Аннотация: Продолжение рукописи моего деда. Восспоминаний о Великой Отечественной Войне. Слова очевидца. Коим доверяю я безоговорочно.
ПЕРЕХОД В ЛАТВИЮ.
Так неожиданно начался большой переход. Потом, позже узнали - с фронта. Потом, позже узнали - с фронта уходила вся наша 2-я Гвардейская Армия, командующим которой тогда был генерал-лейтенант Чинчебадзе.
Нам предстояло пешим ходом, но в быстром темпе преодолеть расстояние более семисот километров, чтобы помочь воюющим там войскам уничтожить крупную группировку.
А сейчас, бросив подготовленные переправочные средства, мы с каждым шагом все дальше удалялись от фронта. Это казалось как-то неестественным для нас - идти не в бой, а от него, идти без стрельбы и пока на Восток, неизвестно зачем, куда.
Остаток ночи шли не останавливаясь, со строгим соблюдением тишины и светомаскировки, а с наступлением рассвета свернули в лес, где была объявлена дневка.
Как только рассредоточились по подразделениям, уставшие бойцы повалились на землю спасть, но спать пока было нельзя. Надо выкопать окопы и щели для укрытия, на случай налета вражеской авиации, или обстрела из дальнобойных орудий, так как ушли мы от реки только на шесть-семь километров.
Разводить костры запрещалось. Едва дымили лишь полевые походные кухни, готовившие завтрак. Но не дожидаясь горячей пищи, проголодавшиеся солдаты уже грызли сухари.
На войне, при громадных физических и моральных перегрузках, пищи требовалось значительно больше, чем в обычных условиях.
Великий Суворов А.В. утверждал: "Путь к победе над противником лежит через желудок солдата". Поэтому и на войне действовала более усиленная норма, в суточный рацион которой входило девятьсот граммов хлеба, т.е. на триста граммов больше, чем в тылу. Несколько больше полагалось и крупы, жиров и мяса. Офицерам, кроме того выдавали так называемый доп.паек: чуть-чуть печенья, сливочного масла, легкий табак, или папиросы. Всем полагались и фронтовые сто граммов водки.
По положенной фронтовой норме, казалось бы пайка должно в достатке хватать, но на самом деле, было не всегда так. Вероятно, немало лучших продуктов разворовывалось, причем, пища на передний край доставлялась крайне неаккуратно.
Часто случалось так (особенно в наступательных боях, когда тылы отставали), что мы сутками голодали из-за нерасторопности и разгильдяйства интендантов. Поэтому, каждый боец вынужден был иметь какой-то запас в своем мешке. О регулярности питания не могло быть и речи. Как правило, питались на передовой два раза в сутки - рано утром до рассвета и вечером, с наступлением темноты, когда можно было скрытно доставить еду на передний край.
А фронтовые сто граммов водки выдавались совсем нерегулярно. На то были всякие оправдания: то ее не подвезли по какой-то причине, то она попала под артналет, или бомбежку и погибла. На самом деле, эти солдатские сто грамм расхищались по длинной интендантской цепочке.
После ожесточенных боев, когда много людей погибало, или убывало по ранениям, тогда из оставшихся продуктов, солдаты и делали свои запасы на черный день, главным образом из сухарей.
А тогда, находясь в лесу на дневке, уже довольно далеко от Немана, думалось: хорошо, что не состоялось это форсирование.
При подготовке к переправе, я был уверен, что это последний мой рубеж, потому, что наверняка придется утонуть в этой чужой, холодной реке. Я знал, что если окажусь в воде, даже не раненым - пойду ко дну, потому, что плавать умел плохо, да и тяжелое снаряжение поможет быстро утянуть вниз.
Но если все-таки и удастся на плоту живым добраться до противоположного берега, то там на нас будет обрушен весь ад массированного огня, от которого редко кто уцелеет. Поэтому, все мы радовались уходу от этой реки.
