Аннотация: Когда тебе девятнадцать, когда за окном размазывает слезы город, когда в четырех стенах твоей комнаты беснуется безумие, все, что требуется для перемены жизни -- выйти под ливень.
ТРОЕ.
-- Что ты хочешь узнать? Как отличница из порядочной семьи добралась до тюряги? А знаешь, здесь довольно мерзко -- все прелести жизни в одном здании: крысы, которых я не выношу, грязные опустившиеся бабы, которых я не переношу еще больше, чем крыс, отбросы под видом еды, их не то, чтобы есть, их коснуться даже пальцем ноги противно. Ан нет, ем и добавки бы попросила. Все равно не дадут, даже если ноги надзирателям лизать до блеска буду. И не только ноги, ты понимаешь, о чем я. Что же тебя так передернуло? Не знаешь тюремных законов? Или считаешь выдумками собратьев?
Скажи, у тебя есть дети? Нет? Тогда моя история не даст тебе ни черта. Гонорар за статью пропьешь, а в голове ничего не останется. Не удивляйся так. Когда кто-то допускает в туалет своей натуры, невольно перекладываешь его дерьмо на себя и мысленно крестишься: "слава тебе, Боженька, что я не такой". А ведь спустя неделю, месяц, жизнь можешь засмердеть так же. Только память и самомнение не подскажут, что так воняет. Не веришь? А помнишь, как твоего знакомого толпа пинала по почкам? Ты тогда мимо прошел, посчитав не своим делом. И никто не знает об этом эпизоде, потому что, сколько ни выпей, гордость и самолюбие не позволят признаться. Не делай такие глаза, почти каждый мужик аналогично поступал, и почти каждый осуждал другого за то же самое. Это природа человека, фундамент поговорки "не суди, да не судимым будешь". Я веду к тому, что ты -- такой благополучный, порядочный с виду -- не застрахован от ошибок моих родителей, а твои дети могут получить те же подзатыльники, что и я. И знаешь, что самое удивительное? От хорошей девочки до меня нынешней всего год. Один год инакомыслия, который я не променяю ни на какое благополучие.
Помню, в тот день похолодало. Плюс двадцать по Цельсию для сибирского июня вполне нормальная погода, а пятнадцать при ливне -- удобная панорама переменам жизни. Обычно в такие дни я сидела на подоконнике и пыталась писать философские стихи о Добре и Зле. Получалось плохо, проба пера как-никак, но я была полна решимости вырасти и стать журналистом. В детстве всегда так. Сначала считаешь, что "станешь взрослой", когда закончишь школу, потом -- институт. И вот тогда... Осталось подождать совсем немного до взрослости, до перемены жизни и исполнения мечты. Многие всю жизнь ждут, пока не покрываются плесенью семейной жизни. А на деле -- достаточно выйти в ливень.
Помню...
Глава 1.
Капли колотили по карнизу с такой силой, будто тучи разбухли от гравия. Еще один звук, и я, казалось, зарыдаю.
Сколько времени требуется для выработки иммунитета на семейные скандалы? Явно больше девятнадцати. Или я слишком чувствительна к доносившимся через закрытую дверь воплям, которые не могла перекрыть даже "Tristania"? Хотелось уехать далеко-далеко, куда не долетят всхлипы и упреки. Хоть автостопом. Избавиться от грохота бьющейся посуды и стен с зелеными обоями в крупный синий цветочек. Всегда ненавидела зеленый цвет, но внимательные родители решили, будто противная травянистость избавит меня от частых истерик. Куда там! "Успокаивающие" васильки снова принялись дрожать и затуманиваться -- это наросты слез и тряска плеч. Ненавижу плакать, но как сдержаться, если за тонкой стеной отец обзывает мать "блядью", а она его -- "импотентом"? Знаю, что в такие моменты она всегда грозила забрать меня и уйти, а он упрекал ее за деньги, меня называл выродком змеи и... Я не такая, как она! Я никогда не стала бы жить с мужиком ради машины, квартиры и бриллиантов три раза в год -- на восьмое марта, новый год и в день рождения. Гораздо лучше получать маленькие подарки, ведь обрадовать дешевым презентом гораздо сложнее, для этого нужно знать и по-настоящему любить. Я никогда бы не стала упрекать ребенка в похожести на отца. Лучше вообще не иметь детей, чем заставлять их давиться обидой в своей комнате и пропускать телефонные звонки (а вдруг сомнительные друзья услышат ругань "предков" и -- не дай Бог -- пожалеют тебя или посмеются).
