Учи ученого
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Учи ученого
-- Топай давай, -- раздалось сзади. Голос хриплый, но не слишком агрессивный. Так, просто усталый и раздраженный человек подгоняет другого человека, незнакомого и не слишком приятного. И спасибо еще, что стволом в спину не тычет.
-- Я давно тут не был, -- отозвался Михаил, не поворачиваясь. -- Дорогу помню плохо.
Это было враньем лишь наполовину. После десятилетней разлуки с институтскими коридорами он все же побывал здесь. Но - всего раз, так что дорогу действительно мог и не запомнить. И он надеялся, просто-таки очень надеялся, что бандиты не знают подробностей его недавнего визита в НИИ. А запутаться в этих коридорах человеку без привычки действительно легче легкого, и вооруженная четверка за спиной явно отдавала себе в этом отчет.
-- Слышь, Умный, -- подал голос один из них, -- а не заведет нас твой приятель куда-нибудь не туда? В какой-нибудь склад этих, отходов радиации?
-- Так он же сам тогда там останется, -- не слишком уверенно отозвался другой.
Еще бы им не нервничать. Совершенно непривычная среда, непонятные яйцеголовые - хрен знает, что у этих умников под лысинами.
-- Нет тут никаких радиоактивных отходов, -- ответил Михал, не сбавляя шага. -- Институт никогда ничем подобным не занимался. А если бы и были, то хранились бы в сверхглубоких подвалах, под слоями бетона, стали и свинца. А мы вверх идем. На третий этаж.
-- Ты иди, иди, Мишенька, -- это заговорил уже Артур, и Михаил Кортуев снова подумал: как странно, что голос бывшего однокашника за столько лет не изменился. Остался высоким, почти женским, но певучим и приятным на слух. Ни скитания, ни тюрьма его не убили. -- А чего это, в самом деле, мы вверх направляемся, а? Ведь машинка-то тоже должна бы сидеть в подвале, за семью замками и семью слоями, как ты говоришь, бетона и стали, пусть даже и без свинца. Ты учти, я тебе по старой дружбе быстро помереть, в случае чего, не дам.
-- Я учту, Артурчик, -- Михаил постарался, чтоб голос звучал как можно более естественно, вернее, адекватно ситуации: немного испуга, немного волнения и куча усилий, чтоб не показать собеседнику, как ты его боишься. Впрочем, претворяться особой нужды не было. Боялся он до колик, до мокрой спины (хорошо, хоть не штанов) и трясущейся челюсти. -- Машинка, насколько я слышал, в самом деле стоит в подвале, хотя никаких особых слоев там нет. Но вот запасные ключи к ней и, главное, резервные диски с базами данных хранятся как раз в лабораториях. То есть, официально они, конечно, все в сейфе у Первого отдела. Но ученые -- народ любопытный, ленивый и не слишком дисциплинированный, поэтому для себя копии сидюков и оставляют. Чтоб каждый раз не получать у гэбистов допуск к собственным же программам. Ты ж должен помнить, как это происходит.
Артур не ответил, и Кортуев украдкой перевел дух. Блин, а ведь не хотел он идти на это чертово празднование. Не потому, конечно, что знал что-то о готовящемся налете. Настроения не было категорически. Но вот же -- убедил себя, что раз приехал в родной город по приглашению бывших коллег, то глупо пропустить основное событие, ради которого "все мы здесь сегодня собрались".
Ну ладно, пришел так пришел. Но ведь мог же по-английски смыться еще во время общего официоза, взаимных поздравлялок и чиновничьих речей! Нет, дожидался хрен знает чего. И дождался.
На повороте он украдкой оглянулся на черную четверку за спиной. Страшные, пластика уже не совсем человеческая, но все еще живые и опасные, они никуда не делись. И автоматы в их руках - здоровенные, незнакомые, громоздкие и тяжелые - тоже не исчезли. Михаил вздохнул и чуть прибавил шагу.
Двумя часами ранее
Кортуев уселся, огляделся и поморщился. Он еще со школьных лет не любил официоз актовых залов. А этот словно выскочил из глубины восьмидесятых: малиновый занавес, трибуна с государственным флагом (по-украински - "прапором") на лакированном фасаде светлого дерева, кумачовый лозунг над сценой и гипсовый бюст кого-то из великих на заднем плане... Флаг, правда, был не красный, а жовто-блакытный. И лозунг про торжество не коммунизма, а науки. Кстати, неплохой:
Гениальные идеи приходят тем, кто заслужил их упорным трудом
И ниже подпись буковками поменьше:
В. И. Вернадский
В общем, вполне уместный транспарант, в духе хвастливого времени. И ученым напоминает, что нечего бездельничать, и попутно славит знаменитого земляка. Как, вы не знаете, что Венрадский -- великий украинец? Да он же в нашем родном Харькове рос! И кому какое дело, что родился в Питере, а умер в Москве... И что ученым его можно назвать лишь с некоторой натяжкой.
Эта уместность и эта хвастливость Кортуева тоже раздражала.
Раздражал его и большой чиновник (то ли мэр, то ли губернатор - хрен их разберет), возглашавший что-то традиционно-бессмысленное с "прапороносной" трибуны. "Новое направление в науке... технологический рывок... страна вышла на передовые рубежи познания, доказав всему миру... город, в котором в первые был расщеплен атом, снова продемонстрировал свой высочайший научный потенциал...".
Правильные, по большому счету, слова. Разве что атом... Впервые-то впервые, только не в мире, а в СССР. А первым расщепенцем был то ли Кюри, то ли Резерфорд лет эдак на десять-двадцать раньше и где-то в европах... Кортуев уже забыл, где именно, и злился еще и поэтому - и на чинушу-выступанта, и на свою память...
Вообще, зачем он сюда приперся?
Молодость решил вспомнить?
Вспомнить и в самом деле удалось. Только воспоминания вышли горькими.
В просторном вестибюле бывшего ХИНТИ (Харьковского института низкотемпературных исследований) на него налетел Сашка Чурбаков. Его еще на первом курсе дразнили Пенсионером - за толстые очки и нескладную полноватую фигуру. Поэтому неудивительно, что Сашка мало изменился с возрастом. Почти дорос до прозвища. Очки были если не теми же самыми, то очень похожими, дико несовременными, в какой-то архаической пластмассовой оправе. И пиджак на нем сидел, словно на мешке картошки, и двигался он по-прежнему неуклюже, словно опасаясь ежеминутно то ли споткнуться, то ли что-то разбить. В молодости под влиянием однокурсников Сашка пошел на тренировки по кунг-фу и даже ухитрился сесть на шпагат, но на пластике это никак не сказалось.
-- О, Мишка, здорово! -- он искренне обрадовался, протянул руку - и тут же выронил из-под мышки синюю пластмассовую папочку. Листочки бумаги и "прозрачки" для проектора рассыпались по гранитным плитам - скользким, еще не исшарканным. Кажется, пол тут перекладывали недавно. По всему видать, институт неплохо поднялся на "новом направлении в науке" и "передовых рубежах познания...". Или власть расстаралась. Неудобно все-таки демонстрировать делегациям из америк и швейцарий зашарканный цементный пол времен "дорогого Леонида Ильича".
С Чурбаковым Михаил не то чтобы дружил в славные студенческие годы, но поддерживал вполне приятельские отношения. И задачки по механике и математическому анализу они на первом курсе решали вместе. Точнее, втроем - он, Сашка и Димка Бородаев. И в колхозе собирали яблоки в одной бригаде. И комнату в общаге вместе красили, хотя жить в ней предстояло из всей троицы только приезжему Димке. И даже на преддипломку двое попали в ХИНТИ ("хинти-руси бхай-бхай", как тогда говорили туземные острословы, институт же был режимным, и никаких иноземцев, даже из дружественных социалистических стран, туда не пускали), а Бородаев -- в НИИФТИ. Впрочем, в случае с преддипломкой как раз ничего удивительного не было - не так много в Харькове научно-исследовательских институтов соответствующего профиля. Три штуки, если быть точным. Плюс три универских факультета....
Сашку, видать, тоже распирало от воспоминаний двадцатилетней давности, и он, быстренько собрав бумаги, попытался было затащить Михаила в старую лабораторию на третьем этаже:
-- Там, представляешь, ничего почти не поменялось. Только компы новые и периферия. А так все то же - столы из голого ДСП, шкафы, даже твой аквариум. Ну, рыбки, конечно, уже другие, а аквариум тот же. За ним Сам-Сан Петрович следит...
При упоминании последнего имени Кортуев чуть заметно дернул щекой. Александр Петрович Мельник некогда был его научным руководителем. А еще - звездой первой величины, доктором наук, профессором и т.д. На одном из заседаний научного совета кто-то из коллег обозвал его "живым классиком". Для Михаила профессор Мельник сделал немало хорошего. Откровенно говоря, просто помог окончить университет, взяв под свое крыло, когда Кортуев по собственной глупости рассорился с прежним научруком. А потом Мишка из науки ушел. Ушел некрасиво, толком с шефом не поговорив... Тот на прощание пожелал ему удачи. До сих пор Кортуев чувствовал некую вину - хотя столько лет прошло, не мальчик уже.
