Аппель Дарья : другие произведения.

Дети Балтии-2. Сатурново Дитя

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


ДАРЬЯ АППЕЛЬ

ДЕТИ БАЛТИИ

КНИГА 2

САТУРНОВО ДИТЯ

Возьми серого волка, Сатурново дитя (....) и тело короля отдай ему.

И когда волк поглотит его, возведи сильный огонь и брось туда волка.

И тогда огонь поглотит его, волк сгорит, а король вновь будет свободен.

Василий Валентин. Двенадцать ключей.

Королевские лилии, не успев зацвести, вновь увянут. 

Из пророчеств баронессы Барбары Юлии фон Крюденер.

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

   Моравия, декабрь 1805 года.
  
   Жанно фон Лёвенштерн пришел в себя вовсе не в раю, как хотел бы думать. Боль вернулась одновременно с сознанием. С его левой, сломанной рукой что-то делали. Он услышал, как над его телом двое, чьих лиц он не различил - только тёмные фигуры, деловито переговариваются по-латыни. Перед глазами стоял полумрак, разбавляемый колеблющимся тусклым светом. Остро пахло кровью и потом. "Всё-таки это ад... И дьяволы знают божественную латынь", - подумал барон. Потом он всё-таки стал прислушиваться к тому, что говорят, и начал различать слова и фразы.
   - Aperta fractura, collega? Offeras amputatio? (Открытый перелом, коллега? Предлагаете ампутацию?) - говорил один из "чертей".
   Второй голос отвечал утомлённо:
   - Etiam sit optima solutio (Это лучший выход).
   Осознав, что ему вот-вот отрежут руку, Лёвенштерн покрылся холодным потом. Резкий звон инструментов убедил его в серьёзности намерений "демонов". Левый бок у него тоже заболел, и даже сильнее, чем рука. Ему было трудно вздохнуть. Жанно отыскал в памяти нужные слова на латыни и даже смог составить их в грамматически верное предложение. Он прохрипел:
   - Nihil opus esse abcissum, bene illid (Не надо ампутации, всё хорошо).
   "Демоны" оставили свои орудия пытки.
   - Вправьте кость, - продолжал барон уже по-французски. - Это простой перелом.
   Потом он вновь закрыл глаза, пытаясь забыть о боли. Не получалось. Пусть режут, лишь бы избавиться от страданий, наконец! Ему дали глотнуть обжигающего спирта, и Жанно снова лишился сознания. "Я Иван Лёвенштерн, поручик", - бормотал он во сне. - "Поручик лейб-гвардии Конного полка". Повторял он это несколько раз, по-русски и радовался - раз помнит свое имя и звание, значит, не всё потеряно, он живой.
   "Ох, только не надо резать руку", - застонал он. Что он будет делать, если её лишится? Только и остаётся, что в отставку идти, сидеть в Ассе, гонять мух жалким инвалидом, и прощай, все мечты о славе... Это была последняя его мысль перед тем, как он упал в чёрный бездонный колодец небытия.
   Но вновь что-то вытянуло его оттуда, словно некто свыше опустил в колодец ведро и зачерпнул вместе с водой и Жанно, с усилием подняв его наверх.
   Вокруг стояла темень, слышался лихорадочный шёпот, стоны, бред. Лёвенштерн вновь почувствовал страшную боль во всем теле. Кто-то лежащий справа от него говорил по-русски:
   - Вера... Ты где?
   Жанно повернулся, превозмогая чуть отпустившую свои тиски боль. Глянул на руку - вроде бы не отрезали, а перевязали какой-то тряпкой. Сил едва хватало, чтобы посмотреть на говорящего. Русская речь придавала барону надежду - он не в плену, он среди своих. Жанно снова закрыл глаза. Зов повторился: "Вера". "La Fede", - вспомнил Лёвенштерн слово из языка, выученного им в детстве, от матери, и уже позабытого. "La Fede. La Speranza. L'Amore". (Вера, Надежда, Любовь) Его снова несло в пучину бреда.
   Тот же голос, что звал Веру, попросил пить. Жанно стряхнул с себя цепи забытия, собрался с силами и посмотрел на соседа. Тот был весь изранен. Голова перебинтована, повязка покрыта кровью, а слева тонкая струйка стекает на лицо - такое знакомое лицо. Острый нос, высокие скулы, тонкие губы...
   - Serge? - окликнул его Жанно. - Петрарк?
   Тот открывает глаза - мутные, страшные. Жанно понимает, что тому трудно говорить. Но приятель его даже нашёл в себе силы улыбнуться.
   - Лёвенштерн? - прошептал Марин - это действительно был он.
   - Да, это я, - почему-то Жанно несказанно обрадовался этой встрече. - Друг мой, Серж... И ты тоже...ты помнишь?
   Тот кивнул. Ему явно было очень трудно говорить - лёгкие прострелены. Поэтому беседу - если это можно назвать беседой - вёл барон.
   - Эти нехристи, эти черти всех убили. И меня. Мне руку хотят резать... Думают, я латынь не понимаю? Как бы не так, - говорил Жанно возбуждённо.
   Марин пытался что-то ему отвечать, но не мог - кровь шла у него изо рта.
   - Надеюсь, мы не в плену, а это не французы, а австрийцы. Предатели...
   Тут Лёвенштерн почувствовал, что перед глазами у него всё плывет, ощутил изматывающую слабость, и вновь всё закружилось, колодезное ведро, в котором он сидел, вновь падает на дно, туда, где отражаются звёзды...
   Жанно пролежал полтора месяца в разных австрийских госпиталях - его перевозили из одного места в другое по мере эвакуации армии. При себе у него не было никаких бумаг, он лежал с австрийцами, и в общей лихорадке отступления, перемирия и отхода войск о его судьбе никто не справился. В Штабе его приписали к пропавшим без вести. Их было немало. В последнем списке его даже записали убитым - несмотря на то, что тело не нашли.
   Раны его действительно были не опасны и быстро зажили. Рука срослась, и он впоследствии даже смог владеть ею свободно. Но тиф, которым он заразился почти сразу же, как попал в госпиталь, затянул выздоровление и даже угрожал его жизни. Наконец, окончательно поправившись, Жанно стал готовиться к возвращению на родину. Была уже середина января. Он отправился в Петербург, ещё не зная, что найдёт там, где его уже похоронили.
  
   Рига, осень-зима 1805 г.
  
   Эрика проводила день за днём так, что ей не было, о чем вспомнить в последующие дни. Она писала в дневник, занималась вышиванием, сочинила пару сказок, пользовавшихся успехом у детей барона Бурхарда фон Фитингофа, несколько раз выезжала в театр, в оперу - гастролировали некие французы. В Риге было скучно, а война, на которую многие ушли, только придавала уныния всей атмосфере светской жизни. Впрочем, жаловаться на скуку в этом доме считалось очень дурным тоном. Барон Фитингоф всё время кого-то принимал; некие таинственные и не очень личности прибывали в дом, он устраивал обеды "только для мужчин", на которых им с Катхен не следовало присутствовать. Приезжал и старший брат Катарины, граф Карл, и тоже участвовал в этих собраниях. Пару раз он разговаривал с Эрикой и оказался весьма интересным собеседником. Он, как и все, весьма пристально следил за тем, что происходило в Европе.
   В начале октября все с ужасом узнали о гибели "Архангела Михаила" в море на высоте острова Рюген. Катхен при таких известиях аж побледнела и выронила из рук стакан с водой. Он разбился вдребезги. На шум из смежной комнаты выбежала Эрика.
   - Корабль затонул, - проговорила Катарина скорбно.
   - Какой корабль? - недоуменно спросила девушка.
   - Тот самый.
   - И... Jean?
   - Да, - и тут женщины закричали почти хором, невзирая ни на какие приличия.
   К счастью, они недолго оплакивали мнимую гибель графа Иоганна. От него быстро пришло письмо, сочинённое в несколько легкомысленном тоне - как показалось Эрике. Он говорил, что жив-здоров, что море его не принимает на своё дно, и что "тот самый сувенир" хранит его. Баронесса фон Лёвенштерн, однако, не слишком утешилась новостью. Если он потерпел кораблекрушение, то, он, наверное, весь вымок в ледяной воде, и как бы с ним не сделалось смертельной горячки... Катхен на это заметила, что брат её совсем не похож на хрупкую барышню и последний раз простужался разве что в детстве.
   Однако в глубине души Эрика думала: если бы он погиб, всё бы пошло по-другому... Ей было самой жутко от подобных мыслей - ведь считалось, что она любила жениха. Но факт остается фактом - всё действительно было бы иначе. Эрика могла бы уехать куда угодно, могла бы возобновить свою переписку с Мариным и, возможно, действительно стать его музой. Потом она вспоминала то, что случилось накануне их отъезда, и думала: теперь отступать некуда...
   В октябре она решила брать уроки музыки и даже начала петь в хоре Домского собора. Подружившись с регентом и его женой, баронесса стала ещё и помогать им в лютеранском приюте Святого Петра и Павла, который возглавляли оба супруга. Дети обожали Эрику, она сама открыла в себе дар воспитательницы и проводила в приюте много времени, читая им сказки, занимаясь с ними музыкой, преподавая старшим девочкам хорошие манеры и танцы. Заполняя дни этими делами, Эрика не чувствовала себя одиноко, не предавалась сомнениям и тоске. Дома ей тоже было чем заняться - в Риге, как и в Петербурге, пошла мода щипать корпию, и девушка предалась этому занимающему руки, но освобождающему голову занятию. Так прошёл и октябрь, и ноябрь.
   В середине декабря она получила приглашение приехать в Разикс к своему кузену и его жене, которая очень хотела с ней познакомиться. Приглашению она обрадовалась. Ей нужно было отдохнуть, так как в приюте началась эпидемия заразительной болезни, Эрика самоотверженно ухаживала за заболевшими детьми, хотя её домашние предупреждали, чтобы она не усердствовала - есть риск самой подцепить хворь. А тут как раз возможность уехать отсюда... В гостях она почувствовала первые признаки скарлатины и спустя неделю умерла на руках у своего кузена. Врачи ей ничем помочь не могли. Её похоронили в фамильной усыпальнице Лёвенштернов.
  
   Прусские земли, декабрь 1805 г.
  
   Зима наступала в Рейнланде медленно и тягомотно. Алекс только и делал, что объезжал казачьи посты и ждал новостей от высшего командования. Его форпосты доходили до самой границы с Голландией, которую, если повезет, стали бы освобождать штурмом. Бенкендорф проводил дни в седле круглыми сутками. На душе у него было никак - сплошная зима, Арктика, Северный полюс. Он поддерживал иногда компанию со своими знакомыми и друзьями, но казался каким-то отстраненным, блеск его глаз потух, и, сколько бы Воронцов или Лев не расспрашивали его, что же такое с ним случилось, барон отмалчивался, хоть это было не в его обычае. Майк недавно узнал, что его сестру Кэтти сговорили за некоего лорда Пемброка, вдовца вдвое старше её. Эта новость его не радовала, и он говорил об этом в открытую на одной из посиделок.
   - Только Лео, похоже, из нас всех собравшихся здесь доволен своим зятем, - подытожил Алекс.
   Нарышкин только криво усмехнулся.
   - Тебе что, Бижу не нравится? - шуточно накинулся на него Воронцов.
   - Почему же, Аркаша хороший, - проговорил его кузен. - Только к Элен не подходит совершенно.
   Алекс торопливо разливал вино по бокалам: он жаждал напиться, забыться и жалел о том, что весь гашиш скурил ещё в Петербурге, запасов не сделал, а здесь его днём с огнём не сыщешь. Разговор свернул на тему, которая была для него в некоторой степени болезненной.
   - Мне кажется, Бижу вообще не создан для семейной жизни, - продолжал Майк, к счастью, уведя беседу в сторону от обсуждения мужей сестёр.
   - А кто из нас создан? - вновь усмехнулся Лео.
   - Я вот никогда не женюсь, например, - уверенно произнес Алекс, вертя в руках снятое со среднего пальца кольцо-печатку.
   - Нам ещё мало лет для женитьбы, - отвечал Воронцов. - И тут пообещаешь юной деве вечную любовь на Земле, пойдешь с ней к алтарю, потом медовый месяц, все дела - а далее война, марш-марш в атаку, бац - и убили.
   - Красочно описал, - похлопал друга по плечу барон. - Именно так оно всё и выходит. Поэтому дождёмся, пока не превратимся в заслуженные мощи, и только тогда найдём себе невест. На том, похоже, мир стоит.
   Граф поморщился и достал из-за стола бутылку портвейна.
   Воронцов хитро и немного печально улыбнулся. Затем произнёс:
   - Растёшь, значит, с сестренкой. Делишься с ней самым сокровенным, какие-то у вас между собой секретики, игры. Дерёшься с ней, ссоришься иногда - куда же без этого. А потом вы разъезжаетесь, и выдают её замуж за какого-нибудь... И всё.
   Алексу от этих слов захотелось зареветь в голос. Он закрыл глаза и опрокинул лицо в руки. Именно так оно всё и есть. А когда ближе сестры нет никого...
   Лев тихо проговорил:
   - А Элен мне ещё и близнец. Это вдвойне тяжело. Когда одна жизнь на двоих, а потом в четырнадцать её отдают замуж...
   - Не знал, - ошеломлённо откликнулся Алекс, отвлёкшись от своих переживаний. - Что ж, вы родились одновременно?
   Нарышкин кивнул и добавил:
   - Она первая, я через полчаса после неё. Проспал, как всегда.
   - Удивительно, - покачал головой барон.
   - Я, честно говоря, думал, что ты и твоя сестра Доротея тоже близнецы.
   - Духовные, - мрачно произнес Алекс.
   Воронцов посмотрел на него с тоской.
   - Вот и нет у меня никого, кроме неё. И моей звезды, - добавил барон.
   На следующий день, оказавшийся довольно утомительным и длинным, друзья узнали ужасную новость о полном разгроме армии в Аустерлицком сражении. Никто сперва не мог в это поверить - как можно, ведь был численный перевес, ведь диспозиция Вейротера казалась на редкость логичной, прямо-таки шедевром военного искусства, ведь всё благоприятствовало победе, и государь сам пошел в атаку? Как же так случилось? Пока подробностей известно ещё не было. Детали вскрылись в последующих рапортах. Так, они узнали о бегстве армии по льду Зачанского пруда, о ловушке, подстроенной коварным Бонапартом; об атаке кавалергардов с Праценских высот, в которой из офицеров выжило всего пятнадцать человек; о том, как разгромили всю гвардию.
   - И как после этого быть с союзниками? - сокрушался Воронцов. - Они же выйдут из игры. Нам теперь сейчас разве что отступать. Или ждать второго Аустерлица, только уже с нашим участием.
   Опасения Майка подтвердились. Шведские и прусские части, дислоцированные на берегах Рейна, потихоньку начали сниматься с мест, и стало понятно, что из похода на Ганновер и на Нижние Земли ничего не выйдет. Впрочем, часть шведских и русских отрядов продолжала осаждать Гамельн - ту крепость, которую так славно и легко взял Алекс в самом начале кампании.
   Друзья беспокоились за судьбу тех их близких, которые должны были воевать в Подольской армии и в Гвардии, а, значит, участвовать в этой несчастной битве. Как описывали в Штабе, погибло очень много народа. Майк страшился за судьбу Сержа Марина, даже порывался ему писать, но теперь уже не знал, куда. У Алекса сердце было неспокойно за Жанно Лёвенштерна - особенно когда он узнал о битве конногвардейцев с кровожадными мамелюками.
   В первом списке погибших и пропавших без вести имя капитана Преображенского полка Сергея Марина не значилось. Они перекрестились, с облегчением вздохнув. Однако там перечислялись имена многих блестящих гвардейцев, их знакомых, с которыми вместе пили, радовались жизни, ездили к актрисам... Алекс увидел знакомую фамилию: "Войцеховский, князь, Иосиф Станиславович, поручик, л.-г. Кавалергардский полк". Это тот, с кем рубился Жанно когда-то давно. И брат Анжелики. И вновь, вспомнив имя своей королевны, Алекс ощутил некую тоску.
   Читать список далее он боялся. Но, собравшись с духом, вновь взглянул на него. Вот. Есть. Лёвенштерн-четвёртый, Иван Карлович, барон, поручик, л.-г. Конный полк. Пропал без вести. От этой новости Бенкендорф чуть в обморок не упал.
   Потом выяснилось, что Марин был тяжело ранен. О Лёвенштерне - никаких новостей. "Как можно пропасть?" - думал Алекс. - "Просто взять и исчезнуть? Он же не иголка, в конце концов". Позже он - да и Майк, который тоже грустил о Жанно, - пришли к выводу, что кузен, скорее всего, был ранен и попал в плен при отступлении армии.
   Вечером они помянули тех, кто пал в бою, выпили за тех, кто остался в живых, за выздоровление раненных, а потом - не чокаясь - за проигранную кампанию. То, что она уже проиграна, было и так ясно. Никакие усилия на северном фронте не могли изменить положения. Тем более, французы остановились в Австрии, ибо так же понесли немалые потери, и бросать свои основные силы в Северную Германию не торопились.
   К протестантскому Рождеству ушли шведы, осаждавшие Гамельн. Как объяснил король Густав Адольф, ввиду начавшихся холодов он счёл немилосердным заставлять гарнизон крепости голодать. Воронцов горько смеялся:
   - Все такие добренькие! А к нам кто проявит милосердие? Или победитель ныне получает всё?
   Алекс тоже относился с грустным юмором к абсурду подобной ситуации. Но вскоре последовал приказ отступать и уходить к Берлину. Воронцов вызвался в отпуск по семейным обстоятельствам и уехал в Амстердам, откуда отплыл в Лондон. Барон расставался с другом, опечалившись. Что ждало его впереди - он не знал. Но чувствовал, что возвращение из этого несчастного похода сулит очередную перемену судьбы.
  
   Санкт-Петербург, конец декабря 1805 г.
  
   Для императора Александра возвращение из похода оказалось тяжким. Он проехал по улицам без свиты, рано утром, не желая встретиться с кем-то из своих подданных взглядом, словно боялся, что в лицо ему начнут выкрикивать проклятья, бросаться камнями и называть "жалким ничтожеством". После суворовских побед, после череды триумфов, к которым так привык свет во времена правления его бабушки, каково будет узнать новости о поражении! Александр решил не участвовать в подписании мира с Бонапартом. Это было его окончательным и бесповоротным решением, которое он считал единственно верным. С "императором французов" он ещё не до конца расквитался. Ничего, придет отомщение! За все унижения, испытанные государем 2 декабря, этот корсиканский узурпатор ответит сторицей - и умоется кровавыми слезами. Александр твёрдо пообещал это себе и готов был повторить свою клятву перед всеми иностранными державами, перед собственными подданными.
   В Петербурге подмораживало, мелкий снег то и дело срывался со свинцового неба. В первый свой день Александр никого не принимал. Лишь под конец поужинал в узком семейном кругу. Мария Фёдоровна без умолку болтала об ужасных слухах, переданных кем-то, будто он и Константин были ранены, а то и убиты.
   - Лучше бы эти слухи оказались правдой, - угрюмо проговорил он.
   - Что ты такое говоришь! Да ещё не всё потеряно! - всплеснула руками его мать. - Надо продолжить поход... Теперь, когда Пруссия на нашей стороне, всё может получиться.
   - Maman, - остановил он Марию Фёдоровну, спешившую поделиться своими стратегическими и политическими соображениями в своей излюбленной манере - требовательной и бескомпромиссной. - Знаете ли, сколько человек там погибло? И каких человек? Цвет офицерства, цвет нашей аристократии... Много моих личных адъютантов. Не знаю, как в глаза смотреть их отцам, матерям, братьям, возлюбленным... А вы требуете от меня возобновить войну? У нас на это просто нет ни людей, ни оружия, ни денег. Ничего.
   Он развёл руками.
   - А тебе не кажется, что это измена? - вдруг заговорила его сестра Като, смотревшая на него весь день довольно сочувственно и в то же время испытующе.
   - Да, да, измена! - подхватила Мария, так, словно дочь обращалась именно к ней. - Кто-то из Штаба передал план сражения французам. И ты говорил, что Буксгевден даже не двигался...
   Александр поморщился.
   - Буксгевден не двигался с места, потому что он жалкий дурак. Да я и сам...
   - Ты-то тут причём? - продолжала мать. - У тебя был главнокомандующий. Это его вина.
   - Maman! Я его торопил! Я! - воскликнул Александр. - Если бы мы выгадали время, то французы не застали бы нас врасплох.
   - У Кутузова сорок лет боевого опыта за плечами, у тебя - ноль, - продолжала императрица. - С чего это виноват ты, а не он? Он мог бы возразить тебе и поступить по-своему.
   - Он знал, что я император и со мной нельзя спорить, - вздохнул государь, у которого голова уже шла кругом от разговора с матерью, от её напора и глупости.
   - Раз ты император, ты имеешь право карать, - продолжала вдовствующая императрица. - Так покарай же его.
   - За что?
   - Чтобы впредь не боялся высказывать своё мнение, - язвительно усмехнулась Като. - Подлизы достойны наказания куда большего, чем наглецы.
   - И что? В Сибирь мне его отправить? Так и батюшку нашего начнут припоминать... - легкомысленно произнёс император.
   - Не говори об отце в таком тоне! - с некоторым подобием священного ужаса в голосе проговорила императрица Мария.
   - Но согласитесь, maman, вы предлагаете мне поступить именно так, как поступил бы на моём месте он.
   - Не обязательно отправлять его в Сибирь, - сказала спокойно Екатерина Павловна. - Назначь его в какую-нибудь дыру губернаторствовать.
   Совсем "в дыру" Александр Кутузова не назначил, а дал ему должность киевского генерал-губернатора - вроде бы как почётно, но, с другой стороны, подальше от армии, от Двора, от большого света. Так государь предпочитал поступать со всеми неугодными, в отличие от своего отца, считавшего, что хуже Сибири и полной отставки для вельможи быть не может. Александр Павлович знал, что некоторые назначения, непредвиденные выкрутасы карьеры для иных могут оказаться куда более болезненными, чем полный "абшид". И, к тому же, такие меры не отдают самодурством, не вызывают праведного гнева, не превращают подвергшихся им в мучеников в глазах окружающих.
   А в эту ночь, первую в Петербурге, он позвал к себе сестру запиской. Като пришла. И заставила его забыть все горести. Никакой вины государь не почувствовал. А девушка только убедилась - брат в её руках. Целиком и полностью. Никто - ни жена, ни мать и даже ни Нарышкина - не могут заменить её в его сердце. Этого Екатерина и добивалась.
  
   Общество, надо сказать, восприняло Аустерлицкое поражение вовсе не так трагично, как ожидалось. Да, у многих погибли близкие люди, почти весь светский сезон пошел насмарку из-за того, что во многих домах был траур - но если то была бы победа, разве всё обстояло бы не так? Кроме того, разгром корпусом Багратиона французского арьергарда при Шенграбене несколько компенсировал Аустерлицкую катастрофу в глазах света. А Аустерлиц воспринимался как "досадное недоразумение". "Лепя, лепя и облепишься", - эта поговорка, сочинённая неким московским остроумцем, повторялась на все лады. И только император - а также узкий круг его приближенных - ведали настоящую цену этого события.
  
   ***
   Граф Кристоф приехал в Петербург, как и обещал, к православному Рождеству, поздно ночью, - больной и разбитый окончательно. Его ребро не спешило срастаться, боль не прекращалась, особенно по ночам, от неё хотелось выть и лезть на стенку. У него до сих пор шла кровь горлом. К тому же, в дороге, на одной из почтовых станций в Литве, его застигли письма. В одном, от сестры Катарины, сообщалось о смерти Эрики и о том, что они не знают, как нужно правильно сообщить об этом Гансхену - написать ему или дождаться его возвращения и показать могилу невесты. В другом, от матери, кратко и сухо была изложена смерть его дочери. После таких вестей он долго сидел один в грязноватом зале станции и курил, хоть дым больно обжигал израненное лёгкое.
   Надо было ещё подумать о том, что будет с его карьерой. Наверняка, ничего хорошего. В произошедшем была и его, Кристофа, вина. Он хлопотал за Вейротера, предложившего провальный план. Он впустил в свой Штаб генерала Савари, который мог втихую снять копии с диспозиций, подслушать разговоры, увидеть расположение войск и сделать соответствующие выводы, а потом передать всё, что узнал, своему повелителю. Он, в конце концов, не был рядом с императором во время этого бесславного события. Хороший же генерал-адъютант получается! А если бы Александра зацепила шальная пуля? А тут ещё вот такие дела... Дочка его, Магдалена, красивая девочка, плоть от плоти и кровь от крови... Как же так? Впрочем, маленькие дети и болеют, и, бывает, умирают. Как и юные девицы. Это жизнь. Причину смерти невесты Иоганна Катарина не указала, и граф отчего-то подумал - чахотка. Было от чего Эрике впасть в чахотку, если честно... Но как бы Гансхен не сделал чего с собой. Это он и отвечал младшей сестре: "Дождитесь его, не спешите сообщать, а если сообщите - никогда не оставляйте одного". Матери он не стал писать - скоро увидятся.
   Итак, приехав в столицу, он зашёл в свой тёмный дом, сделал жест слуге, который было обрадовался его возвращению живым и решившему разбудить всех, сбросил шинель и шляпу на его руки, упал на диван в гостиной и заснул.
   Проснувшись, почувствовал, что кто-то гладит его по волосам и плачет. Да, она. Та, о которой граф не думал. Дотти. Бледненькая, тоненькая, рыжая его девочка.
   - Адольф сказал, ты был ранен, - шептала она.
   - Он преувеличивает. Пустяки. Пара переломанных костей, - сказал он и встал.
   - Наша девочка... - начала жена.
   - Я знаю, - оборвал он. - Мать написала.
   Было ещё темно. Граф не знал, который сейчас час, и не хотел узнавать. Он прошёл в свою спальню, шёпотом приказал слуге сделать ванну, сбросил с себя одежду и погрузился в тёплую воду. Потом лёг в кровать.
   Доротея ждала его в постели. В свете ночника она казалась белым призраком, смутным духом. И она продолжала плакать - сейчас её муж был особенно похож на её дочку, и, Дотти была уверена, сходство со временем усилось бы многократно. И да, он изменился. А может быть, она просто отвыкла от Кристофа.
   - Не терзай себя, - проговорил он внезапно. - Всё равно ты бы ничего не смогла сделать.
   - Что там было? - спросила она, взглядываясь в лицо графа.
   - Ад.
   Дотти поверила ему - по её глазам было видно. Потом она задула свечу. Опять погладила его по волосам, по лицу, по шее, прикоснулась к тому месту, которое мучило его уже три недели. Как ни странно, боль начала куда-то отступать. И место боли начали занимать другие, куда более приятные ощущения.
   - Я не знаю, как я жила без тебя, - шептала графиня. - Мы никогда не должны расставаться. Никогда. И... если что было раньше - прости.
   - Это ты меня прости, - сорвалось с его уст. Он прижал её к себе, теплую, живую, хорошую. "О тебе, моя радость, я мечтал ночами..." - откуда это? Сломанное ребро вновь напомнило о себе, он невольно застонал. Дотти отстранилась. И сделала всё сама, аккуратно, сев на него сверху, подарив ему - и себе - наслаждение. Никогда - ни до, ни после - они не были близки с такой трепетной нежностью. И потом, лёжа в объятьях друг друга, они продлевали это наслаждение.
   - Отчего умерла Эрика? - вдруг спросил он. - Чахотка?
   - Скарлатина, - сказала Дотти с грустью.
   - Это же детская болезнь.
   - Болезнь детская, умирают от неё взрослые.
   Потом она рассказала всё, что произошло. Рассказывала Дотти долго, взахлёб, словно её кто-то торопил. Кристоф заснул под её голос.
   Утром она провела его в детскую. Показала сына. Он оглядел ребенка без каких-то эмоций - большой, крепкий мальчик, с пухлыми ручками, непонятно на кого похожий. Волосы редкие, чуть вьются, рыжеватые, как у его матери, а глаза ярко-голубые.
   - Кто придумал назвать его Павлом? - спросил он у жены.
   - Твоя мать. Я хотела в честь тебя, но фрау Шарлотта отговорила.
   - Правильно сделала, - усмехнулся он. - Не надо ему повторять мою судьбу.
   Граф подошел поближе к своему мальчику. Ребёнок при его виде улыбнулся бессмысленно, но радостно. Кристофу захотелось взять сына на руки, но было жутко - вдруг он его уронит и что-то сломает.
   - Он не пойдёт по военной части, - отчего-то сказал он, после того как вышел из детской. - Ни один мой сын не станет офицером.
   "Что же он там видел?" - подумала Дотти, когда они сидели за завтраком. Графиня ничего не ела, а смотрела на мужа - и не могла понять: кто-то из них изменился, или она, или он, но Кристоф казался вовсе не таким, как раньше. Почему - непонятно. Он не стал выглядеть старше, худее, мрачнее. Но в нём чувствовалась какая-то потерянность.
   - Жанно пропал без вести, - произнес он скорбно. О другом он не мог говорить, а говорить - отчего-то он понимал это - было просто необходимо.
   - Я знаю, - Дотти побледнела. - Но мы надеемся на лучшее.
   - Я буду справляться о его судьбе. Не исключено, что он в плену. И да, - он вынул из кармана небольшую шкатулку, протянул ей. - Тебе.
   В шкатулке лежал купленный им по случаю алмазный гарнитур - красивое колье тонкой работы, серьги, инкрустированный гребень.
   - За что? - вздохнула жена.
   - За сына. Наследника, - произнес он.
   - Главное же, что ты вернулся, - вздохнула Дотти. - Сколько не вернулось...
   Никогда граф Ливен-второй не ощущал себя столь любимым. Ни "до", ни "после". Поцеловав жену, он ушел на службу. Работы оставалось ещё очень много. И ему было необходимо забыться в делах, чтобы не думать, не терзаться чувством вины, не грустить из-за потерь. Мир снова обретал для него привычные краски. И в этом заключалось его тихое счастье - радоваться тому, что стало привычным.
  
   Ревель, январь 1805 г.
  
   Иоганн фон Ливен выслушал сбивчивый рассказ сестры о смерти своей невесты. Словам было сложно поверить - всё напоминало какую-то нелепую случайность, какую-то выдумку, наскоро состряпанную, чтобы скрыть... Что можно скрыть? Граф часто слышал о "венчании увозом", и ему в голову пришла сумасбродная мысль, что Эрику увёз какой-нибудь проезжий молодец, а ему сообщают о её смерти, чтобы не марать его честь. Поэтому он не спешил ни гневаться, ни отчаиваться. Его странное "равнодушие" удивило Катхен. Она подумала - наверное, всё было не так, и любви там великой не было, и вообще, всё сложно.
   После того, как сестра рассказала ему обо всем, что случилось месяц тому назад, не стесняясь лить слёзы, Иоганн отправился в замок Разикс. Вилли осмотрел его с ног до головы, грустно улыбнулся и проговорил:
   - Такая вот судьба.
   Его проводили на кладбище. Он встал на колени, прямо в снег, вспомнил - когда-то это уже было... или не было... или должно было быть. Почувствовал, что очень хочет умереть. Потом понял, что уже ничего не хочет. Эрика должна быть его женой, матерью его детей, хозяйкой Керстенхоффа, но вместо неё, живой и тёплой - могильная плита с длинным перечнем имён и краткой надписью "И от роду ей было семнадцать лет". Небо над ним висело свинцовое, балтийское. Сырость пробирала до костей. Он посмотрел на своё тонкое запястье. Увидел браслет, сплетённый из волос его невесты. "И всё равно не верю, что тебя больше нет..." - прошептал он. - "Но как же я хочу быть с тобой. И я буду с тобой".
   Все, словно сговорившись, не оставляли его наедине с самим собой. Гансхен ходил по Ревелю, как неприкаянный, о чём-то говорил и долго пил с Кристофом фон Бенкендорфом, слушал какие-то слова, просыпался каждое утро, переодевался, думал о своих будущих назначениях - в общем, дел хватало. Но ночью наступала тоска, настолько сильная, что напоминала боль физическую, и он вспоминал о том, что может в любой момент зарядить пистолет, покончить со всем этим и уйти туда, куда ушли слишком многие. Граф думал не только о том, что остался, по сути, один, так же, как начинал, но и о бессмысленности дальнейшей своей жизни. Кто он? Чего он добился? Да, нынче числится в генерал-майорах, но вовсе не за боевые заслуги, а потому что "так вышло". Более ничего в его жизни значимого не произошло. Даже на войне он не смог проявить себя. Затем ему пришло письмо от матери. И он поехал в Петербург, сам не зная, зачем.
   Оказавшись в столице, граф Иоганн пришел к брату Кристофу. Тот сидел в своём кабинете, одетый в шлафрок и в красивую шёлковую рубашку, и курил.
   - Ты разве не на службе? - спросил Гансхен, чтобы было, с чего начать разговор.
   - Я слегка болен и ныне решил взять день, отдохнуть, - произнес Кристхен, пристально глядя на брата. - У матери был?
   - Нет ещё.
   - Ты знаешь? - старшему Ливену даже не хотелось упоминать, что его брат мог знать.
   Иоганн кивнул.
   - Я должен был утонуть, - тихо произнес он. - Ещё два месяца тому назад.
   - Никогда такого не говори, - отчеканил Кристоф. Он поморщился от тупой боли в груди, к которой уже привык.
   Ему очень не нравилось то, что прошел месяц, а улучшения в его состоянии не наблюдалось. Граф боялся, что всё это выльется в чахотку. От чахотки умирают долго и мучительно. Смерти ему сейчас не хотелось. Некая злость подстёгивала его жить дальше, продолжать борьбу, получать всё, что уготовлено ему, исправлять ошибки, какие были допущены, бороться за место под солнцем; болезнь путала все карты и списывала его в утиль. А если она обещает быть долгой и мучительной - тем более. Поэтому в очередной раз видя расплывшиеся на своём батистовом платке бурые пятна крови, он досадовал и злился на собственную глупость и неосторожность. Как мальчишка, право слово... И, главное, его тогдашняя отвага ни на что не повлияла. Штабные должны сидеть в Штабе, тем более, если они этим Штабом командуют - а не мчаться на поле боя со шпагой наголо.
   - Ты... был ранен? - спросил Иоганн. - Очень плохо выглядишь.
   - Ты не лучше.
   И действительно, тени под глазами младшего из графов сливались цветом с синевой его глаз - спал он урывками, плохо и поверхностно, а во снах видел исключительно снег и серое небо.
   Они помолчали. Гансхен подумал: "Если и ты, мой брат, умрешь..." От этой мысли он чуть не заплакал.
   - Я, кажется, вышел на след её брата. Он должен быть в Венгрии, - произнес Кристоф. - В плену его нет. Среди умерших тоже нет. Таких, как он, довольно много... Тех, кого потеряли и покамест не нашли.
   Гансхен только посмотрел на него печально. Почему-то вспомнил пышные похороны Фердинанда фон Тизенгаузена, на которые попал в Ревеле. Этот 23-летний юноша умер как герой, к тому же, обладал счастливым характером, - никто про него дурного слова сказать не мог, несмотря на то, что тот был флигель-адъютантом, сыном знатных родителей, зятем главнокомандующего, уже полковником. Верно, за свой краткий век не успел никому перейти дорогу, не замешаться ни в каких интригах. Жанно Лёвенштерн был всего на год старше третьего графа Тизенгаузена, упокоившегося в крипте Домского собора. Но, в отличие от того, там даже хоронить было нечего...
   - Что за год был, - проговорил Иоганн. - Одно хорошо, он уже кончился.
   - Слушай, - Кристоф что-то начал быстро писать на бумаге, с сильным нажимом, чуть ли не разрывая пером гербовый лист. - Я оставляю тебя командовать дивизией в Риге.
   - Зачем? - равнодушно спросил его брат, глядя себе под ноги.
   - Это вместо "спасибо"? - усмехнулся фон Ливен-старший. - Чтобы ты чем-то занялся. Если ты опять запрёшься в этой дыре, то либо пулю пустишь себе в лоб, либо в запой уйдёшь. Я тебя знаю.
   - Почему? Если будет следующая война, я пойду, - Гансхен произнес это ничего не выражающим тоном. Тон этот и пугал Кристофа более всего. Впрочем, он знал брата. Плакать и рвать на себе волосы Гансхен не будет. Просто спокойно разрядит в себя пистолет и отправится на встречу со своей Рикхен...
   - Следующая война, боюсь, будет уже не скоро.
   - А от скарлатины и вправду умирают? - внезапно спросил младший из графов.
   - Ты как Карл! - возмутился Кристоф,- Умереть можно от чего угодно. А вообще...
   Он позвонил и приказал Адди нести коньяк.
   - За помин души, - произнес он.
   Иоганн даже пить не стал.
   - Пей, приказываю, - сказал Кристоф. - Если не выпьешь, я тебя чем-то ударю.
   Брат его выпил послушно. Потом произнес:
   - Сейчас ты будешь говорить, как этот сраный пастор - мол, она была молода и прекрасна, безгрешна и добродетельна, ныне в Раю, и я поэтому обязан не плакать, а радоваться? Да?
   - Ты меня с кем-то путаешь, - процедил старший граф.
   - Возможно. Поэтому я с Карлом даже и не общался. И с этой скотиной Бурхардом - тоже, - Иоганн фон Ливен, как и брат, барона Фитингофа сильно недолюбливал. - Они бы развезли тут... И знаешь, что? Почему я думаю, что она умерла не от этой глупой болезни?
   - Ну и почему?
   Гансхен налил себе ещё коньяка и выпил залпом. "Если так дело пойдет, то надо будет побыстрее убрать от него..." - подумал его брат.
   - Мама была против этого брака, - опять каким-то мертвым голосом ответил Иоганн. - Думаешь, я не знал, что говорили? А на всю Ригу говорили, можешь мне поверить...
   - Ты сошёл с ума, - сказал Кристоф как можно спокойнее. Нездоровый румянец окрасил его щёки багровыми пятнами. - Сначала Карл, потом ты... Я, наверное, следующий. Не знаю, проймут ли мои слова твой повреждённый рассудок, но всё равно скажу их: всё гораздо проще, чем ты выдумал. Гораздо. И подумай сам: обвинять свою родную мать в убийстве... Тут действительно надо быть сумасшедшим.
   - Допустим, там была заразная болезнь, - проговорил Иоганн, кусая свои обескровленные губы. - Допустим. Но от кого она могла заразиться?
   - Дотти говорит, она помогала в приюте. А там как раз была скарлатина...
   - Кто ей разрешил разгуливать по этим приютам? - взорвался Гансхен. - Кто? Фитингоф этот проклятый, вот кто! И Катхен туда же! Ноги моей у них никогда не будет, обещаю. А Бурхарда я к стенке поставлю. Наверняка ей в уши лили о том, как хорошо помогать бедным сиротам...
   - Убьёшь - пойдёшь на каторгу, - спокойно произнес Кристоф. - Сестра тебе наша глаза выцарапает. И всё масонство Ливонии и Петербурга ополчится на тебя. Ритуальная месть - думаю, ты слышал о таких вещах?
   Сам Ливен-второй не только слышал о "таких вещах", но и принимал в них самое активное участие. Но не стал вдаваться в подробности.
   - Забудь. Не ищи виноватых, - продолжал старший граф. - Это просто случилось. Сейчас и так все ищут виноватых...
   Они отобедали. За столом говорила, в основном, Доротея. Потому что ей надо было о чём-то говорить.
   Потом Иоганн поехал к матери во Дворец. Фрау Шарлотта посмотрела на него долгим взглядом и проговорила:
   - Liebjohann. Я очень тебе сочувствую.
   Узнав о смерти Эрики, она не то чтобы вздохнула с облегчением - девушку, естественно, было жаль, а когда умирают молодые - это всегда грустно, но почувствовала то, что Бог и судьба - и впрямь на её стороне. Правда, вглядевшись в пустые, потускневшие глаза своего любимого сына, она ощутила, как сердце её разрывается на части от жалости к нему. И, подойдя к Гансхену, обняла его.
   - У тебя ничего не болит? - спросила она тихо.
   - Только душа, - ответил он.
   Шарлотта уложила его спать, а сама долго сидела и вглядывалась в его красивое лицо. Почему-то из всех детей Гансхена она любила больше всех. Ему готова была завещать всё состояние. Выбор жены, сделанный им, действительно огорчил её, но под конец, особенно когда новости о кораблекрушении дошли до графини, она была готова смириться с ним, принять эту Эрику в дом - она неплохая, вон, занималась благотворительностью, дети любили её, а дети чувствуют гнильцу в сердце, они бы не потянулись к порочной особе.
   Последний раз она видела такое страдание на лице её Liebjohann'а 25 лет тому назад. Ему тогда было всего пять лет. Умер её муж, его похоронили, распродали всё, что можно, то, что осталось, погрузили на какие-то телеги и поехали в Ригу. Почему в Ригу? А куда ещё? В дороге её младший сын захворал - жар, из ушей потёк гной, и, надо полагать, он испытывал от этого страшную боль. Две ночи он не спал, а лежал с открытыми глазами и беззвучно плакал, словно понимая, что ничего здесь не поделать. И лицо у него было точь-в-точь такое же...
   "Как же быстро проходит время", - думала фрау Шарлотта. Она, как и говорила средней невестке, часто представляла своих взрослых детей не такими, как сейчас, а маленькими мальчиками и девочками. Это ещё один признак приближения дряхлости - или желания оттянуть её приближение, кто знает?
   Наверное, она всё же была достаточно хорошей матерью. Но не могла любить всех одинаково, отдав своё сердце этому тихому, хорошенькому мальчику, оказавшемуся столь несчастным в любви. Почему-то болезни и страдания других детей не отзывались так сильно в её душе.
   Он застонал во сне. Шарлотта перекрестила его, прошептала краткую молитву - как обычно делала, когда кто-то из детей или воспитанников болел и бредил. Потом сама легла в постель - час уже был поздний.
   Граф видел не сон. Это, скорее, было воспоминание. Хотя... Нет, не всё, что Иоганн увидел нынче во сне, произошло в реальности. А может быть, он выдумал всё от себя? Никто не скажет.
   Пустые коридоры гатчинского замка. Муж опять схватил её за руку, опять ей надо будет прятать синяки шалью - но Гансхен всегда замечал эти синяки и не верил тому, что говорит всем Julie: "Я просто наткнулась на стол, у него очень острые края..." или "Поскользнулась и упала, какая досада". Её муж всегда обращался с ней слишком грубо. Иоганн стоит на часах и старается не смотреть, и кусает губы от бессилия. Когда Константин приближается, то он замирает, придав своему лицу "вид бравый и придурковатый". "Сейчас мы развлечемся", - говорит цесаревич. - "Сейчас нам будет весело, да, Жюли?" - и больно щиплет девушку. Та готова расплакаться, и Гансхен чувствует, как ярость разгорается в его душе... Что бы он тогда отдал, дабы не видеть слёзы на этих прекрасных ореховых глазах? Жизнь свою, быть может. "Залезай", - говорит Константин, указывая на вазы в античном стиле, расставленные вдоль стены. - "Не застрянешь". "Но..." - Юлиана испуганно оглядывается на мужа. "Залезай, кому сказал!" - он подталкивает великую княгиню к вазам, грубо таща её за руку, - такую красивую, плавную, нежную, чуть смугловатую руку, и Иоганн готов расплакаться как девчонка. И набить эту курносую и конопатую морду. Плевать, что "великий князь". Юлиана, подняв ногу и обнажив маленькую ножку в тёмном чулке, шагнула в одну из ваз. "Ну всё, кто не спрятался, я не виноват", - и Константин вынимает из кармана пистолет - Иоганн сразу узнает кавалерийский пистолет марки Кетланда, хорошее оружие. "Ничего такая штука, да?" - показывает он Ливену. - "Сейчас посмотрим, как она стреляет". Константин встаёт, прицеливается, и тут Гансхен набрасывается на него и вцепляется в руку с заряжённым пистолетом. "Ты что, дурак?" - говорит цесаревич не столько разгневанно, сколько удивлённо. - "Там же холостые патроны". "Я вызываю вас...", - говорит Иоганн. - "Завтра, через платок..." И тут сон заканчивается...
   Потом он вспомнил. Юлиана. Та, которую он когда-то любил. Одно из имен Эрики, как он узнал, тоже было "Юлиана". И чем-то они были похожи. И из-за той, из-за несчастной принцессы, ему пришлось уехать в Астрахань, на край земли.
   Жизнь ходит кругами. А он, Гансхен, никогда не будет счастлив с женщиной. Как никто из его братьев.
   На следующий день он уехал в Ригу, командовать дивизией. В адъютанты ему был назначен только что вернувшийся из похода Георг фон дер Бригген.
  

ГЛАВА 2

   Пулавы, март 1806 г.
  
   Анжелика смотрела на нежные лиловые крокусы в горшках, которые хотела пересадить в открытый грунт. Цветы ей очень нравились - яркая, сочная зелень листвы, плотные, но нежные лепестки с причудливыми прожилками, через которые, как через плотную вуаль, просвечивало солнце. Почему-то только глядя на крокусы, девушка осознавала, что цветы, как и прочие растения - оказывается, живые существа. Конечно, будучи весьма сведущей в ботанике, она знала этот факт с детства. "Живое среди мёртвого", - подумала княжна, оглядев могильные кресты кладбища. Она полила крокусы и добавила: "А я, интересно, жива или уже умерла?"
   Цветы Анжелика собиралась высадить на могиле старшего брата, похороненного в январе. Церемония была очень тяжёлой. Юзефа хоронили в закрытом гробу, и ничего от него не осталось на память, кроме миниатюрного портрета, на котором он вышел весьма похожим на неё - хотя в жизни к ним надо было ещё хорошенько присмотреться, чтобы понять, что они родные брат и сестра.
   Князь Адам присутствовал на похоронах племянника и, когда все пошли к столу, на поминальную трапезу, произнёс: "Он ещё за это ответит". И Анж, и её бабушка догадались, кого имеет в виду Чарторыйский. Изабелла прошептала ему: "Осторожнее, сын". "К чёрту осторожность!" - воскликнул он тогда, вышел из-за стола, резко отодвинув стул, и пошёл в свои покои. На это мало кто обратил внимания - в горе обычно приличия редко соблюдаются. Княгиня Анна, за рассудок которой княжна опасалась, впала в какой-то мрачный ступор, сменивший её обычную экспансивность. Но в то же время она стала чаще общаться со своим братом Адамом так, что они напоминали двух заговорщиков. Анжелика проводила всё это время с княгиней Изабеллой - то в лечебнице, то в оранжерее, то в кабинете.
   С виду казалось, что всё идет как обычно. Разве что обитатели Пулав облеклись в черные одежды, и ксёндз в костеле св. Троицы проводил службы в память "раба Божьего Иосифа, убиенного на поле брани". Адам не торопился с отъездом в Петербург. Она очень редко с ним встречалась, и то, что было в октябре, уже не повторилось. Анж и не желала повторения.
   Вытерев руки от влажной земли, княжна сняла фартук и направилась к выходу из оранжереи. "Может быть, и хорошо, что его похоронили на кладбище, а не в церкви. Там мрачно и плохо", - подумала Анжелика, глядя на нежное мартовское небо над головой. Потом она закрыла глаза, подставив лицо под пригревающие лучи солнца и не заботясь о том, что загорит и покроется веснушками - к чему приличия, она не собиралась больше бывать в свете, а в монастыре неподобающий цвет лица никого не заботит... Княжна попыталась представить, что там, под землей. За три месяца одежда на нём наверняка уже истлела, обнажились кости... Рядом с его могилой росла яблоня - она могла пустить свои корни в гроб с юным князем, пронзить его жилы, а по осени бы дала яблоки... Это была "дичка", всегда дающая мелкие и кислые плоды; но кто знает, может быть, они стали бы слаще...
   - Ваше Сиятельство! - окликнул её кто-то.
   Она быстро натянула перчатки и обернулась. Увидела высокого молодого человек с несколько нахальным выражением лица. Жан де Витт, не иначе. Пасынок Потоцких. Сегодня прибыл с соболезнованиями.
   - Ах, это вы, - сказала она, по-светски улыбнувшись.
   - Сочувствую вашему горю, - проговорил де-Витт вкрадчиво. - Это так ужасно - терять родного брата.
   Он прихрамывал - якобы его зацепило в сражении под Аустерлицем, но никакой перевязки она не видела. Анжелика знала, что если бы он и вправду был ранен в голень, то не обошлось бы без перелома костей, а значит - гипса и лотков. От ран в мякоть так не хромают. И ещё он нарочно носил с собой трость, которая, как полагала Анж, была частью его образа "пострадавшего на войне героя". На самом деле, из-за того, что эта трость весила, как минимум, пуда полтора, она больше годилась для отпугивания бродячих собак, чем для опоры при ходьбе.
   Де-Витт ей не очень нравился - слишком масляно глядел на неё. И да, понятно, почему он подкараулил её, чтобы выразить свои соболезнования лично. "Надо было позвать Гражину", - досадливо морщась, подумала девушка. Но Анж привыкла ходить повсюду одна. И могла постоять за себя.
   - Он бы не выжил. Смерть оказалась к нему милосердной, - сухо ответила она де-Витту.
   - Я бы тоже предпочел смерть существованию полукалеки, которое влачу с того несчастного дня, - он внимательно посмотрел на неё.
   Анжелика чуть не рассмеялась. Какой спектакль, Господи Боже! И ради чего? Де-Витт - известный пройдоха. Покойный брат, знавший его в Петербурге, так о нём и говорил. Думает, что, изображая из себя раненного героя, привлечет её внимание?
   - Вы меня пугаете, - отвечала княжна совершенно не испуганным тоном. - И, думаю, ваши опасения по поводу своей раны несколько преувеличены.
   - Почему же?
   - Кости в вашем возрасте легко срастаются, - ответила Анж. - Кроме того, насколько я могу судить, у вас ничего и не было сломано.
   Де-Витт покраснел.
   - Как вам эти цветы? - девушка наслаждалась его смущением.
   - Они прекрасны как и вы, - сказал банальный комплимент Жан. - А вы настолько прекрасны, что я прошу вашей руки.
   - Йезус-Мария, - досадливо произнесла княжна. - Давайте не портить такой хороший день... И более того, я в трауре и замуж вообще не собираюсь. Я ухожу в монастырь. Навсегда.
   Почему-то он лишь тонко улыбнулся и произнес:
   - Ну это пока вы говорите, что "навсегда". А завтра я увижу вас в ложе Французского театра, красивую, блистательную и очень надменную. Вокруг вас будут виться все франты, военные и штатские, а вы не станете обращать на них ни малейшего внимания. Потому что с вами будет ваш дядя...
   - Знаете что? - Анж посмотрела на него пронзительно и зло. Зрачки её сузились и напоминали булавочные головки. - Идите вон. И чтоб ноги вашей не было здесь. Жалкий холоп.
   - Интересно. Если вас оскорбит мужчина, его следует немедленно вызвать на поединок. Так предписывает кодекс чести дворянина, а я дворянин не хуже вас, что бы обо мне не говорили, - продолжал де Витт. - Но что делать, если вас оскорбляет женщина? Где-то я слышал, что её за это полагается насильно поцеловать. Поступлюсь этим правилом, ибо не на шутку страшусь за свою жизнь.
   - И правильно делаете, - процедила княжна. - Так что ж? Долго ли мне ждать вашего ухода, любезный мсье Жан?
   - Наверное, долго. Сами видите, - он указал на свою якобы больную ногу.
   - У меня всё утро свободно, - Анжелика наслаждалась своей властью над ним.
   Де Витт вспылил. Он-то думал, что ему достанутся лёгкие деньги в виде хорошего приданого и родство с известной магнатской семьей, а также красавица-жена, которая, по слухам, рассталась с девственностью усилиями самого императора Александра. Но ведь мать же его предупреждала - не всё будет просто. Зачем он не послушал свою умную и многоопытную матушку, известную когда-то куртизанку Софию де Витт? Вот с ним и обращались как с холопом - никто не привествовал его, князь Константин говорил с ним сухо и кратко, Анжей только кивнул, а вот эта Анжелика за несколько минут опустила его ниже плинтуса, смешав с грязью. Он в сердцах бросил трость и пошёл от неё прочь совершенно "здоровой" и прыткой походкой. Анж насмешливо поглядела ему вслед.
   Через полтора года они встретятся при несколько иных обстоятельствах. И Анж воспользуется его хитростью и ловкостью в своих целях.
   Встреча с "этим пошляком", как она окрестила Жана, княжну несколько выбила из колеи. Она отправилась в костёл, села там на лавку перед алтарем и предалась тяжёлым мыслям.
   О замужестве она последнее время совсем не думала. Надо сказать, Анжелика не думала об этом никогда и вовсе не страшилась перспективы "остаться в девках". Всё лучше, чем стать супругой какой-нибудь старой развалины или высокопоставленного идиота. Ей было хорошо и самой по себе. А когда всё случилось между ней и Адамом... Она покраснела при воспоминаниях. Потом отогнала, вспомнив свои сны и мысли.
   Анжелика выросла без отца. От князя Станислава-Юзефа Войцеховского остался только дурно написанный портрет в полупрофиль и её воспоминания о каком-то высоком мужчине, поднимающем её на руки, кружащем её словно в танце... Потом это воспоминание в памяти сменялось другой - много людей, ксёндзы в чёрных сутанах, запах ладана, пропитавший всё в доме, а её держит за руку кто-то другой - детская ладошка в длинной узкой руке, унизанной кольцами, и она не отводит взгляда от этих колец, и не смотрит на то, что происходит. Потом её подносят к гробу, что-то чёрно-белое лежит в нём...
   Теперь Анж понимала - в гробу был её отец. А за руку её держал, скорее всего, Адам. Тот, кто заменил ей отца. И тот, кто, скорее всего, заменит ей мужа.
   Сейчас князь был ужасно занят, чем-то озабочен, и они существовали в этом огромном доме порознь. Может, и к лучшему, но лежа в постели - в той самой постели! - Анжелика чувствовала, как тоскует по нему.
   Словно отзываясь на её мысли, голос князя окликнул её. Девушка резко обернулась. Увидела Адама, и глаза их на миг встретились. Чернота его взгляда поглотила без остатка её синеву. Неверный солнечный свет проникал сквозь витражи, изображающие святых - святого Станислава, покровителя Польши, Святого Ежи, поражающего копьем извечную змею язычества, Святого Михала, с крыльями за спиной и мечом огненным, Пресвятую Деву, осеняющую своим благословением праведников.
   Адам присел рядом с ней.
   - Ты помнишь моего отца? - спросила княжна, глядя не на него, а на золочёный алтарь, на котором висел крест с Распятым. Скульптор очень натуралистично изобразил раны на теле Христа.
   - Он был моим первым и последним другом.
   - А как же Александр? Разве он не твой друг? - она вдруг вспомнила облик императора, непристальный взгляд его светло-голубых глаз - он очень походил на архангела Гавриила, изображенного на фреске слева от алтаря.
   - Русский царь сам выбирает себе друзей, - мрачно проговорил Адам Чарторыйский. - Не спрашивая их на то мнения. Я его друг. Но он никогда не был моим другом. И скоро он в этом убедится.
   - Что ж, очередное восстание? - спросила Анжелика.
   - Тебе это рассказала мать, да? - голос Адама был злым и насмешливым. - Нет. Зачем восстание? Я просто хочу дать ему понять, что дружба - по крайней мере, то, как я понимаю её - не просто переливание из пустого в порожнее этих дурацких слов о Конституции, равенстве и братстве. Не только игривые беседы о дамских прелестях. Это ещё и выполнение обязательств. И обещаний.
   Девушка выжидательно смотрела на него. Адам продолжал, и голос его гулким эхом раздавался под сводами церкви:
   - Он с самого начала не должен был идти в этот поход. Не должен был давать этого сражения. Я создал целую систему. Я давал ему полезные советы, и, если бы он последовал им, то сейчас всё было бы замечательно. Наша Отчизна могла бы надеяться на свободу и объединение. Но... таковы последствия его вероломства. И неограниченной власти.
   Анжелика смотрела на него понимающими глазами и разделяла его негодование. Потом спросила:
   - А если бы Польша была единой как раньше - не сейчас, но когда-нибудь - отдал ли бы ты ему свою корону?
   - Не думаю, - произнёс Адам. - Но этого уже не случится никогда.
   - Почему?
   - А всё кончено. Сражение проиграно. Союзники потеряны. Далее французы примутся за Пруссию. Русские могут бросать сколько угодно пушечного мяса навстречу армии Бонапарта - следующую войну они всё равно не выиграют. Варшаву, в итоге, займут французы. Их император воспользуется шансом объявить себя освободителем Речи Посполитой. И наш народ его, естественно, поддержит. Если русские попытаются вмешаться после того, как Польша окажется под протекторатом Франции, то получат повторение Девяносто четвёртого года. Свои костюшки найдутся, - он холодно усмехнулся. - И я не знаю, что теперь делать.
   - Положись на меня, Адам, - она взяла его руку в свою. - Только скажи, каковы твои дальнейшие планы?
   - Мои планы... - он выглядел болезненно-бледным. - Я подам в отставку.
   Затем он встал, подошёл к чаще со святой водой, окунул в неё кончики пальцев, перекрестился на алтарь, преклонив колено, и направился к выходу. Анж последовала его примеру.
   - Ты не должен! - воскликнула она горячо, когда они вышли из церкви. - Зачем?
   - Пойми. Нам нечего делать. Я убедился в том, что сын тирана и внук Кровавой Екатерины не может не быть подлецом. И в его стране так и будет процветать произвол, что бы Александр не говорил о Конституции и учреждении Парламента. - князь смотрел вдаль задумчиво. - Если он игнорирует мнения тех, кого назвал личными друзьями, с кем делился тем, чего не рассказывают и на исповеди, то о каком демократическом правлении может идти речь? Нет, я там буду лишним. Да я всегда там был лишним, только не замечал.
   - Но если ты уйдешь, что же будет с нашей Польшей? - не сдавалась Анж. - Она не должна объединяться под властью Бонапарта!
   - Есть много тех, кому всё равно, под чьей властью она объединится, - пространно заметил Чарторыйский. - Я тоже не желаю, чтобы поляки выступали под французскими знамёнами и становились очередным покорённым корсиканцем народом. Но многим всё равно. И нас и так многие считают "москалями". Мой пост канцлера служит тому лишним подтверждением.
   - Так на тебя кто-то давит, чтобы ты уходил? - Анж пристально взглянула ему в глаза.
   Он кивнул.
   - Свои? - шепнула она.
   - Проклятые Потоцкие, - Адам посмотрел на неё. - Свои хуже чужих.
   - Я с тобой, - повторила княжна Войцеховская.
   Они прошли вместе до дома. Рука в руке.
   - Если царь не догадается снять всех своих приближённых, особенно тех, кто возглавляет Штаб, он проявит себя большим идиотом, - разбавил молчание князь.
   Анжелика проговорила медленно, с расстановкой:
   - А если не снимет, я помогу кое-кому уйти.
  
   После ужина Анжелика прошла к бабушке, изучавшей какой-то древний фолиант, и сразу начала:
   - Ты знаешь, в каком положении Адам?
   Изабелла оторвалась от чтения и измерила внучку испытующим взглядом тёмных глаз.
   - Он сам во всём виноват.
   - В чём? - накинулась Анж, доселе не позволявшая себе подобных дерзостей. - В том, что его обманул Александр?
   - В том, что вообще мешается в москальские дела, - отчеканила княгиня.
   - У него нет выхода. Он делает это для Родины.
   - Один такой, пан Понятовский, уже пытался, - проговорила Изабелла медленно. - Закончилось всё бойней. Адам шёл по пути последнего короля. Мог бы и знать, что царь поступает так, как велит ему левая пятка. И что он не прощает обид, пусть с виду и притворяется, что ни сном, ни духом.
   - Обиды? - переспросила Анж.
   - Разве рождение ублюдка от того, кому клялся в дружбе - не обида? - на губах у княгини Чарторыйской заиграла ядовитая усмешка.
   Анжелика нахмурилась. Она, естественно, слышала разговоры и сплетни. Но желала подтверждения. И да, она вспомнила Елизавету, и огонь ревности зажегся в её душе. В Петербург она хотела ещё и потому, чтобы интриговать против неё. И, в конце концов, уничтожить окончательно. Слава Богу, императрица довольно глупа, и покончить с ней можно быстро - и, главное, бесшумно. Анж знала немало средств и способов для этого.
   - История стара, как мир, - продолжала Изабелла. - "Прекрасна королева Гвиневера, прекрасна, но Артуру не верна..." Твой дядя играл роль Ланцелота. А потом сия "королева" родила дочку. И все догадались, кто отец. Как понимаешь, не муж. Девочка умерла через год - очень удачно. Я так думаю, её отравили. А потом, как знаешь, Адама отправили в Сардинию. Всё случилось из-за его неосторожности. И из-за длинного языка твоей матушки.
   - Как так? - Анжелика аж присела. Кажется, интрига, о которой она знала смутно, начала обрастать в её глазах деталями.
   - А нечего было ей болтать о том, что нынче польский престол нам обеспечен, ибо родилась королевна, - усмехнулась её бабушка. - И в своих письмах что Адам, что Анна были чересчур откровенны. А письма вскрывают и перехватывают. Хитрости не хватило твоему дяде, вот чего...
   - Подожди. Но как же два года назад Адам смог стать министром? Если всё было так явно... - начала княжна.
   - Стать-то он стал. Но обиды царь не простил. И в самый решающий момент предал его - око за око, зуб за зуб, - произнесла Изабелла, разглядывая свои красивые миндалевидные ногти.
   - Смерть ребенка должна быть отомщена, - вздохнула Анж. - Я этим займусь.
   - Всегда погибают невинные, - проговорила, словно в сторону, Изабелла.
   - Ты говорила, что дочь моего дяди отравлена. Кем?
   - А свекровью твоей лучшей подруги, вот кем.
   - Она не моя подруга, - Анжелика отвернулась.
   - Не торопись рвать с ней отношения, - посоветовала Изабелла. - Если хочешь уничтожить её мужа и весь их род.
   Княжна улыбнулась. У неё был свой план мести, но она, как оказалось позже, несколько запоздала с его осуществлением...
  
   Кёнигсберг, март 1806 г.
  
   Война закончилась для Алекса фон Бенкендорфа и его приятелей довольно бесславно, но конец года принёс радости и увеселения, которых они не вполне ожидали. Граф Толстой со своими адъютантами отправился в Берлин, на переговоры с королем Пруссии, и их там встречали почти триумфаторами, несмотря на поражение под Аустерлицем. На столь печальное событие скоро стали смотреть как на "простую погрешность". Русская армия всегда побеждает - так же, как и прусская, кстати сказать - а то, что случилось с ней недавно, - не более чем досадное недоразумение. Отношение короля и королевы Пруссии к российским военным наглядно демонстрировало это чувство. Луиза была, как всегда, восхитительна - женщина-мечта, воплощённая грёза, богиня Фрейя. Все вокруг - даже флегматичный Георг фон дер Бригген и граф Толстой, начальник Алекса Бенкендорфа и Льва Нарышкина, - были немного влюблены в неё. Когда Луиза выезжала в зелёной амазонке с красной отделкой - форменные цвета Преображенского полка - русские войска приветствовали её с ликованием. Алекс был представлен прусскому королю, а потом с головой окунулся в балы и празднования, гремевшие на весь Берлин. Время стояло рождественское. Почти каждая фрейлина, с которой барон танцевал, вручала ему ключ от своей спальни, и поэтому от недостатка женской ласки он совершенно не страдал.
   Вскоре после того, как миссия Толстого закончилась, они отправились в Кёнигсберг - "прожигать жизнь дальше", как говорил Нарышкин. К ним присоединился один из принцев Биронов, весьма падкий на выпивку и гашиш, поэтому пребывание во втором по значимости прусском городе оказалось для них весьма весёлым, но разрушительным для здоровья. Лев захворал желчной горячкой, Алекс быстренько проводил принца в Митаву, а сам решил никуда не уезжать, пока друг не выздоровеет.
   О смерти Эрики он узнал из письма отца. Про её брата пошли какие-то новости - якобы, он объявился в Силезии, наконец, и направляется на Родину. Вести заставили Алекса расплакаться. "Её-то за что?" - думал он. - "И почему? Она же здоровая была. И не дождалась никого". Георг фон дер Бригген, приехавший вскоре в Кёнигсберг, застал друга детства с красными глазами и распухшим от слез лицом.
   - Что такое, у тебя сенная лихорадка? - спросил Георг легкомысленно. - Представляешь, мне тут дали новое назначение к графу Ливену-третьему! Вот мир тесен - это не он ли сватался за Эрику фон Лёвенштерн? Кстати, что там с Жанно? Я слышал, он всё-таки нашелся. А ты чего до сих пор здесь? Лео как, а то мы слышали, что он болеет?...
   Тут Георг насторожился, увидев, что Алекс расплакался ещё больше от этих слов.
   - С Нарышкиным что-то? - нахмурился Бригген. - Помирает?
   - Эрики... нет, - Алекс протянул другу письмо.
   - Понятно. Фитингоф её в чахотку вогнал, - решительно произнес Георг.
   - Причём тут Фитингоф? - странно посмотрел на него барон.
   - Эх... ты же в Риге почти не бываешь. Ну всё, ему от шурина достанется. Интересно, граф Иоганн это уже знает?
   Алекс только рукой махнул. И удалился переживать в одиночестве.
   Через неделю Алекс уехал в Ригу вместе с фон дер Бриггеном. И там он встретился с воскресшим из мертвых Жанно Лёвенштерном, который похудел до неузнаваемости и, похоже, совсем разучился улыбаться. А с ним - к его полной неожиданности - был Константин фон Бенкендорф, который, как оказалось, случайно столкнулся с Лёвенштерном где-то в Преслау на постоялом дворе. После дружеско-родственных объятий Бенкендорф с братом поехали в Петербург, а Лёвенштерн еще некоторое время пробыл в Риге.
  
   ***
   Жанно фон Лёвенштерн, выздоровев окончательно и прибыв на родину, получил кофр с вещами своей сестры. Почему-то в реальность смерти Эрики он не верил. Казалось ему - сестра где-то жива, а в фамильной усыпальнице закопали кого-то другого - не её. Но его всё время занимали разговорами о ней - так, Бурхард постоянно вздыхал и говорил: "Ангел... Чистый ангел... И теперь там, на своей ангельской родине", указывая взглядом на потолок в своём доме, расписанный облаками и небесной лазурью. Фитингофы собирались в Италию на год, предлагали даже Жанно поехать туда для "излечения", но барон отклонил приглашение, сказав, что уже довольно лечился. Несмотря на уговоры своего приёмного отца, он желал как можно быстрее уехать из Ливонии в Петербург, чтобы не пересекаться с Иоганном фон Ливеном, которому придётся как-то в глаза смотреть. Екатерина Фитингоф говорила, что брат её очень тоскует по невесте. "Можно себе представить", - усмехался горько барон, который сам не прочувствовал всей силы скорби. У своих родственников в Разиксе он тоже побывал. Там царил полный траур. Натали всё время пребывала у своей матери, помогая с маленькими племянницами и утешая невестку - хотя сама была, по словам Вилли, безутешна. Сам Вальдемар пребывал в некоей прострации - начинал что-то говорить и не заканчивал, сам ходил небрежно одетый и некрасиво заросший тёмной щетиной, начавшей уже превращаться в бороду. Он выглядел постаревшим лет на десять. Казалось, он и сам чем-то болен. В Разиксе не открывали шторы, пыль скапливалась комьями по полу, и обстановка в целом казалась очень тягостной. Поэтому Жанно уехал оттуда, как только счёл нужным.
   По дороге он разобрал вещи Эрики. Они были скромными, ничего особенного. Наткнулся на тетрадку с дневниковыми записями, долго колебался, стоит ли читать или лучше сразу бросить в камин. В конце концов, не устоял перед искушением и вдался в записи. "Так вот, значит, кто..." - сказал Жанно, увидев записи о некоем S. Он примерно догадался - по некоторым деталям, которые сестра допустила, по стихам его, переписанным ею от руки - что это "Петрарк". Последняя запись, от 11 декабря, заканчивалась цитатой из того Петрарка, который жил давным-давно во Флоренции: "Свою любовь истолковать умеет лишь тот, кто слабо любит". Жанно вздохнул. Если он в Петербурге встретит Марина - то что сказать? И этому несчастному графу Иоганну что - "Ваша невеста не любила вас и согласилась стать вашей женой от отчаяния"? Он всё же решил сжечь дневник. После того, как ему приснилась сестра - как живая, только глаза у неё были без зрачков. За эти несколько месяцев, проведенных в болезни, Жанно в мистику пусть и не поверил, но научился ею не пренебрегать. Поэтому счёл явление Эрики в сновидении неким знаком - и больше дневник не читал, а по приезду в Петербург немедленно бросил тетрадь в камин.
   На следующий день после его прибытия в столицу к нему явился князь Михаил Долгоруков.
   - Жанно! Живой! - сказал он сразу же с порога.
   - Все меня похоронили и оплакали, как погляжу, - произнес Лёвенштерн насмешливо, но без улыбки. - А ты как? Ты был тогда ранен, или мне показалось?
   - Ах, это, - махнул рукой Мишель. - Просто пуля прошла навылет, ничего важного не задето. Я тебя пытался найти, меня же назначили всех раненных перевозить в Россию... Но ты как в воду канул. И в плену тебя не было.
   - Я не помню, где я был и где не был, - вздохнул Жанно. - Главное, калекой не остался. Мне руку хотели отрезать.
   - Слышал о твоей сестре... Соболезную. Мой брат аж рыдал от горя. Он же её любил. Кстати, про Пьера. Хотел тебя видеть.
   - Зачем? - Жанно молча сидел и курил, глядя куда-то в сторону.
   - Там очень много всего интересного открылось, - загадочно произнес Долгоруков.
   - Я-то тут причём?
   - А ты умный, - Мишель не сводил с него глаз. - Вообще, что ты хочешь делать дальше?
   Лёвенштерн пожал плечами. Об этом он как-то не думал. Возможно, продолжит служить. Может быть, выйдет в отставку, уедет в Дерпт и займётся врачебной практикой, совмещая её с преподаванием в недавно открытом там университете. Или вообще в Риге поселится. Или в Ревеле. Мог бы, как принято у тех, кто разочаровался в жизни, поехать в вояж по Европе, но ныне не то время для поездок, и денег у него столько нет.
   - Ты подумай. Только не спивайся, - проговорил строго князь.
   - Я не из тех, кто спивается, - Жанно взглянул на собеседника сквозь дым трубки.
   - Так все говорят, а потом валяются под столом круглыми днями. Может, женишься? Или заведёшь какую-нибудь Большую Любовь?
   - Кто на мне женится, mon ami? - усмехнулся Лёвенштерн. - И зачем мне обзаводиться супругой? Чтобы мучить ни в чём не повинную девицу своими заморочками? Что касается любви...
   Он периодически думал о Дотти. Но не хотел перешагивать порог её дома. Жанно полагал, что там, в той жизни, которую ведет эта надменная рыжая королева, он только лишний. Тем более, он слышал, что кузина не так давно потеряла маленькую дочь. Беспокоить её в горе он не желал - своего хватало.
   - По крайней мере, это придаёт жизни цель и заставляет что-то делать, - говорил Мишель.
   - По собственному опыту говоришь? - с неким подобием любопытства в глазах спросил барон.
   Долгоруков кивнул.
   - От тебя к ней поеду, - таинственно проговорил он.
   - К ней? Так час ночи же на дворе. Или ты полезешь к ней в окно? - Жанно внезапно заинтересовался личной жизнью приятеля. - Как дерзко! Только в Петербурге такие дела не проходят. Кто-нибудь заметит, пойдут сплетни, и над тобой все будут смеяться...
   - А она только ночью и принимает.
   - Оригинально, - произнёс Лёвенштерн. - Весьма оригинально. Кто ж она такая? Заговорщица? Сумасшедшая? Ведьма?
   - Лучшая женщина на этой Земле, - отвечал его друг немного печально.
   - И что? Ты женишься?
   - Если она получит развод, - произнёс Долгоруков.
   - Так все серьёзно?
   - С мужем она всё равно не живет, - проговорил князь. - Что касается всего остального, то тут дело решённое.
   - Если она принимает только ночью, то вряд ли я её видел, потому что в такое время предпочитаю заниматься чем-то другим, кроме разъездов по салонам, - Лёвенштерн сумел несколько оживиться. - Но, кажется, догадываюсь, кто она... "Неспящая"? Княгиня Eudoxie Голицына?
   - Чёрт возьми, ты угадал, - рассмеялся его друг. - Только зря ты называешь её Eudoxie. Она предпочитает зваться Авдотьей, как её крестили, и на французский вариант своего имени не отзывается.
   - Как это мило, - улыбнулся Лёвенштерн. - Учту, если когда-нибудь буду ей представлен. Ну, удачи тебе в нелегком деле ухаживания. И, пожалуйста, не перепутай день с ночью.
   - Куда я денусь? Мне всё равно надо бывать на службе часов в восемь утра.
   - Ну, тогда не скончайся прежде времени от недосыпа, - посоветовал в шутку Жанно.
   - Мы с тобой прошли через ад и как-то выжили, поэтому не беспокойся... И вот что - мне надо идти, поэтому напомню - завтра приходи ко мне, там будет мой брат и один из твоих высокопоставленных родственников, - князь Михаил поднялся из-за стола.
   - Это кто же?
   - Граф Христофор же! Совсем запамятовал, кто есть кто в нашем свете?
   - И все же - зачем им я? - подумал вслух Жанно.
   - Если не хочешь окончить свои дни в какой-нибудь дыре, а прославиться, как мы с тобой и говорили накануне побоища, то тебе открывается отличный шанс, - тихим и хитрым голосом произнес Мишель.
   Лёвенштерн пристально посмотрел на него. "Да, жизнь продолжается", - подумал он, - "Я прошёл сквозь воду, огонь и медные трубы не для того, чтобы складывать руки и всю оставшуюся жизнь жалеть самого себя. Ныне я исправлю свои ошибки и стану решительнее и злее".
   - Что ж, я приду, - сказал Жанно.
   - Отлично. Тогда до завтра! - попрощался с ним Долгоруков.
   После его ухода Лёвенштерн почувствовал, что прежнее желание получить от жизни всё и прославиться одолело его. Да, тогда он вёл нечестную игру - за то и был наказан смертью сестры. Но ныне отказываться от всего, искупая уединением свои ошибки и промахи? Разве Эрика бы не хотела его славы и возвышения? А Бог его сохранил после Аустерлица не для "тёплой лежанки", а, верно, для чего-то блестящего. Ему вспомнился князь Пётр Долгоруков накануне битвы - высокий, блестящий молодой человек, надменно оглядывающий собеседников, пренебрежительно, через губу, говорящий о "непобедимом" императоре французов, генерал-майор в свои двадцать восемь, и, верно, будет вторым, а то и третьим человеком в России - после, разумеется, государя императора... Вот таким он, Иоганн фон Лёвенштерн, мог стать запросто! У него в запасе четыре года - и за это время может случиться всякое. И с чего-то надо начать, чтобы достигнуть сей славной цели.
  
