Данилова Евгения Сергеевна : другие произведения.

Глава восьмая: Последние бои. Штурм Кёнигсберга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На меня мгновенно навалилась тяжелейшая усталость, какая-то апатия и равнодушие. Не хотелось шевелиться, не хотелось стрелять. Я присел рядом с погибшим, закурил. Так неподвижно сидел несколько минут, не обращая внимания ни на что. Но шел бой. Грохотало со всех четырех сторон. Я встал, посмотрел вперед и увидел: из-за ближайшего дерева высовывается голова немца. Он смотрел на меня и я за один миг, отчетливо разглядел его большие глаза, худощавое лицо, обросшее щетиной. На голове немца была каска.
  ПОСЛЕДНИЕ БОИ.
  ШТУРМ КЁНИГСБЕРГА.
  
   Все те бои в Восточной Пруссии, о которых я рассказывал выше, получили общее наименование Восточно-Прусской операции.
   Эта операция началась 13 января 1945 года, после того, как был осуществлен прорыв сильной и глубокой обороны гитлеровцев, правее нас километрах в тридцати, а мы в это время осуществляли отвлекающий удар, там где я с тремя своими бойцами ворвался во вражескую траншею и захватил четырех пленных, тогда как весь остальной наш батальон залег под сильным огнем на нейтральной полосе.
   Чуть позже, и наша дивизия втянулась в прорыв. Мы в наступательных боях продолжали преодолевать укрепленные полосы и районы врага, которые немцы понастроили от Гумбинена до Кёнигсберга, в общей сложности девять мощных полос, глубиной от 150 до 200 километров.
   Во время Восточно-Прусской операции - 18 февраля 1945 года, погиб генерал-армии Черняховский. Вместо него, командующим 3-м Белорусским фронтом стал маршал Советского Союза - Василевский.
   Эта операция была одной из крупнейших в Великой Отечественной Войне. И, несмотря на то, что она тогда уже приближалась к завершению, бои происходили с еще большим ожесточением.
   А впереди предстоял штурм цитадели всей Пруссии, города-крепости Кёнигзберга, оборона которого состояла только на непосредственных подступах к нему, из многих линий траншей, проволочных заграждений, почти сплошных минных полей, ДОТов и старинных каменных крепостей.
   Как известно, гитлеровское руководство, ни в коем случае не хотело потерять Восточную Пруссию, а ее уроженцы Геринг, Кох, Гудериан утверждали, что если Пруссия будет потеряна, то наступит крах всей Германии. Поэтому, немецкое верховное командование не жалело никаких сил и средств, для ее обороны.
   Но мощные удары Советских войск, наносимые один за другим, сокрушали сильную оборону противника, все больше сжимая кольцо вокруг Кёнигсберга.
   Только с 13 января по 19 марта, т.е. к началу штурма прусской столицы, не считая боевой техники и вооружения, было уничтожено 93 тысячи гитлеровских солдат и офицеров, взято в плен 46 тысяч человек.
   Штурм Кёнигсберга явился завершающей частью Восточно-Прусской операции, который был окончательно повержен 9 апреля 1945 года.
   А я закончил свой боевой путь, там, на окраине этого города - 7 апреля, после ранения в правую руку.
   Этот день явился для меня и последним днем войны.
   Но расскажу все по порядку.
   После списания меня из разведки, из-за слуха, я- командир стрелкового взвода в 46 Гв. Стрелковом полку, 17-ой Гв. Стрелковой дивизии.
   Тогда, в конце марта, готовился штурм Кёнигсберга: сосредотачивалась артиллерия, подтягивались танки и САУ. Авиация наносила ежедневные бомбовые удары по фортам и крепостям города.
   Стрелковые подразделения пополнялись личным составом, оружием и боеприпасами.
   Я тоже принял пополнение до полной штатной численности. Это были люди разных возрастов от 18 до 40 лет. Большинство из них - по национальности молдаване, из недавно освобожденных от оккупации западных районов нашей страны.