В лабораторию он идти не захотел. Тем более, что аквариум для него уж точно никакого интереса не представлял. Давно забытое хобби. Как и матанализ с механикой...
Тут в фойе хлынула толпа, кто-то ухватил Чурбакова за рукав и потащил в сторону. Время от времени в человеческом месиве мелькали знакомые по прежней жизни люди - очкатые, пиджакатые, постаревшие... Михаил здоровался с ними, выражая лицом приличествующие случаю эмоции. Некоторых он и в самом деле был рад видеть. Хотя к большинству был равнодушен еще в студенческие и аспирантские времена. А кое-кого так и просто не любил - за хамство и неотесанность, например. И даже презирал - за тупость, проявляемую на семинарах. Но вот стали же они докторами и кандидатами. А он, Кортуев, не стал. Блин, ну не стал и не стал, было б чего расстраиваться!
А потом началось заседание в актовом зале, сохранившем черты развитого социализма. Правда, из помещения на западный манер убрали ряды кресел и поставили кучу круглых столиков, вокруг которых и рассаживалась научная и близкая к ней общественность. Кажется, заседание устроители решили совместить с банкетом. Что ж, теперь наука могла себе позволить канапе с оливками и бутербродики с икрой. Причем совсем не с кабачковой. А ведь было время, когда в местной столовой питаться категорически не рекомендовалось. Доктора наук и даже академики кипятили чай в старых алюминиевых электрочайниках (их полагалось прятать в шкаф от бдительного ока пожарных, хотя в лабораториях местами стояли куда более опасные установки - с голыми проводами, периодически взрывающимися лампами и прочими милыми деталями), заедая его взятыми из дома кусками черного хлеба с мерзкой розовой колбасой по два двадцать. Говорили, что в ней только 12% мяса. Об остальных составляющих лучше было не думать.
Кортуев, сверившись с приглашением, устроился за столиком N153 почти в центре зала и теперь жалел, что не сможет незаметно слинять. Нет, ну чего он сюда поперся? Конечно, было приятно, что бывшие однокашники спустя столько лет сумели его разыскать (спасибо интернету и социальным сетям). Но ведь можно было пообещать, а в последний момент "спрыгнуть с базара", сославшись на обстоятельства. Так ведь уговорили приехать... Мол, начинали вместе. Вот именно - начинали....
Но кто, кто бы мог подумать тогда, что эта чепуха с информационным воздействием на атомные и субатомные структуры хоть во что-то выльется? Наука нафиг не нужна была нашему молодому государству, изо всех сил доказывавшему свою незалежнисть и самостийнисть. Рвать на Запад настроения не было, ибо Михаил еще тогда понимал, что, несмотря на всякие "отл." и "хор." в зачетке, не выйдет из него Эйнштейна или Ферми, а посредственностей там своих хватает. И косился с неодобрением на троечников, зубами выгрызавшим себе дорогу если не в США, то в какую-нибудь Южную Корею. Кстати, они там неплохо устроились.
И вот теперь, сидя актовом зале бывшего ХИНТИ, а ныне Украинского института проблем информационных воздействий (УИПИВ, или, в просторечии, "выпив"), Михаил Алексеевич Кортуев, несостоявшийся ученый, несостоявшийся бизнесмен, наемный менеджер средней руки, на собственной шкуре испытывал, что такое "в чужом пиру похмелье".
-- Миха, привет!
Это плюхнулся на соседний стульчик Леша Погодин. Произнес он свой "привет" так, словно не виделись они пару месяцев, а вовсе не двенадцать лет. Студент Леха был стройным голубоглазым красавцем ростом за метр восемьдесят, с роскошным русым чубом и прочими атрибутами покорителя женщин и хозяина жизни. У бизнесмена Погодина стройности поубавилось (бедный стул аж заскрипел), чуб уполз куда-то в район затылка, но жизнь, судя по довольной ряшке, Лешу по-прежнему радовала. Науку он забросил еще раньше Михаила: время звало покорять просторы бизнеса. И, судя по всему, Погодин зов расслышал верно. Часы на его левом запястье показывали не только точное время в нескольких часовых поясах, но и размер кошелька хозяина. Хороший такой был кошелечек, тысяч на надцать американских президентов в месяц. Еще до встречи Михаил выяснил, что бывший староста группы и комсорг факультета стал совладельцем крупной строительной конторы, перебрался на ПМЖ в Киев и женился второй раз, где-то по дороге разойдясь с Оленькой. Именно так он когда-то называл свою первую жену, миниатюрную и очень симпатичную девчоночку, выскочившую за обожаемого Лешеньку сразу после школы. Интересно, вторая его жена - топ-модель или бизнес-вумен?
-- Здравствуйте, Алексей Иванович!
-- Да ладно те прикалываться.
-- Леш, ты теперь большой человек. Может быть, олигарх даже... А я так, погулять вышел. Неудобно.
-- Кончай, Миш. Неудобно в лыжах плавать -- водоросли цепляются, -- он хохотнул тяжеловесненькой шутке явно собственного производства.
"...Но нашлись, я не побоюсь этого слова, патриоты, которые даже в самую сложную для нашей науки пору не оставили ее, верили, что трудные времена пройдут, и величие человеческого разума..." -- вещал чиновник, захлебываясь собственным красноречием.
-- Не жалеешь, Леш, что не стал таким патриотом науки?
-- Нет. Пользуясь современным языком, тогда это было венчурным вложением капитала. Интеллектуального. Я предпочел другую бизнес-модель. И, считаю, принял инвестиционно верное решение, -- он откинулся на узорную спинку стула, крайне довольный тем, что знает столько умных слов, да еще и нашел собеседника, способного их оценить. Спинка подалась, но выдержала. Спасибо итальянским сварщикам, создающим из стального прутка изящную с виду, но довольно прочную, рассчитанную даже на постсоветские задницы, мебель.
Михаил, чего греха таить, жалел, хотя и мог оценить Лешкину тарабарщину из лексикона умных экономических журналов. На козырные часы и прочие понты бывшего однокурсника ему было как раз плевать. А вот ощущение того, что занят ты нужным и важным делом, что не продал талант за чечевичную похлебку, стоило дорогого. У того же Чурбакова оно было. И не просто было - буквально светилось из-под толстых очков. И у Жанны Левиной. И у Макса Пискунова. И еще у полутора десятков ребят и девчонок, пардон, теперь уже мужчин и женщин их выпуска, сумевших остаться в науке. Да не просто остаться, а буквально вытащить, не будем мелочиться, все человечество на новые технологические рельсы. Пусть оно еще этого не понимало.
-- Ой, Мишка! Ты тоже приехал? Вот молодец!
С Иркой Зайченко он с удовольствием расцеловался. Приятный человечек, тоже, в общем, не нашедший себя. В институте она не блистала познаниями в области квантовой механики и математической статистики, зато с удовольствием организовывала "Дни Физфака", межфакультетские "КаВэЭны" и прочие массовые мероприятия. Сейчас бы сказали, что у нее задатки талантливого эвент-менеджера. Но Ирка подалась в бухгалтеры. Видать, сочла, что умение брать интегралы и решать дифференциальные уравнения, полученное на кафедре физики плазмы, поможет разобраться с тонкостями налогового законодательства.
Они время от времени перестукивались по "аське", Ирка жаловалась на тупость и жадность налоговиков, прижимистость и непробиваемость собственного начальства, делилась впечатлениями от прочитанных книжек - и не унывала. Михаил с удовольствием отметил, что даже внешне она почти не изменилась. Так и осталась крепенькой, смугленькой и темненькой. Седины в почти черных, но все-таки темно-коричневых волосах не было. И это его почему-то обрадовало. Сам-то он в собственной шевелюре уже не раз обнаруживал предательское серебро.
-- Слушай, а кто из наших еще будет? -- вдруг неожиданно для самого себя спросил он. -- Не вообще с факультета, а из нашей компашки?
-- Без понятия.
-- Ты - и без понятия?
-- Представь себе.
Оба рассмеялись. В те далекие годы Ирина, наверное, больше всех знала о личных трудностях, пристрастиях, намерениях и даже тайных мыслях однокурсников. Она не была сплетницей - просто ей были интересны люди. Поэтому, если кому-то (даже из преподавателей) нужно было срочно найти студента, звонили не старосте группы, а Иришке.
Кажется, она таки решила, что негоже терять авторитет, и принялась копаться в памяти.
-- Ну, Бородаев, Сережка и иже с ними наверняка не приедут. Они крепко засели в своей Сибири, да, к тому же, там неприятности какие-то. Зимка вон то ли пропал, то ли вообще погиб, я не в курсе (*). Двадцать первый век на дворе, а с ними связи нет, представляешь? Ни Интернета, ни мобильных телефонов - во в глушь забрались!
Зимкой звали их факультетского преподавателя, в самом деле угодившего с группой учеников в какую-то неприятную историю. Не то уголовщина, не то тоталитарная секта, Михаил так и не выяснил.
--Зато вот Вадик Фейсман аж из Америки пригремел, -- продолжала Ирка. -- Ходит теперь, нашим переменам поражается.
