Вы когда-нибудь варили в кастрюле человеческий череп?
Нет?
А Саша Немировский варил.
И не раз.
Ему было чуть более семнадцати, и это был его бизнес.
Выкапывая ночью с двухметровой глубины всё, что могло остаться от
кого-нибудь из тех, кому жить надоедало окончательно, он при свете фонарика
лихорадочно искал то, что когда-то называлось головой, заворачивал "это всё" в газету
и бегом бежал домой. Варить.
Мне же самому было в ту пору шестнадцать и поэтому желание обладать настоящим черепом,
с настоящими зубами и настоящими зигзагами швов между костями было особенно сильным.
Это вам не пластмассовая ни на что не похожая ерунда в классе биологии.
Это другое!
Утонув однажды в "Муках и радостях" Ирвина Стоуна, теперь было довольно легко
представлять Микеланджело, анатомирующего в подвале какой-нибудь церкви только что почившего итальянца.
И весь этот антураж - абсолютно тёмное подземелье, пара свечей,
труп на каменном столе и сам скульптор, режущий чем попало это самое
что попало и рисующий тут же на бумаге всё, что удалось извлечь на
свет божий - поощрял к срочному приобретению товара Саши Немировского.
Однако разговор с поставщиком черепов, к которому я готовился не один день,
оказался довольно коротким.
- Ну чего? Тебе какой - Мужской? Женский? - просто и быстро спросил Саша.
- М-м... мужской, - ответил я почему-то.
- Тада с тебя пятёрочка, - буркнул он, убегая на урок.
В те времена стипендия обычного студента составляла тридцать рублей.
Немировский учился неважно, и стипендию ему давали не каждый семестр.
Зная об этом, и приготовившись услышать от него гораздо большее число,
я очень обрадовался "пятёрочке", но виду не показал.
Я был готов отдать даже и пятнадцать, если бы он назвал такую цену.
А тут - всего пять рублей и столько радости сразу!
На другой день он сам подошёл ко мне.
- Слушай, э-э-э... ну.. это, короче, те, что были, это... ну... я загнал вчера. Подождёшь, короче, недельку, - соврал он.
- Э-э... ну... ага, - сразу расстроился я, с самого утра надеясь стать обладателем заветного предмета.
Дня через три он сообщил мне таинственным шёпотом, что вчера был "там" и достал
для меня замечательный экземпляр - мужской и с зубами, два из которых были даже
с золотыми коронками, и он взял их себе.
И хорошо, что взял, - облегчённо подумал я, выслушав подробности, - не хватало мне ещё коронки снимать.
- Только теперь нужно ещё поварить немного, - как-то грустно сказал он. - Жди!
Но я уже был поглощён мыслью о зубах.
Зубы - это единственные кости, которые видны всю жизнь почти с самого рождения.
Всегда.
И остаются неизменными даже и тогда, когда исчезает всё то, ради чего вы надоедали дантисту, а он в ответ мучил вас - нервы, боль, страх.
Нет больше воспалённых дёсен, флюса, бессонных ночей, и того самого настроения,
которое называется примерно так - "зачем меня мать родила?".
А вот сами зубы как раз есть!
Ещё несколько дней я жил с двумя ощущениями: само словосочетание "варёный череп"
моментально провоцировало спазм, но воображение о предстоящем рисовании настоящего,
подлинного cranium дома, вечером в собственной спальне побеждало и наделяло ещё
какой-то неведомой силой, видимо от причастности к тому первозданному, что всю
жизнь скрыто под волосами, кожей, угрями, и, что более всего противно, слоями макияжа у дам.
Обычно человек смотрит другому в глаза. А теперь можно будет всматриваться в глазницы и даже дальше.
Или, к примеру, вас могут запросто привлечь к суду за то, что вы дали кому-то пощёчину
или потаскали за волосы.
А тут - можно положить чью-то бывшую голову к себе на колени, засунуть палец в дыру
между зубами или в отверстие для позвоночника, которое снизу, и сидеть себе, посвистывая и барабаня карандашом по темечку.
И никто даже и не возмутится.
Наконец Немировский появился в училище с сеткой-авоськой.
Я увидел его ещё до начала занятий, когда он шёл к двери учебного корпуса от
автобусной остановки.
Странно, но я думал в ту минуту о том, что никому из пассажиров отьехавшего автобуса
никогда бы не пришло в голову, что подросток с длинными волосами "a la Leonardo" и
старым замызганным этюдником с отломанной ножкой везёт около часа в битком набитом салоне только что отваренный череп, небрежно завёрнутый в газету "Правда".
Саша тоже увидел меня и отозвал в сторонку.
- Давай пять и на! - снова быстро сказал он.
От Саши повеяло особым запахом, который я чувствовал и раньше, когда случалось проходить мимо него - запах смеси сивушного перегара с чем-то только сугубо деревенским.
Немировский жил в старом бревенчатом доме на окраине нашего маленького городка.
Один с мамой, курами и свиньёй.
Кладбище начиналось уже сразу за его огородом.
Мне предстояло теперь развернуть газету и взять "его".
Я видел мельком обрывки изрядно помятых слов - нек...ог, идный ...ятель Комму... тии.., веч... п.ять..."
Была поздняя осень. Середина промозглого ноября без снега.
Особенно это слово - "память" запомнилось и бесконечное "Лебединое озеро".
Газета, наконец, раскрылась, и я увидел долгожданную покупку.
На моих руках лежала крупных размеров цельная кость жёлто-серого цвета,
если не считать нижней челюсти.
- Ну, чего? Нравится? Берёшь? А то у меня есть, кому отдать! - пронеслись Сашины скороговорки.
Я быстро всунул ему в ладонь пять изрядно помятых рублёвых бумажек.
- Можешь ещё немного поварить, - услышал я сквозь подступивший спазм реплику повеселевшего Саши. - Слушай, хочешь целый? У меня есть! Бери! За двадцатку отдам.
- Чего... целый? - посмотрел я на него, и мне показалось, что у Саши блеснули два золотых зуба.
- Ты думай быстрее, короче. А то уйдёт, - только ответил он и скрылся за дверью.
Я наконец-то представил настоящий скелет в спальне у себя под кроватью и меня
тут же стошнило не столько от этого, сколько от представления огромного
человеческого таза с позвоночником, рёбрами, бедренными и берцовыми костями, торчащими из Сашиной кастрюли. Мать Саши работала в столовой, и соответствующих размеров кастрюлю достать было несложно.
У меня не было ничего, во что можно было завернуть покупку, и потому мне только и
оставалось делать, что носить до вечера в Сашиной авоське свёрнутый газетный куль.
Но я был очень доволен, а также по-мальчишески рад другому - что теперь уже не кому-нибудь, а мне самому предстояло везти в общественном транспорте голову одного из бывших пассажиров.
Вот так и стал я... - ну... если не Микеланджело, то Леонардо каким-нибудь точно.
То есть - счастливым.
А потом выпал снег.
Через две недели, первого декабря, Саши не стало.
Он повесился в курятнике, что стоял возле забора, отделявшего его огород от кладбища, на ремне от собственных штанов.
Студента педагогического отделения Александра Немировского хоронили, как и полагалось
в те времена, всем училищем.
Когда красный гроб, простоявший в главном холле половину дня, выносили, я слышал,
как в толпе кто-то сказал одно слово - "докопался".
Поскольку денег в доме Немировских не было совершенно, гроб с телом Саши опустили
в одну из разорённых кем-то могил сразу за огородом его дома.