Мы познакомились... мне кажется, что мы были знакомы всегда. Она старше меня на четыре года. Ее младшая сестра старше меня на год. Мы росли вместе, и мне бы больше общаться с ее сестрой - жизнерадостной девочкой, вечно танцующей и смеющейся. Но нет. Еще из детства я помню, как мне нравилось во всем ей подражать - копировать ее походку, ее жесты, ее слова, интонации. Но главным для меня было скопировать ее взгляд. Взгляд дикого зверька - вечно ищущий, настороженный. Она часто замыкалась в себе и прогоняла меня. И тогда мне - ребенку, чем-то разгневавшему своего кумира - оставалось потерянно слоняться, все еще копируя ее.
По-настоящему мы сблизились, когда она училась в выпускном классе. По субботам она приходила ко мне домой после школы - ее впускали моя мама или бабушка - и ждала моего прихода. Мы вместе обедали, закрывались в моей комнате и часами разговаривали - о книгах, о музыке - обо всем. Она первая прочитала мои неказистые и неуверенные стихи и сказала: "Рано. Это пока еще сырье. Когда фразы будут как удары под дых - тогда будет в самый раз." И она гладила меня по голове, и улыбалась мне.
В тот год теплый и ласковый апрель накрыл город облаком мелкой зеленой листвы. Подростки стайками вились вокруг лавочек, а на проводах стайками сидели ласточки. А в тот день не было апреля - была бесконечная весна, неизвестно когда начавшаяся и не собирающаяся заканчиваться. В воздухе висело ощущение грозы - все стало таким суматошным, быстрым и бессмысленным, а еще душным, невыносимо-душным, безветренно-стоячим, замершим... как будто записанные на пленку кадры из жизни одного города показывают в маленьком, переполненном душном зале на неисправном проэкторе: кадры сменяют друг друга то медленно и неохотно, почти беззвучно, то наоборот стремительно, взрываясь криками людей и птиц, шумом стройплощадки и близкого оживленного шоссе. Мы слонялись по городу, пьяные от весны, и от своего собственного осознания непричастности - мы не имели отношения к этим людям, к этим машинам, к этим птицам, к этой грозе, к этому городу - да и ко всему этому миру. Мы просто шли, держась за руки и с удовольствием ловя на себе немного удивленные взгляды прохожих - она навязала на мои короткие волосы множество разноцветных бантиков, а свои длинные заплела в множество косичек с цветными ленточками.
Мы добрели до старого дома культуры, в котором она посещала занятия хореографией, а я - игры на гитаре. Фасад старого сталинского здания худо-бедно красили и рехтовали к каждому первомаю, но уже сбоку были видны осыпавшаяся штукатурка, торчащие или отколовшиеся куски кирпича - все признаки никому-не-нужности. На высоте моих плеч начиналась гнутая, ржавая пожарная лестница.
Она кивнула наверх и спросила: "Полезли?" И лукаво улыбнулась мне, не оставив ни малейшего сомнения - даже если я боюсь высоты, она все равно загонит меня на эту лестницу. На мои попытки возмутиться "Ты опять пользуешься тем, что ты старше!" она ответила: "Конечно. Иначе как еще научить тебя ничего не бояться?" И мы полезли. Подталкивая и поддерживая друг друга, сначала по стене и водосточной трубе, потом по лестнице, а уже потом - по двускатной, но довольно пологой крыше. Мы уселись на самом верху в молчании и смотрели на душное, еще не грозовое небо. А потом сняли майки и улеглись загорать в лучах еще высокого солнца. Ветер, гнавший на город грозу, охлаждал наши тела, выдувая сантиметры пространсва между ними. Мне виделось, что мы двое сливаемся в единое существо и ветер - связующий состав, крепче любого клея или цемента. И каким же блаженством было это видение...
Ветер подул сильнее, на мой живот упали первые капли дождя. Солнце еще чуть проглядывало на западе, но с востока надвигались черные тучи, погружая город во тьму. Кажется, мы совершенно не понимали тогда, что если хлынет ливень с сильным ветром, то нас попросту смоет вниз.
Нет, дождь не хлынул и нас не смыло. И мне не выпало шанса спасти ей жизнь, в последний момент схватив ее за руку и уцепившись за край крыши, раздирая свои пальцы до кости об острую железную кромку. Мы лениво оделись и спустились по другой пожарной лестнице с противоположной стороны здания. Она отвела меня к своим бабушке с дедушкой переждать грозу. Наши испачканные ржавчиной майки и джинсы пришлось застирать. Мы сидели рядом на диване в одних трусиках, пили горячий чай и со смехом рассказывали о своей прогулке. Взрослые слушали нас с лукавой улыбкой - точно такой же, какой иногда улыбалась она.
Летом она поступала в институт. Меня родители отправили в школьный лагерь. А в августе мы большой компанией из пяти семей на две недели поехали отдыхать. Мы жили в палатках на маленьком островке в протоке между реками Ахтубой и Волгой. Питались привезенными с собой гречкой и макаронами с тушенкой и рыбой, которую ловили сами. Мужчины ездили на машинах в ближайшее село за водкой и арбузами. Я не знаю, были ли у нас лицензии на ловлю всей той рыбы, которую мы в итоге ели. Но с нами был старый друг наших родителей, у которого мой отец в свое время учился в институте, и который приезжал на этот остров уже много лет и знал, с кем нужно выпить, чтобы лицензии с нас не спрашивали. Потом мне не довелось пробовать рыбы вкуснее, чем там, хотя сам процесс рыбной ловли не кажется мне чем-то особенно занимательным. Она же рыбы не ела совсем.