Постепенно, с каждым вдохом я все глубже проваливалась в состояние, которое всегда выполняло функции бестолковых зеленых обоев с точностью до наоборот. Иной мир в вольере комнаты выворачивал наизнанку, и порой становилось страшно от истинного лица. Я так и не сумела подобрать название, но я знаю, что ЭТО такое.
В это время нельзя предпринимать никаких действий и, упаси Боже, говорить с другими людьми, потому что ты уже не человек, ты -- робот с перегоревшей микросхемой, которому не нравится его состояние, но ничего не поделаешь, поскольку не знаешь, что на самом деле происходит и какая именно микросхема перегорела. Единственный выход -- забиться в угол, поджав ноги и прижавшись к холодной стене. Причем, чем холоднее стена, тем быстрее все пройдет.
От ЭТОГО еще никогда не удавалось убежать.
Оно настигнет рано или поздно, когда ты меньше всего будешь ожидать.
Чтобы снова очутиться в плену у ЭТОГО мне достаточно послушать записи PORTISHEAD, Агаты Кристи или "Никто не придет" Би-2.
Сначала ты хочешь объять необъятное, собрать в охапку весь мир, и сделать это надо именно сейчас! В голове возникают вроде бы естественные вопросы. Например, почему все считают одиночество бедой, если это единственное, в чем ты сейчас испытываешь потребность? С какой стати ты не можешь говорить с человеком без каких-либо технических посредников, если он находится на расстоянии тысяч километров, ведь достаточно сказать одно слово, и он ответит, причем то, чего ты ждал больше всего на свете. И вообще, кто решил, что ковер в твоей комнате красный, а не темно-сиреневый.
Начинаешь метаться из угла в угол, все вокруг приобретает очертания хаоса и беспредела, которого даже ты начинаешь бояться. Тебе мешает заколка, стягивающая волосы, тебя нестерпимо тянет пройти сквозь стену в комнате или написать что-нибудь гениальное. Ты хватаешь первое попавшееся в руки, и неважно, что это -- ручка с клочком бумаги, вырванным из конспектов по системному программированию, или гитара, которая, как назло, напрочь не строит. Бешенная сила гоняет мысли от одного полушария мозга к другому, движения рук принимают лихорадочный оттенок. И вот уже понимаешь, что вряд ли сможешь сочинить второй "Yesterday". Но тебе вполне по плечу сдвинуть на ступеньку вниз Билла Гейтса, заняв его место. Естественно, в трясущиеся руки попадает самоучитель работы на компьютере. И так по кругу. В какой-то момент понимаешь, что если не зажать голову между дверными косяками, крыша уедет окончательно, да на такой скорости, что не догонишь. Во внутренней части коры головного мозга происходят такие метаморфозы, от которых перед глазами встает мутная пелена и тянет к полу, словно существо, привыкшее перемещаться на руках, вдруг поставили на ноги. А вот когда начинаешь ощущать острую потребность в присутствии какого-либо человека рядом -- это предел, и если не выбежать из пустой комнаты в более людное место, хана может прийти на самом деле.
Самое страшное то, что ЭТО становится тебе необходимо.
В подъезд я вылетела, даже не глянув в зеркало. Вместе с гнилым смрадом мусоропровода до меня долетал вопль отца: "А ну вернись, иначе не пущу за порог". И не пустил бы. Уже на четвертом этаже я поняла, что забыла ключи, но от этого стало только легче. После девяти этажей лестниц ноги приятно устали, и мокрый ветер, ударивший в лицо, принес вместе с колючими каплями уверенность в правильности шага. Никогда ранее не испытывала я такой легкости, как в коконе воды и остром запахе листьев.
