Она не стеснялась его развалюхи, садилась рядышком. А ведь были у нее женихи посолиднее, и машины у них были преотличные, не то что его таратайка. Но выбрала она все-таки Лариона.
В голове Лариона не осталось никаких мыслей, кроме воспоминания о той, давно забытой любимой. К черту шведских самомумифицирующихся монахов и воспоминания о машине, подумал он. Ларион потянулся к задвижке, налил в непослушные руки остатки силы, и толкнул дверь. Совсем ослабевший, вывалился в проем. Аксинья радостно вскрикнула, подхватывая субтильное тело возлюбленного. Алкаш Васин замер и вдруг закричал:
- Какой трогательный момент! Пьем до утра!
Улыбка его тут же растаяла, он почесал лысую макушку:
- Хм... но выпивки-то нет...
- У мамы есть, сейчас принесу! - крикнула через плетень Леночка, пришедшая сюда вместе со Стасом. Она сорвалась с места, заблестела пятками, взбивая пыль. Стас бежал за ней и радостно смеялся, разглядывая ладную попку любимой. Молодых влюбленных освещало восходящее солнце. Алкаш Васин смотрел им вслед долго и ласково.
- Новое поколение растет, - сказал он, - жизнь продолжается. Опять же, самогону сейчас принесут, погуляем на славу.
У плетня остались Кеша со своим шариком и Полкан. Полкан задумчиво сказал, наблюдая за трогательной сценой возвращения Лариона:
- Греи, конечно, одолели нас, уничтожили технику, загрязняющую экосистему, оразумили практически всех животных, приспособили наши, звериные, организмы к речи, чтобы вы, люди, перестали нас есть и перешли на вегетарианскую пищу, но, Боже, какие странные поступки они совершают, совершенно идиотские: например, не трогают человека, даже если человек идет на них с топором! Иногда мне кажется, что греи...
- Да пошел ты в... - Кеша недоговорил и, взбешенный тем, что потерял лучшего друга, наступил ботинком на процессию муравьев. Муравьи кинулись врассыпную. Некоторые матерились, но Кеша их не слышал.