   Люди эти, впервые в жизни попавшие в армию, успели пройти только первоначальную военную подготовку. Они очень плохо умели обращаться с оружием, не отличались дисциплинированностью, были плохо организованы, но самое главное - очень плохо владели русским языком.
   Управлять и командовать в боевой обстановке таким личным составом крайне трудно, а для обучения уже не было времени. Поэтому везде и во всем нужен был только личный пример командира, а основной принцип руководства был - "Делай как я!". Они же должны были только копировать действия и показы командиров: бежать, ложиться, стрелять.
   Моей опорой и надеждой во взводе были четыре-пять обстрелянных солдат-автоматчиков, ручной пулеметчик и сержанты - командиры отделений. Но выбора не было. Надо было воевать и с этим воинством, какое получили.
  
  *****
   Вечером 5 апреля, мы выдвинулись на рубеж атаки.
   Штурм, битва за взятие Кёнигсберга, началась 6 апреля, когда в 5.00 загрохотала наша артиллерийская подготовка.
   Такой могучей канонады, в Отечественной войне до этого еще не было, даже под Сталинградом.
   В ней участвовало одновременно около 5 тысяч стволов орудий и минометов всех калибров.
   По традиции, залп начали знаменитые "Катюши", а их голос подхватила вся штурмовая артиллерия.
   Казалось, померкло восходившее солнце.
   От сплошного грома орудий и воя снарядов стоял такой страшный гул, что от него до боли давило на ушные перепонки. Спертый воздух вибрировал, как от страшного дыхания сказочного дракона. Земля колебалась и стонала, словно живая.
   Разговаривать было невозможно, да и бесполезно. Надо было только сидеть и ждать начала атаки. Но как трудно в такой обстановке находиться в бездействии, с натянутыми, как струна нервами. Каждая минута казалась часом.
   Сидя в своей глубокой траншее, можно было только предполагать и догадываться, что творится там, у противника, где рвался весь этот смертоносный груз, сплошной лавиной летевший через наши головы.
   От этого ада, некоторые немцы сходили с ума. Через несколько часов одного такого довелось увидеть и мне. Он бежал навстречу нам, с широко раскрытыми глазами, лохматый, расхлестанный, без оружия. Он что-то громко кричал и хохотал. Его, как прокаженного, стороной обходили наши солдаты, пока ктото не застрелил обезумевшего.
   Этот артиллерийский смерч длился ровно два часа. Но еще до его окончания, в воздухе появились краснозвездные штурмовики и бомбардировщики. Они вал за валом шли на бомбежку и штурм укреплений врага.
   Над Кёнигсбергом поднималось громадное красно-коричневое облако кирпичной пыли от разрушенных зданий.
   Через некоторое время, из глубин своей обороны, немцы открыли ответный артобстрел, но потерь от него в моем взводе не было. Мы сидели в глубоких окопах неуязвимыми и заканчивали последние приготовления к атаке.
   Перед началом артподготовки, я поставил задачу командирам отделений. Указал направления движения по видимым ориентирам, проверил готовность всех солдат, приказал подоткнуть за поясной ремень полы шинелей, чтобы удобнее было двигаться во время наступления.
   Во время артподготовки, нам принесли завтрак и фронтовые сто граммов водки. Но выпил я ее и съел кашу с мясом безо всякого ощущения и вкуса. Однако, поесть надо было обязательно. Я и весь личный состав предупредил, что до наступления темноты -есть больше не придется. Так было и во всех предыдущих наступательных боях.
   Наконец, закончилось двухчасовое адское громыхание. Началась атака.
   Атака!
   Всем известно, что это стремительный рывок на противника, с целью его уничтожения, или захвата в плен. Как правило, атака проходит под шквальным огнем неприятеля, но несмотря ни на что, во время атаки надо как можно быстрее сблизиться с ним. Пусть рядом будут падать погибшие товарищи - ты иди вперед. Достигни и уничтожь врага, чем и как только сможешь!