Прилипшие к ногам джинсы шуршали от каждого движения, босоножки по самый ремешок тонули в лужах, а отросшая челка лезла в глаза. Зачем было укладывать волосы, если природе с естественными торчащими локонами ты нравишься больше? Пять минут ходьбы до проспекта с вереницей пестрых дверей вдоль первых этажей. Механический кибер-город -- вместо людей одни машины. Идеальный момент для идеального ограбления. Посреди ливня никто не услышит криков о помощи, не заметит сумевшего выбежать заложника, и новых не прибавится -- никто не забредет в маленький магазинчик вдали от остановки. Никто, кроме меня.
Подхожу к тонированной двери ювелирной лавки, тяну на себя рукоятку, перешагиваю через порог и чувствую на губах гладкость новой перчатки. Она еще хранит резкий запах кожи без примесей тепла человека, сигарет и перилл.
-- Молчание -- условие жизни, -- спокойно произносит низкий голос.
Я и не собиралась кричать. Избавленная от замка на губах, я спокойно разглядывала грабителей. Высокая фигура в кожаном плаще до щиколоток, из-под которого виднеется пояс проводов взрывчатки, терпеливо наблюдала через черные очки за торопливыми движениями продавщицы.
-- Будь осторожна, -- предупредил он, стоило девушке скрыть кисть руки под витриной. -- Заденешь кнопку, я нажму свою, -- кончиком большого пальца он погладил то, что я сначала посчитала камнем его кольца.
Девица встрепенулась и больше не повторяла попыток.
Мой пленитель стоял за спиной, в поле зрения попадали лишь подол длинного плаща и дуло пистолета на уровне моего локтя. Но оружие угрожало не мне, оно следило за окаменевшим в углу охранником. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: этот наемный верзила наверняка побывал если не в Чечне, то поблизости и, не будь волшебного колечка, переломал бы шею его владельцу одним мизинцем. Но взрывоопасный поясок мог сработать. Самозванцы держались слишком уверенно для блефа, к играм со смертью им не привыкать. А еще... В каждой черте, будь то расслабленный наклон головы или ровное дыхание мне в затылок, сквозила одуряющая, всеобъемлющая до непонимания свобода. И она, приправленная ярким ароматом дорогого парфюма, далеким маяком заставляла задыхаться от желания приблизиться. Неприкрытое могущество двух фигур, одну из которых я не могла даже увидеть, только ощущать рядом, как затмение без предупреждения.
-- Еще тридцать секунд, -- поторопил девицу владелец кольца, и испуганная работница побросала в рюкзак оставшееся золото вместе с подставками. -- Умница. Уходим.
Осторожно "пленитель" подвинул меня за локоть в сторону, освободив дорогу напарнику, и я позволила себе оглянуться. Столь же высокий, с той же гордой осанкой и большими тонированными очками, как и второй, лишь волосы короче и гораздо темнее.
"Остановись мгновенье, ты прекрасно!", как писал Гете. Всего секунда, и они бы скрылись за дверью, унося иллюзию силы, которая уже не позволит мне жить спокойно. Так бывает, когда неожиданно встречаешь идеал и с этого самого мгновения понимаешь, что больше не сможешь довольствоваться заменителями.
Владелец кольца уже переступил порог, "пленитель" замешкался, зацепив пояском плаща ручку двери, и в этот момент охранник ожил. Одно точное движение, и что-то метнулось в нашу сторону. Я не успела разглядеть предмет, инстинкт сработал быстро: шаг вперед, рывок руки и моя сумка отбросила блеснувшую лезвием угрозу к стене.
Не осталось времени обдумывать поступки и принимать решения. Задняя дверца небесно-голубой "девятки" едва не отбила мне руку, закрываясь, но я успела.
-- Это еще что? -- "пленитель" даже не обернулся с водительского кресла.
-- Я с вами, -- попытка произнести фразу твердо провалилась, поэтому, глядя на удивленно приподнятые брови владельца кольца, я добавила: -- пожалуйста.