Вадика Михаил мельком видел и даже успел переброситься парой слов. Хотя узнал того не сразу. Был, понимаешь, тощий, хотя и симпатичный еврейский паренек - носатенький, кудрявенький... Даже на пятом курсе он казался пацан пацаном, что помогало ему заводить знакомства среди школьниц и студенток техникумов - а потом поражать их возрастом и мощью интеллекта (ну, и еще кое-чего). Был, говорят, подающим надежды теоретиком. А теперь вот оплывший на американских гамбургерах мужик килограммов под сто двадцать - сто тридцать, рядовой программер где-то на окраине Чикаго.
"И я приветствую наших, не побоюсь этого слова, магов и волшебников!" -- закончил на истерической ноте мэр. Или все-таки губернатор? Нет, кажется, мэр. Неприятный тип, глаза словно мылом намазаны, и бородка эта мерзкая. Крысиная какая-то. Хорошо хоть колдунами ученых не назвал, дуролом.
Впрочем, чего от него ждать? Он же повторяет то, что поет неграмотная пресса. Она же придумала термин "мю-технологии". Или "М-технологии". Тоже от слова "магия". Хотя магии в действиях ребят, создавших методику информационного воздействия на материю, не больше, чем в искусстве хорошего водителя. Ну, или врача. Когда говорят, что такой-то хирург совершил чудо, имеют в виду, что он решил очень сложную задачу, а не попрыгал вокруг пациента с бубном, вызывая добрых духов и прогоняя злых демонов. А вот бывших однокурсников Михаила и в самом деле считали колдунами. И уважали. И боялись.
Хотя вот они, за соседними столиками - осязаемые, вполне земные, не забронзовевшие от внезапно нахлынувшей славы и приличных денег (по крайней мере, забронзовели не все). Кортуев знал, что нынешние мю-технологии - это уже ближе не к науке, а к искусству скульптора. Требуется только определенные знания (много, приобретаются в любом порядочном университете, где есть физический факультет), специфические навыки (тоже много, нарабатываются путем сложных тренировок), хитрая аппаратура (ее ребята собрали сами, но и в ней больших секретов нет, почти все блоки стандартные) да толика таланта. Всего-навсего. Ха!
Основу или, если угодно, философскую базу для всех этих манипуляций можно прочесть в любом учебнике по квантовой механике. Там, где речь идет о влиянии акта наблюдения на результат эксперимента. Именно за это при Сталине, как гласят легенды, всю квантовую физику, да и релятивистскую заодно, пытались предать анафеме. Мол, сплошной субъективный идеализм вместо объективного материализма. Интересно, что б сказали идеологи сейчас? Если б у них на глазах тот же Чурбаков подсел к мигающей мониторами установке, сунул голову в шлем, а руки - в монструозные перчатки, поколдовал-поколдовал - и превратил бы кучу железных опилок в... Ну, скажем, в бронзовый водопроводный кран. Или в фаянсовый чайник. Или в транзисторный приемник, что, конечно, гораздо сложнее, но тоже возможно. Лишь бы выполнялся закон сохранения массы и энергии (пусть даже приблизительно) да утилизировались возникающие в процессе трансформации "лишние" частицы и излучения. Которые, впрочем, суть одно и то же с точки зрения великой науки.
Кстати, и начиналось все с элементарной трансмутации. Только не свинец в золото превращали, а то ли сурьму в висмут, то ли галлий в иридий. Что-то, в общем, экзотическое варили. И в микроскопических, конечно, объемах. Хотя мысль получить золото однокашников не оставляла. Ходили в соответствующих кругах смутные слухи о некоем гаечном ключе из чистого золота - даже Михаил, бросивший к тому времени физику, что-то слыхал. Якобы был ключик простой, а стал золотой. И особые приметы назывались - он-де чуть согнутый и около "уха" звездочка пятиконечная, от руки процарапанная. Впрочем, на нынешнем этапе развития мю-технологий (все равно официальное название "субатомное информационное воздействие" не прижилось) превращение хромистой стали в золото - наверняка не самый эффективный метод получения прибыли. Вояки, медики и электронщики в очередь стоят к "колдунам".
Конечно, монополии на технологию институт сохранить не смог. Даже Украина не смогла. То ли лидеры нации проявили свойственную им тупость, то ли надавили на них ребятки из других столиц, покруче... В общем, рядовым мю-производством занимались сейчас и в Москве, и в Питере, и в Силиконовой долине, и, кажется, в Европе где-то - то ли в Церне, то ли в Манчестере... Словом, осваивали это дело в тех местах, где имелся достаточный интеллектуальный потенциал и школа. Ибо мю-операторов можно было готовить из талантливых математиков, физиков и им подобных "головастиков". Правда, далеко не из любых. Ведь в процессе создания новых "артефактов" (еще один дурацкий термин, перекочевавший со страниц ненаучной фантастики в технологические справочники и учебники) приходилось работать с восьми-, а то и двенадцатимерными объектами. Естественно, в виртуале. И, естественно, ни одна человеческая голова такую "крокозябру" представить себе не могла. То есть оператор имел дело с двух- и трехмерными проекциями, причем меняющимися во времени, причем с учетом потока вероятности и прочей хрени.
Кортуев попытался было сосчитать, сколько трехмерных проекций может быть у двенадцатимерного объекта. Так, у двумерного тела - две одномерных проекции. У трехмерного - три двумерных. А одномерных столько? Шесть? Восемь? Быстро понял, что запутывается, и настроение стало еще гаже. Ну, хрена ли было напоминать себе же о собственной теперешней несостоятельности как ученого? Это ж как в спорте - форму надо поддерживать всю жизнь. Полгода-год - и тю-тю, годишься разве что детишек тренировать. И то, если талант педагогический есть. У Михаила - нету. Не любит он детей. Взрослых, впрочем, тоже. И простейшую задачку по какой-нибудь векторной алгебре не одолеет, хотя на первом курсе щелкал их, как орешки. И интеграл от арксинуса не возьмет. Все, поезд ушел.
Усилием воли он заставил себя прекратить дурацкое самокопание и вернуться мыслями... Да хоть к тем же мю-технологиям. Все равно говорить с соседями по столу не хотелось. Ирка - единственное светлое пятнышко - ускакала здороваться с кем-то еще (ну конечно, она, небось, тут с каждым на вась-вась, а Кортуев даже во время учебы не всех однокурсников знал по именам, как был букой, так и остался). Двое незнакомцев слева сосредоточенно дегустировали коньяк, и друг друга им вполне хватало. Сашка Чурбаков за соседним справа столиком о чем-то оживленно дискутировал с блондинистым моложавым живчиком, которого Михаил смутно помнил. Как же его звали? То ли Денис, то ли Максим... Кажется, все-таки Максим. В соседней группе учился. И диплом, кстати, делал вовсе не в "Хинтях", а в "Ниифтях". Как же сюда-то попал? Впрочем, чему удивляться? Теперь и в НИИФТИ занимаются, небось, информационным воздействием. Куда перспективнее, чем столь популярная в конце девяностых высокотемпературная сверхпроводимость. Кажется, обсуждали эти двое что-то научное, простым смертным недоступное. Вон уже, по старой доброй традиции, принялись что-то писать на салфетках. Только хренушки. Слишком сложная наука, салфеточная промышленность за ее потребностями не успевает. Поэтому Максим (или все-таки Денис?) вытащил из внутреннего кармана пиджака какую-то довольно громоздкую машинку - побольше КПК, но все же поменьше нетбука - и включил ее. Небось, тоже мю-детище, судя по дизайну, полусамоделковое, и, небось, дорогое, если по обычным расценкам. Угловастенький корпус взят, кажется, от какого-то изделия времен СССР. Кортуев через десяток секунд догадался, что видит некий гибрид проектора и компьютера. Из неприметного объектива машинки вырывался яркий луч и падал на импровизированный экран все из той же салфетки, прислоненной к вычурному прибору марки СПГ (соль-перец-горчица). Экран норовил то сползти, то согнуться. Впрочем, то, что на нем показывала навороченная машинка, и на ровной поверхности выглядело, как связка скрюченных артритом разноцветных пульсирующих сосисок. Парочка оживленно тыкала в них стилусом, и бедные мясные изделия то вздрагивали, как от удара током, то меняли цвет, то начинали извиваться пьяными змеями, то даже ветвились. Все это сопровождалось совершенно неудобопостигаемой абракадаброй. Михаил выхватывал из разговора только отдельные знакомые слова - "градиент", "поляризация", "спинорный обмен" -- а то и просто корни. Сумасшедшие ученые, право слово, как из дурной комедии.
Впрочем, ничего удивительного. ХИНТИ (он же "выпив") остался не просто родоначальником нового подхода к преобразованию объективной реальности, но и головным разработчиком технологий и направлений. Ежели угодно, поставщиком семян новых сортов и гибридов, из которых потом по всему миру (в Москве, Церне и Манчестере) растили товарную продукцию. Чтоб вырастить, тоже нужно много учиться, но чтоб вывести...
Что выращивали? Да что угодно.
Элементы компьютеров с совершенно невероятным быстродействием или вообще с иными принципами функционирования - "с интуицией".