   Санкт-Петербург, Зимний дворец, март 1806 г.
  
   Император Александр с утра пораньше пил свой привычный кофе с хрустящим печеньем и читал почту, доставленную сегодня на его имя. День за окном занимался серенький и скучный, середина недели, и сегодня полно работы.
   Итак, князь Чарторыйский просит отставки - это уже второе письмо от него с мольбой - нет, скорее с категорическим требованием "отпустить" его. Государь пока не предпринимал никаких действий, и не столько потому, что ему так не хотелось расставаться с одним из близких друзей, сколько потому, что он чувствовал - эта отставка является хорошо продуманным шагом со стороны Адама. Да к тому же в такой манере просьбы обычно не пишут. Князь, насколько его знал Александр, вообще не умел просить - он мог только требовать. Сначала это качество в друге восхищало юного наследника престола и вызывало в нём "белую" зависть, так как ему самому все вменяли в недостаток некую "мягкотелость", но потом, видя, что Адам намеренно, не считаясь со своим и его положением, отводит ему роль ведомого, не гнушаясь и прямым давлением, Александр начал разочаровываться в Чарторыйском. И переиначил его план по своему усмотрению. "Ливен очень вовремя подсуетился тогда с депешей..." - вспомнил государь. - "Но даже если бы она не пришла, я бы всё равно отменил приказ о взятии Варшавы. Только подождал бы ещё недельку". Разрушив так чётко и логично выстроенный план друга, он попытался дать понять князю - он, Александр, является здесь государем и только он может решать, как вести политику. Довольно он терпит от всех в первые годы своего царствования: то Бонапарт с его намеками на "цареубийство", то Пален, явно пытавшийся воспользоваться ситуацией и стать временщиком, то вот этот Адам, который пишет ныне буквально следующее: "Ваше Императорское Величество, кажется, приняли за правило руководствоваться первой попавшейся идеей, не принимая в соображение ни мнения, ни опытности других". Под "другими" Чарторыйский, конечно же, разумеет прежде всего себя.
   Неделю назад Александр в ответ на первую просьбу князя об отставке пожаловался, что его увлекли ложные идеи, планы, подсказанные лицами, мало что смыслящими в военном деле и политике. Он не называл никаких имен, но, очевидно, гордый и обидчивый князь принял слова на свой счет. И ныне, в своём послании проводит в жизнь наступательную тактику. Вот строки: "Ваше Величество полагает, что система, которой вас увлёк кабинет, и есть источник всех перенесённых вами бедствий. Напротив, я не должен скрывать моей уверенности в том, что Ваше Величество недостаточно открыто и решительно следовали этой системе, отступив от намеченного плана и потеряв доверие к тем, с кем вы её разработали".
   "Отлично!" - с иронией воскликнул про себя государь. И здесь "трусость", "нерешительность", "закрытость" - каждый человек, хоть немного ему близкий, старается намекнуть или прямо упрекнуть его в недостатке отваги. Пять лет назад фон дер Пален, - эта тёмная остзейская тень, которая по его воле исчезла на заре его правления, укрывшись в своей мрачной, болотистой Курляндии, - тоже повторял: "Полно ребячиться, государь. Ступайте царствовать!", а до этого: "Решайтесь!" Отец с его поддёвками - "мямля" и "девчонка" - туда же. Но пока следование советам стать "порешительнее" ни к чему хорошему его не привело. Отец убит, и известно, что нынешний император дал "добро" на его свержение. Аустерлиц, когда он вёл полки в сражение навстречу коварному неприятелю, проигран - позорно, ценой многих человеческих жизней и распада коалиции. И князь Адам говорит, что император сам во всём виноват! Что ему надо было ринуться спасать эту Польшу, уговаривать пруссаков отдать ему земли для объединения Речи Посполитой. Милое дело! Понятно, для чего князю всё это надо - Адам, собственно говоря, никогда не скрывал своих истинных целей. Ныне он словно сошёл с ума. Кусает руку, гладящую его.
   Александр, конечно, мог бы подписать отставку Чарторыйского с поста министра иностранных дел хоть сейчас. Он бы нашёл, кем его заменить, хотя пришлось бы над этим хорошенько поломать голову. Всё же при власти должны быть люди единого с тобой склада ума и образа мыслей, способные понимать твои чувства и мотивы действий. Отцу нужны были тупые исполнители его воли. Александр всегда презирал такую политику, считая её первым признаком тирании. Государь всегда полагал, что надо дружить с подчиненными, а не повелевать ими, а также быть способным спокойно выслушивать критику из их уст. Но где же был Адам до того, как всё случилось? Почему он ругает его за ошибки прошлого? Это очень неприятно. Отпускать князя Александру очень не хотелось - нет уж, пусть доводит начатое до конца. Но с необычайным упорством Адам требует отставки - верно, для того, чтобы все дела запутались окончательно.
   Государь отложил в сторону письмо своего министра и друга, решив ответить на него попозже. Он думал выбрать лаконичный и холодный тон, противопоставив его истовой горячности князя. Александр стал разбирать другую почту.
   Через час камер-лакей постучался в его кабинет и сообщил о прибытии великой княжны Екатерины Павловны. С некоторых пор сестра получила привилегию приезжать к Александру в любое время, пока он находился в дворце, поэтому государь лишь кивнул в ответ, и вскоре к нему вошла Като. Государь заметил, что выглядит она ныне великолепно, а новое платье сложного розовато-пепельного оттенка необычайно идет к её свежему цвету лица.
   - Как дела? - произнесла вместо приветствия великая княжна, после того, как венценосный брат поцеловал ей руку.
   - День начался вот с этого, - Александр указал ей на письмо Чарторыйского. - И настроение моё теперь испорчено напрочь.
   Като подцепила письмо двумя пальцами, словно это было гадкое насекомое, вроде паука или таракана.
   - Что тебе пишет этот поляк? - спросила она небрежно.
   Едва только Александр открыл рот, чтобы начать жаловаться на Чарторыйского, сестра, усевшись в кресле и сложив ноги крест-накрест - государь украдкой кинул взгляд на обрисовавшиеся под шелком её платья стройные колени и узковатые, ещё девичьи бёдра, - развернула бумагу и, нахмурившись, начала читать. Закончив, швырнула письмо на пол.
   - Отправь его в Сибирь, Саша, - безаппеляционно проговорила Като.
   - Не всё так просто, - медленно произнес император. - Ты, кстати, кофе будешь? Забыл предложить.
Она молча кивнула, всё еще кипя от гнева. Александр сам налил ей ароматный напиток из кофейника, и Като машинально сделала глоток из чашки.
   - Он сам просит отставки. Потому что я не повёл войска на Варшаву. Князь даже писал, что с Бонапартом вообще не нужно было воевать, - пояснил император.
   - Так отправь его туда, куда он просит. А потом - в славный городок Пермь. Или, скажем, в Якутск, тоже милое местечко. Пусть охладит там свой пыл, - Като взяла со стола печенье и откусила от него немного.
   - Папина дочка, - усмехнулся её брат. - Адам мне вообще-то ещё друг. Мы тогда клялись...
   - Зачем тебе враги, когда у тебя такие друзья? - великая княжна поставила чашку с недопитым кофе на стол. - В первую очередь, Чарторыйский - твой министр. Какой министр пишет так своему государю: "У вас нерешительный образ действий, который производит полумеры, поступки, обусловленные слабой волей"? Тебе не кажется, что он на себя слишком многое берёт?
   Девушка дерзко посмотрела Александру прямо в глаза.
   - С позиции друга он прав, - государю отчего-то стало стыдно. - И вообще, это, в некотором роде, личное письмо. А не официальный рескрипт.
   - Я бы и дружбу такую не потерпела, - упрямо продолжала его младшая сестра. - У тебя всегда с ним были странные отношения. Адам решил быть ведущим, а ты ему подчиняешься. Но так же нельзя! Дружба предполагает равенство!
   - Это недостижимо в жизни, - покачал головой Александр. - И Адам... Да, он и в самом деле сильнее меня. Старше. Много пережил. Он такие вещи о себе рассказывал, что я на его фоне смотрюсь незрелым мальчишкой. И он умён, этого не отнимешь. Я сам согласился быть вторым - вот и расхлёбываю. А вести себя как тиран по отношению к князю мне совесть не позволит.
   - А ему позволила совесть при всех крутить роман с Lise? - прищурив зеленовато-серые глаза, проговорила Екатерина.
   - Като, - утомленно начал её брат. - Мы с ней ещё до этого договорились, что, коль скоро мы друг друга не интересуем как мужчина и женщина, мы вольны выбирать себе любовников...
   - Это я знаю, - перебила его великая княжна, скрестив руки на груди. - Но кто их просил делать ребёнка? Девочка была копией твоего лучшего друга, и обманывать свет долго бы не получилось.
   - Она родилась по воле Провидения, - вздохнул Александр, помрачнев лицом. - Этого нельзя было избежать.
   - Саша. У твоего Чарторыйского в постели перебывала масса женщин. Он должен был знать, каким именно способом можно предотвратить такие неприятности, - жёстко проговорила девушка.
   - Като! - государь покраснел от стыда. - Ты же ещё девица! Откуда ты это знаешь?
   - А я слушаю, что люди говорят, - беззаботно откликнулась великая княжна. - Но дело не в моей нравственности. Дело в том, зачем Адам так поступил.
   - Кажется, я начинаю понимать... Он хотел повязать свою кровь с царской, - проговорил император.
   - И иметь кандидатуру в наследственные польские короли. Он же не знал, что родится девочка, - Като встала и поправила платье.
   - Ma soeur, - Александр привстал, наклонился к ней вперёд, через всю столешницу. - Получается, он хотел таким образом воплотить в жизнь идею династической унии Польши и России?
   - Да, - глаза Екатерины сделались совсем зелёными, и что-то хищное появилось в её лице, сходство с кошкой только усилилось. - Ты сам говорил о том, что он умён. Когда этот план не получился, он стал играть в открытую. А ты его подвёл и на этот раз...
   - А теперь он просится в отставку. Умывает руки, да? - мысли лихорадочно завертелись в голове у государя.
   - Не совсем. Он хочет, чтобы ты развязал ему руки, - Като вновь угостилась печеньем. Её лицо выглядело абсолютно спокойным и в то же время решительным.
   - Неужели он замышляет очередное восстание? - Александр побагровел.
   - Как знать, - пожала плечами его сестра. - Но он явно не собирается делать ничего хорошего для России.
   - Так. В отставку он у меня не пойдёт. Пусть делает с этим, что хочет, - и Александр сел писать очень краткое послание к Чарторыйскому, содержащее такие слова: "Адам, скажи мне прямо, что именно ты желаешь?"
   Великая княжна гипнотизировала его взглядом и, подняв глаза на неё, Александр ощутил, как его охватывает некая дрожь. Сестра. Одна с ним кровь. Единственная, кому он может нынче довериться. Сильная и решительная девушка. Очень жаль, что Екатерина не родилась мужчиной. А то была бы его первым советником. Като права в главном - надо постепенно прекратить "дружить" с сановниками. Пора учиться повелевать. И приближать к себе надо не романтических личностей вроде Попо Строганова или того же Адама с их якобы "широким взглядом на мир", а людей, которые ему будут преданы до конца. С сим и порешил, и попрощался с Екатериной, поцеловав её в гладкую, ароматную щеку - а так хотелось в губы... И долго смотрел ей вслед, подумав, что сестра щедро наделена всем - статью, красотой - пусть и не совсем классической, умом, твёрдостью характера, а станет при этом правительницей какого-нибудь захудалого германского княжества, подобно всем прочим. Отменить, что ли, закон о престолонаследии и завещать трон ей? А что - будет Екатерина Третья. Вся в бабку, и править будет так же. Намного лучше его. Да, и распутством будет отличаться тоже воистину бабкиным... Если вытворяет с ним такие вещи, оставаясь физически девственницей, и уже прекрасно знает, как предохраняться от появления потомства при внебрачных связях...
   Но и Адам поразил государя. И даже восхитил своим холодным расчетом. Александр-то думал, что князь по-настоящему влюбился в Елизавету. Он "обоим подарил свободу, ведь это называется "любовь". Ребенка, не похожего на Александра ни капли, признал, дал своё отчество. Примеры из рыцарских романов словно подсказывали - да, государь всё правильно делает, благородный и могущественный король Артур тоже сдался перед всепоглощающей любовью, вспыхнувшей между его супругой Гвиневерой и Ланцелотом. Оказалось же, что друг использовал государыню для удовлетворения своих амбиций. Ради своей Отчизны. И ныне явно пытается взять силой то, что не получилось взять своим дипломатическим проектом. Ну нет. Просто так Адам не уйдёт.
   Попрощавшись с сестрой и обдумав всё это, государь занялся другими делами и начал принимать министров с докладами.
  
   Санкт-Петербург, дом князя Михаила Долгорукова, март 1806 года.
  
   Жанно Лёвенштерн чувствовал себя как на экзамене, сидя напротив генералов, составляющих то, что он окрестил "триумвиратом". Его друг Мишель под каким-то предлогом удалился, а потом, как понял барон, и вовсе уехал из дома - верно, к своей "Ночной княгине". Долгоруков смотрел на него несколько снисходительно - мол, "я помню, что ты мне в своё время подложил свинью, но ныне великодушно прощаю". Он мало изменился за эти месяцы. Князь Пётр Волконский выглядел мрачно и сосредоточено. Граф Кристоф фон Ливен сидел в тени и молча глядел на Лёвенштерна, слушая, что он скажет.
   - Итак, господа, я, право, не ожидал, что всё будет так... - начал он.
   - Вы вернулись из мёртвых, - перебил его князь Пьер Долгоруков. - Удивительно. И, как видно, вы не особо пострадали.
   - Вылечился.
   - У меня были все списки пленных и раненных. Ни в одном из них вы не значились, - глухо проговорил Волконский. - Это очень необычно.
   - Итак, вас, случаем, не завербовали ли французы? - со свойственной ему прямотой заключил Долгоруков.
   Ливен при этом болезненно поморщился.
   - Время такое, никому нельзя доверять, - быстро проговорил Пьер. - Впрочем, мы вам доверяем. Поэтому вы здесь. И всё так. А я не могу забыть вашей сестры...
   Он посмотрел на Жанно печально. Лёвенштерн подумал: "Ещё скажет что-нибудь об Эрике - я встану и уйду. Что за комедия, право слово!"
   - Вы знаете, поручик, что вас предоставили к двум наградам и к золотой шпаге "за храбрость"? - спросил Волконский, почувствовавший неловкость от слов его тёзки.
   Жанно ошеломлённо покачал головой.
   - У нас есть одно к вам предложение, поручик, - взял слово граф.
   - От которого я не смогу отказаться? - пошутил Лёвенштерн, всё ещё немало удивлённый от того, что его действия под Аустерлицем, оказывается, сочли проявлением "храбрости".
   - Отказаться вы всегда сможете, - добавил Долгоруков. - Это, можно сказать, продолжение нашего с вами давнего разговора.
   - Но в чём теперь смысл? Её нет, - помрачнел Лёвенштерн. - И то, что случилось после тогдашней нашей беседы...
   - Поражение состоялось из-за того, что кто-то заранее передал в штаб французов сведения о диспозиции, выбранной нами при Аустерлице, - произнёс Волконский.
   - И у нас есть все основания подозревать, что это был Чарторыйский, - тонко улыбнулся Долгоруков.
   Кристоф помалкивал и только испытующе смотрел на Лёвенштерна. "Я бы мог выбрать Альхена... Но для таких целей я его поберегу", - думал он.
   - Господа, вы хотите, чтобы я его убил? - утомленно спросил барон.
   - Мы хотим, чтобы вы не помешали нам его убить, - тихо, но твёрдо произнес граф Ливен.
   "Неужели теперь и он заодно?" - Жанно вгляделся в прохладные глаза своего родственника, обведённые синеватыми кругами - от недосыпа ли, от болезни ли, неясно.
   - Делайте, что хотите, - проговорил Лёвенштерн. - Не мне препятствовать вам в этом. Я не придворный, не флигель-адъютант и не знаю даже, останусь ли на службе...
   - Останетесь. При Штабе, - сказал Волконский как нечто само собой разумеющееся.
   - При Генеральном Штабе? - переспросил молодой человек. Итак, Мишель не соврал. Ему действительно открывается блестящее будущее.
   - Более того. Я подписал назначение вас своим личным адъютантом, - взял слово Кристоф.
   - Право слово, мы с Христофором долго не могли вас поделить, чуть не подрались, - со смешком проговорил Долгоруков. - Но я уступил графу. У меня и так уже девять человек адъютантов, целая свита. Кроме того, я очень много езжу, а вы, как полагаю, уже напутешествовались вдоволь и желаете вести более оседлый образ жизни...
   - Впрочем, вам меня тоже придется сопровождать, если я куда поеду, а это случается довольно часто, - сказал Кристоф.
   Лёвенштерн промолчал. Всё как-то происходило быстро и без его участия, он даже сообразить не мог, как правильно на это реагировать.
   - Но почему?... - он решил вытянуть из этих господ всё, что касалось этого необычного - однако ж, вполне ожидаемого - назначения.
   - Потому что я так решил, - продолжал граф, который, как успел заметить Жанно, стал негласным главой этого "триумвирата". - Мне нужен помощник, которому я мог бы доверять. Вам - доверяю. Остальным - не очень. И вы же сами хотели этого, не так ли?
   Он одарил своего нового подчиненного холодной улыбкой.
   - Почему же не Альхен? - наивно спросил он. - Не ваш зять?
   - С моими поручениями он не справится. Это раз, - начал загибать свои тонкие, узловатые пальцы Кристоф. - Потом, он родной брат моей жены, и не в моих правилах продвигать столь близких родственников. Это два. И вы мне лично кажетесь очень толковым и умным человеком. Это три. Алекс, к тому же, уже в адъютантах у графа Толстого, а тот им очень доволен и просто так не отпустит. Это четыре.
   - Подобное назначение - большая честь для меня, - осторожно произнес Жанно.
   - Христофор, ты забыл представить ещё одно преимущество Ивана Карловича перед остальными, - внезапно произнес помалкивающий до сих пор князь Волконский. - Университетское образование.
   - Причем тут это? - вырвалось у Левенштерна.
   - Вы умеете мыслить в системе, - пояснил Кристоф. - Вас научили. Мне же, например, пришлось долго учиться этому самостоятельно, ибо воспитание моё было хоть хорошим, но домашним.
   - А вас не интересует то, каков он, как начальник? - хитро подмигнув ему, спросил Долгоруков. - Вдруг он деспот, как этот... как его... Аракчеев?
   - Верю, что довольно хороший, - улыбнулся Жанно.
   - Мой девиз "Arbeit und Disziplin" ("Труд и дисциплина"), - Ливен говорил так, словно читал с листа. - Я не терплю халатности, неточности, опозданий и отгулов по неуважительной причине. Что касается моего распорядка дня. Я встаю в шесть и к семи уже на Захарьевской - если у меня нет доклада во дворце. Обычно к государю я езжу в десять утра. Это значит, что в этот промежуток времени вы должны предоставить мне готовый доклад или документы на подпись. С десяти и до обеда я у государя. Потом возвращаюсь в Канцелярию. В зависимости от количества дел мой день кончается либо в восемь, либо позже или чуть раньше. Вас могу держать при себе не до конца.
   - Меня всё устраивает, если на меня не будут кричать и махать кулаками, - улыбнулся Лёвенштерн.
   Все рассмеялись.
   - Ну, это явно не про Христофора, - сказал Долгоруков.
   - Очень часто я езжу с государем в разные места, - продолжил Ливен. - На маневры или вот, как недавно, - в боевой поход. Иногда во время этих поездок вы будете сопровождать меня. Иногда - нет. Я могу вас откомандировать куда-нибудь отдельно.
   - У него система. Всё налажено, - ответил князь.
   - Я уже десять лет этим занимаюсь, - вздохнул Кристоф. - Чаще - сам. Мне назначали в адъютанты всяких болванов, которые не умеют понять смысл простейшего указа по армии...
   - Я постараюсь не быть болваном, - усмехнулся барон, а потом добавил, вмиг осмелев:
   - А какова же моя будущность?
   - Вы служите, а потом всё узнаете, - отвечал за графа Волконский.
   - Скажу одно: если вам так захочется придворной жизни, то флигель-адъютантство можно очень легко достать, - произнёс Долгоруков.
   - Господа, что мне для вас сделать? - оживлённо спросил Жанно.
   - Будьте нам верным, этого с вас достаточно, - заключил Кристоф.
   - Jawohl, - ответил Лёвенштерн с лёгкой улыбкой.
   Потом он поехал к Марину, но застал его не одного. У того собрались практически все. Хозяин выглядел всё ещё довольно немощным от ран, но продемонстрировал золотую шпагу, данную ему за храбрость, и сказал:
   - Ну, за это орудие мне пришлось месяц проваляться в госпитале... И зачем же гордиться храбростью, когда случился такой позор?
   Потом прибыл Аркадий Суворов - "Бижу", которого собравшиеся начали упрекать в том, что он опять позабыл о жене, а та ему, быть может, изменяет с неким ami.
   - Да знаю я, - прогремел граф на всю гостиную. - Рога у меня, как у того сохатого, которого мы тут давеча завалили...
   - Что же хорошего, стыдиться надобно, - откликнулся Алекс.
   - Видно, что ты не охотник. У сохатого большие рога - первый признак мужественности.
   - И неизбежная деталь экстерьера любого супруга, - добавил Марин.
   - Да? А я-то думал, что символ мужества выглядит иначе, - проговорил Алекс.
   Все расхохотались, ибо были уже навеселе.
   - Так, значит, все в сборе. И я от эскулапов убежал! - сказал Марин. - И Аркаша от жены, хотя и зря. И Лев. И Митя. И Рибопьер. Вот Костуя, жалко, нет...
   После этих слов в дверь вошел Воронцов. Все аж ахнули.
   - Ты же за морем был?! - воскликнул Алекс, глядя на румяное лицо друга и немного потерянный взгляд. - И сестру замуж выдаёшь?
   - Лондон разрушили? - подал голос Арсеньев.
   - Тише, - проговорил тот, которого все здесь звали Костуем, - Кэтти пока девица. И не выходит замуж.
   - Это ещё почему? - удивился Нарышкин. - Разрешение же дали.
   - Если вкратце - я уговорил отца подождать с браком. - Майк, казалось, не желал много болтать на эту тему.
   - А сестра как? - полюбопытствовал Алекс.
   - Кэтти сама меня упросила. И, тем более, у неё опять кровь горлом идет - хороша невеста, - краем рта усмехнулся Воронцов.
   - Боже мой... Так кузина помирает? - помрачнел Лев.
   - Если бы помирала, меня бы здесь не было, - объявил граф. Потом он устремился в объятья друзей.
   - Так ты спас её от постылого венца? - прошептал ему на ухо Бенкендорф.
   Майк молча кивнул и отвечал:
   - Только без подробностей, ладно? И, тем более, не спас. Просто задержал дела.
   Сели опять пить и закусывать. "Асти" лилось рекой, еда была вкусной и сочной - пальчики оближешь, все гремели приборами и звенели стаканами, болтая одновременно и сразу. Марин рассказывал, как его всего распотрошили доктора, но второй пули, угодившей в грудь, не нашли, Алекс морщился и просил сменить тему, например, поговорить о поэзии, на что Марин жаловался, что "Дела его весьма плохи/Не сочиняются стихи", и, видно, угодившая в его "голову садовую" картечь отбила ту часть мозга, которая отвечала за написание лирики. Рибопьер, изящный юноша, служил музыкальным сопровождением по собственному почину, и Аркадий пересказывал по десятому кругу охотничьи байки, в пылу случайно погнув два ножа и вилку.
   - У меня и так мало посуды, Бижу! - взмолился Серж, увидев, что осталось от приборов. - Скоро, как дикарь, руками буду есть!
   - Так ближе к природе, - отозвался Арсеньев.
   - Ближе ли, далече ли, но прямо мистика какая-то - недавно у меня были ложки, вилки и всё такое, а тут нечем есть, приносит мой слуга одну сиротливую ложку и говорит: "Всё, барин, кончилась у нас посуда, надо новую покупать".
   - Да твой слуга на базар носит, Петрарк, а ты на мистику всё списываешь, - улыбнулся Воронцов. - Нет, поэтом ты был, поэтом и помрешь, и никакие раны тебя не исправят.
   - Воруют, да, - констатировал Алекс. - Но что толку в этих вилках? Их кто-то покупает?
   - Я бы выставил на продажу вилки, погнутые нашим Бижу! - воскликнул Лёвенштерн, поддавшись общему веселью. - Это реликвия.
   - Сокровище, да, - откликнулся Воронцов, и все вновь расхохотались.
   Потом слово взял Алекс. Он рассказал, как они с Воронцовым брали Гамельн, и Георг фон дер Бригген, вовремя вспомнивший легенду, помог разработать стратегический план.
   - Штабная голова, - одобряюще произнес Суворов.
   - Вон штабная голова, - Алекс, к удивлению Лёвенштерна, откуда-то уже знал о назначении его. Верно, сестра доложила.
   - Почему штабная? - спросил Воронцов, разрезая жаркое.
   - О! - Алекс поднял вверх указательный палец. - Он нынче вращается в высших сферах стратегии и тактики. Иными словами, ходит в адъютантах у моего зятя.
   - Ммм? - удивленно пробормотал его друг с набитым ртом.
   - Именно, - произнес Алекс и хотел добавить нечто язвительное. - Остзейцы же тянут остзейцев, все дела...
   - А тебя что ж не вытянули? - слегка иронично спросил Арсеньев.
   - Алекс у нас - гордая птица. Без пинка не летает, - парировал Жанно, обратившись к Мите.
   Бенкендорф знал, что делать. Он встал и направился к своему кузену с намерением дать пощечину. Все замерли. Лев попытался скрутить Алексу руки. "Ты что?" - шептал он. - "Зачем всё это?"
   - Хочешь помахаться саблями? - Лёвенштерн казался спокойным и даже беззаботным, судя по тону его голоса. - Хорошая идея. Давно я не упражнялся, аж с 20 ноября. А ты, наверное, и того дольше.
Лицо Алекса окрасилось в багровый цвет от гнева. Он только прорычал:
   - Ах, ты...
   - Ну что, пойдем выйдем, поговорим? - подмигнул ему Лёвенштерн.
   Все присутствующие были при оружии. Правда, сабли и пистолеты остались в прихожей, и Алекс случайно захватил оружие Льва Нарышкина. Жанно нашёл собственный палаш.
   - Ох-ть, - произнёс пораженный Суворов, оглядев всех. - Отберите это у них. Пусть лучше морды друг другу набьют, и дело с концом.
   Майк сделал Алексу страшные глаза и говорил тихо:
   - Ты что, он же твой брат! В детстве вы тоже друг друга хотели убить за каждое обзывательство?
   - В детстве мы дрались до крови и не за такое, - холодно произнес Бенкендорф. Он взял саблю и уже переступал порог комнаты.
   - Так, - Марин удалил кулаком о стол. - Здесь вообще-то мой дом. Если кто-то забыл. Мне трупы и кровища здесь не нужны. Мало её на войне проливали? Или миритесь, или вон отсюда.
   - Петрарк, там явно было оскорбление первой степени, - возразил Дмитрий. - И, поскольку Жанно решил получить удовлетворение немедленно...
   - Сочувствующие и набивающиеся в секунданты могут тоже идти отсюда к чёрту, - гневно проговорил Серж.
   Нарышкин тоже сделал попытку к примирению:
   - Господа, у нас тут, значит, приятный вечер, а вы тут - просто Каин с Авелем, живая картина. Положи мою саблю на место, Саша.
   Лёвенштерн молча провел кончиками пальцев по холодной стали своего палаша и оглядел всех равнодушным, слегка надменным взглядом. Алекса взбесило его хладнокровие, и он проговорил:
   - Ну что, защищайся, - и нанес упреждающий удар.
   Лёвенштерн отбился изящно, стараясь не задевать палашом руки Алекса. Дрался он с тонкой и лукавой улыбкой на лице. Вокруг них столпилась вся честная компания. Воронцов дёрнул Аркадия за рукав:
   - Бижу, смотри в оба, если будет кровь, прекрати.
   - А лучше - оттащи их. Сейчас же, - Марин схватил Суворова за другую руку. И вслух громко проговорил:
   - Стоп! Господа. Это против правил. У Лёвенштерна сильно пострадала левая рука. Я свидетель, знаю.
   - Не мешай нам, Серж, - проговорил Жанно. - Всё в порядке, я сражаюсь правой.
   Алекс остановил атаку. Посмотрел на лезвие. Потом взглянул пристально на рукав мундира своего кузена. Увидел, как наяву, торчащую кость, много крови. Покраснел. Ведь знал же, что Жанно был ранен и болен! И знал, что его родич, будучи от природы левшой, которого, путём битья линейкой по пальцам, научили с горем пополам писать правой рукой, часто невольно перекладывает оружие из правой руки в левую - ему так удобнее. Алекс много раз наблюдал это во время уроков фехтования, которые они брали мальчишками, и во время поединков. Сейчас бы Жанно волей-неволей поступил так же, и Бенкендорф нанес бы ему рану. Он покраснел и выдавил из себя:
   - Да. Это против правил. Мир, - протянул он руку Лёвенштерну.
   Тот так же беззаботно вложил палаш в ножны и пожал ему ладонь, проговорив тихо:
   - Прости, брат. Я наговорил тебе гадостей.
   - Я первый начал, - и Алекс обнял кузена.
   - Ура! - воскликнул Суворов. Остальные вторили ему.
   - Если вы ещё вздумаете поссориться, то драться будете лично со мной, - добавил Бижу. - Оба. И не на саблях или пистолетах, а вот на этом.
   Он продемонстрировал всем свой могучий кулак.
   - Оружие грозное, - отвечал Алекс. - Можно и зубов не досчитаться.
   После ссоры все пошли опять пить и веселиться. Марин читал свои стихи, спел песню "Пришла осенняя пора..." Лёвенштерн просил его исполнить "своё любимое", и Серж прочел: "Как гром, стоящий пред сраженьем..." - стихотворение, в котором любовь описывалась в военных терминах.
   - Не умею я красиво писать, - вздохнул Марин во хмелю. - Всё смех один получается.
   - За это тебя и любим, Петрарк, - положил руку ему на плечо Воронцов.
   - У Петрарка должна быть Лаура, - хитро улыбнувшись, проговорил Алекс.
   - Ну, он тот, кому и без Лауры хорошо, - усмехнулся Бижу.
   - Игнат, есть ещё вино? - позвал Марин своему слугу.
   Белобрысый малый с хитрым лицом, весьма нетвёрдо стоящий на ногах, явился на его зов.
   - Никак нет... ик, - проговорил он.
   - Неси тогда водки, - махнул рукой его господин.
   Тот принёс одну бутылку.
   - А где остальное? - удивлённо спросил Марин.
   - Дык... это, - проговорил Игнат. - Мы с парнями, значится...
   - Иди проспись, - брезгливо бросил его хозяин. - И неси уж самогон. Или что там горит.
   Тот принес какие-то склянки, банки и бутылки.
   - Вот такого я и держу. После сражения утащил всё моё платье и пистолеты впридачу, - словно оправдываясь, сказал Серж.
   - И это когда ты полумертвый лежал?! - возмутился Лёвенштерн. - Я б за такое эту сволочь... на конюшне!
   - Слаб человек, - вздохнул Марин. - Нас тоже есть за что пороть.
   - Ты про Лауру что-то начинал говорить, - напомнил Алекс.
   - Тебе лишь бы бабы, - устало произнес Лев.
   Серж налил стопку самогона, выпил, поморщившись от противного вкуса, и начал с грустью:
   - Есть у меня Лаура. Когда я о любви пишу. Но вы её не знаете, так что не расспрашивайте.
   - У всех своя... Заветная, - Алекс подошел к окну, сел на подоконник.
   - Знаю, как определить её и утолить наше любопытство, - начал Арсеньев. - Есть гадание. Петрарк, у тебя есть три колоды карт?
   - Да были где-то, - откликнулся его приятель.
   Когда карты нашлись, Дмитрий выдернул из каждой колоды по четыре дамы, перетасовал двенадцать карт, положил на стол рубашкой вниз. Тянул первым.
   - Дама червей, - объявил он. - Значит, светленькая.
   Марину выпала дама треф, которую он долго разглядывал, а потом выбросил в окошко. Суворову тянуть карту не дали, сказав, что "все знают, тебе дам не полагается". Воронцов нашел даму бубен. Как и Лёвенштерн. "О, любимые блондинки", - откомментировал Алекс. Рибопьер отказался. А Алекс получил даму пик. Он рассмотрел её: в чёрном платье с фиолетовой отделкой - вдовий наряд. Единственная из всей колоды изображена в профиль. И бутон в руках... Похожа чем-то на княжну Войцеховскую. Он тайком спрятал карту в карман.
   Остаток вечера запомнился присутствующим довольно смутно. Кажется, кто-то боролся на руках, и на них делали ставки; Дмитрий отодвинул Рибопьера от фортепиано и исполнил пару новейших романсов, в том числе, "Чёрную птицу", от которой Майк Воронцов просто зарыдал, повторяя: "Всё так, братцы", и Марин его кинулся утешать. Лев начал спаивать Рибопьера, находящегося не у дел, и сам не забывал угощаться. Потом все хором затянули "Чёрного ворона", начали вспоминать погибших знакомых, демонстрировать ранения - у кого они имелись. Бенкендорф притворно возмутился: "К чему такой натурализм?", и Воронцова вырвало на середине рассказа Петрарка о том как ему ломали ребра, вскрывая грудную клетку. Этот рассказ Жанно Лёвенштерн комментировал загадочными латинскими терминами. После этого Алекс взял Воронцова за руку и вывел его пройтись. "Только не упадите там, гололёд же", - посоветовал Аркадий.
   На улице было свежо и тихо. Алекс поддерживал своего друга и потом спросил:
   - Что там с Кэтти?
   - Вот представь, - начал несколько издалека Майк, - Значит, её уже собрали к помолвке, приданое, то да сё. Жених - старая жаба - ждет всех в своём замке. А тут я - прямо с корабля - суровый брат из Terrible Russia. Кэтти бросается мне в ноги, говорит, что Пэмброка никогда не полюбит, что заболеет и умрет, если выйдет замуж. Ну я, естественно, говорю: "What's the f*ck?" жениху, туда-сюда, добиваюсь отсрочки, убеждаю отца, что нечего торопиться. И вот я здесь...
   - Браво, Майк, ты умница, - произнес вышедший покурить на свежий воздух Жанно. - А я свою сестру...
   Он заплакал в голос.
   - А кто хотел Эрику повыгоднее замуж продать? - проговорил Бенкендорф сквозь зубы.
   - Альхен! Да, моя вина! Она любила Петрарка!
   - Вот вам и "здрасьте", - пробормотал Воронцов. - Что так?
   - А жених её стреляться хочет! - продолжал Жанно. - Что же мне делать?
   - Только не самоубивайся, ты нам нужен, - проговорил Алекс.
   Вскоре к ним присоединился Марин, который, зачерпув горсть ещё не растаявшего снега, потёр им лоб.
   - Башка моя разбитая трещит, мочи нет, - пробормотал он. - А там вообще Содом и Гоморра. Дым коромыслом.
   - Сколько времени? - Алекс повернулся к Петрарку.
   - Да уж шестой час, - проговорил он. - Скинемся по пять копеек, и в наш дом придет завтрак.
   - А где же у тебя еда, Серж? - спросил настороженным тоном Жанно.
   - Игнатка, ирод окаянный, всё сожрал, - поморщился Марин.
   - Ага, сейчас мы скинемся, и вместо завтрака будет твоему служителю опохмел, - усмехнулся Лёвенштерн.
   - Игнатка вообще нынче валяется дохлым телом, - сомневающимся тоном отвечал Серж. - До завтрака не очнётся.
   - Не понимаю, как ты его держишь? - возмутился Алекс. - Особенно после того как он тебя умирающего обобрал.
   - Я добрый, - слабо проговорил Марин. - Зато он хорошо умеет просить прощение и давить на жалость. Эх, погубит меня сердце!
   - И меня, - тихо проговорил Жанно.
   Вскоре Алекс ушёл, и они остались вдвоем.
   - Дела такие, - сказал Лёвенштерн. - Эрика любила тебя.
   - Зачем же пошла за Ливена-третьего? - спросил Марин спокойно и как-то равнодушно. Впрочем, его равнодушный тон показался барону в чём-то наигранным.
   - Повинюсь. Наверное, хотела порадовать меня, - Жанно снова зажег трубку. - Исполнить мою волю. Но от тебя я жестокости не ожидал.
   - А я не ожидал такой жестокости от тебя сейчас, - ответил Петрарк.
   После этой фразы Лёвенштерн понял - если он еще что-нибудь скажет, то рассорится с приятелем навеки, и его бестактность можно будет смыть только кровью. А этого ему не хотелось.
   - Откуда ты это узнал? - спросил Марин.
   - Мне достались письма. Я их сжёг, так что не беспокойся...
   - Зря сжёг. У твоей сестры был талант.
   - К чему? - удивленно спросил Жанно.
   - К литературе, - Петрарк посмотрел на него как-то опечаленно, и Лёвенштерн в свете наступающего утра сумел разглядеть, что не так уж он и молод, этот его друг, который, казалось, вечно шёл по жизни смеясь, всегда держа наготове острое словцо и улыбку. Возможно, тяжкое ранение так на него подействовало, а может быть, просто тот факт, что ему летом исполнялось уже тридцать лет.
   Он счёл нужным промолчать.
   - Я, пожалуй, пойду, - произнес Жанно, чувствуя, что трусит перед чем-то важным.
   Приятель его ничего не отвечал. Лицо его было несколько обречённым, словно он посмотрел в глаза собственной смерти - и увидел в них сочувствие к собственной участи, желание избавить его от мук.
   - Удачи в твоей блестящей жизни, - сказал, наконец, Марин.
   - Прощай, - почему-то произнес Лёвенштерн в ответ. Не "до встречи", как обычно.
  
   ***
   На следующий день он явился к графу в канцелярию. Тот поручил составить ему доклад о ходе боевых действий с Персией. Жанно трудился над ним всё утро и половину дня, пока Кристоф отсутствовал, но результат оказался не очень удачным. Ливен, пролистав исписанные угловатым почерком листы, холодно проговорил:
   - Пара замечаний. Во-первых, у вас получился не доклад, а какой-то роман в письмах.
   - Почему же? - поинтересовался Лёвенштерн.
   Речь в докладе шла о военных действиях в Закавказье, которые до сих пор велись.
   - Селим-паша у вас - какой-то юный Вертер. "И сердце его затрепетало..." - с иронией зачитал граф. - Где цифры? Где структура? Вот, возьмите. Карандашом я пометил то, что мне особенно не понравилось. Переделывайте.
   Жанно только вздохнул тяжко. Должность его явно не обещала быть синекурой. Кристоф снисходительностью не отличался.
   - Да, и сделайте оглавление, чтобы удобнее было читать. Разбейте на части, что ли, - бросил граф, вставая из-за стола.
   Уже стоя в верхней одежде, Кристоф, критично оглядев Лёвенштерна, вполголоса проговорил:
   - Не сочтите это за оскорбление, но вам бы не мешало постричься. И побриться. А то вы напоминаете казака, - и, прежде чем Жанно мог что-либо ответить, граф быстрым шагом спустился по лестнице.
   Так началась для Лёвенштерна служба при Штабе. Сначала сочинение разнообразных документов давалось ему непросто. Он проводил долгие часы в Канцелярии и у себя, в неуютной квартире на Шпалерной, переписывая статистику, систематизируя приказы. Он даже заметил, что почерк - его слабое место - у него стал лучше: Жанно был переученным левшой, и так толком не научился красиво писать правой рукой. Потом он приносил всё "на проверку" Кристофу, который всегда находил какие-то недочеты, неточности и отмечал их карандашом. Критику его начальник произносил без всякого ехидства и иронии, довольно любезным тоном, и всегда давал советы, каким образом можно поправить ошибки. Ливен не ругал его - но и не хвалил. Постепенно исправлений стало меньше, но и задачи, которые граф поручал Жанно, стали сложнее.
   Лёвенштерну нравилось, что Кристоф не смешивал личные отношения с делами службы и никогда не говорил с ним на посторонние темы. Да и вообще много не говорил, ибо сам был поглощен делами, которых всегда скапливалось немало. Часто граф отпускал своего адъютанта пораньше, а сам засиживался допоздна.
   Через месяц после своего назначения Жанно набрался храбрости и спросил у родственника, что он думает о его успехах, ибо барону всегда нужно было это знать. В пансионе его преподаватели-иезуиты всегда щедро раздавали и критику, и похвалы; в университете всё становилось ясно на экзаменах. А тут непонятно.
   Кристоф, оторвавшись от карты, произнес загадочно:
   - Так, как я ожидал.
   - Но как - плохо, хорошо? - допытывался Лёвенштерн. - Я совсем дурак или есть надежда на исправление?
   Ливен невольно рассмеялся.
   - Вы не повторяете одних и тех же ошибок дважды, - ответил он. - Это вам в плюс. Но есть над чем работать.
   Он вернулся к своему занятию.
   Барон понял, что большего от него было не добиться. Он поблагодарил его и поехал к себе домой, так как служба на сегодня была закончена.
  
   Пулавы, Подолия, апрель 1806 г.
  
   Князь Адам Чарторыйский, прочитав ответное послание императора Александра, достал ящик с набором из десяти кинжалов и начал их кидать в дальнюю стену своего кабинета выверенными, точными, скупыми движениями. Стена была обита полосатыми сине-золотыми обоями, и он стремился, чтобы вонзающиеся в шёлк кинжалы образовывали горизонтальный ровный ряд: одна полоска - один кинжал. Сперва так и выходило. Потом он немного сбился, чертыхнулся, и продолжал далее.
   Эту игру с самим собой Адам затевал всякий раз, когда нужно было хорошо, логически обдумать что-либо. На другой стене, у двери, остались следы - он проделал их этими же кинжалами, когда придумывал систему восстановления Речи Посполитой под эгидой русской короны. Ныне система оказалась абсолютно бесполезной. А царь ещё и спрашивает: "Любезный Адам, чего ты добиваешься?" Ну, он напишет ему, чего именно он добивается. Он хочет объединить исконно польские земли в сильное, мощное, большое государство. Которое могло бы стать хорошим союзником для России. Но ныне ему бы очень хотелось выкинуть из этой фразы словосочетание "для России". "Никогда", - подумал князь, и очередной кинжал со свистом вонзился в дорогой шёлк обоев, распоров его. Ему нужна только единая Польша. Единая католическая Польша. Без русских, но с Белоруссией, Малороссией, Лифляндией.
    Он ещё раз сделал бросок - стремительный, быстрый, и кинжал попал в то же место, что и первый, торчавший из стены. Послышался резкий лязг металла. "С Лифляндией и Курляндией", - вслух произнес Чарторыйский и злорадно ухмыльнулся. Вот она - единая Польша, какой была в конце 16 века. А он её король. Трона Пястов ещё можно было достичь. С помощью верных людей. Адам был куратором Виленского учебного округа - эту должность он сам взял себе и собирался оставить после отставки с поста министра иностранных дел. Он прекрасно знал, что, пропагандируя польский язык, рассказывая студентам польскую историю, можно завербовать целую армию патриотично настроенной молодёжи. Но пока его держат при дворе, он связан по рукам и ногам. Нужно срочно уходить в отставку. Причина проста, и он сам упомянул её в письме - но Александр, очевидно, читал его послание каким-то другим местом, а не глазами: "Я не могу исполнять приказания, против которых протестует совесть". Отставку ему государь не давал. Хорошо, хоть пока не требует в Петербург. Но вскоре призовёт. И что тогда? Опять спросит: "Чего тебе нужно?" И князь ответит. Напомнит про приказ о наступлении на Варшаву, который государь отдал - и сразу же отменил. Странное, резкое поведение - словно бы Александр действовал не сам, а под чьим-то влиянием. И нетрудно догадаться, под чьим именно.
   Адам плотоядно улыбнулся и бросил кинжал в центр стены - в то место, которое он на глаз определил, как центр, - вложив в бросок всю свою силу. Орудие вошло по рукоять, пробив дерево панели, которой для сохранности тепла была обита стена. Да. Вот ещё что он, князь Адам Чарторыйский, хочет - отставки тех, кто находится во главе военного министерства. Для Ливена, служаки и карьериста, такой поворот событий будет подобен смерти. Отправится он на свалку политики, как его соотечественник, граф Пален. Тот тоже очень многого хотел. И закончил тем, с чего начал. Но в военное время государь, если он, конечно, не полный идиот, не станет предпринимать серьёзных перестановок в таком ведомстве. Значит, нужен мир с Францией. Не перемирие, как сейчас, а долговечный, устойчивый мир. Так. Новая система сформирована.
Адам выдернул все кинжалы из стены, положил их обратно в ящик. Осмотрел повреждения, которые нанёс убранству. Если так дальше пойдёт, здесь вскоре придётся делать полный ремонт. Об этом он подумал с равнодушием. Усевшись за стол, он написал новое послание - немногословное, быстрое, как реляция или сводка с поля боя. Даже расписал свою новую систему по пунктам, чтобы этот коронованный недоумок понял всё и не задавал лишних вопросов:
   "1) Вы миритесь с Бонапартом.
   2) Вы объявляете меня королём Польши.
   3) Вы меняете лиц, занимающих высшие должности в военном министерстве и в министерстве иностранных дел."
Так и надо. Если и здесь возникнет заминка - ну, тогда восстание. И переход на сторону французов. Простой народ это поймёт - те хотя бы единоверцы, католики, в отличие от "москалей". 
Написав и запечатав письмо, Адам вышел из кабинета и направился в столовую - подоспело время ужина. Напоследок он вспомнил, как мать ему давеча говорила: "Ты слишком многое на себя берёшь". Да, это истина. Но он берёт только то, что ему причитается. И поступает так, как должен. Не ему ли с детства твердили о долге перед Отчизной, о героизме и борьбе против захватчиков, предателей? Вот он и борется - как умеет и как того требуют обстоятельства.
  
   ***
   В тот же вечер Анжелика открыла дверь князю в свою спальню. Он заставил её раздеться, разделся сам, зажёг свечи. Девушка лежала перед ним неподвижно - белая кожа, каштановые волосы, алые, полураскрытые губы, тонкая шея, с которой свешивалась цепочка, полные, упругие, как наливные яблоки, груди, увенчанные затвердевшими - то ли от холода, то ли от похоти - розовыми сосками, длинные ноги, округлые бедра, тонкие щиколотки, узкие ступни. Адам взял блокнот и карандаш, и, сидя на ковре по-турецки, стал рисовать её, стараясь подавить в себе желание. Попросил её перевернуться на живот, чтобы не видеть блеска серебряного креста между её грудей, но это не помогло. Сзади изгибы её тела прорисовывались ещё более соблазнительно. Игра света и тьмы делала образ Анж таинственным и притягательным до невозможности. Адам нашёл в себе силы закончить рисунок. И сжёг его в свечном пламени.
   Потом он взял свою возлюбленную сзади, освобождаясь от напряжения, охватившего его.
   Они провели вместе всю ночь, не в силах расстаться. Князь удивлялся сам себе - он никогда не считал себя столь выносливым в страсти. Но любовь превозмогает всё. На рассвете он прошептал немного насмешливо:
   - Восемь раз... Девочка моя, что ты со мной творишь?
   Анжелика сидела со скрещенными ногами, загадочно улыбаясь, как дама с портрета мастера Леонардо, и рассматривала его тело - стройное, даже суховатое, но очень красивое.
   - Что это? - внезапно спросила она, увидев длинный белый шрам в правом подреберье.
   - Меня пытались убить. Двенадцать лет тому назад, - он ощущал холод её пальцев, как когда-то ощущал сталь кинжала, ударившего его тогда.
   - Было больно? - Анжелика приникла к его груди.
   - Да... Кровищи, как из зарезанной свиньи, - Адам имел привычку говорить о своих ранах и боли с неким цинизмом. - Мать не дала мне помереть от потери крови сразу же и от антонова огня после.
   Княжна ничего не ответила. Она лежала настолько тихо, что Чарторыйский подумал - девушка уснула на его груди. Но дыхание её не замедлилось, и глаза - ясные, слегка задумчивые - были широко открыты.
   - Я знаю, - проговорила она тихо, но твердо. - Он умрёт так же.
   - Кто он? - спросил Адам.
   - Граф Кристоф фон Ливен, - имя первого военного советника Александра Первого княжна произнесла отчётливо и громко, но бесстрастно.
   Чарторыйского отчего-то охватила дрожь. Кто она? Потом понял - она олицетворяет тьму его души. Она падший ангел, суккуб, вытягивающий из него силы и семя. Она возьмёт в руки карающий меч и отомстит ему за давнишнюю, полузабытую боль. За унижения при Дворе. За его дочь, отравленную кем-то из лживых и лицемерных людей, обитающих там. Анж сделает всё, на что он не способен.
   - Я люблю тебя, - прошептал он. - Что мне для тебя сделать?
   - Дай мне возможность действовать. И научи меня всему, что умеешь сам, - она повернулась и поцеловала его в грудь - в сердце. Князь обнял её, и так они заснули. Во сне им обоим снилось, как охотники травят невидимых бело-серых волков в сырой осенней дубраве.

ГЛАВА 3

   Санкт-Петербург, начало мая 1806 г.
  
   Граф Кристоф сидел у себя в кабинете и, закрыв глаза, думал - к чему он пришёл, чего добился и что будет делать дальше. В свой день рождения как-то принято подводить итоги. Он не знал, исполнилось ли ему уже 32 года или надо подождать до утра - граф не ведал точного часа своего рождения.
   Итак, у него было всё. Положение его оказалось непоколебимым, Аустерлиц уже никто не вспоминал и не старался искать виноватых. Чарторыйский, сей аспид, затаился в своей норе - может быть, ждет своего часа, чтобы ударить, или он понял, что проиграл. Кристоф уже не чувствовал, что заболевает чахоткой - грудь его зажила. Не так давно Дотти объявила, что опять ждёт ребенка - но она не была этим особенно довольна, хотя переносила беременность довольно неплохо и даже похорошела, что не часто случается с женщинами в её положении.
   И перед ним ныне лежало послание старшего брата. Он умолял его приехать в Ригу или хотя бы к нему в Зентен. "Время пришло", - писал Карл. - "Наше время". Масонская таинственность не оставила старшего брата. И Кристоф был бы рад проигнорировать этот призыв. Если бы не знал, что именно Карл имеет в виду.
   В конверт с письмом Карла было вложено другое послание, написанное не знакомой Ливену рукой. И никак не подписанное. В письме Кристофа титуловали всеми его званиями сразу. И сообщали нечто о Крови Королей, о каком-то пророчестве: "Потомок князя-волка, названный именем Господа, придёт и будет править нами".
   "Они там все с ума посходили", - усмехнулся граф. Явно опять какие-то масонские дела. Ныне состоять в ложе было крайне модно - гораздо моднее, чем десять лет тому назад, когда этим занимались лишь энтузиасты вроде Бурхарда-Кристиана фон Фитингофа. Новые ложи появлялись как грибы после дождя, и всем ним давались самые причудливые названия. Большинство из них действовало в качестве обычных клубов, вроде Английского - места, где люди ужинали, разговаривали о мистических и высокопарных материях, и иногда устраивали сложные, пышные церемонии. Довольно невинное и глуповатое развлечение. Не во вкусе Кристофа, он любил проводить своё время либо в тиши уединения, либо активно - в манеже, на охоте. Но, судя по всему, некоторые ложи, в том числе, рижская "Северная Звезда", хотят перекроить власть.
   Отчего-то на ум вновь пришел недоброй памяти граф Пален. Обещал ему королевство, которого нет и не будет. Таким же таинственным и странным тоном он говорил тогда. Кстати, не его ли почерк? Кристоф не смог припомнить руку Schwarze Peter'а. Но тогда всё казалось частью лихорадочного бреда, как ныне, в этих письмах - бреда безумия. "Я подвожу его к мысли об автономии Ливонии... Решайся. Тебя коронуют в Домском соборе", - Кристоф словно наяву слышал голос Палена. А ведь тот тоже был из Братства. И все они из Братства, из проклятого Братства. Они выбрали графа своим орудием. И ныне напоминают - иди, служи нам дальше.
   "Чарторыйский всё знает", - Ливен скомкал письмо в кулаке, чтобы не видеть его. - "Он же из них... Они все повязаны". Князю Адаму он успел уже так насолить, что тот наверняка желает уничтожить его на месте, если встретится на пути.
   Благостное настроение сменилось в душе Кристофа тревогой. Он сжёг бумаги на свечке, повторяя про себя: "Если знают они, то знают и другие... А есть кому донести. Государь вдруг узнает, что я желаю отрезать кусок его Империи и сделаться там правителем".
   Потом он вспомнил, что ему говорил Чарторыйский в Пулавах, когда они стояли напротив друг друга, и Кристоф гордо отказался от всяческой дружбы с князем. Он уже знал всё заранее, этот проклятый поляк. "За вашу и нашу свободу", как же. Адам уже просчитал всё на десять ходов вперед. Так, а это не его ли почерк? Граф пожалел, что письмо неизвестного уже обратилось в пепел. Так бы он мог сличить... Хотя что бы это дало? Письмо мог сочинить кто угодно по чьему угодно приказу, а изменить почерк - не проблема. Но причем тут его брат? Ведь первая бумага была явно написана его рукой. Карла что, втянули? Добровольно или принудительно? Но старший Ливен, при всех его недостатках, никогда бы не пошёл на союз с поляками. Даже с Братьями. В этом граф был уверен так же, как и в том, что его зовут Кристофом-Генрихом и на дворе стоит Восемьсот шестой год.
   ...Ливен всегда чувствовал, когда ему хотят поставить ловушку. Иногда, правда, его осторожность граничила с паранойей. Тогда, в ночь на двенадцатое марта, пять лет тому назад - о, эта дата изменила слишком многое! - он тоже не поверил в известие о смерти императора Павла, подумал, - проверка на верность такая, и если он поедет с фельдъегерем, его повезут не в Зимний, а в Петропавловку, бросят гнить в каземат или что ещё хуже. Оказалось, заговор удался. Кошмар развеялся по мановению руки Провидения. Здесь складывалась такая же ситуация. Если он выедет в Ригу, если он поддастся речам о том, что "королевство грядёт" - то, скорее всего, его обвинят в вероломстве и коварстве. И будут правы! Так что лучше забыть всё как страшный сон. Хотя он мог уже оказаться в капкане. Ведь та бумага с неизвестным почерком, в которой всё сказано прямо, - её же кто-то написал? И с какой целью? Карл, очевидно, хотел передать всё при личной встрече, ограничившись в своём письме самыми туманными намеками. "Письма иногда читают", - уныло подумал граф. - "Перехватывают. Делают копии. Наверняка все уже всё знают. И только ждут часа..." Другая мысль, более пугающая, пришла ему в голову: быть может, в Ригу его не просто так манили? А чтобы покончить с ним? Но это совсем абсурд. Да, с Карлом у них нет большой братской любви, но не смерти же его брат хочет, пусть хоть он трижды безумец?
   Он налил себе полную стопку коньяка. Выпил залпом, как водку, не закусывая. Внутренняя дрожь не прошла.
   "Самое главное, я не могу поделиться этим ни с кем", - сказал он себе. - "Ни с Волконским, ни с Долгоруковым. Это моё дело. Моя борьба". Затем граф прилег на диван, закрыл глаза. Да, всё следует одно за другим. Выбор, сделанный им, двадцатилетним мальчишкой, поставил на нём вечное клеймо. И ныне...
   "А я их перехитрю", - вдруг решил он. - "Поиграю в поддавки. Подпишусь под Ливонским Делом. Пойду в короли. Пусть Аспид считает меня изменником. Но в самый решающий момент я выйду - и докажу верность свою государю".
   Кристоф понял - больше всего он жаждет уничтожения Адама Чарторыйского. Казалось, страстная ненависть его друга Долгорукова к этому поляку заразила и его. Но если у князя Петра поводом ненавидеть Адама было раненное самолюбие, то у Кристофа мотивы были более глубокими. "Он один из тех, кто сломал мне жизнь", - прошептал он. - "И он не остановится ни перед чем". Племянница князя, жестокая Анж, эта порочная девчонка, этот цветок зла, чей аромат пропитан смертельным ядом, вспомнилась ему. Такая будет, пожалуй, еще решительнее его дяди. Чарторыйский - политик и хитрец и придумает тысячу способов, как обвести графа вокруг пальца, а Анжелика - это его орудие, его наёмная убийца. "Прямо как я десять лет тому назад", - усмехнулся Кристоф. Если он сперва примет правила игры, то сможет сокрушить их всех. Этим самым избавив Россию от предателей и изменников, Двор - от польского засилья, а себя и свою семью - от опалы и крушения.
   "Прежде всего, надо дать знать Карлу. Это раз", - сказал себе Кристоф. - "Но сам туда я не поеду, естественно... Кого же отправить? Да, конечно. Пусть едет Лёвенштерн. Затем, мне нужно собрать команду из своих. Это два".
   Страх в его сердце сменился решительностью. Его хотели загнать в угол? Ха, как бы не так! Плохо же они знают Кристхена фон Ливена, эти "вольные каменщики"! Он выжил тогда, в Лондоне, не только потому, что ему чудесным образом повезло, но и из-за того, что он сразу же чувствовал возникшие опасности и вовремя уходил от них. Лишь единожды не получилось - но не из-за собственной глупости, а из-за того, что против него применили силу в открытую. Когда тебе дорогу преграждают шестеро громил, то сложно изловчиться и убежать от них.
   И, главное, Кристоф умел ждать и терпеть. В его ремесле - том, которым он долгое время занимался - терпение было главным. Ничто другое - даже сила, даже ловкость - не значило так, как способность спокойно выжидать необходимого момента. Что ж, навыков он пока не растерял...
   Спать пока не хотелось, хоть уже пробило три утра. Кристоф решил почитать что-нибудь на сон грядущий. Взял с полки книгу - Shakespeare, пьеса под названием "MacBeth". Любит он этого драматурга, надо признать. А "Макбет" еще не читан. Он открыл книгу на первой попавшейся странице, и взгляд зацепился за строки из пятой сцены:
   Ты ждёшь величья,
   Ты не лишён тщеславья, но лишён
   Услуг порочности.
   Ты жаждешь сильно,
   Но жаждешь свято. Ты играешь честно,
   Но рад нажиться,
   Ты хотел бы взять
   То, что взывает: "Сделай - и достигнешь!"
   "Как будто обо мне", - усмехнулся граф. Как тут не поверить гаданиям? Только делать и достигать он решил не спеша. В этом был весь смысл.
   На следующее утро граф Кристоф принимал у себя Лёвенштерна, которого захотел послать с каким-то незначительным поручением в Рижский гарнизон, а заодно - с личным, в Зентен, передать ответ Карлу. С минуту Ливен осматривал своего подчинённого, постепенно становившегося его "правой рукой" в том, что касается служебных вопросов. Нет, он не ошибся в своём выборе и в том, что не уступил его Пьеру. Весьма толковый юноша. Много болтает - но это на данный момент не является пороком. Когда придет время - будет молчать. Да, и он "свой", из балтов и из родни, что сейчас было для Кристофа немаловажно.
   Приказание графа удивило Жанно немало. Он почему-то подумал, что граф замышляет нечто своё. Назавтра Лёвенштерн уже ехал в Ригу, с первым своим поручением вне столицы. Ему по-прежнему не хотелось сталкиваться с Иоганном фон Ливеном, но ныне у него была служебная необходимость, на которую всегда можно сослаться в случае какой-либо неловкости. К счастью, в гарнизоне он самого графа не застал - тот был на маневрах где-то, а "за главного" посадил своего адъютанта фон дер Бриггена, который командовал его штабом. У него он и оставил все нужные рескрипты, и сразу же выехал в Курляндию.
  
   Пулавы, Подолия, апрель 1806 года.
  
   Ответом на послание князя Чарторыйского к императору Александру стал приказ немедленно явиться в Петербург и приступить к своим министерским обязанностям. Адам принес показать это письмо Анжелике, на что она, точившая недавно подаренный дядей кинжал, отвечала:
   - Петербург так Петербург. Я еду с тобой.
   - Будешь убивать?
   - Сначала мне нужно приблизиться к нему. А в Пулавах это довольно трудно, - кратко усмехнулась Анж.
   - Может быть, не надо убивать его сразу, - задумался вслух Чарторыйский. - И не своими руками.
   - А чьими же? - вскинула на него свои пронзительные глаза княжна.
   - Найдём Иуду, - тонко улыбнулся её дядя. - Это проще простого.
   Анжелика бросила кинжал в стену и, повернувшись, взглянула на князя.
   - Почему ты такой умный? - прошептала она.
   - Я не умный. Я просто прожил на этом свете на семнадцать лет дольше тебя, Анж. И знаю - если за столом собирается больше дюжины человек, один из них станет предателем, - он выдернул кинжал, протёр лезвие тряпицей и передал княжне.
   - Но кто из них? - спросила Анжелика.
   - Нам и предстоит это узнать. Точнее, тебе, - произнес Адам, обняв её.
   Анжелика подумала, что нужно немедленно стать вхожей в дом своей подруги. И наблюдать. Можно даже соблазнить графа. А это проще простого. Анжелика впервые возблагодарила природу за подаренную ей внешность. Доротея хороша всем, но у неё грудь как у скелета, бёдра - как у мальчишки, и ноги великоваты - таких редко кто желает. Что ж, княжна будет действовать. И Бонси - так её подруга называет злейшего врага Адама - не заживётся на этом свете.
   Вскоре они уже отправлялись в Петербург, чтобы встретиться со своими противниками лицом к лицу.
  
   Зентен, Курляндия, май 1806 года.
  
   Зентен оказался лесным поместьем средней руки. Герб Ливенов на воротах - в жёлто-синем, как шведский флаг, поле две ветви лилий, перекрещенные, подобно шпагам. Лёвенштерн вспомнил, что лилия - знак чистоты и веры. Насколько чисты и набожны эти Ливены, интересно? Он бы не сказал, чтобы эти качества проявились в потомках этого рода чересчур уж ярко.
   Граф фон Ливен принял барона у себя в кабинете с задёрнутыми портьерами, уставленным книгами. Простота убранства была обманчивой. Жанно разглядел это. Ковёр английской работы стоил немало денег, как и гобелены, изображающие сцены соколиной охоты. Над письменным столом висела золотая шпага; Лёвенштерн даже разглядел в тусклом свете, проникающем с улицы, цифры "1794" и надпись "За беспримерную храбрость" на клинке. Рядом со шпагой - мушкет модели, вышедшей ныне из употребления, с длинным штыком. Граф, заметив интерес гостя к оружию, проговорил:
   - Да, я не всегда был помещиком.
   Затем он открыл конверт, пробежал глазами письмо брата и прочёл вслух последнюю фразу: "Подателю сего раскрыть суть послания при необходимости". Ливен-старший повернулся к окну, резко одёрнул шторы и осмотрел Лёвенштерна с неким выражением сожаления и сомнения в глазах. Жанно снова обратил внимание на руки графа - почти такой же формы, как у его старшего брата, только тот из всех украшений носил обручальное кольцо, а Карл - ещё и опаловый перстень-перчатку, и гербовое кольцо, и золотой обруч с рубинами на большом пальце левой руки. Нет, этот человек не такой простой. И умеет красиво жить. В кабинете Кристофа на Дворцовой тоже всё красиво - но такое ощущение, что вещи, мебель, обои и картины выбирались без души и долгих раздумий, словно бы начальник Лёвенштерна прибежал в лавку и наспех указал приказчику, что ему нужно. Здесь же очевидно, что хозяин любил вещи. Смотрел на эти пейзажи, развешанные по стенам, на эти гобелены...
   Граф Карл тем временем нарушил молчание, уже становившееся неловким.
   - Я не знаю, как начать разговор с вами. Сначала приношу соболезнования. Уже полгода... - проговорил он.
   - Спасибо вам за то, что вы сделали, граф, - откликнулся глухим голосом Жанно.
   - Не стоит благодарностей, мы сделали, что должно. Как поживает ваша медицина? - продолжал Ливен-первый.
   - Последнее время я выступаю лишь в качестве пациента, - улыбнулся в ответ ему Лёвенштерн. - Был ранен, потом болен...
   - Очередной Крестовый поход, причём очень дурно организованный, - Карл опять посмотрел на послание брата, - Брать в союзники австрийцев - значит, подписывать себе приговор заранее. А мой брат - послушный мальчик Кристхен - воспринял всё как данность, вот и расхлёбывает нынче... Странно, что он ещё не в опале. И в такой момент он вдруг начинает Дело...
   Потом, пристально взглянув на Жанно светло-серыми глазами, граф проговорил:
   - Как я понимаю, Кристоф послал вас курьером?
   Лёвенштерн кивнул.
   - В этом письме он просит дать вам ответ устно. С тем, чтобы вы, как его доверенное лицо, передали его ему. Неужели мой братик наконец-то научился доверять людям? - усмехнулся Карл. - Как вы смогли сблизиться с ним?
   Жанно ответил как есть. И добавил, что не считает свои отношения с начальником хоть сколько-нибудь близкими.
   - Милосердие и щедрость - что-то новенькое в Кристхене, - проговорил он не торопясь, - Впрочем, уроки пастора Брандта он всегда усваивал медленно. И через двадцать лет до него, наконец, дошёл их смысл. А пять лет спустя он понял, что упустил.
   - Но каков же будет ваш ответ? - нетерпеливо спросил Жанно, отчего-то возмутившись взятым графом тоном.
   - Передайте ему, что зря он не верит в дьявола. Нечистый существует. И нынче его искушает. Пусть сходит в кирху лишний раз - от него не убудет. И сообщите ещё Кристофу, чтобы перечитал "Макбета" и сделал соответствующие выводы, - и Карл порвал послание брата на мелкие кусочки.
   - Спасибо вам большое, я поеду, - Жанно поклонился и захотел встать с места.
   - А у вас нет ко мне никаких вопросов? - остановил его Ливен. - Раньше вы были пообщительнее, поразговорчивее. Неужели вы подражаете своему начальнику? Вам, кажется, не так мало лет, чтобы такое поведение было простительным.
   В Жанно боролись два желания: одно заключалось в том, чтобы намёками, наводящими вопросами выяснить содержимое загадочного письма, которое, оказывается, имело такую важность, что ответ на него нельзя было даже доверить бумаге; другое - чтобы убраться восвояси от этого мрачного, худого человека, напоминающего, скорее, не пастора, а чернокнижника. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, досчитал почему-то до двенадцати. Потом обратился к Карлу:
   - Ваше Сиятельство, ваша манера говорить загадками меня интригует, - и он улыбнулся, чтобы его слова не выглядели осуждением. - Но имею ли я право задавать вопросы?
   - Там же чёрным по белому было написано: "Подателю сего раскрыть суть дела при необходимости", - Карл позвонил и приказал служанке принести чай.
   - Думаете, необходимость настала? - переспросил Жанно.
   Его собеседник кивнул и, тонко улыбаясь, отвечал, загибая пальцы на руке:
   - И вот почему. Вам самому стало интересно, почему я советую братику прочесть Шекспира, особенно зная, что до книг, а уж тем более до пьес тот небольшой охотник. Это раз. В этом письме вас назвали доверенным лицом. Это два. По-моему, резоны вполне веские. Давайте, спрашивайте меня, о чём хотели.
   Жанно принял правила игры. Ему не хотелось говорить о "деле" в лоб. Тем более, этот хитрец начал бы снова водить его вокруг носа, запутывая всё ещё больше. Надо начать издалека. Пока он размышлял над началом разговора, Карл его опередил.
   - Что вы слышали о польско-шведской войне? - спросил он, отхлебывая уже приготовленный и принесённый служанкой чай.
   Жанно назвал даты.
   - Вы знаете, что она велась вот за эту землю? - граф показал в окно, на лес, расстилавшийся внизу.
   Лёвенштерн подтвердил и этот факт.
   - У нас с Кристхеном был учитель, рассказывающий ужасы, сотворённые поляками-папистами со всеми, кто поддерживал шведов. Женщин жгли заживо на кострах. Мужчинам отрезали гениталии, чтобы ни один не смог плодиться в нашем краю. Маленьких детей жарили на вертелах, как поросят.
   - Я всё это знаю, - тихо проговорил Лёвенштерн, помешивая в чашке кусковой сахар. - Какое отношение эти события имеют к современности? Польши уже нет на карте Европы.
   - Судя по всему, она скоро появится. И захочет восстановить все утраченные земли, не исключая и Ливонии. Этот государь, находясь под влиянием поляков, отдаст им всю землю, какую они попросят, - Карл встал, скрестил руки на груди.
   - Это ещё не точно, - Лёвенштерну вдруг показалось, что он и вправду беседует с безумцем.
   - Всё равно. Вы же из Ригеманов фон Лёвенштернов? Должны знать, что одну из вашего рода - Софию-Леонору - сожгли на Домской площади в Риге. Перед гибелью она прокляла своих палачей, а потом война кончилась, - продолжал Карл. - За одну вашу фамилию я бы открыл все карты перед вами. Но кто знает - вдруг на вас повлияют паписты? Вдруг вы влюбитесь в польку?
   Жанно покачал головой.
   - Меня впечатлили рассказы нашего учителя, - Карл вновь задернул шторы. - Я поклялся отомстить. И мне довелось это сделать. Вот, - и он указал на саблю. - Меня в Риге звали героем. Мать мною гордилась. А весь мой героизм - убийство мальчишек за их ложные идеи. Те, кто вложил их им в головы, ещё ходят по земле.
   - А теперь я спрошу вас прямо - как это касается дела, о котором шла речь в письме? - Лёвенштерн уже злился на красноречивость своего собеседника.
   - Пока Остзейский край - часть России, его можно отдать хоть кому. Если он станет независимым королевством, это будет уже сложнее сделать... - граф усмехнулся. - Но вот я вам всё и объяснил, Иоганн-Вальтер-Германн-Александр Ригеман фон Лёвенштерн, - добавил он, глядя Жанно в глаза. - Моё мнение: Кристхен вспомнил о Деле слишком поздно. Пален гоняет чертей на своей мызе. Самым влиятельным балтом при власти остался он сам. Но в моём брате нет задатков временщика. Как там в "Макбете": "Ты жаждешь сильно... Но жаждешь свято". А мой брат всегда хотел многого, но не имел достаточной злости, чтобы получить всё сразу. Когда возник шанс - ему, видите ли, стало страшно. Но, впрочем, у него ещё есть возможность войти в историю. Пусть доверяет своей жене - вашей троюродной сестре, кажется?
   При упоминании о Доротее Лёвенштерн слегка покраснел и молча кивнул. Потом, опустив голову, проговорил недоумённым тоном:
   - Вы хотите независимого королевства Ливонского, подобно тому, как раньше было герцогство Курляндское. Но... как же? И возможно ли? Сказки какие-то.
   - Я прожил на этом свете почти сорок лет и могу сказать, что сказки чаще всего основаны на реальных событиях, - Ливен облокотился на подоконник. - И у меня был учитель - не герр Брандт, а другой, о, совсем другой, и много позже достопочтенного пастора - который говорил, что возможно даже самое невероятное.
   - Но ведь это очень рискованно. Отделяться, устраивать восстание, - у Жанно голова шла кругом, всё происходящее казалось абсолютно нереальным, а слова Карла - сущим бредом. О чём он? Неужели его младший брат, такой трезвомыслящий, тоже во всём этом участвует? Не может такого быть!
   - Сразу видно, что в ваших жилах течет горячая итальянская кровь, - граф как-то хищно, по-волчьи, улыбнулся. - Всё-то вам мерещатся восстания, кровопролитье без конца. Мы, балты, умеем ждать - столько, сколько нужно. И умеем быть жестокими к врагам.
   ...Они сидели ещё долго, и Лёвенштерн сам не понимал, почему он не может просто взять и уйти от этого человека. Они ещё и пили. И в Карле, как и в Кристофе с Иоганном, было это странное свойство - некая душевная "цепкость". Но, в отличие от младших братьев, Карл фон Ливен говорить любил. И выудил из Лёвенштерна все, что тот мог рассказать. И сам не остался в долгу, поделившись своими воспоминаниями. Графу было что поведать, особенно про войну. И про дуэли - он во время оно прекрасно фехтовал и сам учил ныне своего старшего сына Андреаса основным приемам.
   - Я раньше считал, что это глупый обычай - готовить всех сыновей до единого в офицеры. Если кто хилый или чахоточный - то ладно, в дипломаты, - говорил Ливен-старший, - Но ныне думаю, что дворянин - и, тем более, остзейский дворянин, - должен владеть всеми видами оружия.
   - Медицина - тоже полезный навык, - добавил барон. - Мне пригодился. Вот, - и он продемонстрировал давешний шрам от дуэли на руке. - Зашивал сам.
   - С кем дрались? - поинтересовался Карл.
   - С папистом, - усмехнулся Жанно.
   За окном уже погас закат, когда они перешли к военным воспоминаниям.
   - Под Аккерманом был лютый п-дец, - последнее слово граф проговорил по-русски. - Я чудом вышел живым из четырёх дел, и всё для того, чтобы потом чуть не сдохнуть от лихорадки. Там все этим болели - гиблые места, болота и гниль.
   - Так всегда - от пуль и ядер ещё спрячешься, а зараза обязательно настигнет, - согласился Лёвенштерн.
   - Потом - Финляндия. Это братоубийство. Вы знаете, что Ливены были сподвижниками Карла Двенадцатого? Забавно, что на шведскую войну матушка Екатерина предпочитала отправлять остзейцев. И только остзейцев. Вроде наказания.
   - У нас тоже шведский герб. И у Бенкендорфов, - Лёвенштерн уже чувствовал, что ему на сегодня пить хватит.
   - Мы все немного шведы. Викинги. Варяги. А варяги на Руси государство установили. В Киеве княжили, - Карл налил еще бренди и осушил рюмку залпом. - Понимаете - в Киеве! Мы все там родились. Ради моего крещения они там кирху устроили - до этого не было.
   - Рюрик, Олег, Игорь, Ольга, - отрывистые сведения из истории России появлялись в голове Жанно, и он озвучивал их вслух. - Призвание варягов на царство...
   - Да. Так всегда было. В нынешнем государе почти не осталось русской крови, - граф не останавливался в своих разглагольствованиях. - И то, что испокон веку государи российские нас, остзейцев, привечают и приближают, в обычай уже вошло. Так что мы здесь - там - имеем все права. Каких нет у полячишек. Тех в 1613 году из Москвы выгнали, ибо только самозванством они смогли прийти к власти, - Карл открыл окно и уже достал табак и трубку, чтобы с удовольствием закурить.
   - Но ныне Польша раздроблена, а шляхта мыкается по Европе, как народ Израилев - по пустыне Египетской, - продолжил он, глядя в глаза своего благодарного слушателя.
   - А если у них найдется свой Моисей? - осторожно спросил Жанно.
   - На эту роль слишком много претендентов. Они грызутся между собой, - покачал головой Карл фон Ливен. - Самое худшее, что может случится - придёт нынешний Атилла и натравит эту свору на Россию.
   - Их нужно обезглавить, - Жанно откинулся на спинку кресла.
   - Их нужно оставить без земли, - возразил Карл. - Наша сила в том, что есть вот это всё - он очертил круг руками, - В том, что Рига, Ревель, Митава, Либава, Якобштадт, Мариенбург, Дерпт - города немецкие. В том, что у нас есть крестьяне, поля, леса и прочие угодья. И мы едины. У нас уже есть Ливония. Остаётся сделать её независимой, - и мы станем, наконец, теми самыми варягами, которым когда-нибудь скажут: "Придите и владейте нами!"
   Граф сладостно вздохнул, словно предвидя блистательное будущее своего народа.
   - Королевство будет - это ясно. А кто король? - спросил Жанно.
   - Кто угодно. Это должность выборная, - отвечал Карл. - А вообще - кто-то из нас с нисходящим потомством. Может быть, вы, может быть, я.
   - Я полукровка, а папенька мой вообще бастардом меня считал. Он как-то сказал, что понятия не имеет, его ли я сын или ещё чей-то, - Лёвенштерна тоже несло, из памяти возник эпизод, когда отец противился его отъезду на учебу в Геттинген. - Так что моя кандидатура отпадает. Зато ваша кровь...
   - Князь Каупо Трейденский перешел после своего крещения к немцам и воевал против своих же. Некоторые говорят, что предательство - у нас в крови, - откликнулся граф. - Так что мы все не идеальны.
   Дом постепенно заснул. Тихая, ясная ночь стояла над Зентеном, и тонкий обрезок месяца висел над тёмными верхушками сосен. Вдали, если приглядеться, можно было увидеть руины замка Трейден. Жанно, закурив милостиво предложенную его хозяином сигару, вспомнил, как с латышского переводится название когда-то неприступной крепости ливов - "рай-сад". Надо запомнить.
   А Карл спрашивал его между делом, листая какой-то фолиант:
   - Вот вы в каком часу родились?
   - Понятия не имею, - пожал плечами Лёвенштерн. - Никогда не интересовался.
   - А надо интересоваться. Я специально вызнал у Mutti - та отмечала время нашего рождения в своём дневнике. И время рождения своих детей я тоже записываю, - Карл просмотрел какие-то страницы в книге. - Вот. Фридрих, наш брат убиенный, родился в семь вечера. Малыш Гансхен - два пятнадцать дня, самое пекло, лето на дворе тогда стояло. Кристхен появился на свет в 3.40 утра. Час меж волком и собакой - так, кажется, называют это время?
   - А вы когда родились? В каком часу? - спросил Лёвенштерн.
   - Я? В час Волка. Половина третьего ночи. Впрочем, люди чаще всего рождаются или ночью, или утром. По моим наблюдениям, - проговорил его собеседник.
   - Поэтому вы Волк, - вырвалось у Жанно.
   - Да. А Кристхен никак не может определиться, кто он, - произнес Карл. - Правда, говорят, есть такие собаки, похожие на волков. Вот братик мой - из их породы.
   Потом Карл уложил Лёвенштерна, не держащегося на ногах от сонливости, а сам продолжил сидеть перед окном, пока не заснул - как был, в кресле.
   С утра Жанно еле продрал глаза и долго восстанавливался рассолом, солёными огурцами и селёдкой.
   - Кстати, забыла спросить, как поживает моя невестка? - спросила Анна, жена Карла, вышедшая к столу.
   - Похоже, ждёт ребенка, - слабо улыбнулся Жанно.
   - Опять? Ну, семя Ливенов сильно, - произнес Карл, к немалому смущению его супруги. - У нас с Анхен уже пятеро. Но сейчас Кристхен ставит себя в очень опасное положение.
   Потом попрощались, и Лёвенштерн уехал из Зентена с больной головой и путаными мыслями. Вот он и посвящён в тайну, связанную с амбициями его начальника. Теперь Жанно ничего не остаётся делать, как становиться участником этого действа. Марионеткой в руках судьбы. Нет, о таком он не мечтал, но мало ли о чём он мечтал? Одно утешало - Кристоф очень осторожен и быстро выйдет из игры, когда почувствует реальную опасность. Но сможет ли он это сделать? Жанно жалел, что не умеет видеть будущее. Ныне этот навык бы очень ему пригодился.
  