Понимала ли я смысл происходящего? Да. За пару секунд, что прошли в безуспешной попытке рассмотреть глаза владельца кольца за ширмами очков, передо мной развернулась картина будущего, скорректированного все еще бьющим по темечку ливнем. Институт с престижными факультетами и обеспеченное будущее порядочной бизнес-леди утратили статус цели. Каждое нервное окончание вибрировало от ощутимой близости Свободы. Я понимала, что меняю заточение стен и родительской опеки на тюрьму в сто крат опаснее. На тюрьму, возможно, в полном значении слова. Но это была моя клетка, мной выбранная ниша.
-- Двадцать три, -- произнес "пленитель", и в этот же миг я оказалась на коленях у владельца кольца.
Резкие движения похитителя были точны -- ни синяка, ни ссадины, ни удара, словно я гуттаперчевая кукла, которую затянуть внутрь машины -- обыденное дело. Дверца захлопнулась, даже не коснувшись моего носка, и "девятка" рванула с места. Горло сдавила хорошо знакомая горечь, но это слезы не страха или потери. Скорее, защитная реакция организма на перемены, которую мучительно сложно, но необходимо сдержать.
На первом же повороте машина нырнула во дворы и, минуя пару домов, замедлила ход. Только теперь страх сжал мне легкие. Стоит дверце открыться, я ненужным балластом вылечу в ближайшую лужу и, когда закончится, наконец, дождь, меня найдут недалеко от дома с пулей в голове. Стоит только заскрипеть отечественным тормозам, моя "свобода" закончится. И для похитителей это самое правильное решение, самый безопасный выход.
-- Зачем ты сдаешься в рабство? -- требовательный голос над ухом смешался с щелчком блокировки двери.
"Пленитель" не обернулся, смотрел на меня в зеркало заднего вида, я не видела выражения глаз, но чувствовала, как напряглись руки владельца кольца, держащего меня на коленях. Вероятность выбора обескуражила, упоминание "рабства" испугало, но отступить я уже не имела права. И не хотела. Собрав в комок остатки твердости, я вытащила из-под страха привитую с детства гордость и воспитанную решимость, придавая голосу уверенность.
-- Лучше в рабство к вам, чем к родителям, которых я не выбирала. Можете выбросить меня, как псину, на улицу, можете, пристрелить, назад для меня дороги нет. Возвращаться домой, чтобы снова строить планы побега, я не стану. Довольно выслушивать нравоучения, жалея, что воспитание не позволяет просто послать подальше или заткнуть уши. А спорить бесполезно -- истуканы все равно не услышат.
-- Смотря какие, -- тихо произнес "пленитель" и чему-то улыбнулся.
-- Сколько тебе лет? -- спросил длинноволосый владелец кольца.
-- Девятнадцать. Паспорт показать?
Он ухмыльнулся.
-- Можешь выбросить его в окно.
До меня не сразу дошло осознание победы. Колеса снова набрали обороты, и дома замелькали быстрее. В последний раз я взглянула на двор с чудом уцелевшей песочницей советского периода, перекрашенными этой весной турниками и подъездной дверью, которая столько лет пропускала меня в плен предопределенного существования. Откровением накатила ностальгия. Неужели действительно буду скучать? Или сердце щемит, потому что так должно быть, уходящему положено тосковать, прощаясь с обжитым гнездом? Уходящему, но не беглецу.
Владелец кольца пошевелился, распрямил спину, устраиваясь поудобнее. На заднем сидении, если взять на руки рюкзак с драгоценностями, осталось достаточно места.
-- Может, мне лучше сесть в кресло? -- спросила я.
Сначала он помотал головой, но тут же решил разъяснить:
-- Незачем продавливать лишние улики. Криминалисты скоро по выдыхаемому углекислому газу искать станут, а сейчас любая оставленная вмятина вывести на след может. Даже по перхоти находят.
Вопрос исчерпал себя, как только я заметила под обоими обернутые полиэтиленом дощечки.