   Страшно ли бывает в такой момент?
   Да, страшно. Может быть даже очень страшно, но надо преодолеть свой страх, иначе ты погибнешь, или в глазах своих людей останешься навсегда презренным трусом.
   Эта атака у меня была далеко не первой, но чем больше атак, тем ближе вероятность гибели. Везение продолжаться бесконечно не может.
   Однако, сейчас о смерти не думалось. Просто впереди была неизвестность.
   На этот раз огневые точки и живая сила противника в его первых траншеях были почти полностью уничтожены артиллерийским огнем и авиацией, поэтому мы в самый ответственный и опасный отрезок атаки продвинулись быстро и без потерь.
   Первым выбыл из строя солдат моего взвода, который вдруг выронил винтовку, упал на землю и затрепыхался от припадка эпилепсии. Но я так и не узнал: действительно он был болен, или умело имитировал болезнь. Наступление продолжалось, останавливаться нельзя. Тот солдат остался лежать, а я со взводом ушел вперед.
   Но чем дальше вглубь вгрызались мы в оборону немцев, их сопротивление и интенсивность огня возрастали. Поле боя грохотало от разрывов снарядов и мин, свиста пуль и осколков. С каждым часом нас, наступающих, становилось все меньше.
   Первые значительные потери наши подразделения понесли от мин - противотанковых и противопехотных.
   Варвары-гитлеровцы, в последний год войны, в противотанковые мины стали устанавливать такие взрыватели, которые срабатывали от тяжести человека и если он наступал на такую мину, от него ничего не оставалось.
   На моих глазах произошло несколько таких взрывов, когда после них на землю падали лишь клочки обмундирования, а сам человек словно испарялся.
   Вероятно, таких исчезнувших от взрыва воинов штабисты потом зачисляли не в списки погибших, а считали без вести пропавшими.
   Чем дальше мы продвигались, тем упорнее и ожесточеннее становилось сопротивление врага.
   Если вначале двигались мы быстро и без остановок, сходу проскочили две первых траншеи, в которых все было перековеркано нашей артиллерией, то дальше оживали узлы сопротивления и огневые точки. Наше продвижение стало не столь быстрым.
   Но под словами "наше сопротивление стало не столь быстрым", надо понимать и смертоносный свист пуль вперемешку с осколочным шипением и раздававшиеся то здесь, то там, раздиравшие душу, предсмертные крики людей.
   Однако, противника мы все-таки теснили.
   На нашем пути встречалось множество трупов неприятеля. Потом появились первые группы пленных. Они, бросив оружие, сами, без конвоя, уходили в наш тыл.
   Мои молдаване-новобранцы сильно трусили, выглядели растерянными, беспомощными и бестолковыми. Они крича что-то на родном языке, то и дело скучивались, или без команды и надобности ложились. Приходилось на них кричать, угрожать, понуждать их двигаться быстрее и вести огонь.
   А ведь все это делалось не на учебных занятиях - в бою, под интенсивным огнем противника. Когда кто-нибудь из них падал пораженным, тогда многие с воплями бросались к упавшему, или наоборот разбегались по сторонам.
   В той обстановке не думалось о жалости ни к себе, ни к людям.
   Командуя этими, не подготовленным и плохо управляемым воинством, я больше других подвергался опасности. Но боевую задачу нужно было выполнять.
   Однако, несмотря ни на что, весь световой день продвигались м довольно успешно и быстро, пройдя более пяти километров.
   К исходу дня подошли к окраинным строениям Кёнигсберга.
   Нашему успеху содействовало постоянное артиллерийское сопровождение и поддержка с воздуха авиацией. Особенно радовали нас - пехоту - штурмовики ИЛ-2, наносящие удары в непосредственной близости наступающих.