   ***
   Когда он приехал в Петербург, его пригласили к столу. Дотти снова отправилась на дачу - или в Павловск, но Лёвенштерн был только рад тому, что её нет. Похоже, он всё-таки влюбился. Она стала такая красивая, что само осознание присутствия кузины рядом с ним в одном доме вгоняло его в краску, заставляло совершать безумства, говорить невпопад. Они с Кристофом обедали в тишине, не спеша. Доев суп, граф обратился к своему визави:
   - Сейчас можете сообщить мне, что передал вам Карл.
   - Граф сказал мне буквально следующее: вам следует почитать "Макбета". Сходить в кирху. И ещё про дьявола - мол, он вас искушает. И зря вы в него не верите, - отчитался Жанно.
   - Кто сказал Карлу, что я не верю в дьявола? - краем рта усмехнулся Ливен. - Впрочем, от него я ничего другого не ожидал.
   - Он мне всё рассказал, - продолжил Лёвенштерн, отставив от себя тарелку с супом, - Это... это поразительно. Я даже не знаю, что с этим делать.
   - Просто жить. Ждать момента, - Кристоф по-деревенски собрал ломтиком хлеба остатки супа с тарелки.
   - Извините, - улыбнулся он, заметив, что допустил вопиющее нарушение застольного этикета, - Привычка из полуголодного детства.
   - У вас было голодное детство? - с удивлением спросил Жанно.
   - Полуголодное. И в большой семье. А как там русская пословица - я не помню, скажу по-немецки: "In die grosse Familie клювом nicht клац-клац"? Не доешь всё сам до конца - доест кто-то другой. И еды у нас особо много не было. По крайней мере, явно недостаточно для четырёх прожорливых мальчишек. Это длилось три года, пока мать не отправили в Петербург, и мы за ней не поехали. Но я - да и все мы - хорошо это время помним.
   - У меня было голодное студенчество. Тоже в течение трёх лет, - Жанно понимающе улыбнулся. - Да и учиться в казённых заведениях - не то, что дома.
   - Это всё лирика, - оборвал сентиментальные воспоминания Кристоф, заметивший свою склонность к ним и приписавший это началу старения. - Перейдёмте к новостям. Для вас. Думаю, вас эта весть обрадует. Завтра будет приказ о повышении вас до штабс-ротмистра.
   Лёвенштерн не смог скрыть довольную улыбку. Он пошутил:
   - Ох, боюсь, мой кузен меня сгрызет, когда я сообщу ему об этом.
   - А что, вы с ним на ножах?
   - Не совсем. Но он не упустит случая подтрунить над тем, что мы с вами служим вместе. Похоже, он вас не любит, - осторожно добавил он.
   - Это он, конечно, зря, - сказал Ливен, не возмутившись бестактностью собеседника. - Но здесь я ничего не могу поделать. Я бы тоже хотел его привлечь, правда. Он мне всё же родня.
   - Почему вы не расскажете об этом жене? - перевел разговор Жанно.
   - Что это даст? Я не хочу её тревожить лишний раз, - Кристоф тщательно вытер пальцы и губы салфеткой. - И с её нравом она не преминет поделиться со всеми, кого знает, что в скором будущем сделается королевой Ливонии.
   - Вы думаете, что Доротея глупа, - горячо начал его переубеждать Лёвенштерн. - Но я уверен - о таком она болтать не будет.
   - Не знаю. Мне сложно доверять другим то, в чём сам не уверен, - пожал плечами граф.
   - Так вы думаете - ничего не получится? - Жанно оглядел его испытующе.
   - Насчет моей коронации - вряд ли при моей жизни, - проговорил не спеша Кристоф. - Я думаю - может быть, королём станет Поль. Или Андрис - мой крестник, старший сын Карла. Может быть, мой младший брат на склоне лет. Но не я.
   - Почему же?
   - Потому что не доживу, - граф проговорил это спокойно.
   - Послушайте, - конфиденциальным тоном обратился к нему Лёвенштерн. - Вы чем-то больны?
   - Кроме бессонницы и периодически мигрени - ничем, - вздохнул Кристоф. - Но я умру не от естественных причин.
   Лёвенштерн понял, о ком говорит его начальник. Но на всякий случай уточнил:
   - Вам угрожали?
   - Да. Карл наверняка говорил, кто именно, - Кристоф налил в бокал вина, чуть отпил.
   - Что-то припоминаю... Поляки. Паписты.
   Кристоф молча кивнул. А потом, ещё отпив вина, уже ополовинивая свой бокал, добавил:
   - Они не остановятся ни перед чем.
   Лёвенштерн вспомнил о Чарторыйском и спросил:
   - Князь Адам знает то, что вам известно о его планах? И его измене?
   - Думаю, да. И если даже он не знает, так догадывается, - граф помрачнел. - Свита государя - очень тесное общество. Враждовать, состоя в ней, легко. И крайне опасно.
   - Ужасно. Из того, что я знаю о поляках... - пробормотал Жанно. - Но стоит ли оно того? У вас семья...
   - Довольно мне быть трусом! - почти что в сердцах воскликнул Кристоф. - Я приму этот бой. Либо он, либо я. Либо Польша, либо Ливония.
   В его красивом лице Жанно разглядел нечто величественное, героическое, чего ранее не замечал. Неужели граф Ливен во всё это верит? Лёвенштерн на его месте сумел бы как-то договориться с противниками, обратить врагов в сторонников, а потом их обмануть - да, он всё-таки потомственный "купчишка", тогда как граф происходит из князей, племенных вождей и рыцарей. Это его "священная война", "джихад", как говорят магометяне. Это его Крестовый поход против тех, кого он считает "неверными". Здесь речь идёт не только о тщеславии и амбициях. Барон только мог восхититься этим качеством, которым сам не обладал. А Кристоф даже покраснел, почувствовав, что выражается неимоверно пафосно. И произнёс уже своим обычным тоном:
   - Так вы со мной? Не страшно?
   Жанно произнес:
   - Конечно. Я ваш вассал. А вы мой сюзерен.
   - Ненавижу пафос, но ценю ваше решение, - Ливен допил вино. - Что, всё ещё желаете быть флигель-адъютантом? - он прищурил свои и без того узковатые глаза, - Ваше дело, конечно, но не советую.
   - Что-то не хочется. Лучше уж так.
   Лёвенштерн понял, что мечтать о придворной карьере в таких обстоятельствах нельзя. Ибо тогда его повяжут по рукам и ногам, и выйти из воды сухим не удастся.
   - А всё-таки я бы воспользовался помощью и советом вашей супруги, будь я на вашем месте, - задумчиво произнес он.
   - Моим детям будет нужна мать, - покачал головой граф. - И я не хочу тянуть её в опасность. Они способны на всё. Как и мы, - он холодно улыбнулся, сделавшись на мгновение совсем похожим на своего старшего брата. "Собака, похожая на волка, или волк, похожий на собаку", - внезапно вспомнилось Жанно.
   Потом они перевели беседу на тему политики, заговорив о положении Пруссии, оказавшемся не лучшим. Скорее всего, прусский король будет вынужден выступить против Бонапарта, захватывающего немецкие княжества одно за другим. И себе на горе - ибо силы будут явно неравными. Тогда опять придётся вмешаться России.
   - Осенью всё станет ясно, - многозначительно проговорил Кристоф.
   Его подчинённый подумал: "Ну, если начнётся война, я попрошусь в действующую армию. Ничего другого мне не останется. Да и поляки меня там не достанут". Если всё равно помирать - какая разница, когда и как: красиво пасть под пулями или некрасиво загнуться от яда или удара кинжалом в бок? Но вслух этими соображениями не поделился.
   Через некоторое время Жанно попрощался с Кристофом, а тот прошёл в кабинет - обдумывать свою "систему" далее. Усевшись в кресло и вытянув ноги, Кристоф повторил шёпотом слова брата, переданные ему адъютантом. "Дьявол". С дьяволом всё ясно. В облике Чарторыйского и в самом деле присутствует нечто демоническое. Кристоф бы мало удивился, увидев, что у того вместо ног - копыта, и почувствовав, что от министра иностранных дел исходит отнюдь не изысканный восточный аромат духов, а отвратительный запах серы. Но граф и сам не ощущал себя ангелом. Так что считать своего врага воплощением зла на Земле - значит, вдаваться в высокопарный мистицизм. А пафос лучше оставить на долю борцов за независимость Польши.
   Что ещё передавал Карл? "Кирха". Это пустое. Кристофу сейчас некогда слушать пасторские проповеди. Может быть, брат имел в виду конкретного пастора и конкретную кирху? Надо бы уточнить.
   И был упомянут "MacBeth". Ливен закрыл глаза, восстанавливая в памяти сюжет недавно прочитанной им пьесы. Правитель Гламиса хочет стать королём Шотландии. Но для этого ему нужно убить действующего короля и возможных претендентов на престол. Сам Макбет - человек хоть и честолюбивый, но довольно мягкий. Однако его соблазняют дьявольские силы в виде ведьм-пророчиц. Да и жена у него сильная и решительная за двоих. Жена. Именно поэтому он не посвящает Доротею в это дело - знает ведь, что она может на него надавить, заставить быть решительнее и смелее, так, как понимает это она. Нет. Пусть рожает и воспитывает детей, а когда его, Ливена-второго, не станет на этом свете, удаляется в деревню и живёт там тихо и спокойно. Кристоф побогаче собственного отца, голодать и без обуви разгуливать никто не будет. И она довольно молода, легко найдёт второго мужа. Кристоф знал, чем заканчивается пьеса Шекспира. Смертью Макбета от рук "того, кто не женщиной рождён". Его пьеса жизни, скорее всего, закончится тем же самым. Но его смерть в случае неудачи будет политической - если интриги Чарторыйского и его племянницы удадутся, его отправят в отставку. А там немудрено заболеть настоящей чахоткой от скуки и ненужности. Но ничего этого не произойдёт. Сперва он воткнёт осиновый кол в грудь проклятого поляка и его родственницы-ведьмы...
  
   Павловск, май 1806 г.
  
   Праздник в честь совершеннолетия великой княжны Екатерины был устроен настолько пышный и многолюдный, что на него съехались все, кто хоть что-либо значил в светском обществе Санкт-Петербурга. Именинница красовалась в богатом голубом платье, отделанном золотой парчой, и все жемчуга дома Романовых сверкали в её ушах, на запястьях и на шее. Она танцевала лучше всех, открывая балы своим присутствием, веселилась больше всех присутствующих, но на пятый день праздника её уже начали заметно утомлять и музыка, и танцы, и то, что у неё не оставалось ни малейшего времени остаться хоть чуть-чуть наедине. Туалеты Като переменяла четырежды в день, вокруг неё круглосуточно толпились горничные и фрейлины, и на утро пятницы фрау Шарлотта застала её лежащей на кровати лицом вниз и горько плачущей, чего за девушкой с детства не замечала.
   - Я не выдержу, - прошептала она бывшей гувернантке, - Хочу куда-нибудь сбежать.
   - Вы уже не маленькая, привыкайте, - сказала графиня Ливен, превыше всего в этой жизни ставившая долг. - Можете мне поверить, далеко не всем такие мероприятия нравятся. Но все терпят и не жалуются.
   - Так какой смысл вообще проводить подобное?! - закричала Като, в гневе вспрыгнув с кровати.
   Шарлотта Карловна не знала, что ей отвечать. Она сама считала, что все деньги, потраченные на праздник, можно было отдать бедным и обойтись куда более скромной церемонией. Но, естественно, не в её положении следовало высказывать свои соображения.
   - Престиж России, - сказала, наконец, старшая графиня фон Ливен. - Никуда не денешься.
   - Точно, - улыбнулась Като сквозь слезы. - Но лучше бы брат устроил в честь меня...
   - Парад?
   - Нет, не парад, а манёвры. Или разгромил бы парочку французских армий на поле сражения где-нибудь в Баварии, - усмехнулась она. - Но боюсь, моя мечта - из разряда несбыточных.
   - Сегодня как раз будет парад в честь вас, - продолжила невозмутимая фрау Шарлотта. - И вам представят тех наших военачальников, кто отличился во время прошедшей кампании.
   Като так и прыснула.
   - Разве ж там кто-то отличился, фрау Лотта? Особенно "военачальники"... Они как раз-то всё и провалили, за такое нужно под трибунал, а не представлять принцессам.
   "Какая она жестокая", - подумала графиня.
   - Думаю, про князя Багратиона, героя Шенграбена, вы такое не скажете, - возразила она вслух.
   "Багратион", - повторила про себя Екатерина Павловна. Она так много слышала об этом скромном генерале, ученике Суворова, что давно желала увидеть его воочию и перемолвиться с ним парой слов. Этого воина называли "русским Леонидом", что само по себе не могло не интриговать. Като представляла его необычайным красавцем. Поэтому слова гувернантки её несколько приободрили. Она приказала подавать одеваться, и через час, в прекрасном тёмно-синем платье, с диадемой на голове, сошла вниз.
   Князь Багратион с первого взгляда её несколько разочаровал. Он не напоминал Геркулеса - был невысокого роста, скорее, худощав, чем атлетически сложен, не очень красив на лицо - слишком явно выдавались в нём кавказские черты, но выражение больших чёрных глаз Екатерину покорило. Его руки - тонкие, длиннопалые - выдавали в нём породу. Като также понравилось то, что Багратион держался несколько скованно, застенчиво - он не привык ко Двору. И даже то, что он не очень хорошо говорил по-французски, её не смутило - девушка перешла с ним на русский, которым владела очень свободно. Её собеседник говорил на языке своей "приёмной родины" с неким гортанным акцентом, но тоже довольно неплохо. Перемолвившись парой фраз и получив поздравления, которые, как ей показалось, были сказаны не из приличий или из лести, а от чистого сердца, Екатерина поклонилась и отошла от него. Генерал ей понравился весьма. Больше как человек. Принцесса не разглядела в нём "Геракла нашего времени", но отчего-то поняла, что он сочетает в себе мужество с добротой и умом.
   Подойдя к матери, принцесса, указав взглядом на князя, прошептала: "Maman. Выхлопотайте ему назначение в Павловск". Мария Фёдоровна, вся перетянутая белым, как у юной девицы, платьем, поправила на полуобнаженных плечах шаль, оттороченную горностаевым мехом, и, вынув лорнет, оглядела генерала с ног до головы. "Сделайте это для меня", - вкрадчиво прошептала Като. - "Ну пожалуйста". Императрица усмехнулась. Странные предпочтения у её четвёртой дочери. Ладно бы какой-нибудь изящный флигель-адъютантик, коих так много здесь. А то генерал на двадцать лет её старше, неотёсанный, неловкий, диковатый. Вполне возможно, девочка просто хочет облагодетельствовать героя войны за его службу и храбрость, дав ему шанс сделать карьеру при Дворе. При Малом Дворе. Мария Фёдоровна уже несколько лет занималась тем, что соперничала с сыном и невесткой по части блеска и пышности церемоний в своём Павловске. Они часто затмевали мероприятия, устраиваемые в Зимнем. Этим вдовствующая императрица старалась снискать популярность среди придворных и впечатлить их. Правда, получалось это не очень успешно. "А что, иметь личную гвардию - неплохая идея..." - подумала Мария. Поэтому дала "добро" на просьбу дочери. "В случае чего он поведёт за собой армию", - довольно проговорила про себя императрица. После сокрушительного поражения она надеялась, что популярность её сына-"узурпатора" несколько поубавится, и она сможет сыграть более значимую роль при Дворе на фоне Александра. Но этого, судя по всему, не произошло. Что ж, раз так, то всегда нужно быть готовой взять трон силой. В случае чего. И да, Багратион ей лично тоже пришёлся весьма по вкусу. Мария Фёдоровна ещё не считала себя старухой и думала, что сможет заинтересовать своей внешностью и обаянием генерала. Заглядывая вперёд, упомянем, что это отчасти у неё получилось.
  
   ***
   Вечером того же дня состоялся большой бал. Анж, не так давно приехавшая со своего поместья, присутствовала на нём со своим младшим братом. Высматривая знакомых, она не узнала Дотти, которая подошла к ней, как ни в чём не бывало. Доротея, к вящей досаде и вопреки планам княжны, только расцвела - пополнела, стала румянее, рыжие волосы блестели как солнце, а изысканное бриллиантовое колье привлекало внимание к округлившимся формам графини. Они поболтали немного, обменялись новостями - чувствовалось, что месяцы отсутствия их развели и возобновления тесной дружбы вряд ли получится.
   - Я могу приехать к тебе, душка, - сказала княжна, сладко улыбаясь. - В любое время, когда скажешь.
   - Право, не знаю... - засмущалась Дотти. - Я сейчас не живу на Дворцовой, мы снимаем дачу. Но иногда я езжу и сюда, в Павловск.
   На самом деле, она не хотела, чтобы Анж как-то пересеклась с Алексом. Ещё год назад она заметила их взаимный интерес и подумала - если они сойдутся снова, то вспыхнет головокружительный роман. Быть третьей лишней Дотти не хотела. Да и вообще как-то ревновала Альхена к ней. Конечно, она знала, что у брата полно любовниц, но так как она не знала их лично, а часто и поимённо, этот факт её не волновал. Однако, видеть, как на глазах развивается роман между любимым братом и подругой, было выше сил Доротеи. "Называйте это причудой беременной, но в гости я её звать не буду", - решила она про себя, не зная, что своим решением рушит другие, куда более масштабные и опасные замыслы подруги.
   - Так я приеду? - настойчиво и несколько недоумённо спросила Анжелика.
   - Приезжай, только ты не застанешь меня, - графиня улыбнулась очаровательно, и, откланявшись, пошла искать других знакомых.
   В толпе Анж заметила и её мужа. Доротея подошла к нему, слегка приобняла его за плечи, улыбнулась, и тот посмотрел на неё каким-то необычным для себя, тёплым и любящим взглядом, что не укрылось от внимательной княжны.
   "Есть и другой путь", - улыбнулась девушка несколько обиженно, но всё ещё торжествующе.
   - Анжей, - повернулась она к брату. - Ты завтра собираешься к Марьяне?
   Она говорила про свою троюродную сестру, недавно вторично вышедшую замуж за "москаля" - на этот раз генерала Фёдора Уварова. В семье её презирали и называли - ничуть не стесняясь - "курвой". Однако женщина эта чем-то интересовала Анжелику, как всё порочное. Уваровы жили открытым домом; муж быстро наскучил веселой польке, и она привечала гвардейскую молодежь, из которой выбирала себе любовников. Анжей к своей кузине неоднократно ездил, и, похоже, она недавно научила его всем премудростям любви. По словам брата, к графине Уваровой ездил и Алекс Бенкендорф - Анжей неоднократно досадовал на то, что прекрасная Марьяна отдала предпочтение "этому чухонцу". С младшим братом Анж последнее время была близка и выведывала у него всё, о чём не могла узнать самостоятельно.
   - Придётся, видимо, поехать, - с неохотой отвечал юный князь.
   - Я поеду с тобой, - бросила как ни в чём не бывало его сестра.
   - С ума сошла? - посмотрел на нее округлившимися глазами Анжей. - Тебя же дядя пристукнет за такие визиты!
   - Он ничего не узнает, - прошептала княжна. - И я ненадолго. Хотя...
   Она, прищурившись, посмотрела вдаль и увидела, что к чете Ливенов подходят "знакомые всё лица" - радостный Долгоруков, Волконские, Репнин, и вот, новоиспеченный муженёк Марьяны - граф Уваров. Вчера она видела их втроём - Долгорукова, Пьера Волконского и вот этого "Феденьку", как его называли в свете, - что-то горячо обсуждающими в кулуарах этого дворца. Они её даже не заметили - так увлеклись беседой. "Похоже, их полка прибыло. Что же, тем хуже для них", - усмехнулась Анжелика. Граф Уваров, как знали все, умом и сообразительностью вовсе не блистал - а также образованностью, ибо в свете говорил на том, что лишь отдаленно можно назвать французским языком и очень обижался, когда его мягко и тактично просили перейти на русский для лучшего понимания его слов. Основное достоинство - его внешность и сложение. Рост и мощь графа поражали воображение любой дамы, и, надо сказать, кузину свою Анжелика понимала - в постели такой Голиаф был весьма кстати. Но в роли мужа - не любовника - он, видно, быстро наскучил Марианне, и она предалась своему любимому занятию - привлекать к себе кавалеров.
   - Я поеду, - повторила Анжелика.
   - Сестра, это не тот дом, в который тебе следует ездить... - начал возмущённо Анжей.
   - Я знаю. Именно поэтому я туда отправлюсь, - усмехнулась Анж. - А если ты страшишься за мою нравственность - что ж, уверена, что ты защитишь меня от приставаний всяких дерзких личностей.
   Брат недовольно взглянул на неё.
   - Ну же, глупый, - зашептала она. - Я уверяю, что твоя Марьяна забудет про Бенкендорфа и вернётся к тебе.
   Анжей кривовато усмехнулся.
   - Договорились. Завтра я еду туда в семь. Постарайся, чтобы тебя не заметили. Но... там вообще-то много народу бывает. Тебя увидят, слухи пойдут. И дядя тебя таки пристукнет, когда узнает. В монастырь запрёт.
   - И? Все знают, что я вообще-то ей родня, - надменно проговорила Анжелика. - Что ты так беспокоишься?
   - Потому что в случае чего меня могут продырявить из пистолета за твою честь, - сердито произнес Анжей. - А мне ещё пожить хочется.
   - Не беспокойся. Свою честь я всегда защищаю сама, - ответила его сестра, и, обмахнувшись красивым веером из белых страусовых перьев, пошла искать знакомых. Сегодня ей было скучно. Она даже выслушала от нечего делать хвастливую болтовню её давнего поклонника Казимежа Ожаровского, весьма обнадежив того по части матримониальных изысканий, которых он не оставлял. Впрочем, Анжелика Войцеховская только притворялась, что слушает его, а сама пошагово обдумывала первую комбинацию, которая могла привести ненавистную ей придворную партию к краху. "Никакой сестры нам не нужно, когда есть брат. А Дотти не дура и что-то пронюхала. Или ей муж рассказал", - пришло ей в голову. Потом она вновь посмотрела на князя Долгорукова. Адам говорил ей давеча, что его хамство накануне Аустерлица весьма разозлило Бонапарта, который из-за этого и решил не давать Александру спуска. Вспомнились ещё слухи, что "курва" Марьянка спала с этим идиотом. Или тот похвалялся этим фактом. Но то, что он дрался из-за неё на дуэли с кавалергардом Бороздиным, было истиной. Долгорукову прострелили правую ногу, пулю долго не могли вынуть, и даже поговаривали, что конечность князю таки отрежут. "Лучше бы отрезали", - кровожадно усмехнулась Анж, представив, как князь Пётр ковыляет на костылях. Её визави мигом счёл, что она нашла нечто смешное в анекдоте, который тот рассказывал, и, чтобы сделать ей приятное, сам зашёлся в истерическом смехе. Княжна Войцеховская под благовидным предлогом удалилась от него, а сама прошла дальше, искать других приятелей и приятельниц.
  
   ***
   Князь Долгоруков и граф Ливен, тем временем, вышли в курительную комнату.
   - Ты вообще дурак? - накинулся Кристоф на своего друга, как только они остались наедине.
   - Эй, полегче, выбирай выражения, - обиделся Пьер. - Что я такого сделал?
   - На кой черт нам этот Dummkopf Уваров? - граф аж разозлился, что с ним бывало нечасто.
   - Кому-нибудь башку свернуть пригодится, - сказал Долгоруков, удивлённый столь гневным настроением своего приятеля.
   - Только разве это, - Кристоф сплюнул. - Но так-то ты, наверное, забыл, кто у него жена?
   - Помню. Сосёт превосходно. Такое не забывается, - цинично улыбнулся Долгоруков.
   - А что тебе чуть ногу из-за неё не оттяпали - это так, ничего страшного? - цинизм друга ещё больше злил Ливена, у которого сегодня был довольно тяжелый день, к тому же, с раннего утра разболелись зубы, да ещё надо было тащиться на это празднование, и этот дурак Уваров приставал к нему со своими разговорами на тарабарщине, которую этот наивный командир кавалергардов принимал за французский - попробуй ещё пойми его.
   - Я добрый и всепрощающий. А то, что она полька - так это к лучшему. Мама у неё Потоцкая.
   - А папа Любомирский! - Кристоф уже почти кричал. - А ты знаешь, что они Адамхену родня?
   - Она обрусевшая, - возразил Долгоруков. - И шлюха, как раз то, что нам нужно.
   - Нам не нужны шлюхи, - лицо графа аж пятнами пошло от возмущения недальновидностью и наивностью друга. - Они продажны. К ней придёт Чарторыйский, они столкуются между собой по-польски, она побежит к мужу, а этот идиот откроет перед нею все карты.
   - Она такая же, как Марыська. А в ней даже ты не сомневаешься, - защищал свою бывшую любовницу князь Петр.
   - Сравнил Der Arsch с пальцем, - грубо проговорил Кристоф. Ругательные слова он всегда предпочитал произносить на родном языке. - Кто Нарышкина, а кто эта вот...?
   - Да не злись ты так, - умоляюще сказал князь Петр, видя, что Ливен сейчас готов его прибить. - Федя вышибет мозги из Чарторыйского - раз и готово. И не такой уж он дурак. А с поляками нам всё равно надо столковаться, если мы хотим внедриться к ним.
   Кристоф только вздохнул.
   - Такие вещи надо обсуждать совместно, а не ставить меня с Волконским перед фактом, - сказал он тихо.
   - Ты за моей спиной сговаривался с Винценгероде, что я должен был думать? - парировал Пьер.
   С этим гессенцем Кристоф обсуждал кое-что другое, а вовсе не свержение Чарторыйского. Винценгероде тоже был уверен в шпионаже, имевшем быть место перед Аустерлицем, и искал того, кто мог передать диспозицию Вейротера во французский штаб. Кристоф, однако, думал, что проигрыш наступил именно из-за непродуманности самой диспозиции, а не потому, что Бонапарта кто-то ознакомил с нею заранее - к такому выводу он пришёл, проштудировав её внимательно. Победа с таким планом была бы чудом.
   - Зачем мне "чёрный" немец, ты не подумал? - вырвалось у Кристофа, который только потом понял, что Долгоруков вряд ли знает, чем "чёрные" немцы отличаются от "серых", и почему эти две категории так не любят друг друга.
   - По-моему, Винценгероде ещё белобрысее тебя будет, - усмехнулся Пьер. - С чего это он чёрный?
   Пришлось объяснять этому русскому князю то, что любой балт вытверживал если не с детства, то с первой заграничной поездки по немецким землям уж точно.
   - Надо же, я и не знал, - сказал просветившийся ныне Долгоруков. - Так что он не твой друг?
   - Нет, - проговорил Ливен, - Лучше я с русскими дружить буду. И вообще, я к твоему сведению, не вполне немец. Мой предок был ливом.
   - Это как?
   - Это то, что вы зовете "чухонцами", - кратко пояснил Кристоф.
   - Так мои предки тоже были не русскими! - внезапно вспомнил Долгоруков.
   - А кем?
   - Рюриковичи мы, - скромно произнес он. - Как и Волконские, кстати.
   - Рюрик... Это варяг, призванный на царство? - граф припомнил какие-то обрывочные сведения из читанного.
   - Что-то вроде того, ага.
   Кристоф ничего не ответил и снова загадочно улыбнулся. Он сам ощущал себя таким варягом. И кто знает, может быть, лет через 500 его династия будет считаться исконно русской?
   - Так, возвращаясь к Уварову. Что с ним делать будем? - вспомнил Ливен.
   - Достаточно того, что в случае чего, он за нас, - сказал Долгоруков. - Чем больше наших, тем лучше.
   Кристоф пожал плечами, не вполне удовлетворившись таким пояснением. Впрочем, если Пьер делает как он - формирует свою отдельную партию - он не возражает. Пускай. Только далеко они не уедут с такими дураками. А проблем огребут столько, что до конца света не расхлебаешь.
  
   Санкт-Петербург, Елагин остров, май 1806 г.
  
   - Какие люди! Анеля, ты ли это? - красавица графиня Уварова, в первом браке - графиня Зубова, а в девичестве - княжна Любомирская, полулежала-полусидела на оттоманке и встала, чтобы обнять приехавшую к ней кузину. - Не видела тебя давненько. Думала, тебя не пустят твои родственники.
   - А я теперь вольная птица. И я с Анжеем, - отвечала Анжелика.
   Марьяна равнодушно взглянула на молодого человека. К счастью, рядом ещё сидела другая девушка, её младшая сестра Яна, которую все звали Жаннетой, и она начала занимать Анжея разговором.
   - Ты за ним бдишь, или он за тобой? - усмехнулась эта Жаннета. - Я не очень поняла.
   - Мы друг за друга отвечаем, - сдержанно проговорила Анжелика.
   Обе её хозяйки выглядели прекрасно. Марианне совсем не дашь её тридцати двух лет, хоть она и пышна телом. Была в ней некая ленивая грация домашней кошки, которая постоянно лежит на солнышке и греет бока. Жаннета отличалась более живыми манерами и стройностью, переходившей в худобу. Таким образом, обе сестры привлекали к себе мужчин, предпочитающих разные виды женской красоты.
   - Мой дом зовется Содомом и Гоморрой. Как же наш ангелок смог переступить его порог? - продолжала Марианна беззастенчиво. Анжелику она считала сопливой девчонкой - зазнавшейся наследницей, чья красота была переоценена, и воспринимала её как свою будущую соперницу, поэтому относилась к ней без всякой теплоты.
   - Сестра, ты ошибаешься. Наш дом точно не Содом, потому что содомиты сюда не ходят. По понятным причинам, - Яна повела плечами так, что Анжей аж покраснел, а Марьяна взволнованно посмотрела на Анж - не смутилась ли она словами Жаннеты. Та даже глазом не повела. "Ну правильно, чья она внучка и дочка, в конце-то концов", - вспомнила графиня Уварова.
   - И я не ангел, - проговорила девушка.
   - А кто в монастырь всё хотел? - вспомнила хозяйка.
   - Это пока не в моих планах. Скажи, Marie, могу ли я поговорить с тобой наедине? - спросила Анж без обиняков.
   - Давай. Идите-ка в гостиную, проведайте, не пришел ли кто? - обратилась к сестре и её ухажеру графиня.
   Оставшись с родственницей наедине, она смерила взглядом своих больших карих глаз кузину и проговорила:
   - Тебя прислал Адамка. Что ж он сам не ходит? Или это ниже его достоинства?
   Анжелике кровь бросилась в голову. "И в самом деле, курва, курвища", - подумала она. - "Москальская подстилка". Но она была вынуждена признать - кузина старше её на четырнадцать лет, на столько же лет опытнее, и если княжна и думала использовать Марьяну для своих целей, то ничего у неё не выйдет. Придется соглашаться с правилами игры, установленными ей. Самое большее, что Анж может сделать - сторговаться в чём-то одном.
   - Адам красивый, - продолжала Уварова. - В моём вкусе. Наверное, ему одиноко сейчас, после расставания с государыней. Скажи мне по секрету, Анеля - у него кто-то есть сейчас?
   Анжелика цветом лица уже напоминала варёную свёклу. Щеки у неё горели, а кулаки чесались врезать этой ехидной даме промеж наглых глаз. Она лишь помотала головой, чуть не сказав: "У него есть я! И тебе не поздоровится!"
   - А жениться он не собирается? Нет? - продолжала невинным голосом Марьяна. - Интересно... Так вот, кузина, объясни мне, что ты хочешь? Я всё сделаю.
   - К тебе ходит Александр фон Бенкендорф, - сказала Анж. - Так вот...
   - Ты влюблена в него и думаешь, что я его у тебя отбиваю. Но уверяю тебя, милая, я даже не помню такого. Как он выглядит? Если был бы красивый, я бы обратила внимание.
   Анжелика ещё больше разозлилась. Но потом подумала: а почему бы не подыграть?
   - Да, я к нему в некотором образе неравнодушна. Потому и у тебя. Его здесь можно чаще всего застать, говорят. Он влюблён в тебя, Марьяна, - она посмотрела на неё искренним, немного жалким взглядом. - Так я слышала.
   - Обожаю романтику и готова пойти навстречу истинной любви, - великодушно произнесла графиня. - Я догадываюсь, почему ты ищешь моей помощи. "Фамилия" немца наверняка бы не одобрила.
   Анжелика только головой покачала, опустив глаза и прикрыв рот рукой, так как боялась, что улыбка выдаст её полностью.
   - Ну, если меня не прибегут убивать ваши шляхтичи, я готова тебе помочь, девочка, - торжественно объявила графиня, подходя к трюмо и поправляя на своих пышных, покатых плечах белую шаль с красивым красно-синим узором. - Могу даже предоставить собственную супружескую спальню для увенчания вашей любви... Theodore как раз в отъезде, так что всё складывается очень благоприятно, - она захихикала.
   - А вот это лишнее, - твердо произнесла Анжелика. Потом она направилась в гостиную, как следует запахнув на плечах шаль.
   Сегодня она надела как можно более скромное, почти монашеское чёрное платье с тонкой белой отделкой, волосы зачесала гладко и даже думала использовать вуаль, но решила, что не нужно. Выбрала место в самом углу, так, чтобы её заметили не сразу. И начала наблюдать за прибывающими гостями.
   Тот, кого она и ждала, явился с исключительно немецкой пунктуальностью, лишь только прозвонило семь вечера. Анж взглянула на него ещё раз, довольно внимательно. Что ж, не слишком красив, но высок ростом, ловок, улыбается с той очаровательной непринуждённостью, которая может пленить сердце любой дурочки - да и отдельно взятых умниц тоже, глаза зелёные, чуть конопат, как и сестра его. Звякнув шпорами, Алекс поклонился Жаннете и Марьяне, поцеловал обоим ручку и туманно взглянул на старшую из сестёр, начав какой-то не слишком важный светский разговор о том, что дают в театре - "я пренебрёг этим дурным представлением ради визита к вам, мадам", о погоде и о всём прочем, о чём принято говорить в гостиной... Марьяна тайно улыбалась, а анжеликин брат, занявший место за фортепиано, пару раз сбился с нот.
   И, что было совершенно на руку Анж, - Бенкендорф не обратил на её присутствие никакого внимания, разглядывая исключительно Марьяну.
   - А вот, барон, и наша... - начала Жаннета, но Анжелика сделала ей страшные глаза - не время и не место. Алекс, к счастью, не расслышал её слов, так как приехал Лев Нарышкин, потом - Арсеньев, за ним - цесаревич Константин, который кинулся обниматься с сестрой хозяйки.
   Незамеченной Анжелика оставалась, однако же, не так долго.
   - Ого, все три... хм... грации сразу, - объявил громогласно Константин. - Как это мило! И польская принцесса здесь же? Неожиданный оборот!
   Взоры всех одиннадцати человек обратились к ней. Александр Бенкендорф застыл на месте. Он не ожидал увидеть свою королевну, свою Звезду в таком месте, тем более, в присутствии женщины столь вольных нравов, как Марианна Уварова, которую он надеялся сегодня затащить-таки в постель.
   - Я всего лишь приехала навестить свою кузину и не думала застать у неё такое общество, - уверенным тоном, подкрепляя свои слова пленительной, любезной улыбкой, произнесла княжна Войцеховская. - Я здесь ненадолго.
   - Зачем же ненадолго? - произнес другой её знакомец, тот, чье появление здесь она и не предугадала - Жан де-Витт, её несостоявшийся жених. "Ах, да, он же Потоцким родня какая-то..." - с досадой вспомнила Анжелика.
   - Да-да! - подхватил цесаревич. - Вы нам нужны, прекрасная княжна! Вы просто лучик света в тёмном царстве!
   - Почему же в тёмном? У нас очень светло, - пошутила Жаннета.
   - И жарко, - сказал Анжей. - Просто Африка.
   - Так и быть, я останусь, - сказала княжна, по-прежнему улыбаясь.
   И вечер начался. Гости продолжали съезжаться на дачу. Подавалась шампанское, место у фортепиано никогда не пустовало, занимаемое новыми гостями. Анж сыграла несколько полонезов и мазурок, уступив потом Алексу, исполнившего романс "Жаннета", приведший в восторг сестру хозяйки так, что она, к вящему неудовольствию цесаревича Константина, кинулась на шею Бенкендорфу.
   Константин, по своему обыкновению, быстро напился. Анж, уже решившую куда-то уехать, взял тихонько под руку Жан де-Витт и прошептал: "Ну я же говорил, что в монастырь вы не пойдёте". "А вы уже не хромаете. Чудесное исцеление?" - усмехнулась она ему в лицо. "Животный магнетизм", - ничуть не смутился де-Витт. Анжелика дернула плечом, стряхивая его руку. А потом прошла на веранду - ей действительно было жарко и душно. Белая ночь стояла над столицей; противно жужжали комары.
   - А, вот ты где, - сказала Марьяна, присоединяясь к ней и обмахиваясь веером. - Разумно, а то Костенька-урод, кажется, слишком уж неравнодушно отнёсся к твоему присутствию здесь. Лучше тебе уехать, пока он ещё не насытился Янкой и не пошел искать новизны...
   - Слушай. Я тебе уступаю Бенкендорфа, - ответила Анжелика.
   - Что ж так великодушно? - усмехнулась графиня. - И зачем мне он? Он немец и зануда, хоть и желает казаться весёлым.
   - Что ж в нём такого занудливого? - спросила княжна.
   - Не знаю... Взгляд, - легкомысленно сказала Марьяна. - Какой-то он юный Вертер, возьмёт ещё, будет стреляться. Подожди, ты ещё не слышала, как он рассказывает о каких-то крестовых походах и прекрасных дамах. Он может говорить часами, если его не прервать. Наверное, ещё и стишки сочиняет, навроде Клопштока, - тут дама хихикнула. - Ты почувствовала это, поэтому и уступила его мне. Небось, сама не любишь зануд.
   Анжелика только промолчала.
   - Скажи мне, Анж, кого ты вообще любишь? Только не надо твердить, что Господа. Тебя вообще мужчины интересуют? - последние вопросы графиня Уварова задала с необычайной прямотой.
   - Да. Только не в том смысле, в каком они интересуют тебя, - взгляд синих глаз кузины заставил Марианну поёжиться. Нет, правы те, кто называл княгиню Изабеллу "ведьмой". А Анж на неё похожа как две капли воды, только повыше ростом, личико гладкое и глаза не карие, а светлые.
   - И в каком же смысле тебя интересует, например, Бенкендорф? - парировала Марианна.
   - В том смысле, что он зять графа Ливена.
   - Ты влюблена в Ливена? - со смесью гадливости и любопытства переспросила анжеликина родственница. - В Кристофа Ливена?
   "Ага", - внутренне обрадовалась Анж, услышав, с каким отвращением говорит о её враге Марьяна. - "Значит, он ей тоже чем-то насолил".
   - Боже упаси, - сказала Анж. - Он муж моей пансионской подруги, кстати, младшей сестры этого несчастного "Вертера", как ты выразилась. Не думаю, что графа вообще может полюбить какая-то женщина.
   - Правильно. Потому что его любят мужчины, - ухмыльнулась её кузина.
   "Нет, то, как он всегда пялится на мою грудь, вряд ли означает, что он из содомитов", - усомнилась в словах Марьяны княжна. Кроме того, в графе не было ничего томного, пресыщенного, утончённо-порочного, того, что обычно отличает мужчин, предпочитающих спать с представителями своего собственного пола.
   - Он женат, и его жена беременеет ежегодно, - возразила Анж.
   - Господи, Анеля, ну не будь же такой наивной! - воскликнула графиня. - Все содомиты женаты и у всех есть дети. Особенно если говорить о тех, кто в свете хоть что-нибудь значит.
   "Нет дыма без огня", - подумала девушка про себя. - "Если слухи пошли, значит, кто-то или что-то стало поводом к ним. Интересно, что? Ну или кто?"
   - Так зачем же он тебе нужен? - продолжала Марианна.
   - Я его ненавижу и очень хочу убить, - сказала совершенно искренне Анжелика. Почему-то ей показалось, что "курве" можно доверять. Она была честна, несмотря ни на свой образ жизни, ни на предпочтения в постели.
   - Откровенность за откровенность. Я тоже хочу убить одного Ливена. Но не того, - Марианна прямо и честно взглянула в глаза княжны, без трепета встретившись с ней взглядом. - Братика его старшего.
   - Вот как?
   Анжелика посмотрела в её глаза и увидела всё, что было в прошлом её кузины.
   Дождливый вечер над разорённой Варшавой. Марьяну - тогда тонкую девушку, молодую вдову, приводят к высокому худому человеку с тусклыми серыми глазами, сидящему в расстегнутом русском пехотном мундире на драгоценном ковре княжеского особняка и курящему гашиш. Тот оглядывает её как неодушевленный объект. "Покажи сиськи", - говорит он по-немецки. Руки его слуги тянутся к груди юной княгини Потоцкой - да, тогда она была ещё Потоцкая - срывают косынку, рвут платье и корсаж, грубо лапают тонкую белую кожу груди и плеч. "О, Янис, это то, что нам надо", - усмехается полковник русской армии, и глаза его затуманиваются. - "А теперь вон!" Все уходят. Марьяна остаётся наедине с этим человеком, этим "северным варваром", одним из тех, кто разорил её город и её страну. Тот встаёт, подходит к ней, вынимает из-под полы стилет. Девушка дрожит: неужели он собирается убить её? "Пан офицер..." - начинает она. "Молчать!" - удар в лицо тяжелой рукой неожиданно следует за её мольбой. Кровь течёт у неё из разбитой губы. Он подносит стилет к разорванному корсажу девушки. "Не надо, пане..." - говорит Марьяна, ощущая страх. - "Я всё, что вам угодно, сделаю, только не убивайте!" "Всё, что угодно?" - ухмыляется полковник. - "Откуда ты знаешь, что мне угодно?" Её мучитель заламывает ей руки и опрокидывает на пол, валясь на неё всем своим длинным, тяжелым телом. Инстинктивно княгиня сжимает ноги в коленях, упираясь в его поджарый живот. "Сучка", - шепчет он. - "Ещё так сделаешь, убью", и потом рывком раздвигает ей ноги... Он насиловал её долго, никак не мог кончить, и она уже устала плакать и кричать. Потом офицеру и самому, видно, надоело, он оторвался от неё, натянул штаны и крикнул: "Янис! Убери эту мразь от меня!", подкрепляя свои слова чувствительным пинком ей в живот. Она сжимается в калачик, стонет от боли, шепчет молитвы и проклятья. "Будешь бормотать по латыни, отдам тебя своим гренадёрам, порадую ребят", - говорит сквозь зубы её насильник, вновь ударяя её по спине ногой в тяжёлом сапоге...
   - У нас с ним свои счёты. С октября Девяносто четвёртого, - проговорила тихо Марианна. - Я знаю, что этот волк затаился в своем логове. Но когда-нибудь он за всё мне ответит.
   "Её первый муж, этот русский, лишился ноги как раз во время взятия Варшавы... Странная она всё же", - подумала Анж.
   - Если ты такая патриотка, - продолжала княжна.- То почему ты пошла под венец с Зубовым? Он же брал Варшаву. Почему ты спала с Долгоруковым?
   - Анжелика. Вы, Чарторыйские, полагаете, что в москалях - всё зло. Нет. Вот в немцах, этих поганых еретиках и безбожниках, всё зло и есть, - сказала твердым голосом графиня Уварова. - Они толкают русских на то, чтобы ненавидеть нас, потому что эти чухонцы и пруссаки даже не считают нас за людей. Екатерина Кровавая была немкой. А Суворов просто исполнял приказ. Равно как и мой первый муж.
   - Ты не ответила на мой вопрос, - жестко спросила девушка. - Почему ты спала с князем Петром Долгоруковым?
   - Потому же, почему и пошла под венец с Уваровым, - сказала Марьяна. - Theodore, конечно, дурак, но он добрый дурак.
   - Ты знаешь, что он друг этого Ливена? Равно как и муж твой?
   - И что? Кстати, что ты имеешь против Долгорукова?
   - Он домогался до меня. Я прокусила ему руку, - усмехнулась Анж.
   - Прекрасно. Так с ними и надо, - одобрительно произнесла Марианна. - А что ты, собственно, хочешь от меня?
   - Теперь уже ничего. Достаточно того, что ты ненавидишь Ливена. А так как этот его родственник бегает ныне за тобой, как хвостик, почему бы тебе не притвориться к нему благосклонной и не пригласить его на тайное свидание? - предложила, не моргнув и глазом, княжна Войцеховская.
   - С чего бы? - посмотрела на неё Марьяна. - Почему бы тебе самой так не поступить?
   - Ты знаешь, кто мои родственники, - прошептала Анж. - Меня же живьем закопают за такое.
   - Ну да, он же не император и даже не великий князь, - графиня Уварова была в курсе всех слухов и сплетен и знала, что, по слухам, Анжелика вполне вероятно сможет заменить в постели государя другую свою соотечественницу, Марию Нарышкину.
   Княжна посмотрела на неё как-то нехорошо.
   - Ma chХre cousine, поменьше слушай, что болтают вокруг всякие придурки, и почаще слушай меня, - улыбнулась она надменно. - Я знаю больше, и мои сведения всегда точны.
   - Как посмотрю, ты умна не по годам. Сколько тебе, девятнадцать? - проговорила Марианна. - Что же с тобой будет, когда достигнешь моего возраста?
   - Есть все основания полагать, что к этому возрасту я буду уже в могиле, в монастыре или замужем за дураком, - не моргнув глазом, произнесла Анжелика. - Ну так что? Ты соглашаешься дать свидание Бенкендорфу?
   - Пожалуйста, - равнодушно произнесла графиня Уварова.
   - Великолепно, - Анжелика в порыве чувств поцеловала её в щеку. - Можешь дать ему одно свидание, ничего не делать, если не хочешь, так, задурить ему голову, а на второе рандеву вместо тебя приду я. И у нас с ним будет свой разговор.
   - Договорились.
   Они пожали друг другу руки, и Анжелика сошла вниз, к своему экипажу. Она нынче поселилась во дворце, возобновив свою фрейлинскую службу, так что ей можно было не волноваться за то, что дома её встретят неласково из-за долгой отлучки. Адам вряд ли сейчас будет допытываться, где она бывает, пока не живёт с ним. У него дел слишком много, чтобы ещё и следить за племянницей. Как только она села в карету, к ней подбежал разгневанный брат и прокричал:
   - Ты обманула меня, Анелька! Она передала только что записку Бенкендорфу! Ты...
   - Трогай, - спокойно приказала она кучеру, оставив брата ругаться и махать кулаками ей вослед.
   ...Несмотря на репутацию, многочисленные связи и умение влюблять в себя мужчин "на раз-два-три", Марианна в глубине души презирала противоположный пол и не получала особого удовольствия в постели, хотя могла свести любого кавалера с ума легко и просто, мастерски разыгрывая страсть. Поэтому ей было всё равно, окажется ли она завтра в постели с Альхеном Бенкендорфом или хоть с тем же Анжеем Войцеховским. Впрочем, последнего она бы предпочла - с ним хоть по-польски можно поговорить. Но если Анж действительно ополчилась против Ливена - похоже, по наказу "Фамилии" - то графиня будет действовать в её пользу.
   Алекс, узнав, что назавтра ему было назначено свидание от самой Марианны, забыл о странном появлении княжны Войцеховской там, где меньше всего ожидал её встретить. И зря. Потому что связь присутствия Анж в салоне его новой любовницы со всеми последующими событиями в его жизни он разглядит слишком поздно для себя.
  

ГЛАВА 4

   Санкт-Петербург, июнь 1806 года.
  
   Последний день мая граф Кристоф провел довольно нервно. Он присутствовал на совещании у государя, где держал слово. Чарторыйский тоже был там самолично, долго говорил о необходимости радикальных реформ во всех ведомствах и ещё пару раз обмолвился: "Нынешняя военная доктрина очень мало соответствует надобностям текущего момента", при этом выразительно взглянув на графа, которого просто-таки трясло от самого вида Адама и от звука его голоса. У Ливена руки чесались устроить мордобой, но его пыл усмиряло присутствие государя, вступившего со своим другом и бывшим соратником в спор как раз по поводу военной доктрины и расстановки сил в Европе: "любезный Адам" утверждал, что ныне, когда положение Пруссии под угрозой, нужно проявить благоразумие и не вмешиваться в конфликт, а держать нейтралитет; государь парировал тем, что он поклялся на могиле Фридриха Великого, пообещав вечную помощь этому королевству в затруднениях.
   - А как считаешь ты, граф, - посмотрел потом государь на Кристофа своими прозрачными, зеркальными глазами. - Надо ли нам вновь вступать в войну с Бонапартом?
   - Ваше Величество, ежели желаете моего мнения, - произнес он медленно, снова поняв, что в его прежде очень хорошем французском появился неистребимый балтийский выговор, - Я считаю, что война неизбежна. Если посмотреть статистику прусской армии на начало этого года, мы увидим, что она малочисленна и единиц артиллерии в ней в три раза меньше, чем у Бонапарта. В итоге, при возможности вооруженного столкновения её поражение будет неизбежным. А если враг займёт территорию Пруссии, то окажется, что наши границы совпадут с границами Франции.
   - Так всё и будет, по-видимому, - Александр прервал его и с выражением посмотрел в тёмные глаза Чарторыйского. - Что же, и тогда сохранять нейтралитет предложишь?
   - Я предлагаю ждать, Ваше Величество. Любое проявление агрессии со стороны России будет опасно для России же, - ровно, как по-писанному, произнёс князь. - Боюсь, война ослабленной после поражения в Австрии армией окажется для нас фатальной.
   - Вот как? - с иронией в голосе переспросил император. - Кристоф, у тебя есть данные о войсках на западной границе?
   - Ваше Величество, там уже стоят три дивизии, и в случае боевых действий можно подтянуть всех остальных. Там, правда, не так много кавалерии, - Кристоф мельком взглянул в лежащие перед ним бумаги, исписанные ровными рядами цифр. "Лёвенштерна отправить к Платову на Дон... Да хоть послезавтра", - подумал он, когда увидел статистику по Войску Казачьему.
   - Но зато там есть пушки, - проговорил Александр. - Артиллерия решает всё.
   - Бонапарт считает себя специалистом по артиллерии, Ваше Величество. И его высокое мнение о собственных знаниях в данной области военного искусства вполне оправдано его победами, - возразил Чарторыйский.
   - Но наши войска тоже славятся артиллерийской подготовкой. Из того, что мне сообщает Алексей Андреевич, я делаю такие выводы, - парировал государь, встретившись взглядом со своим давним другом, к которому ныне испытывал явное недоверие, - Да и в деле они вполне хорошо показали себя. Граф, не подскажешь ли мне, какое сражение проявило преимущества нашей осадной артиллерии перед неприятельской? А то я что-то запамятовал. Помню, что оно произошло не так давно... Наверное, при бабке моей.
   Ливен ответил немедленно:
   - Ваше Величество, таких сражений было немало. Но мне сходу вспоминается взятие Праги в октябре Девяносто четвёртого.
   Государь понимающе улыбнулся ему. А Чарторыйский побагровел так, словно его вот-вот хватит удар. "Пся крев!", - возмутился князь про себя. - "Это измена!"
   Потом заговорили о другом. После того, как они вышли из покоев государя, Чарторыйский и фон Ливен обменялись язвительными взглядами. "Ты за это ещё ответишь, чухонец. И тебе будет очень больно", - говорил змеиный, с поволокой взор тёмно-карих глаз князя. "С каким удовольствием я бы поставил тебя к стенке вместе со всеми прочими поляками, поганый папист!" - читалось в светлых глазах Кристофа. Но они не высказали ничего этого вслух, а лишь учтиво поклонились друг другу и разошлись.
   Кристоф был вне себя от холодной ярости. Всю дорогу до дома он воображал, как всаживает пули в тело Чарторыйского, прикованное гвоздями к стене. Дерзить государю - не много ли он смеет, этот поляк? Да и мешаться в военные дела - кто он таков для этого? Нет, если он покончит с князем, это будет благом не только для него и его друзей, но и для государства. Но как это сделать? Как нанести роковой удар? Об этом предстоит ещё поразмыслить хорошенько.
   Дома его ждал несколько неожиданный гость. В его гостиной находился некий незнакомый господин. По словам дворецкого, он имел рекомендательное письмо к графу от старшего брата Кристофа.
   - С кем имею честь говорить? - граф Кристоф мельком оглядел невысокого, сутуловатого молодого человека с лицом робким и растерянным, нёсшим на себе отпечаток "не от мира сего".
   - Я Штрандманн, - проговорил тот, не глядя своему потенциальному начальнику в глаза. - Коллежский секретарь Иоганн Штрандманн. У меня есть к вам письмо...
   Он протянул конверт, и Кристоф немедленно прочел послание Карла. Оно выглядело следующим образом:
   "Брат Кристхен,
   Из твоего предыдущего письма, переданного Лёвенштерном и мною по твоей просьбе уничтоженным, я заключил, что ты отчаянно нуждаешься в соратниках. Ты уже начал сам их находить. Выбор барона неплох, он способный молодой человек, но не думаю, что тебе стоит доверять всё Дело одному-единственному подчинённому. Памятуя о том, как сложно найти доверенных лиц в Петербурге, в тех кругах, в которых ты вращаешься, я решил прийти тебе на помощь. Это письмо передаст тебе Иоганн-Магнус фон Штрандманн. Он недавно вступил в службу, окончив факультет свободных искусств Дерптского университета. По настоянию отца, он пошёл служить в департамент иностранных дел, ныне состоит архивариусом в азиатском отделении. Хочет, естественно, большего, и высказал свои пожелания при нашей встрече. Поговорив с сим юношей, я сделал вывод, что для твоих целей он подойдёт: чистокровный балт, лютеранин, образован энциклопедически, к тому же, пытается пробиться в Академию Наук, и я уверен, что этой цели добьётся. К тому же, нрав у него закрытый и сдержанный; а Лёвенштерн - всё же болтун изрядный. Последнее достоинство моего протеже - Иоганн-Магнус абсолютно не светский человек. Если тебе нужен тот, кто умеет хранить секреты - то это он. Личный секретарь из него получится неплохой, ибо у него есть опыт и ум. Рекомендую его тебе.
   Твой брат Карл".
   Ливен улыбнулся про себя, вогнав в краску своего гостя, который, наверное, счёл, что он смеется над ним. Граф подумал: "Опять Карл выдвигает дерптских юношей... Один с университетским образованием у меня уже есть. Пусть будет и второй. Только куда его, "штафирку", в моё ведомство?" Он позвал Штрандманна в кабинет. Сидя по разные стороны письменного стола, будущие начальник и подчинённый не знали, что друг другу сказать. Кристоф приказал камердинеру сделать кофе и начал с невинного вопроса:
   - Вы курите, герр Штрандманн?
   - Я? Нет, что вы, - перепугался юноша.
   - Жаль. Я курю, - Кристоф посмотрел на свои ногти. - Но я открою окно, если вам неприятно. А вы вообще разбираетесь в военном деле?
   Он попытался заглянуть этому нервозному молодому человеку в глаза. "Не дай Бог, трус", - подумал он с неудовольствием, - "Но если сумел как-то понравиться Карлу, то что-то в нём должно быть полезное".
   Иоганн-Магнус покрылся холодным потом. Нет, не нужно было соглашаться на предложение старшего графа Ливена, так "кстати" напомнившего о своём могущественном брате! Карл-Кристоф выглядел слишком располагающе - как пастор "родной" кирхи Святой Троицы на эстляндской мызе Штрандманнов. Ему можно было пожаловаться на скучную службу, состоящую в переписывании запылившихся бумаг тридцатилетней давности. Но вот этот граф фон Ливен казался недоступным и надменным, а вопрос о военном деле застал молодого человека врасплох.
   - Честно говоря, не разбираюсь, - тихо признался он. - Извините, Ваше Сиятельство.
   Кристофу вдруг сделалось смешно. Он не привык к тому, чтобы люди его робели и боялись; обычно стесняться доводилось именно ему. Подчинённые быстро разгадывали, что он не злой и в общем-то не слишком строгий начальник, ибо Ливен не имел привычки бить кулаком по столу или распекать провинившихся жестокими словами. Его старший брат в бытность свою командиром пехотных полков как раз любил всевозможные строгости и придирки, поэтому не ужился с лейб-гренадёрами, добился раскомиссования полка. Кристоф вдруг вспомнил, как Карл прямо-таки требовал роспуска этого, в целом, хорошего полка, требуя, угрожая, давя на своего брата, "девчонку Кристхена", доведя его до истерики, и граф, которому тогда и так приходилось тяжело, самолично написал приказ и бросил брату в лицо с криком: "На! Подавись!" Ныне Карл фон Ливен встал на путь исправления и даже решил помогать Кристофу в делах. Но кого он прислал? Или, может быть, Ливен-второй действительно со стороны уже напоминает Аракчеева или покойного Павла Петровича? Неужели он приобрёл вид настолько властный и страшный, что пугает бывших студиозусов?
   - Не стоит извиняться, - проговорил он вслух, пытаясь проявить свое обаяние, которое в былые времена помогало ему оставаться в хороших отношениях даже с теми, которых по подписанным им указам ссылали в Сибирь или разжаловали до рядовых. Изобразил эдакого немецкого мальчика, Engelchen'а, как называла его Грета - верная служанка Mutti. Потом, улыбнувшись, добавил, помешивая сливки в принесённом Адольфом кофе:
   - Мой брат должен был вам сказать, что я заведую Военно-Походной Канцелярией Его Величества. А вы явно не военный. И никогда даже не хотели им стать?
   Штрандманн смотрел на чашку с дымящимся ароматным напитком с неким изумлением, словно впервые в жизни увидел, как подают кофе. Он покачал головой. Шумно втянул носом воздух.
   - Нет... - отвечал он, - То есть да. Хотел.
   - Почему же не стали? - рассеянно проговорил граф.
   - Я... в восемь лет упал с лошади. Очень сильно. Долго болел потом. Из-за этого отец не позволил мне идти в полк, - Иоганн-Магнус побагровел от того, что рассказал такие подробности своей биографии.
   - Понятно, - кратко произнес Кристоф. - А в какой полк хотели? В Гвардию?
   - Нет, Ваше Сиятельство. В Рижский конно-егерский.
   Граф отвел взгляд. Нет, не случайный человек он, этот коллежский секретарь. И "свой". Однозначно.
   - Хорошо. Что вы изучали в университете? - продолжал он допрашивать этого юношу.
   - Историю, - произнес тот. - Средние века. Мифологию.
   - Каких стран?
   - Руси. Швеции. Ливонии. Моя дипломная работа была посвящена Трейдену.
   - Вот как? У нас имение в тех краях, - произнёс Кристоф. - И что же интересного можно написать про эти развалины? Я знаю только, что там якобы обитал наш предок Каупо, вот и всё.
   - О, очень много интересного, - начал Штрандманн, - Во-первых, само название этого места переводится как "рай-сад". Я провёл исследование и обнаружил, что такое необычное для крепости наименование восходит напрямую к сюжетам из скандинавской мифологии. В северогерманских и древне-шведских легендах фигурирует Асгард - место, где живут Асы, то есть, боги. Отсюда я нашёл подтверждение гипотезы, выдвинутой в 1790-м году профессором Эльмстом и заключающейся в том, что многие верования и представления древних ливов тесно переплетаются со скандинавскими обычаями и мифологией.
   Кристоф, неожиданно для себя, слушал его завороженно. Он любил хороших рассказчиков и просвещённых людей. Ему, как и всем его братьям, всегда казалось, что его образование в чём-то неполноценно. Поэтому он восхищался теми, кто окончил университетский курс, а не провёл лучшие годы юности на плацу или в бесконечных походах, ступая по колено в грязи и тягая тяжеленный ранец с ружьём.
   Когда Штрандманн окончил свой рассказ, он предложил ему письменно изложить свой любимый сюжет из северных мифов. Тот описал Рагнарёк - конец времен, вроде Апокалипсиса. Кристоф почитал, ужаснулся кораблю из ногтей мертвецов, но отметил безукоризненный почерк Иоганна-Магнуса, невольно сравнив его с корявыми буквами Лёвенштерна, равно как и логичность изложения. "Надо его обязательно взять в секретари", - подумал он. Иоганн Лёвенштерн, в силу того, что уже стал штабс-ротмистром, будет много ездить, налаживать связи и заниматься исключительно курьерской работой. "Писанину" граф оставит этому способному юноше. Даже хорошо, что он не военный. Не будет докучать лишними соображениями по этой части и сбивать с толку.
   - Мне всё нравится. Надеюсь, доклады по армии вы будете составлять так же, - проговорил Кристоф. - А теперь личный вопрос: у вас есть друзья-поляки?
   Штрандманн недоумённо покачал головой.
   - Отлично, - Кристоф перешел на немецкий. - Можете выходить на службу ко мне хоть с завтрашнего дня.
   Потом, подумав немного, добавил:
   - Мой девиз "Arbeit und Disziplin". Вы, надеюсь, понимаете его значение?
   - Это и мой девиз, Ваше Сиятельство, - склонил голову молодой человек.
   - Значит, мы с вами сработаемся, - улыбнулся граф.
   Вернувшись к себе, Кристоф перечитал историю гибели богов, описанную его новым секретарем. Посмотрел в окно. Достал сигару и с большим наслаждением закурил. "Значит, Асгард", - подумал он, вспомнив окрестности Трейдена.
   Докурив, Кристоф пошёл спать. Перед сном отчего-то вспомнил об Алексе фон Бенкендорфе. Тот жил у Кретова на даче и частенько ездил в дом графа Уварова. А у того жена - полька. Ещё Алекс рассказывал, что обедал у Потоцких. Знается с поляками и сам гонорист, как шляхтич. "Как бы не стал предателем", - такой была последняя мысль графа Ливена на сегодняшний день. Он заснул, как всегда, на животе, схватив подушку обеими руками.
  