Мы жили в палатке втроем - она, ее сестра и я. Каждый вечер мы нестройным хором пели песни. Нам не на чем было аккомпанировать себе, да и не за чем. Мы просто горланили, возвещая окончание дня. А потом долго переговаривались вполголоса, пока не засыпали. По утрам нас по очереди будило солнце, пробиваясь через тонкий полог палатки и обдавая жаром наши лица. Сначала мое, потом ее, потом ее сестры. Мое утро начиналось с чашки чая и ленивых попытак делать зарядку на пляже, вожидании ее пробуждения. Она сонно выползала из палатки, уже в купальнике. Пробегала по тропинке через кусты, отделявшие наш лагерь от берега, не останавляваясь пробегала по песку и с разбега ныряла в воду. При всем моем, даже тогда еще сохранившемся детском стремлении копировать все ее движения, я до сих пор не умею так нырять.
Дни протекали однообразно. После полудня солнце раскаляло остров, по песку невозможно было ходить босиком. Мы все время от времени заходили в воду прямо в одежде, чтобы потом медленно обсыхать и повторять эту процедуру снова. Только к пяти часам можно было снова лениво загорать и купаться. Этакую сиесту почти все проводили в гамаках за чтением. Еще дома мы с ней договорились и взяли с собой книжек на двоих, чтобы меняться. Она читала быстрее, чем я.
На наше пребывание на острове пришлось солнечное затмение. Оно было не полным, увидеть, что солнечный диск на сколько-то перекрыт лунным было невозможно, но то, что стало немного темнее, чем обычно в это время суток можно было заметить. Этот день был назван днем конца света и было решено его отметить. Вечером на берегу развели большой костер и ужинали не за столом в лагере, а у костра. Из села привезли домашнее вино, из чьего-то багажника достали гитару. А после полуночи, когда взрослые изрядно захмелели и устали, тоже чуть захмелевшие и обнаглевшие подростки - а кроме нас троих были еще два мальчика и девочка, тоже примерно моего возраста - сбежали на другую сторону острова купаться голышом. Мы все немного стеснялись друг друга, быстро сбрасывали с себя одежду и бежали к воде, и только она разделась медленно и не спеша вошла в воду, явно наслаждаясь производимым на нас впечатлением. И я, и другие два мальчика жадно впились глазами в нее - смелую и прекрасную нимфу.
Тем вечером мы не пели. Мы говорили о чем-то, но как-то очень вяло, каждый думал о своем. Ее сестра быстро заснула, почти на полуслове оборвав и без того несвязную фразу. Мы с ней лежали молча в темной палатке, прислушиваясь к дыханию друг друга. Было прекрасно слышно, что ни она, ни я не спим. На меня накатил странный озноб, предчувствие чего-то, но чего именно - ни понять, ни угадать было невозможно. Мы продолжали лежать в молчании и мне уже захотелось сказать хоть что-нибудь, как вдруг она повернулась ко мне, приподнялась на локте и поцеловала меня. Во мне все замерло. Почему-то захотелось представить ее - голую и заходящую в воду, но вместо этого мне вспоминалась девочка на крыше, ее косички, развеваемые ветром и касающиеся моей щеки. Она долго и нежно целовала мое лицо, пока не добралась до губ. Мое дыхание перехватило так же, как тогда на крыше. Только теперь была еще и уверенность в том, что нужно сделать. Мои руки потянулись к ней, и наши тела сплелись в диком животном объятии.
И ничего не изменилось. Мы вставали по утрам в то же время и в том же порядке, днем читали и ели арбузы, перед сном втроем пели и разговаривали. Только теперь в темноте палатки она всегда держала меня за руку.
"Всегда" продлилось всего три дня - нам нужно было уезжать. Обратно мы с ней ехали так же, как и туда - в разных машинах. На одной остановке она подошла ко мне и протянула листок, вырванный из ее блокнота. На листке было стихотворение. Оно долго хранилось у меня, но в конце концов потерялось в суматохе не то перездов, не то ремонтов, не то лет. Сейчас я помню только последние строчки:
"...После сна туманные глаза
Оставляют тайною для всех,
Что нам подарила темнота."
А потом мы вернулись в дождливый августвоский город. Она начала учиться в институте, а мне нужно было заканчивать школу. У нее появились новые друзья, и вечерами она приезжала домой слишком поздно, чтобы встречаться со мной. На своем дне рождения она познакомила меня со своим мужчиной.
Прошло три года. Я закончила школу и поступила в институт. Она вышла замуж и родила сына. Иногда мы говорили с ней по телефону, несколько раз я была у них в гостях. Я боялась ее ребенка - маленького хрупкого существа, ставшего теперь центром ее вселенной, как до этого центром ее вселенной стал ее муж. А через некоторое время они уехали в столицу.
Прошло еще четыре года. Я уехала из города, пахшего апрельской листвой и нашими фантазиями, чтобы поселиться в столице. У своего мужчины.
Прошлым летом родители позвали меня на реку. Не на ту далекую протоку между Ахтубой и Волгой, а всего лишь к Оке, на выходные. Когда мы приехали, там оказалась в сборе почти вся старая компания, ездившая ловить рыбу. Мы спустились по витым лесенкам на пляж и блаженно бросились в воду - все разом, все уставшие от душной и пыльной дороги, душных и пыльных городов. А когда мы вылезли из воды, она убедилась, что ее муж следит за их сыном, расстелила свое полотенце перпендикулярно моему и легла на него, положив свою голову мне на колени. Я запустила пальцы в ее мокрые волосы и улыбнулась в ответ на ее чуть лукавую улыбку с сумасшедшей искринкой в глазах.