   За этот день в моем взводе погибло три, или четыре человека. Были и раненые, в их числе помкомвзвод и один командир отделения.
   С наступлением темноты, поступил приказ остановиться. Мы - смертельно уставшие и голодные залегли в кювете дороги, проходившей перпендикулярно нашему направлению движения.
   Я приказал солдатам окапываться, а сам снял с ноги сапог, чтобы вылить из него воду и выжать портянки.
   Был я мокрым оттого, что во время наступления, нечаянно угодил в глубокую воронку, вероятно от бомбы, наполненную весенней талой водой. Искупался выше пояса, а сапоги с широкими кирзовыми голенищами доверху наполнились водой.
   В то время, когда я сидел без сапога, где-то невдалеке от нас закричал немец на ломаном русском языке: "Лусс - Сдафайс". Я его понял как - хочу сдаться в плен. Однако, этот близкий крик немца, почему-то шокировал и так сильно напугал моих молдаван, что они внезапно сорвались со своих мест и молчком бросились убегать назад по кювету мимо меня.
   Я с босой ногой вскочил и подал команду: "Стой! Ложись!" Но два человека, не останавливаясь, проскочили мимо, а третьего, стараясь остановить, я схватил за полу шинели, но не смог удержать. Он вырвался. Тогда, схватив автомат, я со злостью, сильно ударил прикладом в спину следующего убегающего. Этот удар подействовал отрезвляюще: он сразу остановился и сел рядом со мной.
   Остальные, кто еще бежал, останавливались сами.
   А на крик немца, ручной пулеметчик сделал две короткие очереди, в направлении раздавшегося крика, другой боец кинул гранату и сразу все стихло. Немцы больше не кричали и не стреляли.
   Я быстренько выжав портянки и надев сапоги, вывел личный состав из кювета и расположил по цепи, проверяя окапывание и маскировку людей.
   К тому времени, у меня во взводе оставалось 19 человек. Я еще раз пересчитал всех по головам, а потом выкопал себе неглубокий окопчик в 15-20 метрах за цепью.
   По вспышкам выстрелов можно было понять, что противник от нас недалеко: всего в 100-120 метрах.
   В полночь приходил ко мне командир роты, командир Храбров со своим связным-ординарцем, вездесущим Шулейко. Ротный осмотрел расположение взвода и приказал находиться на месте до нового распоряжения.
   Капитан Храбров действительно соответствовал своей фамилии, он был храбрым офицером. К тому времени, на его гимнастерке красовались четыре боевых ордена и одна медаль "За отвагу".
   Раньше Храбров воевал в разведке, был командиром батальона, но за какую-то провинность его понизили в должности и назначили командовать вот этой ротой.
   А пока мой взвод, как и другие подразделения, ночь проводили в наспех вырытых неглубоких, мокрых окопчиках. Бойцы отдыхали, за исключением наблюдателей.
   Перед рассветом и я прилег отдохнуть в своем окопе и мгновенно уснул.
   Разбудил меня оглушительный пушечный выстрел. Он был таким громовым, что мне спросонья показалось - разорвалась громадная бомба.
   Но бомбы не было, а я, как подброшенный, вскочил на ноги и сразу же, рядом с головой услышал взвизг пули. Присел в окоп, потом осторожно снова приподнялся, и опять рядом просвистела пуля. Я понял: ведется прицельный огонь.
   Укрывшись в окопе, я стал очень осторожно выглядывать и осматриваться.
   Уже полностью рассвело. Начало всходить солнце, очень яркое на безоблачном небе. А пушечный выстрел, разбудивший меня, произвел танк Т-34, который, вероятно, недавно подошел и остановился в небольшой ложбинке, позади и в створе моего окопа. А когда человек находится впереди стреляющего ствола орудия - его сильно глушит звуковая волна. Поэтому этот выстрел и показался мне громовым.