   ***
   - Ну, штабс-ротмистр, ты идешь в гору, - Алекс оторвался от танца весталок, представляемого на сцене Французского театра, и обратился к сидящему в ложе кузену. - Не знаю, право, завидовать тебе или нет. С одной стороны, ты эдаким макаром к тридцати годам станешь генерал-майором. С другой стороны, ты к нашему Бонси прикован руками и ногами.
   - А ты к Толстому разве нет? - Жанно, прищурив глаза, глядел на лиры в тонких руках танцовщиц.
   - Там другое дело.
   - Понятно. Ещё из новенького - граф Кристоф нашел себе секретаря - некоего архивного юношу, и я больше не буду марать руки чернилами. Мои полномочия расширяются.
   - А мои сужа-аются, - передразнил его Алекс, причем у него получилось весьма похоже. - Если серьёзно - при Большом Дворе меня не слишком любят, Петербург надоел и я снова жду войну. Ты в Штабе, так что скажи - скоро али как?
   - Скоро-скоро, - утешил его Лёвенштерн, краем глаза увидев, что на сцене сверху спускается колоссальная фигура, изображающая бога-громовержца. - Смотри, что за гигант, а? До чего техника дошла!
   - Ничего себе! - проговорил Алекс. - Только плохо, что не настоящий.
   - Юпитер войны начинает, - произнес Жанно. - В войне ничего хорошего нет, зря ты её так ждешь. Тебя вот не было под Аустерлицем - считай, что не знаешь, каково это - быть затянутым в мясорубку. Лучше путешествовать.
   - Кто мне даст уехать далеко и надолго? - задал риторический вопрос Алекс. - Я съезжу к отцу, наверное, и всё.
   - Ну почему же, - легкомысленно улыбнулся его кузен. - Елагин остров - тоже отличное местечко для недальних странствий.
   Альхен покраснел.
   - Думаешь, я не знаю, где ты бываешь? - продолжил Жанно.
   - А что сам туда не ездишь? - спросил Бенкендорф, посмотрев на него не очень хорошо. - Брезгуешь?
   - Помилуй, - усмехнулся Лёвенштерн. - С чего мне брезговать? Я просто буду чужим на этом празднике жизни. И ты, говоришь, завоевал госпожу Уварову?
   - Не самая неприступная крепость, - сказал Алекс. - Сегодня после представления еду кое-куда.
   - Ага! - засмеялся Жанно. - Всё с тобой ясно. Ты её любишь?
   - Любви-то у меня нет, - серьёзно проговорил Бенкендорф. - Так, тела, - он указал на порхающих по сцене сильфид.
   - И госпожа Уварова - тоже тело, надо полагать? Что ж, весьма увесистое тело, - Лёвенштерн не оставлял своего насмешливого тона. - Не покалечься там.
   - Ну тебя! - толкнул его локтем в бок Альхен. - Сам найди себе любовницу, а потом критикуй выбор ближнего своего.
   Жанно только вздохнул.
   - Есть у меня возлюбленная... - он взглянул на Бенкендорфа, чуть не признавшись в том, что любит его сестру.
   - И кто же?
   - Она ангел.
   - Так все говорят, - хмыкнул Алекс. - Потом оказывается, что в ней давно жил чертёнок, а ты и не подозревал...
   - Ангелы бесполы и не принадлежат себе, - продолжил Левенштерн. - И их нельзя любить смертным. Я смертный.
   Тут на сцене послышался рёв охотничьего рога. Алекс с кузеном разглядели, что там происходит нечто интересное - сильфиды убегают, их хватает некий персонаж, увенчанный рогами, и они прервали свою беседу, досмотрев спектакль в тишине. Потом они разъехались.
   ...Свидание с Марианной прошло в ателье модистки, куда та якобы направилась мерить новое платье. Алекс подивился слепоте её мужа, подумав, что на его месте бы заподозрил неладное, если бы его жена отправлялась на примерку в девять часов вечера. Самой мадам де Жюль не было, и в мастерской, посреди манекенов, обрывков ткани и кружева, он быстро осуществил свою власть над этой красивой и пышнотелой дамой. Скрыться он предпочел как можно быстрее, подумав, что сталкиваться в дверях с графом Уваровым, который, по словам его жены, обещал приехать её забрать домой, он не желает, особенно когда сопоставил свою довольно худощавую комплекцию с мощным силуэтом графа, похвалявшегося тем, что гнёт подковы одной левой и может уложить шестерых одним ударом кулака. Перед тем как Альхен привёл себя в порядок и направился к выходу, Марьяна шепнула: "Послезавтра, здесь же, только в четыре дня". Он кивнул, подумав, что нынешнее удовольствие из-за спешки получилось слегка смазанным.
   В назначенный день и час Алекс вошел в ателье. Никого не было, и графиня его не ждала.
   - Marie? - окликнул он её. - Ты где?
   - Здесь нет Мари, - портьера, отделяющая мастерскую от гостиной модистки, распахнулась, и Бенкендорф, к немалому своему изумлению, увидел княжну Войцеховскую.
   - Я за неё, - торжествующе улыбнулась его "звезда Северного сияния".
Алекс не понимал, что всё это означает. Он сначала подумал, что произошло какое-то недоразумение. Возможно, они одеваются у одной портнихи и приехали на примерку вместе.
   - Так когда же графиня здесь будет, мадемуазель? - спросил он, покраснев.
   - Вы, кажется, не поняли. Сегодня она на примерку не придёт, - объявила девушка, усевшись в кресло напротив Альхена.
   - Странно... Мы же условились. Ну ладно, - он подумал, что зря выдаёт цель своего визита княжне, это не слишком пристойно и несколько компроментирует её кузину - да, кажется, Марьяна приходится ей кузиной. - Извините, княжна, я пошёл.
   - Вы не уйдёте, - с милой улыбкой продолжила невозмутимая девушка.
   - Как это не уйду? - Бенкендорфу её вид совершенно не понравился и даже насторожил.
   - А попробуйте-ка.
   Он убедился, что дверь в мастерскую каким-то непостижимым образом заперта.
   - Зачем?.. Это вы закрыли двери на ключ, ведь так? - он посмотрел на неё пристально.
   Анжелика вовсе не хотела его соблазнять. А то бы вела себя совершенно иначе. И одета была бы не в это строгое, наглухо закрытое платье, а в нечто куда более откровенное. Руки она скрестила на груди и оглядывала своего визави вовсе не как возлюбленного, а как некое мелкое, досадливое насекомое.
   - Мне нужно задать вам парочку вопросов, которые вам могут не слишком понравиться и ввергнуть вас в панику, - сказала она ледяным тоном. - Вот и пришлось сделать так, чтобы вы точно не ушли от ответов.
   - Я заинтригован, Ваше Сиятельство, - Алекс полностью овладел собой и тоже присел на стоявший неподалеку пуф. - Что ж, раз ничего другого не остаётся, начинайте.
   - Что вы знаете о планах супруга вашей сестры установить в Остзейском крае независимое Ливонское королевство? - начала она напрямую.
   Вопрос поставил Бенкендорфа в тупик.
   - С чего бы это ему?... - посмотрел он на княжну осторожно, пытаясь разглядеть в её красивых синих глазах признаки безумия.
   - Вы не ответили, - напомнила Анж спокойным, на редкость рассудительным голосом.
   - А мне нечего отвечать, княжна, - Алекс попытался очаровательно улыбнуться девушке, чтобы её лицо хоть на миг смягчилось. Нет, княжна осталась по-прежнему строгой, а взгляд её не выразил никакой симпатии или снисхождения.
   - Вы не знаете или не хотите говорить? - спросила она.
   - Первый раз слышу о таком, - признался барон. - И что за абсурдная идея? Это же бред.
   Тут Анжелика улыбнулась и прошептала:
   - Может быть, это и бред, но, похоже, он реален.
   - Откуда вы знаете? - переспросил он.
   - Вы, кажется, не поняли. Вопросы здесь задаю я, - спокойно произнесла княжна, и это спокойствие злило его.
   - Вы?! Вы порете какую-то чушь! - взорвался Алекс, который ещё десять минут назад не подозревал, что будет говорить так с девушкой. - Никакой Остзейский край отделяться от России не собирается! И граф здесь вообще не причём! Равно как и я! Выпустите меня!
   - Это вам кажется, что не собирается, - княжна Войцеховская даже и не думала двигаться с места. - Поспрашивайте у вашего родственника, узнаете много чего интересного. И почему он сосредоточил две дивизии в Лифляндии? Это тоже довольно любопытно. Ваши соображения?
   - Нет у меня никаких соображений, - вспыхнул Алекс. - Если такое и вправду существует, то это измена Государю и России и никак иначе трактоваться не может.
   - Похвально, что вы так считаете, - сказала Анж, постукивая своими длинными, украшенными тонкими серебряными кольцами перстами по ручке кресла. - Значит, мы сработаемся.
   - Мы? - удивленно посмотрел на нее барон. - Что вы хотите этим сказать - "сработаемся"?
   - Мне стало кое-что известно про вашего родственника. Я пыталась донести это до вашей сестры, но Доротея мне явно дала понять, что не хочет со мной видеться. Пришлось прибегать к вашей помощи. Прошу прощения, что испортила вам планы, но в другом месте без свидетелей нам переговорить нельзя, - продолжала она.
   "Какая же красивая", - вздохнул Алекс. Потом подумал: а не воспользоваться ли моментом? Впрочем, он знал, что подступиться к ней теперь - себе дороже. Это не просто Звезда, это "звезда по имени Солнце" - прекрасна, если смотреть издали, но при первом же приближении к ней сожжёт тебя дотла, оставив напоследок лишь горстку пепла.
   - Что вы хотите от меня? - снова спросил он, в который раз. - Передавать вам всё, что говорит мой зять? Уверяю вас, лишнего граф Кристоф никогда не говорит. Особенно мне.
   - А что так? У вас с ним плохие отношения? - поинтересовалась княжна.
   Алекс криво усмехнулся.
   - Прямо скажем, могли быть и получше.
   - Так сделайте их получше, - предложила Анж.
   - Чтобы шпионить на вас?
   "А этот Бенкендорф - не такой дурак, как я думала", - вздохнула она обессиленно.
   Альхен понял, что здесь он "ведёт". Воспользовавшись заминкой, он подсел к княжне, взял её за руку. Она в ответ так сильно сжала ему ладонь, что барон, не ожидавший такого напора, аж взвыл.
   - Поосторожнее, - проговорила княжна как ни в чем не бывало.
   Боль разозлила Алекса. Это было уже слишком.
   - Я не буду на вас шпионить, - сказал он. - Хотя... есть одно условие.
   Он сладко улыбнулся.
   - Фу, барон, я считала вас благородным человеком, - произнесла Анж с отвращением. - Вы ведёте себя как последний подлец.
   - Если человека чести оскорбляет дама, то он делает следующее, - Алекс наклонился над ней и поцеловал её в губы так, что она аж вскрикнула. Но этим поцелуем Бенкендорф не ограничился. Он рванул воротник её платья так, что пуговицы отлетели. Прикоснулся губами к её шее, умело лаская её. Анж почувствовала,что сопротивляться далее не может - ей было даже приятно. Надо сказать, очень приятно.
   - Я обожествлял вас, пока другие только желали, - прошептал он, лаская языком мочку её уха, украшенную золотой серёжкой. - Но ныне вы будете принадлежать мне. Целиком и полностью. И делать то, что хочу я.
   Сладкий туман заполнял её голову. Она бы и рада сопротивляться, но не могла. Что этот Алекс делал с ней сейчас? Зачем? Неужели он владеет каким-то колдовством? У Анж в корсаже был спрятан кинжал, но она даже не спешила вынимать оружие. В последний момент, когда его руки скользнули к ложбинке между грудей, княжна, опомнившись от морока, быстрым, неожиданным для Бенкендорфа движением высвободилась из его объятий и вытащила кинжал.
   - Вы заранее хотели меня зарезать, - усмехнулся он, ещё не вполне утихомирив свое желание.
   - Нет. Если бы вы продолжили далее, я бы вас кастрировала, - спокойно проговорила Анжелика.
   - Но смогли бы вы? - Алекс тоже решил поиграть в невозмутимость.
   - О, я всё могу. Спросите вашего зятя. И князя Долгорукова, - княжна улыбнулась ему лениво и снисходительно.
   Алекс расчетливо подумал - он сможет вывернуть ей руку в долю секунды. Кинжал выпадет из пальцев. По крайней мере, он сильнее, выше ростом, мощнее сложением. Но что-то останавливало его.
   - Что вы с ними собираетесь делать? - спросил он. - И что вы собираетесь делать со мной?
   - Вас я хотела просто отпустить восвояси, заручившись вашей поддержкой, - сказала княжна, всё ещё не опуская своего оружия. - Что касается вашего проклятого родственника и его не менее проклятого друга... Они мои враги. Они враги моей страны, моего народа, моей семьи. Что, как вы думаете, я могу сделать с такими людьми?
   - Я, кажется, понимаю смысл вашей борьбы, - ответил медленно Алекс. - Мне всё ясно. Игра двух партий - остзейской и польской. И вы ныне, как Юдифь... Но вы ошибаетесь, считая меня предателем. Я не предатель.
   Он увидел окно, разумеется, закрытое и зашторенное. Этаж здесь, слава Богу, первый, хоть и довольно высокий. Он сделал два шага назад, всё ещё обдумывая - сумеет ли выпрыгнуть в окно, когда Анж задумает метнуть в него свой кинжал? Или нет?
   Княжна заметила его передвижения.
   - Это ваше последнее слово? - проговорила она.
   Барон улыбнулся несколько смазанно:
   - А как может быть иначе?
   - Ну, раз так, умрите! - и Анжелика кинула нож в своего собеседника.
   Его спасла быстрая реакция. Выставив перед собой руки, он дёрнулся в сторону. Кинжал по касательной вонзился в левое запястье, чудом не прорезав главную артерию. В тот же миг, не почувствовав боли, Алекс прыгнул в окно, разбив собой стекло, и очутился на улице. Множество осколков впилось ему в спину, грудь, порезало голову. Он быстро выдернул кинжал из руки и побежал прочь. Кровь хлестала у него из раны, но барон пережал её манжетой своей рубашки. "Надо на Каменный остров, срочно", - сказал он и вспрыгнул на первого попавшегося извозчика, который с сомнением оглядел окровавленного барина. "Трогай!" - закричал страшным голосом Алекс. - "На Каменный! Живее!" Потом, увидев лодку, немедленно вспрыгнул в неё, пугая всех переправляющихся вместе с ним своим видом.
   Вот и дача Ливена; огни светятся, значит, кто-то дома. Сестра, вышедшая его встречать, закричала от ужаса.
   - Твоя подруга Анж - это дьявол, - сказал он, запыхавшись. - Это, - указал он на своё запястье. - Она сделала. Кинжалом.
   Доротея позвала слуг и приказала им промыть раны её брата. После этого он сбивчиво изложил всё то, что произошло в мастерской мадам де Жюль.
   ...Когда Кристоф вернулся домой, то увидел, что его родственник Альхен фон Бенкендорф и его супруга оба сидели на диване. Они оба мрачно и враждебно поглядели на вошедшего графа. Он обратил внимание, что левая рука Алекса была перевязана какой-то тряпицей - и голова тоже.
   - Что произошло? - спросил он.
   - Нет, это я тебя должна спрашивать, что произошло? И что вообще происходит? - твёрдым голосом спросила его жена, оглядывая его холодным взором зелёных глаз.
   Граф понял: первый удар Аспид нанёс. Так что таить от жены бессмысленно, тем более, что и брат её пострадал. Он всё рассказал. Доротея выслушала его, не перебивая. Граф боялся, что она запаникует, испугается - нет. Наоборот, в её глазах он заметил огонёк живейшего интереса к тому, что происходит. Вспомнил её же пять лет тому назад, когда она не растерялась в столь трудных обстоятельствах, которые предшествовали трагической кончине Павла, и даже смогла поддержать его.
   - Ты можешь уехать к отцу. С Паулем, - сказал он напоследок.
   - Да, так, наверное, будет даже лучше, - произнёс Алекс.
   Доротея покачала головой.
   - Я остаюсь здесь. И никуда не еду, - проговорила она твердо.
   - Дотти, - повысил голос Кристоф. - Ты не понимаешь, на что они способны.
   - Нет, Бонси, - улыбнулась она. - Это ты не понимаешь, на что способны мы.
   Алекс подумал: всё-таки его сестра - на редкость сильная, решительная, смелая девушка. Любая другая на её месте проявила бы постыдное малодушие, упала в обморок или зашлась в истерике. Все же Дотти - молодец, крепкий орешек. А Кристоф повторил про себя: "Леди Макбет она, вот кто" и решил, что не зря на ней женился.
   Он посмотрел на неё - красавица, да и только. Беременность её уже начала становиться заметной, особенно когда она сидела. Слава Богу, её состояние в этот раз выдавали только изменения в фигуре - к лучшему, надо признать.
   - Рожай лишь сыновей. С таким закалом должно создавать одних мужчин, - повторил он вслух цитату из "Макбета".
   Сестра и брат переглянулись. Цитату они не признали, а Дотти только улыбнулась слегка.
   Потом был ужин, за которым присутствовал и Штрандманн. Он болтал без умолку о том, что интересно ему, и оказался настолько увлечённым, что предания глубокой старины заинтересовали и всех его собеседников. Дотти особенно понравилась история Ольги, "королевы руссов", отомстившей за своего супруга, убиенного князя Игоря, самым изощренным способом, а потом мудро правившей княжеством, доставшимся ей от мужа. Почему-то она подумала: "Хочу быть как она. Чтобы Ливония досталась мне. Я бы придумала, как справиться с этим королевством". Хорошо, что этих её мыслей никто не мог прочитать.
  
   ***
   Анжелика была весьма зла на себя и свою глупость. Она горько плакала, но её дядя даже не думал её утешить.
   - Ты сама виновата, - проговорил он. - Играла с огнём. Почему ты не оставила это дело Анжею?
   - Потому что он дурак! - выпалила княжна. - Он бы всё испортил.
   - По крайней мере, он бы его смог убить, - усмехнулся Адам. - Хотя я вообще не понимаю, зачем ты решила его убивать?
   Княжна покраснела. Говорить, что она была с Алексом наедине, что он домогался до неё?
   - Понятно, - сказал Адам, потемнев лицом, - Тебе вообще в голову не пришло, что сама ситуация показалась ему весьма удобной для домогательства?
   - Я думала, он человек чести, - всхлипнула она.
   - Анеля, девочка моя, - смягчился князь. - Ты вообще не знаешь мужчин. Любой из нас воспримет такое положение однозначно. Ты назначила ему, по сути, рандеву. Естественно, он и подумал, что имеет все права на тебя...
   - Теперь его вообще нужно убить, - яростно произнесла Анж, размазывая слёзы по щекам носовым платком, - Потому что он всё знает и всем сообщит.
   - Нет же. Ему это невыгодно, - улыбнулся Адам. - Ему для этого придется сообщать и то, почему именно ты явилась к нему. И даже если ему и взбредёт в голову рассказать о происшествии всему Петербургу, найдётся целая армия людей, которые пожелают постоять за твою честь и наказать клеветника.
   - Ты в этом уверен? - прищурив глаза, спросила Анжелика.
   - Конечно. Я никогда не говорю то, в чём я не уверен, - Адам поцеловал ей тонкую, бледную руку. - И пожалуйста, впредь вообще не езди никуда, не уведомив заранее меня или Константина. Иначе мне придётся закрыть тебя дома, а мне этого совсем не хочется.
   - Я буду умнее, - угрюмо отвечала его племянница, всё еще злясь на себя. - Намного умнее.
   "Я неправильно выбрала врага. Мне нужно было добраться до самого Ливена, а вместо этого я растратилась на этого мальчишку", - подумала она, оставшись одна.
   Она решила, что рано или поздно назначит похожее свидание графу Кристофу. И убьёт его. Чтобы наверняка. Её честь не пострадает - она сумеет сделать так, что ни одна мужская рука не прикоснётся к ней. Кроме адамовой. Она будет как Юдифь - так же сказал давеча этот Бенкендорф. Или нет, скорее, как Шарлотта Корде. Ливен не успеет и штаны спустить или облапать её своими костлявыми руками, как свалится замертво. После убийства врага она уедет в Пулавы. И её никто не заподозрит. Подумают на слуг, лакеев - на кого угодно. Невинный вид Анж принимать умеет мастерски. Надо только найти место, где убийство можно совершить тихо и бесшумно. Такие места, как ателье мадам де Жюль и прочие подобные им, уже не сгодятся. Похитить его тоже не удастся - граф не иголка и вряд ли сдастся без сопротивления. Подстеречь его, разве что, в лесу, в парке... Можно и так. Но Анж сочла, что лучше всего сделать это на каком-нибудь многолюдном мероприятии, где люди танцуют, обильно пьют, едят и не обращают особого внимания друг на друга. Она заманит Ливена в уединённую комнату, а там случится повторение широко известной библейской истории. Яд, кинжал, пистолет - можно применить всё, что угодно.
   Но было и другое. То, чем Анжелика хотела заняться исключительно для собственных целей. Она продолжала служить фрейлиной при Елизавете Алексеевне, но отношение её госпожи к ней изменилось. Та словно не замечала её, ходила вся какая-то таинственная и загадочная. Кроме того, недавно было объявлено о её беременности. Анжелика тоже испытывала к ней какие-то смешанные чувства. Раньше она лишь презирала императрицу за глупость. Ныне начала ревновать. Она представляла, как её возлюбленный Адам обнимает стан этой женщины, шепчет ей слова любви, проделывает с ней то же самое, что и с Анж... Пусть это было давно, шесть лет тому назад, но всё равно неприятно. А вдруг былая любовь возвратится? Анжелика понимала, что ревновать к прошлому - абсурдно и неблагородно, но ничего не могла с собой поделать. "Надо ей сделать какую-нибудь пакость", - решила она. - "Чтобы жизнь мёдом не казалась". Анж, будучи фрейлиной, конечно, располагала самыми широкими полномочиями - могла войти в покои государыни в любое время без стука, у неё был свой ключ от них. Если два кристаллика яда в огуречное протирание добавить, Елизавета покроется коростой... Но к чему Анжелике было портить внешность императрицы? На ту и так никто не смотрит. Нет, конечно, восхищаются, но муж глядит мимо неё, а все остальные считают её слишком возвышенной для того, чтобы в открытую её разглядывать. Не будет выезжать в свет? Но Елизавета и так ведёт крайне уединённый образ жизни. По этим же причинам Анжелика отвергла и идею отравить её через пищу. Болезнь и смерть государыни ничего не дадут ей лично. Напротив, сделают императрицу мученицей. Такая молодая, такая красивая... Да ещё и мужа её очернят. Подумают, что Александр сделал это для того, чтобы законная жена не мешалась на пути его почти супружеского счастья с Марыськой Нарышкиной. Одно Анжелику утешало - в любом случае, на неё не подумают. Эта "тихоня", блондинка с русалочьим взором, слишком много кому мешает. И прежде всего - в царской семье. Нет. Пусть она живёт. Но мучается. Как мучился Адам в своё время. Как отчасти мучается она, Анжелика, зная, что её возлюбленный не будет ей принадлежать, и сама их связь - великий грех. Перед тем, как ложиться спать, княжна решила: "Надо уничтожить того, кто ей наиболее дорог". Но кто же он? Вскоре Анж смогла это выяснить.
   На утреннем дежурстве во дворце Анжелика увидела, как другая фрейлина, Натали Загряжская, вытаскивает из большой медной вазы какой-то маленький конверт. "Любовник завёлся", - утомлённо подумала княжна. Сия Натали была красивой дурочкой с немного экзальтированным характером. Такие многим нравятся. И такие быстро расстаются с невинностью. Но Загряжская, к удивлению Анж, не пошла уединяться с конвертом в гардеробной. Не стала хихикать и краснеть, как обычно делала на балах, во время мазурки, когда какой-нибудь франт отпускал ей очередную порцию банальных и двусмысленных комплиментов. Словом, не вела себя так, будто это послание действительно предназначалось ей. Спрятав конверт в складках шали, Натали пошла в сторону покоев государыни быстрым, деловитым шагом, внимательно озираясь вокруг себя. Анжелика не стала её преследовать, чтобы не вызывать подозрений.
   Потом в покои прошла государыня, а Загряжская вышла оттуда. Княжна заключила, что Елизавета осталась наедине. На всякий случай, она постучалась и спросила, не нужно ли чего. По раздражённому тону императрицы Анж поняла, что та никого не хочет принимать. Для девушки всё было ясно без всяких слов - это письмо предназначалось государыне, и, судя по тому, что она выслала из своих покоев всех, послание содержало крайне личные сведения. "Шпионаж", - подумала Анжелика, вспомнив, как передавала в двойных конвертах письма императрицы к её матери, маркграфине Баденской. Но потом, усмехнувшись, передумала - кому может быть интересна Елизавета? Что она, "соломенная вдова" и затворница, может знать о нынешних политических событиях? Всё гораздо банальнее. "Тайный роман", - усмехнулась княжна. - "Интересно, кто счастливый избранник? И она крутит его в таком положении? Любопытно". Императрица совсем не похорошела из-за беременности. Её лицо покрылось некрасивыми пятнами, талия расплылась слишком рано, волосы потускнели - казалось, ребёнок, которого она носила под сердцем и который должен был появиться на свет, по расчётам придворных медиков, в ноябре, выпивал из Елизаветы Алексеевны все силы. Анжелика подумала - интересно, а как император смог сделать жене этого ребёнка, если он даже не приходит на её половину во дворце, а днюет и ночует у Нарышкиной? Может быть, один раз они и были близки, но почему-то княжне казалось, что это маловероятно. А если это на самом деле не его ребёнок? Тогда чей же? Неужели того, кто пишет ей эти послания?
   Анжелике страстно хотелось разгадать этот секрет. Лучше всего было бы допросить Загряжскую, но у княжны с этой фрейлиной отношения были, как на грех, отвратительные. Та вряд ли ей что-нибудь ответит. А может быть, и сама не знает, что это за письма. Однако через неделю, когда княжна ночевала во дворце, она узнала тайну императрицы Елизаветы.
   ...Ночь была белая, душная. Анжелика, почитав "Письма мадам де Севиньи", затушила огонь и пошла задергивать шторы, чтобы лечь спать, но тут её внимание привлекла длинная тень, отбрасываемая кем-то на лужайку под окном. Вскоре княжна разыскала глазами и источник тени - некоего высокого, ладно сложенного юношу в мундире Кавалергардского полка. Он стоял прямо напротив окон императрицы, которые ещё горели в столь поздний час. Потом он, оглянувшись, пошёл налево, к чёрному входу во Дворец. Там и скрылся. Через какое-то время свет в покоях государыни погас - Анж заметила это боковым зрением. Сопоставив одно с другим, девушка поняла, кто это. Кавалергардов она знала всех наперечёт. Особенно из прошлой кордегардии, почти всей полегшей на поле под Аустерлицем. Этот был из "стареньких". Выжил, потому что на время выступления в поход был болен и остался в Петербурге. Казначей полка. И зовут его Алексеем Охотниковым. К неудовольствию Анжелики, она вспомнила, что этот молодой человек чем-то похож на Адама, только повыше ростом. Тоже смуглый брюнет с карими, огненными глазами. "Она не может забыть его, поэтому влюбляется во всех похожих мужчин", - подумала Анж. Потом, улёгшись в постель и закрыв глаза, продолжила мысль: "А Семье наверняка будет крайне интересно знать, с кем спит императрица. Охотников, Боже мой... Не могла выбрать кого познатнее? Что за фамилия - такое ощущение, что его предки были какими-нибудь холопами. Полное отсутствие гордости..." Потом она заснула. Девушка уже знала, что сделает первым делом. И к кому пойдет. Цесаревич Константин - вот кому это будет интересно. Только надо сделать так, чтобы эти сведения исходили не напрямую от неё, Анжелики Войцеховской...
  
   Царское Село, июнь 1806 года.
  
   Сегодня у Кристофа был опять тяжелый день. Да ещё надо было присутствовать на вечере, данном Александром после ужина. Ему хотелось сказаться больным, поехать домой, принять ванну и лечь спать пораньше. Но мало ли чего ему хотелось? Нечего потворствовать своим желаниям, сказали - надо присутствовать, значит, надо. Поэтому нынче Кристоф сидел в углу, мучился от мигрени и духоты. К счастью, его уединение развеял князь Долгоруков. Он протягивал графу бокал шампанского и улыбался приветственно.
   - За что пьём? - проговорил граф.
   Пьер состроил загадочную мину и прошептал:
   - Аспиду пришел конец. Надо за это выпить. Как у вас, немцев, говорится, - Prost?
   - Prost, - кивнул Кристоф и чокнулся с ним бокалом. - Празднуешь отставку князя Адама?
   - Именно, - усмехнулся князь. - Нынче, когда его нет, станет легче дышать! Государь-таки опомнился и нашёл своего истинного врага.
   Графу почему-то показалось, что зря его приятель так рано радуется. И ему не понравилось, что тот чуть ли не на весь зал кричит об этом. Впрочем, неприязнь Долгорукова к бывшему теперь уже канцлеру была при Дворе секретом Полишинеля - все о ней прекрасно знали.
   - К вашему сведению, князь, Чарторыйский сам выпрашивал эту отставку, а mon frХre её не давал, - произнес звонкий девичий голос. Перед ними стояла великая княжна Екатерина, насмешливо оглядывающая их своими чуть раскосыми глазами. Она поигрывала расписным шёлковым веером и держала в руках фужер, наполненный розоватым вином.
   Кристоф при её появлении понял, что был прав, осуждая друга за слишком громогласное проявление неприязни к князю Адаму. И покрылся малиновым румянцем, подобно юной барышне, которой во время мазурки ловкий поручик наговорил двусмысленных комплиментов. Почему он сейчас так стесняется эту девушку? Потому что она великая княжна?
   - Да что вы так смутились, граф? - улыбнулась она ему, подумав: "Они оба хорошенькие. Особенно Кристоф. Кажется, он женат на этой страшной швабре из маменькиных бывших фрейлин. Да, и сын фрау Лотты. Наверное, ему скучно с женой..."
   - Думаете, никто не знает, что вы не любите Чарторыйского? - продолжала великая княжна. - Вот князь Пётр его не любит и не стесняется об этом говорить. И ваша уважаемая матушка от него не в восторге. Как и моя...
   Долгоруков залпом выпил шампанское и добавил:
   - Ваше Высочество, я всегда знал, что у вас русская душа. Представитель мятежной нации не может быть другом нашей страны.
   - Князь - истинный сын своего народа. Вероломный. Жестокий. Хитрый. Последнее качество вызывает во мне особое отвращение, - со значением проговорила Екатерина. - Поэтому те, кто не любит Чарторыйского, - мои друзья.
   - Интересно, кого назначат на его место? - вслух подумал Долгоруков. - Хорошо бы русского человека.
   - Или немца, - и Екатерина Павловна подмигнула несчастному Ливену, лицо которого изменило окраску и нынче стало угрожающе бледным - можно было пересчитать все жилки.
   - Разве он не уехал из Петербурга? - тихо проговорил он, заметив своим острым взглядом профессионального стрелка то, что не заметили его собеседники, а именно - входящего в залу и приближающегося к государю князя Чарторыйского.
   - Mon Dieu! - воскликнул Долгоруков, а великая княжна поправила своё светло-зелёное платье, раскланялась со своими спутниками и решительным шагом направилась к кружку, образовавшемуся вокруг её брата.
   - Надо нам выйти поговорить, а то в одном помещении с Аспидом я находиться не могу, - Пётр чуть не вцепился в рукав Кристофа. Граф тихо отстранился, но выйти согласился.
   В парке стояла тишина. Они закурили, и Пьер проговорил:
   - То, что он не в своей сраной Польше, а разгуливает по балам и здоровается с государем, означает, что он в отставке, но не опале. Это не очень хорошо.
   - Согласен. Особенно для меня, - Кристоф с наслаждением затянулся предложенной другом сигарой.
   - Для меня - не меньше. Катька тоже с нами теперь, оказывается. А знаешь, какое влияние она имеет на государя? О...
   - Катька? - графа покоробило столь пренебрежительная манера именовать представительницу царствующего дома. - Какая она тебе Катька?
   - Я имею право её так называть. Мы, Долгоруковы, вообще-то Романовых постарше будем, - усмехнулся князь. - Могли бы на престоле сидеть. Ну это ладно.
   Кристофа осенила мысль: "Постарше Романовых", значит? А не хочет ли он того же самого, чего желаю я - только применительно к России?"
   - Ты знаешь, я посвятил свою жену, - проговорил Кристоф.
   - И зачем? Думаешь, оно того стоит?
   - Рано или поздно она бы всё равно узнала. Это раз. Дорхен умная. Это два.
   - Вот ты ругал меня за Уварова, а сам тащищь в нашу партию каких-то левых баб! - взорвался Долгоруков.
   - Поаккуратнее. Это не "левая баба", как ты изволил выразиться, а моя жена, - ледяным тоном произнес Кристоф. - И завтра ты приезжаешь к нам на ужин. Мы обсудим порядок действий. Кажется, Аспид приготовился к нападению...
   - Что не сделаешь ради друга? - вздохнул Долгоруков. - Обязательно приду.
   - Вот и отлично.
   Князь Пётр чувствовал, что Ливен в их "команде", последнее время пополнявшейся всё новыми членами, потихоньку начинает одерживать верх над ним, и это ему не слишком нравилось, потому что "заводилой" быть хотелось именно ему. Кто, в конце концов, первый начал войну с Чарторыйским? Кому пришла в голову идея свергнуть "Аспида"? Не Кристофу, явно. Но ссориться из-за того, кто будет главным, было не время, и даже Долгоруков это понимал.
   ...После того, как они с Долгоруковым расстались, Кристоф пошёл через парк. Его внезапно настигли лёгкие шаги сзади, и вскоре его глаза закрыли две прохладные женские ладони. Запахло жасмином.
   - Юной воспитаннице давно нравится второй сын её гувернантки, - прошептала та, кого князь Пётр так пренебрежительно назвал Катькой.
   - Но... - он с силой отнял её руки и обернулся в смущении и неловкости, уверенный, что произошло какое-то недоразумение. По глазам её, беззастенчиво рассматривающим его оценивающим взглядом, он понял, что именно его великая княжна и имела в виду. Эта девушка явно знала, чего она хотела от жизни. И сейчас она хотела получить его. Граф сразу это понял, и взглянул на неё тяжёлым мужским взглядом в ответ. Оценил взглядом её грудь - не очень большую, но аккуратную, уж всяко пообъемнее, чем у его худощавой супруги. Осмотрел её фигуру - ладную, точеную, крепкую. Потом спохватился - как он смеет разглядывать великую княжну как какую-то крестьянку, которую он собирается затащить на сеновал?
   - Ваше Высочество, - проговорил он, откашлявшись. - Вам не стоит...
   - Из всей вашей семьи я принимаю наставления только от вашей матери, граф, - усмехнулась девушка. - Так вы отказываетесь от меня?
   - Я женат, - выдавил он из себя, попытавшись собрать мысли воедино. Неужели она хочет переспать с ним? Стать первым мужчиной принцессы - этого ещё не хватало! Это смерть. Хотя... Какие же красивые у неё волосы - пышные, тёмно-русые! Какие красивые глаза...
   - Разве вам это доселе мешало? - хищно улыбнулась Екатерина.
   В её глазах читалось то, что в свое время заставило Кристофа возжелать свою невзрачную маленькую женушку до такой степени, что он практически изнасиловал её в их первую брачную ночь - сочетание невинности и любопытства, соблазна без явного желания соблазнить. "Она девица!" - напомнил он себе. - "Она ничего не знает о любви, мужчинах, испугается меня и выставит виноватым..."
   Като словно прочла эту мысль в его глазах и шепнула:
   - Поверьте, для меня это не впервые.
   Потом она, не встречая особого сопротивления со стороны Ливена, кинулась ему на шею и одарила страстным, уверенным поцелуем. Уста её были мягкими и ароматными, оставляя вкус земляники на его губах. Целоваться она прекрасно умела, и у графа даже голова закружилась от прилива желания. Оторвавшись от неё, он скользнул губами по её подбородку, горлу, шее, прикоснулся рукой к её левой груди, уместившейся ему в ладонь, сжал её, ощутив сквозь лёгкую ткань летнего платья жар тела девушки и биение её сердца.
   - Хорошего помаленьку, - словно опомнившись, строго проговорила Екатерина. - Отпустите меня.
   - Нет уж, вы этого хотели, теперь получайте, - прошептал он, чувствуя, что не владеет собой. Его плоть чуть не разрывала ткань панталон, и желание придавало ему ярости, решительности и неумолимости.
   - Отпустите меня, иначе я буду кричать, - прошипела она, отстраняя его руки.
   - Как вам будет угодно, - одной рукой граф по-прежнему держал её запястье, другой - начал задирать юбки спереди. Внезапно чувствительный удар ногой в пах отрезвил его.
   - Вы животное, - сказала без особого негодования, даже с некоторым восхищением Екатерина. - Я-то думала, вы, граф, галантный кавалер, а оказывается-то вон оно что...
   - Что я могу поделать, если вы, принцесса крови, ведёте себя как кухонная девка! - возмущенно произнес Кристоф, всё ещё морщась от боли.
   - А вы ведёте себя как неотёсанный мужик, - парировала девушка. - Но, смею вас заверить, мужики и их господа испытывают одни и те же инстинкты. И я нынче в полной мере убедилась, что я вам тоже нравлюсь.
   "А какие-то идиоты твердят, что он предпочитает мужчин", - усмехнулась она про себя. - "Видели бы они его теперь".
   - Не то слово, - сказал без улыбки Кристоф, хмуро глядя перед собой. - Но на будущее, Ваше Высочество - ежели вы будете провоцировать других подобным же образом...
   - Вы ревнуете? - Екатерина поправила юбки, запахнула шаль на груди, пригладила рукой растрепавшиеся волосы.
   - Я не ревную, я предупреждаю вас, - произнес граф. - С мужчинами себя вести так опасно. Вы можете, - он покраснел, но всё же сказал, что хотел, - потерять таким образом честь.
   - Кто сказал, что я её берегу? Какой вы смешной! - заливчато рассмеялась Като. - Знаете, мне предстоит сугубо династический брак с человеком, которого мне покажут на портрете, сильно льстящем оригиналу. И отъезд в какой-нибудь тихий немецкий городок, а потом серая жизнь в бесконечных беременностях, беспокойствах о целостности жалкой казны, штопанье чулок и переделки тех немногих платьев, которые мне достанутся. Поэтому пока я числюсь девицей, стараюсь брать всё от жизни.
   - Я уже вижу, - усмехнулся её собеседник. - Но уверен, вас не выдадут замуж за нищего курфюрста.
   - Да, потому что я вообще не выйду замуж, - торжественно объявила Като. - Я останусь здесь, в России. И буду помогать моему брату править страной.
   - Вы справитесь? - снисходительно спросил её Кристоф.
   - Я уже справляюсь, граф, - прошептала она. - Я всецело на вашей стороне в вашей борьбе с Чарторыйским. Кстати, почему вы его так возненавидели? Неужели вас всего лишь втянул князь Пётр, а вы пошли за ним?
   Ливен вкратце изложил свои причины. Екатерину они, казалось, немало удивили.
   - А я думала, что вы пытаетесь тем самым защитить свою мать, - призналась она.
   - От чего? - недоуменно посмотрел на неё граф.
   - Вы, верно, слышали, что князь Адам состоял в интимной связи с правящей императрицей? - Екатерина взяла его под руку и они пошли по тёмной аллее. - После этой связи родилась девочка.
   - Великая княжна Мария, да, - проговорил Кристоф.
   - Великая княжна? - переспросила его Като. - Какая она великая княжна? Она Мария Адамовна Чарторыйская, вот. Вылитая копия своего истинного отца. Ваша достопочтенная матушка, конечно, сказала, что Господь, мол, всемогущ...
   - Он действительно всемогущ, - подтвердил Ливен, - Мало ли кто в роду был брюнетом - это может всплыть через поколения...
   Граф вспомнил, что государя Петра Великого на всех портретах рисуют кареглазым брюнетом, равно как и герцогиню Курляндскую Анну, племянницу Петра, ставшую императрицей Всероссийской.
   - Если даже мой отец, мистик и суевер, нашел этому более рациональное объяснение, то не всё так просто, - сказала Екатерина. - От блондина-отца и блондинки-матери и в самом деле не может родиться ребёнок-брюнет - спросите у любого доктора, он вам подтвердит. Такое случается лишь в крайне редких случаях. Но это в сторону. Возникает другой вопрос - зачем Чарторыйский зачал этого ребёнка?
   Кристоф посмотрел на неё как на сумасшедшую.
   - Как понять "зачем"? - переспросил он. - Дети появляются на свет потому, что так хочет Господь.
   - Эх, граф, вы немец, поэтому не знаете хорошую нашу пословицу: "На Бога надейся, сам не плошай", - притворно вздохнула великая княжна. - Такие многоопытные мужчины, как князь, у которого, я думаю, моя belle-soeur была далеко не первой пассией, прекрасно знают, как оберегать своих любовниц от неких неприятностей...
   Кристоф покраснел. Так она и это знает? Однако ж... Кто научил Екатерину всем этим премудростям? Наверняка, не его матушка.
   - Итак, - продолжала принцесса. - Адаму был очень нужен этот ребёнок. Желательно, мальчик. В этом случае семейка Чарторыйских связала бы моего брата по рукам и ногам, а объединение Польши было бы делом решённым. Да и смешать свою кровь с императорской - это вам не пустяки...
   - Провидение распорядилось иначе, - вспомнил Кристоф. - Родилась девочка и не прожила и года.
   - Да, она умерла. Но ведь маленькие дети часто болеют и умирают, да? - Като пронзительно посмотрела на него. Ему показалось, что принцесса знает о его потере. И дочь его звали так же, как эту несчастную великую княжну, виноватую лишь в том, что родилась с "неправильной" внешностью, вызвавшей кривотолки... Какое грустное совпадение! Он опустил глаза.
   - Простите, - прошептала она, сжав его руку.
   - Ничего, продолжайте.
   - Так вот, Чарторыйские считают, что ваша мать отравила девочку, - проговорила Като. - И они наверняка хотят вам всем отомстить.
   - Но разве ж это правда? - спросил он.
   Екатерина пожала плечами.
   - Маленькие дети, как я уже говорила, могут умереть от чего угодно. Но эти отравители всех судят по себе.
   Они дошли до ворот парка. Уже занимался рассвет - ночи стояли короткие.
   - До встречи, - произнесла великая княжна.
   Граф хотел было идти, но девушка вновь окликнула его.
   - Я делаю вас своим рыцарем. И ждите меня... - она послала ему воздушный поцелуй.
   Итак, слишком много случилось с графом за один-единственный день. Значит, Екатерина Павловна теперь с ним тоже. Всё-таки она великолепна... При воспоминании о её волосах, коже, запахе, теле он снова почувствовал томление сердца и вместе с тем некую неловкость - она же питомица его матери, ему почти как сестра, кроме того, сущая девчонка, младше его на четырнадцать лет - как он смеет желать её? Но, вспомнив, как великая княжна сказала это сокровенное "Ждите меня", Кристоф оставил всякие сомнения. Да, он, чёрт возьми, будет ждать её с тем, чтобы осуществить свою волю над ней до конца. Но было и менее приятное. Чарторыйский, оказывается, после отставки не уехал в Польшу, а остался в Петербурге, и его принимают при Дворе как ни в чём не бывало. И вот эти странные подозрения. Со всем этим нужно разобраться.
   Когда его карета подъезжала к городской заставе, Кристоф вспомнил слова Долгорукова. "Мы Романовых постарше будем". Уж не собирается ли он вдруг сделаться Петром Четвёртым? Граф отлично знал, что в России полно династий древнее Романовых. Даже Ливены и то будут постарше рода, к которому принадлежат государи. А предки Трубецких, Волконских, Долгоруковых, Голицыных, Лобановых-Ростовских во время оно правили различными русскими княжествами, и их потомки вправе претендовать на трон Империи. Но если Пётр всерьез планирует устроить coup d'Etat, то Ливен ему в этом не помощник. Он присягал на верность именно Романовым-Голштейн-Готторпским, им и останется верен до конца. Кроме того, свержение правящей династии путает все карты в его Деле.
   А какая выгода Екатерине враждовать с Чарторыйским? Здесь всё просто. Честолюбивая девочка хочет добиться ничем не ограниченного влияния на брата. Возможно, даже сделаться соправительницей. Или тоже впоследствии свергнуть государя и стать Екатериной Третьей. Как бы печально не было признавать это, великая княжна тоже решила воспользоваться им, графом Ливеном, для достижения своих целей. Хочет влюбить его в себя, сломить его волю, превратить в своё послушное орудие и личного раба. Нет, не бывать этому. Это он будет пользоваться ею, так же, как пользуется женой и служанками. Он сделает её своей игрушкой. И, возможно, если Като придёт к власти тем или иным способом, она утянет во власть и его... История императрицы Анны и герцога Бирона. Именно так этот соотечественник графа Кристофа и добился короны Курляндии - через постель влиятельной женщины. Но у Эрнста-Йохана были амбиции, простирающиеся на всю Империю, а он, Ливен, всё же более скромен - ему будет достаточно и небольшого Ливонского королевства. Като, став соправительницей государя или даже императрицей, сделает своему фавориту такой подарок.
   Так, у него ум заходит за разум. Какой из него "второй Бирон"? Конечно же, он никогда не выйдет во временщики - характер не тот, да и желания никакого нет. Като тоже никогда не станет императрицей - как она и предрекала в разговоре с ним, её выдадут замуж из династических соображений за очередного немецкого правителя, владеющего жалким клочком земли где-нибудь в Тирольских Альпах, где она и будет куковать свой век, если не помрёт в родах или от чахотки, подобно своим двум старшим сестрам. Фрау Шарлотта как-то, правда, говорила, что Мария Фёдоровна отнюдь не горит желанием отпускать от себя четвёртую дочь, потому что боится повторения судеб Александры и Елены. Слава Богу, хоть Мария неплохо поживает в Веймаре. К тому же, политическая обстановка и война с Бонапартом изменили отношение к германским князьям, слишком уж боящимся завоевателя и выносящим ключи от городов по его первому требованию. Поэтому пока Екатерина, как она сама выразилась, "наслаждается жизнью".
   Что она говорила про отцовство Чарторыйского по отношению к старшей дочери государя? Всё это не подтверждено. Император признал ребенка своим. Наверное, потому что то была девочка. А если бы родился мальчик?! На престоле России сидели бы Чарторыйские? Граф поймал себя на мысли, что если его мать и вправду отравила младенца, то он её совершенно не осуждает. Хотя скорее всего Мария Александровна умерла по естественным причинам. Господь достоин всяческой хвалы за то, что взял этого младенца в число Своих ангелов. Похоже, Он всё-таки поддерживает балтов.
   Но способна ли фрау Шарлотта на убийство, как её подозревает Чарторыйский? Тем более, на убийство грудного ребенка? Кристоф помнил, что его мать обожает детей. Особенно девочек - говорит, что они "нежнее" и "чувствительнее". Вряд ли бы она смогла дать крохе, не виноватой в той, что родилась от такого чудовища, смертельный яд и спокойно наблюдать за муками существа, пока ещё не способного говорить. "А если её заставили?" - пришло графу в голову - "Покойный государь, например. Этот безумец мог так сделать. А матушке только и оставалось, что повиноваться. Как потом мне пришлось повиноваться, подписывая эти рескрипты для индийского похода". От этого предположения кровь вскипела в его жилах. Грех совершил этот смазливый поляк, а расплачиваться пришлось ни в чём не повинной пожилой даме, никому в жизни не причинившей никакого зла?
Не причинившей ли?
Кристоф поймал себя на мысли, что 
он не хочет этого знать. Умерла ли девочка от "воспаления мозга", как написали в медицинском заключении (а неофициально говорили "от зубов", как будто от такого естественного процесса умирают), или от яда; дала ли яд его мать или кто другой, а если виновна матушка, то действовала ли она по собственному почину или по приказу свыше - ничего этого Кристоф не желал знать. Есть только факты: девочка мертва, и Чарторыйский уверен в том, кого надо винить в её смерти. 
   Он приехал домой на рассвете, проспал всего два часа, и утром долго пил кофе, глядя на сонную Доротею, поднявшуюся вместе с ним.
   - Сегодня я приведу князя Петра, - произнес он. - Надо действовать, пока они не опередили нас и не придумали ещё чего-нибудь.
   Доротея кивнула. Потом спросила:
   - А ты где вчера так долго был? Я волновалась, хотела уже людей посылать.
   - Дотти. Со мной ничего страшного не может случится, - уверил её Кристоф.
   - Ты уверен? - язвительным тоном переспросила его жена. - Между прочим, у меня на руках маленький ребёнок, и я ношу второго. Что будет, если до тебя доберутся?
   - Я говорил, - вздохнул Кристоф, вытирая руки салфеткой. - Я предлагал тебе уехать в Ревель к отцу. Ты отказалась наотрез. Если тебе страшно, то ещё не поздно это сделать.
   - Бонси, - с Дотти слетела вся её сонливость, и она пристальным, требовательным взглядом нынче смотрела на него. - Ты думаешь, до нас не доберутся в Ревеле?
   - Не посмеют, - проговорил он, но не слишком убеждённо.
   ...Доротея тоже слышала рассказы о поляках, пришедших на землю её предков в начале семнадцатого века. Хотя девочкам рассказывали о событиях без кровавых подробностей, последствия этого захвата были впечатляющими. Балты вымерли наполовину. Начавшаяся в осаждённой Риге чума выкосила почти всех, не исключая бургомистра - её прапрадеда. Она знала, что поляки немилосердны. Но как-то не связывала "тех" поляков, с "этими", с которыми была знакома в Петербурге, принятыми в светском обществе, благородными, любезными. Недавно она убедилась - за двести лет мало что изменилось. И вот эти милые князья с европейским воспитанием могут желать зла ей, её детям и всем, кто с ней связан не потому, что она лично сделала им что-то плохое, а просто потому что она жена своего мужа и балтка по крови. Это было страшно. Любая другая на месте Дотти воспользовалась бы предложением Кристофа и уехала в балтийскую глушь. Но Доротея была из тех, кого опасности не пугают до ступора, а, наоборот, оживляют разум и заставляют действовать.
   - Нет, - покачала она головой. - Такие всё могут.
   Граф посмотрел с неким восхищением. Внезапно в сердце его кольнуло чувство вины. Он оставил её беременную, с маленьким ребенком, который, как сказала ему жена, уже вторую ночь не спал из-за зубов, пока сам предавался греху прелюбодеяния? Но что он мог поделать с тем, что нынче не может быть близок с ней так, как раньше, по вполне понятным причинам? И с тем, что Екатерина такая соблазнительная?... Да, он, как выразилась великая княжна, "животное", и знает об этом. Увы.
   - Зачем я буду сидеть в Ревеле и трястись там за тебя и Альхена? - продолжила графиня. - Это хуже всего. Один раз я уже тряслась так, спасибо, больше не хочу.
   - Но что же тебе остаётся? - спросил он несколько удивлённо.
   - Я буду действовать по мере сил своих, - улыбнулась она. - Пусть твой враг не воображает, что у него одного в распоряжении умные и хитрые женщины. Я тоже чего-то стою. Так что приводи князя Петра, и мы придумаем, что нужно сделать.
   Граф поцеловал её в щеку и отправился на службу, почему-то уверенный в том, что свои силы и возможности Дотти совсем не переоценивает. Лишь бы она бросила их только на защиту своей семьи. Потому что в ином случае жена его способна перещеголять даже леди Макбет. И с ума, в отличие от той шотландской дамы, не сойдет.
  
   ***
   Перед ужином к Дотти приехал её брат. Он играл ей на фортепиано - конечно, не так бегло, как это умел Константин, уехавший в странствие по России и, по слухам, потом направлявшийся в Китай, - и не так, как она сама, но тоже довольно прилично.
   - Альхен, милый, почему ты себя всегда вечно выставляешь дураком и неучем? - спросила она потом.
   - А я разве не дурак и не неуч? - Бенкендорф уселся рядом с ней, взял её за руку.
   - Ты очень талантливый. Правда, - слабо улыбнулась она ему.
   Алекс только пожал плечами. И погладил её по волосам. "Вот женщина, которая никогда меня не предаст и мне не изменит", - подумал он. - "Но она мне, увы, сестра".
   - Знаешь, - продолжила графиня, - Я давно хотела это сказать. После того, что случилось с тобой, когда Бонси всё нам рассказал, я почувствовала нечто необычное... Как бы тебе объяснить?
   - Объясни уж как-нибудь, - усмехнулся её брат.
   - До этого я сидела как за каменной стеной, - начала она.
   - Крепости или тюрьмы?
   - И того, и другого, - кивнула Доротея, грустно улыбнувшись. - Со стороны, наверное, это напоминало крепость...
   - Но я-то знал, что это была тюрьма, - признался Альхен. - Поэтому я ненавидел твоего тюремщика.
   - Но вот, стены обрушились, и, с одной стороны, страшно, потому что захватчики могут пролезть в крепость и убить всех обитателей, а, с другой стороны, я чувствую свежий воздух, вижу то, что происходит за крепостными стенами, сквозь эту дыру, передо мной открываются леса, поля, море...
   - И всё-таки это была тюрьма, - заключил её брат, беря её руки в свои. - И ты теперь свободна, можешь идти, куда хочешь.
   - Я еще не решила, что это, - призналась Дотти. - Но даже если это и тюрьма, я не могу и не хочу из неё сбегать. Если это крепость, то почему меня не пугает то, что она постепенно разрушается? Странно всё это.
   Алекс только головой кивнул. Он и сам разделял смутные чувства своей сестры. Но, в отличие от нееё не слишком хорошо понимал, что от него здесь требуется. Кристоф не выделил ему никакой роли. У него была собственная "свита" в виде Жанно и этого "ботанического юноши" по фамилии Штрандманн. Алекса в неё зять не приглашал. И, похоже, не собирался. Но оставаться непричастным к происходившему Бенкендорф тоже не мог.
   Он уехал незадолго до прихода Кристофа с князем Долгоруковым. Дотти равнодушно посмотрела на человека, с которым как-то была близка. "Как я выгляжу? Отвратительно", - пождумала она невольно. Тот пожирал её глазами, нисколько не стесняясь присутствия мужа.
   - Зачем она здесь? - шепнул князь своему другу, когда Дотти пошла распоряжаться по хозяйству. - Я не верю в женский ум.
   - Ты не веришь в женский ум, а наши враги верят. И активно его используют, - возразил Кристоф.
   Они уселись за ужин. Было тихо, только свечи потрескивали.
   - Они заманили в ловушку моего брата. Надеюсь, вы слышали? - начала Дотти без предисловий.
   - Этому делу нужно предать огласку! Пусть все знают, кто стоит за злодействами, - воскликнул Долгоруков.
   Граф только вздохнул. Огласка заставит доискиваться до причин вражды. А этого лучше не делать. Но как объяснить?
   - А свидетели кто? - возразила Дотти. - Без свидетелей вам никто не поверит.
   - Тогда надо отомстить, - пргговорил Пьер, и его глаза зажглись огнем решимости.
   - Спасибо, господин Очевидность, - съязвила Дотти, которая ныне была рада, что пресекла свой роман с этим Рюриковичем на корню. Насколько же он глуп!
   Долгоруков захотел ответить что-нибудь не менее острое, но Кристоф взял слово:
   - Предлагайте планы.
   - Похитить кого-то? - высказался князь. - Из их числа? Например, эту Анж.
   - Это будет фарс какой-то, - заявила графиня.
   - А у вас есть идеи получше? - не остался в долгу Пьер.
   - Насчет княжны Войцеховской ты прав, - медленно проговорил Кристоф. - С ней надо что-то делать.
   - Я могу заманить её к себе в гости. Кинуть ей удочку с наживкой - она и клюнет, - предложила его жена.
   - У меня мысль такая - я соблазняю ее и тра... простите, Ваше Сиятельство, - произнёс Пьер. - Мы остаемся наедине. А далее...
   - Ты губишь девушку, - заключил Ливен. - Только она уже давно не девушка... Ой, прости, ma chИrie, - поправился он.
   - Её не так просто погубить, - вспомнила Дотти. - Но если вы, князь, войдёте к ней в доверие, влюбите её в себя, то станете ценным источником сведений.
   - Боюсь, доверия здесь не получится. Князь уже стал открытым врагом её дяди, - напомнил ей граф.
   - Тогда мы скомпроментируем Адама и заставим его драться, - не сдавался Долгоруков.
   - Уже было. И что, ты убил его? - усмехнулся Ливен.
   - Так драться можешь ты... - легкомысленно предположил князь Петр. - Ты его точно убьёшь.
   - Нет! - закричала Дотти.
   - Не беспокойся, дорогая, я стреляю в людей всегда наверняка. Но какой же повод для дуэли? - спросил Кристоф.
   - В этом нам как раз поможет эта самая Анжелика. Я её могу, скажем, увезти... - задумался Долгоруков.
   - Вызов может перехватить кто-то из семьи, - опустил его с небес на землю Кристоф. - Чарторыйский вряд ли захочет драться со мной в открытую. А так-то поединок - хорошая идея.
   - Я бы подослала шпиона, - предложила Дотти. - И действовала бы уже исходя из тех сведений, которые он добудет.
   - Попробуй ещё найди этого шпиона, - недовольно откликнулся князь. - Они же мигом вычислят чужака. Кто знает каких-нибудь поляков и католиков?
   - А если просто подождать? - спросила Дотти.
   - Чего ждать! - не сдержался Пьер. - Пока всех нас не устранят? Не задвинут в дальний угол?
   Кристоф устало взглянул на него. И проговорил:
   - Они сами попадутся в ловушку, которую устроят нам. Всё просто.
   - Но я не согласен ждать так долго! - воскликнул князь. - С польской угрозой надо покончить до осени.
   - Это всё, что нам теперь остается делать, - подытожила Доротея. - Кроме того, мы можем спокойно наблюдать за их неудачными попытками нас сломить.
   - А вы уверены, графиня, что сии попытки будут неудачными? - решил поддеть её Долгоруков. - Не дождёмся ли мы, что нас всех уничтожат?
   - Чарторыйский не так глуп, чтобы повторять своих ошибок, какие он совершил с Алексом, - произнес Кристоф.
   - Ну так что же? - нетерпеливо спросил князь. - Что мы решаем?
   - Оставьте поляка нам, Петр Петрович, - улыбнулась Дотти. - Мы придумаем, что с ним сделать.
   - Не понимаю, - яростно зашептал князь на ухо Ливену, но графине было слышно каждое его слово. - Зачем ты втянул её? Какая от нее польза? Она только всё путает.
   - Пять лет назад я считал так же, как ты, - смерил его взглядом Кристоф. - Но потом она меня очень выручила.
   Доротея демонстративно отвернулась от них, ибо этот разговор и непроходимая дремучесть некогда влюблённого в неё человека начали её утомлять.
   - Я пошла к себе. Доброго вечера, господа, - бросила она, выходя из комнаты.
   - Ma chИrie... - начал Кристоф, но она оборвала мужа:
   - Любимый. Повнимательнее выбирай себе людей, - и направилась к дверям своей спальни.
   - Ну и ну, - тихо проговорил Долгоруков, глядя ей вслед. - У тебя чересчур умная жена, на мой вкус. Только слегка обидчивая.
   - Свои замечания оставь при себе, - сердито отвечал Кристоф, которого покоробили слова союзника. - Давай к делу. Мы так ничего и не решили.
   - Нет, почему же. Вы решили сидеть и ждать. Сидите и ждите, а я поехал, - запальчиво произнес князь.
   - Есть какая-нибудь альтернатива нашему решению?
   - Я готов убить их всех! - торжествующе объявил Пётр.
   - Убить? Один? - скептически переспросил Ливен.
   Князь обессиленно сел в кресло и засмеялся, к вящему изумлению его собеседника, осторожно наблюдавшего за ним.
   - Знаю, что веду себя глупо, - отсмеявшись, наконец, проговорил Долгоруков. - Но ненавидишь ли ты пшеков так, как я ненавижу их? Иногда мне кажется, что тебе всё равно.
   - Тебе так только кажется, - возразил граф.
   - Но отчего же мы бездействуем?! - воскликнул Пьер.
   - Нужны люди.
   - Куда ещё? Нас и так много. А теперь через Катьку мы можем перетянуть государя на нашу сторону, - самоуверенно отвечал князь.
   - Государя так просто не перетянешь. И я не хочу вмешивать августейших особ в ту войну, которую мы ведём с Адамом. Это личное дело, - Кристоф уже устал от разговоров, и хотел бы лечь под бок жены, обнять её и заснуть, а тут его опять ловит за руку этот самонадеянный друг и ведёт свою партию, продвигая её грубо и топорно.
   - Неужели ты хочешь сказать, что тебе нет никакой выгоды в этом деле? Тебе лично? Не верю, - продолжал Долгоруков.
   "Какая мне в этом выгода? Ага, прямо так ему всё и рассказал", - усмехнулся граф про себя, а вслух произнёс:
   - Я думал, ты знаешь мои мотивы. Они совпадают с твоими собственными.
   ...Когда друг его распрощался с ним, а Кристоф пошел спать, он обнаружил, что жена его ещё бодрствует.
   - Иди ко мне, - графиня обняла его, присевшего на край кровати, за плечи, потянула к себе, потёрлась щекой о его подбородок, уже начавший зарастать золотистой щетиной, расстегнула верхние пуговицы рубашки... В её действиях, впрочем, не было намерения его соблазнить - лишь родственная забота, семейная ласка.
   - Твоё мнение о князе? - тихо спросил он у жены.
   - Идиот поганый! - вырвалось у Дотти, - Слушай, если он твой союзник, то, боюсь, он всех погубит.
   Граф улыбнулся, услышав, как забавно ругается его жена. Она, однако же, озвучила то, что он давно собирался сказать князю.
   - Как ты думаешь, что он хочет на самом деле? У меня есть предположения на этот счёт... - Кристоф радовался, что его супруга наводила его на верные мысли своими советами.
   - Он? Власти, конечно, - холодно произнесла Дотти. - Только князь Пётр её не получит. Ибо тягаться с таким матерым интриганом, как Чарторыйский, у него мозгов не хватит.
   - Его можно использовать.
   - Не уверена. Пусть уж гибнет сам.
   Кристофа сначала очень возмутил ответ его супруги. Вообще-то князь ему друг. Это и высказал Доротее, не упомянув о том, что Екатерина Павловна нынче тоже присоединилась к их партии.
   - Нам следует ждать, - повторила графиня. - Если твой так называемый друг начнёт зарываться... - она выразительно посмотрела на мужа. В её зелёных глазах блеснуло то, что всегда пугало его в ней. Действительно, леди Макбет, он не ошибся. Готова на всё. Хоть бы не стала его толкать на убийство князя Долгорукова. До этого он не скатится.
   Они помолчали. Потом Кристоф заговорил, в сущности, ни к кому не обращаясь:
   - Я был на войне. Там всё просто - вот враг, вот твоя винтовка - стреляй. Здесь - лабиринт. С ловушками. Я не могу просто так взять и убить князя Адама. Ты давеча говорила, он штатский, мы военные, поэтому мы сильнее. Нет. Это ещё не значит, что он не способен драться. Но он не будет.
   - Скажи, кто у нас? - прервала его рассуждения жена.
   - Ты, я, Штрандманн, Алекс, Лёвенштерн, Карл, Уваров, Долгоруков, Нарышкина, - перечислил он. - Может быть, ещё кто присоединится.
   - А сколько у Чарторыйского?
   - Половина Польши, - Кристоф обречённо закрыл глаза.
   "Ничего. У нас скоро будет вся Ливония. И русских не понадобится", - подумала Дотти.
   Они уснули оба в одной позе - лёжа на спине.
  

ГЛАВА 5

   Санкт-Петербург, июль 1806 года.
  
   - Если бы я тогда успел, всё бы пошло по-другому, - князь Чарторыйский пустил свою лошаль шагом, чтобы сравняться с племянницей.
   Они совершали конную прогулку по Екатерингофскому парку и разговаривали о польском восстании Девяносто четвёртого года. О слабых и сильных властителях. О судьбе многострадального польского народа.
   - Ты бы победил русских? - Анжелика поправила вуаль и взглянула на родственника.
   - Сомневаюсь. Но я бы нашёл выход. У меня был план бескровной революции. Мирного прихода к власти, - задумчиво отвечал Адам. - Но увы. Меня арестовали в Брюсселе. Я видел, что за мной следят. Еле успел сжечь все бумаги, как за мной пришла полиция. Обращались там со мной хорошо, - он усмехнулся, - Не русские же. И не немцы. И, к тому же, они хотели не наказать меня, а задержать. С чем успешно справились.
   Анжелика вновь попыталась вспомнить эти серые дни. Когда на юге города грохотали пушки, пахло пожарами и на улицах убивали людей. Почему она, сколько не силится, не может толком вспомнить, как вернулся её дядя, как убили её отца? Только похороны всплывают в памяти. Только тонкая, сильная рука, сжимающая её детские хрупкие пальчики. Это всё, что осталось у неё в памяти. Но, может быть, сознание намеренно изъяло эти эпизоды из ряда воспоминаний?
   - Я удивлена, что тебя не поймали русские, - проговорила княжна. - И не бросили в крепость.
   - Было хуже. Екатерина Кровавая затребовала нас с Константином во дворец. Из нас хотели сделать лояльных престолу псов, - жёстко произнес её родич, - Но я никогда не забывал, кто я таков. И боялся за вас с Юзефом и Анжеем. Но вы не забыли, что вы Пясты. В отличие от Потоцких, Четвертинских, Ожаровских и прочих предателей.
   - Ты нашёл людей, которые ранили тебя и убили отца? - внезапно задала вопрос Анжелика.
   Князь отрицательно покачал головой, глядя куда-то вдаль, словно увидев нечто над верхушками тихих сосен. Лошадь его, привыкшая к более быстрой езде, шла, понурив голову.
   - Я найду их, - проговорила она.
   - Бесполезно. Они наверняка и так уже мертвы, - негромко возразил Адам. - Их казнили. Или выслали в Сибирь.
   Они достигли окраины парка. Спешились, привязали лошадей, оставив их мирно пастись, и пошли пешком. Кроме них, никого из гуляющих не было видно на этой уединённой аллее, в час перед закатом, поэтому они взялись за руки.
   - Странно, - произнесла девушка после долгого молчания, - Я не помню себя в семь лет. Я не помню того, что случилось. Иногда мне вообще кажется, будто я всю жизнь спала и проснулась только недавно.
   - Ты счастливая, - в чёрных глазах князя, обрамленных густыми длинными ресницами, которым бы позавидовала любая дама, отразилась потаённая боль. - Я слишком хорошо всё помню. Лучше всего запоминается унижение. Бессилие. Когда меня ранили и я шёл по родному городу в поисках дома, боясь того, что от дома нашего ничего не осталось, кроме дымящихся руин, я был счастлив тем, что умру до того, как меня заклеймят предателем. Я не умер, - жёсткая усмешка застыла в уголках его губ. - Я ещё долго не умру.
   - Я не знаю, что буду делать без тебя, - Анж страшно хотелось заплакать, но она пересилила себя и пылко продолжила:
   - Пойми, Адам, ты для меня всё. Отец. Муж. Любимый. Наставник. Хозяин.
   "Господи, зачем же я её приручил!" - подумал он, глядя в её горящие глаза, - "Куда мне с ней теперь? Жениться? Нас не повенчают, времена нынче другие. Выдать замуж? Нет, я умру, представляя её с другим. И продолжать так нельзя - пойдут слухи, и всё обернется против меня". Адаму казалось, что почти год назад, овладев этим обворожительным телом, которое он так давно желал, - даже ещё раньше, с тех пор, как из нескладной девчонки начала рождаться Венера Медицейская, "дама мастера Леонардо", он выпустил из клетки опасного зверя - пантеру, бесшумно двигающуюся на мягких лапах и нападающую на свою добычу исподтишка. И ныне он сожалел об этом. Князь пугался силы чувства, охватившего его племянницу. После того, что случилось во время визита государя в Пулавы, Адам ожидал всякого - что Анж его возненавидит, навсегда оборвет с ним всяческие контакты. Он уехал вместе с императором на войну и втайне надеялся, что убьют его. Но погиб не он, а мальчик Юзеф. Погиб, сражаясь за москалей, в рядах Гвардии его вероломного друга. Слишком много жертв русской короне он принёс. И ничего не получил взамен. Жизнь его, так много обещавшая в самом её начале - ведь Адам был любимым сыном, наследником, красивым, ловким, смышлёным мальчиком, которого готовили в короли, в великие люди, - к середине своей превратилась в мелочную грызню. Только вот эта красавица с ледяными глазами её покойного отца и очарованием её бабки-ведьмы послана ему в утешение. Но она его родная племянница...
   - Зачем ты так говоришь? - печально произнес князь Чарторыйский.
   - Потому что это правда, - сверкнула она глазами. - Я выросла без отца. Я никого не любила и не желала, кроме тебя. И ты научил меня твердости. И любви к своей стране.
   Адам обнял её. И ему захотелось плакать по сентиментальным причинам. Но её глаза выжигали калёным железом цинизм, злобу, равнодушие, толстой коркой покрывшие его сердце.
   - Давай не будем об этом. Любимая, - князь поймал рукой выбившийся из её прически локон.
   Анжелика покорно замолчала, запоминая прикосновения его горячих рук к коже, его запах, звук его голоса. Чтобы никогда не забыть. Даже в разлуке.
   ...Ночью между ними состоялся разговор.
   - Ты почему не спишь? - прошептала она, перевернувшись на бок. С некоторых пор они и постель делили, как супруги.
   - Я вспоминаю, - он отодвинулся от Анж - было жарко, а тело её грело дополнительно, словно печка. - Ей было бы нынче семь.
   - Кому? Твоей дочери?
   - Да, - вздохнул он. - И моей надежде.
   Анжелика застыла. Один план пришел ей на ум. Династическую унию может обеспечить и она. Родив от государя. У неё получится здоровый мальчик, которого княжна сможет уберечь от всех врагов.
   - Я рожу новых детей, - произнесла она торжественно. - От тебя.
   - По законам божеским и человеческим я не должен и пальцем тебя трогать, любимая, - скорбно отвечал князь, содрогнувшись. - Кем будут наши дети? Выродками?
   Анжелика лишь улыбнулась в темноте. Она построит своё счастье. Свой рай. И впустит в него тех, кого любит. Наяву. А не во сне. Ибо во сне к ней приходил зеленоглазый колдун Алекс фон Бенкендорф и говорил ей нечто. Она сознавала, что в реальной жизни он враг, его нужно уничтожить, но в ночных грезах она его любила. И была с ним. Но с некоторых пор княжна не обращала внимания на "игры крови" - ей предстояли куда более интересные приключения.
   И было еще одно дело, которое Анж оставлять не собиралась. Следовало только угадать удобный момент, когда можно сообщить кому-нибудь из членов Семьи о том, кто является истинным отцом ребенка, ныне носимого Елизаветой. Кто такой этот Vosdu - княжна недавно обнаружила записку от Охотникова, небрежно оставленную императрицей на туалетном столике, хотела скопировать, но у неё времени не осталось. "Дурацкое прозвище, откуда она это выкопала?" - подумала Анж, засыпая. Почему-то все влюблённые дамы и девицы выдумывали какие-то неимоверные имена своим избранникам. Она никогда этого не понимала. Адам для неё всегда останется Адамом, а не каким-нибудь... С сим и уснула.
  
   ***
   - Тебе никогда не приходило в голову, Като, что то, чем мы с тобой здесь занимаемся, вообще-то называется кровосмесительством? - император Александр старался лишний раз не смотреть на ослепительную наготу ног своей младшей сестры Екатерины. Эти ноги - с высоким подъёмом, изящными - не слишком полными, но и не сухими - икрами, тонкими лодыжками, правильной формы коленями - могли бы послужить образцом любому скульптору, желающему изваять очередную Венеру или Диану. "В кого она такая красавица?" - дивился государь. Его желание слишком часто затмевало разум, совесть, здравый смысл, и он боялся, что в один прекрасный день не выдержит и изнасилует её. А эта кошка всё видела и глядела своими бесстыжими глазами на его мучения, провоцировала его. Однажды, не дожидаясь решительных действий с его стороны, она сама раздела его и довела до вершины блаженства руками и губами. Его родная сестра. О Боже.
   Александр сознавал - бабкино "порочное" влияние никуда не делось. При дворе Екатерины Великой к плотским связям относились более чем просто. Да и при дворе Павла сохранялась лишь видимость добродетельности - сам государь имел официальных фавориток, одна Аннушка Лопухина, его la dame sans reproche чего стоит! И даже непонятно, что хуже - открытый разврат или такое вот шушуканье по углам. Поэтому, сам став императором и задавая тон поведения своим подданным, Александр никак не трогал нравственной стороны.
   - И что же? Мы грязные извращенцы, да, братец? - девушка одёрнула кружевной подол платья, потянулась лениво.
   Государь густо покраснел.
   - Я не знаю, но... Ты всё видишь сама, не маленькая, - он уселся в кресло, вытянул ноги, стараясь не глядеть на сестру.
   - Вижу, - подтвердила она. - И в твоих обстоятельствах меня это не удивляет.
   - И что мне теперь прикажешь делать?! - государь вытер пот со лба. Подумал: "Да, я тряпка. Не владею собой".
   Като встала с кушетки, подобрала выбившиеся из причёски волнистые пряди и холодно произнесла:
   - Тебе нельзя слишком часто задаваться этим вопросом. Ты самодержец, Саша. Ты можешь делать всё, что хочешь.
   - "Что хочешь?" - переспросил он. - Я бы ушел.
   - Никуда ты не уйдёшь, - великая княжна хищно улыбнулась. Вновь в её лице появилось нечто схожее с кошкой, только что поймавшей мышь, но желающей чуть-чуть поиграть со своей добычей, прежде чем её съесть. - Вспомни, что творится нынче в мире. А теперь представь на своём месте Костю. Или, - тут она прыснула от смеха, - Маменьку нашу. "Ich will regieren", - передразнила она вдовствующую императрицу.
   Брат её, однако, был серьёзен.
   - Не паясничай, - оборвал он Екатерину, - А Константин хотя бы хороший военачальник. В отличие от меня.
   - Одно проигранное сражение - ещё не приговор тебе, - возразила его сестра. - Тебя предали союзники.
   - Я сам во всём виноват, - он закрыл лицо ладонями.
   - Войну ещё можно выиграть. И тебя тогда завёл в тупик этот ясновельможный пан. Но ныне ты свободен от его влияния, - Екатерина смотрела мимо брата.
   - Я стараюсь забыть о нём. Но кого назначить на его место? - он растерянно развеё руками.
   Като не отвечала. Она знала, кого. Но эту игру она решила оставить напоследок, "на закуску". Тем более, сейчас было сложно предугадать реакцию брата.
   - С Новосильцевым и Строгановым ты далеко не уедешь, - твердо произнесла она. - Отправь в отставку и их.
   - Но они мои друзья. И доверенные лица. Я обещал им "разделять и властвовать", - чуть ли не с испугом ответил государь.
   - Они не стоят твоего доверия. Они считают себя фаворитами, а не сподвижниками, - возразила Като.
   - Откуда ты знаешь, кем они считают себя? - Александр разозлился на эту девицу, слишком любящую умничать. "Замуж её. Немедленно. За какого-нибудь Мекленбург-Шверинского", - подумал он в сердцах. Но не сказал вслух. Ссориться с этой хищницей опасно. Надо привлечь её в союзницы.
   - Общаюсь с людьми. Наблюдаю за ними, - проговорила спокойным голосом великая княжна.
   - Знаешь, ma soeur, я долго верил в то, что все люди хороши и только обстоятельства заставляют их поступать дурно, - печально произнес государь. - Но, по-видимому, мне в этом году придется поменять своё мнение.
   - Которое вложил в тебя Лагарп, - заключила Като. - Твоя беда в том, что ты слишком многое берёшь у других. Я часто задаю сама себе вопрос - а каково твоё истинное лицо, Саша? Кто ты?
   - Ты дерзка без меры, Бизям, - усмехнулся император. - Не забывайся. Я догадываюсь, что ты делаешь в Павловске. Могу и замуж тебя выдать... Кто там у нас из холостых принцев?
   - Замуж я согласна, - неожиданно проговорила девушка. - Но только за русского подданного. Я не хочу никуда отсюда уезжать.
   - Постой, но так не делается. Не в обычае, - обратился к ней брат, испуганно глядя в эти большие глаза.
   - Не в обычае, говоришь? - надменно переспросила Като. - Я специально изучила этот вопрос. До Петра Великого царевен выдавали за бояр, а цари брали в жены боярышень. Из числа русских княжеских семейств. Вот такая традиция.
   - Неужели ты желаешь воссоединиться с Багратионом, с которым тебя часто видят? - догадался Александр. - Но его вряд ли можно назвать русским. И он уже женат.
   Екатерина поморщилась и отрицательно покачала головой.
   - Нет. Я выберу князя из Рюриковичей. Это получше всяких захудалых маркграфов, - выразительно посмотрела она на брата.
   "Зачем бы ей это?" - задумался Александр, после того, как она ушла, как выразилась, "прогуляться". Намерения сестры пока были не очевидны, а это её странное желание больше напоминало каприз. Понятно - каковы бы Трубецкие, Волконские или Долгоруковы не были, союз великой княжны с одним из их представителей - явный мезальянс. И maman тоже вряд ли разрешит. Като это прекрасно знает. Он вздохнул. Его все вознамерились морочить. Но ничего. Всё будет так, как решит он, государь Всероссийский.
   Екатерина удалилась в свои покои. Сняла платье и нижнюю рубашку, оставшись обнаженной. С удовольствием осмотрела себя в зеркало. Распустила волосы. Она не была похожа на свою дородную и белотелую мать, вечно стремящуюся выглядеть изящнее, чем она есть на самом деле. И с сёстрами сходство у неё было лишь отдаленным. Като походила на русскую, а не на миловидную немочку, как все остальные. Ей нравилось испытывать своё тело на прочность - несколько вёрст в седле ей было совсем нипочём, она стреляла из пистолетов как драгун, ходила быстро и стремительно, танцевала на балах по нескольку часов кряду. Девушка очень редко болела и была уверена, что в будущем сможет с лёгкостью родить множество детей. Когда придворные дамы рассказывали страшные истории о неудачных родах, то она лишь усмехалась: ей это явно не грозит. Хотя бы по той причине, что она не хочет замуж вообще. Про "Рюриковича" она сказала с умыслом - ей предложил провернуть подобное Михаил Долгоруков. О, эти Долгоруковы вечно пасутся у подножия трона, мечтая, чтобы один из них когда-нибудь сел на него! Но им вечно чего-то для этого не хватает. Скорее всего, ума. "А почему бы и не пойти с ним под венец?" - подумала Като, примеряя колье и диадему, покусывая губы, чтобы они казались ярче, сжимая соски, чтобы они были твердыми и тоже яркими. Возможно, Долгоруковы смогут привести её к власти. Но придется свергать брата. Александр не даст себя так просто свергнуть. Армия и Гвардия - за него. Пока ещё за него. Ещё одна неудачная война - и начнётся ропот. И затем - так ли уж обязательно его убирать? Достаточно быть рядом.
   Но люди ей нужны. Верные люди. Мишель и его брат - конечно, хорошо. Но кто ещё? Багратион - конечно, герой, но ничего не значит при Дворе. Като, кажется, любила этого человека, он оказался добр и благороден, не лишен ироничности. Но сейчас ей не нужен. Разве что полки к присяге в армии быстро приведёт - во время оно, но когда это ещё будет...
   Като вспомнила о Кристофе фон Ливене. О белокуром "Гензеле", оказавшемся "северным варваром". Кажется, он к ней неравнодушен. Стоит его обнадежить - и он будет у её ног, презрев свою плоскогрудую чухонку-жену. Като для верности соблазит его властью временщика и первого фаворита при её особе. Граф клюнет на эту наживку. Начнет оказывать ей услуги в настоящем в обмен на фавор в далеком будущем. Которое может и не наступить.
   Екатерина вновь бросила взгляд на своё отражение в зеркале и накинула на себя лёгкий пеньюар. Затем позвонила горничной, которая принесла ей новое платье. Като нравилась мода последних лет за лёгкость и практичность. Прямые узкие платья, завязывающиеся под грудью, ничего в её фигуре не меняли и не приукрашали. В своей chemise великая княжна смотрелась эффектно на фоне других дам, которым нужно было маскировать различные несовершенства силуэта. Она красива, умна, ярка - и добьётся своего. Даже если это будет непросто. Она, а вовсе не бледноликая кукла Lise, достойна императорской власти. Эту власть можно получить. И войти в историю.
  
   Павловск, июль 1806 года.
  