Саморазвивающиеся машины. В научно-популярном ролике, обошедшим в свое время весь мир, на автомобильную свалку с вертолета сбрасывали кубик размером не больше спичечного коробка - и из него вырастал, поглощая окрестный металлический мусор, трехметровый антропоморфный робот в стиле старых американских мультиков про трансформеры (или трансформеров?). На экране весь процесс занимал не более пяти минут. В реальности - несколько суток. На самом деле, в таком роботе нужны не было и нет, это рекламный трюк - невероятно дорогостоящий, но эффективный, разработанный умниками из Силиконовой долины, чтоб привлечь внимание к отрасли. Кто проектировал самого робота - американцы или наши - осталось великой тайной. А фильм про превращение делали без дураков, то есть без всяких комбинированных съемок и компьютерного моделирования, в чем поручились разнообразные авторитетные дяди, как присутствовавшие при съемках, так и специально остматривавшие пленку кадр за кадром. В итоге новое направление получило-таки доступ к глубоким международным карманам.
Выращивали миниатюрных роботов-ремонтников, способных лазать в кишках реактивного двигателя самолета или атомного реактора, если надо было на ходу срочно чего-то залатать или прочистить.
Выращивали квазиживые субстанции, способные обволакивать радиоактивные материалы так, что их излучение падало если не до нуля, то до вполне безопасных пределов. В чем там был секрет, Михаил толком так и не понял. То ли делящиеся ядра перемонтировались в стабильные, то ли на поверхности излучающих объектов создавались некие хитрые уловители нейтронов и прочих гамма-квантов.
Выращивали (если это не вранье бесстыжей прессы) исследовательские скауты, способные нырнуть внутрь человеческого организма, будучи введены через шприц внутривенно. И даже, говорят, внутрь живой клетки. Ибо одной из основ новой технологии было атомное и даже, пока теоретически, субатомное конструирование. Без громоздких туннельных микроскопов и прочей дорогостоящей машинерии, которую пытались втюхать человечеству под брендом нанотехнологий.
Конечно, все это пока не столько в промышленных, сколько в лабораторных или мелкосерийных масштабах. Ибо операторы по-прежнему оставались штучным товаром. Но лиха беда начало
А как начиналось...
Лет за ...надцать до описываемых событий
-- Засмеют. И я первый начну, -- заявил Сегргей Белоцерковец (для друзей - БЦ), выслушав сбивчиво-восторженный рассказ Чурбакова. -- Это ж чистое шаманство.
-- Ты сюда, сюда смотри, -- Сашкин толстый палец с не очень-то чистым ногтем тыкал куда-то в недра измочаленного листочка. Время было суровое, бумаги в институте не хватало, и для черновых расчетов использовались оборотки каких-то рукописей из прежних лет. Вернее, "машинописей". Листки, как правило, были мятыми, серо-желтыми, и старый текст пачкал руки. -- Тут же явная точка бифуркации. Если процесс подтолкнуть...
-- То получится то же самое, только осколки других масс. Месяц назад сходную реакцию на "квантах" проходили, помню. Вероятность первого процесса - что-то около шестидесяти, а второго - около сорока. И все.
Кортуев слез со стола, на котором сидел, и заглянул через плечо спорящим. Путаница формул казалась знакомой. Ну да, ну да, реакция синтеза какая-то.. Он, Мишка, занимался вещами попроще, тем, что называлось квазиклассикой. Поэтому сходу разобраться в паутине интегралов, стрелочек и диаграмм ("пузыри" и "устрицы", так, кажется, они называются) не пытался.
-- Нет, не все. Там еще третья есть возможность. И четвертая. На "квантах" нам же в свернутом виде давали, через формализм Дирака и все такое.... А если это дело развернуть до матриц... Ну, вроде гейзенберговских...
- И ты разворачивал? -- удивление в голосе БЦ смешивалось с уважением.
-- Ага, -- не без самодовольства ответил Чурбаков. -- Все воскресенье сидел, рулон обоев извел.
-- Ты че, на стенке писал?
-- Не, просто от ремонта осталось. Года три в кладовке валялись. Так я на обратной стороне...
-- И как?
-- Хреново. Бумага паршивая, рвется легко под ручкой. Да пес с ней, с бумагой, я тебе про вероятности толкую. Так вот, есть еще вероятность вот такого исхода, -- и он бодро зашуршал, выписывая бисерные формулы на полях. Поля были маленькие, а формулы - большие, двухэтажные, с четверными интегралами. Места не хватало. Сашка, удерживая ворох листков подмышкой, рванулся в другой конец лаборатории, где на стенке висела доска - обычная школьная, крашеная коричневой половой краской. Добежал, умудрившись не выронить ни листика, и бодро застучал мелом. Мел, кстати, тоже был в дефиците, во всяком случае, хороший, нормально пишущий, а не царапающий доску с противным визгом. БЦ, явно заинтригованный, отправился следом. Кортуев пожал плечами и двинулся за приятелями. В лаборатории они были одни, делать все равно ничего не хотелось.
-- Вот, -- Чурбаков сиял, как солдатская бляха.
-- Ну, допустим. Теоретически, такое возможно. И что?
-- А то, что это не один процесс. Это целый ... этот... веник процессов.
-- Почему веник?
- А они там как прутья в метелке. Все похожие, все рядом лежат, но все-таки чуть отличаются. И управляя ими, можно такое наворотить...
-- И какова вероятность возникновения этого веника? Я уж не говорю про каждый прутик? -- БЦ был постарше Александра и Михаила, до возвращения на студенческую скамью успел отслужить два года в армии, а потому время от времени строил из себя эдакого видавшего виды взрослого. Иногда, кстати, с полным на то основанием. Настоящую жизнь он знал куда лучше, чем студенты, не видавшие ничего, кроме сперва школьных, а потом - университетских парт. Для подтверждения своей взрослости он даже отпустил жиденькую рыжеватую бородку, которую теребил в минуты задумчивости. И теперь его пальцы самовольно подергивали клок волос на подбородке.
-- Маленькая, -- признался Чурбаков. -- Совсем маленькая.
-- "Время ожидания сравнимо с возрастом вселенной"? -- Сергей процитировал главного факультетского знатока квантовой механики, страх и ужас всех студентов, профессора Анатолия Семеновича Кириллова.
-- Ну, где-то так. Но это ж в случае хаотического развития событий. А если ими управлять?
-- Три "ха-ха". Вся квантовая механика на вероятности стоит. Отцы-основатели столько копий сломали. "Принцип неопределенности", "Бог играет в кости -- Нет, Бог в кости не играет". А ты - "управлять". Александр Эйнштейнович Чурбакопаули.
-- А что? -- запальчиво вскинулся поименованный. -- И они когда-то были молодыми, и к их теориям никто всерьез не относился. Между прочим, лет сто назад все это было. И с тех пор никаких особых прорывов в физике не появилось.
-- Ну, насчет "не появилось" ты загнул. Да и лет прошло меньше ста. Бомбу, между прочим, сделали в середине века. Опять же, сверхтекучести всякие, высокотемпературная сверхпроводимость...
-- С высокотемпературкой, похоже, облажались. Останется она дорогой игрушкой, на уровень массовой технологии не выйдет. А бомба, даже термоядерная, основана на том, что придумали в начале двадцатого века. Тогда появились кванты и релятивизм - это да, это был прорыв так прорыв. А остальное - это уже развитие.
-- И ты задумал новый прорыв совершить? Не на что квартиру отремонтировать, придется Нобелевку получать?
-- А почему нет? -- Сашка явно завелся. Он, несмотря на внешность флегматика (толстый, неповоротливый, в очках) заводился порой с пол-оборота. Начинал размахивать руками, брызгать слюной и терять ясность речи. -- Межпрочим, нобелевка нам бы щас не помешала. А то степуху задерживают уже третий месяц. Эта... "Пусть безумная идея, не рубайте сгоряча".
-- М-да, занятный метод заработка.
Повисла пауза, все трое вчитывались в Сашкины каракули на облупленной доске.
БЦ - он был повыше прочих - написал над всеми формулами исходное выражение. Почти школьное. Ну, классическое-то уж точно, во всех нормальных учебниках оно есть. Провел от него стрелку к первой Сашкиной строке и поставил жирный вопросительный знак, со стуком впечатав кусок мела в точку под крючком. Бедный мелок раскололся и осыпался белой крошкой.
-- Перехода не вижу. От сих до сих. Я согласен, у тебя получилась занятная математическая штучка. Может, ее даже можно опубликовать. Хотя... засмеют. Диссер на ней делать и не пробуй. Не пустят. Пока это все как в анекдоте?
-- Каком? -- тут же оживился Мишка. Анекдоты он слушал с куда большим удовольствием, чем заумные рассуждения о вероятностях. По крайней мере, сегодня. И вообще в последние полгода.
-- "Я придумал самолет на десять тысяч мест. -- И как же он будет летать? -- А об этом пусть голова болит у конструкторов".
Анекдот был так себе, да и бородатенький, но Кортуев хмыкнул, а Чурбаков обиделся:
-- Сам ты... такое слово. В науке все начинается с идеи, с мечты. А не с готового самолета. А идея должна быть безумной.