   Осторожно выглядывая из окопа, я оценивал обстановку и уяснил: место, на котором мы сейчас находимся - хорошо простреливается неприятелем из кирпичных строений, находящихся впереди, а мы являемся очень уязвимой мишенью. Это я ощутил уже на себе, едва не став жертвой немецких стрелков.
   Успел я рассмотреть и то, что несколько моих бойцов из-за своей неосторожности и неопытности уже убиты.
   А пока, никаких распоряжений и сигналов от командования не поступало. Я раздумывал: что предпринять? Сидеть здесь, на этом месте, было бессмысленно и опасно.
   Но вот, из-за стоящего позади танка, выскочил резвый Шулейко - связной командира роты, и стремительной перебежкой, оказался в моем окопе.
   Он скороговоркой передал распоряжение: мне со взводом передвинуться в противотанковый ров, находящийся левее нас.
   Я не успел сказать ему еще ни единого слова, как вдруг, он рухнул на меня, обливая кровью и жидкими мозгами мое лицо и грудь. Пуля попала ему в лицо и, вероятно, была разрывной, какие часто использовали гитлеровцы, так как разворотила ему весь череп.
   С трудом я вылез из-под теля убитого, насколько можно было, оттерся от крови и мозгов, голосом подал команду всем оставшимся в живых передвинуться назад, за танк. Сам рывком вскочил и во весь дух, пробежал открытое, простреливаемое пространство к танку, где была "мертвая" для пуль зона.
   За мной выскочили еще пять человек. Остальные, как оказалось, погибли, или были ранены, оставаясь в своих окопах.
   Когда мы добрались до противотанкового рва, выкопанного немцами в системе своей обороны, то в нем нам открылось ужасающее зрелище: сплошь валялись трупы погибших немецких и наших солдат, везде валялось масса немецкого и советского оружия.
   Раненые, стеная и крича, старались вжаться в стенку рва, чтобы хоть как-нибудь укрыться от разрывов снарядов и мин, периодически попадающих прямо в ров, кого-то поражая вновь, или добивая раненых. Обстановка была удручающей.
   Оказалось, ров хорошо пристрелян, а люди, не зная этого, пытались там укрываться, но попадали из огня, да в полымя.
   Потери, потери, потери....
   И на последнем этапе войны, наши людские потери были огромными. Длинная война так приучила к ним, что с ними попросту не считались. Даже там, где можно было избегать лишних жертв, мы воевали только большой кровью. Казалось, никто из командиров не старался максимально сохранять людей.
   В послевоенное время историки подсчитали: на каждого погибшего в бою немца, приходится четыре погибших советских воина, не считая пленных.
   Гитлеровцы, несмотря на неизбежность своего поражения, сопротивлялись ожесточенно, до последнего дня войны. И надо признать, дисциплина у них оставалась на высоком уровне. В плен сдавались они только тогда, когда считали себя побежденными.
   Но для нас та война поистине являлась священной. Фашистских оккупантов надо было бить и изгонять за пределы нашей страны. Храбрость, высокий моральный дух и самопожертвование во имя родины, советских солдат, были не сравнимы ни с кем.
  
  *****
   Там во рву, я разыскал капитана Храброва, доложил о состоянии своего взвода, о том, как был убит его связной Шулейко. Но вокруг все гремело, грохотало, рвалось - на расспросы и разговоры не было времени, поэтому он быстро поставил новую задачу - захватить вражескую траншею, которая находилась за тупиком противотанкового рва и далее овладеть кирпичными строениями, из-за которых фашисты вели интенсивный ружейно-пулеметный огонь, не давая продвигаться нашим подразделениям.
   Во главе с Храбровым, мы по рву продвинулись до его конца. Но и во время этого продвижения понесли потери от разорвавшегося прямо во рву снаряда.
   За тупиком рва, в 30 метрах проходила траншея, в которой сидели немцы и своим огнем преграждали путь к кирпичным постройкам и дальше к городу.