   Кристоф вернулся из Петербурга по предгрозовой духоте и, отпустив экипаж у ворот парка, приказал кучеру ехать домой. Он решил пройтись пешком. Пот тёк ручьем по его шее и спине; Кристоф чувствовал, что от него уже начинает вонять. Граф свернул на аллею, ведущую к купальне. Глянул на небо - с запада, с моря, шли тучи, но он надеялся, что успеет освежиться до начала грозы.
   Сбросив с себя одежду - даже рубашку, прилипавшую к спине - Ливен погрузился в очень тёплую воду. Затем поплыл, медленно разводя руки и ноги "по-лягушачьи". Подумал лениво, что в дождь и ночью вода в реках и озёрах всегда почему-то теплее, чем днем. Пребывать в воде Кристофу всегда нравилось. Можно было спокойно подумать. Например, о том, что на большой бал у Нарышкиных в августе зван и Константин Чарторыйский с племянницей. И он, Кристоф, тоже числился в списке приглашённых. Измена? Вряд ли. Там ещё будет триста человек, весь свет Петербурга. Нарышкин не знает о вражде между графом и придворными поляками. Так что это совпадение... И он может не идти. Кристоф догадывался, что захотят сделать его враги. Они тоже изучают списки приглашенных и небось нынче потирают руки, планируя разные гнусности. С них станется попробовать подложить под него Анж. Свести их с тем, чтобы княжна сыграла роль "роковой женщины" в его жизни. Кристоф усмехнулся про себя, возвращаясь к берегу - четыре дамы, как в карточной колоде, определяют его жизнь и поступки. Они появлялись перед его внутренним взором так, словно их выбрасывала вверх рука банкомёта. Сначала его мать - вот кто достоин короны, если по-хорошему рассуждать! Та - дама треф. Потом - юная жена, рыжая, весёлая, смекалистая и хитрая. Дама бубен. Недавно присоединилась чувственная Като, с которой он давно не виделся. Дама червей. И вот эта полька... Ну, она дама пик. "Ведьма" - так в детстве называли они эту карту. Как-то, будучи детьми, они пытались вызывать даму пик с помощью зеркала. Mutti, выросшая в деревне, ругала их не только с позиций верующей христианки. Она сказала: "Вы хоть знаете, что могло появиться? И как мы потом от этого бы избавлялись?" Но "пиковая дама" всё же пришла. В лице этой мрачной синеглазой польки. И теперь ему предстоит её уничтожить.
   Кристоф вышел на берег. Дождь ещё не начался; тучи прошли стороной. Чуть-чуть посвежело. Он не спешил одеваться, лишь накинул рубашку. И вытянулся на траве, чтобы подсушиться. Без единой мысли в голове он оглядывал пейзаж.
   Граф и не заметил, как к нему неслышно подкралась одна его знакомая. Като, сбежавшая от фрейлин и статс-дам, не двигалась и долго наблюдала с ним издалека, держа в руке этюдник. Сегодня великой княжне пришло в голову изобразить грозу, но из окна дворца небо было не очень видно. Она знала, что вымокнет и краски потекут, но Екатерина стало интересно, какой эффект произведут потёки ливня на пейзаж. И меньше всего она думала, что встретит здесь, в таком месте и в такую погоду, кого-либо. Тем более, графа фон Ливена. Однако с приветствиями Като решила не спешить, тем более, заметила, что граф купается голым. Она притихла в своём укрытии, как кошка, следящая немигающими глазами за птицами и готовая в любой момент прыгнуть и перекусить птахе шею острыми зубами.
   Кристоф увидел её, когда он начал одеваться. "Развратная девчонка", - проговорил он про себя и помрачнел - она, что, его караулит? По следам за ним ходит? Эта избалованная принцесса считает, что имеет полное право заставать его врасплох. Но как начать разговор? Будь вместо неё кто другой, граф бы грубо бросил: "Что надо? Подглядывать нехорошо". Но ту, которую он должен был звать Её Высочеством, смог только холодно измерить взглядом и уйти от неё так, словно её и не было. Като последовала за ним и, догнав его, проговорила:
   - Граф, вы горды и высокомерны. Зря вы меня избегаете.
   Он промолчал.
   Великая княжна продолжала:
   - Я знаю, что вы думаете. Вы думаете, что влипнете по самые уши. Если нас увидят вдвоём, возникнет скандал. Вас начнут считать моим любовником. И слухи пойдут. И дойдут, - она подняла руку вверх, перебирая пальцами и показывая движение по лестнице. - До моего брата. Но правда в том, что Саше всё равно, - она с силой сжала его запястье, словно заключив его в кандалы. - Отдал одному жену - отдаст другому сестру.
   Её зеленоватые глаза дерзко светились. Кристоф остановился и осмотрел её в свете дня - не тем взглядом, которым он обычно созерцал венценосных особ, уподобляя их иконам, а тем, что предназначался для обычных женщин. Да, одень Като в сарафан и лапти, отправь её в поле работать - никто не заподозрит в ней высокорожденную, пока она не заговорит. И Кристофу нравилось её сходство с крестьянкой - недаром его всегда влекло к женщинам "попроще" по происхождению. Но больше всего в Като ему нравился ум. Восемнадцать лет, а уже опытная интриганка. И возьмёт ведь власть рано или поздно. Дерзости, которые она говорила, заставляли его кровь кипеть в жилах. Гнев смешивался с желанием - граф хотел овладеть этим крепким телом, вновь вкусить яд её губ, вцепиться в её вьющиеся волосы. И это отразилось в его глазах.
   Като прищурилась - точь в точь как кошка на солнышке. И произнесла иным тоном:
   - Я посвятила вас в свои рыцари. Обещала вам кое-что.
   Кристоф отвернулся. Досчитал до десяти. Что ей нужно? Эта принцесса, верно, считает его своим рабом, действующим по её прихоти. Так её бабка, говорят, управляла своими фаворитами. Эту великую княжну недаром назвали в честь неё. Имя - знак. От кого-то он это уже слышал.
   - Сейчас, я думаю, подходящее время для этого, - она схватила его за другую руку. - Что же вы молчите, граф? Или вы не рады?
   - Ваше Высочество, - тихо произнес Ливен. - Я... То, что случилось в Царском Селе, было чудовищной ошибкой с моей стороны. Я... я не могу. Моё положение...
   - Повторите, что вы сказали, - властно отвечала Екатерина.
   - Между нами ничего не должно быть. Никакой связи. Мы не ровня. Кто вы, а кто я, - твёрдо проговорил граф, пытаясь высвободиться из тисков её ладоней. Он чуть не вывихнул себе запястья - настолько крепко девушка держала его.
   - Вы же не конюх. И даже не правнук конюха, - усмехнулась она. - Хотя и они, помнится, пролезали в герцоги. Вашего края, кстати.
   "Знает. Всё знает", - зло подумал Ливен, меняясь в лице. - "И что мне теперь с ней делать? Придушить или отыметь так, чтобы искры из глаз посыпались?"
   Она заметила, что граф аж почернел от её слов. "Понятно. И этот чухонец хочет власти ещё большей, чем ему досталось. Ещё при папеньке досталось, кстати", - холодно подумала Като. - "Уж не в канцлеры, как этот придурок Петрушка Долгоруков, метит? Или хочет править своим чухонским королевством, как оный Бирон? Надо выяснить. Если придётся - то силой".
   Как ни в чём не бывало, девушка продолжила:
   - Насколько я знаю, вы ведёте родословную от вашего местного князя. И если бы существовало Лифляндское королевство, вы были бы первыми претендентами на его трон. Бирону просто повезло с любовницей, - и она с намёком посмотрела на своего собеседника.
   - Вы метите в императрицы, да? - процедил он, чувствуя, что ему делается немного дурно и самоконтроль покидает его.
   - А куда метите вы, лучший стрелок Гвардии? - чувственные губы девушки сложились в улыбку, не предвещающую ничего хорошего. - В канцлеры? В короли Ливонии? Вам мало портфеля военного министерства?
   - Я же говорил, что воюю с Чарторыйским. Он угрожает моей семье. И вашей, кстати, тоже, - его голос звучал хрипло, словно его душили.
   - Но у вас всё равно должны быть и другие мотивы. Ведь князь Адам уже не канцлер. Он почти никто, - продолжала Като. - Положим, вы выиграете эту войну, граф. И что дальше? Для вас? Мой брат - человек своеобразный, - она перешла на шёпот. - На него просто так не повлияешь. Фаворитов он, как и наш отец, выбирает себе самостоятельно. Никто не думал, что он сойдётся с этим пшеком. Или будет привечать эту шавку Аракчеева. Или даже, - здесь её голос стал насмешливым. - Сделает меня, девчонку, своей лучшей подругой. Или что бросит милую, красивую Lise, которую все кавалергарды видят в нечистых снах. Саша непредсказуем. Не советую вам надеяться, что, свалив Чарторыйского, вы войдёте в милость и обеспечите себе безопасное положение. Он может и заступиться за друга, хоть и бывшего. А может и не заступиться. Никто не знает. Даже я, - она улыбнулась, читая знаки недоумения на аристократичном лице Ливена.
   Он молчал, обдумывая полученные сведения.
   - Я десять лет при Дворе. Я привык к непредсказуемости, - наконец произнес он. - А то, что я против поляков, - моё личное дело. Я не просил вмешиваться в него ни вас, ни князя Долгорукова.
   Она отстранилась от Кристофа. Потом прошептала:
   - Идёмте. Тут есть одна беседка. И вам кое-что скажу, после чего вы измените своё мнение.
   "Я не хочу менять своего мнения", - чуть было не возразил он. Но потом вспомнил - у него мало союзников из "своих". По пальцам можно пересчитать. Остаются вот эти русские. Совсем ссориться с великой княжной не стоило. Она, в конце концов, может если ни всё, то многое. И он последовал за ней в увитую плющом беседку. Следуя за своей спутницей, Кристоф понимал, что всё же неравнодушен к ней. И готов довести до конца, при дневном свете, то, что начал с ней при сиянии луны и звезд. Лишь бы никто их не заметил.
   Когда они достигли своего укрытия, Като, пользуясь случаем, поцеловала его жадно, шепча: "Мне нравится видеть вас таким злым..." Он отвечал, как мог, чувствуя, что этот запах жасмина, амбры и магнолии сводит его с ума, и он тает в её объятьях, и сердце его сейчас разорвется, и он готов сделать ради неё все - лишь бы эти мгновения повторялись вечно.
   Оторвавшись от неё, граф подумал - нет, эту свободу, раскрепощённость, страстность не могла воспитать в принцессе его чопорная мать. Это что-то иное. Это Кровь.
   - Так что... что вы хотели сказать? - прошептал он.
   - Я буду императрицей, - Като закрыла глаза и, оставаясь в его объятьях, начала медленно раздевать его, умело справившись с петлицами и пуговицами сюртука, жилета и рубашки, целуя его в обнажившуюся кожу, немного обожжённую на солнце.
   - Вы... не можете, - он говорил не спеша, выдёргивая шпильки и заколки из её волос, пышных и длинных, выпуская их на волю, гладя её гриву тонкими пальцами. - Корона же передается только мужчинам. Так покойный государь установил.
   - Моя бабка смогла взять власть - смогу и я, - она уже расправлялась с застежками на его бриджах.
   - Не довольно ли дворцовых переворотов? - выдохнул Кристоф, закатив глаза вверх и прикрыв их от наслаждения, смешанного с болью - Като царапала ему живот острыми ноготками.
   - Это будет последний, - промурлыкала она.
   - Вы... вы пойдете против брата? Ах... - простонал он, когда девушка яростно вцепилась в его чресла.
   - Он сам уступит мне трон, - произнесла он.
   - Meine Liebe... - пробормотал Кристоф, не помня себя. - Армия... Гвардия... Вы подумали об этом?
   Он был не в силах держаться на ногах и сполз по стене на пол. Великая княжна бережно уложила его на спину и,наклонившись к его полуоткрытым губам, шепнула:
   - Именно сейчас я и думаю о Гвардии. И об Армии. Вы мне поможете.
   - Катарина, - отвечал он ей в бреду страсти, - Что мне за это будет?
   Она оседлала его и выгнулась назад. Шаль обнажила начало её груди, и он с силой сдернул лиф её легкомысленного летнего платья вместе с тонкой нижней рубашкой. Властно сжал её груди, ощущая, насколько же горяча и нежна её кожа. Потом притянул её к себе.
   - Ты и Багратион... Вы приведёте Армию. И победите Бонапарта. Ради меня, - шептала она, начиная скачку страсти. - И тебе, мой варяг... Тебе будет призвание на царство... Ох... Быстрее...
   Кристоф уже забылся от наслаждения и быстро кончил, сразу почувствовав озноб во всём теле.
   - Призвание на царство, - шепнул он. - На какое царство?
   - Я отдам тебе Ливонию, Кристоф, - Като лежала на нем, пытаясь перевести дух. - Делай с ней что хочешь.
   - Вы фея, - вдруг вырвалось у него.
   - В том смысле, что исполняю желания, да? - она встала, оправила своё изрядно помятое платье, подобрала волосы. - Но для начала тебе надо бы выполнить моё желание. Об этом не пишут в сказках.
   Кристоф улыбнулся.
   - Я не знаю. Всё это нереально. Кажется, я вижу сон.
   - Мне кажется то же самое.
   - Почему ты... вы такая? - внезапно спросил он, словно очнувшись от бреда. - Ваши сёстры другие. Ваша мать другая.
   - Мне всегда говорили, что я должна была родиться мужчиной, - задумчиво отвечала великая княжна. - Но природа распорядилась иначе.
   Потом, присев рядом с ним и позволив ему положить голову ей на колени, перебирая пальцами его льняные кудри, Като проговорила тихо:
   - Кристоф... Ты со мной?
   Он задумался. Вспомнил о Дотти. Понял, что не может сразу сказать "да" и окончательно поддаться чарам этой нимфы, заманившей его в свой потайной грот. Он резко встал - Като даже вскрикнула от неожиданности. И твёрдо, не глядя ей в глаза, зная, что если заглянет - потеряет остатки разума и всех предаст - произнёс:
   - У меня есть жена. Я её люблю. У нас дети. Я не могу её так... предавать.
   - Ты никого не предаёшь, - проговорила Като в ответ. - Я не приказываю тебе бросать жену и детей ради меня. Мне тоже не нужны скандалы.
   Ливен не сказал ей ничего. Встал, привёл себя в порядок, и вышел из беседки, не глядя на девушку.
   Он подумал, что может остаться с ней. Она даст ему привилегии. Как её бабка подарила Польшу своему любовнику Понятовскому. Как её прабабка Анна отдала Курляндию безродному Эрнсту Бюрену. Но что стало с Польшей и с Курляндией? Нет, нет и нет. Нельзя совершать чужих ошибок. И он не конюх Бирон, который, как знали все балты, все курляндцы - на самом деле Бюрен, никто, parvenue, изменил буквы в своей фамилии, чтобы носить одно имя со знатными французскими аристократами. Като, к её чести, тоже не Анна, "царица престрашного зраку" - она дитя Просвещения, как-никак. Хотя часто только кажется, что за семьдесят лет люди стали цивилизованнее. Особенно в России. Да и он сам, милый лютеранский мальчик, подчас превращается в варвара, жестокого и примитивного. Наверное, его предок, этот латышский князь, про которого всего-то и известно,что странное имя и происхождение, был таким же. Они, Ливены, все зверьё. Волки.
  
   Санкт-Петербург, август 1806 года.
  
   Доротея вертела в руках книгу, подаренную ее сыну Лёвенштерном. Не рано ли такое читать несмышлёному ребенку? В книге - круглый стол Артура, рыцари Англии, Святой Грааль. Поль пока не поймет. Но если сказки - пусть лучше такие, а не про леших и колдунов. Хотя и здесь, в этом рыцарском романе, своих чудес хватает. Графиня открыла том на первой попавшейся странице. Выпала история связи короля Артура с феей Морганой. Дотти надолго зачиталась ею. Только прочла, как ей доложили о прибытии старшего брата её мужа, приехавшего из Курляндии по каким-то своим делам. Дотти приказала накрывать на стол и усадила гостей вокруг него. После светской болтовни молодая женщина понизила голос и спросила:
   - И вы в ловушку, да? Вы знали?
   - Кто кому устроит ловушку - это ещё большой вопрос, - усмехнулся старший из Ливенов. - Я сам всё и затеял. В Ливонии об этом очень много кто знает. А вы, Доротея? Вам известно всё до конца?
   Она кивнула.
   - Небось примеряете в мечтах корону? - продолжал он, прищуривая свои ледяные, без блеска глаза. - Скажу вам, что она будет побогаче курляндской. Ведь бриллианты Кеттлеров мелки.
   - Мне королевство не нужно, - она, конечно же, несколько лукавила. - Я для старшего сына стараюсь. Или для ваших детей.
   - Детей у нас много, - уклончиво сказал её родственник, выразительно глядя на её уже очень выпирающее чрево. - А стараться нужно для себя.
   - Я бы сделала ставку на "чёрных". Раздала бы им земли...
   - Земли будут у нас и никуда от нас не денутся, - твёрдо произнес Карл. - А мой брат Иоганн формирует Гвардию в Риге... Впрочем, вряд ли мы успеем до войны.
   - Как он, кстати? - поинтересовалась Доротея.
   - У него, похоже, душа ещё болит, - сказал он кратко. - Но не так остро.
   - Поляки уйдут до войны, - проговорила графиня. - Нам нельзя медлить, но, с другой стороны, нас очень мало.
   - Делать ставки нужно на амбициозных молодых людей, у которых за душой - ни гроша. Или очень немного грошей, - пространно заметил Карл.
   - Да, меня удивляет, зачем всё это Ливенам. Мне всегда говорили, что мой супруг богат как Крёз и что его позиции сильны при Дворе, - проговорила Дотти.
   - Это всё - не наше. Как пришло, так и уйдёт, - отвечал её родственник. - А к хорошему быстро привыкаешь. Поэтому мы защищаем свою собственность сильнее остальных. Мой брат не говорил вам ещё, что он собственник?
   - Я это и так вижу, - усмехнулась краем рта графиня. - И я тоже собственница. Мы стоим друг друга.
   - Муж и жена - одна сатана, - подытожил Ливен-первый.
   Кристоф явился чуть позже. Они поужинали.
   - Скоро будет бал у Нарышкиных. Я зван. Чарторыйские тоже званы. Правда, без Адамхена, - граф усмехнулся. - Зато будет эта Анж. И брат его.
   - Какая такая Анж? - вмешался Карл.
   - Племянница, - пояснила Дотти, отпивая из бокала воду. - Агент-провокатор.
   - Я понятия не имею, как они покончат со мной на глазах у такого количества народу, но не сомневаюсь, что именно это они и собираются сделать, - ответил хозяин дома.
   Доротея разозлилась на себя и своё глупое положение. Естественно, с таким пузом ей не выйти в свет - ни одно бальное платье не налезет. И даже если бы она каким-то чудом проникла на это мероприятие, толку от неё не было бы никакого. "Ну почему всё так не вовремя!" - чуть не воскликнула графиня, но сдержалась. Муж наверняка будет, по своему обыкновению, шариться по углам!
   - Зато ты упустишь свой шанс, - жестоко улыбнулась Дотти.
   - Это ещё почему? - недоуменно спросил Кристоф.
   - Ты же не танцуешь.
   - Ради такого случая я ангажирую её на все танцы кряду, - серьёзным голосом проговорил он.
   - Хотелось бы мне это видеть... - задумчиво произнес Карл. - А что, она хороша собой?
   - Даже не представляете как, - ответила Доротея.
   - И, наверное, как все польки, отличается более чем легкомысленным поведением, - многозначительно дополнил старший Ливен.
   - Анж разыграют, как карту в игре, - подумала вслух Дотти. - И выбросят. А если не справится, покончат с ней.
   Она была не совсем права, как показало будущее.
  
   ***
   Стрелки часов английской работы пододвинулись к полуночи, зазвонили торжественно. В столовой было тихо - Кристоф сказал слугам, чтобы они не беспокоили их с Карлом, и запер двери изнутри - для верности. Дотти отправилась спать.
   Братья сидели напротив друг друга молча. Кристоф следил расширившимися зрачками за коптящим фитилем той свечи в канделябре, которая была ближе к нему. Воск тонкой желтоватой струйкой стекал по виноградной лозе, украшавшей светильник, застывая на медных розах у подножья. Потом граф допил из бокала остатки вина. И произнес без предисловий:
   - Карл. Я не сказал одного. Сегодня мне пообещали дать всё, что хочу. За самую малость, - его тонкие, резные губы скривились в усмешке. - Предвижу твои вопросы и скажу: это идёт свыше.
   - От государя? - догадался Карл - Или от государыни?
   Он имел в виду сразу обеих императриц - и вдовствующую, и правящую.
   - Она ещё не правит, - лаконично возразил его брат.
   - Она?
   Кристоф встал. Отошёл к окну. Задёрнул шторы - терпеть не мог открытых окон в тёмное время суток, и не столько потому, что с улицы могут увидеть, что делается у него дома - просто не по себе было от мрака, стоящего на дворе.
   - Младшая сестра государя, - произнес он, выдержав паузу, - Екатерина Павловна. Я её любовник. Вернее, она сама выбрала меня в любовники.
   - Mein Gott. Mutti воспитала её душу и доверила тебе её тело? Как действует жизнь при Дворе! - заметил Карл, улыбнувшись несколько игриво. - O Tempora, O Mores. Так ты и стал её первым?
   - Если бы, - прервал его Кристоф. - Кто-то успел до меня.
   - Что тебе даст эта связь? - начал расспрашивать его Карл. - Кроме того, что получаешь сомнительное удовольствие от связи с юной соплюшкой, которую вот-вот отдадут замуж за очередного владетельного герцога? Она же капризная и чуть что будет не по ней - покажет на тебя как на "насильника".
   Кристоф задумался - а ведь брат прав. Кажется, златые горы, которые обещала ему нимфа и фея, могут на деле превратиться в кучу дерьма. Как превратились милости, дарованные графу убиенным батюшкой оной Като. Правящая в России династия вновь дрессирует своего верного пса - вот и всё. Но игра, возможно, стоила свеч. Ежели Александр когда-нибудь отречётся в пользу сестры...
   Граф тихо, но веско проговорил:
   - Там всё сложнее. Её специально ни за кого не сговаривают. Государь хочет сделать её или соправительницей, или наследницей. Не знаю, насколько это точно.
   Он вздохнул, вспомнив, что знает о таком только из уст самой Като. Но сейчас Екатерина единственная из сестёр близка к государю. Очень близка. И она против Чарторыйского и поляков.
   - Интересно, - хмыкнул Карл. - Екатерина Третья? В прошлом веке ни одна из императриц не восходила на престол без поддержки фаворитов. Которые потом получали всё. Но, - он критично оглядел брата. - Ты не Орлов. Не Светлейший.
   - Она говорила про Бирона... - пробормотал Кристоф.
   Карл догадался как-то, что ему смертельно хочется курить, и достал портсигар со спичками. Они оба закурили, и синий дым смешался с копотью от свечей.
   - Наш дед поддерживал Миниха, - отвечал после долгой паузы Карл.
   - Я знаю, - Кристоф затянулся сигарой, приятной на вкус. - Она тоже не Анна, - продолжил он. - И слава Богу, мы не из сыновей конюха.
   - Твой враг, я слышал, тоже невозбранно пользовался благосклонностью государыни, - усмехнулся Карл. - Тогда вы стоите друг друга. А если ты обрюхатишь сию принцессу? Будет весело.
   Граф Кристоф покраснел как свёкла. Да, Карл вновь намекает на простейшую истину - всё тайное всегда становится явным. Даже и таким способом. Но князь Адам имел друга в лице государя, признавшего новорожденную своей. А с ребенком от незамужней великой княжны что делать? "Утопят как щенка", - мрачно подумал Кристоф. - "А меня - в Сибирь. Я же не интимный друг государя". Неприглядное будущее рисовалось перед его внутренним взором - от него отворачиваются все, и жена в первую очередь; мать холодна и говорит: "Сам во всём виноват"; его навсегда отправляют губернатором в Туруханск по требованию императрицы-матери, считающей графа совратителем своей дочки...
   - Итак, здесь, похоже, назревает очередной coup d'Etat. Не пршло и пяти лет, - Карла забавляла ситуация, и он втайне даже завидовал своему братцу, думая, что он на его месте стал бы настоящим временщиком. Такие задатки у него имелись, да и пример его первого начальника, князя Потёмкина-Таврического, запомнился ему на всю оставшуюся жизнь. А Кристоф-недотёпа опять проворонит свой шанс и вновь уйдёт в тень - там "малышу Кристхену" комфортнее.
   - Переворота не будет, - жёстко произнес Кристоф, и в его лице появилось что-то злое, хищное - собака превращалась в волка. - Сейчас будет война. И Гвардия не на стороне Екатерины. А на стороне наследника.
   Последнее слово он произнес с отвращением. Вспомнил Константина, похожего на своего батюшку безобразием и сложным характером. По тому, что граф наблюдал сам и слышал от других, цесаревич мог бы устроить на Руси очередную опричнину, повторяя путь Ивана Грозного или довершая начинания "чёртовой куклы" - отца своего.
   - А куда вы денете его? Он командир Гвардейского корпуса, - произнёс Карл.
   - Он не будет править.
   - Интересные вы, - протянул Карл. - Задушите его, что ли?
   - Он сам не хочет, - возразил Кристоф, потемнев лицом. - Он отречётся. И народу, и Гвардии не нужен очередной тиран.
   - Положим, всё будет так. Но у трона пасётся куча других наследников обоего полу. Почему именно Екатерина? Мария Фёдоровна как регентша при малолетнем Николае Павловиче - тоже неплохо для нас, - подумал вслух его брат.
   - Като может всё. Она пошла в бабку, - кратко произнёс Кристоф.
   - Не говори только, что ты влюблён, - испытующе посмотрел на него Карл.
   Кристоф передёрнул плечами.
   - Я констатировал факт, - пояснил он. - И я не хочу быть её фаворитом, честно говоря. Но, видно, придётся. Нас немного.
   - Немного? - с сомнением в голосе переспросил старший граф. - Вся Остзея - за нас. Только скажи.
   В его серых глазах Кристоф прочитал надежду. Для себя. Он видел отряды рыцарей, отважных воинов, следующих за ним. По его слову. Возводящих его на трон нового королевства. Если уж безродные конюхи щеголяли в венце Кеттлеров, то Ливен, князь и аристократ по крови своей, просто создан для короны. Смысл давнего цыганского пророчества открылся ему в новом свете. И "имя Господа"...
   - Брат, - обратился он к Карлу. - Кто написал то послание о "имени Господа" и "Небесном Иерусалиме"? Мне незнакома его рука.
   - Армфельд, - отвечал его брат. - Его государю интересна Балтия.
   - Интересна Балтия? - с иронией переспросил Кристоф. - Он сам-то знает, что у него творится под носом? У него сейчас там революция почти как во Франции.
   - Вот поэтому ему нужна своя Вандея. Так же, как пруссакам.
   Кристоф догадывался, что Прусскую армию разгромят быстро, на счёт "раз-два-три", пусть Фридрих-Вильгельм с Луизой до сих пор считают её непобедимой. Им надо будет куда-то отступать в случае, если всё окажется совсем плохо. Так вот в чём потаённый смысл всей этой псевдомистической затеи! Создать "буферное" королевство, где править смогут либо бежавший от бунтующей черни Карл-Густав Шведский, либо вытесненный Бонапартом из Берлина Фридрих-Вильгельм Прусский. Это Кристофу совсем не нравилось.
   - Нет уж, - проговорил он с усмешкой. - Мне Вандея не нужна.
   "Ну и ну", - подумал Карл, оглядывая брата. - "Неужели тот факт, что он ныне причастился царского тела, сделал Кристхена таким самодовольным?"
   - Смотри. С Армфельдом всё равно придется считаться, - сказал он вслух, - Он ныне живёт с герцогиней Доротеей - слышал? Ему, в общем-то, всё равно, что восстанавливать - или Курляндию, или Ливонию. Свою любовницу он готов возвести на престол. А та и на поляков посматривает, честно говоря...
   - Шлюха, - процедил Кристоф.
   - Нет, просто умная женщина, - вздохнул Карл. - Так что нам волей-неволей придётся поступать по-армфельдовски.
   - А я знаю, кто тебе наговорил обо всём этом. Бурхард наш любимый, да? - внезапно вскипел Кристоф.
   Карл разозлился на него. Что-то он зарывается.
   - Без Фитингофов ничего не получится. У нас имя - у них деньги, - сказал он. - Мама была не дурой, что Катхен отдала за него замуж. Итак?..
   - Или Ливония получает независимость из рук правителей России, или её вообще не будет. Никогда, - отчеканил младший граф.
   - Кто ей даст? Этот государь?
   - Моя государыня.
   - Братец. Тебе придется убить как минимум трёх человек для того, чтобы возвести Екатерину на престол.
   - И что? - равнодушно бросил Кристоф.
   "Зря я говорил, что он боится испачкаться. Ныне он вообще ничего не боится", - подумал Карл. Глаза их ныне были одинаковыми - холодными, сосредоточенными, жёсткими.
   - Да, за эти годы ты немало изменился. Вот что власть с людьми делает, - заметил он вслух.
   - "Я смею всё, что можно человеку. Кто смеет больше, тот не человек", - отвечал Кристоф цитатой из "Макбета" - книги, написанной о нём 200 лет тому назад.
   Карл потрепал его за плечо. "Наконец-то мы с тобой не чужие", - опять пришло ему в голову. - "Наконец-то в псе проявился волк. Потому что взошла та луна, на которую нам обоим суждено выть".
   С этого дня они действовали вместе. Пусть на разных фронтах, но в единых целях.
  

ГЛАВА 6

   Санкт-Петербург, август 1806 года.
  
   Четыре чёрные восковые свечи озаряли своим пламенем поверхность туалетного столика и отражение бледного, но прекрасного лица княжны Анжелики Войцеховской. Ей уже убрали волосы в модную прическу, вплели в них жемчуг и фиалки. Её платье было необычным, сшитым по её собственному рисунку - повторяя модный античный силуэт, оно в то же время ничем не напоминало похожие одна на другую псевдогреческие туники блеклых оттенков, в которых нынче щеголяли почти все дамы высшего общества. Наряд княжны был создан специально, чтобы выделить её, и так обладающую довольно яркой и эффектной внешностью, из толпы. Дымчато-сиреневая парча с серебряной вышивкой по подолу ниспадала складками вниз, а под грудью была подобрана поясом из чёрного кружева крупного плетения. Плечи были открыты, а декольте было настолько глубоким, что ткань едва прикрывала соски. Но главными деталями наряда для княжны были потайные вырезы по бокам платья и в перчатках - длинных, кружевных. В эти импровизированные карманы Ange положила тонкий и острый кинжал, в прорезь левой перчатки - лезвие, формой напоминающее бритвенное, но изготовленное из куда более качественной стали. Слуг она отослала от себя сразу же после того, как оделась, чтобы скрыть своё оружие в надёжном месте. Потом задержалась ненадолго перед зеркалом. Она недавно оправилась от недомогания, и под глазами ещё лежала легкая синева, да и румянец отсутствовал напрочь. Но и так Анж была очень хороша, красивее многих пышущих здоровьем и полнокровием дев. В её облике, однако, кое-чего не хватало, и княжна это поняла. Она взяла флакончик с тяжёлыми, не до конца нравящимися ей духами, и нанесла маслянистую жидкость за уши, на ключицы и между грудей. Вынула из малахитовой шкатулки острую костяную шпильку, повертела её в руках. "Сгодится, чтобы добить", - подумала девушка и вставила шпильку в волосы. 

В дверь постучались. Она поняла, что пришел её дядя. Так уверенно и в то же время деликатно стучаться может только он. 

- Входи, Адам, - сказала она вслух, поправляя на плечах шаль темно-сливового цвета. 
Князь переступил порог её комнаты и обомлел. Дар речи покинул его при виде такой опасной и в то же время притягательной красоты. И эти чёрные свечи, горящие мертвенным жёлтым светом в комнате - где-то он уже видел их... Вспомнил - конечно же, у матери. В той комнате, куда Адаму всегда хотелось попасть, но входить никогда не разрешалось. 
- Ты... - наконец вырвалось у него. - Ты богиня. Богиня смерти. 
- Нет, я Немезида, - поправила его племянница. - Богиня возмездия. 
Она вынула из прорези платья кинжал, поигрывая им в своей узкой ладони. 
Князь приблизился к ней. Поднёс ей ожерелье из серого жемчуга и серьги из того же гарнитура.
- Дарю. Очень редкий и дорогой материал, - прошептал он. 
- Ты угадал к наряду, - улыбнулась Ange.
Князь надел украшение ей на шею. Вблизи почувствовал её запах, обнял её, скользнул рукой в декольте.
- И вся эта красота - для этого чухонского солдафона? - тихо проговорил он.
- Для тебя, - она поцеловала его в губы. 
- Ты готова? - раздался голос младшего брата князя. 
- Да. Входи и ты, - произнесла она, отрываясь от Адама.
От Константина разило духами и пудрой. Он церемонно поклонился племяннице, тоже оценив её внешний вид по достоинству.
-Всё при прекрасной панне? - осведомился он. 
- Конечно, - усмехнулась Анжелика. 
- А ты пистолет-то зарядить не забыл? - с иронией спросил брата князь Адам. 
- Обижаешь, - тот достал из кармана фрака длинный пистолет системы "Лепаж" с резной ручкой. - Но стрельбу открываем в самый последний момент. 
- Нет, когда ничего другого не останется, - поправил его старший из Чарторыйских. - Нам не нужен скандал. 
- Конечно, если я уже буду этим скандалом, - княжна покружилась в импровизированном вальсе. 
- Ливен ведёт себя в свете, как статуя Командора, - вспомнил Константин.
- Перед Анж и камни заговорят, - заверил его брат. 
- Тем хуже для них, - дополнила его княжна с холодной усмешкой на алых устах. 
Вскоре они, распрощавшись с Адамом, отправились на Невский, в ярко иллюминированный особняк Нарышкиных. 
   ***
Кристоф был одет во всё штатское, поэтому чувствовал себя с непривычки не слишком комфортно. Он сидел, по своему обыкновению, в дальнем углу и отмечал про себя имена прибывающих гостей - граф приехал одним из первых. Увидел своего старшего зятя, недавно прибывшего из Ревеля и о чём-то оживлённо беседующего с подобным ему шалопаем - племянником хозяина дома. "Хоть бы не заметил", - подумал граф. - "Ведь Альхен так же любопытен, как и его сестра. А я не хитрец". Еще здесь не помешало бы присутствие Дотти - но она находилась dans la seclusion, как он объяснял всем. Дамы кивали головой сочувственно, прекрасно понимая значение этого эвфемизма. 
   Приехал Пьер Долгоруков со Феденькой Уваровым. Подошел к графу, встал за спинку его кресла и прошептал:
-Прибудет польская сучка - оставь её мне.
- Ну уж нет, - не оборачиваясь, проговорил Кристоф. - Она здесь по мою душу. 
- Ладно. Но я бы хотел сначала её вы-ть как следует, - это вмешался Уваров, бряцая своими позументами. 
- Тебе достаточно и жены, - усмехнулся старший из Долгоруковых.- Интересно, Катька придёт? 
Кристоф встал со своего места и посмотрел в глаза обоим своим "союзникам" так, что им стало не по себе. Именно тем взглядом, за который один из его будущих подчинённых назовет его "трупом". Граф жёстко проговорил:
- Для вас она "Её Высочество", - иотошёл от них подальше. 
- Ну и ну! - воскликнул князь Петр после его ухода. - Что-то он стал много мнить о себе. И жена у него такая же. Даже ещё хуже.
- Откуда ты знаешь? - спросил Уваров.
- А мы с ней когда-то, - и Долгоруков сделал непристойный жест рукой.
- Может быть, есть шансы повторить? - улыбнулся его друг.
- Попытка - не пытка. Если уж муж не хочет быть с нами заодно, уговорим жену, - произнес Пьер. - В постели. 
   Сперва Ange заметил только Алекс. Но потом, по мере того, как Чарторыйские шествовали через зал, здороваясь со знакомыми, её начал сопровождать восхищенный шёпот. Барон ощущал то, что всегда ощущал в присутствии признанных и неприступных красавиц - желание завоевать, увезти, покорить. И старое, полузабытое чувство того, что эта королевна - а выглядела она нынче совсем по-королевски - была когда-то близка его душе, появилось вновь. Даже несмотря на всё то, что она не так давно проделала с ним.  
Она заметила его. Улыбнулась, поклонилась, обдав его ароматом тяжёлых, соблазнительных духов, которые ныне были в особенной моде. Он поцеловал её руку, заметил аметистовое кольцо на тонком пальце и своё отражение в пурпурном отшлифованном камне. Они поговорили о чём-то малозначительным, и Алекс ангажировал её на мазурку, уже обдумывая стратегию по полному и окончательному покорению княжны.
   Кристоф увидел, как его врагиня приближается к нему. И дядя её - слава Богу, не Адам, а Константин, обычный светский жуир, каких слишком много в этой помеси теплицы с парной. "Соберись, Кристхен", - сказал он себе так, как говорил лет десять тому назад, когда ходил в штыковую во время персидского похода графа Зубова. Они поздоровались как противники во время поединка чести, ненавидящие и в то же время уважающие друг друга. 
- У вас первый вальс свободен? - спросил её граф, опустив глаза
- Для вас - да, - княжна хищно улыбнулась, развернув веер, - А вы нынче танцуете, Ваше Сиятельство?
- А как же,- тихо произнёс он - Для вас - танцую. 
- Так и запомним, - дерзко проговорила княжна, отходя от него. 

- Видишь эту в сиреневом? Она будет моей до конца бала, - Алекс воображал себя уже виконтом де Вальмоном из "Опасных связей" и держался соответствующе.
- Вкус у тебя неплох, - Воронцов допил из бокала шампанское. - Только связываться с этим польским кагалом - оно тебе надо? 
- Мне она не откажет, - решил Алекс и направился просить княжну вписать его на второй вальс.
- Как там Жанно? - поинтересовался Лео Нарышкин. 
- Женится, - тут и Марин подошел к своей всегдашней компании.
- На ком же? Зная его рискну предположить, что на графине Анне Орловой, - усмехнулся Майк.
- Кто ему даст? - возразил Серж. - На какой-то немочке он женится, конечно же. Ли-ли-ен-фельд, - произнес он по слогам.
- О, как интересно. Он ещё и женится, - язвительно проговорил Алекс, получивший согласие княжны на танец.
- А что - парень к успеху идет. Семимильными шагами, - добавил его спутник. 
- Как бы не споткнулся на пути к успеху - бросил фон Бенкендорф ему.

Танцы начались не слишком обычно - вальс и мазурку поменяли местами, и это вызвало смятение в рядах дам и кавалеров. Вальс по чьей-то просьбе поставили сразу после полонеза.
Кристоф был спокоен так, как был спокоен, идя в атаку. Анж кивнула в ответ на его поклон. Положила руку ему на плечо. Он обнял её чуть ниже лопаток, даже через ткань перчаток ощущая бархат её кожи. Взвыли скрипки, и танец начался. Этот вальс был новомодным, быстрым, а Кристоф давно не танцевал. Анж вела его, вопреки обыкновению. Её лицо, плечи, душный запах, шея, украшенная серебряной цепочкой и серым жемчугом, были так близко к нему, что голова кружилась. На первый взгляд казалось, что княжна упивается танцем, но она старалась не сводить взгляда со своего партнера. И смотрела ему прямо в глаза, про себя думая: "Танцует он не очень - не зря Дотти на него жаловалась".
Кристоф, тем временем, рассматривал её и размышлял: "Оружие спрятала в корсаже. Или у неё здесь сообщники. Или и то, и другое. Вот же ведьма и убийца! Извращенка. Как Лукреция Борджиа". 
- "Что делаешь - делай быстрее", - прошептал он, разглядев сверкнувшую в её "античной" причёске острую булавку. 
- А ваша жена жаловалась на вашу неторопливость, - усмехнулась она тоже полушепотом. - Если хотите побыстрее - следуйте за мной после вальса. 
- Всенепременно, - лаконично ответил Кристоф, крепче сжимая её. 
После танца Анжелика обменялась понимающим взглядом со своим младшим дядей и пошла в комнаты, выделенные для отдыха после танцев. Кристоф досчитал в уме до пятнадцати. И отправился за ней следом. 
Зайдя в покои, в которые удалилась княжна, он захлопнул за собой дверь и увидел её полулежащей на софе. 
- Ну что, разыграем старую историю про Юдифь и Олоферна? - усмехнулся он, налив себе холодной воды из графина и сбросив свой тёмно-серый сюртук. - Если бы здесь была ванна - то можно вспомнить сюжеты и из новейшей истории. Кстати, не знаю, как вам, но мне бы ванна не помешала... Ну-с, Ваше Сиятельство, ясновельможная панна Войцеховская, как именно вы желаете меня убить? - Кристоф бросил взгляд на графин. - Только не говорите, что вы отравили здесь всю воду.
- Доротея всегда говорила, что вы предпочитаете словам действия, - утомлённым голосом произнесла Ange. - Оказывается, и вы любите болтать. Неудивительно. Болтовня заглушает страх.
- Итак, я всё ещё не свалился замертво, - продолжал Кристоф, не реагируя на её слова. - Из этого заключаю...
Он присел на край кушетки и вдруг схватил её за оба запястья секундой раньше чем она успела дотянуться до оружия. Анж попыталась вырваться, но граф издевательским тоном произнёс:
- Вы тоже думаете, что я штабная крыса? Зря. В рукопашную вы меня, увы, не одолеете.
- Пся крёв, - выплюнула она со злости проклятье и ударила коленом ему в пах.
Кристоф вскрикнул от резкой боли, но все же не выпустил её рук. 
- Так. А теперь ты будешь хорошей девочкой и перевернёшься на спину, - прошептал он, стараясь не потерять хладнокровья.
В ответ она опять взбрыкнулась, но граф повалил её с дивана на пол и придавил всей своей массой. Потом с силой скрутил её запястья, заставив княжну захныкать от боли.
- Всё. Я сломал вам руки, - проговорил он устало, - А чтобы вы не нарушали тишины, сделаем вот так, - он сорвал с шеи свой шёлковый галстук и завязал ей рот. 
Анж не предполагала такого поворота событий. Она была уверена, что графу неведомы её планы. Кто-то предал её! Или оказался слишком догадлив.
- Ваши чудесные ножки я ломать не собираюсь, - Кристоф задрал ей юбку до колен и провёл своей ладонью по щиколоткам и икрам. - Но чем бы их связать?
Он дотянулся до её шали, с легкостью порвал кашемир надвое и использовал обрывки в качестве верёвки. 
- Прошу прощения за порчу предмета туалета, - изысканно вежливым тоном проговорил Кристоф. - Но ваш дядя Адам подарит вам получше, ne-c'est pas?
Она что-то гневно замычала. Тут граф услышал шум и заметил, что кто-то пытается открыть окно снаружи.
- Чёрт возьми! - чуть ли не закричал он. 
Ange воспользовалась замешательством и попыталась высвободиться, сорвать повязку со рта, чтобы хотя бы позвать на помощь. 
- Mein Gott, - проговорил Карл фон Ливен, приземляясь с подоконника на пол. Был он одет по-бальному, хотя на балу не присутствовал. - Братец, ты, верно, удивился, что я умею лазить в окна? Я и сам удивлен, что способен на такие экзерцисы до сих пор. Хотя 20 лет назад я делал это гораздо ловчее. 
Ange, превозмогая боль, потянулась к прорези в платье, где ещё был спрятан кинжал. Пальцы потеряли всякую чувствительность, но она нашла оружие и даже смогла его вытащить. Потом поняла, что удержать она его не сможет - не то, что бросить в цель, и заплакала от бессилия.
- Ах, фройляйн ассасин. Очень приятно. А я Ливонский Волк, о котором вам рассказывали на ночь страшные сказки, - холодно усмехнулся старший из Ливенов, наблюдая за её попытками атаковать. - Что будешь с ней делать, крошка Кристхен? Она теперь твоя пленница. 
Кристоф отобрал у Анжелики кинжал и начал ощупью искать другое оружие. Нашёл бритву и вынул все булавки. 
- Смотри. Вот чем она хотела меня убить. - улыбнулся он.
- Не только этим. Там её дядя с пистолетом ходит. Ну, я его ткнул легонечко вот такой штучкой, - Карл достал из кармана стилет с резной ручкой. - И отобрал вот это, - он бросил Кристофу "Лепаж".
- Французский ублюдок предпочитает французское дерьмо, - заметил младший из Ливенов насмешливо. - Что-то Адамхен неважно подготовился к убийству врага. 
Княжна снова зашумела, ненавидяще сверкая глазами. 
- Он, небось, поднял шум, и нас теперь ищут? - спросил у Карла Кристоф. 
- Во-первых, князь меня не видел, - объяснил ему брат. - Во-вторых, за него взялись эти... как их, не помню. Говорили и матерились по-русски. Вырубили его и увезли с собой в экипаже. 
- Долгоруков и Уваров, - догадался Кристоф. - Ты оказал им неоценимую услугу.
- Всегда пожалуйста, - пленительно улыбнулся его старший брат. - Но что будем делать с этой красоткой? Отпустим? Или?... 
- Или. Но ты давай-ка первый, - произнес Кристоф, отворачиваясь. - У тебя большой опыт по части польских шлюх. 
- Что есть то есть, не буду отрицать, - признался Карл и глаза его замаслились. - Но мама всегда говорила - младшим нужно уступать. 
Кинжалом, отобранным у Анжелики, Кристоф разрезал ткань её лифа и корсета. Его внимание привлек серебряный крестик с распятьем. Он показал его Карлу с нехорошей усмешкой. 
- Папистская дрянь. Сейчас начнёт молиться на латыни. Но ты, братец, предусмотрительно заткнул ей вонючий рот, и мы этого не услышим, - проговорил старший из Ливенов. - А сиськи у неё хороши.
- Мой любимый размер, - согласился с братом Кристоф, грубо сжимая её обнажившуюся плоть своими длинными костлявыми пальцами. 
Анж затихла. Она знала, что теперь кричать и брыкаться бесполезно. Княжна решила перетерпеть, предполагая, что насилием над ней всё и закончится. Если "Ливонский Волк" говорил правду по поводу Константина, то никто её не спасет. Действовать одной против двоих сильных мужчин, отлично умеющих драться, - глупость, да и только. Она не так всё себе представляла. Графа кто-то явно предупредил о её планах. Но кто? "Доротея", - подумала она в ярости. Ненависть заполнила её душу до краев. Она придумает ей страшную казнь. Если выйдет отсюда живой.
Страшный стук и скрежет ломаемой двери отвлекли всех присутствующих. Кристоф немедленно схватил пистолет и прицелился в источник шума. 
Замок поддался напору. На пороге возник Алекс фон Бенкендорф. Граф опустил ствол. 
- Что ты тут делаешь?! - немедленно закричал барон, не заметив Карла, вставшего в тень. - Что ты с девушкой творишь?! Тебе моей сестры мало?!
   Он накинулся на родственника с кулаками. 
- Слушай, щенок, - Кристоф упер ствол "Лепажа" в горло Алексу. - Эта шлюха хотела меня убить. Тем же, чем я убью тебя, если будешь громко вопить. 
- Так убивай! - патетично проговорил барон. - Убивай, а потом объясняйся с женой, оправдывайся, говори, зачем ты это сделал.
Рука графа дрогнула. Он отвёл пистолет. 
Анж изловчилась сесть на пол. Руки её висели как плети. От беспомощности она вновь заплакала.
Алекс подбежал к ней, начал высвобождать её из пут. Карл в это мгновение решил, что пора бы выйти из своего укрытия. Он схватил поручика сзади за воротник и прошипел ему в ухо:
- Подождите. Я понимаю ваши благородные намерения, но...
- Вы ещё кто?! - Алекс резко повернул к нему голову и всмотрелся в серые, волчьи глаза старшего графа.
- Граф Карл-Кристоф фон Ливен. Ваш родственник, между прочим. К вашим услугам, барон, - улыбнулся тот холодно. 
- Ах, вы ещё и в сговоре?! - воскликнул Алекс. - Что вам сделала княжна? 
- Mein Gott im Himmel, что у вас за порода крикунов? - Кристоф поморщился, как от зубной боли. 
- Эта княжна очень опасна, - отвечал барону Карл. - Думаю, она и сама может это подтвердить.
Он развязал Анж рот. 
- Подтверждайте, Ваше Сиятельство, - кивнул ей Кристоф.
- Пся крёв! Холэра ясна! - немедленно закричала панна Войцеховская. - Вы, немцы пшеклентные, будете гореть в аду! Все до единого, еретики поганые! Все трое! 
- И я? - грустно произнес Алекс, глядя на её искаженное гневом и болью лицо. 
- Ты - особенно, - княжна ненавидела его зелёные глаза, его рыжеватые волосы, весь его облик. - Надо было убить тебя первым.
- Альхен, это не ты ли, случаем, стал её первым мужчиной, а потом бросил? - язвительно спросил у родственника Кристоф. - На меня она так не ругалась.
- Итак, надо её или убивать, или отправлять домой, - решительно проговорил Карл. 
- Убивать - слишком много шума. Надо её отправить под бок к дяде. Тут есть чёрный ход? - спросил Кристоф Алекса. 
Алекс молча указал направление. Он был очень бледен и эмоционально вымотан. Ненависть к себе, которую он разглядел в глазах Анжелики, выжгла в его душе дыру. От боли хотелось кричать. 
- Идём, - тихо проговорил ему Кристоф, к которому вернулось самообладание.
Они исчезли с бала - слишком многолюдного, чтобы кто-либо заметил их отсутствие. 
   ***  
Княжна, изломанная и заплаканная, вернулась к себе домой. 
- Сходили на бал, называется, - проговорил ей князь Константин, за исключением синяка под левым глазом и расквашенного носа особо не пострадавший. - Меня так разукрасили москали. А ещё кто-то вставил кинжал в плечо, но не слишком глубоко. Наверное, какой-то слуга. Нарышкины же тоже не за нас... А ты, Анж? Как твоя жертва?
- Где Адам? - вместо ответа откликнулась девушка.
- Понятия не имею, - пожал плечами её младший дядя. - Так граф мертв или как? - с любопытством спросил он. 
Анжелика в ответ подняла правую руку с безжизненно висящей кистью. И дала волю слезам. Дядя обнял её за плечи и прошептал: "Они за это ответят. Псы, возомнившие себя волками. Попомни мои слова, Анжеля". 
  
   ***
   Алекс всю дорогу до дома думал: "К чему все эти королевства и троны - всё призраки, всё тщета...". Этим вечером княжна нанесла ему очередной удар. Теперь он враг королевны, которой не объявлял войну.
  
   ***
   Когда Кристоф вернулся домой, он нашёл Библию. Карл последние дни заставлял его читать и перечитывать Писание. До конца. Граф осилил только Евангелие от Матфея, к Ветхому Завету даже не прикасался.
   "Что это было?" - задал он вопрос Книге, вспомнив о случившемся.
   Библия быстро дала ответ:
   "И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал ему: "Отпусти меня, ибо взошла заря". Иаков сказал: "Не отпущу тебя, пока не благословишь меня". И сказал: "Как имя твоё?" Он сказал: "Иаков". И сказал ему: "Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и людей одолевать будешь".
   Он закрыл Писание и положил его назад на полку. Вслух проговорил:
   - Так и сходят с ума. От Библии. "Ибо ты боролся с Богом, и людей одолевать будешь"... Но она не Бог. И не ангел.
   Во сне граф слышал голос - не мужской и не женский. Говорил этот голос вещи жуткие и несообразные:
   - Он носит имя Ветхое, ты - имя Новое. Ты победишь.
   С утра, за завтраком, прежде чем уехать на службу, он тихо поделился со старшим братом своими впечатлениями о сновидении. Карл проговорил:
   - Твоего врага зовут Адамом. Как Первочеловека. Тебя же - Кристофом. Христофором по-гречески. Значит "Несущий Христа". Ваше столкновение было неизбежно.
   "Господи. Я живу среди безумцев. Служил безумцу и окружен безумцами", - так думал граф по дороге в Петербург. - "И у самого меня крыша едет постепенно..." Чтобы слишком не задумываться о том, что произошло с ним за эти сутки, Кристоф начал что-то считать в уме, выстраивать силлогизмы и заниматься прочими умственными экзерцизами, призванными доказать самому себе, что он ещё в своем уме. Получалось. Граф успокоился.
  
   Санкт-Петербург, Мраморный дворец, начало сентября 1806 г.
  
   Цесаревич Константин полулежал на кушетке, окружённый восточной роскошью, курил свои любимые сигары - тело его испытывало потребность в табаке как в воздухе, собирал темные виноградины с тарелки, расписанной египтескими фигурками и знаками, хрустя мелкими косточками, и лениво озирал осунувшееся лицо старшего брата, пришедшего к нему с визитом.
   - Да, Сашка, не красит тебя трон. Дела и заботы, - заметил он, выпуская кольцами дым из ноздрей.
   Император Александр брезгливо поморщился - от запаха табака, пропитавшего "арабский" кабинет брата, у него в желудке всё переворачивалось. Константин курил необычайно противный, почти солдатский табак, не брезгуя и махоркой. Сам государь не курил вообще, поэтому его нос был особенно чуток к запахам. От младшего брата пахло этими сигарами вперемешку с модными сладкими духами и несвежим бельем.
   - Надо открыть окно, - произнес Александр, и сам, не зовя слуг, распахнул раму, впуская воздух первой прохладной ночи в этом году.
   - Как это мы начали с Бонапарта и повернули на престолонаследие? - проговорил его брат, вытягиваясь на своём ложе. - И зачем? Уж не хочешь ли ты опять самолично повести войска?
   - Не знаю, - пожал плечами государь. - Вполне возможно, что мне это придётся сделать в самом ближайшем будущем. Я дал клятву... На могиле. Клятвы на могиле значат многое.
   - Лучше тебе взять её обратно. А то опять обосрёшься посреди битвы, - усмехнулся цесаревич. - Хотя хуже Франца вести себя в бою было непросто.
   Александр сжал губы так, что его рот превратился в тонкую полоску на лице. "Один... Два... Три", - прошептал он, пытаясь прогнать гнев, который был здесь ни к чему.
   - Я понятия не имею, кого ставить в главнокомандующие, - признался он, успокоившись. - Бонапарт слишком талантлив. Назови мне кого-нибудь. Кроме Кутузова. Беннигсен? Буксгевден? Кто же?
   - Слушай, тебя не тошнит от всех этих немцев, заполонивших твой Штаб? - посмотрел на него усмешливо Константин.
   - Что поделать, если только они умеют думать не о своих шкурных интересах?
   - Бабушка наша так не считала. У неё везде были природные русаки. В том числе и в постели, - цесаревич снова затянулся сигарой и подмигнул брату.
   - Она была немкой. Неудивительно, - проронил государь, поморщившись от слов брата, как от дурного запаха.
   - Почему-то немецких принцесс так и тянет к толстому русскому х-ру, - заметил Константин.
   - Ты это к чему? - император хотел побыстрее отсюда уйти и помыться, смыть с себя атмосферу логовища его младшего беспутного брата.
   - К тому, что пузо твоей супруги растёт как на дрожжах, и там опять постарался не ты, - Константин осмотрел брата прищуренными глазами. - Из-за этого пуза ты и пришел со мной говорить о том, кому достанется трон, если ты внезапно...
   Он провел ребром широкой, мясистой ладони по шее.
   Александр пододвинул стул ближе к окну и вдохнул полной грудью свежий воздух.
   - С Чарторыйским у неё ничего нет уже давно, - медленно проговорил государь. - И это была моя не самая удачная идея - свести их.
   - А не ты ли вновь допустил её до себя? - хитро спросил его брат.
   - Я к ней пальцем не прикасался уже лет десять как, - нахмурился Александр. - И я сам гадаю - от кого она может быть беременна? Срок в ноябре. Если родится живой ребенок - придётся признавать как своего. Молю Бога, чтобы это опять оказалась девочка. Если сын...
   - Тогда будущим Государем Всероссийским будет бастард императрицы-немки от некоего ротмистра Охотникова, - заключил цесаревич, налив себе из графина домашнего вина.
   - Откуда ты знаешь его имя? - ошеломлённо посмотрел на него император.
   - Мне многое известно как командиру Гвардейского корпуса, - тонко улыбнулся его младший брат. - Знаю, что кавалергарды дрочат на твою жену все как один. Одному надоело это занятие, и он решил осуществить свои желания в жизнь. И встретил благосклонность.
   - Штабс-ротмистр Охотников? - нахмурился Александр, силясь припомнить, кому именно принадлежала эта необычная фамилия.
   - Дворянин Воронежской губернии. Звать Алексеем. По батюшке - Яковлевичем. Двадцати шести лет от роду. В прошлую кампанию отсиживался в столице, - бесстрастно говорил Константин. - За это мне он особенно не нравится. Зато красавчик. Даже посмазливее Адама. Брюнет, и скорее всего, ребенок тоже родится чёрненьким.
   - Как это грязно, - сказал государь с отвращением. Он вдруг понял, что мыслит в двойных стандартах. Он первым оттолкнул от себя свою "Психею". Встретив Мари, он начал целенаправленно сводить лучшего друга со своей женой, чтобы той было не одиноко. Он не должен был возмущаться и этой связью. Хорошо, хоть выбрала молодого человека, а не мерзкого придворного шута, навроде Платошки Зубова, протягивавшего свои лапы к этой хрупкой девочке ещё при жизни бабки.
   - Но что ей остаётся делать? - задал вслух риторический вопрос государь. - Ты сам знаешь, что и я... И ты, кстати, тоже. До этого у неё уже был князь Адам.
   - В том-то и дело, - проговорил Константин, подняв палец вверх. - Чарторыйский - не какой-то там Охотников. Ты хочешь, чтобы твой сын был Охотниковым? Который, кстати, ничем не прославился. Сидел здесь, пока его товарищи проливали кровь при Аустерлице. Не ставь на одну планку этого офицерика и Адама.
   - Тебя, вижу, тоже очаровал Чарторыйский, - усмехнулся государь. - Видно, он и впрямь колдун. Но он свой шанс упустил, когда родилась девочка и я вопреки всему её признал, хотя чего это мне стоило... А этому... как его? Охотникову...
   - Охота власти, - скаламбурил цесаревич, и сам засмеялся над собственной шуткой. - Говорящая фамилия, а? Вот что я накопал про него. В 1804-м образовалась большая недостача в полковой казне. А сей Алексей как раз и был казначеем, - серые глаза Константина прищурились. - Даже думал стреляться. Но не застрелился. Ибо кто-то покрыл недостающую сумму. Кто-то богатый и влиятельный. Из первого семейства в России. Твой адъютант. Угадай, кто?
   Александр мысленно перебрал имена всех своих генерал-адъютантов и флигель-адъютантов. Недостатка в родовитой и богатой молодёжи среди них не было.
   - Эдак ты долго будешь гадать, - проговорил его брат. - Долгоруков это. И знаешь, зачем он это сделал?
   Александр молча кивнул. Конечно, он знал. То, на что намекала Като, сходилось одно с другим. Представители этой родовитой семьи веками лелеяли мечту о российском троне. Надо сказать, мечта была небезосновательна - род Долгоруковых был древним, старинным, один из предков нынешних князей основал стольный град Москву, а в начале прошлого века двоюродная бабка князей Владимира, Петра и Михаила была невестой безвременно умершего мальчика-императора Петра Второго. Как видно, и сейчас они не оставляли своих попыток взять то, что им должно бы принадлежать по праву. Охотников связан делом чести с Долгоруковыми. Они наверняка свели его с Елизаветой. И кто теперь знает, какие речи нашёптывает жене этот её любовник? Голова у Александра пошла кругом. Кто только не тянет свои руки к его короне! А Константин? Ему-то зачем всё это надо? Ведь он сколько раз твердил о своём нежелании править? А вдруг он всё же хочет сесть на трон - и побыстрее? А Като? Она и не скрывала особо своего желания повторить путь бабки. Есть ещё мать. Со своими остзейцами, которым, верно, уже много чего пообещала на случай своего прихода к власти. Все ведут свою игру. Один он не играет. А правит. Как может.
   - Теперь скажи, что ты со всем этим предлагаешь сделать, - устало проговорил государь, глядя на оплывающие свечи в канделябрах.
   В соседней комнате Жаннета Любомирская затаилась так, чтобы её не было слышно. Да, Константин говорит именно так, как она подсказала ему. Её же, в свою очередь, проинструктировала Анжелика.
   - Это сложный вопрос. Срок, говоришь, уже в ноябре? - отвечал Константин, нахмурившись и затянувшись третьей сигарой за вечер. - Так что нужно действовать без промедлений.
   - Но как?! - воскликнул государь.
   - Доверься мне, - улыбнулся его брат.
   ...После его ухода к Константину вошла Жаннета.
   - Умница, - улыбнулась она широко, обнажая мелковатые белые зубы.
   - Оговорил ради тебя невинного, - вздохнул Константин. - Костенька-урод вновь выставит себя чудовищем.
   - Ты не урод, - женщина привлекла его к себе, начала расстёгивать пуговицы его воротника, пристально разглядывая его немигающим, бездонным взглядом.
   - Три "ха-ха", - угрюмо проворчал цесаревич, поддаваясь её ласкам. - Льстивы вы, поляки, до крайности. Тем и берёте.
   - Ты не спросил, что тебе за это будет, - Жаннета села ему на колени, запустила руку в его редкие светлые волосы.
   - Качественный минет? - попробовал отшутиться он.
   - Дурак! - оборвала его девушка. - Это даст тебе любая матрешка.
   - Ну не любая... - пробормотал цесаревич, чувствуя, как возбуждается от прикосновений её бархатистых рук и звука вкрадчивого голоса.
   - Ты будешь править Польшей... Если поможешь нам убрать Долгоруковых, - она повернулась к нему лицом и потёрлась о его щеку.
   - А Чарторыйский как же? - прошептал Константин, опрокидывая её вниз.
   - Обойдётся, - жестко проговорила Жаннета, поддаваясь порывам страсти своего любовника.
   ...Она приехала в дом на Караванной рано утром. Служанка проводила её на второй этаж, направо.
   - Входи, - сказал девичий голос за дверью.
   - Слушай, Анж, - обратилась Жаннета к своей кузине. - Как сделать рану незаживающей?
   Княжна, почерневшая с лица, с рукой на перевязи, оглянулась на неё.
   - Намазать оружие, которым ты её собираешься наносить, гноем. Или трупным ядом, - не задумываясь, проговорила Анжелика. - Так Константин хочет его смерти?
   Жаннета улыбнулась.
   - Когда? И кто пойдёт в убийцы? - продолжала расспрашивать девушка.
   - Чем скорее, тем лучше. И не из наших, - медленно отвечала её родственница.
   - Я бы убила их вместе. Когда они в постели. Голубков, - прошептала Анж.
   Кузина испугалась её.
   - Кто ты? Кто тебя заставляет убивать? - спросила она.
   - Я матка-отчизна, - бесстрастно проговорила княжна. - Я мщу за себя немцам и русским.
   - Господи, - тихо проговорила Жаннета Любомирская и вышла из комнаты, а потом поехала к себе.
   Анжелика, между тем, записывала инструкцию: "Смазать кинжал трупным ядом или гноем из заражённой раны. Можно использовать кровь тифозного больного. О. ждёт мучительная смерть. Сначала рана просто не закроется. Поднимется жар. Из отверстия польётся гной. Никакие чистки не спасут от его истечения. Конечность почернеет. Ему будет очень больно. Удар лучше нанести незаметно. Например, во время бала булавкой или застёжкой браслета. В этом случае я готова действовать самостоятельно". Потом подумала - а что, если всё сработает, можно попробовать так же убить Ливена. Выглядит как естественная смерть. А, в сущности, это и является естественной смертью от антонова огня. Неплохой план, он ей нравился. Итак, осталось только посмотреть, как всё выйдет. Она запечатала инструкцию в два конверта и отправила в Мраморный дворец своего посыльного-мальчишку с тем, чтобы он передал послание цесаревичу.
  
   ***
   Бурхард-Кристиан фон Фитингоф после своего приезда из Италии решил переехать с семьей в Петербург, с тем, чтобы быть "поближе к тому, что происходит", как он объявил всем. Жанно Лёвенштерн сделался частым гостем в этом доме и даже подружился с бароном на почве общих интересов - и общих целей. Сейчас, 18 сентября 1806 года, они сидели вместе в комнате, которую Бурхард обставил под лабораторию, и бились над изучением состава некоего хитрого вещества.
   - Вы что-то слышали о роде Левенвольдов? - говорил барон, трудясь над пробирками.
   Жанно отрицательно покачал головой. Потом добавил:
   - Что-то смутно припоминаю. "Прокажённые"?
   - О да. Проказа у них была в роду. Какой-то из предков их - орденских рыцарей - привез из Палестины, и с тех пор пошло... Но они славны не этим. А тем, что выдвинули подлого Бюрена в курляндские герцоги и тем, что травили людей направо и налево.
   - Прямо Флоренция, - улыбнулся Лёвенштерн. - Как Борджии.
   - В итоге, старший Левенвольд отравился своим же ядом сразу после свадьбы с девицей фон Розен - уж о Розенах-то вы, наверное, слышали? Чтобы не умирать мучительно от проказы.
   - Как романтично, - с иронией проговорил Жанно.
   - Мне интересно, что это были за вещества. Увы, все формулы утрачены, а Левенвольды, которые живут ныне, не имеют никакого отношения к тем самым, отравителям, и, естественно, ничего не знают, - быстро и увлечённо рассказывал барон Фитингоф. - Я бы очень дорого отдал за их рецепты. Впрочем, мне под большим секретом передали один... Сейчас я пытаюсь сделать этот яд.
   - Можно взглянуть на формулу? - спросил Лёвенштерн.
   Бурхард протянул ему листок, исписанный выцветшими чернилами.
   - Это не очень сильный яд, - сказал Жанно. - Может убить только человека, чей организм уже ослаблен каким-то недугом.
   - Может быть, он и не очень сильный, - со значением произнес Фитингоф. - Но зато к нему нет противоядия.
   - Вы уверены? По-моему, противоядия нынче ко всему изобрели, - Лёвенштерн сунул нос в пробирку, увидел какую-то мутноватую жидкость, ничем, впрочем, не пахнущую. - Как он реагирует на вино?
   - Сейчас проверим, - барон капнул две капли яда из пипетки в бокал бордо. Взболтал. Цвет не изменился. - Отличная штука для отравления на званых обедах. А противоядия от него не бывает, я сам проверял. Нам, как вы понимаете, такие вещи очень нужны.
   - Он действует на печень, - снова проглядел глазами формулу Лёвенштерн. - Вызывает рвоту, жар, бред... Интересно, а если состав немного улучшить? Что будет?
   - Займитесь этим, - предложил Бурхард. - И, кстати, когда поедете к моему beau-frer'у, сообщите ему о моём яде.
   - Ему-то зачем?
   - Я думаю, графу есть кого травить, - уклончиво произнес он, и опять что-то лисиное появилось в его остром, обожжённом южным солнце лице.
   Лёвенштерн надолго задумался, как же ему улучшить эту формулу, но, решив заняться этим на досуге, поехал с образцом полученного яда, которого назвали "левенвольдовским", к Ливенам.
  
   У Дотти роды были должны начаться уже скоро, но она передвигалась по дому довольно легко. Поэтому приняла Лёвенштерна сама.
   - Кристоф приедет с минуты на минуту, - проговорила она. - А что это ты нам принёс?
   Жанно улыбнулся. Почему-то в невысказанности своей любви он видел большое благо. К тому же, он действительно ухаживал за Эмилией Лилиенфельд и думал: "Женюсь, как все, и всё будет хорошо".
   - Это яд.
   Доротея расхохоталась:
   - Ты так непринужденно об этом говоришь, что это даже мило! Анекдот, право, расскажи кому - не поверят: к вам приходит гость и протягивает флакончик с ядом - угощайтесь, мол, дорогие хозяева.
   Лёвенштерн тоже улыбнулся, причём довольно сдержанно.
   Дотти приняла флакон у него из рук, осмотрела его пристально.
   - Что он умеет?
   - Разрушает печень и желудок. Но только в больших концентрациях, - отвечал её кузен. - В малых практически безвреден для абсолютно здоровых людей. Зато к нему нет противоядия.
   - Ерунда какая-то, - резко высказалась Доротея. - Как ты предлагаешь скормить человеку яд в больших концентрациях? Всё равно придется смешивать с вином или пищей.
   - В зависимости от того, кого нужно отравить, - произнес Лёвенштерн. - Впрочем, я догадываюсь, кого.
   - Да, именно его. Однако ж, я думаю, не бывает ядов без противоядия, - задумчиво заметила Доротея.
   - Оптимистка, - улыбнулся Лёвенштерн.
   В его лице Дотти на миг увидела какую-то не свойственную ему мечтательную задумчивость, которая её несколько насторожила.
   - Говорят, что ты женишься на девице Лилиенфельд. Это правда? - спросила она.
   - Не знаю, - вздохнул Жанно.
   - Ты её любишь?
   - Я люблю одну женщину, - прошептал он, глядя графине в обворожительные зелёные глаза. - Давно люблю.
   - Наверное, это будет очень нагло с моей стороны спрашивать тебя о её имени, - сказала Дотти.
   Лёвенштерн побледнел под летним загаром. Что ж, его вынуждают признаться...
   Но, к счастью, тут объявился сам граф Кристоф вместе со своим заместителем Волконским. Быстро подали на стол, а за ужином речь уже пошла о делах. Когда Лёвенштерн продемонстрировал флакон с ядом, Ливен презрительно фыркнул - чего доброго может придумать этот Фитингоф? Волконский же заинтересовался.
   - У нас есть повод опробовать эту субстанцию в действии, - проговорил князь Пётр, - Скоро будет обед у государя. Я передам этот яд графине Нарышкиной, и она его подольёт в кушанье князю Адаму.
   - А она сможет, не перетравив заодно всех остальных? - с сомнением посмотрела на него Дотти.
   - Сможет, - сдержанно, одними уголками рта улыбнулся Волконский. - Её посадят рядом с ним. Я видел списки.
   Доротея аж захлопала в ладоши. Её муж проговорил серьезно:
   - Ну, может быть, он и не умрёт, но кто знает...
   После того, как ужин был закончен, Волконский поехал обратно к себе, прихватив флакон. Доротея сказала, что ей надо прилечь, и поднялась в спальню.
   - Я когда-то слышал про Левенвольда, - сказал Ливен. - У него было множество перстней с ядами. Один другого страшнее. Самый ужасный хранился в перстне с чёрным камнем.
   Левенштерн невольно посмотрел на свои пальцы. У него на указательном пальце левой руки как раз и был надет такой, золотой с чёрным ониксом. Но никакого яда он в себе не заключал.
   - От этого яда у человека выпадают все волосы, - продолжал Кристоф. - Он испытывает безотчётную тоску. Потом у него лопаются глаза, распухает язык, застревая в гортани, и он умирает.
   - Сулема, - проговорил Жанно. - Безболезненный убийца.
   - Даже если это и был бы тот самый яд, то я бы его не использовал - промолвил граф.
   - Почему? Он же убивает наверняка.
   - Потому что он безболезненный, - произнес Ливен жестко. - Я не хочу, чтобы Аспид помер, как невинный голубок. Пусть он неделями выплёвывает свои внутренности с кровью и орёт от боли. Такая его смерть меня устроит.
   Жанно даже поёжился от таких слов. Какой кошмар!
   - А вообще, ядом могут убивать только женщины. Левенвольдов мой дед за то и презирал, что они были отравителями, а не убивали мечом, как подобает потомкам рыцарей Чёрного Креста, - проговорил Кристоф, вспоминая те же рассказы его учителя, пастора Брандта.
   - Вы как предпочитаете убивать?
   - Как мужчина, - ответил он. - И если Адам выживет, я встречусь с ним на поединке. Когда-нибудь.
   Через два дня, двадцатого сентября, Дотти произвела на свет, немало помучившись в долгих схватках, сына, крещённого Александром - и ещё четырьмя родовыми именами Бенкендорфов и фон Ливенов. Как раз в эти же дни Пруссия начала воевать с Бонапартом. И война была совсем неудачной. Место канцлера по рекомендации Марии Фёдоровны, на которую, в свою очередь, повлияла фрау Шарлотта, занял барон Андреас фон Будберг, ничем не примечательный, уже пожилой остзеец с весьма посредственными дипломатическими способностями. И это назначение только подлило масла в огонь вражды между придворными.
  