-- А ты, Сань, ему еще одно слагаемое напиши. Или там, множитель. Который будет отвечать за управление, -- посоветовал Кортуев. Просто так, чтобы что-то сказать. А то получается, эти двое спорят, а он слушает, как дурак. Хотя почему "как"? Дурак и есть, давно понятно.
-- Как это -- напиши?
-- Как-как. Руками. Как Эйнштейн свою знаменитую "лямбду" в теорию гравитации. Он же признавался, что сжульничал. А современные физики, вроде, говорят, что не жульничество это было, а гениальное предвидение, что великий Альберт угадал такое, до чего они только сегодня доперли...
-- Слушай, Мишка... А ты голова! Конечно, можно сконструировать...
И Чурбаков, подхватив в охапку свои рассыпающиеся манускрипты и цапнув вдобавок пяток обороток со стола шефа (что, вообще говоря, не приветствовалось), уселся за их общий, на троих, стол, и принялся увлеченно строчить и черкать.
Потом было еще несколько таких сиж. Кортуев даже стал вникать в суть предложений Чурбакова и помогал ему отбиваться от скептических нападок БЦ. Помогал не столько интеллектуально, сколько морально. Хотя пару интересненьких математических фокусов он Сашке подбросил. Не самых важных, конечно, но все-таки было приятно. Потом увлекся и БЦ.
Потом они показали весь этот ворох формул своим научным руководителям, для чего, кстати, пришлось ждать почти два месяца, пока корифеи вернутся из заграничных командировок. По слухам, ездили они туда не науку двигать, а тупо бабло зарабатывать. Читать на посредственном английском лекции балбесам-студентам в третьеразрядных университетах Чехии, Италии и даже Тайваня. Лишь бы долларами платили. За два-три месяца такого "чеса" скромный доктор наук мог заработать на год вполне пристойного существования, с учетом того, что аспирантская стипендия составляла долларов эдак двадцать в пересчете с ходивших тогда миллионов.
Трое докторов как раз уговаривали бутылочку чего-то иноземного и крепкого, когда бесцеремонные молодые люди ввалились в лабораторию, роняя бумажки и требуя немедленно рассмотреть и выслушать.
Рассматривать и слушать уже "принявшим" докторам, понятное дело, не хотелось. Но, с одной стороны, педагогика требовала. А с другой, господа научные руководители чувствовали некую неловкость и даже вину: сами по заграницам мотаются, молодое поколение с собой не берут, и оно растет, как саксаул, от безделья само себе занятие придумывает.
Кажется, полностью въехать в то, что, перебивая друг друга и путаясь, излагала юная троица, смог только Мишкин научрук - тот самый Сан-Петрович Мельник. Видать, не зря его приглашали не в заштатные, а в самые продвинутые лаборатории. Шеф Олега БЦ, вальяжный и уже крепко клюкнувший Виктор Сергеевич Кольцов, признался, что понял, о чем речь, но только в общих чертах, а далее ему вникать лень.
Чурбакову повезло меньше всех. Его начальник, милейший, в общем, человек, хоть и редкое трепло, пребывал почему-то не в лучшем настроении и заявил, что вообще не понимает, почему аспирант Чурбаков не занимается темой, ему предложенной, а витает в облаках. Сашка, впрочем, не стушевался (вожжа под хвостом обосновалась прочно) и таки довел до конца изложение своей безумной гипотезы.
-- Брэд оф сифф кобл, -- выдал вердикт Мельник, мотнув ухоженной каштановой бородой. Потом поскреб в ней и неожиданно добавил, -- но бред весьма и весьма нетривиальный. Ты, Петя (это Сашкиному научруку) на парней не наезжай. Им интересно в этом копаться - пусть копаются, мозги качают. Математика вон какая непростецкая. Даже если ничего из этого не выйдет, сам математический аппарат освоить тоже дорогого стоит. Кстати, можно по институту запустить, да и не только по нашему - дескать, товарищи профессора, кто найдет ошибку в рассуждениях?
-- А то им делать нечего - в чужом бреду копаться, -- фыркнул Петя, точнее, доктор физико-математических наук Петр Владимирович Кобченко. Впрочем, его многие звали именно Петей: был он худощав и моложав, даже ранняя лысина впечатления не портила. -- Ты ж сам говоришь, что свою ошибку сделать куда проще, чем чужую найти.
-- Говорю, -- не стал спорить Сан-Петрович. -- И когда мне какой-нибудь радиоинженер берется Эйнштейна опровергать, ссылаясь на свой эксперимент с катушкой зажигания, я в таком бреду копаться не хочу. Ибо знаю, что бред. А вот в предложенной коллегами системе я пока изъяна не вижу. Чувствую, что он быть должен. А не вижу. Конечно, ни один вменяемый ученый совет эту тему не пропустит. Но и запрещать им работать в том же направлении... Я б не запрещал. Все равно наука в нашей стране нафиг никому не нужна, поэтому никто уже и не смотрит, кто чем занимается. А у ребят глаза горят, видишь? Это в нашем деле, может, самая важная вещь.
-- А диссер он по горящим глазам защищать будет?-- вскинулся Петя.
-- Да напишет он диссер, не волнуйся. Никуда не денется. Толку сейчас с того диссера...
А еще потом именно Мельник сумел договориться, чтоб ребятам выделили кое-какое оборудование для создания экспериментальной установки. И даже ссудил отдельский двести восемьдесят шестой компьютер (жуткую по тем временам драгоценность). Ибо ему, как светочу и надежде, швейцарские коллеги презентовали к тому времени аж триста восемьдесят шестой. Даже с принтером.
...И ни хрена не вышло.
... И над незадачливой троицей смеялась "вся прогрессивная общественность института", как выразился лысеющий Петя.
... И это стало одной из причин ухода Михаила из науки.
... А через три с лишним года появились гораздо более мощные компы. И Интернет. И оказалось, что упрямый Чурбаков о своей безумной идее не забыл, и привлек к работе каких-то математиков-многомерщиков, компьютерщиков-графиков, специалистов по теории систем и даже историков науки. (Последние якобы лучше представляли, что творилось в головах у Ньютона, Коперника и Лапласа, когда те создавали свои гениальные теории и математические аппараты.) И таки сварил иридий из сурьмы (или наоборот, висмут из галлия). И даже тогда "прогрессивная общественность" говорила об ошибке эксперимента.
Но выяснилось, что ошибки нет, и что, по большому счету, можно писать программы не для компьютеров, а для атомов и субатомных частиц. Вернее, не писать, а лепить, словно скульптуры, ибо язык образов, мешанина кривых и ломаных оказалась для этого дела предпочтительнее строчек и колонок из цифр, букв, крючочков и стрелочек.
И вот эта позже появившаяся братия сегодня и считается отцами-основателями. Ну, и Чурбаков с БЦ, который, кстати, тоже от науки отошел, но позднее, и совсем связи с ней не утратил. Он теперь коммерческий директор одной из фирм, торгующих продуктами новых технологий. Кандидат наук, между прочим - физико-математических и экономических. То есть дважды кандидат. И ни разу не доктор. А Чурбаков, которому, по большому счету, принадлежала основная идея и которой больше всего сделал для ее воплощения, считается "одним из...". Причем далеко не самым главным...
Михаил поймал себя на том, что скроил гримасу - не то злобную, не то презрительную - и изо всех сил попытался разгладить лицо, придав ему приличествующее случаю выражение. Тем более, к столу шествовала Таня.
Таня. Татьяна. Танька Милосеева, его горячая любовь ...надцатилетней давности -- со времен первого курса. Как он по ней тогда сох! И как она была недосягаема! Нет, она не гнала его, не выражала презрения, напротив, была ровна и приветлива. Как могла бы быть ровна и приветлива со своим народом королева.
-- Ты славный мальчик, Миша, -- только и сказала она ему в ответ на горячечное признание на втором курсе.
Он поклялся, что забудет ее. Но еще много лет, завидев в толпе молодую женщину с короткими темными волосами, вздрагивал. Почти сразу понимал, что обознался, что это совсем не Таня. Но эта пара мучительных мгновений...
Теперь она замужем, он женат. Причем оба, как выяснилось, в браке не слишком счастливы. И оба - что странно -- сохранили друг о друге приятные воспоминания. Надо же, она, оказывается, все же выделяла его из толпы восторженных воздыхателей. И их встреча накануне нынешнего торжественного заседания прошла, говоря староказенным языком, "в теплой дружественной атмосфере". Все было в рамках приличия. И все - под знаком какой-то недосказанности, какой-то боязни выпустить таящиеся внутри чувства. Бог его знает, что это были за чувства -- чувства поживших уже, много повидавших мужчины и женщины, отученных от безумств и порывов.
Он встал ей навстречу, неловко задев бедром столик (что-то протестующее звякнуло) и подумал, что она сногсшибательна в черном вечернем платье до пят.
Она улыбнулась чуть принужденно.
Он еще успел подумать, что надо бы с кем-то поменяться местами, чтоб сесть с ней рядом.
Не успел.
Очередную трель мэра -- "так давайте поднимем бокалы за наших, не побоюсь этого слова, колумбов науки" -- прервало резкое стаккато. Бокал в руке выступавшего чиновника брызнул стеклянным крошевом, и Михаил сперва удивился, что пятно на белоснежной рубашке красное. Вроде бы, мэр поднимал емкость с белым вином. И только потом, когда несчастный облеченный властью болтун стал валиться набок, Кортуев понял, что за пятно возникло на сорочке.