   В эту траншею мы одновременно бросили несколько гранат и вслед за разрывами ворвались в нее. Но как оказалось, вскочило нас туда только шесть человек. Остальные где-то растерялись, или спрятались.
   В этой траншее, из-за стока в нее талой воды, стояла непролазная грязь, доходившая почти до колен, но мы все шестеро быстро рассредоточились, и как оказалось - вовремя: из-за каменных строений, на нас двинулись немцы. Однако, наш дружный огонь остановил их и заставил залечь за толстыми стволами тополей, росших перед этими домами. От нас они находились в 35-40 метрах.
   Чтобы не дать возможности гитлеровцам одним скачком добежать до нас, мы часто бросали в их сторону гранаты, сначала свои, а потом и немецкие с длинными деревянными ручками, которых немало нашлось здесь в траншее.
   Несколько левее меня, я заметил брошенный немецкий пулемет, а так как все стрелковое оружие противника я знал, умел из него стрелять, то и здесь хотел пострелять из него по немцам.
   Но когда, по густой грязи, я добрался до пулемета, то увидел, что он неисправен, стрелять из него нельзя.
   Вернувшись на место и взглянув на Храброва, я увидел, что он сидит в какой-то неестественной позе, уткнувшись лицом в стенку траншеи. Сразу стало ясно: он неживой.
  Я подошел вплотную, подумав - может нужна помощь. Но нет. Пуля попала в грудь. Он был мертв.
   Погиб боевой командир, капитан Храбров.
   На меня мгновенно навалилась тяжелейшая усталость, какая-то апатия и равнодушие. Не хотелось шевелиться, не хотелось стрелять. Я присел рядом с погибшим, закурил. Так неподвижно сидел несколько минут, не обращая внимания ни на что.
   Но шел бой. Грохотало со всех четырех сторон. Я встал, посмотрел вперед и увидел: из-за ближайшего дерева высовывается голова немца. Он смотрел на меня и я за один миг, отчетливо разглядел его большие глаза, худощавое лицо, обросшее щетиной. На голове немца была каска.
   В тот же момент, гитлеровец выстрелил в меня, но промахнулся. А я вскинув автомат, дал короткую очередь, однако опоздал - фашист успел укрыться за деревом. Немного подальше, я заметил еще одного гитлеровца, стрелявшего в меня. Оказалось, пока я сидел, несколько минут, немцы продвинулись ближе к нам, а может это мне только показалось, но они были очень близко.
   По второму я успел выпустить почти прицельную очередь. Попал! Это я почувствовал. Немец больше не высовывался.
   А из-за первого дерева периодически выставлял ствол винтовки и делал торопливый выстрел, тот щетинистый, быстро опять прячась за толстый тополь. Я по нему стрельнул еще двумя короткими очередями, и в диске моего автомата кончились патроны.
   В автомате Храброва патронов тоже не оказалось. У меня на вооружении остался только револьвер и одна граната.
   Недалеко от меня стоял и стрелял из карабина, незнакомый мне боец, но я запомнил навсегда его облик. Он так сильно врезался мне в память, вероятно, потому, что рядом с ним никого больше не было и он зафотографировался в моей памяти на всю жизнь.
   Был он очень длинным и очень тощим, а его тонкая, вытянутая шея была обмотана грязным вафельным полотенцем. Казалось, он был ко всему равнодушен и ни на что не обращал внимания, ничто его не касалось. Он спокойно стоял и монотонно стрелял из своего карабина в сторону противника, вероятно, ни в кого не целясь - лишь бы палить.
   Кроме этого солдата, в живых из наших воинов, поблизости не было видно никого. Я же оставался практически безоружным. Надо было что-то предпринимать.