   ***
   - "Она была как раз то, что нужно путешественнику...". "Когда я увидел её, то подумал, что знаю её всю свою жизнь..." Ненавижу! Подлый развратник! И ты называл меня единственной! - графиня Аннет Мантейфель, любовница Алекса, которую он себе завёл в утешение, нашла его дневник и была вне себя от негодования. Сам барон созерцал её приступ гнева холодными, равнодушными глазами. Он только что вылез из ванны, накинул шёлковый халат, и вид полуголой дамы, бушующей в припадке ревности, его весьма забавлял. Сия графиня ему не очень-то и нравилась - во время соития, произошедшего незадолго до обнаружения ею дневника, лежала бревном, вечно расспрашивала его о том, действительно ли она красива, да и вообще думала, что титул ей слишком многое дает.
   - Что ты молчишь, чурбан? - женщина обожгла его взглядом светло-карих глаз. - Обманщик! И я тебе отдалась?! Может быть, ты уже наградил меня дурной болезнью, которую подхватил от своих татарок?
   - Милая. Я здоров. А что касается записей... - начал Алекс, кляня себя за неосторожность. Оставить заветную тетрадь на самом видном месте - это надо до такого додуматься! Точнее, совсем отключить мышление. Но в пылу страсти, когда ниже живота всё горит и вздымается, о таких вещах как-то не думаешь.
   - Пропади всё пропадом! - Аннет размахнулась и бросила тетрадь в горящий камин, прежде чем барон успел хоть что-то сказать или сделать. Бумага быстро занялась пламенем, и вскоре от дневника Алекса остался лишь пепел.
   - Пошла вон, - тихо проговорил барон, не поворачиваясь к ней.
   - Что?! Ты меня гонишь вон? Да знаешь ли, кто я такая? Одно слово моего мужа - и ты растоптан в прах! - женщина смотрела на своего любовника зло и пристально.
   "Четыре года моей жизни пропали..." - печально думал барон, не обращая внимания на крики и угрозы своей титулованной любовницы. Вслух же произнес:
   - Ты уже растоптала в прах часть моей жизни.
   - То было прошлое. Одно моё слово - у тебя не будет и будущего, - графиня Аннет сменила тон на коварный.
   - Не будет. Меня убьют на войне, и все дела, - холодно улыбнулся Бенкендорф. - Без чьей-либо помощи. А теперь уходи.
   - Но, Саша... - графиня попыталась приласкаться, но он оторвал её от себя и сказал:
   - Уходи. Тебя проводят. Никто не заметит. Я не могу оставаться с тобой.
   - Эти шлюхи тебе дороже меня! - воскликнула Аннет, вновь разгневавшись.
   Бенкендорф хранил молчание. Потом прошептал:
   - Боже, как же я устал от вас всех...
   - Это твой выбор, - ехидно усмехнулась женщина, завершая свой туалет, - Хочешь спокойной жизни - полюби достойную. А не марай руки о всяких...
   Алекс встал, завязывая халат. Подошёл к ней. Обнял и поцеловал в щеку. Потом прошептал:
   - Когда у нас с тобой все только начиналось, я думал, что ты достойная. Но увы... Сейчас убедился в обратном. Прощай.
   Графиня теперь сама оттолкнула его от себя, с презрением осмотрела его и спустилась вниз, скрыв лицо под густой вуалью.
   - Вальмон хренов, - обратился к своему отражению в зеркале Алекс.
   Он недавно осилил "Опасные связи" Шадерло де Ланкло. Книга ему, что удивительно, очень понравилась.
   Потом он задумался - что же заставляет его перебирать женщин, искать в каждой из них что-то неуловимое, и, встретив, использовать все свои чары, чтобы завоевать её и получить от неё весьма посредственное удовлетворение его желания? Действительно, умелых в постели у Алекса было очень мало. Да и после того, как его очередная "королева" с придыханием отвечала согласием на его предложение об интимном свидании, особого желания увенчивать их отношения постелью у барона иногда и не возникало. Так что непонятно, почему он ищет в этих дамах - всех сословий, всех типов внешности - свой идеал. И он один из своих друзей ведет себя так. Майк Воронцов способен спокойно обходиться платоническим общением с Натали Орловой и столь же возвышенно любить Доротею. Марин влюблён в свою Веру Завадовскую и ограничивается редкими свиданиями с ней. Один он ведет жизнь рассеянную, пытаясь отыскать свою звезду в груде камней. И не получается.
   Из раздумий его вывел приехавший к нему в гости Жанно.
   - Я, как сорока, с вестями на хвосте, - проговорил кузен, сбросив шинель. - С чего начать?
   - По порядку.
   - Начнём с высших сфер. Портфель министерства иностранных дел передали Андреасу Будбергу. Помнишь такого?
   - Да. Наш человек, - проговорил Алекс, припоминавший, что барон регулярно ходил обедать к отцу в его бытность в Риге. - Это же хорошо. Что у тебя такая озабоченная физиономия?
   - Это у меня-то озабоченная физиономия? Видел бы ты моего начальника, - усмехнулся Жанно. - Барон Андреас пришёл к нему на поклон. Сказал: "Услуга за услугу". Попросил посвятить в планы. Похоже, граф Карл наобещал ему в Риге золотых гор. Забыв предупредить об опасности. Кристоф его и просветил. Тот сказал, что расскажет обо всем государю. Ливен чуть с ума не сошел. Но сдержался. Твоя сестра, кстати, солидарна с мужем. Теперь поляки нас сожрут.
   - Как сожрут, если наши люди - в кабинете министров? - удивленно спросил Алекс. - Чарторыйские нынче никто.
   - Они взялись за цесаревича Константина. Теперь он их покровитель, - пояснил Жанно. - А тот, во-первых, наследник престола, во-вторых, не гнушается действовать силой. Он наш враг и безотносительно того, что он друг Чарторыйских.
   - Ещё какие новости? - Алекс был шокирован подобными сведениями.
   - Бонапарт взял Берлин, - лаконично проговорил Жанно. - Война начнётся со дня на день, и мы с Кристофом завалены работой по самые уши. А тут ещё это назначение Будберга. Кто его выдвинул?
   - Мамаша Ливен, - усмехнулся Алекс. - Кто же ещё?
   - Фрау Шарлотта - не дура, - парировал Лёвенштерн. - Она бы так не поступила. Похоже, это личная инициатива императрицы-матери. Поддержанная государем. Непонятно, правда, почему...
   - Кажется, государь сильно обиделся на Чарторыйского, - овтечал его кузен. - Где он, кстати?
   - Пока здесь, но нигде не бывает, сказываясь больным, - произнес Лёвенштерн. - Мы в ожидании его реакции.
   - Ладно, - решительно сказал Алекс. - В любом случае, скоро мы все уйдём воевать.
   - Я, наверное, останусь здесь, - грустно проговорил Жанно, - возьму удар на себя. Защищу твою сестру и её детей. Кристоф постоянно твердит мне, что хочет услать её к вашему отцу.
   - Детей пусть усылает. А без неё вы все потонете. Тем более, куда она поедет, пока ещё болеет?
   - О да, бедняжка, - искренне вздохнул Жанно. - Этот твой тёзка ей трудно дался. Ей до сих пор нельзя вставать.
   - Берегите её. Если Кристофа в конце концов устранят физически, она возглавит немецкую партию и продолжит его дело, - дополнил его Алекс. - Кстати, как дела с мадемуазель Лилиенфельд?
   Жанно пожал плечами.
   - Никак. А что там твоя "коновая", с которой ты спал? - вспомнил Жанно с улыбкой.
   - Сука, - нахмурился Алекс. - Сожгла мой дневник. Вычитала там, что она у меня не первая и единственная, разозлилась и бросила его в камин. А там рисунки, записи о поездке, всё-всё... Я зол.
   - Поехали в театр, - предложил Жанно. - Потом предлагаю найти нашу компанию и напиться или накуриться с ними. А то меня тоже дела военные и придворные расстроили ужасно.
   - Оденусь - и поехали, - согласился с его предложением барон, действительно, мечтающий побыстрее покончить с унылым настроением, в которое его вверг поступок бывшей пассии.
  
   ***
   - Слышал, кого назначили на твоё место? Это им так не пройдёт! - воскликнул Константин Чарторыйский.
   Его брат, сидящий напротив него, был изжёлта-бледен, с чёрными кругами под глазами. Он чувствовал, что заболевает, а вести о начинающейся войне, о возможной оккупации Варшавы, не улучшали его состояние.
   - Quod erat demonstrandum (Что и требуется доказать), - презрительно отвечал он. - Они опять продуют эту войну. И царь всё понимает. Только я уже не буду ему помогать, сколько бы он не звал меня. Может быть, когда Бонапарт перейдёт границу России, Александр и поймёт кое-что. Я вообще хочу уехать в Пулавы. Что, кстати, Анжей, какие там новости?
   - Шляхетство очень надеется на Бонапарта, - отвечал его племянник. - Они считают его освободителем Польши.
   - Что я говорил? Он сам на это напрашивается. Отныне шляхетство переоденется в синие мундиры и ополчится против русских, - Адам поморщился от головной боли.
   - За сестру отомстили? - перевел разговор на другую тему юный князь Войцеховский.
   Анж положила на стол левую руку, упорно не желающую срастаться так, как надо. Она уже три раза ломала её заново, терпя адскую боль, но ничего не помогало. Недавно решила плюнуть на всё - пусть малоподвижная и кривоватая кисть остается её изъяном. Ныне ладонь её была туго перебинтована какой-то черной тряпкой. Анжей cам почувствовал боль при виде увечья сестры.
   - За такое надо отрезать кое-кому яйца. Позвольте мне, дядя? - прошептал он, в гневе не следя за своими словами.
   Чарторыйский-старший выглядел ещё желтее, чем прежде. Он проговорил:
   - Не стоит. Правда, что ты по уши влюбился в Янину Потоцкую?
   Юноша покраснел.
   - Откуда вам сиё известно?
   - Мать твоя пишет. Жениться вздумал. В восемнадцать лет. На Потоцкой. Все идиоты, - желчно произнес князь Константин.
   - И женюсь, - упрямо отвечал Анжей.
   Анжелика злобно посмотрела на брата.
   - В такое время... и из какой семьи, - прошипела она. - У тебя вместо головы ночной горшок, да?
   - Сестра! - начал князь Войцеховский возмущенно.
   - Стоп! - взорвался их старший дядя. - Хватит! Вы не дети, чтобы ссориться и пререкаться без конца. Так, - обратился он к племяннику, - Ты говорил с её родителями?
   - Да... - прошептал Анжей, увидев, как картина, висевшая на стене, перекосилась, а свечи в канделябрах разгорелись ярым пламенем.
   - И что они? Конечно, отказали? - вставил князь Константин.
   Анжей с надеждой взглянул на младшего дядю и отрицательно покачал головой.
   - Потоцкие тянутся к сильным, - усмехнулся Адам. - И нам они тоже понадобятся. В своё время. Но тебе пока ещё восемнадцать лет. Ей сколько?
   - Столько же, - Анжей всё ещё дрожал.
   - Тем более. Подожди хотя бы год.
   Молодой человек вздохнул с облегчением и решительно проговорил:
   - А за сестру я буду мстить.
   - За меня не надо мстить, - твёрдо произнесла княжна. - Я хочу посмотреть, как они сами себе выроют могилы.
   - Этим они нынче и занимаются, - дополнил её Адам Чарторыйский.
   ...Поздним вечером того же дня старший князь лежал в постели без сил и без мыслей. Желчь ударила в голову. Очень болел правый бок, тошнило и лихорадило, но он закрылся от всех в спальне и никого не впускал, даже Анжелику. Адам ненавидел, когда кто-либо замечает его слабость, телесную уязвимость. Облегчать боль он сам не желал - пусть недуг доставит ему мучения, чтобы страдания искупили грехи. Он заметил, что свечи в комнате горят чёрные - его племянница сама меняет их. Зачем?
   Он забылся нервным, горячечным сном, то и дело просыпаясь и видя эти чёрные свечи, горящие голубым пламенем - как глаза девушки, отчаявшейся нынче стучаться к нему.
  
   ***
   Кристоф нанес визит Андреасу Будбергу незадолго после его официального вступления в должность канцлера. В доме его он застал Лёвенштерна, который последнее время что-то часто стал бывать у нового министра иностранных дел. Граф даже подумал, что его адъютант, по обыкновению, ищет выгоду у очередного "сильного мира сего" и прямо спросил его об этом. Тот как-то покраснел, замялся и поспешил распрощаться с ним. Младшая дочь хозяина, Хелена, быстро поклонившись новому гостю, поспешила к себе.
   Барон Андреас пригласил его наверх. Предложил закурить. Так они сидели, вдыхая дым, и Кристоф, как обычно, хранил молчание. Он чувствовал себя весьма глупо. Что сказать? "Убирайтесь в отставку немедленно"? "Я будущий король Ливонии и требую от вас присяги на верность"? "Что у вас просил Лёвенштерн"? "Как вы относитесь к полякам"? Все варианты казались одинаково нелепыми.
   Андрей Будберг был простаком только в окружении тех, кто его мало и поверхностно знал. Он умел читать намерения людей, поэтому и видел неловкость, испытываемую его визави. Вообще, возвышение семьи Ливенов вызывало у барона много вопросов. Он плохо верил в чудеса и Божье провидение. Кто-то им помогает, причем не Святой Дух, а человек из плоти и крови. Впрочем, свой скептицизм опытный дипломат и царедворец решил засунуть куда подальше на некоторое время - фрау Шарлотта и её сын пользовались влиянием при Дворе, а император Александр сам верил в Провидение. Кристоф, впрочем, ему нравился своей скромностью. Он единственный из своего странноватого, по мнению канцлера, семейства производил впечатление здравомыслящего человека.
   - Слушай, Кристхен, - они были уже на "ты", вернее, Будберг на правах старшего звал так Кристофа, а тот и не возражал. - Ты столько куришь! Так недолго и чахотку нажить.
   - Если я доживу до чахотки, - граф потушил пятую за полчаса сигару. - Меня убьют раньше.
   - Рассказывай, что ты сделал полякам, - Будберг выжидательно смотрел на него.
   Граф поведал всю историю, упомянув и Карла.
   - Твой брат - ненормальный, - вздохнул барон Андреас. - Я помню, как он бил тебя с Гансом до фиолетовых синяков. Мне было жаль среднюю из Остен-Сакенов, когда её выдавали за него замуж. Не удивлен. Догадываюсь, что он там вытворял в Варшаве.
   - В любом случае, ваше назначение рассматривают как моих рук дело. Все неудачи, которые возникнут в ходе войны, спишут на нас, - произнёс Кристоф. - Убедят в этом государя. И пропало Дело. А также все ливонские привилегии.
   - Ох, во что я ввязался на старости лет... - снова вздохнул Будберг. - Но мы можем не совершать этих ошибок.
   - Пять лет назад я тоже так считал, - вспомнил его гость. - Но потом меня заставили совершить ошибку. Самодержавной волей.
   "И я чуть было не совершил другую ошибку. Непоправимую", - он вспомнил, как хотел застрелиться, и подумал, что вместо него тогда был, верно, кто-то другой. Сейчас бы он так не поступил.
   - Слушай, что я подумал... Твой адъютант постоянно ездит ко мне, и моя младшая влюбилась в него как кошка, - проговорил после некоторой паузы Будберг. - Вот я и решил выдать её за него.
   - Вас не смущает, что у него ничего нет, кроме дома в Риге? Да и происхождение у него не блестящее, - холодно отвечал на это Ливен.
   - Я так думаю, он пойдёт далеко, - заметил его старший товарищ. - Очень далеко. И у меня есть, кстати, старшая. Катарина. А у тебя твой младший брат холост. Почему бы нам не сделаться одной семьей?
   - Иоганн жениться не намерен, - сухо проронил Кристоф. - А другой Иоганн будет счастлив, я так думаю. Тем более, я тоже заметил, что он у вас частенько бывает...
   - Вот и я о том же. А Хелена - девица умная. Умнее старшей. Хорошо мужчине иметь умную жену, - Будберг с умыслом посмотрел на него.
   "Не всегда", - мрачно подумал Ливен. Что-то ему не нравилось в этой немецкой партии, собирающейся при Дворе. Вообще не нравилось. И поведение Будберга настораживало.
   ...На прощанье барон сказал Кристофу:
   - Удивляюсь, почему начальником Военно-походной канцелярии назначили именно тебя, если честно.
   - Да уж. Я же только стреляю хорошо. Военный из меня так себе, - усмехнулся граф.
   - Из тебя бы вышел хороший дипломат. И если тебя сместят с твоей нынешней должности - возьму тебя своей правой рукой, - медленно произнес Андреас.
   - Я никогда не думал о такой карьере, - признался Кристоф.
   - А ты подумай, - подмигнул ему его собеседник.
   На выходе из особняка Будбергов его настигла Хелена.
   - Я слышала ваш разговор с отцом... Если это в ваших силах... Убедите его, - светленькая курносая девушка с кругленьким свежим личиком глядела на него с надеждой. - Ваше Сиятельство, прошу вас. Я знаю, так порядочные девушки себя не ведут. Но я его очень люблю.
   - Mein Gott, - прошептал Кристоф, ощущающий, как у него начинается очередной приступ мигрени. - Мадемуазель Элен. Я его заставлю.
   И он уехал к себе, вымотавшийся вконец. Он чувствовал, что Будберг пророчествует верно - если его сейчас скосит скоротечная чахотка, это никого не удивит. Даже государя, который тоже заметно похудел и побледнел. Дела в государстве шли непросто. До сих пор не назначен главнокомандующий. Непонятно, как вести эту проклятую войну. Непонятно... Кристофу пришла в голову бредовая мысль. Может быть, попросить, чтобы ему дали дивизию и опять уехать на фронт? Ведь год назад всё было гораздо лучше. Но сейчас государь не хочет опять возглавлять поход. Так что... А в самом деле, почему бы не пойти на войну? Там всё понятно. Там смерть ждет тебя, готовая забрать в честном бою. А не как здесь...
   Но мысль эта была лишь мимолетной. Здесь слишком много дел, которые следовало закончить.
   Жена привествовала его словами:
   - Ну что, Чарторыйский отравлен. Яд Левенвольда подействовал отлично.
   - Он умер? - озадаченно посмотрел на неё Кристоф, немного испугавшись её прямоты и твёрдости в голосе.
   - Нет. Мучается, - произнесла Дотти.
   Она сама только начала вставать и принимать гостей после долгой болезни, вызванной трудными родами. При виде её Кристоф подумал, что его побег на войну был бы слишком эгоистичным поступком. Бросить её одну со всем этим зверьём? Нет, это невозможно.
   - Мне кажется, мы поспешили его отравить, - сказал он озабоченно. - За него есть кому мстить. И нынче я буду молиться за то, чтобы он остался в живых.
   Доротея взглянула на него как на помешанного. Потом немного презрительно, словно распознав в нем труса.
   - Если он умрёт, то все догадаются, что это яд, - начал он говорить. - И, зная, как я к нему отношусь, заподозрят нас.
   - Бонси, - прервала его Доротея, - Кто тебе сказал, что то, что с ним происходит, похоже на типичное действие яда? Все говорят, что у него простая желчная горячка, которую перенесли многие и выжили.
   - Всё равно. От чего бы он не скончался - от болезни, от яда, от раны или еще какой-нибудь случайности - подумают на нас. Месть поляков будет жестокой. Так что молись за его здравие вместе со мной. Иначе нас самих могут так же...
   Доротея сузила глаза - безжалостные, холодные. Поджала губы. Графу показалось, что она сейчас воскликнет, как та самая леди Макбет: "Ты не мужчина!" Но жена оказалась умнее. И промолчала. "Что бы ты делал без меня?" - подумала она. Потом посмотрела на его бледное лицо. Увидела, насколько же он устал и обессилен. Упрёки лучше оставить на потом.
   - У тебя очень болит голова, - произнесла Дотти. - И вот здесь иногда тоже, - она положила свою ладонь ему на грудь. - Ты сгоришь со всем этим. Чарторыйский может поправиться. Но ты умрёшь безо всяких ядов.
   - Я знаю. Будберг мне уже предрекает чахотку, - Кристоф не знал, любит ли он её, такую сильную и решительную. Наверное, да. Определенно, да. А Доротея никогда не была похожа на других. Хрупкая с виду - сильная внутри. Легкомысленная и неопытная внешне - мудрая и прозорливая на самом деле. Даже знает, где у него болит периодически, хоть он никогда не жалуется. И гладит его сейчас так нежно, так приятно... А ему никогда не хватало ласки. Женской ласки. Мать ему этого не давала. Ни одна из женщин, с которыми он иногда делил ложе, не гладила его по волосам, не целовала в грудь. Возможно, из-за того, что с детства ему не хватало нежности, он так привязался к этой девочке. И граф, прежде спокойно воспримавший то, что его женщина может принадлежать не только ему одному, так её ревнует - даже к чужим взглядам. Хотя он сам не всегда отличался верностью - вот, легко дал себя соблазнить наглой и дерзкой принцессе Като.
   Кристоф ощущал желание, но слабое - осуществлять бы его не стал, да и помнил предупреждение доктора о том, что пока, хотя бы в течение двух месяцев после родов, следует воздерживаться... И спать очень хотелось.
  
   ***
   Князь Адам Чарторыйский ждал прихода Смерти. Но над постелью не склонялась страшная дама с пустыми глазами, которую он помнил из своего детства. Лишь Анж, всё-таки допущенная в его спальню, когда князь понял, что ему стало гораздо хуже, вытирала с его лба пот, меняла рубашки, кормила его насильно и всё порывалась звать доктора. Но он говорил в полубреду: "Пришлют немца. Он расскажет немцам. Те и будут рады".
   Сам Адам догадывался, что его отравили, но ни одно из противоядий, подносимых ему племянницей, не приносило облгечения. Болезнь была похожа именно на действие яда - его желудок не удерживал никакой пищи, его постоянно рвало желчью, смешанной с кровью, лихорадка измотала вконец все силы, он худел и слабел с каждым днём и потихоньку готовился к своей кончине. Но вестники смерти ещё не появлялись. Был только бред, приходивший с наступлением сумерек. И сейчас он видел странное.
   В окно светила осенняя охотничья луна, и на её фоне кружились чёрные птицы, громко крича: "Кар-р! Кар-р! Мар-ри! Где Мар-ри?" "Кто такая Мар-ри? Marie? Кто такая..." - пробормотал он и вдруг вспомнил - дочь его, никогда им не виданная, маленькая принцесса, похожая на него так же, как он сам походил на свою красавицу-мать. Он увидел Marie - не младенцем, а милой девочкой, какой она, несомненно, была бы сейчас, в свои семь. Она сидела здесь, рядом с его постелью. А птицы подлетали всё ближе, и крики их делались всё оглушительнее. Страх охватил князя. "Отдай её нам!" - закричала стая. "Нет! Берите всё, что угодно, только оставьте мне эту девочку!" - воскликнул Адам. "А что ты нам дашь взамен?" "Золото... Сколько вам нужно золота?" - спросил князь и вдруг увидел, что птицы превратились в его врагов - вот Долгоруков, вот великая княжна Екатерина, вот императрица Мария, вот Уваров, вот Мария Нарышкина... Но нет среди них Ливена. Странно. "Возьмите моё золото и улетайте обратно!" - начал он умолять их. "Нам не нужно твоё золото. Оно ржавое и на нём кровавые пятна выступают", - это произнес тот, чьего лица он не узнал - только голос. Двенадцать лет назад этим же голосом князю объявили, что он предатель и заслужил смерть. "Тогда возьмите моё королевство. И мою корону..." - взмолился Адам. Екатерина Павловна, зловеще улыбаясь, произнесла: "Нам не нужно твоё королевство. Его не существует. А корона твоя вырезана из осины, на которой повесился Иуда". "Возьмите тогда глаза мои... Чтобы я вас никогда больше не видел", - предложил он. Из толпы вышел смутно знакомый ему молодой человек, худой, высокий, с золотистыми волосами и зелёными глазами. Он сказал пустым голосом: "Побывали мы уже в глазах твоих, князь. И забрали из них всё, что нам нужно". Он взял девочку за руку и увел её вверх. Стая врагов вновь обратилась в стаю ворон. И дочь его повернулась к нему. Улыбнулась. И он увидел, что вместо глаз у девочки - кровавые зияющие раны. Князь закричал и пришел в себя. Похоже, он пережил кризис.
   Анж, сидевшая у его постели, гладила его по волосам, спутанным и слипшимся от обильного пота. Он слабо улыбнулся ей и заснул крепко - впервые за весь период болезни.
   Он проснулся почти здоровым. Анж целовала его. Позже он говорил ей:
   - Я знал, что умру и думал звать ксёндза - причащаться, и секретаря - писать завещание. Но не видел знаков.
   - Если бы ты умер, всё бы пропало. "Фамилия" была бы обезглавлена, - призналась княжна. - Дед уже стар и может действовать только в Польше. Дядя Константин свернул бы борьбу быстро, после первых же неудач. Замойским сложно доверять. Анжей слишком юн. Остались бы только женщины.
   - Ты бы возглавила, - улыбнулся он.
   - Тебе нужен наследник. Сын, - произнесла Анж.
   - Я не могу ни на ком жениться, пока есть ты, - признался он.
   - Я дам тебе сына. Спи, - и она поцеловала его в сухие, обескровленные губы.
  

ГЛАВА 7

   Санкт-Петербург, ноябрь 1806 года
  
   Император Александр принимал друга в своем малахитовом кабинете. Лишь только Адам зашёл, государя кольнула в сердце жалость - князь очень сильно изменился со дня их последней встречи. Одежда висела на нём как на вешалке, лицо осунулось, черты его, и так довольно строгие, заострились ещё больше, и даже перстни, казалось, потускнели и болтались слишком свободно на его узких пальцах. Что-то птичье, резкое появилось в его лице.
   - Я слышал, что ты был болен, но не думал, чтобы настолько серьёзно... - начал император вместо приветствия. - Что случилось?
   - Меня отравили, - лаконично ответил Чарторыйский, заранее знавший, что его венценосный друг непременно об этом спросит, и подготовивший ответ заранее. Он даже знал, на кого следует указать как на отравителя.
   - Имеешь подозрения на кого-то? Кто может желать тебе смерти? - государь всё ещё питал чувство привязанности к своему другу, олицетворению силы и свободы, которого ныне было нестерепимо больно видеть слабым и, казалось, на несколько лет состарившимся.
   Адам даже не мог усмехнуться от досады. "Он действительно такой идиот или только притворяется?" - подумал он. - "Долгоруков с Ливеном чуть ли не в полный голос вопят о своей ненависти ко мне".
   - Ваше Величество, во врагах при вашем Дворе у меня недостатка нет, - отвечал он уклончиво. - Думаю, вы и сами это понимаете.
   - Завистники у тебя есть - с этим соглашусь, - проговорил император. - Но ты же и так в отставке. Я специально пошёл им на уступки, опасаясь за тебя. Так-то ты и поныне остаёшься моим другом.
   "Поэтому вы назначили немца", - угрюмо докончил про себя Чарторыйский. - "Избавьте меня от этих дипломатических экивоков. Не отпускаете вы меня вовсе не потому, что любите находиться в моей компании, а потому что боитесь моего народа и моей страны - как мы поведем себя в условиях войны, не переметнёмся ли к французам. Я гарант вашей безопасности. Только зря вы надеетесь на меня. Я с тем, кто освободит Польшу. И, судя по всему, это будете не вы".
   Вслух же князь произнес:
   - Я думал, мои письма с просьбами освободить меня от бремени власти охладили ваше сердце. Но то, что в них было написано, остаётся для меня истиной и до сих пор. Я не мог принимать решения, против которых протестовала моя совесть.
   - Адам, эта твоя фраза для меня осталась загадкой, - тихо, вкрадчиво проговорил Александр, взяв исхудавшую руку князя в свою мягкую ладонь. - Какие же такие решения я приказывал тебе принимать?
   - Вы пообещали воевать с Пруссией. Занять Варшаву. Вместо этого двинули армию в Моравию, - напомнил Чарторыйский, ощущая ладонь государя как нечто противное, мерзкое. "Чужой", - подумал он. - "Как я мог называть его своим? Тем более, своим другом? Друг у меня был только один, и тот уже двенадцать лет как в могиле, зарезанный по милости твоей бабки, русский царь". Он одёрнул руку.
   - Что это значит? - красивые, пшеничного цвета брови Александра сошлись у переносицы.
   - Это значит, - тихо, но угрожающе произнес Адам. - Что я не могу называть другом человека, не исполняющего своих клятв.
   "Даже если этот человек - государь", - как всегда при общении с Александром князь мысленно говорил гораздо больше, чем вслух. "Ну, давай, ссылай меня в Сибирь, бросай в крепость, как Тадеуша Костюшко! Покажи себя истинным внуком Екатерины Кровавой и сыном Бесноватого! Покажи, наконец, своё истинное лицо, государь-зеркало!"
   Его бешенство отразилось на лице. Свечи в канделябрах вспыхнули и разгорелись алым, выплёвывая вверх чёрную копоть и искры. Статуэтка девушки, играющей на арфе, упала и раскололась на части.
   "Как он это делает?" - государь в ужасе смотрел на своего друга. Вспомнилось: "сын ведьмы", "сам колдун". Кто знает, правдивы ли эти слова?
   - Теперь я понимаю, что это была ошибка. Но какой дорогой ценой досталось мне это понимание, - император взял себя в руки и попытался проигнорировать увиденное.
   "Юзефа не вернёшь", - подумал Чарторыйский. Вслух он ответил:
   - Ошибки государей стоят слишком дорого, Ваше Величество.
   - Humani errare est (Человеку свойственно ошибаться), - вздохнул Александр.
   - Вы поступили как настоящий самодержец. Толком не посоветовавшись ни с кем, - Адам решился надавить на него старым проверенным способом. - Где ваши мечты о конституции? Или они были всего лишь мечтами?
   "Так, сейчас он расколется. Скажет, что действовал не один", - князь внимательно смотрел на своего царственного друга.
   - Ныне вы ввязываетесь в войну, которая вам не по зубам. Ввязываетесь ради Пруссии, - подчеркнул последние слова Адам.
   - Что же, мне теперь держать нейтралитет? - бросил государь высокомерно и возмущённо. - Теперь уже поздно.
   - Постарайтесь побыстрее окончить дело миром, что я могу ещё сказать, - князь почувствовал слабость, болезненно поморщился, и это не укрылось от взгляда государя.
   - Армию некому возглавить. Сам я уже в поход не отправлюсь. Я нужен здесь, - проговорил Александр.
   - Я говорил вам сменить лиц, возглавляющих военное ведомство, - произнес Чарторыйский. - Когда вашим Штабом командует человек, почти ни разу не ходивший в атаку...
   - Военное дело оставь военным, Адам, - оборвал его государь.
   - Министерство иностранных дел вы тоже решили передать человеку малоопытному. Я понимаю, что барон Будберг входил в число ваших наставников. Но сентиментальные чувства в политике следует предать забвению, - князь более не сдерживался в словах.
   - Мои назначения - это мои дела, - холодно заметил Александр.
   - Да. Как же я забыл? Вы же абсолютный монарх, - саркастично произнёс Чарторыйский.
   "Один. Два. Три. Не гневайся", - повторил про себя император. Гневаться он не мог - Адам, даже ослабший после болезни, был настолько сильнее его, что любые всплески эмоций и даже угрозы со стороны самодержца непременно разбились бы о его несокрушимую волю, как волна о скалы.
   - Зачем же я тебя позвал? Да. Польша. Как ты думаешь, кого поддержат поляки? - спросил государь голосом, в котором слышался затаённый страх.
   - Того, кто сильнее, Ваше Величество, - любезным, но твердым тоном отвечал Адам.
  
   Последнее слово осталось за ним. Так, как всегда оставалось. Но о главном князь умолчал. Он хотел подвести всё к тому, что остзейцы специально поддерживают Пруссию и намеренно склоняют государя к войне. Но этот "человек-зеркало" сбил его с верного пути, многократно отразив чувства князя, высказанные им в беседе. Так что на самом деле Адам проиграл. От этой мысли князю вновь стало плохо. Кажется, он успел где-то застудить грудь. Пришлось снова лечь в постель, и опять девочка с глазами из самого синего льда сидела с ним рядом, напоминая ему его собственную мать. Смутные воспоминания преследовали его. О войне Девяносто второго года, о дыме и огне сражений, о крови, обагряющей его "Мадьярку", о красивых панёнках с косами в две руки толщиной, целовавших его. Адам бредил в стихах: "Приползут змеи и выпьют очи... И зальют тебе ядом лицо скорпионы". И Lise виделась ему, ангел, он звал её в горячке и говорил как со своей, а была она чужая... Он, как библейский его тезка, остался без Лилит, улетевшей из окна, разлучённой с ним, и дана была вместо неё женщина из его собственного ребра, порочная искусительница Ева, которую почему-то все называют Ангелом... Или Лилит с Евой - одно и то же? Как узнать?
   "Не умирай, ладно. У меня нет для тебя сына", - шептала племянница, орошая его рубашку слезами. - "У меня нет никого кроме тебя, любимый". Последние слова звучали страшно. И отчаянно.
  
   Сырое утро висело в окне, мокрый снег срывался с низкого ноябрьского неба. На улице оглушительно бухала пушка. Князь Адам поднял левую руку, подивившись, как она истончилась, - все кости пересчитать можно. Приподнялся в постели, позвонил слуге, приказал нести зеркало. Увиденное его огорчило. Так выглядела Смерть - весьма неприглядно. Приказал убрать. Вошла Анж, начала возиться над ним, делать какую-то припарку на грудь.
   - Не хочу умирать в городе, который я ненавижу, - произнес он. - Поедем в Вильну.
   Княжна не ответила. Сегодня утром тайная надежда затеплилась в её душе. У неё задержка; она может быть беременна.
   - Не говори о смерти, - откликнулась она. - А в Вильну мы поедем. Скоро.
   - Почему на улице стреляют? Бонапарт взял город? - спросил он отрешённо. Адам понятия не имел, какое сегодня число, день недели, месяц. Может быть, прошёл целый год, может быть, целый век. Непонятно.
   - Кто-то родился. В царской семье, - равнодушно проговорила девушка.
   Оставшись один, Адам сосчитал количество выстрелов. Немного. Значит, опять дочь. Свою дочь он бы не отдал. Если бы его не выгнали. Он бы увез Marie в Пулавы. Мать бы с охотой вырастила и эту внучку...
   Князь опять вспомнил давнишний бред о чёрных птицах, искавших его дочь.
   - У тебя опять жар, - услышал он голос княжны Войцеховской, зашторивающей окна. - А у нас, наверное, будет сын.
   - Наш сын будет Каином, - он посмотрел на неё блестящими глазами, и от его взгляда она поёжилась, а потом положила ему на лоб свою прохладную руку.
  
   ***
   Возвращаясь с какого-то званого вечера вместе с мужем, Дотти говорила ему:
   - Интересно, что у Чарторыйского полно врагов среди своих же. Меня это удивляет. Я думала, они выступают единым фронтом. А у тебя нет врагов среди своих?
   Она хитро улыбнулась.
   "Враги. Среди своих. Вряд ли. Одним - наплевать, другим же..." - задумался Кристоф, когда они приехали домой.
   В гостиной, к вящему удивлению супругов, сидел Жанно Лёвенштерн с букетом белых, как снег, роз. Лицо его выражало тоску.
   - Жду вас уже три часа, - произнес барон. - Кузина, это тебе.
   Та молча приняла дар и приказала горничной поставить цветы в вазу. Сама пошла в детскую.
   Лёвенштерн проводил её с грустью - такая красивая в этом переливчатом платье и такая неприступная. Не его. Последнее время он пребывал в каком-то мрачном отчаянии и часто ссорился с друзьями и приятелями, не узнававшими его.
   - Вас-то мне и надо было, - проговорил Кристоф, глядя на своего адъютанта. - Послушайте, вы всё время ходите к Будбергам. Там две молодые девицы. Младшая влюблена в вас. Не хотите ли жениться?
   Жанно помрачнел. Именно вздохи девиц Будберг (старшая, Lise, тоже бросала на него взгляды из-под длинных золотистых ресниц) и были одной из причин его меланхолии. Он понимал, что родство с нынешним министром иностранных дел ему сейчас очень кстати, да и возвращаться в одинокую квартиру надоело. Но была Доротея, холодная и надменная. Эта её холодность злила и томила барона. А тут ещё эти барышни, окружившие его любовью и обожанием... И герр Андреас вчера намеками заговорил о землях в Лифляндии, которые готов отдать за дочерями.
   - Увы, не время. И к мадемуазель Элен я не питаю ответных чувств, - отвечал он.
   - Не понимаю. Мне жаль девочку, - усмехнулся Кристоф. - Препятствий к женитьбе у вас никаких нет...
   - Я беден, - признался Жанно.
   - Зато она богата. И вы с такими родственниками будете в шоколаде, - граф был явно в приподнятом настроении. - Кроме того, девочка симпатичная, неглупая, хорошо образованная... Наделает вам кучу детей.
   - А её отца не смущает моё происхождение? - предпринял отчаянную попытку выйти из этого разговора Лёвенштерн.
   Но Кристоф и не думал заканчивать беседу, не добившись согласия своего подчиненного на брак с младшей баронессой.
   - Как видите, нет, - пожал он плечами.
   - Я не люблю её! - воскликнул загнанный в угол Жанно.
   - Послушайте, - твердо проговорил его начальник. - Думаете, я любил Доротею, когда на ней женился? Нет, всё пришло потом. До этого я даже и не думал о браке. Наша свадьба случилась в неподходящее время. Но всё сложилось счастливо. Как видите. Женитесь на Элен Будберг, а то девушку погубите. Не вижу причин вам так упорствовать.
   Лёвенштерн дошел до точки кипения.
   - Не видите? - переспросил он.
   - Вы влюблены в какую-то актриску, - усмешливо произнёс Ливен. - Вот и строите из себя юного Вертера. Либо в чужую жену.
   - Как вы угадали? - прошептал Жанно.
   - Чья же это жена? - рассеянно спросил Кристоф.
   Лёвенштерн переплёл пальцы. В упор взглянул на своего покровителя и повелителя. Краем уха услышал, как часы коротко пробили полчаса.
   - Ваша, - произнес он абсолютно серьёзным тоном и невольно закрыл глаза.
   - Если это шутка, то она не слишком смешная, - холодно отвечал граф.
   Отступать Лёвенштерну было некуда. Тайное всегда становится явным.
   - Это не шутка, Ваше Сиятельство, - возразил Жанно, безнадёжно глядя на своего собеседника.
   - Как далеко у вас зашло? - задал вопрос граф, скрестив руки на груди.
   - Между нами ничего не было. Она не знает... - прошептал его адъютант.
   - Вы же почти брат с сестрой, - Кристоф выглядел бледно и растерянно.
   - Троюродные.
   - Всё равно. Росли вместе... И давно вы... так? - он смотрел на Лёвенштерна с какой-то гадливостью. Инцеста он не понимал и не принимал, для него подобный грех был хуже святотатства.
   - Уже год.
   - Она не должна ничего узнать, - прошептал Кристоф. - Уезжайте.
   - Куда? - Лёвенштерн посмотрел на своего начальника тоскливым взглядом. - Вы отстраняете меня от себя?
   - Отправляйтесь в Пруссию, в Штаб Беннигсена, - граф отошёл от него на безопасное расстояние, как от прокажённого.
   "Я королеву полюбил и королю теперь не мил..." - вертелось в голове у Жанно. Но он не двигался с места, а смотрел на своего собеседника выжидающе.
   - Я сказал - уходите. На войну, - повторил Кристоф.
   - А как же?..
   - В Петербурге я справлюсь и без вас, - сказал он. Графу страстно хотелось курить.
   Лёвенштерн откланялся и уехал домой, весьма удрученный.
   Кристоф добрался до своего кабинета, обессиленно рухнул в кресло и, потянувшись дрожащей рукой к трубке и кисету с табаком, закурил страстно.
   "Если он влюблен, то она давала ему авансы..." - подумал он медленно. - "Смотрела на него. Разговаривала так... А может быть, он просто защитил её честь, сказав, что у них ничего не было? Но я бы догадался. Впрочем, они все ловки". Граф понял, что запутывается, ему снова было нехорошо. Но меньшее, что он желал - требовать от жены разъяснений. Выйдет сцена, как в этом глупом романе, написанном сестрой Бурхарда, Юлией фон Крюденер. Граф обычно такое не читал, но недавно Фитингоф дал ему ознакомиться. К тому же, авторша - его родственница, интересно же. Там некий де Линар открылся в своих чувствах к жене своего друга самому другу. Тот повёл себя настолько благородно, что в это не верилось. Кристоф поэтому и не любил современную литературу - там показаны какие-то идеальные чувства, выхолощенные страсти, небесная любовь - того, чего граф ни разу за свои тридцать два года жизни не встречал. Или и вправду где-то был этот идеальный мир, где дружба важнее чувства собственничества, где никто никому не делает зла, все чувствительны и бескорыстны? Как-то не верилось. И поведение Лёвенштерна ему казалось невероятным. Однако вместо того, чтобы выдёргивать из детской Доротею, он решил поступить как этот Граф из романа "Валерия" - промолчать.
   ...Доротея не поинтересовалась тем, зачем Лёвенштерн отправился на войну. Тем более, у неё были дела и поважнее. Сильно разболелся Поль. Как сказала вкратце жена графу, "у него, наверное, то же самое, что было у бедной нашей девочки". Второго ребенка от одной болезни с разницей в год терять было бы невыносимо. Дотти не отходила от кроватки все две с половиной недели. Кристоф дома все эти дни не появлялся, работая практически до посинения. "Как бы уехать в армию?" - думал он. - "Передам дела Волконскому. Сам возьму какую-нибудь пехотную бригаду и пойду опять убивать якобинцев". Ливен даже осмелился говорить об этом на аудиенции у государя. Император Александр заметил на это:
   - Кристоф, я думал, что ты переутомился, но вижу, что у тебя всё гораздо хуже. Ты уже заговариваешься от усталости, по-моему. Кого мне ставить на твоё место? И куда ты пойдёшь после отставки?
   - Ваше Величество, я прошу не отставку, а назначение в действующую армию, - пояснил граф. - Я могу командовать пехотной частью...
   - Ты лучше назови мне достойного занимать твоё место, - спросил Александр, угадавший причину такого необычного поведения своего военного советника.
   - Генерал-адъютант князь Волконский, Ваше Величество, - проговорил Кристоф. - Он же мой первый заместитель.
   "Нет. Никуда я Ливена не отпущу", - подумал государь.
   - Вот что. Пехотных генералов у меня множество, - произнес император после небольшой паузы. - А ты у меня один. Так что оставайся пока здесь. В Петербурге ты нужнее.
   На празднике в честь крестин новорожденной великой княжны Елизаветы Кристоф встретил Пьера Долгорукова, выглядящего, несмотря на радостную атмосферу, мрачнее тучи.
   - Привет, - поздоровался с ним князь. - Если ты о нашем Деле, то новости хуже некуда.
   Они вышли в коридор, так, чтобы их никто не подслушал.
   - Да я уже понимаю. Государь не позволил мне ехать в действующую армию, - проговорил Кристоф. - Но Чарторыйский, я надеюсь, в гробу? А то мне говорили, что его отравили.
   - К сожалению, выздоровел. И поехал в свою Вильну. Я уезжаю. Государь отправляет меня в Южную армию на месяц, - проговорил Пьер, глядя на свои коротко остриженные ногти.
   "Чарторыйский, в итоге, выиграл", - сказал про себя граф.
   - Катька мутит что-то своё, - продолжал Долгоруков. - Но я бы на неё особо не рассчитывал. И, кстати, говорят, ты с ней спишь?
   - Кто говорит?
   - Она сама выложила как на духу моему брату Мише. Так что finita la comedia. А ты, небось, уже и размечтался, как введёшь ливенщину? И все твои земляки понаедут из своей Чухляндии, а ты станешь кем-то вроде Потёмкина при Екатерине-матушке? Да не бывать этому, - жёстко и зло произнес князь Петр, вспомнивший все давние претензии к Ливену.
   - Слушай. Ты так сильно жаждешь, чтобы я тебя застрелил? - утомленно проговорил Кристоф; - В свою очередь, могу сказать, что ты спишь и видишь себя здесь полным хозяином.
   - Ты откуда знаешь?
   - Сам же мне и говорил, - граф отошёл от него подальше.
   Его друг последовал за ним. Подойдя к нему, проговорил:
   - Моё время действовать пришло. И, когда в следующий раз я буду разговаривать с государем, сообщу ему всё про твои отношения с его обожаемой сестрой и про то, как ты спишь и видишь себя королём Ливонии. К тому же, у меня есть кое-какие подозрения на твой счёт. О том, кто впустил в Штаб Савари. Тогда, при Аустерлице. И я не премину поделиться ими с государем.
   - Рассказывай, делись. Государь сочтёт тебя придурком и будет прав, - огрызнулся Кристоф. - У тебя же нет фактов. Никаких.
   - А зачем мне факты? Я дождусь первого поражения нашей армии и воспользуюсь моментом, - простодушно раскрыл детали своей интриги Долгоруков.
   У Ливена все слова замерли на языке. Человек, с которым он был доселе в хороших отношениях, решил записать его во враги и нанести подлый удар исподтишка, о чём сам, по наивности или глупости своей, только что сказал вслух. Убить его, что ли?
   - Пользуйся, - прошептал Кристоф. - Что ты будешь делать после того, как меня снимут? Сядешь на моё место, да?
   - Нет. Сначала я понаблюдаю за тем, как ты подыхаешь, - произнес князь, хитро сощурив свои красивые, немного женственные глаза. - Потом приду к твоей жене и потребую того, что она мне как-то уже давала. Может, и женюсь на ней...
   - Не успеешь, - граф взглянул на Пьера расширившимися глазами, в которых тот разглядел ледяную бездну, безнадёжное балтийское небо и увидел свою Смерть. Потом фон Ливен тихо, одними губами проговорил пять слов на латышском. "Когда-то и это работало. Непонятно как, но работало. Может быть, получится и на этот раз", - подумал он, произнося их. Lai Osinis Tavejs Tiks Beigts (Да Будет Кровь Твоя Мертва). Старое ливонское проклятье. Кровь этого недоумка, возомнившего себя Петром Четвёртым, будущим императором Всероссийским, будет мертва. Очень скоро. Обратной силы проклятие не имеет. К любой отраве можно найти противоядие, рану может вылечить искусство медика, пистолеты дают осечку, а пять слов на языке, который мало кто знает, бьют без промаха. Так уже два раза получалось.
   - Что это значит?! - закричал князь.
   - Вся твоя кровь превратится в гной, и ты сдохнешь в мучениях, - невозмутимо отвечал Кристоф.
   "Он заслужил", - подумал граф, возвращаясь домой. - "За то, что сам записался ко мне во враги, хоть я его и не просил. И за то, что говорил гадости о Дотти".
   ...Дома он узнал, что его сыну стало лучше - прорвался нарыв в горле, который, оказывается, и душил маленького Поля. Кристофу показалось, что эти два события - выздоровление его "наследника" и то, что он подписал приговор своему бывшему другу - как-то связаны одно с другим.
  
   ***
   Лёвенштерн перед отъездом написал два длинных письма - одно, довольно витиеватое и неоднозначное, предназначалось для Элен Будберг, другое, написанное в шутливом и легкомысленном тоне, - для Эмилии Лилиенфельд. С друзьями он покамест не прощался, потому что многие из них уже и так были там, куда он собирался. Написав оба послания, Жанно уже думал лечь спать, зная, что в эту ночь, как и в последующие, не заснёт. Тут в его кабинет постучался его слуга Якко и принёс ему записку.
   - Что это? - нахмурился Жанно.
   - Какой-то мальчик передал. Сказал, что будет ждать вашего ответа здесь же.
   Лёвенштерн вскрыл письмо. Почерк не очень знакомый. Подписано ротмистром Кавалергардского полка Алексеем Охотниковым. Лёвенштерн знал его, как и всех, называл на "ты", но близким другом бы поостерегся назвать. "Любезный Жанно. Срочно пройди за подателем сего. Это важно". "Что за таинственность?" - нахмурился он. Охотников последнее время был болен - поговаривали, что его ранили на дуэли. Почему-то Лёвенштерн согласился пойти за мальчиком, который сразу схватил его за руку и окольными подворотнями повёл к дому его приятеля. Жанно периодически казалось, что его ведут в ловушку, но радовало, что он не забыл захватить заряженный "Льеж", чтобы защитить себя в случае чего. Мальчик ничего ему не говорил - Лёвенштерну вообще показалось, что тот глухонемой. Потом - дом Грушкина, третий этаж по шаткой лестнице. Его завели в темную, освещённую двумя лишь свечами комнату. В ней стоял тяжелый дух гноя и лекарств. Охотников лежал в горячке, с запавшими глазами, перебинтованной грудью. Хрипло, почти беззвучно он прошептал:
   - Спасибо, что пришёл, пока я ещё не всё...
   - Тихо, тихо. Что с тобой? - обратился к нему Жанно.
   - Чахотка, - отвечал его приятель. - Скоротечная. Осталось немного.
   - Не говори так, - Жанно стал осматривать его. У его приятеля оказалась совсем не чахотка. Но и не следствие пулевого ранения на дуэли.
   Рана была нанесена в спину каким-то колющим оружием - судя по всему, ножом или кинжалом. Из-за неправильного лечения очень запущена и загноилась, аж до черноты. Ничего нельзя было уже сделать.
   - Я безнадёжен? - слабо усмехнулся Алексей.
   Жанно не знал, что сказать. Лгать не хотелось, но и ввергать больного в отчаяние - тоже.
   - Я догадываюсь, о чём ты думаешь, - продолжал он тихо, - Не знаешь, говорить ли правду?
   - Я не знаю правды. Всё в руце Божьей, - отвечал Лёвенштерн уклончиво.
   - Зато мне всё известно. Ну что ж, зато умираю, как христианин, - проговорил Охотников.
   - Как ты получил эту рану? За что?
   - Меня ударили кинжалом на выходе из Французского театра. Когда была премьера "Агамнемона", - отвечал больной, откашлявшись и выплюнув сгусток темной крови в платок.
   Премьера этого спектакля, насколько Жанно помнил, состоялась 4 октября. Значит, почти месяц уже прошёл.
   - А за что - за то, что возлюбил слишком много, - загадочно добавил он.
   - Но зачем тебе понадобилось моё присутствие? - недоуменно спросил Лёвенштерн.
   - Вы адъютант графа Ливена? - из темноты раздался мелодичный женский голос, который Жанно слышал всего лишь раз, но не мог спутать ни с чьим другим. Он разглядел женщину в чёрном, сидящую в дальнем углу и не проронившую ни слова во время его разговора с умирающим товарищем.
   - Ваше Величество, - только и мог сказать барон, преклоняя колени перед государыней Елизаветой Алексеевной.
   - Встаньте, - произнесла она тихо. - Мне есть что вам рассказать.
   ...Вскоре она поведала Лёвенштерну всё. Охотников и Елизавета пали жертвой взаимной страсти; год назад Алексей, занимая должность полкового казначея, растратил крупную сумму денег, и ему ссудил их безвозмездно один из генерал-адъютантов, пользующихся доверием государя; о связи каким-то образом стало известно полякам - и Елизавета даже сказала, что подозревает Анжелику Войцеховскую; кто-то подослал наёмного убийцу. Императрица, по её словам, очень любила Охотникова и знала, что он безнадёжен. Ныне, удрученная коварством тех, кому она доверяла - прежде всего, княжны Войцеховской, которая, по её мнению, действовала по наущению своего дяди, - государыня занималась поисками людей при Дворе, с которыми могла бы объединиться в борьбе против убийц отца её дочери. Она не слишком доверяла графу Кристофу, но ей больше не к кому было пойти. Жанно был выбран посредником.
   Выслушав исповедь государыни, Лёвенштерн проговорил:
   - Ваше Величество, я ныне не могу исполнить вашу просьбу, увы. Я уже не служу при графе Ливене.
   - Но вы же его родня, хоть и дальняя? - голубые, прозрачные глаза прекраснейшей из жещин недоуменно воззрились на сумрачного Жанно. - Да, я знаю, Ливены принадлежат к партии моей свекрови, но при Дворе мне надеяться больше не на кого. Я одна. И, боюсь, с младшей моей дочерью совершат то же, что и со старшей.
   - А что совершили со старшей? - прямо спросил Жанно.
   - Графиня Шарлотта знает, - уклончиво ответила Елизавета.
   - Государыня. Я постараюсь передать графу всё - через знакомых, через сослуживцев, - отвечал Лёвенштерн.
   - Но можете ли вы доверять им, господин штабс-ротмистр? - подозрительно взглянула на него императрица.
   - В любом случае, Ваше Величество, граф узнает обо всём, - проговорил Жанно. - Но дело в том, что завтра я должен уехать в армию.
   - Надеюсь, вы останетесь цел и невредим. И отличитесь. Я вас не забуду, барон, - произнесла Елизавета. А потом перекрестила его и поцеловала. Лёвенштерн почувствовал, как сильно сжалось у него сердце. И уехал окрыленный.
   Дома он изложил всё, что услышал и увидел в доме Охотникова, на бумаге и с утра поехал к Ливену. Встретив Штрандманна, попросил передать послание лично в руки графу или графине.
   - Это очень и очень срочно, - произнес он, отчаянно глядя на секретаря своего начальника.
   ...Дотти не успела прочитать это письмо, поскольку занималась выздоравливающим сыном. Кристоф же рассеянно вздохнул - слишком много неясностей. Зачем Анжелике - если это действительно она? - убивать Охотникова, который вообще был ни к чему не причастен? Неужели Чарторыйский ещё надеялся восстановить благосклонность государыни и решил убить своего невольного соперника?
   В тот вечер он был у матери. Та, оказывается, уже всё прекрасно знала. Даже и про Ливонское Дело. Не скрывая своих эмоций, его суровая и неласковая Mutti обняла его, совсем не любимого ее сына, и провела рукой по волосам.
   - Мама, - прошептал он по-немецки, - За что мне всё это?
   - Когда умер твой отец, я сама задавала себе и Богу этот вопрос каждый день, - проговорила многомудрая дама. - Потом я поняла - таков мой крест. Вот и у тебя...
   - Скажи мне, - заговорил Кристоф. - Тут некоторые говорят о том, что старшая дочь государыни умерла не своей смертью. И указывают на тебя. Что было на самом деле?
   Шарлотта промолчала. Нет. Никто не должен узнать. Пусть догадываются как им угодно, но пока они с государыней живы... Нет. Даже Кристофу она не откроется.
   - Можешь не отвечать, - продолжил её сын, поймав и разгадав её взгляд. - Мне не так уж хочется это знать.
   "В любом случае, я выполняла приказ..." - подумала графиня. - "Но чего мне это стоило... Как матери. Хотя я это делала в том числе и ради Кристхена".
   Вслух она не произнесла ни слова об этом.
   - Тебе нужен отпуск. В Италии или куда все обычно ездят, - заметила Шарлотта. - А то совсем сляжешь.
   - Какой отпуск? Не сейчас.
   - Императрица Мария передавала мне, что ты даже просился в действующую армию, - мать строго посмотрела на Кристофа. - Я хотела тебя за это отругать. Мало мне одного сына на войне?
   - Раньше ты так не говорила, - заметил граф чуть ироничным тоном.
   - Но так думала, - грустно улыбнулась она.
  
   Кёнигсберг, Пруссия, ноябрь 1806 года.
  
   Осень в Пруссии и Польше выдалась на редкость дождливой и грязной. Середина ноября - и вместо снега лил дождь или сыпалась непонятная крупа, от которой можно вымокнуть насквозь. Кёнигсберг встретил Жанно Лёвенштерна именно такой "собачьей" погодой, свинцовым небом, низко повисшим над черепичными крышами предместий, тучами, в которых терялись высокие шпили церквей и впридачу противным ветром с моря. Ротмистр, не обращая внимания на погоду, вышел подышать воздухом. Вынул сигару - долго не мог раскурить из-за сырости. Душевное его состояние соответствовало погоде. Дорога была изматывающей. С Ревеля погода не менялась. Вокруг было бесчисленное множество войск, стягивающихся вокруг Кёнигсберга.
   Алекса он встретил на одной из улиц, конного, в побитой дождем шинели, и тот сперва не сразу узнал кузена. А узнав, осмотрел его очень внимательно и даже подозрительно.
   - Ну, потом расскажешь, почему ты сюда назначен, - проговорил барон, выслушав Жанно. - Сейчас в Штаб.
   Они отправились в расквартированный в городском особняке Штаб Беннигсена, где Лёвенштерн познакомился со всеми, а сам занял квартиру на третьем этаже того же дома. Вечером он уже ужинал с кузеном в одном из трактиров Альтштадта.
   - Как у вас здесь война? - поинтересовался Жанно.
   - Ну как... - Алекс выглядел устало, чуть-чуть подкашливал, что от его кузена не укрылось. - Беннигсен и Буксгевден грызутся, как пауки в банке. Петербург молчит. Пруссаки перепуганы. Бонапарт через три перехода окажется в Варшаве. И мы с Петром Александровичем пытаемся всех тут помирить.
   - А из-за чего они ссорятся? - спросил Лёвенштерн.
   - Как всегда, из-за власти, - Алекс откинул назад пряди отросших рыжеватых волос, иронически улыбнулся. - Беннигсен младше по чинам, но ему выдали войска лучшего качества да ещё и авангард. Буксгевден чувствует себя обделённым. Якобы так. Те, кто их младше званием, тоже участвуют в сваре, а мы - "третья сила".
   - Всё это напоминает мне Петербург, - Жанно доел картофельную подливу. - Мне надоели эти ссоры, интриги и тайны.
   - Так ты здесь по собственному почину? И на сколько?
   В темных глазах Лёвенштерна отразилась печаль.
   - Пока не убьют, - отвечал он. - И не по своей воле я сюда приехал. "Племянника изгнал король..."
   - Как так? - полюбопытствовал Алекс.
   Жанно ему поведал вкратце о том, что произошло между ним и Ливеном, добавив: "Ситуация как в романе".
   - Слушай, - проговорил его кузен. - Забудь её.
   - Чужую беду руками разведу? - горько усмехнулся Лёвенштерн. - Так что "и любовь мне не под силу, и князь мне не по нраву", как написал наш Петрарк.
   - Ливену лучше самому разбираться с этим королевством, которого нет, - прошептал Альхен. - Нет, и всё. Кристоф возомнил себя великим и ужасным...
   - Честно говоря, брат, когда его сошлют или отправят в крепость, мне меньше всего хочется тоже попасть под горячую руку властей предержащих, - усмехнулся Жанно.
   - И мне тоже. Я вступил в эту игру только ради сестры, - отвечал его родственник. - Посмотрим, чем там всё кончится.
   - Если только сами не кончимся, - мрачно произнес Лёвенштерн. - Не знаешь, кто здесь из наших знакомых?
   - Почти никого. Кроме Льва. Все остальные стоят за пятьдесят верст отсюда... А вот, кстати, и Лев.
   Граф Нарышкин не удивился появлению Лёвенштерна, а предложил пойти в более веселое место, где они и провели время на славу, так, словно их в ближайшем будущем не ждала война, а в прошлом не было огорчений и смутных сожалений.
   Через неделю Жанно отправили в штаб Третьей бригады, вместе с тремя прусскими офицерами. Лёвенштерн знал, кто эту бригаду возглавляет. Ему не слишком хотелось встречаться с Иоганном фон Ливеном, но что поделать - такова служба.
   Путь занял полдня, и он развлекал своих спутников рассказами о собственных студенческих похождениях. Оказалось, что двое из них приходятся друг другу родными братьями, а третий был их кузеном, и что все они учились в Иене. От них он узнал, что поляки, скорее всего, перейдут на сторону Бонапарта, потому что тот обещал дать их стране независимость.
   В Штабе Третьей бригады Иоганн фон Ливен подписывал целую гору документов, одновременно слушая доклад адъютанта. Лёвенштерна он принял чуть попозже, после пруссаков и, выслушав деловую часть, проговорил:
   - Мне тут передали, что вас назначают в Ахтырский гусарский полк. Ахтырцы - в моей бригаде.
   - Тем лучше, - любезно улыбнулся Жанно.
   Иоганн быстро подписал рапорт о переводе Лёвенштерна и отложил бумагу в сторону.
   Жанно успел подметить, что его несостоявшийся зять чувствовал себя в походных условиях как рыба в воде и даже стал весьма поразговорчивее. Он мало изменился с прошлого года, только слегка похудел, но это его даже украшало.
   Они не говорили ни о чём личном. Пару раз, когда во время движения обнажалось запястье графа, Жанно видел браслет, сплетённый из темных волос, очень напоминающих волосы его сестры. И обручальное кольцо не снимал. Их разговор вращался вокруг передвижений дивизии, командования. Наверное, и к лучшему это было.
   Вечером, засыпая на узкой походной койке, Жанно был уверен - тяготы войны, разлука отвлекут его от тягостных мыслей. Он найдёт себе потом милую немочку или же возобновит переписку с Эмилией Лилиенфельд и обнадёжит её. Но Дотти не получит от него ни слова. Если он впал из-за неё в немилость к графу - так это даже к лучшему. Протекция всё же не всесильна.
  
   Молдавия, ноябрь 1806 года.
  
   Князь Пётр Долгоруков ненавидел всё то, что окружало его в Южной Армии, ненавидел этого "чухонца" Михельсона, который всё медлил и никак не хотел закончить войну с турками как должно - победоносно и решительно; тягомотную погоду он тоже ненавидел, но больше из-за того, что вынужден прозябать здесь, среди военных, вяло перестреливающихся с турками, когда его место - в Петербурге, рядом с государем. Ведь пока князя нет, Ливен приберет к рукам всё - и Екатерину, и ту небольшую толику власти, в обладании которой Долгоруков был уверен, и влияние на императора. А здесь его уже тоже возненавидели, когда он давеча в сердцах обозвал командующего Южной армией "вредителем".
   "Эх, почему всё так медленно?" - думал он этим не слишком добрым ноябрьским утром.
   В дверь занимаемой им палатки просунулась голова его адъютанта.
   - Чего тебе надо, не видишь, я голый? - скорее испуганно, чем гневно закричал князь, едва успев накрыться простыней.
   - Простите, Ваше Сиятельство, вам срочная депеша из Петербурга. От государя. И ещё почта... С курьером, - проговорил смутившийся адъютант.
   Завернув вокруг торса одеяло подобно тоге, князь принял то, что пришло на его имя с фельдъегерем, и первым делом открыл депешу. Там сообщалось, что ему следует оставить Южную Армию немедленно, так как Пруссия гибнет, королевская семья вынуждена бежать, армия их разгромлена под Иеной, и ему нужно срочно ехать туда. "На тебя, Пётр, уповаю!" - заканчивалось собственноручное послание Александра.
   Другое письмо было от брата Михаила. Тот сообщал: "Немцы нынче взяли всё. В. сообщил мне, что Л. осуждает твоё поведение с Михельсоном в беседах с государем. Я понятия не имею, насколько это правда. Но Л., похоже, вознамерился испортить твою жизнь, и твоё отсутствие ему только на руку. К. говорит также, что он сам теперь просит её о встречах, а это значит, что он собирается загребать жар чужими руками, в этом случае - нашими. Я могу попробовать его прикончить, но пока не знаю как. Проблема в том, что это нужно сделать быстрее, ещё до того, как твой ответ достигнет меня. Пока, Петя, ты за тридевять земель, мне остается только молча наблюдать..."
   Пьер не дочитал письмо, порвал его и крикнул адъютанту:
   - Что уставился? Беги в Штаб, скажи, государь мне срочно приказал в Петербург ехать.
   Он быстро оделся, даже не прибегнув к услугам камердинера, которому приказал готовить лошадей.
   - Сегодня уезжаем. Сию же минуту, - говорил Долгоруков, деловито застегивая крючки на мундире.
   - По такой-то погоде, Пётр Петрович? - испуганно сказал Митька, показывая на окно, за которым лил дождь стеной.
   - Мне наплевать, какая погода. Я должен быть в Петербурге через две недели, - раздражённо проговорил князь.
   - Так не доедем же, Ваше Сиятельство, - попробовал возражать слуга, но Пьер дал ему затрещину со словами:
   - Давай, живее задом крути, собирайся.
   "Измена. Выдал меня чухонец. Наговорил государю. Что меня там ждёт - ссылка, Сибирь, опала?" - лихорадочно соображал князь. - "Да, это только так написано - "в Пруссию". Может, сразу свернуть на Иркутск?"
   Через два часа князь Долгоруков уже скакал во весь опор на Север, молясь Пресвятой Богородице, чтобы уцелеть, чтобы приехать не слишком поздно и чтобы ему по возвращению не протянули рапорт об отставке. "Это всё немец. Предатель", - князь вспоминал жуткий, пробравший его до костей взгляд Кристофа фон Ливена во время их последнего разговора. "Колдун он", - думал он где-то под Воронежом, загнав седьмую по счёту лошадь. Погода была безобразной, и Долгоруков чаще всего мчался верхом или в курьерской тележке. Адъютанты его застряли где-то в Малороссии, вещи князя, охраняемые лакеем Митькой, были там же, но Пьера это почти не волновало. При нём были пистолеты и бумаги - что ещё нужно?
   После Москвы он почувствовал, что у него сильно болит и кружится голова, жар приливает к лицу, но на своему состоянию князь не придал ни малейшего значения. Под самим Петербургом, когда он уселся в сани - здесь, на Севере, уже намело сугробы после длинной осени - он впал то ли в сон, то ли в бред. Женщина в белом твердила ему страшные слова на чухонском. Её дыхание чувствовалось рядом. Потом она, приобретя черты Кристофа фон Ливена, начала его душить. Он очнулся около Зимнего. Доложил о себе. Государь пригласил его в кабинет.
   - Быстро ты, князь, - проговорил Александр голосом, практически ничего не выражающим.
   - Рад стараться, Ваше Величество, - вид Долгорукова был потерянным, глаза блуждали, на щеках алел лихорадочный румянец, который государь списал на действие мороза.
   - Чай, кофе? - поинтересовался государь, не любивший, чтобы его подданные голодали в его присутствии. Ему стало жаль князя, которому он хотел прочитать выговор, а потом рассказать о тех бедах, которые постигли Пруссию. Сапоги у Долгорукова были обляпаны сзади грязью, мундир запылился, тонкие тёмно-русые волосы обвисли грязными сосульками.
   - Воды, если можно, - слабым голосом сказал князь Петр.
   Александр приказал камер-лакею принести графин с водой.
   - Я тебя не спрашиваю, почему ты не сладил с Михельсоном. Всё знаю, - начал Александр. - Я не спрашиваю, почему год назад ты кричал на старика Кутузова. И зачем нападал на князя Чарторыйского. Ты скажешь, что выражал мою волю. Как и все. Возможно, эти все и правы. Но в тех случаях, которые я назвал, ты, князь, исполнял только свою волю. Я счёл своим долгом тебя остановить, пока ты опять не наломал дров.
   - Ваше Величество, Михельсон действительно медлит, - возразил Долгоруков. - Ему этих турков раздавить...
   - Я не могу позволить себе полномасштабную войну на два фронта. Если бы он пошёл атаковать, как ты его заставлял, турки ответили бы адекватно. Нас бы разгромили и мне бы пришлось отзывать войска с Западного фронта, чтобы воевать на Юге. Главный враг почти у наших границ. Я посылаю тебя в прусский Штаб. Чтобы ты воодушевил пруссаков не сдаваться на милость Бонапарту - раз уж ты так любишь подпинывать нерешительных, - продолжал государь, глядя на князя и думая: "Бог мой, да у него жар... Ещё заразит чем-нибудь". - Но сначала ты должен отдохнуть - на тебе лица нет.
   - Ваше Величество, я совершенно здоров, - проговорил князь, обрадованный тем, что он не в опале, а получил лишь лёгкий выговор. Он утолил жажду и вздохнул, пытаясь набрать в грудь воздуха. Что-то теснило там; он немного задыхался.
   - Однако, Петя, скажу тебе одно - ты слишком много себе позволяешь, - голос государя стал холодным. - Зачем ты хамишь людям? Учти, если я ещё получу на тебя хоть одну жалобу от тех, с кем ты ведешь переговоры, прикажу Ливену найти тебе назначение в провинции, где тебе ссориться будет не с кем. А на сегодня ты свободен. Отдохни и подумай над своим поведением.
   В охваченной лихорадкой голове князя, который вышел из кабинета как побитая собака, что заставило его коллег, ожидавших своей очереди для аудиенции с государем, позже говорить, что император "надрал ему уши", вертелась одна-единственная мысль: его предали. Слова "свободен" и "отдыхай" значили теперь для него "пошёл вон". А предупреждения государя - свершившимся фактом. Почти наощупь, шатаясь, как пьяный, Долгоруков побрёл в занимаемую им комнату в задней части дворца.
   Кристоф приехал с Захарьевской и шёл ему навстречу, свежий, благоухающий, выбритый до блеска, в сверкающих сапогах. Вид князя Петра, появившегося в Петербурге неожиданно скоро и выглядящего как восставший из мёртвых, поразил графа. "Он пьян или укурен", - подумал он, но на всякий случай поздоровался. Тот обратил к нему лицо, покрытое многодневной щетиной, красное, с пересохшими, обмётанными бурой коркой губами, и прохрипел не своим голосом:
   - Изыди, сатана.
   Граф, почувствовав его жаркое дыхание и разглядев его повнимательнее, понял - это не гашиш или водка. Это горячка. "Его кровь превратилась в гной", - подумал Кристоф безо всякого торжества и злорадства, даже с грустью, проводив взглядом своего бывшего друга. - "Эх, не ждал бы меня государь с бумагами о назначении Каменского, я бы его проводил, а то ещё упадет, шею сломает. Хотя ему теперь всё равно...".
   Каменский был новым главнокомандующим, которого выбрали не из-за его выдающихся военных талантов, а, скорее, потому что не из кого было особо выбирать. Сему почтенному генералу, прославившему себя победами над турками ещё тогда, когда не родились ни государь император, ни начальник его канцелярии, было семьдесят лет, и он страдал всевозможными недугами. Но главного над Беннигсеном и Буксгевденом, которые уже чуть ли не на дуэли собрались драться - так обострились их трения между собой - назначить надо было срочно. Кристоф относился к этой кандидатуре с сомнением и страшился того, что новый военачальник просто не доедет до Пруссии, помрёт по дороге.
   После аудиенции Кристоф всё-таки навестил того, кого проклял. Князь, даже без слуги, не закрыв дверь в свои покои, лежал на постели в одежде, с закаченными вверх глазами, и что-то тихо говорил себе под нос.
   "Эх, Пьер, мы же были друзьями, а стали врагами", - подумал Ливен.
   Вместо слуги он стащил с князя мундир, сапоги, лосины, укрыл его каким-то одеялом и пошёл искать доктора.
   ...В бреду князю виделось, что над ним стоит ангел с мечом пылающим и глазами-безднами. Ангел его смерти. И говорил: "Прости. Это я тебя проклял. Увы, проклятье не имеет обратной силы".
   ...Так Кристоф в очередной раз представал Смертью.
   Лейб-медик сразу сказал, осмотрев Долгорукова: "Злокачественная горячка". Потом, простучав и прослушав его грудь, сказал: "Нет, скорее, воспаление лёгких. Двухстороннее". Доложили государю. Пять дней князь лежал в жару и бреду. Его навещал почти весь Двор, а Волконский с Кристофом, подумавшим, что надо быть со своей жертвой до конца, ухаживали за ним вместо сиделок, приходя навестить Пьера всякий раз, когда это позволяли обязанности службы. Тот в бреду постоянно твердил: "Мне нужно ехать в Кёнигсберг... Готовьте сани", звал своих адъютантов, командовал, распоряжался... "Плохо дело", - как-то шепнул графу Волконский. - "Бредит о дороге. Это к смерти, говорят". Состояние у больного и вправду было тяжёлым - одышка, боли в груди, несбиваемый жар, хоть князю выпустили чуть ли не всю кровь, клали его в ванну со льдом, прикладывали мушки с пиявками, давали самые разные микстуры. На пятый день Виллие признал, что скоро будет кризис и порекомендовал привести к Долгорукову священника - а то мало ли что? В тот же день Петр очнулся, посмотрел на присутствующих ясными, всё еще лихорадочно блестящими глазами и прошептал:
   - Поп... А зачем мне поп?
   - Причаститься, - сказал князь Волконский, который был с ним в это время. - Исповедоваться.
   - Я, что, уже помираю? - он попытался улыбнуться, но снова почувствовал, что в груди что-то сжимается, воздуха отчаянно не хватает. - Ох, плохо...
   Ему помогли сесть в постели. Дышать князю вроде бы стало полегче.
   - Гони попа взашей, тёзка, - сказал он тихо Волконскому. - Мы ещё повоюем. Где братик Миша?
   - Уехал в армию ещё до твоего приезда, - отвечал заместитель Кристофа.
   - Что там с Пруссией?
   - Всё плохо, - признался Волконский, не умеющий врать, даже тогда, когда это нужно.
   - Я поеду туда. Они меня ждут, - решительно произнёс Долгоруков и даже попытался встать с кровати. Но от слабости не смог и ног на пол опустить. - Чёрт... Что такое со мной?
   Он закашлялся и вновь понял, что задыхается. Кровь хлынула горлом и запачкала наволочку вместе с краем пододеяльника.
   - Может быть, всё-таки позвать священника? - предложил его товарищ. - Говорят, после причастия выздоравливают.
   - Не... Христофора позови, - прохрипел князь Пётр.
   ...Вскоре Кристоф молча приблизился к постели больного. Лицо Долгорукова сделалось худым и острым, смерть уже отбрасывала на него свою тень.
   Больной сделал знак Волконскому и всем слугам уйти.
   - Добей меня, - прошептал он Ливену.
   Граф промолчал. Эти дни он долго спорил с женой, которая, не зная ничего о Пяти Словах, но будучи в курсе объявленной войны между ним и его бывшим другом, хладнокровно говорила, что нужно воспользоваться ситуацией и отравить Долгорукова, пока он болеет. Она даже передала какой-то яд, изобретённый Фитингофом лично - как понял Кристоф, для масонских целей. Называлось это вещество "Рассветный сон" и приносило безболезненную, милосердную смерть, вызванную расслаблением сердечной мышцы. Ещё лучше, чем цианид.
   Видя, как мучается Долгоруков, как он задыхается, горит в страшном жару, кашляет кровью, смешанной с гноем, стонет в бреду, страдает от болей в груди, граф периодически думал - а не сжалиться ли над своей жертвой? Он и так опасно болен; его смерть не вызовет никаких подозрений. А только принесёт покой.
   - Я умираю. Мне очень больно, - сказал князь, глядя на постельное белье, испачканное вытекшей из его лёгких кровью. - И это ты меня убил. Как - не знаю. Довершай же дело.
   Ливен взял истончившуюся руку человека, который когда-то был его другом и союзником.
   - Тебе нужно причаститься, - прошептал он, наконец.
   Князь слабо покачал головой. Лёгкая улыбка заиграла на его обескровленных, растрескавшихся губах.
   - Ты ещё можешь выздороветь, Пьер, - проговорил Кристоф. Он, в отличие от своего заместителя, иногда мог лгать во спасение.
   - Не ври, - князь снова сполз на подушки; похоже, у него опять открылся бред.
   - Я болел одновременно тифом и воспалением лёгких в шестнадцать лет и не помер. Ничего особо страшного с тобой не происходит, - пытался обнадёжить его граф, сам не понимая, зачем он это делает. "Говорят, крокодилы льют слезы, поедая свою добычу. Вот и я таков", - подумал он.
   - Ты моя Смерть, - слабо прошептал Долгоруков. - И ты пришёл.
   - Ты меня позвал, вот я и пришёл, - сказал граф.
   - И я твой. Забери же меня.
   Эти слова подействовали на графа. "Проклятье всегда падает на голову проклинающего. Я так и так убийца. Но могу оказать милость", - пришла ему в голову мысль.
   Ливен перекрестил его, прошептал Vater Unser. Потом вынул чёрный гранёный флакон. Отсыпал два кристалла вещества в стакан с водой, стоявший на прикроватном столике. Яд быстро растворился. Фитингоф всё же своё дело знал. Вещество не издавало ни малейшего запаха и, наверное, не имело никакого вкуса.
   Потом он дал выпить эту воду князю Петру. Тот жадно осушил стакан. Кристоф спрятал обратно яд.
   - Спасибо, друг мой, - прошептал больной и из последних сил бросил стакан на пол. Стекло с жалостливым звоном вдребезги разбилось о паркет.
   "Рассветный сон" действовал не сразу, насколько знал Ливен. Где-то через час наступает паралич всех жизненно важных органов, и человек тихо и спокойно умирает, ничего не чувствуя.
   Больной закрыл глаза и уснул с блаженной улыбкой на губах.
   - Спи спокойно, - вздохнул Кристоф и вышел за дверь.
   - Как он? - спросил его Волконский.
   - Отдыхает.
   - Мне показалось, ему стало получше.
   - Да. Теперь ему очень хорошо, - Ливен посмотрел своему заместителю прямо в глаза. - И будет ещё лучше.
   - Что там упало?
   - Ах, это бокал разбился. Не удержал в руках, - сказал Кристоф как можно более легкомысленно. - Надо бы слуг позвать, чтобы подмели пол.
   Через четыре часа камердинер Пьера Долгорукова обнаружил, что его господин спит как-то слишком тихо и спокойно. Потрогал его - а тот уже холодный - и выбежал с воплями из комнаты.
   Князь скончался, не дожив одиннадцати дней до своего двадцатидевятилетия. Государь очень расстроился из-за смерти своего приближённого. Он отменил празднование своего дня рождения и на три дня закрылся в своих покоях, никого не принимая. Страшно, когда умирают ровесники. Ещё страшнее, когда они умирают от таких, казалось бы, пустяков. Одна простуда может сжечь тебя в шесть дней - и всё. Смерть князя вызвала в свете определённые разговоры, но никто не сомневался в том, что наступила она от естественных причин - многие видели князя уже больным и разбитым по его приезду в Петербург. Говорили, что из-за спешки он переутомил себя, мчась по осенне-зимней распутице; к тому же, в армии действительно многих косит тиф, и заразиться им довольно просто. Добавляли, что его состояние немало ухудшил полученный им от государя строгий выговор. Некоторые, правда, высказывали удивление - почему это здоровый, крепкий сложением Долгоруков так быстро сгорел? Но "неисповедимы пути Господни". От чего только люди не умирают! Никто не минует могилы, даже и в неполных тридцать лет. Это и казалось самым страшным.
  