Но почему же отменили форсирование? Ведь нас же тщательно готовили к этой операции. Было затрачено много сил и времени, подготовлены переправочные средства, был назначен день и час, наконец, было почти начало броска через Неман.
И вот, в последние минуты перед стартом, нас вернули от самой воды.
Почему? Этого мы не знали, а вышестоящее командование молчало.
Однако, позже, стало известно, что немцами был похищен, т.е. захвачен в плен в качестве "языка", наш штабной майор, у которого была карта с нанесенной на ней обстановкой предстоящего форсирования реки, а все остальное он сам рассказал врагу, спасая свою шкуру.
Естественно, что гитлеровцы сосредоточили большие силы на участке предстоящей нашей переправы. Они нас ждали. И конечно, встретили бы всей мощью своего огня, перебили и перетопили бы в воде большинство из нас.
Но и не зная причины ухода от берегов Немана, мы все почувствовали громадное облегчение, так как знали - теперь не утонем и пока будем оставаться живыми. А сейчас, сидя здесь в лесу, в пасмурный день с моросящим осенним дождем, люди мокрые и усталые, улыбались, весело переговаривались, грубовато, по-солдатски шутили.
С наступлением сумерек, начался марш, опять на Восток, длившийся всю ночь до рассвета, а утром снова зашли в лес на отдых.
Такой распорядок движения стал повторяться ежедневно: ночью - поход, днем - небольшой отдых в лесу, чистка оружия, политинформации, а вечером - выступление.
Но двигались с каждым днем все медленнее. Сказывалась усталость и особенно осенняя распутица, с непрерывными, моросящими холодными дождями.
Все дороги раскисли, стали труднопроходимыми. Люди все время были насквозь мокрыми. Обувь от сырости и грязи у многих разваливалась.
Но поход продолжался.
Тогда, в период войны, в подразделении стрелкового полка, никакой автоматизации и автотехники не было. Все свое вооружение и снаряжение пехотинцы несли на себе, в том числе станковые и ручные пулеметы, противотанковые ружья и полковые минометы.
На конной тяге передвигались только полковая артиллерия, (45-ти миллиметровые пушки), полковой обоз, полевые походные кухни.
Хозяйство полка было громоздким, а его гужевой транспорт - перегружен. Поэтому, оказавшись в такой тяжелой дорожной обстановке, он тормозил общее продвижение.
Застрявшие в грязи перегруженные повозки, то и дело вытаскивали солдатской силой. Некоторые измученные, голодные лошади падали плашмя в грязь и поднять их живыми было уже невозможно. Они быстро околевали, или их добивали выстрелом из винтовки.
Мы свои пулеметы, разъединенными, тащили на себе. Но такая нагрузка скоро до предела вымотала пулеметчиков, поэтому, видя наше состояние, командир полка распорядился распределить "станкачи" по повозкам, а люди, сопровождая их, должны были помогать лошадям на трудных участках.
Наш переход в Латвию продолжался две недели. Во время марша, мы уже знали, куда и зачем идем, а когда прибыли на Курляндский полуостров, нас немедленно выдвинули на передовую.
Сменили мы какую-то истрепанную до предела боями и окопной гнилью часть. Окопы и траншеи оборудованы были плохо, их заливало грязью, блиндажей и других укрытий почти не было.
То подразделение, которое ночью мы подменили, так постепенно умотыльнуло в тыл, как будто ветром его сдуло и мы ничего не успели узнать от них о противнике, стоящем напротив нас, с расположением его огневых точек и ни о чем другом. Пришлось самим, наощупь, обследовать занятые позиции, наблюдать за противником.
Свои оба пулемета я выставил на плохо оборудованных огневых позициях, которые сразу же надо было приводить в порядок, благоустраивать.
С гитлеровской стороны, всю ночь, не прекращаясь, велась стрельба, то и дело взлетали осветительные ракеты, чувствовалась какая-то нервозность и озлобленность противника.