-- В нашем мире есть несколько правил, -- продолжил владелец кольца. -- Первое -- никогда не светить у точек свои машины. Второе -- никогда не пользоваться повседневным парфюмом и средствами гигиены перед операцией, никогда не касаться стен, прилавков, перил, одним словом -- не оставлять никаких ощутимых признаков присутствия. Третье -- в любой ситуации сохранять спокойствие, страх за жизнь может обернуться потерей жизни. Четвертое -- быть тылом друг для друга. И пятое -- никого не убивать при свидетелях.
-- Интересный пункт, -- заметила я. -- Странно слышать такое от человека, обмотанного взрывчаткой.
-- Чтобы она сработала, нужен какой-нибудь детонатор.
-- Какой-нибудь? А как же кнопка на твоем кольце?!
-- Блеф, -- отмахнулся он и демонстративно ткнул пальцем в "кнопку". -- Видишь, чтобы подорвать, в меня нужно хотя бы выстрелить.
Их зловещая самоуверенность неприятно кольнула. Сложно принять и поверить в расчетливую балансировку на грани фола. Слишком опасно и зыбко. Одна осечка способна спровоцировать фатальный провал. А в людей, не совершающих ошибки, я не верю.
-- Вы слишком самонадеянны, -- осторожно заметила я. -- Угрожаете неподключенной бомбой, рассказываете все секреты незнакомой девчонке. А вдруг я шпион? Вдруг у меня микрофон спрятан, и сейчас вас окружают?
-- Не похоже, -- хмыкнул длинноволосый. -- Шпионы разглядывают взрывчатки изучающее, а не с любопытством, на месте они осматривают ситуацию, а не самих преступников...
-- А еще на ножи с сумками не бросаются, -- заметил "пленитель", и оба рассмеялись. -- Кстати, до сих пор не могу понять, зачем он это сделал.
-- Чтобы совесть очистить, видимо. Ты же видел, парень не из покорных марионеток. Понимал, что остановить не сумеет, но чувствовал необходимость сделать хоть что-то.
Они замолчали. Искусственная тишина с перебоями дождя и гулом мотора навеяла неприятные воспоминания о семейных поездках за город. Часто мы брали с собой соседей и, несмотря на вместительность отцовского джипа, мне приходилось сидеть на тренированных ляжках матери. Редко во время поездки кто-то заводил разговор. Лишь мать с соседкой нет-нет да перекидывались парой ничего не значащих фраз о целлюлите и подорожании косметики. 3ато после нескольких бокалов вина их языки развязывались до такой степени, что наутро никто не помнил, за что кому надавали по челюсти. Я ненавидела такой "отдых" и, только теперь смогла признаться, что никогда не была по-детски счастлива.
Пришлось отгонять навязчивые ассоциации. Пусть новая дорога напоминала о ненавистном прошлом, но все должно изменится. Не вечно же мне ездить на коленях у...
-- Кстати, как вас зовут? -- меня поразило, насколько поздно вопрос вырвался.
-- Я уж подумал, что для нынешней молодежи имена не существенны, -- ухмыльнулся "пленитель".
-- Ты так стар, чтобы негодовать о нравах нынешней молодежи?
-- Не настолько, насколько кажется, -- отрезал владелец кольца. -- Я -- Марк, он -- Джон. Возраст -- двадцать девять-двадцать восемь.
-- А я -- Лина, -- сказала и осеклась. Даже маленькая ложь грозила неприятностями. Все равно паспорт увидят. Испытывать судьбу я не стала. -- Но это не настоящее имя...
-- Хорошо, -- оборвал Марк. -- Значит, сделаем на это.
-- Что сделаем?
-- Паспорт новый.
Удивляться особо нечему, я уже пересекла границу законной жизни. И на этой ее стороне недостаточно места правде рождения. Достойный финал адвокатской дочки.
-- Хорошо, -- сказала я скорее себе.
-- И еще, -- отозвался Джон, пристраивая машину на стоянке у подъезда многоэтажки. -- Этот город ты видишь в последний раз.
Только после этих слов я поняла, что не просто изменила будущее, я изменила его навсегда.