   Санкт-Петербург, декабрь 1806 года.
  
   ...Кристоф приехал домой во втором часу ночи. Он был пьян - они пили с Пьером Волконским за упокой души князя Долгорукова долго и жестоко. Граф чуть было не признался ему в убийстве, но вовремя сдержался. Потом они в церковь ездили, свечку поставить и молебен заказать, и очень удивлялись, почему двери храма были заперты. Это в одиннадцать-то часов вечера.
   Дома что-то было по-другому. Как-то празднично.
   Дотти вышла откуда-то из темноты навстречу мужу.
   - Добрый вечер, - сказал Кристоф, попытавшись улыбнуться. - А Долгоруков помер. В субботу хоронят.
   Он вынул из кармана флакон с ядом, швырнул его в сторону. Тот на удивление не разбился. Кристоф горько заплакал. Доротее стало противно.
   - Что ты рыдаешь? Собаке собачья смерть, - проговорила его жена, оглядывая его.
   Кристоф с отвращением посмотрел на неё.
   - Повтори, что ты сказала.
   - Повторяю, если ты оглох: собаке собачья смерть. Кем он был, чтобы его оплакивать? - Дотти скрестила руки на груди. - Неудачник, лезущий в чужие дела, да ещё дурак дураком. Нет, хорошо, что мы от него избавились.
   - Ведьма ты, - кинул ей муж. - Волчица.
   - Да как ты смеешь... - прошипела Дотти, но Кристоф, отодвинув её, вставшую у него на пути, в сторону, прошёл к себе в кабинет, свистнув псу, последовавшему за ним.
   В комнате горел камин. Пёс, продрогший в не очень хорошо отопленном доме, улёгся рядом с огнем. Кристоф нашел початую бутылку коньяка и уселся пить дальше.
   "Собаке собачья смерть", - сказала злая рыжая его супруга. "Нет, Герцога, тебе - человеческая", - потрепал он за ухом у своего пса, пришедшего к нему.
   "Зачем Дорхен так о покойнике? Жестокая", - опять подумал он. А он стареет... И ему уже не всё равно. Хотя Пьер был друг - только последний месяц числился врагом. Много с ним прожито, много дорог пройдено. И вовсе не обязательно его было проклинать... Яд был просто актом милосердия - вряд ли бы Долгоруков выкарабкался. Кстати, где он потерял этот флакон? Потом вспомнил - валяется в гостиной. Доротея, наверное, подобрала. Хорошо. Её бы еще научить стрелять из карабина - будет почти как он сам. Тоже Ангел Смерти...
   Он заснул прямо в кресле, разморенный теплом от очага. Проснулся от того, что пёс рычал и подвывал.
   - Что там, Герцог? - спросил Кристоф спросонья.
   Его питомец выглядел жалко. Шерсть вздыбилась на загривке, хвост зажат между ног. Остекленевшими глазами зверь смотрел на дальнюю стену. Кристоф обратил взгляд туда же. Там, рассматривая гравюру с морским пейзажем, стоял, как живой, новопреставленный генерал-адъютант князь Долгоруков, в парадном мундире, со шпагой и при орденах, - так, как его обрядили в гроб. Призрак обернулся, и рычание Герцога перешло в тоскливый вой. Кристоф встретился взглядом с покойником. Выглядел князь Петр как в лучшие свои дни, глаза его излучали небывалое сияние - вот только были без зрачков. "Мой Банко", - подумал граф. - "Только почему ты являешься ко мне, а не к моей супруге?"
   - Ты теперь так и будешь ко мне ходить? - Кристоф не боялся его.
   Призрак ничего не ответил.
   - Ты можешь уйти? Собака эта сейчас весь дом на уши поставит, - продолжил граф.
   Долгоруков - точнее, то, что приняло его облик - послушно растаял в воздухе.
   И ничего от него не осталось - ни несмываемых пятен крови на паркете, ни выжженных божественным огнём знаков "мене, мене, текел, упарсин", ни запаха могильной сырости. Кристоф погладил пса, всё ещё перепуганного появлением того, кто не должен был являться. "А если его сочли самоубийцей и не приняли?" - подумал граф. - "Он ещё вернется?"
   Друг его, проклятый и отравленный им, приходил к графу каждое полнолуние во снах или в промежутках между сном и бодрствованием. В течение всех последующих тридцати двух лет, отпущенных Кристофу. На нём всегда была парадная униформа, золотая шпага "за храбрость", данная ему за его подвиги при Аустерлице, и светло-карие глаза без зрачков излучали неземное сияние. Князь ничего не говорил, только улыбался грустно. И никто, кроме Кристофа, его не видел. Сначала граф пытался с этим бороться - свечки ставил, панихиды каждый год заказывал - и в православном храме, и в лютеранской кирхе, поминал его каждое восьмое декабря - в день смерти, и каждое девятнадцатое декабря - в день его рождения, но Пётр Долгоруков не переставал приходить к нему каждый месяц. И вскоре Ливен смирился с этой странностью в своей повседневной жизни.
   ...За завтраком Доротея пожаловалась:
   - Этот пёс выл всю ночь как бешеный. Ты слышал?
   Кристоф молча кивнул, мысленно добавив: "Да, и видел, на что выл пёс. Лучше тебе не знать этого".
  
   Восточная Пруссия, декабрь 1806 года.
  
   Действующая армия двигалась на северо-запад под сыпавший из низких туч мокрый снег, навстречу сырому ветру. Копыта лошадей, колёса артиллерийских орудий, фуражирских телег увязали в осенней распутице, не застывающей на морозе - зима в этих краях выдалась очень тёплой и дождливой.
   Навстречу русским и пруссакам шли французы. Наполеон уже прибыл в армию - победоносную, разгромившую самонадеянных наследников Фридриха Великого у Иены и Ауэршедта. Шпионы докладывали ему о ссорах в командовании русских, о том, что Александр назначил престарелого фельдмаршала руководить наступлением, о бескормице и нехватке запасов продовольствия у противников. Прусский король с семейством уже бежал на восток своей страны, изгнанный из Берлина. В своей победе император французов был уверен.
   Молодые офицеры русской армии, несмотря ни на что, тоже уповали на победу. Особенно Алекс фон Бенкендорф. Надо же было надеяться на то, что всё это не зря - брошенные крестьянами избы, в которых вместо людей поселились холод и сырость, бесконечные дожди, невозможность помыться неделями. И путь вперёд, в неизвестность.
   - Смотри, Майк, мы мстим за Пруссию, да? - говорил барон другу, когда они сидели в Штабе близ Насельска. - А за нас кто отомстит?
   - Такое ощущение, что никто, - подтвердил его опасения Воронцов. - Придется нам стоять до конца.
   - Хуже всего был бы мир - если проиграем, - мрачно отвечал Алекс. - А ведь его подпишут.
   - То есть, ты хочешь сказать, что нас лучше уничтожить до последнего, но не сдаваться? - вставил Лев Нарышкин.
   - Я ничего не говорю, - устало произнес Алекс. - Только могу добавить, что подохну раньше, чем начнётся первое сражение.
   Воронцов сочувственно взглянул на друга - тот и в самом деле выглядел неважно.
   - Ты как-нибудь лечись. А то от твоего кашля я по ночам не могу заснуть, - грубовато проговорил он.
   - Надо тебе в бане погреться, - заключил Нарышкин.
   - Спасибо, поручик Очевидность, - язвительно проговорил Алекс. - Найди мне здесь баню, а?
   - Митя Арсеньев тоже здесь, - вспомнил Майк.
   - Да, за шесть переходов, в арьергарде. А так-то, конечно, здесь, - Бенкендорф продолжил язвить, думая, что постепенно превращается в Жанно Лёвенштерна, каким всегда знал его.
   - И Лёвенштерн здесь, - добавил, словно подслушав его мысли, Лев. - Кстати, я так и не понял, за что именно он выслан из Петербурга. Сам попросился или его попросили?
   - А я, кажется, понимаю, - многозначительно ответил его кузен Воронцов, разливая остатки whiskey по стопкам.
   Предвидя расспросы, Алекс проговорил:
   - Да, кому-то граф не под силам и любовь не по нраву...
   - Петрарк писал наоборот, и про князя, а не про графа, - поправил его Майк.
   - Не занудствуй, кузен, - предупредил его Лев. - Ещё я соскучился по нашему другу из латышей... Как его?
   - Фон дер Бриггену. Он вчера был у графа Толстого и целый час докладывал о необходимости направить к ним новобранцев, а то у них половина дивизии померла гнилой горячкой, - вспомнил барон.
   - И что, направили? - поинтересовался Лев.
   - Тут как раз подвезли бывших кадет из Горного корпуса. Но что они могут? - ответил Майк. - По пятнадцать лет мальчишкам. Некоторые и мушкета не утащут - такие хилые.
   - Бригген говорил, что им нужны именно егеря. Чтобы был хоть какой-то резерв, - проговорил Алекс. - Но стрелков вообще мало. Тем более, хороших.
   - Да, я, например, больше мажу, чем стреляю, поэтому в кавалерии пожизненно, - отвечал Лео с улыбкой.
   - То же самое, - поддержал его Бенкендорф.
   - Нет, ты, кстати, стреляешь неплохо. Лучше, чем мы с Митей вместе взятые, - возразил ему граф Воронцов. - Я же больше по рукопашной...
   - Нам бы Аркашу сюда, он трёх французов одной левой может завалить, - усмехнулся Нарышкин.
   - Только Бижу нам здесь и не хватало, - вторил ему Майк.
   - С Бижу, по крайней мере, весело. Тем более, он охотник. Найдёт здесь какую-нибудь дичь, мы бы поужинали... А то эта гречка безо всего мне уже поперек горла, - проворчал Алекс.
   - Размечтался. Здесь всё сожрали пруссаки ещё при старом Фрице, - насмешливо произнес Воронцов. - И не думаю. что тебя так уж волнует еда. Скорее, отсутствие годных женщин в пределах досягаемости.
   - Да, как там твоя служаночка Лора? Ждёт? - спросил Лев.
   - Если не повиснет на шее у какого-нибудь прусского юнкера, - Алексу было горько вспомнать эту рыжую конопатую девицу, которая всё признавалась ему в любви и под конец, когда пришло время расставаться, сказала: "Сделай мне ребеночка". Он, естественно, отшатнулся от неё как от чумы. Бенкендорф подозревал, что, учитывая количество связей, у него уже должны где-то расти бастарды, но не придал значения этой мысли.
   - А твоя Натали, Майк? Ждёт? - спросил Алекс, переводя разговор на личную жизнь друга.
   - Не знаю. Всё плохо. Отвратительно, - вздохнул Воронцов. - Я готов жениться, но мне не позволяют.
   - Это неплохо, - сказал Алекс, похлопав его по плечу. - Хуже, когда ты не готов жениться, но заставляют.
   Все рассмеялись, и даже Майк. Это немного смягчило атмосферу.
  
   12 декабря французы с русскими сошлись под Насельском. Противников было видимо-невидимо, и арьергард, постреляв во врагов, осторожно обошёл колонны наполеоновских войск с тем, чтобы через два дня встретиться с ними в открытой битве.
   Вечером 13 декабря Третья бригада под командованием графа Ливена-третьего шла по подмёрзшей к вечеру грязи на восток. Генерал ехал на вороной лошади, без шляпы, и Жанно Лёвенштерн, которому поручили отряд казаков, глядел ему в спину, гадая, что он думает. По правую руку от генерала скакал на серой кобыле Августе, купленной недавно у еврея-лошадника под Тильзитом, Георг фон дер Бригген. Шли строем, в ногу, "ливонские стрелки" - особое подразделение из сорока чеовек, и пели "Эрику", довольно мажорную песню, которая в исполнении утомлённых долгим переходом солдат звучала на похоронный манер.
   Иоганн фон Ливен, пребывающий в мрачном расположении духа после того, как его бригаду назначили в глубокий резерв, глянув пустыми синими глазами в сторону своего невозмутимого адъютанта, сказал:
   - Юргис, скажи им, чтобы они пели что-то другое. Или вообще заткнулись.
   Бригген понимающе улыбнулся и подъехал к колонне стрелков. Все они выглядели потрепанно, четверть батальона пришлось оставить в госпиталях. Не лучше выглядело и пополнение - десять мальчишек-юнкеров, взятых из Горного кадетского корпуса. Юргис долго думал, что же сказать "ливонцам", чтобы они сменили свой походный репертуар.
   - С Рождеством, ребята! - воскликнул он.
   - С Рождеством, Ваше Благородие, - откликнулись солдаты, которые в этом батальоне почти все были лютеранами.
   - Давайте что-нибудь в честь праздника, - предложил Георг и сам начал: "О, Stille Nacht, Heilige Nacht..."
   Пруссаки, идущие чуть поодаль Третьей бригады, подтянули.
   Иоганн фон Ливен невольно засмеялся и сказал присоединившемуся к нему Лёвенштерну:
   - Ну, вот так, как в кирхе, пойдем на французов... Так даже веселее. Я понимаю, что "Эрика" - их батальонная песня, но я просто не могу её слышать, тем более, в таком исполнении.
   - Мои казаки поют про "Марусю". У всех бабы на уме, - пошутил Жанно. - Кстати, сейчас же точно Рождество.
   - Нам тут подарочек прислали - мальчишек, - сказал Ливен в ответ. - Видели их? Что, в корпусе их там теперь вообще не кормят? Не знаю, что нам с ними делать...
   - Устройте стрельбище. - предложил его тезка. - Как у вас с патронами?
   - Патронов много, но стрелять некому, - отвечал генерал.
   - Так вот. Их десять человек. Встанем на бивак, посмотрим, что они умеют, - проговорил Жанно Лёвенштерн.
  
   Когда стало смеркаться, бригада расположилась в небольшом перелеске. Зажгли костры, поставили палатки.
   Лёвенштерн посмотрел на худых подростков, вздохнул горько, потом спросил:
   - С ружьями-то обращаться умеете?
   - Обижаете, Ваше благородие! - раздался мальчишеский голос.
   - Это кто у нас такой смелый? - сурово спросил Жанно.
   Мальчишки засмеялись.
   - Так, юнкер, выходите из строя. Будете первым, - фон дер Бригген, стоявший поодаль, отдал юноше ружьё. - Вам даётся пять попыток. Считаем по очкам.
   Подросток - щуплый, небольшого роста, со светло-русыми волосами, острым, чуть конопатым личиком и серыми серьёзными глазами - уверенно взял егерскую винтовку.
   - Как вас зовут? - из палатки вышел генерал, на ходу дожёвывая яблоко.
   - Леонтий Дубельт, Ваше Высокопревосходительство, - отравпортовал подросток.
   - Так, прицеливайтесь и стреляйте. Удачи, - проговорил фон дер Бригген.
   Мальчик взял мишень, легко, плавно нажал на курок. Попал в яблоко. И так все пять раз. Он не менял позу в течение всех попыток. И движения его были отточенные, взрослые, не характерные для необстрелянного юнкера.
   - Вы умница, - Иоганн фон Ливен бросил огрызок в сторону. - Где вы учились так стрелять?
   - На охоте, Ваше Высокопревосходительство.
   - Этого оставляем. Что другие?
   Но экзамен прервало появление адъютанта из Штаба с сообщением о срочном военном совете при ставке главнокомандующего. Генерал запахнул шинель и оседлал коня. На прощание он подошёл к юноше и проговорил:
   - Wilkommen в мой личный батальон. Если вы балт, как могу судить по вашей фамилии, то, наверное, слышали что-нибудь о стрелках графа Ливена. Я и есть тот самый граф Ливен. Стреляете вы профессионально. Вам здесь будет где практиковаться. Надеюсь, вы убьёте много якобинцев за эту кампанию. Служите честно и выйдете в офицеры. А, может быть, и в военные министры... Бригген! - обратился он к адъютанту. - Ты едешь со мной. И да, ротмистр Лёвенштерн, вот что... Остальных припишите в конные егеря - в эскадроне Врангеля вообще не осталось прапорщиков.
   Жанно, иногда исполняющий обязанности начальника штаба бригады по кавалерии, распорядился насчет записи оставшихся ребят в полк, где была самая большая нехватка людей, а
   новоиспечённого "ливонского стрелка" поздравил с назначением.
   - Ваше благородие... - потом произнес Леонтий.
   - Что?
   - А почему Его Сиятельство говорил, что я стану военным министром?
   - Его брат считался лучшим стрелком Гвардии, ещё когда вы были грудным младенцем.
   - Считался? А что с ним стало? - полюбопытствовал юнкер, который от природы отличался пытливым умом. - Он больше не стреляет?
   - Нет. Только зверей на охоте, - Лёвенштерну хотелось закурить, но он постеснялся этого делать при почти что ребенке.
   - Почему? - юноша почувствовал доверие к этому кавалеристу с мрачным, но не лишенным какой-то трагической красоты лицом.
   - Потому что он сейчас сидит в Петербурге, в таком красивом особняке на Захарьевской с колоннами, в уютном кожаном кресле, и подписывает все назначения по армии и Гвардии. Вы слышали о таком графе Христофоре Андреевиче Ливене? Родном брате нашего командира, кстати? Станете старше, и вам, может статься, тоже выдадут отдельный кабинет, кресло, перо, бумагу и человек шесть адъютантов, - Лёвенштерн усмехнулся. - Хотите ли вы этого?
   - Не знаю, - честно признался юноша. - Я пока хочу воевать.
   - Посмотрим, что вы скажете лет через десять, - улыбнулся ему Жанно. - Кстати, я ротмистр Лёвенштерн. Из тех самых, эстляндских. Если вы из Baltische, то должны слышать что-либо о нашей семье.
   - Звезда и лев. "Господу и ближним", - немедленно произнес Леонтий. - Ваш герб и девиз. Я люблю геральдику.
   - По метрике я Иоганн-Вальтер, но, если мы с вами перейдём на "ты", то можете называть меня Жанно. Как-нибудь мы ещё поговорим о геральдике. Но пока прощайте.
   И он пошел к себе, давать распоряжения по батальону.
   ...- Который час? - фон Ливен-третий впервые за два часа обратился к своему адъютанту.
   - Пол-первого ночи, - посмотрел тот на часы.
   Когда они выехали из лагеря и позади остались бивачные костры конных егерей, поднялась метель. Георг втайне опасался, что они по такой погоде не доедут, но его начальник, казалось, не обращал внимания на сей природный катаклизм.
   - Снег, - проговорил он, наконец, когда прошло еще полчаса.
   - Да. Некстати, - отвечал Бригген.
   - Думаю, что там стряслось, если даже бригадных вызывают, - задумался вслух фон Ливен. - Фельдмаршал преставился, что ли? Это неудивительно, в его-то возрасте.
   - Наступать собираются, я так думаю. На Пултуск, - сказал Георг, морщась от летевших ему в лицо мокрых снежных хлопьев.
   - В этот раз куда нас поставят? Кто его знает, - последнюю фразу генерал проговорил по-русски. Ругаться он тоже предпочитал именно на этом языке. Вообще, в отличие от своих старших братьев, язык, на котором общались его солдаты, Иоганн знал весьма прилично и говорил почти без акцента.
   Бригген ничего не отвечал. Он фразу особо не понял, потому что русский знал очень плохо.
   Через час они были уже в окрестностях Пултуска, где расположилась ставка графа Каменского.
  
   Алекс проснулся от того, что его кто-то весьма настойчиво тянул за руку. Он закашлялся, выругался и проснулся. Над ним стоял его старый знакомый Макс Ставицкий, пошедший по штабной линии и ныне пребывающий в дежурных адъютантах Главного Штаба.
   - Что там?
   - Вставай, тебя граф требует! - Максим был взволнован и растрёпан.
   Алекс оделся за считанные минуты и обратил внимание, что кровать Майка была пуста, и Лев тоже куда-то ушел.
   - Французы пришли? - взгляд Алекса заметался в поисках "Хоакины".
   - Хуже, - выдохнул Макс.
   - Что может быть хуже?
   - Там творится какой-то п-ц... Каменский приказывает отступать до границы. Бросать орудия, - Ставицкий вытер рукавом пот, выступивший у него на лбу. - Только что был приказ наступать, совет собрали, вызвали всех вплоть до бригадных, и тут... Я уж спать пошел, а тут меня вызывают и говорят: "Пиши: "Отступать немедля".
   - Что, Бонапарт подошёл со всеми силами? - спросил Бенкендорф.
   - Нет, всё в одной и той же поре, - ответил ему приятель и потом, перейдя на шёпот, проговорил:
   - Саша, мне кажется, он сошёл с ума.
   - Кто? Фельдмаршал? - ошеломлённо переспросил Алекс.
   - Ну да... Ты бы его видел. Кричит как буйнопомешанный.
   - Господи... - простонал Бенкендорф.
   У входа в крестьянский дом, служивший ставкой Каменского, он встретил фон дер Бриггена.
   - Слышал? - вместо приветствия окликнул он друга детства.
   - Сейчас зайду, послушаю, - отвечал Георг.
   ...Людей внутри ставки было множество. Алекс и Георг встали рядом со своими начальниками. Граф Толстой нервно ломал сигару в пальцах и шепнул адъютантам: "Чудеса в решете - да и только, господа". Офицеры Штаба, в том числе, Воронцов и Бригген, заняли места за столами, готовясь здесь же писать приказы. Проходя на своё место, Георг шепнул Ливену: "Вот и съездили прогуляться вечерком".
   Фельдмаршал, восседающий во главе стола, представлял собой странное зрелище. Он был одет в шлафрок, на голову повязал какой-то платок. Взгляд его блуждал. Беннигсен, как всегда, каменно-невозмутимый, стоял напротив него.
   - Пишите все! - объявил граф Каменский. - "Я... властию, мне данной...", - ну, вы знаете, как там дальше - "приказываю все корпуса отвести к границе... Ни в чём чтоб промедления не было..."
   Его перебил Беннигсен.
   - Господа штабс-офицеры, не спешите писать этот приказ. Я хочу спросить у господина фельдмаршала - как он собирается обосновать перед государем подобное решение?
   - Никак! Я здесь главный! Приказываю отступать! - закричал истерично Каменский.
   - Осмелюсь напомнить Вашему Сиятельству, что над вами стоит государь император. И в приказах должна быть указана причина вашего решения, - заговорил спокойным, холодным голосом граф Толстой.
   - Причина? Господин генерал желает, чтобы я указал причину? - расхохотался главнокомандующий. - Вот вы все, кто здесь - и есть причина! Не могу я вами командовать!
   - Постойте. Может быть, разведка донесла неутешительные сведения о неприятеле? - поинтересовался Остерман.
   - Разведка! Какая к чёрту разведка! У меня карт-то никаких нет! Куда идём - Бог весть, - отвечал ему Каменский. - И кто у меня в подчинении? Мальчишки! А я кто? Не видите, что ли - старик я, слепой и глухой! Пока всех нас Антихрист не сожрал, вернуться надобно.
   Забившись в истерике, он содрал с седых волос платок, бросив его оземь.
   - Ваше Сиятельство, - Толстой был несгибаем, и Алекс восхищенно наблюдал за своим начальником во все глаза. - Я генерал-адъютант Его Величества. Докладываю ему напрямую. И что мне ему написать?
   - Пишите: "Каменский умывает руки и мальчишками необстрелянными командовать не может", - задыхаясь, проговорил главнокомандующий.
   - Вы устали, вам нужно отдохнуть, - вкрадчиво вставил Беннигсен.
   - Да... устал я... кругом мальчишки. Всюду. И в Петербурге тоже... - граф упал в обморок. Позвали лекарей.
   Когда Каменского привели в чувство, он проговорил здравым голосом:
   - Моё слово - отступать. Государю я уже сам написал.
   Потом он дал себя увести из комнаты.
   Алекс при этих словах чуть не заплакал. Нарышкин же заревел по-настоящему. Ставицкий схватился за голову, а Воронцов продолжал сидеть за столом с отрешённым выражением лица. Начались разговоры - Штаб гудел от них как улей: "Измена...", "Да он просто из ума выжил...", "Вот, в Петербурге назначат так назначат...", "Сколько ему французы заплатили за сию комедию?"
   Бригген первым покинул своё место и проговорил по-русски со своим тягучим лифляндским выговором:
   - Я не буду ничего писать. Подводите меня под трибунал.
   - Отставить, - проговорил граф Толстой. - Я напишу государю о том, что произошло сегодня. Сражение состоится, так как приказ не был отменён. Не следует уподобляться Его Сиятельству. Командиры бригад и дивизий, выводите свои войска на Пултуск в том порядке, как писано в приказах ранее. Говорю как начальник Штаба объединённой группы войск.
   Наутро Каменский спешно покинул войска. Толстой послал адъютантов к Буксгевдену - договариваться, чтобы тот подтянул свою армию к Пултуску. Третью бригаду опять оставили в резерве.
   Только с рассветом все разошлись из ставки. Алекс махнул рукой Льву, оседлавшему своего коня, и закурил вместе с растерянным Бриггеном и его начальником, которому приказали занять резервные позиции восточнее Пултуска.
   - Нормальных слов у меня для того не находится, - проговорил он и многоэтажно выругался.
   - Хорошо ещё, что это случилось именно сейчас, а не назавтра, на поле боя, - заметил фон Ливен, с детства привыкший относиться к чужому самодурству и всплескам эмоций с крайней степенью равнодушия.
   - А что такого? На поле боя можно было бы его пристрелить, и всё, - жёстко сказал Бригген. - Сказать, что французы.
   - Не дай Бог, ты когда-нибудь выйдешь в генералы, - тяжело взглянул на него Бенкендорф. - Станешь как Бонапарт.
   - Для Бонапарта я слишком высокий, - улыбнулся Георг.
   Сражение под Пултуском было не слишком кровавым и окончилось довольно успешно. Алекс убедился в первый, но не в последний раз в своей жизни, что неумеренное кровопролитие часто предвещает не самый благоприятный исход. Никакого эскадрона ему не выделили - он действовал в качестве адъютанта, посыльного, курьера, его основной задачей было остаться в живых среди града пуль. Воронцов, друг его, с задачей не справился - и свалился вместе с убитой гранатой лошадью оземь, получив какой-то особо сложный перелом правой ноги, с которым пришлось несколько недель проваляться в госпитале. Алекс же был как заговоренный. Так он и написал своей сестре.

ГЛАВА 8

   Санкт-Петербург, декабрь 1806 года.
  
   Кристофу не впервой было присутствовать на русских похоронах. Всякий раз он благодарил судьбу за то, что принадлежит к лютеранской конфессии, где все ритуалы сведены к необходимому минимуму. Все эти причитания, еле сдерживаемые рыдания, покойник в гробу со скрещенными крест-накрест руками и непременной иконой в окоченевших ладонях, ладан и свечи, свечи и ладан... Слава Богу ещё, что Долгоруков не оставил после себя ни жены, ни детей - только убитых горем родителей!
   Ливен пытался представить в гробу самого себя - и не мог. Тело его бывшего друга, выставленное для всеобщего прощания в церкви Александро-Невской лавры, было обряжено в парадный мундир Семёновского полка, со всеми аксельбантами, орденами, золотыми пуговицами. Лицо покойного князя Петра было ещё красивее, чем при жизни.
   Доротея тоже присутствовала на отпевании, смотрела на бесконечные венки, обрамляющие гроб человека, который был отравлен по её наущению. Она вспоминала, что когда-то покойный был её любовником. Какая нелепость!
   Приехал государь, промокнул глаза платком, поцеловал покойника в посеревший лоб. Кристофа аж передёрнуло - с него хватило руки. Он пытался сохранить спокойное лицо. "Прости", - повторял граф про себя вместо молитвы. Он не обращал внимания на жену, сущую леди Макбет, особенно в этом платье со стоячим воротником, обшитым стеклярусом. И ни на кого - даже на государя. Только одна из прибывших дам, вся в чёрном с ног до головы, под густой и длинной вуалью, обратила его взор на себя, ибо он один из всех узнал её - по походке, по манере держаться, по холодному блеску серо-зелёных глаз из-под вуали. Като, Екатерина Павловна - и она здесь? Это не случайно. Глубокий траур наводил на кое-какие размышления и выводы, которые Кристофа совсем не радовали.
   Дотти, отличающаяся наблюдательностью, тоже поняла, кто эта дама под чёрной вуалью, и зачем она присутствует здесь. Их глаза встретились, взгляды схлестнулись. Но Доротея "пересмотрела" её. Като, отвернувшись, положила красно-белый букет, перевязанный чёрной лентой, прямо в гроб и поцеловала покойного в щёку. А затем удалилась из церкви быстрым шагом.
   - Пошли отсюда, меня сейчас вырвет, - шепнула мужу графиня фон Ливен.
   Кристоф молча взял её за руку, и они вышли на свежий воздух, казавшийся ещё свежее по контрасту с удушливой атмосферой, царившей на отпевании.
   - Скажи, - спросил он, уже сидя в карете. - У тебя был роман с князем Петром?
   Молодая женщина обернулась и пристально поглядела на него.
   - С чего ты взял? - бросила она равнодушно, но румянец на щеках выдал её с головой.
   - Он сам говорил, - Кристоф усмехнулся. - И, судя по твоей реакции, он был прав. Как далеко у вас зашло?
   Дотти не отвечала. Муж схватил её за руку и больно сжал её запястье. Хватка у него была стальная.
   - Мне больно, - сказала она сквозь зубы. - Отпусти.
   - Нет, пока не скажешь мне, как далеко у вас зашло? Вы спали друг с другом?
   Графиня резко рванула руку. Не получилось. Свободной рукой она влепила мужу пощечину.
   - Как ты смеешь... - прошипела она - второй раз за эти трое суток.
   - Я смею. Ибо я муж твой, если уже забыла, - холодно произнёс Кристоф.
   - Так вот, - сказала она. - Все, кто будет говорить тебе что-то о том, что я, мол, изменяю тебе, - предатели и враги. С одним таким уже покончено. И притом, мой милый супруг, - неужели ты мне всегда верен?
   Её лукавые зелёные глаза смеялись над ним. Граф почувствовал смесь гнева и острого желания - женщина эта злила его намеренно, провоцируя на безумства. Поэтому, когда они приехали домой, он довольно грубо и решительно осуществил свою волю над ней; Дотти даже не успела толком раздеться. Потом, словно почувствовав вину, извинился и проговорил:
   - Ты была права. Я не всегда был тебе верен, - и рассказал про великую княжну Екатерину.
   Доротея хмыкнула.
   - Хорошую ты себе выбрал любовницу. Она может слишком многое. Собрать Гвардию и устроить переворот для неё - раз плюнуть, - ответила она.
   - Только где она найдёт столько недовольных?
   - Сейчас - нигде. Но если эта война будет вновь проиграна... Если придётся подписать мир с Францией...
Кристоф похолодел, вдруг представив себя на месте государя. Императора Александра простой люд может начать называть "отцеубийцей" - если вся правда о смерти Павла станет широко известна; трон под ним закачается. Като стоит только воспользоваться возможностью произнести эту правду. "Истина - самое опасное оружие", - вспомнил читанное где-то Кристоф.. Если корсиканец разгромит армию - а у него есть все шансы это сделать - ситуация только усугубится. Интересно, сознаёт ли это государь? И какие меры принимает против этого? На что готова пойти принцесса, чтобы свалить брата, ввергнуть его в прах? Все эти вопросы оставались без ответа.
   - А ведь такое вполне может быть, - задумчиво произнес фон Ливен. - Война идет в зимний период, это тяжелее. Это раз. Беннигсен и Буксгевден сцепились друг с другом, и я, entre nous, не уверен, что фельдмаршал Каменский сможет их разнять. А отсутствие единоначалия - залог поражения. Это два. Снова трусы в качестве союзников. Это три. Пока навскидку так. Даже если и выиграем, то победа нам дорого обойдётся.
   - Пораженческие настроения, - иронично произнеса графиня. - И это говорит главный военный советник Его Величества?
   - Meine liebe, - Кристоф выразительно посмотрел на неё. - Признаюсь - я ненавижу войну. Как и все, кто видел её не только на манёврах и парадах. Поэтому всегда стараюсь смотреть на нынешнее положение дел не через розовые очки, а так, как оно есть на самом деле. И нынче вижу - ничего хорошего не выйдет.
   - Аустерлиц повторится? - обеспокоенно спросила Доротея.
   - Это одному Господу известно, - вздохнул Кристоф.
   Дотти подумала: "Господь никогда не делится своими планами. По крайней мере, со мной. По поводу других я не уверена". Опять пахнет опасностью... Что за человека ей дали в мужья? Почему с ним так хорошо в минуты волнений и угроз, и так скучно во время затишья? И что в конце концов выйдет из всего этого? Но ничего не понятно. Остается ждать и молиться, молиться и ждать.
   Она прилегла на кровать.
   - А всё же, что есть в ней, чего нет во мне? - спросила она. - Я всегда знала, что мужчины не могут быть верными одной женщине. Но всё-таки?
   Граф не мог отвечать. Как объяснить ей про раскосый жесткий взгляд этой девушки, про её умопомрачительный запах, про сильное, крепкое, точёное тело так, чтобы Доротея не обиделась и не подумала, что он ищет в Като то, чего нет в ней самой? Тем более, он не ищет... Они просто разные. Дотти своя, она выросла у него на глазах, из неловкой девочки-подростка превратившись в стройную и элегантную даму. Она тоже балтка, лютеранка, говорит по-немецки с тем же ливонским выговором, что и он. А Като... Да, он тоже помнит её маленькой, но вот эта дикая кошка - совсем чужая. Его влечёт к обеим с равной силой. Но по-разному.
   - Она может всё, - прошептал он. - Так же, как ты...
   - Но я не великая княжна, - усмехнулась Доротея. - Всё с тобой ясно. Она пообещала тебе корону Ливонии, если придёт к власти. Разве не так? А я, как твоя жена... Бенигна фон Тротта-Трейден тоже стала герцогиней Курляндской вместе со своим мужем, да? Слышала, кстати, что она тоже не отличалась красотой, как и я. Ты же из тех мест, должен знать лучше.
   - Не сравнивай меня, Ливена, с отродьем конюха, - надменно произнёс Кристоф. - И себя не сравнивай с рябой бесплодной горбуньей, на которой русская шлюха Анна женила своего любовника, чтобы не иметь соперницы в постели.
   - Для русских едино всё - сын ли ты конюха или потомок гроссмейстера, - Доротея повторяла то, что ей недавно писал отец. - Для них мы всего лишь немцы. У них нет никакой династической гордости. Сплошное низкопоклонничество перед властелином. И мне очень жаль, что мы вынуждены играть по их правилам. Так что по сути ты будешь очередным ненавистным всем немцем-фаворитом царицы, если Екатерина придёт-таки к власти.
   - Нет. Я буду варягом, - усмехнулся он. - Призванным на царство.
   Доротея посмотрела на него внимательно. Не думала она, что в её Бонси столько амбиций. Но у нее их не меньше. Она поцеловала его.
   Вскоре они заснули.
  
   ***
   Император Александр Павлович намеренно пропустил день своего двадцатидевятилетия, по обычаю съездив в церковь, отстояв молебен, но все балы и торжества на сегодня отменил. Военное положение всё объясняло - не до веселья, когда на фронте полная неопределённость, очень заботившая его. Хотелось быть там лично - сводкам государь мало доверял. Но стремление рваться на поля сражений он останавливал горькой усмешкой, напоминая себе о том, что ему сказал Чарторыйский: его присутствие там тогда, год назад, связало руки командирам. "В России все слишком рабы", - усмехнулся он, вспомнив Кутузова в день Аустерлица, с его вечным "Как прикажете, Ваше Величество". Нет, надо тогда было сидеть здесь. Ради общего блага. Как же, однако, тягостно наблюдать за войной на таком дальнем расстоянии!
   Война. Зачем он во всё это втянулся? Потому что Бонапарт нынче действительно угрожал российским рубежам или потому что дал клятву на могиле одного-единственного великого пруссака в присутствии его внука и великолепной Луизы? Нужна ли была эта война во льдах, на которой люди дохнут как мухи, а военачальники не могут поделить власть и право командования? А если это приведёт к катастрофе, как предупреждал Адам? Сложно судить.
   Он никому ещё не говорил об этом, но смерть князя Долгорукова, его адъютанта и почти ровесника - тот был всего на неделю младше его - удручила государя весьма, напомнив о собственной недолговечности. Князь Пётр никогда ничем не болел, был крепок, ловок, быстр и скор... Лица его - живое и мёртвое - встали перед глазами. Государь вряд ли мог Долгорукова назвать своим лучшим другом, но князь служил ему верой и правдой. "Спешил жить", - вздохнул Александр. - "За десять дней из Ясс в Петербург - каково? Вот и успел". Покойный исполнял все его поручения. Правда, был на ножах с Чарторыйским, периодически ввязывался в скандалы из-за невоздержанности в словах и поступках, но эти недостатки не заслужили ему такой нелепой смерти.
   Государь знал, как умирают люди. Но до этого он никогда не провожал в мир иной сверстника. То, как умер князь, наводило его на мысль, что и он, государь Всероссийский, которому ещё не исполнилось тридцати лет, может тоже подхватить какой-нибудь тиф, воспаление лёгких и сгореть за считанные дни. И кто тогда останется после него? Проблема престолонаследия вновь встала в полный рост перед Александром. Хорошо, конечно, что Lise родила дочь, а не сына. Эту девочку можно сплавить замуж лет в семнадцать лет. Она не будет претендовать на престол. Своих наследников у него нет. Только Константин. Только вся эта орава родственников, которые начнут грызть друг друга из-за короны, если он вовремя не составит манифеста-завещания. Но в пользу кого?
   Тут дверь открылась, и перед императором появилась прекрасная Като в чёрном глухом платье.
   - С днём рожденья, братик, - она звонко чмокнула его в щеку. - Расти большой и умный.
   Екатерина уселась ему на колени - тёплая, пахнущая магнолией и розой, сладкая его девочка. "Повезёт же кому-то", - с тоской подумал государь, сгорая от желания погладить её пониже спины.
   - Выглядишь ты совсем не празднично, - заметил Александр, стараясь, чтобы его голос звучал холодно и даже строго, не выдавая ничем похоть, которую великая княжна, казалось, возбуждала намеренно, ёрзая своей круглой упругой задницей по его коленям.
   - Жаль Петрушу. Отравили его, - она глянула на него своими кошачьими глазами. - Совсем молодой, жить бы да жить.
   - Доктор сказал, что это был тиф, осложнённый воспалением лёгких, - возразил Александр.
   - Что же это за болезнь, от которой абсолютно здоровый мужчина может сгореть за неделю? - парировала Екатерина.
   - У всех она протекает по-разному, - государь старался держать себя в руках, но напряжение в паху достигло такой силы, что он боялся не выдержать. - Князю не повезло.
   - Ой, мне неудобно сидеть, - хихикнула девушка, вскочив на ноги и оправив платье.
   - Мне тоже очень неудобно, когда ты так садишься на меня, - проговорил её брат. - Ты повзрослела.
   - Дело не в том, что у меня выросла грудь, - цинично отвечала испорченная принцесса. - Дело в том, что ты, Саша, извращенец и хочешь собственную сестренку. Уже давно.
   Император не сдержался и залепил ей пощечину.
   - Что, ты обижаешься на правду? - Като с удовольствием созерцала пышущее гневом лицо брата. Сейчас он особенно походил на их мать. - Пора бы тебе признать, что да, ты желаешь моего тела.
   - Я просто не могу себя контролировать, - прошипел сквозь зубы государь. - А ты этим нагло пользуешься.
   - Разве Лагарп тебя не учил, что нельзя стеснять свою природу? А это, - она встала перед ним на колени и положила руку на горячую рельефную выпуклость в его лосинах.- Вполне себе часть твоего естества. И эта часть нынче очень хочет на волю. Ей тесно.
   Дальнейшее произошло очень быстро. Он даже не успел опомниться, почувствовав, как вошел в её лоно. "Моя сестра. Моя родная сестра. Как я докатился до жизни такой?" - подумал Александр, достигнув экстаза. И подсознание быстро выдало ответ на этот вопрос: "Отцеубийца вполне может стать и кровосмесителем".
   Като же утолила свое любопытство и была несколько разочарована. Однако она, наклонившись к брату, прошептала:
   - Ещё раз с днем рождения.
   - Оно было позавчера, - заметил Александр, приводя себя в порядок.
   - Лучше поздно, чем никогда, - сказала Екатерина.
   - В нашем случае лучше никогда.
   Она взяла его за подбородок и произнесла:
   - Не будь таким моралистом. Твой друг Адам, например, давно уже спит со своей племянницей.
   - Ты повторяешь слухи или тебе это действительно известно? - Александра вдруг объяло острое чувство гадливости.
   - Спроси у него как на духу, - пожала плечами девушка.
   - Неважно, - отрешенным голосом отвечал император. - Честно говоря, мне всё равно, с кем он спит. Ты, кажется, хотела обсудить со мной смерть Долгорукова?
   - Его отравили, - повторила Екатерина.
   - Его не успели отравить. Он слёг в день своего приезда из армии и уже не встал, - тихо отвечал государь, не глядя на сестру. - Конечно, его могли отравить и в армии, но военные такими вещами обычно не занимаются.
   - Положим, я верю, что он действительно заболел этой злокачественной лихорадкой. Но смерть его могли и ускорить, - лукаво улыбнулась принцесса. - Покойник, кажется, враждовал с Чарторыйским?
   - Князь давно в Вильне. Ему самому кто-то скормил яд, - Александр вспомнил свою последнюю встречу с другом, измождённым долгой болезнью.
   - Он оставил своих людей в Петербурге, - усмехнулась Като. - Вспомни, кто навещал Долгорукова во время болезни.
   - Я не следил за этим, - государь сам был не рад, что ввязался в этот разговор. Какая, в сущности, разница, как умер князь Пётр? Его же не воскресишь.
   - Очень зря, - проговорила его сестра.
   - Почему?
   - Следующим можешь оказаться ты, - и девушка холодно улыбнулась.
   "Да", - подумал он. - "Убийства тяжёлыми предметами и шарфами нынче не в почёте. Всем уже такое надоело. Яд - нечто новое. Точнее, хорошо забытое старое".
   - Ты предлагаешь мне выкопать Долгорукова из могилы и приказать Виллие сделать вскрытие? - отчаянно проговорил Александр. - Я повторю - это была гнилая горячка! Тиф - заразная болезнь, в армии от неё потери больше, чем от пуль и ядер. Умер он так быстро, потому что вымотал себя поездкой. За ним адъютанты угнаться не могли. Да ещё и я его распёк немного за своевольничание с Михельсоном. Князь расстроился из-за этого. Давай не будем уподобляться в подозрительности нашему отцу.
   - Если болезнь князя была заразной, то почему все, кто бывал у него, здоровы? В том числе и ты? - зорко посмотрела на него Като.
   - Спроси у Виллие. Он тебе лучше объяснит. Кажется, у тифа есть период между заражением и проявлением первых признаков. К тому же, я слышал, что гнилой горячкой болеют единожды в жизни, а те, кто выживает, вырабатывают невосприимчивость к ней. Это как оспа.
   - Ты тифом не болел? - спросила его сестра.
   Александр отрицательно покачал головой.
   - Значит, заболеешь. А кому оставишь престол, если тебе тоже не повезёт? - жёстко произнесла девушка.
   - Иди отсюда. Ты меня замучила, - вздохнул государь. - И, пожалуйста, не думай, что после того, что здесь случилось между нами, ты имеешь на меня какое-то особое влияние.
   - Это мы ещё посмотрим, - Като поклонилась и изящно покачивая бедрами, вышла за дверь.
   Государя посещение сестры оставило в смятении. Кроме того, он действительно подумал, что мог бы заразиться от Долгорукова этой ужасной горячкой. Сколько длится этот период, когда человек уже несёт в себе эту болезнь, но пока не чувствует ни жара, ни головной боли, ни одышки? День, два, неделю, месяц? Если он заболеет, смогут ли его спасти? Умирать Александр не боялся. Он опасался за Россию и думал, что если в такое время страна останется без хозяина, Бонапарт сможет воспользоваться сумятицей вокруг престола и перейти границу.
  
   В тот же вечер он говорил с цесаревичем Константином. Поделился своими опасениями и вкратце, не ссылаясь на Като, рассказал, что есть мнение, будто Долгорукову кто-то помог уйти на тот свет, и эти "кто-то" - поляки.
   - Я во всё это не верю, - добавил он, усмехнувшись. - Мне кажется, князь умер от естественных причин. Вот и я боюсь умереть так же. Говорят, тиф необычайно заразен. Я был у него, прикасался к нему...
   - Чем больше беспокоишься о том, что заразишься, тем больше шансов заболеть, - отвечал его младший брат. - Это как на войне - те, кто трясутся за свою жизнь, первыми падают замертво, сражённые пулей или ядром. Те, кому всё равно, выживают.
   - Да, на всё воля Божья, - государь произнес эту фразу равнодушно-ироническим тоном. - Буду уповать на неё. Но что же будет с нашей страной? Ты готов её возглавить в случае, если со мной случится то же самое, что и с князем Петром? Довести войну до конца?
   Цесаревич отрицательно покачал головой:
   - Войну-то я доведу до конца, насчёт же остального - не уверен. Тебе нужны наследники. Пусть даже незаконные. Вот у Маши твоей сын недавно родился. Признай его, посади на престол.
   - Он бастард, - махнул рукой Александр. - И я не слишком уверен, что она родила его именно от меня.
   - Так эта ловкачка умудряется ставить рога не только своему законному олуху, но даже и тебе? Гони её взашей, Саша, это унижает тебя! - воскликнул Константин.
   - Со своей личной жизнью я сам как-нибудь разберусь, - нахмурился его венценосный брат.
   Но цесаревич, сам того не желая, действительно задел больное место Александра: он не был уверен в верности любовницы. Не то чтобы этот факт его как-то унижал - государь был не ревнив и сам спал не только с Мари, но и с другими. Верности он тоже не требовал. Однако из её детей, которых, как утверждала графиня Нарышкина, она рожает исключительно от него, никто не был на него похож.
   - Братик. Вокруг тебя вьётся куча девиц и дам. Выбирай любую, - сказал он. - А если тебе нужен сын, то можешь развестись с женой и жениться на ком угодно. Любая готова стать императрицей.
   - Что ж, мне брать очередную принцессу в жены? Мне пока и одной хватает за глаза. Что, кстати, стало с Охотниковым?
   - Зачах от тоски, - коротко и нехорошо усмехнулся Константин. - Я слышал, что твоя жена подозревает свою фрейлину, ту самую племянницу князя Адама. Кстати, его тоже кто-то траванул, но Чарторыйский оказался живуч.
   - Хм, интересно, ей-то за что травить Охотникова? Она сама имела на него виды и решила прикончить возлюбленного, чтобы не доставался никому? - подумал вслух Александр.
   - Нет, там, скорее, желание Адама испортить жизнь твоей жене, - отвечал Константин.
   - Как всё это низко, - вздохнул Александр. - Я ещё бы подозревал маменьку нашу. Lise она всегда не любила. Как и Юльхен. Кстати, её чувство к твоей жене сыграло тебе на руку.
   - Да, но я так и не получил развода, - зло проговорил Константин. - А я, между прочим, всерьёз задумался о том, не сделаться ли мне королем Польским. И жениться на красивой полячке княжеского роду.
   - В Варшаве французов встречают ликованием, - откликнулся его брат. - Какое Польское королевство?
   - Ну это временно. Мы победим, и они вновь станут наши.
   - Дай-то Бог, - рассеянно произнёс Александр. - И о какой полячке ты говоришь?
   - Об Анжелике Войцеховской. Красавица с характером - то, что мне надо. Я был бы ей наивернейшим супругом, - улыбнулся цесаревич. - Такие мне нравятся.
"Анжелика", - вспомнил государь. - "Та, которая мне сейчас нужна. Княжеского рода, племянница Адама... Может быть, повторить с ней то, что проделала бабка с её родственниками? Пока она будет здесь, Чарторыйские удержат Польшу от того, чтобы её сделали независимой французы... И да. Она может родить мне сына. Как Lise родила дочку от её дяди. Я буду точно уверен, что ребёнок - от меня. Я признаю его. И сделаю его единственным наследником. Он будет одновременно и русским императором, и польским королем... А что, неплохая идея!"
   Этих своих лихорадочных мыслей он брату не выдал. Сказал только:
   - У тебя хороший вкус.
   - Ещё бы, - усмехнулся Константин. - В бабах я толк знаю.
   На следующее утро, расправившись со всеми делами, Александр написал небольшое послание, адресованное княжне, и отправил в Вильну генерал-адъютанта Волконского с тем, чтобы тот передал письмо лично в руки Анжелике. "Заодно позлю Адама", - усмехнулся он. - "Я не забыл его дерзостей и того приказного тона, с которым он разговаривал со мной. Пусть видит, что я вправду самодержец и тиран. И тоже могу диктовать свою волю". Потом он предался грезам о прекрасной княжне.
  
   Вильна, декабрь 1806 года
  
   К Рождеству дом Чарторыйских в Вильне наполнился людьми. Приехали все - и Константин с Анжеем из Петербурга, и Анна-Мария с матерью своей из Пулав, и Замойские - с новостями из осажденной французами Варшавы, и многие другие. Приходили и преподаватели из Университета, и студенты-патриоты из богатых шляхетских семейств, которые, ничего не боясь, звали Адама Чарторыйского "Вашим Величеством".
   Князю такая обстановка была привычной с раннего детства. Магнаты Чарторыйские всегда держали подобие "собственного двора". Анжелике - тоже, но нынче её это несколько тяготило. Хорошо еще, что она избавлена от роли хозяйки - с этим справлялась бабушка. Мать княжны, как всегда, была не у дел. Пани Анна еще больше похудела и пожелтела; шептались, что она смертельно больна и собирается уехать в Италию - умирать.
   Для её дочери это было очевидно. К праздничной многолюдности примешивалась горечь, усиленная тем, что Анж в канун Рождества потеряла этого ребенка. Втайне Адам облегчённо вздохнул при этом известии. Но племянница тяжело перенесла выкидыш, слегла в постель, и только пани Изабелла могла утешить её от слез по несбывшемуся. К тому же, Анжелика обнаружила, что повреждённая рука начала сохнуть. Помощь лучших врачей Вильны оказалась тщетной - Анж была обречена остаться калекой. И девушка возненавидела себя, своё слабое и немощное тело, не способное выносить детей и справиться с недугами. "Если бы я была ныне в Петербурге... При Дворе... Я бы знала, что делать", - думала княжна. Идея династической унии, от которой давно отказался князь Адам, искушала её простотой воплощения.
   Итак, как только она смогла вставать, Анжелика оделась, вышла из спальни и постучалась в комнату своего возлюбленного. Девушка с удивлением взглянула на князя, облачённого в свой конфедератский кавалерийский мундир, сидевший на нём прекрасно - как в далёком Девяносто втором, когда ему было всего двадцать два года. Орден Virtuti Militari, полученный из рук короля Понятовского, украшал его грудь. В руках Адам держал длинную саблю, на рукояти которой был выгравирован герб "Погони Литовской".
   - Ах, - только и могла произнести восхищённая Анж.
   - Уже и не думал, что когда-нибудь влезу в эту форму, - усмехнулся её родственник, красуясь перед зеркалом. - Мне кажется это символичным...
   - Сколько москалей ты зарубил этой саблей? - её взгляд упал на зазубренное острие оружия.
   - Двадцать шесть, - он провел кончиком пальца по лезвию сабли.
   - Такая точность? - насмешливо спросила девушка.
   - Я смотрел каждому из них в глаза. Их имён я не знал, называл по порядку, - вспомнил Чарторыйский. - "Первый", "Второй". Их всего оказалось двадцать шесть. Потом меня наградили вот этим, - он показал на орден, блистающий в свете канделябров.
   - Наверное, ты больше не снимешь этот мундир.
   - Да. Я отступился от них всех. В отличие от государя, я не забывал, что был заложником. Как хорошо, что меня избавили от строевой службы даже при покойном царе, - ответил Адам.
   - А то бы ты обратил эту... - начала Анж, не отводя глаз от блестящего клинка.
   - Ее зовут "Мадьярка". Настоящая венгерская сталь, - пояснил князь.
   - Обратил бы "Мадьярку" против них, - закончила свою мысль Анжелика.
   - Нам, полякам, они благоразумно не дают в руки оружия, - он вложил саблю в ножны, украшенные позолоченными кистями. - А немцам дают.
   - Потому что они псы, - вставила Анж.
   - Отчасти, и поэтому, - Адам тяжело и пристально посмотрел на неё. - Но скорее всего потому, что они сами немцы. Кровавая Екатерина была принцессой Ангальт-Цербсткой.
   - "Немец отнимет тело твоё, а русский отнимет душу", - проговорила Анж слова, которые он уже где-то слышал. - Что страшнее?
   - Я материалист, поэтому считаю что без тела нам не прожить, - улыбнулся князь. - Что касается души, то многие преспокойно существуют без неё.
   Он снял четырёхугольный уланский кивер, откинул назад отросшие волнистые волосы и проговорил:
   - Знаешь, любимая, когда я только приехал в Россию, я заочно ненавидел русских. Всё мне казалось в них чуждым. Само сходство их языка с нашим виделось мне извращённой насмешкой. Их схизматическая религия была для меня полна язычества и нечестивости. Но потом я привык к ним, русским. И понял, что главные враги - именно немцы. Особенно прибалтийские немцы.
   "Марьяна думает так же", - вспомнила она про графиню Уварову, свою союзницу, с которой вела переписку. Насколько Анж знала, та собиралась приехать в Вильну в то время, как её муж будет на фронте. Надо бы с ней встретиться - вот только как и где?
   Адам подошел к княжне, осторожно взял её изломанную, обёрнутую в чёрную шёлковую тряпицу руку и шепнул ей:
   - Анж, я не прощу ему...
   Их прервал стук в дверь.
   - О, ты выглядишь, как подполковник, усов только не хватает, - заметил Константин, входя в комнату.
   - Я и есть подполковник.
   - Анж, ты тоже здесь? Как ты? Кстати, у меня есть для вас новость. За неё следует выпить, - он поставил на стол бутылку шампанского. - Этот вздорный москаль, князь Долгоруков, наконец-то сдох.
   - Это ты постарался? - поинтересовалась Анж. - Или мой братик?
   - Нет. С ним случилась смертельная горячка. Недели хватило, чтобы свести его в гроб. У тебя здесь есть какие-нибудь бокалы? Эй, Джанни, принеси, - выкрикнул в коридор её младший дядя.
   Слуга принес хрустальные фужеры и Константин самолично откупорил бутылку "гусарским" способом, разбив горлышко о край стола. Затем разлил пенистую влагу по фужерам.
   - Ну, выпьем! - он подхватил фужер за тонкую ножку.
   - За что? За то, что на Земле одним идиотом меньше стало? - пристально посмотрел на брата князь Адам, не спешивший ликовать.
   - Хотя бы за это.
   - Какая-то странная смерть, - заметила Анж, лишь слегка пригубив шампанское. - Князь Долгоруков не был похож на чахоточную барышню.
   - Разве есть яд, имитирующий горячку? - поинтересовался Константин.
   - Есть яды, вызывающие бредовое состояние, - задумчиво проговорила девушка. - О веществах, вызывающих жар, я не слышала. Но могу спросить у бабушки.
   - Теперь уже неважно, от чего умер этот москаль - пусть на том свете черти ему засунут раскалённую кочергу в задницу, - выругался Адам. - Яд, болезнь - мне всё едино. Но если этот придурок и вправду помер не своей смертью, на этом можно очень хорошо сыграть... Ведь он дружил с Ливеном, кажется?
   Константин кивнул, поняв, к чему клонит его старший брат.
   - Он навещал князя? - продолжал Адам, поворачивая на большом пальце левой руки кольцо с опалом.
   - Должно быть, да, - произнёс младший из князей Чарторыйских. - Но если они были друзьями, то как же?...
   - Ливен дружил с Долгоруковым так же, как "Фамилия" дружна с "королятами", - тонко улыбнулся Адам. - Немцам такие идиоты тоже оказались не нужны. Держу пари, что глупость князя вконец разозлила Ливена, и он решил сделать горячку своего сослуживца смертельной.
   - Что-то я плохо представляю себе этого чурбана подмешивающим яд в стакан воды, - отвечал Константин. - Откуда он взял столь интересное и редкое вещество, что его действие даже не опознали лейб-медики?
   - Он мог действовать не только с помощью яда, - уверенно произнесла Анжелика.
   Константин допил содержимое своего бокала и налил себе ещё вина. Адам выплеснул шампанское в камин, походя заметив брату:
   - Не набирайся. И захлопни рот, мухи налетят. Да, есть разные способы прикончить человека.
   - Но не хотите ли вы сказать, что он застрелил или заколол кинжалом Долгорукова? - с сомнением оглядел своих родственников младший князь.
   - Нет. Он его проклял, - усмехнулась Анж.
   - Что за бабкины сказки?! - возмутился Константин.
   Адам молча, со снисходительной улыбкой созерцал своего брата. Да, тот был посвящен в Братство, как и все мужчины в их семье, но не достиг той степени посвящения, чтобы знать - такие способы устранить неугодного действительно используются "ангелами смерти", и Ливен, занимавшийся ритуальными убийствами в прошлом, естественно, знал о силе проклятий. Скорее всего, для графа использовать это оружие было не впервой.
   - Это что же получается, у нас в противниках - колдун? - воскликнул Чарторыйский-младший.
   - Он не колдун, а Аввадон, - усмехнулся Адам.
   - С чего ты взял?... Такие же - сами смертники, - растерялся Константин.
   Анжелика смутно представляла, о чём они говорят. Масонские дела были ей поверхностно знакомы - опять же, через бабушку, которая в своё время была близка с князем Репниным, Великим Магистром петербургской ложи Золотого Руна.
   - Я не знаю, как ему удалось выжить, - пожал плечами старший из князей.
   - Но, постой, если он "ангел", то он явно не посвящён... А непосвящённым проклятья не открываются.
   - Он мог использовать своё собственное, - прохладно улыбнулась Анж.
   - Ты уверена? - осторожно переспросил князь Адам.
   - Пять слов, не имеющих обратной силы, - пояснила девушка. - Называется "Велсово проклятье". (Велс - бог плодородия, осени, сельского хозяйства и смерти в латышской мифологии. Равен славянскому Велесу - прим. авт.).
   Никто из них не спрашивал, откуда у неё эти сведения, как никто не спрашивал княгиню Изабеллу, когда она выдавала нечто подобное.
   - Я одного не пойму, - продолжал Константин. - Почему его никто не пытается убить? Неужели он ещё действует в качестве "ангела смерти"?
   - Может быть, и так, - задумчиво произнес его брат. - И, кто знает, Долгорукова ему могли заказать. Хотя людей такого светского положения, которое занимает нынче Ливен, не вербуют. Если верить тому, что мне сообщали про графа, то этим он занимался ещё лет 12 тому назад. Отсюда - и его сказочная карьера, и все блага...
   - У него очень хорошее прикрытие, - заметила Анж.
   - Нам надо придумать, как это прикрытие прорвать, - сказал Адам.
   - Проклятье всегда падает на голову проклинающего, - княжна отрешённо посмотрела на него. - Так что подождём...
   - У нас не так много времени, - возразил Константин.
   - Год - это много или мало? - спросила его племянница.
   - Я считаю, самое то, - заключил старший из князей.
  
   Санкт-Петербург, декабрь 1806 года.
  
   - Правящая государыня вызывает меня к себе, - объявил Кристоф жене за завтраком. - Это безотлагательно.
   - Зачем ей нужно тебя видеть? - недоумённо спросила Дотти.
   - Я могу только догадываться, - пожал плечами граф.
   - Она была любовницей Чарторыйского, родила ему дочь. Неспроста всё это, - заключила его супруга. - Если она прознала о твоей с ним вражде... Mein Gott!
   - Мне это тоже доставляет немало беспокойств. Но что делать? - вздохнул Ливен. - К тому же, не думаю, что она будет его защищать. Она стала жертвой его похоти, только и всего.
   - Знаешь, Бонси, я где-то прочла, что жертвы очень часто выгораживают насильников, - испытующе улыбнулась Доротея.
   - Почему? Не понимаю, - нахмурился Кристоф.
   - Люди вообще странные, - пожала плечами его жена.
  
   Этим же утром граф фон Ливен явился с визитом к Елизавете Алексеевне. Он упал перед своей повелительницей на колени, пытаясь поцеловать ей руку, но императрица остановила его жестом.
   - Встаньте, граф. Давайте ограничимся рукопожатием, - тихо произнесла она и первой подала ему руку.
   Кристоф прежде никогда не пожимал руки женщине и чувствовал себя не совсем удобно. Он избегал смотреть в глаза императрице, предпочтя разглядывать убранство - слишком скромное для владетельницы полумира. Потом перевёл на неё взгляд. Одета в тёмное простое платье, очень бледна и при этом очень красива. Чем-то похожа на королеву Луизу. Наверное, сейчас, когда на прусскую властительницу обрушились столь тяжкие испытания, они вообще одно лицо. Не государыня, а скромная приживалка в богатом доме. Вспомнил, что про неё говорили злопыхатели, коих было немало при "Малом Дворе" императрицы Марии: "скучная немка", "слишком серьёзная и занудливая", "крохоборка". Не укрылись от его взгляда и общее выражение её лица, и её фигура, не изменившаяся с тех пор, когда Елизавета была ещё супругой наследного принца. "Сломанная кукла", - повторил он про себя. - "И я знаю, кто её сломал".
   Государыня сразу же прониклась доверием к этому генералу с холодным, как небо за окном, взглядом. Ливен был похож на статую её прапрадедушки в усыпальнице Баденских маркграфов. Они почему-то сразу заговорили по-немецки.
   - Сообщите мне, граф, всё, что вы знаете о смерти моей старшей дочери, - проговорила она без долгих вступлений и пустопорожней светской болтовни.
   Кристоф замер на месте. Что он мог сказать ей в ответ на этот очевидный вопрос? Только то, что он понятия не имеет, кто убийца её дочери. И ему самому эти сведения бы очень пригодились.
   - Ваша мать вам ничего не говорила? - продолжала допрос Елизавета.
   - Никогда, Ваше Величество, - он заметно побледнел от этого вопроса.
   "Он будет молчать, даже если что-то знает", - отчаянно подумала государыня. - "Давить на него бесполезно. Да я и не смогу".
   - Поймите, - умоляюще проговорила она. - Я не хочу никому мстить и никого обличать. Мне просто нужно знать правду. Как матери. У меня есть основания не доверять медицинскому заключению. Лейб-медикам не удалось определить точную причину, вскрытия не проводилось. Я цепляюсь за всё, что могу узнать. На мои расспросы молчат. Это невыносимо!
   Кристоф совсем растерялся. Ему показалось, что всё это - хорошо подстроенная ловушка. Любые его слова могут быть использованы против него.
   - Самое главное - я боюсь за жизнь своей второй дочери, - государыня схватила его за руку. - У вас ведь тоже есть дети, Кристоф?
   Она умышленно назвала его по имени, отбросив титул.
   - Да, Ваше Величество, - граф не смел одёргивать руку, но оставаться так было неудобно, тем более, он чувствовал, что его ладонь уже запотела.
   - Сколько им? - Она глядела на него своими синими глазами - совсем не кукольными, как он успел заметить, - и на дне этого взгляда он разглядел зыбкую прохладу подводного течения - если заплывёшь на большую глубину, оно сведёт судорогой ноги. Сейчас оно сводило судорогой его душу.
   - Старшему год и три месяца, младшему - три месяца, - проговорил он, умолчав о покойной Магде - иначе императрица могла бы воспользоваться его словами, чтобы сравнить их положение.
   - Так вот, представьте ваших сыновей на месте моих девочек.
   - Не представляю, Ваше Величество, - граф помрачнел лицом, поняв, что она бьёт по больному.
   Елизавета отпустила его руку. Бросила взгляд на золотое обручальное кольцо, украшающее безымянный палец его правой руки.
   - Я должна была говорить с вашей супругой, - вздохнула она. - Матери всегда поймут друг друга.
   - Ваше Величество, - начал граф. - Я бы и рад был вам помочь, но поймите, я ничего не могу вам сказать. И моя мать со мной ничего не обсуждала. Более того, я и сам желаю знать истину.
   Потом Ливен тихо и осторожно добавил:
   - Насколько мне известно, дети не умирают от одного только прорезывания зубов.
   - Именно, граф! - вскликнула Елизавета Алексеевна. - И у них от этого не развивается воспаление мозга менее чем за сутки. Но зачем вам это знать?
   - Мои враги хотят выставить мою мать убийцей великой княжны Марии Александровны.
   - Кто они, ваши враги? - императрица вновь сомнкула свои длинные тонкие пальцы на его запястье.
   - Главнейший среди них - князь Адам Чарторыйский, - проговорил он тихо. - И его племянница, княжна Анжелика Войцеховская.
   - Это и мои враги, - прошептала женщина со странной улыбкой на устах.
   - Но... Как же? - искренне удивился Ливен.
   - Князь Адам просто воспользовался мною. Это раз. А Анжелика убила Vosdu. Это два, - она говорила его словами, и это показалось ему жутким.
   - Кто такой Vosdu? - поинтересовался он.
   - Вам ротмистр Лёвенштерн ничего не передавал? Он присутствовал тогда... Alexis его позвал.
   Она вкратце пересказала всю суть интриги, в которой подозревала свою бывшую фрейлину.
   - Итак, у нас с вами оказались общие враги, - заключила государыня. - Но я назову ещё одного. Великую княжну Екатерину. Она жаждет моей крови. И я её боюсь. Из милой девочки выросло чудовище. Я знаю, что вы - за "немецкую", павловскую партию...
   - Я вне партий, Ваше Величество, - спокойно проговорил Кристоф. - И к вашим услугам.
   - На самом деле, мне теперь не столь важно, кто же ускорил гибель Maus... простите, Мари. Но я боюсь за вторую свою дочь. И за себя. Мне нужны защитники. Их нет. Я ни в ком не уверена. Меня ненавидят, - "кукла" выглядела действительно сломанной, но её ещё можно было склеить.
   Она заплакала прямо в присутствии этого молчаливого графа, похожего на надгробную статую.
   Глядя на слезы государыни, Кристоф встал на колени. Не будь бы она его императрицей, он бы приобнял её, погладил по волосам.
   - Я клянусь быть вашим защитником, - торжественно проговорил он.
   - Вы присягали мне, и я не требую лишних клятв, - отвечала государыня.
   "В России присяге цена - ломаный грош", - подумал Ливен.
   - Я убью Чарторыйского, - проговорил он вслух отрешённым голосом.
   - Встаньте же! - испуганно и восхищённо воскликнула императрица.
   Граф встал и устало произнёс:
   - Благословите меня на битву.
   "Рыцарь утренней звезды", - вспомнила Елизавета героя одной баллады её родины. Она перекрестила его и даже поцеловала в лоб. Только потом опомнилась - как покойника.
  
   ***
   Тем временем, император Александр был погружен в невесёлые мысли: армия отступала, в ней процветало мародерство, в командовании - полнейший разброд. Вести от графа Толстого не внушали оптимизма. Бонапарт, правда. тоже не хотел выматывать собственные войска - он отвёл их на зимние квартиры. Дело ограничивалось отдельными стычками. Ничего хорошего. Ознакомившись с донесениями из Штаба, государь перечитал одно из писем, подписанное членами былого "Негласного комитета". Послание было датировано ещё ноябрем. В нём сообщалось, что в случае разгрома русской армии Остзейские провинции не преминут встать на сторону Бонапарта и потребуют автономии. Внизу шли подписи - краткая, с легким наклоном почерка влево, принадлежала Попо Строганову, витиеватая - Новосильцеву, а чёткая, выделяющаяся среди прочих была оставлена князем Адамом. Его другом и недругом.
   Остзейские провинции... Вспомнились многочисленные остзейцы, служащие во всех эшелонах власти. Они разные, но объединяет их одно - все предпочитают обзаводиться имениями и домами не в России, не живут в дарованных им поместьях на Орловщине, Ярославщине и в Малороссии, а у себя, на своих болотах, в лесах и прибрежных дюнах. И все как один - лютеране. Ни одного православного человека.
   "Доля истины в этих словах есть. Но кто? Кто побудит их отделиться?" - при этой мысли Александру почему-то вспомнился фон дер Пален, и его затрясло. Человек с глазами змеи, слишком светлыми. Размеренный голос. Адская уверенность в себе. Хуже Чарторыйского. Адам "свой", Пален - "чужой". "Полно ребячиться, ступайте царствовать!" - вспомнил он слова того, кто когда-то метил во временщики. Да, такой Пален может призвать своих соотечественников к отделению. Только кто его послушает? Люди, которые всем обязаны короне? Нет, право, это смешно. Александр был уверен в своем "рыцарстве прибалтийском". Куда больше, чем в "молодых друзьях". Но не до конца. До конца - только в Аракчееве, обязанном всем ему и его отцу. У Алексея Андреевича нет ни родни, ни огромного состояния, накопленного предками, он русский православный человек, и живёт лишь службой. "Таких и надо приближать", - подумал государь. - "Не аристократов. Не гвардейцев. Не инородцев. Те зачастую слишком многое на себя берут. Моего отца свергли высшие аристократы". И среди них главным был остзеец фон дер Пален. На нём всё и замкнулось. Государь вспомнил, как Адам ещё до своей ссылки на Сардинию говорил: "Умоляю вас, не верьте этому человеку". Если бы Адам был тогда в Петербурге, Александр бы не допустил пронырливого цареубийцу до себя.
   Адам... Государь, несмотря на все разногласия с князем, не мог отделаться от ощущения, что без Чарторыйского он уязвим. И вот письмо, гласящее, что Остзейские губернии могут отделиться. И армия идет назад, за Кёнигсберг, Каменский с ума сошёл, Наполеон уже близ границы. Честно говоря, страшно.
   А рядом с границей - Рига с Ревелем. И их жители яростно защищают древние привилегии того, что на латыни зовется Livonia. Защищают несбывшееся королевство с руинами замков и многочисленными бедными дворянчиками, хвастающимися обширными родословными. Все эти дворяне наводнили армию и дипломатию, ибо зачастую будут образованнее и работоспособнее многих своих русских коллег. Вся эта Западная земля у Восточного моря может разом отвалиться от Империи. И кто знает этих молчаливых немцев? Александр вспомнил тех из них, кого лично знал. Бенкендорфы. Старший, его тёзка, рыжий и наглый флигель-адъютант, бесил его непонятно почему. Барон Будберг добр и просвещён, но кто знает, что творится в его душе, не метит ли он во вторые Палены, получив руководство всей внешней политикой России? Ливены - "ледяной граф" Кристоф, эта его матушка, его рыжая жена. Лёвенштерны. Тизенгаузены. Да мало ли их? И, получив власть, не захотят ли Будберги, Ливены или Бенкендорфы потребовать - возможно, силой, - полной автономии своей родной земли? Каковы были истинные мотивы Палена, заставившие его провернуть заговор и сделаться временщиком? Не зря он удалил графа в пожизненную отставку. Совсем не зря.
   Мать Александра в Павловске, желающая править и ни на миг не забывающая, что тоже коронована, собирает вокруг себя немцев. Для чего? Несложно догадаться.
   Нет, без Адама рядом всё труднее. "Но и он преследует исключительно польские интреесы", - опроверг себя император. С другой стороны, это как раз и понятно. Чарторыйский играл в открытую. В отличие от Палена. Да и народ князя Адама был завоёван, а не сдался сам, преклонив колени, как остзейские немцы...
   Письмо Александр оставил для того, чтобы перечитать его как-нибудь потом.
  