А потом краям сцены появились двое.
В зале истошно закричала женщина. Кажется, даже не одна. Потом раздался грохот и звон - видать, кто-то вскочил, опрокинув нарядный круглый столик, и тарелки, судочки и бутылки рассыпались по старому, советских еще времен, паркету актового зала. И было от чего испугаться. Кортуев рухнул на стул, судорожно откинувшись на спинку и закаменев шеей. Были бы у стула подлокотники, Михаил наверняка впился бы в них до белых пальцев. Секунду спустя он обнаружил, что таки впился - скомкал в правом кулаке полу собственного пиджака, и предплечье уже сводит от напряжения.
Те двое на сцене - их лица и руки были серо-черными. Кожу покрывало густое переплетение жил, отблескивающих в свете софитов то ли тусклым жирным металлом, то ли вообще графитом. Кортуев - да, наверное, вся специфическя публика, собравшаяся в зале, знала, что это такое.
Людям на сцене нечего было терять.
Нарастающий шум перекрыло еще одно стаккато, подлиннее - когда тот, что стоял на сцене слева, поднял автомат и пустил очередь поверх голов. Под потолком лопнула лампа, на головы посыпались осколки стекла и камня. На стол, прямо рядом с тарелкой Кортуева, грохнулся кусок бетона размером с бутылочную пробку. Словно под лупой Михаил ясно увидел серый скол и даже остатки нескольких слоев штукатурки и побелки.
Кажется, серьезно от этого града никто не пострадал. В зале воцарилась почти полная тишина, только слышно было, как по слегка наклонному полу (еще одно наследие советских времен) тихонько катится бутылка. Судя по глухому звуку, полная.
-- Уважаемые господа ученые!
На том месте, где меньше минуты назад переливал из пустого в порожнее несчастный чиновник, теперь стоял один из серолицых. Уже третий. Автомат он небрежно, словно папку с бумагами, положил на угол трибуны, и теперь наклонял микрофон к себе. Противный писк пронесся по залу, и серолицый поморщился. Маска на его лице причудливо изогнулась, подчиняясь нажиму мимических мышц. Выражение получилось почти свирепое, хотя, надо полагать, к такому эффекту тот, на трибуне, не стремился. Его и так боялись.
-- Уважаемые господа ученые, -- повторил он, прочистив горло и таки наклонив микрофон. -- И дамы, конечно. Вы прекрасно видите, что с нами сотворили. Причем -- не без вашего участия. Но за свои поступки, как вас, несомненно, учили еще в советской школе, надо отвечать. Вот и отвечайте. Я и мои друзья очень хотим уйти отсюда живыми и здоровыми. Другого выхода у нас, как вы понимаете, нет. У вас - тоже. Сумеете нам помочь - ваше счастье. Нет - умирать вместе веселее. На размышление даю вам, -- он взглянул туда, где над дверью уже лет сорок исправно шли электрические часы с надписью "СССР" -- двадцать минут. Тут, как я понимаю, собрался весь цвет современной науки, которой я и мои друзья должны сказать спасибо за эти милые украшения на нашей коже. Через двадцать минут - если вы не делегируете соответствующих спецов -- мы начнем выборочный отстрел. Говорят, чувство опасности стимулирует мозги. Думайте, господа ученые, думайте, как нам помочь.
Кортуев не причислял себя к ученым. Но он понимал, о чем говорил человек на трибуне. Серые жилы на коже - это было проявление "стоп-сети", одного из самых дьявольских порождений новых технологий.
Использовалась стоп-сеть, прежде всего, для охраны особо опасных преступников. Если кратко, то в организм человека вводился квазивирус -- нанороботы или еще какая-то подобная хрень. И пока инфицированный находился внутри охраняемого периметра, все с ним было нормально. Роботы в теле периодически получали (по радио или еще каким-то подобным образом) сигналы "все спокойно" и никак себя не проявляли. Но стоило "объекту" покинуть периметр, как через два-три дня (естественно, точные сроки составляли большую государственную тайну, и, скорее всего, подлежали настройке) дьявольские создания просыпались от спячки и начинали перестраивать организм. Тогда и возникали на коже дорожки свинцово-серого цвета. Сперва бледные и редкие, потом все более темные и густые. Еще через какое-то (опять-таки, совершенно секретное) время процесс становился необратим. И в отличие от описанных в какой-то древней фантастике ошейников со взрывчаткой, стоп-сеть снять нельзя было в принципе. Она же не была локализована, а пронизывала все тело несчастного.
Естественно, такого беглеца легче легкого было идентифицировать в толпе. И у милиции было право не пытаться задержать человека с сетью, а открывать огонь на поражение. Причем - еще одно жуткое свойство изобретения - огонь этот следовало вести пулями с серебряным напылением. Достаточно было контакта самого незначительного количества серебра со стоп-сетью, как она за пару секунд полностью блокировала мышцы жертвы. Тут уже слухи и невнятные сведения из СМИ давали разные версии. То ли далее следовала смерть от удушья и остановки сердца, то ли, наоборот, полностью обездвиженный преступник попадал в руки правосудия, сохраняя разум и даже речь.
Почему именно серебро? А неизвестно. Может быть, автор изобретения в детстве обчитался книжек про вампиров и прочую нежить, может, такой результат получился случайно... Сумасшедшие журналисты даже высказывали вовсе фантастические версии. Мол, в прошлом некий аналог этой технологии уже был известен - отсюда и все легенды о смертоносности серебра для всякой нечисти - а теперь ученые лишь возродили то, чем с успехом пользовались предки-колдуны.
Естественно, все знакомые Кортуева из УИПИВ в один голос открещивались от сомнительной чести авторства "стоп-сети". Институт-де нипочем бы не стал заниматься разработкой таких антигуманных технологий. Да и отработка их наверняка потребовала бы человеческих жертв. Так что, мол, все состряпали в недрах Службы Безпеки Украины (наследнице всесильного КГБ), которая, конечно, не могла оставить без внимания столь перспективное технологическое направление, как субатомное информационное воздействие. И не мучилась - в отличие от истинных ученых - проблемами морального выбора.
Поди проверь...
-- Послушайте, уважаемый, -- Кортуев поднял глаза, оторвавших от невеселых дум, и увидел, что из президиума в глубине сцены поднимается Мельник. Постаревший, погрузневший, борода совсем седая, а под глазами мешки... Он сделал пару шагов в сторону трибуны - и остановился, увидев направленный в грудь ствол.
-- Послушайте, как-вас-там, -- повторил он, не слишком, кажется, впечатлившись видом оружия. -- Эта технология разработана совсем в другом месте. Наш институт этим не занимался...
-- А нам насрать! -- истерически выкрикнул правый автоматчик, кажется, самый молодой в группе (хотя под сетью возраст почти не различим - только светло-желтые, как цеплячий пух, короткие волосы на черепе). -- Придумали, бля, колдовские штуки тут - значит, придумывайте, как нас распутать. А то всех на... порешим!
-- Тише, Рыжуха, тише, -- осадил его тот, на трибуне, видать, главный. -- Отчасти уважаемый Александр Петрович прав.
"Надо же! -- удивился Кортуев. -- Он, кажется, знает, с кем говорит".
Похоже, бывший научрук Михаила тоже был удивлен этим фактом. А главарь бандитов между тем продолжил.
-- Я полагаю, что профессор Мельник и в самом деле не пытается ввести нас в заблуждение. Институт этим и впрямь, может быть, не занимался, технологии снятия сети у него нет. Зато у него есть умные люди, способные быстренько нужную технологию разработать. Тем более, что у института еще есть Деинтегратор. Не правда ли, профессор?
Зал тихо ахнул.
-- Миша, -- прошептала совсем рядом Татьяна. Она, оказывается, успела подойти и сесть на пустой стул рядом, а он и не заметил. -- Знаешь, кто это?
-- Где? -- на всякий случай не поворачивая головы, спросил Кортуев.
-- Да на трибуне. Это же Арутюнян. Артур Арутюнян.
И Михаил почувствовал, как желудок ухнул вниз, в холодную темную бездну.
Артур учился с ними. И неплохо учился, будучи умным интеллигентным мальчиком из хорошей семьи (серебряная медаль, потом повышенная стипендия...). К тому же он лучше всех на факультете разбирался в боевых искусствах и иных восточных тонкостях - занимался массажем и иглоукалыванием, даже пытался учить китайский. Да, английский к тому времени он уже освоил весьма неплохо, даже на парах по истории КПСС и марксистско-ленинской философии сидел со словарем. А на четвертом курсе вдруг забросил физику и перевелся... И куда! В институт физкультуры. Никто этого шага тогда не понял. Одни говорили, что Артура окончательно захватили единоборства (в стране как раз отменили статью за обучение каратэ), другие - что видел он в гробу это высшее образование, но родители настаивают. Третьи - что он просто решил заняться бизнесом. Кто не помнит - самым модным видом бизнеса в то время был рэкет. И бизнесмены этого разлива получались из бывших (или настоящих) боксеров, борцов и стрелков из малокалиберной винтовки.