На следующий день мы узнали, что здесь стоят власовские подразделения, т.н. РОА, а это усложняло и наше положение, так как эти люди, ставшие изменниками Родины, к нам в плен не сдавались. Им, заблудшим ублюдкам, терять было уже нечего. Они знали, что и у нас их ждет позорный расстрел, и немцы не простят любое неповиновение, или хитрость, поэтому, выхода у них не оставалось, кроме как быть смертниками. Они ими и были.
Вот уже не думал, что мне придется стрелять не в немецких захватчиков, а в своих соотечественников.
Через день, после прибытия на этот фронт (он именовался 3-им Прибалтийским фронтом, под командованием генерала-армии Баграмяна И.Х.), наши подразделения сделали первую попытку наступления, но встретили такое ожесточенное сопротивление, что не дойдя и до середины нейтральной полосы, залегли, а потом с большими потерями, возвратились в свою траншею.
Такие безуспешные попытки атаковать и наступать делались и в последующие дни, но все они оканчивались неудачами и большими потерями.
Теперь нам стала понятна причина такого поспешного и радостного ухода подразделений, которые мы сменили на этом участке. Сейчас мы повторяли то, что делали они до нас - бессмысленно гибли.
Я в эти наступления ни разу не ходил, а только пулеметным огнем поддерживал атаки и отходы стрелковых рот.
Причиной наших неудач была еще и плохая артиллерийская поддержка. Из-за жестокой экономии снарядов, наши "боги войны" не могли нанести сколько-нибудь ощутимого удара, разрушить огневую систему врага, а бедную пехоту поднимали и посылали на явную неудачу и гибель.
Находясь, все время на самых передовых позициях, я старался выжать все из своих пулеметов, чтобы облегчить участь стрелковых подразделений, но люди продолжали гибнуть на этой, всеми нами проклятой земле.
По ночам, трупы погибших, пытались вытаскивать с нейтральной полосы, но это плохо удавалось и большинство их оставалось лежать на месте, потому что окаянные власовцы непрерывно освещали местность ракетами и прицельно хлестали из пулеметов.
Мы все до последнего солдата, понимали никчемность этих атак, но чей-то злой рок в лице вышестоящих командиров, ценой бесчисленных жертв наших бойцов и командиров, пытался быстрее ликвидировать изолированную группировку врага, которая все равно уже не могла влиять на достижение общей нашей победы в войне.
В один из дней, когда противник, словно осатанев, вел непрерывный и очень плотный обстрел наших позиций, разорвавшейся рядом миной, повредило кожух моего пулемета, тяжело ранив наводчика.
Я остался с одним "Максимом".
Однако, в тот день, меня назначили командиром стрелкового взвода, потому, что большинство взводных в этих бестолковых боях были убиты, или ранены.
Несмотря на то, что во время войны командиров взводов готовили не только военные училища, но и многочисленные фронтовые курсы, из числа наиболее опытных сержантов, имевших боевой опыт - все равно их катастрофически не хватало.
Командиры взводов не могли долго удерживаться в строю, ибо они в бою всегда находились на самом опасном месте среди солдат, а часто, чтобы успешно выполнить боевую задачу - впереди всех. Поэтому, они больше, чем другие рисковали собой.
Ко времени назначения меня на стрелковый взвод, мы уже две недели воевали в Латвии, и все это время штурмовали противника, но ни на один шаг не продвинулись вперед, а людей потеряли половину своего состава. Приходящее в то время пополнение не восполняло всех, выбывающих из строя. Но, наконец, чья-то умная голова додумалась - не губить здесь больше напрасно и бесцельно солдатские души.
Нас перестали посылать в бесплодные и бестолковые атаки. Мы стали просто сидеть в обороне, перестреливаясь с противником и глубже зарываясь в землю, устраивая в траншее укрытия - подобия блиндажей и "лисьих нор".
Так и стояла эта оборона до конца войны, а отрезанная и прижатая к морю курляндская группировка гитлеровцев, капитулировала вместе со всей фашистской Германией.