Из машины Джон меня практически вытащил, по привычке я чуть не схватилась за ручку двери, но Марк остановил. Отныне придется контролировать каждое движение, следить за каждым шагом и жестом.
Дождь уже кончился, но улицы не спешили наполниться прохожими. В подъезде давно не убирались, заплеванные лестничные клетки с горами окурков вряд ли собирали молодежь по вечерам, а днем -- тем более. Выше четвертого пролета подниматься мы не стали и расположились у мусоропровода. Всего минута потребовалась парням, чтобы сбросить и упаковать в пакет плащи и обувь, мигом перевоплотившись из денди в спортивных красавцев. Они избавились от очков, и я сумела наконец-то разглядеть напарников. Утонченные лица одинаково хороши и уникальны. Более крепкий и накачанный Джон -- олицетворение Казановы нашего века. Зашнуровывая кроссовки, он бросал беглые взгляды из-под черной челки. Я старалась не смотреть на пухлые губы и переключала внимание на сосредоточенного Марка, но их полуулыбка притягивала, как зов вампира. Однако, каким бы обольстителем Джон не был, от Марка исходила такая дикая сила, какая бывает лишь у больших опасных кошек. Каждое плавное и одновременно молниеносное движение покоряло грацией. В резких скулах пряталась непоколебимая уверенность, а огромные узкопосаженные глаза выдавали болгарские или венгерские корни.
Я могла бы часами наблюдать за перевоплощением, но они закончили до обидного быстро. Подожженные перчатки быстро поделились огнем с обернутой в бумагу одеждой, и горящий сверток полетел по мусоропроводу.
-- Запрыгивай мне на спину, -- скомандовал Джон, не забыв огорошить откровенным взглядом.
Спорить и спрашивать я не стала, повисла рюкзаком, обхватив сильную шею. И тут же лишилась каблука на правом босоножке.
-- Зачем?
-- Для тебя сменки нет, -- ответил Марк, устраивая рюкзак с золотом за плечами. -- А следы оставлять незачем.
Изображать счастливую беззаботность мне было сложно лишь поначалу. Стоило выйти на оживленный проспект перед семейным торговым центром, как со всех сторон посыпались завистливые взгляды. Еще бы -- два довольных жизнью красавца со штампом обеспеченности всецело поглощены девчонкой без прически, косметики и забот о благополучии. Язвительностью и злостью окатывала каждая девица, обращающая внимание за нелепую троицу. Во мне взыграла гордость. Улетучилась скованность, детские мечты о голливудских ролях взволновали воображение, и я разошлась не на шутку, вызвав игрой в непосредственность искренний смех напарников.
На парковке у торгового центра Марк подошел к черному тонированному "Фольксвагену" с нездешними номерами.
-- Он наш? -- тихо уточнила я.
-- Да, наш, -- ответил Джон, сделав ударение на последнем слове.
Мне это понравилось.
Расположившись в удобном салоне, я заново просматривала киноленту дня. Каждая секунда намертво впечаталась в память: размытая по окну оставленного дома необычно крупная капля, разбитый плафон родного подъезда, желтая нашивка на плече охранника, стершаяся обивка сидения "девятки", надпись "помойка" на люке мусоропровода и огромная лужа перед парковкой торгового центра. Мириады нюансов с пометкой "последний день". Стало немного грустно и тоскливо, вспомнились сокурсники с пошлыми шутками в дешевых кафе, напыщенная соседка и жуткое мамино платье кислотно-салатового цвета. Привычным движением я прокрутила на пальце дешевое колечко -- подарок первого ухажера -- и, сорвав его, выбросила через опущенное стекло. Теперь мне не зачем хранить старые реликвии, исписанные листы всегда тяжелее сжигать.
-- Кстати, а что означало "двадцать три"? -- спросила я и хотела было уточнить, напомнить о замечании перед отъездом с места встречи, но сидящий рядом Марк ответил сразу:
-- Секунды после того, как продавщица нажала тревожную кнопку.
Не могут люди помнить и просчитывать ходы с такой скрупулезностью. Только если они Бонды, Оушены или... не люди.