   Позже, "прокручивая" в памяти последние минуты своего участия в том бою, я пришел к заключению, что в той грязной немецкой траншее, мы оставались только вдвоем, с этим долговязым бойцом, а после моего ухода, он там остался один. Его судьба осталась для меня неизвестной.
   А тогда, я прокричал ему, чтобы он перебежал в ров за подкреплением и боеприпасами. Но он, как глухонемой, не реагируя на мой голос, и не обращая на меня никакого внимания, продолжал монотонно бухать из карабина.
   Мне ничего не оставалось, как самому бежать в ров.
   Выскочив из траншеи, я успел пробежать несколько метров, как вдруг, меня сильно дернуло за правую руку, да так, что автомат полетел в сторону.
   Пуля попала в ладонь, которой я держал за цевье ППШ, одновременно раздробив и его. Я успел увидеть, как полетели в сторону белые щепки от приклада.
   Но я не упал и не остановился - добежал до рва и прыгнул в него.
   Из ладони хлестала кровь, а вся рука онемела до плеча, повиснув, как плеть.
   Оказавшийся рядом со мной солдат, неумело, вместе с грязью, завязал рану индивидуальным перевязочным пакетом, достав его из моего правого кармана шинели.
   У меня кружилась голова, хотелось упасть и лежать, но я понимал - надо скорее уходить на полковой медпункт, для быстрейшей обработки раны, чтобы не получить заражения крови.
   Двигаться в тыл можно было только по этому злосчастному противотанковому рву, усеянному трупами и стонавшими тяжелоранеными. В него же продолжали периодически залетать снаряды.
   Тогда я решил рискнуть еще раз: что будет, то пусть будет. В удобном месте вылез наверх и под свистящими пулями, по открытому полю, бегом добрался до хода сообщения, ведущего в тыл.
   Медленно двигаясь, так как в ходе сообщения тоже была труднопроходимая грязь, я встретил замполита нашего батальона капитана (фамилия, кажется, Красиков. Точно не помню), который со своим ординарцем отсиживался в укромном закоулке. Так, каждый, по своим возможностям, как мог, спасал свою шкуру.
   Я коротко рассказал ему обстановку там, откуда пришел, сообщил, что убит капитан Храбров и где находится его тело.
   День 7 апреля был уже на исходе, когда я, совсем обессиленный, наконец, добрался до полкового медпункта.
   Там мне промыли рану от грязи, сменили повязку, сделали противостолбнячный укол и, на собачьей упряжке, отправили в медсанбат (собачьи упряжки использовались для перевозки раненых).
   В медсанбате, не задерживая, меня с другими ранеными, отправили дальше в тыл - в полевой эвакгоспиталь, где произвели уже генеральную чистку раны.
   Пуля разворотила всю мою ладонь. По краям большой рваной раны, болтались клочки мяса и кожи, виднелись кости, но, к счастью, они были целы.
   Прибывшие позже в госпиталь раненые офицеры, рассказали, что советское командование, утром 8 апреля, обратилось к осажденному противнику, с предложением - прекратить сопротивление, сложить оружие и сдаться.
   Фашисты отклонили это предложение. Штурм был продолжен, и столица Восточной Пруссии, город-крепость и порт Кёнигсберг, был взят 9 апреля 1945 года.
   Эти дни, дни моих последних боев под Кёнигсбергом, и на этот раз пощадили мою жизнь.
   В этих боях, только на моих глазах, рядом со мной, погибли многие сотни наших людей. И я мог погибнуть в любую минуту, на любом метре огненного пути, но волею судьбы остался жив. (Никогда не понимал, не понимаю и сейчас выражения - "волею судьбы", но пишу так, потому, что не знаю - чья еще может быть воля, распоряжающаяся жизнями людей).
   День 7 апреля 1945 года, для меня оказался последним днем войны.