Похоже, правы были именно третьи - раз Артур в ходе своих гешефтов сумел заработать на "стоп-сеть", невесело подумал Кортуев. И удивился, как это Татьяна узнала бывшего однокурсника. Лица-то не видать. Правда, фигура осталась та же - небольшой рост и узкие бедра при очень широких плечах придавали Арутюняну какой-то средневековый вид. Так обычно рисуют шутов, трубадуров и рыцарей -- ноги в обтягивающих трико, а на плечах буфы или латные наплечники. Впрочем, на роль рыцаря Артур никак не годился, да и смеяться над собой никому не позволял.
А теперь этот физик-недоучка узнал, что такое Деинтегратор. Хотя знать об этом ему, мягко говоря, не положено.
Впрочем, как и Кортуеву.
Это не то, чтобы государственная тайна, но все же не та информация, о которой кричат на всех углах.
Ибо неверно понять и истолковать ее очень просто, а беды потом не оберешься.
Что, собственно, сейчас и происходит - УИПИВ в полном составе "не обирается беды". Выходы из зала блокируют еще двое автоматчиков с серыми лицами. Итого пятеро. И не факт, что это все.
А Деинтегратор...
Штука в том, что большинство процессов, используемых в мю-технологиях, оказались обратимыми - вопреки привычной физике.
Вот если сжечь обычную спичку, пусть даже в закрытой реторте, то никакими силами человеческими не удастся превратить образовавшийся газ, свет, тепло и немного угля обратно в деревянную палочку с серной головкой.
И жареную сосиску не сделать обратно сырой.
И даже разбившуюся чашку не склеить так, чтоб не осталось следа.
А мю-технологии позволяли такой "обратный ход времени". Ведь, грубо говоря, в компьютере, управляющем процессом, был записан путь каждого атома и даже каждого энергетического кванта из исходного в конечное положение. Во всяком случае, так в свое время объясняли Михаилу, приговаривая, что "обратный ход" получается далеко не всегда и есть масса дополнительных условий. Но вот повлиять на любой мю-продукт с помощью Деинтегратора можно было - при условии, что имеется инфоматрица, то есть запись того, как этот продукт (или его "зародыш") создавался.
То есть, на самом деле Деинтегратор был оружием. Вернее, прообразом оружия, которое понадобится тогда, когда человечество окончательно подсядет на мю. Вероятно, об этом догадывались далеко не все осведомленные о существовании этой секретной машины в подвалах мирного института с нелепым названием "Выпив". Возможно, сотрудникам СБУ и прочих охранных структур не хватило воображения. А вот Михаил допер сразу, когда узнал о характеристиках аппарата. Даже подумал было, что Деинтегратор можно погрузить в грузовик и, подъехав, к примеру, к аэропорту, нафиг вырубить суперкомп, управляющий полетами. Превратить его окончательно и бесповоротно в груду железа. Благо, дальнодействия и мощности хватало метров на триста-четыреста. Конечно, без тонких и кропотливых настроек машинка не сможет "развоплотить" каждую из мю-деталей. Но вот изуродовать ее до полной нефункциональности - это запросто.
И весь вопрос был в том, догадывался ли об этом Артур. Или он в самом деле верил в то, что с помощью чудо-аппарата сможет изгнать из своего организма нано-роботов (или как их там?). Подельников он наверняка убедил во втором. А вот сам...
Кортуев почему-то думал, что Артур не обольщается по этому поводу. И Деиинтегратор ему нужен не для того, чтобы освободиться от "стоп-сети". Вернее, не только для того. Держа руку на такой машинке, гораздо удобнее торговаться с сильными мира сего. Или мстить тем, на кого зол или обижен.
Михаил встал и проговорил так громко и четко, как только мог:
-- Артур, не пугай господ ученых своим страшным автоматом. Я помогу тебе.
И услышал, как за его спиной снова ахнула Таня.
За день до описываемых событий
Он встретил ее на улице совершенно случайно. И даже подумал о том, какова вероятность такой встречи - приехать в родной город всего на пару дней и тут же столкнуться с женщиной, в которую был влюблен больше десяти лет назад. Она очень обрадовалась, тут же потащила его в кафешку "Кристалл" есть мороженое - надо же, за столько лет эта точка общепита не исчезла и не сменила названия. Впрочем, чему удивляться? Еще в советское время "Кристалл" был, выражаясь современным экономическим языком, брендом. Со всего города в него ездили. Детей водили, девушек приглашали. Можно было со своей избранницей пойти в кино, а можно - в "Кристалл".
Сейчас, правда, мороженое показалось не таким вкусным, как тогда. Но удивляться нечему - в юности вода мокрее, девушки красивее и спина не болит.
Татьяна, однако, и сейчас была хороша. Нельзя сказать, что она совсем не изменилась, но прошедшие годы ее не испортили, а преобразили. Причем больше изнутри, чем снаружи. Все то же необычное лицо со слегка азиатскими чертами (высокие скулы, нездешний, хотя совсем не раскосый разрез темных глаз), и даже прическа та же - черное каре. И прежняя любовь к джинсовым курточкам. А вот повадка, взгляд, пластика... Теперь перед ним сидела не сногсшибательная девчонка с ветром в голове и страстями в сердце, а успокоившаяся, зрелая, доброжелательная женщина, вполне состоявшая, все для себя решившая... Ну, или почти все.
Они мило повспоминали прошлое - общих знакомых, смешные случаи на лекциях и контрольных. Оказывается, ей до сих пор было неудобно, что ему, Мишке, поставили четверку на экзамене по радиационной безопасности, а ей - пятерку, хотя она у него скатала ответ. Он со смехом заметил, что так ему и надо - все равно сейчас по этой самой безопасности он ничегошеньки не помнит, даже что меряют в кюри, а что - в рентгенах. Она в тон ответила, что ему-то можно, раз он теперь в другой сфере работает, а вот она ни формулу бета-функции не напишет, ни интеграл Пуассона не возьмет, хотя в свое время это считалось позором для студента.
-- Просто занимаюсь совсем другим. Там все нужные интегралы берутся машинным образом. И вообще интуиции и самых общих представлений требуется гораздо больше, чем умения решать конкретные уравнения в частных производных.
-- Ну да, я понимаю, ты теперь на передовом крае науки, в стране нехоженых путей...
-- Жалеешь? -- спросила вдруг она.
Он пристально взглянул ей в лицо. Она не отвела взгляда - теплого, слегка сочувствующего. Но именно "слегка", чтоб не обидеть, если что, а то и просто перевести все в шутку.
-- Пожалуй, да, -- ответил Кортуев, подумав. И повторил: -- Пожалуй, да. То есть, конечно, тогда, уходя, я не жалел. Но жизнь получилась какая-то бестолковая. Ни денег больших не заработал, хотя, говорят, и не в них счастье, ни добиться чего-то существенного....
Он оборвал себя, подумав, что негоже вот так вываливать свои тайные обиды на жизнь перед, в сущности, незнакомым человеком. Ведь нынешнюю Татьяну он совсем не знал.
-- А хочешь, -- вдруг предложила она, -- поедем сейчас в ХИНТИ? В нашу лабораторию? Я тебе покажу, что и как мы делаем?
И он неожиданно согласился.
Согласился, зная, что завтра все равно будет в институте на официальном приеме, ради которого, собственно, и пригремел из столицы. Но то завтра, когда, в лучшем случае, будут экскурсии по местам, которые не стыдно показать высоким гостям (ибо большинство своих установок господа ученые лепили на живую нитку чуть ли не из обрезков водопроводных труб, и получался такой индустриальный дизайн, что непривычного человека в дрожь бросало). А сегодня - почему бы не пойти с Таней Милосеевой хоть на работу, хоть в кино, хоть на прогулку по ближайшей свалке?
Он приехал в Харьков на поезде. Она сегодня машину одолжила мужу. Так что ехать в ХИНТИ (он же - УИПИВ) пришлось на троллейбусе. Можно было, конечно, поймать тачку, но почему-то оба предпочли архаический общественный транспорт, памятный по студенческим годам. Кстати, этот троллейбус запросто мог помнить их обоим студентами, если не школьниками - он трясся, лязгал и звенел на ухабах, грозя развалиться на ближайшем километре, но почему-то не разваливался. И динамики хрипели и сипели так, что совершенно невозможно было понять, какие остановки объявляет механический голос.
Этой смеси современности и архаики в родном Харькове Кортуев не успевал поражаться. Вроде бы не бедный шахтерский городок, а второй по величине мегаполис страны. Деньги есть и у бизнеса, и у местных властей. Но... Идешь себе по тротуару на одной из центральных улиц - вокруг сияют витрины с космическими ценами на модные, но некрасивые тряпки, чудовищно неудобную мебель и безвкусные светильники из гнутых трубок и мутных стекляшек, под ногами модерновая плитка, стены домов явно недавно облицованы полированным гранитом. А свернешь в переулок - мама дорогая! Асфальт времен Второй Мировой (причем, кажется, со следами бомбардировок и танковых гусениц), здания обшарпанные, окна слепые, мусорные баки переполнены... Зато дворы и тротуары забиты иномарками.
Впрочем, трястись в троллейбусе пришлось недолго, и поездка настроения не испортила. Кортуев, правда, опасался, что будут сложности с проникновением на территорию института. Все-таки не лавочка по производству пельменей, а один из ведущих НИИ страны, да и мира. Небось, и штатская власть, и спецслужбы бдят. Но Таня беспечно бросила вахтеру на входе "Мужчина со мной" -- и этого оказалось достаточно. То ли госпожа Милосеева пользовалась в институте немалым весом, то ли особых строгостей в нем так и не завели. Правда, бдительный старикан-вахтер на разгильдяя совсем не походил. Окинул Михаила цепким взглядом выцветших глаз (по спине почему-то пробежала пара мурашек) и кивнул. Кортуев несколько замешкался, пытаясь справится с незнакомым турникетом, и тогда старик доверительно проговорил ему сквозь окошко-амбразуру:
-- А я вас помню, молодой человек. Вы тут лет десять лет назад работали. В аспирантуре, если не ошибаюсь.
Михаил ошеломленно кивнул. Ну и память у бдительного стража! Это ж сколько лиц он в голове держит! Небось, из бывших гэбэшников - неприметный такой, небольшого росточка, седой, аккуратные усики щеточкой, а сила чувствуется... Так и хочется подальше отойти со всей возможной скоростью.
-- Миш, ты чего там застрял? Идем, нам на третий.
-- Я помню, -- ответил он и только потом подумал, что брякнул глупость. Это раньше он действительно проходил практику на третьем этаже, в кабинетике, который делили между собой великие Александр Петрович, Петр Владимирович, Виктор Сергеевич и три их молодых подопечных - Чурбаков, БЦ и он, Кортуев. А Таня тогда занималась, если он ничего не путает, прохождением звука сквозь жидкий гелий, и ее лаборатория была вообще в другом корпусе. Кстати, он так и не выяснил, когда и как она перебралась в теплую компанию Чурбакова и Ко.
А повела она его таки в ту самую комнату, главным хозяином которой тогда, десять лет назад, был Сам-Сан Мельник. И Кортуев в очередной раз удивился. Если бы его спросили, изменилась ли за это время лаборатория, он бы, пожалуй, затруднился с ответом. С одной стороны, нет. Книжные шкафы середины шестидесятых - еще даже не с раздвижными стеклами, а с распашными остекленными дверцами желтого дерева - стояли на прежних местах, и полки в них прогибались под грудами папок, книжек и стопок листов. И старые столы со столешницами из голого ДСП, залитого толстым слоем стелянистого лака, никуда не делись. И ожоги от паяльника и реактивов никто не потрудился вывести. Вот это пятно, похожее на морковку, Михаил посадил сам, когда у него паяльник свалился с подставки. И даже собственноручно построенный им, Кортуевым, аквариум по-прежнему стоял на слева от входа на сварной подставке из уголка-пятидесятки, способной выдержать слона. Возможно, даже здоровенный макропод за стеклом - тот самый, которого еще мальком принес Мишка, когда собирался связать жизнь с наукой вообще и ХИНТИ в частности. Хотя это как раз вряд ли - рыбки больше семи-восьми лет не живут.
Но на столах появились компьютеры, чего десять лет назад не было. Тогда на машинное время в очередь записывались... Ну, и стулья, хвала покровителю наук Тоту, сменились. Вместо колченогих деревянных уродцев появились современные офисные, с колесиками, регулируемой спинкой, подлокотниками и прочими наворотами, которые уже mast have.
Кроме того, внутреннюю стенку в соседнюю комнату, ранее бывшую кабинетом руководителя отдела, снесли, так что теперь в помещении было просторнее.
И главное, в углу на двух сдвинутых столах возвышалась Она - установка Би-18, ради которой, собственно, его и затащила сюда Таня. Больше всего волшебная машина была похожа на микроскоп, увеличенный до гротескных размеров (кажется, что-то такое было у Гофмана, в "0Повелителе блох"). Тубус, правда, квадратный, зато под потолок. А предметный столик весь в каких-то линзочках и кристалликах. Плюс три TFT-монитора, каждый дюйма по 22, коробочкой, как зеркала на туалетном столике. Перед ними какие-то сложносоставные железки шлифованного металла, больше всего похожие на рыцарские перчатки с суставчатыми пальцами из коротких цилиндриков. Ну, и, понятное дело, компьютер. Михаил любопытства ради узнал характеристики и присвистнул. Машина была могучая.
-- Ерунда, действующий макет, -- отмахнулась Татьяна. -- Я б тебе показала настоящую могучую машину, но, к сожалению, прав не имею. Да и суббота сегодня. А это всего на полтораста юниверсулей.
-- Кого полтораста?
-- Ну, простейших артефактов, что ли. Дурацкое слово, не люблю.
-- Почему же? -- Кортуев и сам его не терпел, но решил поинтересоваться мнением специалиста.
-- А помнишь, у Саймака в "Заповеднике гоблинов" был артефакт? В нем еще дракон сидел?
-- Помню, -- несколько растерянно сказал Михаил. -- Но при чем тут...
-- Так, понимаешь, "Заповедник" -- любимая с детства книжка. Аура тайны и все такое. А теперь артефактами стали называть любые фиговины, которые мы тут выпекаем. Абидна, панимаешь.
В конце концов, объяснение не хуже прочих.
-- Не знал, что ты в юности фантастикой увлекалась. А то был бы повод к тебе подкатиться.
-- А ты вообще мало что обо мне знал. И подкатывался весьма робко.
Он предпочел сменить тему.
-- Так что там с этими юниверцами?
-- Юниверсулями. Сейчас покажу, машина только разогреется. Я на них своих студентов тестирую.
Обронено это было как бы между прочим, но Михаил оценил и среагировал должным образом.
-- Так у тебя еще и собственные студенты имеются?
-- А то! Я, между прочим, доцент, лекции на родном физфаке почитываю. Надо ж смену растить.
И Кортуеву почему-то на миг стало неприятно. Он-то никакую смену не растил. Не для чего было.
Машина негромко загудела, мониторы мигнули знакомой заставкой (обычная "Винда", а как же секретность?) и запросили пароль.
Набирала Татьяна его медленно, двумя пальцами, так что Михаил успел считать с клавиш, сам не зная, зачем: "tanyusha". М-да, не слишком сложный, мягко говоря. Служба охраны совсем мышей не ловит в этом богоспасаемом заведении.
К гудению присоединился негромкий, но довольно противный треск.
-- От блин! -- неожиданно выдала доцент Милосеева. -- Просила ж системщиков...
С этими словами она полезла под стол (глазам Кортуева предстали оттопыренные аппетитные округлости, и он непроизвольно сглотнул), слегка выдвинула оттуда системный блок и ткнула в его глубину шариковой ручкой. Треск прекратился.
-- Вентилятор надо менять на этом, как его, кулере, -- пояснила Татьяна, выскальзывая из-под стола и непочтительно задвигая системник ногой на место. -- А пока вот такой кустарный способ ремонта. Ладно, это все лирика. Теперь смотри сюда.
На всех трех экранах разом появилась фигурка - два сросшихся углами куба.
-- Задача - собрать такую штуку. Из вот этого, -- Татьяна вытащила из ящика стола коробочку прозрачного пластика (кажется, из-под визиток), в которой лежали два отдельных кубика шлифованного алюминия. Впрочем, может не алюминий это был, а какой-нибудь магний или что-то еще более экзотическое. В конце концов, таблица Менделеева вся металлами набита.
Она положила кубики на предметный столик "макроскопа", сунула руки в "рыцарские перчатки" (это и в самом деле были перчатки, точнее, манипуляторы, передававшие движения пальцев в компьютерную глубину) и принялась ворожить. Иного слова он подобрать не мог. Металлические пальцы выписывали над столом замысловатейшие фигуры, и под воздействием этих пассов чудо-машина гудела на разные лады, из тубуса вырывались то разноцветные снопы света, то тонкие лучики вроде лазерных и начинали плясать, как спицы в руках опытной вязальщицы, а в воздухе появлялись самые разные (но все больше малоприятные) ароматы - электричества, нагретого металла, какой-то неорганической кислятины...
-- Воняет? -- сочувственно спросила Таня. -- Давно пора соорудить вытяжной шкаф. Но шеф никак "добро" не дает. Мол, зачем, все равно скоро эту машинку демонтируем, более совершенную поставим. А это "скоро" вот уже год тянется. Настоящие преобразования в вакууме ведутся, а эти, учебные, можно и так. Отсюда и запашок. Да ты не туда смотришь!
Он в самом деле не знал, куда смотреть - то ли на точеный профиль с чуть вздернутой верхней губой, на которой проступили бисеринки пота (на них так и вспыхивали разноцветные звездочки света), то ли на мониторы, то ли на предметный столик.
На столике разглядеть что-либо было мудрено. Там вертелся серебристый туман, собираясь в вихорьки и тучки, по которым время от времени хлестали световые импульсы, отчего туманные сгустки явно меняли характер движения. И сквозь все это мельтешение рассмотреть, что именно происходит с кубиками, не получалось.