   В госпитале я находился до 30 августа, так как рана оказалась более серьезной, чем казалось первоначально. Были перебиты нервные волокна, из-за чего пальцы руки не двигались. А еще в мае, нашу 17-ю Гвардейскую стрелковую дивизию отправили на Дальний Восток, на войну с Японией. Меня же, после излечения, направили служить в Белоруссию, но то была уже мирная, послевоенная служба, продолжавшаяся более тридцати лет.
   А время все дальше отодвигает от нас события военных лет. Сегодня, многим молодым людям Отечественная война кажется далеким, далеким прошлым, и только нам, фронтовикам, она до сих пор мерещится своим страшным оскалом. Так будет до конца дней фронтовиков. Не сотрутся у них из памяти героические будни сражений.
   Невозможно забыть, вычеркнуть из памяти всех павших товарищей. Они, живыми, постоянно стоят в душе моей.
  
  *****
   Сейчас, на 45-м году после Победы, многие участники войны еще живут и здравствуют, но немного остается боевых пехотинцев, которые на войне перенесли самую тяжелую участь, которым приходилось труднее всех, которые ежедневно, ежечасно и ежеминутно находились рядом со смертью.
   Нет, не могла не отразиться громадная психологическая и физическая перегрузка войны на здоровье этих людей.
   Поэтому, многострадальные, когда-то самые многочисленные пехотинцы, сейчас остались в меньшинстве, по-сравнению с представителями других родов войск.
  
  
  ПОСЛЕСЛОВИЕ
  
   Сейчас, некоторые деятели нашей страны, в том числе, работники средств массовой информации, вероятно, по чьей-то указке, пытаются принизить заслуги фронтовиков, или приравнять их боевую судьбу с людьми, работавшими во время войны в тылу, обеспечивая воюющую армию оружием, боеприпасами, обмундированием и всем другим, необходимым для победы над грозным врагом.
   Да, наши труженики тыла перенесли много мук и страданий. Они работали во время войны, как одержимые, по 12-14 часов в сутки, в тяжелейших условиях, часто голодные, плохо одетые и обутые, без выходных дней, лишенные элементарных удобств и гигиенических условий.
   Но тыл все-таки не фронт, он никак не мог с ним равняться. Это заявляю я с полной ответственностью, так как в годы войны работал и в тылу и воевал на фронте.
   Работавшие в тылу, перенося громадные трудности, не испытывали всего того, что было на фронте. Над ними не рвались снаряды, не свистели пули, не гибли сотнями и тысячами ежедневно, ежечасно, не замерзали в снежных окопах и холодных болотах.
   Кроме непрерывно лившейся крови, кроме окопной жизни, постоянных неимоверных физических перегрузок, солдаты и офицеры на фронте все время подвергались громадным психологическим испытаниям. На войне не было людей, нет их и сейчас, которые не испытали бы чувство страха.
   Разница только в том, что одни переносят его мужественно, а других он парализует. Некоторые люди от страха теряют не только волю и способность к сопротивлению, но и человеческий облик. Из-за страха же, отдельные люди становятся предателями, изменниками Родины, или дезертирами.
   К счастью, таких людей было немного. Но они были. Большинство же советских воинов, уверенно справлялись со страхом и воевали мужественно. Погибали, но побеждали.
   Все, кто выходил из жестоких боев живым и не искалеченным - был счастливчиком.
   Еще и сейчас, оставшиеся в живых фронтовики, не могут без содрогания вспоминать пережитое на войне.
   А те "деятели", которые теперь, через десятилетия, осмелились приравнивать фронтовиков к тыловикам, конечно, на фронте не были, хоть даже может быть, некоторые из них числятся в участниках войны, но они не "фронтовики", а только "участники". Для них передовая была известна лишь по рассказам очевидцев.
   В любом случае, они ошибаются, или умышленно стараются бередить раны, делая больно теперь уже стареньким, или пожилым фронтовикам, доживающим свою многострадальную жизнь.
  
  
  
  
   Н. Лавров
  
   Тула 1989 год.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"