   ***
   Графиня Доротея фон Ливен принимала у себя барона Будберга. Поговорив о том-о сём, он попросил:
   - Вы умная женщина, Ваше Сиятельство. Предупредите вашего супруга: пусть он не лезет в эти дела.
   - В какие дела? - Дотти посмотрела на барона Андреаса прищуренными зелёными глазами.
   - Зачем ему становиться королём? - прямо проговорил её собеседник. - Откуда он, всегда благоразумный мальчик, взял эту идею? Впрочем, я догадываюсь. Граф Пален - он же был с ним дружен, так?
   Доротея кивнула.
   - Опасная дружба, - заметил барон, отпивая чай.
   - Надо думать, - усмехнулась молодая женщина. - Особенно в свете событий пятилетней давности.
   Она вдруг вспомнила эти мартовские дни. Кристоф удалялся с Паленом в кабинет, и они о чём-то говорили. О чём? Она спрашивала у мужа, он отвечал, "Ах, Дорхен, это неинтересно - военные дела, всякое скучное...". Она и верила ему. Сейчас графиня не мытьем, так катаньем втёрлась бы в разговоры этих двоих.
   - Не только, - возразил тем временем Будберг. - Вы помните, как у нас в Риге звали Палена? Ах, да, вы, верно, были слишком малы...
   - Как же? - полюбопытствововала Доротея.
   - Der Schwartze Peter. Как в картах. Знаете, есть такая игра... - начал Андреас.
   - Да. Проигравший остаётся с пиковым валетом в руках, - Дотти начала догадываться, куда клонит канцлер. - И откуда вы знаете, что моему супругу предлагают корону?
   - Меня называют простаком, - улыбнулся Будберг. - Но я помню, как Пален носился с идеей Ливонского королевства. Так думаю, он затевал заговор, чтобы либо самому сесть в Риге, либо посадить там кое-кого из своих доверенных лиц.
   - И мой муж был таким доверенным лицом... - продолжила мысль графиня. - Но почему же всё закончилось для Палена так, как закончилось? А Беннигсен, например, командует армией.
   - Чёрный Петер хотел слишком многого, Ваше Сиятельство, - пояснил барон. - В какой-то момент он, попросту говоря, зарвался. Государь это заметил. После заговора ему следовало бы убежать в Ригу, затаиться. Но он не стал этого делать. Провалил все благие начинания.
   - Они были провальными с самого начала, - твёрдо заявила графиня, расстегнув витой браслет на левом запястье. - Убивать ради королевства...
   "А она совсем не дура", - подметил барон Андреас, рассматривая эту худощавую молодую женщину в сине-зелёном клетчатом платье из шерстяной материи, с яркими волосами и глазами.
   - Как в игре про Schwartze Peter'а, он остался с клеймом убийцы своего сюзерена, - добавила она. - И вы знаете, Кристофа он тоже хотел вовлечь в свой заговор. Но, к счастью, мой супруг только-только выздоровел после жуткой горячки и не мог даже из дому выйти...
   - А если был бы здоров - согласился? - испытующе поглядел на неё Будберг.
   Доротея вспомнила ночь на 12-е марта, как Кристоф заряжал и разряжал пистолет, как во тьме спальни, лежа под тяжелым пологом кровати, он говорил, что готов убить себя... Даже если Пален говорил с ним о королевстве Ливонском ещё тогда, то, как видно, на Бонси это не имело влияния.
   Графиня тихо ответила то, что Будберг сам уже знал:
   - Я...я не знаю. Он хотел застрелиться. Чтобы не изменять государю. И не предавать тех, кто был против. Он же сам впал в немилость. Государь думал, что он не болел, а только притворялся больным.
   - Как я понимаю вашего мужа, - вздохнул барон. - Но вы отвели дуло пистолета от его виска?
   - Не в буквальном смысле, - улыбнулась графиня, подливая чаю себе и собеседнику. - Я посоветовала ему ждать. Но, похоже, нынче он дождался...
   - Скажите ему, что это сказки, - проговорил Будберг. - Что не бывает ливонских королей. Напомните ему, что он сейчас находится в шатком положении.
   - С чего вы взяли? - настороженно спросила Доротея.
   - Во-первых, нынче война. Во-вторых. мне рассказывали про одну докладную записку, - барон перешел на шёпот, и, очевидно, осознав, что слишком много болтает, прикусил кончик языка.
   - Про докладную записку? - подняла брови графиня, внимательно глядя прямо в глаза своему гостю тем взглядом, который так мастерски передал на её знаменитом портрете один молодой английский художник спустя десять лет после описываемых событий.
   - Я этого вам не говорил, - испуганно пробормотал Будберг. - Я сам видел только отдельные строки... И, знаете, мне надо уже ехать.
   - Герр Андреас, - обратилась Дотти к нему по-немецки, - Я была с вами откровенна. Так будьте откровенны и со мной.
   - Это неважно, совсем неважно, - взволнованно откликнулся Будберг.
   - Судя по вашему растерянному виду, это очень важно, - усмехнулась графиня Ливен. - Ну, рассказывайте же.
   - Ладно, уговорили, - сдавленно прошептал барон. - Там шла речь об Остзейских провинциях. Что они готовы отделиться в свете нынешних событий. Если Бонапарт займет Ригу, его встретят ликованием.
   - Это же наглая ложь! - невольно вскрикнула Доротея.
   - Вот и я о том же. Уйдём в лес, будем питаться одними кореньями, а папистам не сдадимся, - яростно проговорил Андреас, который когда-то, лет тридцать тому назад, был храбрым офицером и ныне тоже не был чужд воинственных настроений.
   - Они не паписты, а безбожники, - поправила его Дотти. - А кто написал такое государю?
   - В этом вся суть. Имена я уж запомнил, - голос Будберга был зол и гневен. - Чарторыйский - среди подписавшихся. Как я полагаю, он и есть главный автор. Остальные просто поставили свои подписи. Если государь в это поверит - конец нам всем.
   - Не конец, - усмехнулась Доротея к полной неожиданности своего собеседника.
   - Хотите сказать, он не поверит? - прошептал он.
   - Князь совершил очевидную глупость, - хладнокровно продолжила графиня. - Просто отвёл огонь государева гнева от собственных соотечественников. В Варшаве, я слышала, Бонапарта чуть в зад не целуют. Это во-первых. Во-вторых, теперь мы войдем в ещё больший фавор. Стоит только намекнуть - и независимости добьёмся, если пообещаем оставаться верными русской короне.
   "Ну и ну", - подумал Будберг. - "Эта девочка Кристхена либо погубит, либо прославит на века. Такой ум и у мужчин не часто встречается".
   - Но как внушить государю, что Чарторыйский на него наговаривает? - спросил барон.
   - А это уже ваша задача, - хитро улыбнулась Дотти. - Вы же канцлер.
   После ухода Будберга Дотти сидела у себя в комнате и рассматривала себя в зеркало, представляя корону на голове. Как же она будет смотреться на троне Ливонии? И как будет выглядеть этот трон? Фантазия уносила её далеко. Но Кристофа - её короля - в этих мечтах не присутствовало. "Если мы с бароном поведаем Бонси про это письмо Чарторыйского, то он наверняка растеряется и запаникует, как герр Андреас", - подумала она. - "И мне он не поверит. Лучше помолчу пока". Так она и сделала.
  

ГЛАВА 9

   Вильна, конец декабря 1806 года.
  
   На Рождество Вильну замело. Анжелика Войцеховская сидела в гостях у своей кузины и смотрела на окна, расцвеченные морозным узором. Марьяна Уварова выглядела неважно - кажется, с лета она похудела.
   - Итак, - произнесла Марьяна. - Ты спрашивала, зачем мне всё это надо? Вот, сама видишь. Опухоль грызет меня изнутри. Пока не сгрызла совсем, я рада вам помочь. И отомстить за саму себя.
   - Так ты желаешь мстить Ливонскому Волку? - усмехнулась Анж. - Это было бы очень кстати. Вот что сотворил со мной его братик.
   Она указала на свою искалеченную левую руку.
   - Это навсегда, - предваряя её расспросы, сказала княжна. - А когда-то я была неплохой пианисткой, меня хвалил сам граф Огиньский. Ты не боишься, что тебя убьют?
   - Я уже ничего не боюсь. И так обречена, - произнесла Марианна.
   - Твой муж?...
   - Ни о чём не узнает, - беспечно проговорила графиня. - Тем более, сейчас идут слухи, что тот, кто искалечил тебя, отравил князя Долгорукова. Theodore из тех, кто не верит в то, что он мог взять и помереть горячкой. Хотя лично я полагаю - так всё и было.
   - Он знает, что ты больна? - спросила Анжелика.
   - Я пока ему не говорила. Думаю, догадывается.
   - Как ты собираешься мстить?
   - Возьму трёх человек, ружьё - а стрелять я умею, мой второй муж научил - и поеду в Зентен. Там глухое место, леса и болота. Я убью всех - волка, волчицу и волчат, - Марианна посмотрела на Анжелику серьёзным, тяжёлым взглядом.
   - Детей оставь. Возьми в заложники, - предложила княжна.
   - Хорошая мысль, - усмехнулась Марианна.
   - Удачи тебе, - Анж с грустью посмотрела на неё. - Я уважаю твоё решение. Не ожидала от тебя такой мужественности.
   - Не суди человека по той маске, которую он надевает для света, - произнесла её кузина, печально улыбнувшись.
   Они обнялись перед тем, как попрощаться. Почему-то Анж не могла отделаться от чувства, что видит подругу в последний раз. Так и оказалось.
  
   ***
   Князь Волконский подъехал к особняку князей Чарторыйских в Вильне примерно в то же время, как адресатка послания, которое он должен был передать от государя. Анжелика как раз возвращалась из костёла, куда вместе с княгиней Изабеллой ездила на Мессу.
   Она заметила высокую, плотно сложенную фигуру вестника, одетого в чёрную шинель с бобровым воротником, и узнала его немедленно.
   Медленно выходя из кареты, она окликнула его:
   - Князь Пётр! Вы приехали меня убивать? Почему вы, а не граф Ливен?
   Волконский молча протянул ей письмо. Лицо его имело застывшее, воистину "каменное" выражение - сразу становилось ясно, почему он получил своё светское прозвище.
Анж вскрыла конверт. Пани Изабелла тоже вышла из кареты, коротко кивнула вестнику и посмотрела через плечо внучки.
   - "Расстояние, которое нас разделяет, пугает меня. Я грежу о том, чтобы его сократить. Хочу видеть вас при Дворе, дышать вами одной. Я озолочу вас, Анжелика. Я освобожу Варшаву от французов и сделаю вашего дядю Адама королем Польши. Я сделаю всё, что попросите вы и ваша семья. Сообщите с подателем сего ваш решительный ответ - согласны ли вы быть со мной или нет? Преданный вам Александр", - прочла княжна вслух.
   Потом она скомкала письмо в руке. Волконский не сводил с неё глаз.
   - Я еду, - ответила она тихо, встречаясь с ним взглядом.
   Её бабушка промолчала. Княгиня сама когда-то оказалась в похожей ситуации и понимала - это последний шанс исправить положение и добиться своих целей.
   ...Этим же вечером Анжелика уехала с князем.
   А её дядя знал: для Анж предначертан путь Эсфири. Он как раз читал этот эпизод из Писания. Он сам представал благородным евреем Мордехаем, император Александр - царем Артаксерксом, а проклятый граф Ливен - подлым Амоном, желающим погубить весь польский народ. Кто знает, не грозит ли сему Амону нашего времени роковой пир?
   Анна Войцеховская зашла к нему, бледная, вся в чёрном.
   - Это действительно было нужно? - прошептала она. - Ты так легко её отпустил.
   - Послушай, - отвечал он, зачитывая вслух строки из Ветхого завета. - "И рассказал ему Мордехай обо всём, что с ним случилось, и об определённом числе серебра, которое обещал Амон отвесить в казну царскую за Иудеев, чтобы истребить их; и вручил ему слепок с указа, обнародованного в Сузах, об истреблении их, чтобы показать Эсфири и дать ей знать обо всём; притом наказывал ей, чтобы она пошла к царю и молила его о помиловании и просила за народ свой", - последнее словосочетание он выделил интонацией.
   Анна только вздохнула.
   - Стыдно играть чувствами детей, - упрекающе произнесла она, скорбно поджав губы.
   - Наши дети освободят Польшу, - откликнулся Адам, читая далее и думая, что ему надо было не масонством бессмысленным пробавляться, а поступать в университет, на богословский, а потом в семинарию - но его бы все на смех подняли в любом случае. Интерес к религии - признак надвигающейся старости, достижения "середины жизни" - десять лет назад он и Нового завета не читал.
   - Дай мне, - протянула руку его сестра. Она продолжила:
   - "И сказал Мордехай в ответ Эсфири: не думай, что ты одна спасёшься в доме царском из всех Иудеев. Если ты промолчишь в это время, то свобода и избавление придёт для Иудеев из другого места, а ты и дом отца твоего погибнете. И кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского? И сказала Эсфирь в ответ Мордехаю: пойди, собери всех Иудеев, находящихся в Сузах, и поститесь ради меня, и не ешьте и не пейте три дня, ни днём, ни ночью, и я со служанками моими буду также поститься и потом пойду к царю, хотя это против закона, и если погибнуть - погибну. И пошел Мордехай, и сделал, как приказала ему Эсфирь".
   - Никогда не думала, что мы ныне - как иудеи, - задумчиво произнесла княгиня Анна. - Может быть, мы тоже богоизбранны?
   - Кто знает, может быть, и среди нас, поляков, появится свой Мессия. Но мы его не признаем, побьем камнями и казним за измену и кощунство, - вздохнул князь Адам.
   - Так что же нам делать далее? - спросила его сестра.
   - Там же сказано - не есть и не пить три дня, ни днём, ни ночью, - сказал он. - Терпеть и молиться.
   - "Если погибнуть - погибну", - повторила Анна. - Я уеду. Моё время сочтено.
   - Ты точно знаешь?.. - шепнул он.
   - Точнее некуда, - усмехнулась она. - Но не беспокойся - я не стану умирать на ваших глазах. Я уеду в Италию. Там и окончу свои дни.
   - А операция тебя не спасёт?
   - Не думаю, - Анна была вновь такой, какой он помнил её много лет назад - смелой, чуть ироничной, чуть дерзкой. Такое ощущение, что все эти годы, все эти двенадцать лет она ждала смерти своей, чтобы вновь обрести самое себя. И дождалась.
   - Когда поедешь? - спросил Адам.
   - В самом скором времени.
   ...Этим же вечером княгиня Войцеховская обрядилась в своё свадебное платье, выпила ударную дозу найденного у матери опия и легла в постель. Обнаружили её на следующее утро. Хоронили не как самоубийцу - Изабелла сказала, что "она имела право на смерть". Анжелика узнала о кончине матери позже.
  
   ***
   Спутник Анж напоминал молчаливую каменную статую, но девушка по каким-то признакам догадалась - несмотря ни на что, Волконский умудрился влюбиться в неё без памяти. Всю дорогу, вплоть до Митавы, они молчали. Даже служанки, которых Анжелика взяла с собой, не решались предаваться болтовне, ловя суровый взгляд своей госпожи.
   Князь Пётр не говорил с Анжеликой по самой простой причине - был молчалив от природы. Присутствие этой "пленницы", "заложницы", родственницы трижды проклятого Адама Чарторыйского жгло его душу, заставляя испытывать безумную боль. Все что было "до", исчезло. Остались лишь эти ярко-синие глаза, непослушная прядь, спадающая на лоб, тёмные пухловатые губы и смутное ощущение тревоги, преследующее его.
   Остановились они на постоялом дворе близ Митавы. Метель била в окна. Хозяин подал им ужин. Анж не притронулась к еде и сидела, отвернувшись, почти не глядя на князя. Тот тоже не испытывал аппетита. Он холодно размышлял над тайным смыслом всего происходящего. Но не мог понять его здесь и сейчас.
   Волконский вспомнил, что перед отъездом графиня Ливен, высокая, тощая и очень любопытная жена его непосредственного начальника и друга, всё допытывалась, в чем заключается его поручение, но разговор сбился на другую тему, и та знала всё лишь в общих чертах. Однако складывалось такое впечатление, что этих общих черт графине явно не хватало. Волконский втайне не любил эту даму и иногда считал, что зря Ливен женился на ней. Сам он был женат на собственной кузине, которую знал с детства, считал, что лучше женщины для него судьба не приготовила, и никогда не изменял Софи. Но вот эта странная полька, злая и причудливая, пленница и ведьма, кажется, заставляет его забыть о жене. И ощущение того, что это редкое сокровище теперь в его власти, только усиливало греховные и не вполне чистые чувства. Но кто такая эта Анжелика? В её синих, ярких глазах - загадка, на бледном лице бродят тени.
   Где-то наверху начали бить часы. Князь разлил вино по бокалам.
   - С Новым годом, - глухо проговорил он, не глядя на девушку.
   Она обернулась, взяла свой бокал, взвесила его в руке и посмотрела на Волконского взглядом туманным, но выразительным.
   - С новым счастьем, - усмехнулась Анж и залпом выпила вино.
   Этот её усмешливый тон, раскрасневшиеся уста и дымка в глазах окончательно свели князя Петра с ума. От его всегдашней "каменной" сдержанности не осталось и следа. Камень обратился в песок.
   - Почему вы ничего толком не едите? - проронил он, заливаясь багряной краской.
   - Зачем? - передернула она плечами. - Я не испытываю голода. Вы, как я вижу, тоже.
   Князь Петр посмотрел на нетронутое жаркое у себя в тарелке. При других обстоятельствах его аппетит был бы неукротим, но сейчас его сдерживала буря страстей, разбуженная этой необычной девушкой.
   - В вашем присутствии... - он не решился закончить фразу, ибо это означало бы готовое признание. И дальнейшее падение в мутную пучину греха и предательства.
   - Я могу уйти, - спокойно проговорила княжна, своей сдержанной и изысканной манерой говорить действительно напоминающая своего родственника, князя Адама. Но если в нём эта манера раздражала Волконского, то в Анж, напротив, очаровывала.
   - Нет, - испуганно отвечал князь Петр. - Останьтесь.
   Он налил ещё вина.
   - Так вы меня спаиваете, - девушка насмешливо посмотрела на него. - Спаиваете с известной целью. Вы упиваетесь своей властью надо мной, не правда ли?
   - Боже мой, княжна... Я и не думал, - пробормотал князь, вновь вглядываясь в узоры на скатерти, избегая её взгляда.
   - Вам говорили, что вы похожи на Наполеона? - отвечала девушка тихим, вкрадчивым голосом, напоминая всем своим обликом змею, приготовившуюся напасть на добычу.
   Князь вспыхнул. Ему часто это говорили. Особенно в последнее время. Не в глаза - так за глаза. Разве что он, в отличие от нынешнего "императора французов", был высок ростом и мощен сложением.
   - А вы похожи. Наверное. Была гравюра с Бонапартом на Аркольском мосту, - алые губы правнучки Пястов изогнулись в дерзкой улыбке. - Ваш путь будет столь же славен.
   - Вы считаете, что Бонапарт заслужил славу? Потому что он обещает освободить Польшу? Интересно, ваш дядя считает так же? - не выдержал Волконский.
   - Мнение моего дяди меня не касается, - княжна заговорила жёстким и немного отчаянным голосом.
   - Он предал нас. Я помню Пулавы. Аустерлиц - тоже, - отрубил её собеседник. - Помню его невозможный план.
   Анж пригубила вино. И проговорила:
   - У Адама много врагов. И я не хотела бы, чтобы его враги стали и моими.
   Она положила обе руки на стол. Князь Пётр заметил чёрную перчатку на неподвижной левой кисти и обратил внимание, что девушка не может ею двигать.
   - Простите, - стушевался он. - Простите меня за то, что я вам наговорил. Вы-то тут причём?
   Анжелика смерила его взглядом.
   - Похоже, государь считает, что я причём. А вы как думаете? - спросила она.
   - Мысли государя для меня непостижимы, - признался Волконский. - Но, каковы бы они не были, я должен их разделять.
   - Вы хороший подданный, - улыбнулась княжна Войцеховская.
   Он робко улыбнулся ей в ответ. Сладкое вино неожиданно ударило ему в голову.
   - Хоть и похожи на Наполеона, - добавила она, сделав полный глоток багрового вина.
   "Кто она?" - вновь подумал он, взглядевшись в княжну повнимательнее. От нёе веяло могилой, тьмой, сырым колодцем - мальчишкой в подмосковном имении он пытался залезть в такой колодец и почувствовал дыхание смерти и болота на своём лице. Это его напугало так, что к тому колодцу он больше не подходил. Но, повзрослев, князь понял, что смерть и тьма пробуждали в нём иные, более сладостные чувства. Последний раз он испытывал их, ведя в атаку Фанагорийский пехотный полк навстречу превосходящим силам противника. В его чувствах к княжне было нечто подобное.
   - По польским свадебным обычаям после третьей чарки молодые идут в опочивальню, - заметила как бы невзначай Анж.
   - Вы моя Смерть, - прошептал князь Петр. - И я вас люблю.
   - Вы женаты, - княжна обратила внимание на золотой обруч, сковавший безымянный палец его правой руки. - Свадебного пира не будет.
   - Вы девица. Между нами ничего не выйдет, - Волконский, казалось, опомнился от своего морока.
   - Ошибаетесь, - Анж решительно отставила от себя бокал.
   - В чём же? - вопрос, заданный князем, показался ему самому крайне глупым, но его спутница с легкостью дала на него ответ.
   - И в том, что я девица, и в том, что у нас с вами ничего не выйдет.
   Анж встала из-за стола. Поднялась по лестнице. Князь Петр неотрывно следил за нею. Оказавшись на верхней ступеньке, она бросила ему ключ от своей комнаты.
   Волконский долго глядел на него, не решаясь поднять. Потом встал, подобрал его, зажал в ладони. Закрыл глаза. Допил оставшееся вино прямо из горлышка бутылки. Мякотью ладони почувствовал все бороздки и выемки ключа. Вспомнил строгое, суховатое лицо супруги. Подумал: "Софи, прости. Но это - первый и последний раз". И начал медленно подниматься по лестнице, тратя по несколько секунд на каждую ступеньку.
   Услышав звук отпираемой двери, Анжелика торжествующе улыбнулась, приготовившись принять своего охранника и конвоира.
   Волконский зашёл к ней в комнату. Анж задула свечи. Во тьме между ними состоялось всё, что может состояться между мужчиной и женщиной.
  
   Курляндия, январь 1807 года.
  
   Начало января выдалось в Курляндии на редкость солнечным и довольно морозным. Лежали глубокие снега. По утрам деревья покрывались инеем.
   Одним таким сказочным утром из Зентена по дороге на мызу Балгальн двигалась целая процессия. Графа Карл фон Ливена, одетого в меховой архалук с коваными медными застежками, сопровождал его старший сын Андреас, которому пришлось долго уговаривать свою maman и гувернёра для этого. Отец даже дал ему небольшой обрез, чтобы тот пострелял дичь, какая найдётся. С ними были и другие - Янис, верный слуга графа Карла, преданный ему как собака вот уже двадцать лет как, а также сын Яниса и крёстник графа, названный в честь него Карлисом - четырнадцатилетный молчаливый отрок. Все были при оружии - места славились хорошей охотой, и они надеялись подстрелить много зайцев. Сзади бежал пес Герцог.
   Балгальн, живописное место на берегах двух озер, окружённых смешанным лесом, граф приобрёл в 1803-м у потомков одного обедневшего семейства, но строиться там начал только в прошлом году. Планы у Карла были грандиозные. Осенью заложили фундамент нового Schloss'а, который должен заменить тёмное и неуклюжее строение, стоявшее на самом берегу озера. Новый "замок" должен быть построен в модном стиле, имитирующем архитектуру древнеримских храмов. На взгорье граф планировал возвести кирху, но ещё не знал, в честь кого её освятить. Эта кирха, по его замыслу, должна стать фамильной усыпальницей всех Ливенов. Мезотен казался ему слишком помпезным, и в нём до сих пор жила память о бывших хозяевах - фон Медемах, чьи могилы находились на тамошнем кладбище. С чужаками лежать нехорошо.
   Карл фон Ливен покупал это имение после рождения своего четвёртого сына Фридриха и хотел завещать эту землю Андреасу. Мальчик этот был серьёзным, вёл себя по-взрослому, неплохо учился и умел слушать старших, не перебивая. В нём Карл видел явные наклонности к военной карьере - Андреас должен был пополнить в своё время череду Ливенов-офицеров.
   Они доехали до холма, на котором строилась кирха. Вид оттуда открывался прекрасный, и Карл мысенно представил, как будет выглядеть достроенный особняк с дорическими колоннами и барельефами в виде лилий на фасаде; как спокойно и мирно здесь летним утром, когда туман поднимается с глади озёр, покрывая зелёные вершины леса; какой парк будет разбит вокруг Schloss'а - надо бы, кстати, заказать архитектору его план. Старый герб прежних владельцев уже сняли с ворот и заменили ливеновским fleur de lys.
   - Когда-нибудь всё это станет принадлежать тебе, Андреас, - проговорил вслух Карл фон Ливен.
   - А почему имение так называется? - вдруг спросил мальчик. Он больше походил на свою мать - черноволосый и черноглазый, от отца унаследовал только строгость черт лица.
   В самом деле, почему? Граф не особо задавался этим вопросом. Но тут его осенило. Он вспомнил, что рассказывал Штрандманн - нынешний секретарь его младшего брата. Вальгалла (Балгала по-латышски) - "зал мертвецов", некий языческий рай, куда попадают все солдаты и их командиры, убитые в сражениях.
   Карл вкратце пересказал эту историю сыну. Тот впечатлился. "Поставить в главной зале дубовый стол", - решил про себя граф фон Ливен. - "По стенам развешать доспехи и образцы оружия".
   Слуги, по соизволению графа, отправились в лес за дичью. Сын с отцом спустились с холма и поехали берегом обледеневшего озера. Карл был в настроении поговорить. С сыном он всегда общался на равных, не делая уступок его нежному возрасту и рассказывая такие вещи, о которых в беседах с восьмилетними детьми обычно умалчивают.
   - Цени землю, Андреас, - сказал Карл задумчивым голосом. - Земля даёт силу и неуязвимость. Если бы у меня не было Зентена, я бы застрелился. И обрёк бы на погибель твою мать и всех вас. Сейчас многие считают иначе. Твой дядя Кристоф, например, ценит подачки, которые ему подбрасывает со своего стола русский царь. Все эти ордена, чины, громкие титулы. Я же счастлив, что у меня есть Зентен и Балгальн. Здесь я неуязвим. Ни один враг меня не достанет. Я знаю, ты обязательно попросишься в Петербург, ко Двору, в Гвардию. Это естественно. Я в твоём возрасте тоже не видел себя никем, кроме как офицером. Но помни о земле, помни о Ливонии, какие бы чины и медали тебе не выдавали власть имущие...
   Его монолог прервало появление четырёх незнакомых всадников. Посередине, вздымая копытами снег, скакал конь пегий, и всадник - точнее, всадница, - на нём была Смерть в чёрной амазонке. Карл на минуту замер от такого зрелища. Это мгновение дорого ему стоило.
   - Здравствуй, Ливонский Волк, - проговорила всадница-Смерть по-французски. Это была женщина средних лет, тёмноволосая, кареглазая, немного полноватая.
   - Кто... ты? - промолвил граф.
   - Твоё прошлое, - усмехнулась она и скомандовала своим спутникам:
   - Огонь!
   Андреас увидел, как человек на белой лошади сделал выстрел, отец его упал с коня, лицом в снег, моментально ставший алым. Еще мгновение - и "чёрный всадник" наставил дуло своего ружья на грудь мальчика.
   - Ясь, мальчишку бери живым! - выкрикнула страшная всадница.
   Андреас не растерялся. Он быстро, не думая, попадёт ли, нажал на курок обреза. Пуля снесла его противнику полчерепа.
   На звуки пальбы из леса поспешили Карлис и Янис. Седока на рыжем коне подстрели сбоку, белый успел убить несчастного Герцога и был немедленно прикончен Янисом. "Мстительницу" окружили.
   Карл очнулся. В него умудрились выпустить сразу две пули - в плечо, туда, где оно соединяется с ключицей, и в подмышку, навылет. Кость была раздроблена, рукав прорван и окровавлен. Он глянул в сторону сына. Мальчик оказался невредим. Враги лежали вповалку, их кони разбежались. Карлис убил под всадницей "бледного" коня и держал её на мушке. Он посмотрел на нее и вспомнил - Варшава, Девяносто четвёртый, он, обкуренный, пытается овладеть полячкой, очень похожей на неё. Она отчаянно сопротивляется, а потом затихает под ним...
   - Мстишь? - спросил он её по-польски.
   Та злобно посмотрела на своего недобитого врага. На латышей, взявших её на мушку. И на мальчишку-"волчонка", которого хотела взять в заложники, убив его отца.
   - Ты вспомнил, как меня зовут? Надеюсь, ты сдохнешь, - она плюнула ему в лицо.
   Янис не выдержал:
   - Я убью польскую тварь, хозяин?
   - Постой. Я... сам, - левой рукой Карл нащупал ружье, превозмогая резкую боль в ранах, и нажал на курок. Промазал, но женщина, ахнув, упала навзничь.
   Слуга подошёл к ней.
   - Живучая сука, - сообщил он своему господину. - Мне её добить?
   - Нет, - покачал он головой. - Отвези её в Митаву. Помрёт по дороге - ладно, так и быть. Позови людей из Зентена, свезите трупы, сделайте порубь и сбросьте их в озеро.
   - А как же вы, хозяин? - испуганно проговорил его крёстник и тёзка.
   - Ерунда. Царапина, - граф, однако, понимал, что рана его - не ерунда и не царапина.
   Его сын замер, глядя на всё это зрелище невидящими глазами. Он обнимал своё оружие обеими руками. Все чувства, казалось, умерли в нём.
   Граф тяжело поднялся. Снял с себя шубу, сюртук, оторвал рукав рубахи, кое-как завязал рану обрывками её полы.
   - Всё... Она имела право на месть и исполнила его, - проговорил Карл фон Ливен. - Иди сюда, Андреас. Помоги. Затяни потуже.
   Мальчик сделал всё то, что велел ему отец. Руки его плохо слушались, ему хотелось плакать, но он не мог.
   - Ты убил врага. Теперь ты больше не ребенок, - прошептал граф.
   Он нашёл в себе силы оседлать коня. Мальчик сел в седло перед ним, так как его пони убежал в лес от звука выстрелов.
   - В Поссендорф, - проговорил граф Карл, глядя, как его слуги оттаскивают трупы "папистов" в сторону. - Если что, ищите меня там.
   Они выехали на Пернауский тракт. Вскоре показалась кирха с гербом фон Поссе, приземистый господский дом. Близ входа спешились. Поравнялись со старшим сыном хозяина, Германном. Тот опешил, увидев своего дядю и кузена в таком состоянии.
   - Зови... мать, - прошептал Карл, у которого уже темнело в глазах.
   Минна фон Поссе всплеснула руками, увидев окровавленного старшего брата.
   - О Боже, а я с детьми одна... Кто? Как? - забросила она его вопросами.
   - Не знаю. Помоги, - и, проговорив эти слова, он рухнул в обморок. И больше не приходил в сознание.
   Вильгельмина не растерялась. Она послала людей в Зентен, известить невестку. Отписала младшему брату в Петербург, из сбивчивых рассказов племянника поняв, что в его отца стреляли злоумышленники. Сама обработала ему рану, вынув остатки костей из раздробленного плеча, наложила повязку.
   ...Отомстившая сама за себя Марьяна Уварова была привезена в Митаву, несмотря на то, что Карлис подначивал отца убить её "за хозяина", но Янис говорил: "Хозяин приказал не убивать - я не убиваю её". Она выжила. Но толком не выздоровела. Через три года мучений Марианна умерла.
  
  
   Восточная Пруссия, конец января 1807 года.
  
   На Западе война шла с длинными, не приносившими никакого облегчения передышками. Наполеоновская армия встала на зимние квартиры. Русские и прусские мародёры отбирали у крестьян последнее - снабжение было налажено из рук вон плохо. Ночевали на сырой земле. Бесконечные переходы истомили и обессилили всех - от главнокомандующего до последнего солдата.
   За это время Алекс фон Бенкендорф не слезал с седла. Ландшафт Восточной Пруссии стал ему знаком как собственная ладонь - все дороги, деревушки, городки. Темнело рано - бивачные огни светили ему в спину и встречали после полуночи, когда он в заледеневшей, колом стоящей шинели возвращался в ставку графа Толстого. Звёзды скрылись за низкими облаками - не видать ни Полярной, ни ещё какой путеводной. Полная неопределённость и бездействие мучили его.
   В начале января Алекс нанял двух евреев-факторов за сходную цену, приказав им шпионить у французов, которым они сторговывали лошадей, но ничего от них интересного выведать не удалось - или их уже успели перекупить противники. В досаде он подумал, что и сам бы занялся шпионажем, только для этого недостаточно ловок - его сразу же вычислят.
   В ночь на четвёртое января Алекс только успел заснуть после напряженного дня, как его растормошил Лев Нарышкин.
   - Саша, а Митю-то нашего убили.
   - А-арсеньева? Где? Как?
   Позже оказалось, что отряд Дмитрия захватил французский разъезд под Липштадтом. Пока везли пленников, на якобинцев напали русские мародёры и отбили своих, в том числе, и раненного в стычке Арсеньева. Чудесное спасение, да и только!
   ...Заехав в Штаб третьей бригады, Бенкендорф поделился этой новостью с Юргисом, что-то ожесточенно писавшим, и с Лёвенштерном, похудевшим так, что, как выражался Иоганн фон Ливен, "скоро светиться начнёт".
   Лёвенштерн получал известия - одно хуже другого. Вальдемар был опасно болен; за него писала Натали. Ей приходилось очень тяжело. Кузина снилась Жанно каждую ночь. Аппетит у него пропал - "зато еду, которая здесь на вес золота, не перевожу" - грустно шутил он. В стычке под Липштадтом он вёл два эскадрона драгунского полка, которым командовал генерал-майор Антреп. Генерала убило наповал ядром. Жанно бросился за ним, под те же пули - но не погиб.
   - Не надо так, - сказал ему после боя Иоганн фон Ливен, потрясённый гибелью своего хорошего знакомого.
   - Как "так"? - его тёзка отбрасывал в сторону окровавленную саблю, расстёгивая заляпанный чужой кровью ментик.
   - Пули искать. Русские говорят: "Пуля виноватого найдет", - заметил граф, нервно раскуривая трубку.
   - А я не могу больше, - равнодушно произнес Лёвенштерн. - Сил нет.
   - Посмотрите на меня, - твердо сказал Ливен. - Я потерял вашу сестру, которую нежно любил, но не веду себя как самоубийца.
   Жанно не стал объяснять, почему всё так. Лишь улыбнулся печально.
   ...Когда он в следующий раз встретился с Алексом, они, поговорив о сражении и о невеселых делах в армии, перевели разговор на другое.
   - Недавно я наткнулся на вундеркинда. Вроде Моцарта, только в области стрельбы, - заговорил Лёвенштерн. - Он владеет оружием, как Господь Бог, хоть мальчишке всего четырнадцать. И помнит все гербы остзейского дворянства наперечет. Называешь ему фамилию - он тебе выдает и подробное описание, и девиз - что твой герольд. Хочешь увидеть это чудо?
   - Давай, - равнодушно откликнулся Бенкендорф.
   ...Леон Дубельт на всю жизнь запомнил этого высокого худощавого поручика, рыжеватого, с жестоко обветренным лицом и зелёными глазами, ещё не зная, что через два десятка лет им суждено будет встретиться при совершенно иных обстоятельствах.
   - Привет... как вас, Леон? - проговорил он. - Мне сказали, что вы разбираетесь в гербах.
   Юноша кивнул. На его остром смышлёном лице отразилось выражение заинтересованности.
   - Я вас сейчас проверю, - продолжил Алекс, предусмотрительно снявший с пальца кольцо-печатку со своей родовой эмблемой. - Я фон Бенкендорф. Каков герб и девиз моего семейства?
   - Золоте поле, посреди - синяя полоса, в полосе - три красных розы, располагаемых вертикально, - отвечал Леон. - Девиз Perseverance ("Настойчивость").
   - Как переводится? - глянул на него Лёвенштерн.
   - Настойчивость, - не моргнув глазом, отвечал отрок.
   - Или Постоянство, - дополнил сам владелец описанного герба. - А у вас, юноша, каков герб?
   - У меня его нет. Я бастард - проговорил он. - Точнее, я родился вне брака отца с матерью.
   - Какое совпадение. Я тоже считаюсь бастардом, - усмехнулся Лёвенштерн. - Кем была ваша мать? Низкорожденной? Какой-нибудь латышкой?
   - Оставь это, - шепнул Алекс, заметив, что юноша потемнел лицом в гневе.
   - Принцессой Марией Медина-Челли, - глухо отвечал Леон, не глядя на своего старшего товарища.
   Алекс аж присвистнул от таких известий. Лёвенштерн же недоверчиво посмотрел на Дубельта, пытаясь выявить в нём отличительные черты высшей аристократии. Не нашел - перед ним был просто щуплый остроносый мальчик, чем-то похожий на лисёнка и ничем не напоминающий принца крови.
   - Не обманывайте, - грубовато проговорил Жанно. - Чем докажете?
   - Я никогда не вру. Вот, - он вытащил из-под рубахи нательный крест, вырезанный из слоновой кости. Очень тонкая работа, золотое напыление на распятье с фигурой страдающего Христа, и на обратной стороне - латинская надпись, выполненная полуарабской вязью. Милая семейная реликвия. Лёвенштерн почувствовал некую тоску и зависть - от матери ему не осталось ничего. Ни кольца, которое можно было бы носить вместе с крестом на цепочке, ни миниатюрного портрета - только смутные воспоминания о красивой и доброй женщине.
   - Ваша мать жива? - тихо спросил Жанно.
   - Умерла в прошлом году, - Леон отвернулся, всем видом своим показывая, что распространяться о деталях смерти матери и о своем семействе он не намерен. Проговорил только, указывая на распятье:
   - Пятнадцатый век. Кастилия.
   - Вы только не хвастайтесь этим перед вашим генералом, - посоветовал Бенкендорф, почувствовавший себя весьма неловко, лицезрея столь чувствительную сцену, - Ливенов трясёт от всего, что связано с католичеством. Если он узнает, что вы папист...
   - Я православный, - не глядя на него, отвечал Дубельт.
   Алекс и Жанно в изумлении переглянулись. Леон вышел из палатки.
   - Как там Воронцов? - спросил Лёвенштерн, не собираясь обсуждать мальчика.
   - Скоро будет бегать, - пожал плечами Алекс. - Правда, с ним рядом шесть тифозных лежат, как бы не заразился.
   - Насколько я помню, он болел, - сказал Жанно. - Что говорят в Штабе?
   - Никто ничего не знает, - Алекс устало присел на пол, скрестив длинные ноги по-турецки. - Как мне всё это осточертело! Зачистки. Мародёры. Вся эта грязь. Холодрыга. И мне не к кому и не к чему возвращаться отсюда.
   - Да и мне тоже, - Лёвенштерн поискал взглядом курительные принадлежности, нашёл трубку, в которой оставалось еще чуточку табака, зажег ее, затянулся.
   - Что ты будешь делать, если переживешь войну? - спросил его кузен.
   - Я? Съезжу в Тоскану. Или подамся в Париж. Доучусь в иcole Medicale, начну практиковать, - Жанно говорил это без всякого выражения и эмоций - будущее его не заботило, он не видел его перед собой.
   - Издеваешься? - Алекс серьезно посмотрел на друга. - Ты же дворянин. Ты должен служить.
   Лёвенштерн взорвался:
   - Я никому ничего не должен. Никто никому ничего не должен. Запомни.
   - Если так, то почему ты здесь? - не растерялся Алекс, задав вопрос тоном беззаботным и надменно-насмешливым. - Ты же исполняешь свой долг.
   Лёвенштерн промолчал. Он и сам не знал, что ему делать с его треклятой жизнью. Не мог сказать, к чему война, к чему мысли об отъезде в Италию или о поступлении в Медицинскую школу.
   - А что ты сделаешь, если выйдешь из этого ледяного ада невредим? - спросил, в свою очередь, Жанно, уже почти ненавидя своего высокомерного кузена, всегда рассматривавшего этот мир как место, принадлежавшее исключительно ему по некоему праву, всегда уверенного в своём счастье и своей "звезде". - Кажется, Ливен тебе пообещал нечто невероятное?
   - Ничего особенного, - скептически произнес Алекс. - Он воспринимает мою поддержку как должное. И мне всё равно. Даже если бы он и посулил мне все блага мира сего, ничего этого не будет.
   - Вот как? - деланно равнодушным тоном проговорил Жанно. - И почему же ты так в этом уверен?
   - Меня убьют. Его отправят в отставку. Вместе с Будбергом и всеми прочими. Вот и сказке конец, - Алекс сладко потянулся. - Зачем тебе Тоскана? Ведь ты же купил дом в Риге? И барышня Лилиенфельд ждёт тебя из похода живым.
   - Никто меня не ждёт, - печально возразил Жанно. - Впереди, если честно, я вижу только смерть.
   Алекс возвращался к себе в удрученном состоянии духа. В доме, занимаемым им, правда, его встретила развеселая компания из спасшегося чудом Арсеньева, Льва и вполне живого и здорового Воронцова. Все мысли о смерти у него улетучились.
   Начинался февраль 1807 года. Пруссия увязла в войне навсегда - как тогда казалось. Буквально через несколько дней армиям французов, русских и пруссаков довелось встретиться в одном из самых кровопролитных сражений современности.
   5 февраля по новому календарю на окраинах городка Эйлау разразилась бойня, достойная скандинавских кровавых саг. Битва, которую назовут "новым Рагнарёком".
   Из офицеров третьей бригады никто в эту ночь не думал спать. Все обсуждали диспозицию и план действий на грядущий день. Бригген исчеркал стрелками и знаками всю карту местности. Ливен говорил, не глядя на него:
   - Значит, мы идём с юго-востока на восток и атакуем пехоту Бертье. Нарисовал? Покажи. Начнём с кавалерии. Первыми выступают гусары и казаки, - он посмотрел в сторону Жанно. - Конные егеря будут поддерживать драгун справа. Я с егерями нахожусь на западной окраине городского кладбища. Пален, расставите их через одного, а я поведу гренадёр.
   - Как-то мудрено, - откликнулся Пауль фон дер Пален, младший сын Schwartze Peter'а, весьма похожий сложением и лицом на своего опального отца.
   - Так получилось, - устало улыбнулся граф Иоганн. - Нас так или иначе зажмут, их нужно будет отбросить. И да - мальчишек в резерв.
   - А смысл? - спросили его.
   - Завтра будет ад. Не для невинных отроков, - устало усмехнулся генерал. - Итак, мы попробуем выбить неприятеля с юго-востока артиллерией.... Это сначала. Потом, Жанно, Пауль - дело за вами. Дальше посмотрим по ситуации. Надеюсь, Эйлау отобьём.
   - С Божьей помощью, - Георг оторвал покрасневшие глаза от карты.
   - Сейчас - нам всем пора спать, - объявил граф.
   ...Перед сном Иоганн-Георг фон Ливен в кои-то веки помолился. Посмотрел на левое запястье, вспомнил имя своей наречённой. "Завтра встретимся", - подумал Ливен, не чувствуя ничего особенного. Его последнее время "несло" - всё в его жизни происходило слишком быстро, и вот он завтра поведет свои войска в атаку, и мир замкнётся. Равнодушие к собственной участи было абсолютным и даже пугало графа. Он заснул сном ребенка и ничего особенного не видел - так, мешанину из образов.
   Лёвенштерн вообще не спал. В три ночи он стоял за палаткой, курил, вдыхал сырость и думал, что завтра ко всему прочему возможна метель - в воздухе пахло снегом. Его окликнул Мишель Долгоруков, которого Жанно сто лет уже не видел. Князь нынче командовал Курляндским драгунским полком и выглядел, несмотря на поздний час, так, словно собрался если не на бал, то на гвардейские маневры уж точно. Перебросились приветствиями, обычными в таких случаях репликами "какими судьбами?"; сказали, что завтра предстоит "веселое дельце".
   - Слушай, - обратился Мишель к Лёвенштерну. - Ты же был в адъютантах у Ливена, кажется?
   - Был, а что? - Жанно нынче думал не об этом.
   - Эх, всё равно завтра оба здесь и ляжем, - сказал его собеседник словно про себя. - Так вот, этот твой шеф свёл в могилу моего старшего брата. Сволочь чухонская. Ненавижу.
   Он в сердцах сплюнул на снег.
   - Это ты мне? - вскинулся Лёвенштерн.
   - Нет. Я про этого... Кстати, ты почему здесь, а не в столице?
   - Знаешь историю про Тристана и Изольду? - внезапно спросил Жанно.
   Его собеседник молча кивнул.
   - Вот со мной случилась та же ерунда.
   - Кто же ты в этой истории? - лукаво улыбнулся Мишель. - Хочу надеяться, не Изольда.
   - Ну тебя, - отмахнулся от него Лёвенштерн. - Неудачник Тристан я, вот кто. И да, что же сделал Ливен с твоим братом? Как и отчего скончался князь Пётр?
   Жанно был немало удивлён смертью Долгорукова-старшего. Тот производил впечатление очень здорового человека. И случай, когда ему удалось сохранить ногу после того, как во время дуэли пуля прошла очень близко к главной артерии, только это подтверждал.
   - Вроде бы как от простуды, - отвечал князь. - Перед этим его вызвали из Южной армии, где он находился в командировке, и чуть не заставили писать отставку. Скорее всего, твои соотечественники подставили ему подножку.
   - Сложно мне в это поверить, - сказал Лёвенштерн. - А за что травить-то было?
   - Чтобы наверняка, - коротко усмехнулся Долгоруков. - Причина смерти уж больно невероятная.
   - Ну почему, от горячки вполне себе помереть можно... По себе знаю. К тому же, твой брат с графом были друзьями.
   - Именно что были. Твой бывший начальник много о себе возомнил. Пьер ему на это указал. К несчастью для себя, - продолжал князь. - Вот так они и стали врагами.
   Жанно промолчал. Мишель взял его за руку. Небо слегка посветлело. Кое-где уже играли побудку.
   - Слушай, Жанно, - тихо проговорил князь. - Иди ко мне в полк. Если оба будем живы и здоровы к завтрашнему вечеру. Когда пойду на повышение, то Курляндский драгунский тебе достанется.
   - А что мне для этого нужно будет сделать? - вяло спросил Лёвенштерн.
   - Делай то, что я тебе скажу, - и красивое до приторности лицо князя сделалось жёстким, и Жанно стало вдруг ясно, как этот человек будет выглядеть в старости, если до неё доживет.
   - Смотря что скажешь, - парировал Жанно.
   Тот улыбнулся ему.
   "Чего он добивается?" - задумался Лёвенштерн. А если граф Кристоф и вправду приложил руку к устранению своего друга? Как знать? "Уравнение с двумя неизвестными, как ты любишь, князинька", - усмехнулся про себя барон, попрощавшись с приятелем. - "Где Х - твои планы, а Y - причина падения твоего брата". Но решать эту задачу ему не хотелось. Не время. Не место.
   Жанно взглянул на панораму городка Эйлау. Ничего особо примечательного в этом местечке не было. Шпили трех кирх торчат над равниной, приземистые, вплотную друг к другу стоящие на узких, в три шага шириной, улочках дома. Вот кладбище, которое завтра будут держать егеря; гранитные кресты и плиты возвышаются над глубокими сугробами. Где Петербург? Нигде. Через четыре дня на стол графа Кристофа фон Ливена подадут рапорты о сражении, он прочитает их рассеянно, пойдёт докладывать государю и он, и Майк, и Георг, и Алекс, и Иоганн фон Ливен, и князь Мишель, и даже, быть может, юноша Леон останутся здесь навсегда. Кому память, кому слава...
   Возвращаясь мыслью к Мишелю Долгорукову, он понял, что тот соблазняет его ровно так же, как и покойный брат, говоря так, словно уже наверняка знает, что останется в живых и что его повысят до генерал-майора. Но хочет ли Жанно служить русским против "своих"? По нраву ли ему этот князь? Лёвенштерн не знал ответов на эти, по большему счету, риторические вопросы. Ему хотелось того, о чём он уже поведал Алексу - спокойной частной жизни вдали от Петербурга, Прибалтики, знакомых и родных, которые тянут его в свои игры, готовые при малейшей опасности разыграть его жизнь, словно мелкую карту во время партии в вист. При условии, что он переживёт грядущий день - в этом Жанно был совсем не уверен.
  
   День начался пушечным обстрелом. Русские чуть ли не церемониальным маршем вошли в Эйлау через северные ворота около семи утра. Сначала налетела кавалерия, Петербургский драгунский полк пошёл в атаку на французских конных егерей и прорвал оборону. Завязалась резня. Со стороны кладбища артиллерия третьей и шестой дивизии разнесла вдрызг то немногое, что осталось от французских укреплений. Противник стянул войска на другой конец городка, где их настигли гусары и конные егеря, да и пруссаки начали подходить с востока и северо-запада. Словом, дело было почти решенным в пользу союзников. Бонапарт уже приказал подводить свои резервы на помощь армии, почти уничтоженной в Эйлау. Беннигсен, однако, с наступлением темноты отдал приказ остановить сражение, а войскам - вернуться на позиции. Был созван военный совет, на котором присутствовали все начальники дивизий.
   Алекс провел весь бой в разъездах по окраинам Эйлау, ввязался в стычку перед ратушной площадью, чуть было не наскочив в бою на Лёвенштерна, прорубавшего себе путь по узким улочкам между кирхой и центром городка, и принявшего своего кузена в штабном чёрном мундире за неприятельского офицера.
   Иоганн фон Ливен со своей "гвардией" обстреливал арьергард противника, с неудовольствием отмечая хмурое небо, грозившее снегопадом. Ему было несколько скучно.
   На совете, ввиду того, что противник, судя по своим маневрам, решил совершить перегруппировку и пытался выманить русских в чистое поле, где поджидал их с куда более сильной армией, чем с той, с которой дрались сегодня, решено было, по выражению графа Толстого, "перетасовать колоду". Третью, шестую и десятую дивизии собирались отправить восточнее, а весь бой провести на кладбище. Сначала планировалось обстрелять французов артиллерией, потом пустить тяжёлую кавалерию с правого фланга и гренадёров - с левого, таким образом, подведя всё к разгрому неприятеля.
   - Ненавижу такие планы, - говорил потом граф Ливен Алексу. - Под Аустерлицем тоже много чего планировали.
   - А уж как я ненавижу планы... - Лёвенштерн устал как собака, у него болели мышцы рук.
   - Мне кажется, что это чушь, - проговорил Алекс. - Мы хотим их перехитрить, но не перехитрим.
   - Let's see, - Воронцов, казалось, забыл русский язык.
   - Что, Майк? - Алекс озадаченно взглянул на друга.
   - Nous voyons (Посмотрим), - перевёл тот раздраженно.
  
   С рассветом следующего дня поднялась страшная метель. День ожидался тяжёлый. Сражение началось залпами русской артиллерии с севера, и сперва всё шло по плану. Но Бонапарт обошёл позиции и встал за арьергардом.
   Алекс заметил это одним из первых. Видя, как расстреливают улан, он повёл их в контратаку. Спокойно, как на маневрах. Без малейшей суеты. Против ветра, сквозь наклонно падавший густой снег, мимо кладбища. Лёвенштерн видел его, отбиваясь от кирасиров Бертье. Видел и Долгорукова, смявшего своими драгунами четыре роты французских конных егерей. Мимо Алекса пролетело пять ядер, десяток человек убило рядом с ним, но он был невредим. Курляндские егеря по-прежему держали оборону, что было куда сложнее, чем вчера. Странно, как Жанно смог охватить всё это взглядом. Курляндскими драгунами он даже залюбовался и позавидовал умению князя держаться в бою, как бог войны.
   Алекс, уведя полк, помчался далее. Сердце его колотилось. Он уже не помнил, где именно находится - снег застилал всё, ветер растрепал его волосы, и только крики и звуки выстрелов помогали ему представить, в каком месте он оказался. "Где Штаб? Чёрт..." - сказал он себе, когда очутился на городском кладбище. Рядом с ним разорвались три гранаты, конь, встав на дыбы, сбросил с себя седока, но Бенкендорф, как кошка, мягко приземлился на ноги и побежал туда, где рассчитывал найти графа Толстого. Кажется, его слегка контузило - в голове звенело. Покорёженные кладбищенские плиты возвышались перед его лицом как исполины, впереди падали солдаты, и ему казалось, что к каждому из убитых сверху спускаются какие-то белые тени, и чёрный сумрак встаёт из промерзшей земли. Где-то за северной окраиной кладбища барон случайно наткнулся на Воронцова, который крикнул ему:
   - Саша, живой, что ли? Тебя уже похоронили!
   - Что там за е-ный п-ц? - откликнулся Алекс, рассматривая то, что творилось сзади.
   - Третью бригаду расстреливают, я - туда, - крикнул Воронцов. - Оборону-таки прорвали.
   Алекс сплюнул от злости и бессилия, бросившись вместе с другом в гущу боя.
  
На левом фланге происходило следующее. Сначала подкрепления французов отбросили назад гусаров и казаков. Лёвенштерна сбило с лошади и, лишь только он успел вскочить на ноги, пуля пробила ему бедро. Адская боль захлестнула его, заставив забыть обо всем. Судорожно схватив саблю, он прокричал: "Вперёд!", но ноги его подкосились, и он рухнул на снег.
   Граф Ливен наблюдал за кавалерийской атакой издали. Увидев, что враги смяли две трети дивизионной кавалерии, он обернулся к своему адъютанту.
   - Выдвигаем рижан, - проговорил граф.
   Георг оседлал коня и присоедился к полку, пошедшему в атаку.
   Сквозь беспрерывно кружащийся снег, залепляющий глаза Алекс видел атаку чёрных всадников - Рижского конно-егерского полка. Красивая получилась атака - только они быстро упёрлись в штыки и пули французских фузилеров. Воронцов атаковал пехоту слева, но его отряд был быстро отброшен назад. Сначала убили полковника Кнорринга, командира рижан - его разорвало на части вместе со знаменосцем. Фон дер Бригген, увидев такое, помчался к тому месиву костей и мяса, что раньше называлось людьми, поднял знамя, крикнул что-то по-латышски и повел остатки кавалерии третьей дивизии прямо на штыки. Первая пуля выбила ему ключицу; вторая прошла сквозь грудь и сбила его с коня вместе со знаменем, которое он судорожно сжимал обеими руками. Позже хирурги обнаружили, что пуля застряла около позвоночника, пробив ребра и легкое. Сознание он потерял тогда, когда его добивали штыком по голове.
   ...Ливен, увидев, как упал навзничь Георг, уже не сомневался, что ему делать дальше. Мстить.
   - Ливенцы, - закричал он своему полку. - Наших бьют! Вперед!
   Граф сам повел пехоту под знаменем личного своего батальона. Шли против ветра, сменившего направление, и его отросшие светлые волосы разметались, и лицо его было страшно и вдохновенно одновременно.
   "За Эрику. За Юргиса. За Жанно. За всех. Получайте!" - сказал он себе, а вслух:
   - В штыковую их, сук!
   Сначала у них получилось прорвать окружение, но кольцо вновь замкнулось - подошло подкрепление из егерей. Завязалась перестрелка.
   ...Бриггена унесли с поля боя замертво. Ливен взглянул на него, лежащего на носилках. Лицо его, бледное, совсем молодое, удивлённое, не выражало ни боли, ни ярости. Знамя, казалось, приросло к его ладоням. Льняные волосы сбились в бурый колтун. Несмотря ни на что, Георг ещё дышал.
   "Не всё потеряно", - подумал граф Иоганн то ли о своём раненном товарище, то ли о положении, в котором оказались остатки его бригады. Внезапно его бедро что-то ожгло - пуля? Может быть. Боли особой он не почувствовал и поле боя не покинул, пока у него не закончились патроны. Затем силы оставили Гансхена, он медленно упал на снег, невольно прижав ладонь к ране, из которой сочилась кровь. Его пытались поднять. Тут он потерял сознание. Во тьме граф видел глаза невесты, чёрные и блестящие, и руки её, снега белее, и заплакал, и припал к её груди, но она покачала головой и отстранилась.
   Алекс, находившийся в гуще сражения, слышал, что убили Бриггена, что ранили Ливена и Жанно, но ничего не почувствовал при этих известиях. То, что он видел вокруг, выглядело страшно - снег окрасился в кроваво-алый, везде растерзанные трупы русских и французов, вокруг летает с громким карканьем вороньё. Кровь была и на руках Алекса, и на его мундире. Он добрался до ставки главнокомандующих, но доложить ничего толком не мог - голос оставил его, он много заикался. Граф Толстой отпустил его, видя его состояние, а потом шепнул ему: "Посмотрите на себя в зеркало".
   Алекс увидел в отражении, что виски его словно припорошило снегом. Пожал плечами. Лёг на пол и задремал, дёргаясь во сне и то и дело просыпаясь.
   ...Бой под Прейсиш-Эйлау стал самым страшным "делом" на его памяти. Результаты его были совсем неоднозначны. Багратион спас ситуацию на правом фланге, но поле осталось за французами. Однако русские успели захватить несколько неприятельских знамен, да и Бонапарту пришлось отступить, так как потери с его стороны оказались очень существенными. Беннигсен счёл сражение под Эйлау победоносным и отправил знамёна в Петербург с адъютантом Ставицким. И только граф Толстой знал правду. Через две недели он послал Алекса с донесением в Петербург, дабы тот раскрыл глаза государю на необходимость отступления вплоть до Кёнигсберга и далее - к границе.
  

ГЛАВА 10

   Санкт-Петербург, январь 1807 года.
  
   10 января 1807 года император Александр принимал Анж Войцеховскую, приехавшую из Вильны вместе с князем Петром Волконским, отправившимся срочно в канцелярию Штаба, где его ждало много работы. Князь старался забыться в службе от наваждения, от воспоминаний о том, что произошло между ним и его прекрасной пленницей в Митаве и повторилось близ Нарвы. Слишком недозволительно всё это. А его сюзерен только предвкушал всё то, что его ждало с ней, с племянницей его друга. Вот она, сказочная принцесса, сидит с ним в одной комнате, дышит с ним одним воздухом - близка и так далека, и он чувствовал в ней силу нездешнюю, такую же, как в дяде её, да и внешне они были схожи, и даже молчали одинаково. Анжелика напоминала статую, портрет, мраморное изваяние, и императора вместе с откровенным вожделением охватывало отчаяние - "чужая", как пить дать "чужая", и зачем он променял живую, тёплую, весёлую Мари Нарышкину на эту девицу с глазами змеи? Но не отправлять же её назад в Литву?
   - Соболезную, - тихо произнес он. - Я узнал о смерти вашей матери...
   Анж молчала, смерив самодержца взглядом, от которого тому стало не по себе.
   - Ваше Величество, - проговорила княжна Войцеховская после минутной паузы. - Я теперь ваша заложница?
   "Проклятое слово", - поморщился государь.
   - Вы свободны, - отвечал он, стараясь избежать её взгляда. - Моя вина, что я оторвал вас от семьи, не дал попрощаться с матерью... Но поймите, без вас мне сложно.
   - Как странно, - княжна сплела пальцы "живой" правой руки с пальцами "мёртвой" левой, и от взора Александра не укрылось то, что левая кисть девушки высохла. Боль пронзила его сердце. Он сам не был лишён некоторых не очень явных физических пороков и тщательно скрывал их. К увечьям других, будь то шрамы, следы оспы, отсутствующие конечности, он относился с жалостью, смешанной с гадливостью. Бездействующая рука у девушки, отличающейся идеально красивой наружностью, несколько пугала его. Кажется, в Пулавах он не заметил этого дефекта у неё.
   - Что именно странно? - государь подошел к окну, взглянул на освещённые бледным светом фонарей редкие падающие снежинки.
   - Мы виделись с вами, Ваше Величество, несколько раз, а вы только недавно поняли, что любите меня.
   Анж держалась спокойно, без трепета перед властелином полумира. Государь ей нравился - в нём не было надменности и застывшей монументальности, как можно того ожидать. Теперь она могла хорошо представить себе, чем Александр завоевал сердце Адама - своей естественностью и лёгкостью.
   - Я не знаю, княжна, что на меня нашло, - признался император. - Возможно, я унаследовал черты характера моего покойного отца.
   - К сожалению, не могу судить, Ваше Величество. Но знаю точно - кровь предков всегда остается в нас, - Анж отхлебнула горячего чаю из принесённой камер-лакеем чашки, посмотрела в окно.
   Фраза, произнесенная ею, заставила Александра вздрогнуть. Но он взял себя в руки.
   - Я не требую от вас любви и повиновения в моих прихотях, - глухо проговорил он. - Вы вольны отказаться от всего, что я вам предложу в качестве милости, подарка - о, совершенно безвозмездного подарка, клянусь вам! - и уехать к родным, и забыть всё это безумие. Если я вам не нравлюсь, если вы, как и дядя, разочаровались во мне...
   - Нет, - вскинула глаза на него Анжелика. - Я ваша.
   Александр задрожал. Как легко она это произнесла! "Ваша". Je suis Ю vous, sir. Без драматичности и надрыва, в отличие от королевы Луизы, без игривости, в отличие от Нарышкиной, без рабской покорности, как те, безымянные, случайные, ослеплённые его красотой и блеском. Так может говорить лишь женщина, уверенная в своих силах и в непоколебимости собственной Чести. И государь сделал невозможное - встал перед ней на колени. Анж медленно улыбнулась, и эта улыбка сделала её еще более похожей на Адама Чарторыйского. Этот государь был у её ног. Он обнял её колени и в порыве страсти приподнял тяжёлый подол её платья, обнажив изящные щиколотки в чёрных чулках. Она не отстранилась, и его рука скользнула выше. Анж чувствовала, что ладонь императора влажна от волнения и страсти, но сама не ощущала ничего, даже когда пальцы Александра дотронулись до внутренней поверхности её бедра и достигли паха.
   - Дом на Английской набережной... - шептал он. - Муж из Рюриковичей... Бриллиантовый гарнитур - это само собой... Получите всё, что в нашей стране может получить женщина... Обещаю.
   Княжна вдруг оттолкнула государя от себя. И проговорила:
   - Освободите Польшу, Ваше Величество.
   Александр простонал в досаде. Опять Польша! Почему Польша? Правильно, она же племянница Чарторыйского, небось, с детства воспитывалась, как и дядя её, в ненависти к "москалям" и под призывы "освободить "ойчизну". Насколько же всё-таки коварен Адам. Заслал эту "прелестную сабинянку" с тем, чтобы она проталкивала идеи "Фамилии" при Дворе. Не пощадил дочь родной сестры.
   - Да, - устало-насмешливым тоном отвечал Александр, выпрямившись и вновь усевшись за стол. - Как же я забыл, что вы полька. И не просто полька, а из рода Чарторыйских. Но вашего отца, насколько я знаю, убили за приверженность России?
   Он хитро взглянул на девушку.
   Княжна резким движением оправила платье.
   - Считается, что это так, - тихо произнесла она. Затем, ударив его жёстким взглядом, продолжала:
   - Государь, знаете ли вы, что нас в Варшаве считают предателями? У всех нас полно врагов из числа наших же соотечественников. Нам не на кого уповать, кроме как на вас. Помните Пулавы? Радость шляхты и крестьянства была искренней - кому, как не мне, это знать!
   Затем её голос потеплел, и Анж продолжала с улыбкой на устах:
   - Именно тогда я и полюбила вас, Ваше Величество. Всё моё детство и юность дядя Адам - а он заменил мне отца - говорил мне о вашей душе, добродетелях и благородных намерениях. Я ему верила. И не прекращаю верить.
   Глаза девушки блестели, Александру она напоминала героинь пьес Расина. "Когда её бабка умрет, титул "матки отчизны" получит Анжелика", - подумал он, весьма польщенный сказанным. Но не следовало поддаваться своим чувствам. Сия Эсфирь требует от него невозможного. Повернуть войска на Варшаву? Неслыханно! Там стоит мощный французский гарнизон, в Польше от его армии, порядком ослабевшей в ходе тяжёлой зимней кампании, совсем ничего не останется.
   - Как я могу освободить Польшу, если её уже освобождает Бонапарт? - вяло усмехнулся император. - Мне докладывали, как французов встречали в вашем родном городе, княжна. Цветами, балами и маскарадами.
   - Это были предатели, - твёрдо отвечала Анжелика. - Предатели и глупцы. Бонапарт не даст им свободу. Он превратит всех тех, кто нынче радуется его приходу и его победам, в пушечное мясо, в рабов. Королём он посадит француза, какого-нибудь своего родственника, как уже случилось в Голландии. Так оно и будет. Но первые же успехи русской армии на полях сражения покажут этим недостойным, что сила - за вами.
   "Господи, она говорит совсем как Адам, с таким же пафосом", - Александру стало даже не по себе от такой мысли. - "Он её надоумил. Или сия красавица сама додумалась до этой речи".
   - С Богом мы победим, - произнес он, но как-то неуверенно.
   - Именно! - Анж аж раскраснелась от патетики своих слов. - Вы будете Освободителем моего многострадального народа, и России - от векового унизительного рабства, да что там - всей Европы от этого нового вида рабства, в которое нас ввергает подлый корсиканец! Я это ясно вижу. И надеюсь дожить до дня вашего триумфа. Верю, что этот день настанет очень скоро. Поэтому я отдаю вам себя.
   Девушка порывисто обняла его. Он поцеловал её. Как и несколько лет тому назад, Александр был опьянён льстивыми словами, благодаря которым Адам Чарторыйский смог вить из него веревки. Только князь ещё говорил о Парламенте, Конституции, прогрессе, а его племяннице хватало одной женской привлекательности, чтобы сделать её речь убедительной...
   - Ангел мой, - произнес он ласковым голосом. - Когда?.. Я прикажу отвезти вас в закрытой карете на Английскую. Там всё готово. Если я приеду ближе к ночи - просто побыть с вами рядом - вы не против?
   Княжна кивнула.
   - Я прошу одного - в свете о моём присутствии здесь никто не должен знать, - произнесла она. - И я желаю иметь право уехать тогда, когда сочту нужным.
   "Она опять просит невозможного", - со вздохом подумал император, - "Я не могу отслеживать всё то, о чём говорит свет. Впрочем, когда пойдут слухи, я в любой момент смогу отправить её к дяде".
   - Конечно, любимая, - отвечал он.
  
   Выходя из кабинета государя, Анж наткнулась на великую княжну Екатерину, скорым шагом поднимавшуюся по лестнице. Та сначала не обратила на княжну Войцеховскую внимания, но, узнав её по осанке и чертам лица, остановилась как вкопанная. Анжелика к тому времени уже ускользнула из дворца. "Она - не она? Она!" - воскликнула про себя Като, входя в кабинет брата. Всё то, что она собиралась до этого сообщить государю, улетучилось у неё из головы.
   В обитом изумрудным штофом кабинете Александра ещё витал аромат духов Анж. Стол был накрыт на два прибора, и сам государь стоял, опершись на подоконник, с мечтательным выражением лица, которое резко сменилось на недовольное при виде младшей сестры. С некоторых пор Екатерина напоминала ему своим видом о его греховности, нечистых желаниях, кровосмешении, в которые он был втянут.
   - Зачем? - вместо приветствия произнесла Като.
   - Что "зачем"? - с вызовом в голосе переспросил её брат.
   - Ты приволок сюда эту польскую шлюшку и ещё спрашиваешь? - прошипела великая княжна.
   - Это моя личная жизнь. Я не мешаюсь в твою. Хотя мог бы, - парировал государь.
   - Но я не императрица Всероссийская. Пока.
   Александра пробрала злость. Кем она мнит себя, эта девчонка? Но выплеснуться гневу помешала выработанная с малолетства выдержка.
   - Мы оба сумасброды, Като, - он вымученно улыбнулся. - Я в неё влюбился, представь себе.
   - А Мари?
   - Что Мари? Она беременна, и я не могу всё это время жить монахом, - игриво проговорил государь.
   - А я? - Като надула губы, но её брат, которого прежде всегда умиляло это, только поморщился.
   - Ты моя сестра.
   - Я тоже твоя прихоть, - великая княжна приблизилась к нему, заглянула в глаза, улыбнулась. - Не вижу, чем спать с сестрой хуже, чем со шпионкой и провокатором. По крайней мере, со мной безопаснее.
   - Да? - иронично переспросил Александр. - Ты так хочешь власти, Като, что я тебя начинаю побаиваться.
   - Я люблю тебя, и со мной тебе ничего не грозит, - серьёзно произнесла Екатерина. - Я тебе вместо цепного пса. Вижу врагов.
   - Была бы ты мужчиной, сделал бы тебя главой своей стражи, - легко улыбнулся Александр. - Но ныне не вижу никакой опасности.
   - Ты действительно влюблён. Как мальчишка, - бросила раздосадованная Като. - Но она полька и выступает за Польшу. И ещё из "Фамилии".
   - И что? Моё чувство взаимно, - Александра бесило угрюмое выражение лица девушки, не желающей разделить его блаженство.
   Екатерина покачала головой. Она поняла, что спорить бесполезно - брат будет отшучиваться, ёрничать, говорить с ней, как с неразумным младенцем. Поэтому, вздохнув, она проговорила:
   - Вот что, Саша. Хочешь губить себя - губи. Уподобляйся глупому мотыльку, летящему на пламя. Но не тащи с собой в это пламя Россию. Иначе... - она задумалась, как выразиться помягче.
   - Что "иначе"? - переспросил император.
   Екатерина оглядела его и прошептала:
   - Иначе Россия тебе этого не забудет. Вспомни отца и деда.
   Она вышла за дверь.
   "Причуды монархов так просто не проходят", - проговорила она про себя. - "И всегда оборачиваются против них".
   Като решила выяснить, где же поселилась Анжелика. Но сначала принцесса решила известить об этом союзников. Пётр Долгоруков был в могиле, его старший брат - за границей, младший, Михаил, её лучший друг, - в армии. Оставались Ливены. Можно было уведомить и maman - но её в последнюю очередь.
   - На Дворцовую, - приказала Като кучеру, усаживаясь в карете.
  
   Граф, конечно же, даже в такой час был ещё на службе. Дома оставалась Доротея. Они чуть не разминулись на пороге - графиня только что приехала из гостей. Они смотрели друг на друга, и Като отметила, что супруга Кристофа, хоть не слишком красива, но довольно пикантна и одевается получше иных красавиц.
   - Ваше Высочество? - произнесла хозяйка дома так, словно бы сомневалась, что эта юная особа с кошачьими глазами - действительно великая княжна Екатерина. От Дотти не укрылось волнение в лице принцессы.
   - Проходите же. Я прикажу немедленно накрыть ужин.
   - Спасибо, графиня, я вовсе не голодна, - растерянно произнесла великая княжна. Она не знала, осведомлена ли эта женщина о планах своего мужа. Стоило ли дожидаться Кристофа или можно было передать ему важные сведения через его супругу?
   - Чем обязана вашему визиту? - продолжала Дотти, оглядывая свою приятельницу детства - и соперницу. Своеобразно-красивая, яркая, интересная. В такую можно влюбиться по уши. Внешне - прямая противоположность ей. Только зеленоватый оттенок глаз схож. Нет, драться за мужа они не будут; Дотти совсем не против их романа. А вот союзницами им стать нужно обязательно.
   Тут очень кстати приехал сам Кристоф. Только скинул шинель и шляпу на руки лакею, как заметил, что в гостиной присутствуют двое из пяти значимых в его жизнь женщин. Жена и любовница. Что они здесь делают? Обменявшись приветствиями, он кивнул в ответ на тихий вопрос Като: "Она знает?" Объяснять, что именно знает Доротея, не стоило. Да и принцесса приехала сюда совсем не чаю попить, это точно. Кажется, Дотти тоже это понимает.
   - Княжна Войцеховская в Петербурге, - объявила великая княжна, глядя прямо перед собой. - И она стала новой фавориткой моего брата.
   Доротея ахнула. Кристоф же бросил:
   - Факты, доказательства?
   - Я видела её во дворце. И говорила с братом, - произнесла Като, прикусывая от волнения верхнюю губу. - Он явно влюблён в неё.
   - Так это за ней ездил Волконский! - воскликнула графиня.
   - Да? - посмотрел на нее муж. - А дядя её здесь?
   - Не знаю, - призналась Екатерина. - Но если здесь...
   - То всем нам конец, - прошептала Дотти.
   - Ошибаетесь, Дарья Христофоровна, - внимательно посмотрела на неё Като. - Это, напротив, хорошо. Они рядом.
   Доротея улыбнулась ей. Нет, такая союзница очень даже неплоха. Если она ещё свою мать втянет, то дело окажется выигранным. Там и корона подоспеет, весьма вовремя. Хорошо же.
   Кристоф был не совсем согласен с супругой. Он привык надеяться лишь на собственные силы. И союзникам не доверял. Даже принцессе Екатерине. По своему военному опыту он знал - на полях сражений "дружественные" полки почему-то бегут быстрее.
  
   ***
   Анж, тем временем, осматривала дом на Английской набережной, в котором ей предстояло провести неопределенный срок. Тусклое золото отделки; тёмные обои, люстры и канделябры из богемского стекла; много синего и зелёного цвета; картины сплошь на библейскую тематику. У одной из них княжна остановилась. "Изгнание из рая" - Адам и Ева, устыдившиеся своей наготы, бегут от ударов пылающего меча ангела-стражника. Последние две недели она чувствовала себя изгнанной Евой и гадала, ощущал ли Адам двенадцать лет тому назад себя кем-то вроде обманутого и отринутого своим Создателем библейского тёзки? Возможно.
   Была в этом обширном двухэтажном особняке и "музыкальная комната", в которой находились арфа и фортепиано. Анжелика усмехнулась - государь явно не знал, что играть она уже не может. Вспомнила, с какой гадливостью Александр смотрел на её левую руку, и вспомнила, что как-то говорил Адам: император боится уродств и в то же время испытывает к ним какой-то странный интерес. Люди с физическими недостатками приводят его в ужас. Лишь Аракчеев является исключением. А так, все адъютанты Его Величества, все его друзья - красавцы без каких-то особых примет. В убранстве государь тоже ценил симметрию, выверенную простоту классицизма и не терпел ни помпезной роскоши, ни показного аскетизма. И интерьер "гнёздышка" для любовницы это подтверждал.
   Анж уселась на неудобную, зато очень гармонично вписывающуюся в убранство тахту. Зачем она это сделала? Зачем вернулась в Петербург? Какова цель её пребывания здесь? Для чего она соблазнила Волконского, который теперь ею порабощен? Для чего, в конце концов, она приехала в этот дом, полупустой и необжитой, находящийся в самом центре ненавистного ей холодного города? Анж подошла к низкому подоконнику, вгляделась в ледяную стынь, в морозные узоры, покрывшие стекло. Ничего не было ясно. Прибыла победительницей, а осталась...
   Государь приехал к ней почти в полночь. Один.
   - Я не дарю вам золото и бриллианты, ибо не хочу, чтобы это выглядело так, словно я вас покупаю, - заявил он. От него пахло Perfume de la Court, тяжёлым травянистым ароматом, смешанным с морозной девственной свежестью позднего январского вечера.
   Александр был в партикулярном платье, и сюртук шёл ему не хуже всегдашнего преображенского мундира, перевязанного Андреевской лентой.
   Анж молча провела его в столовую. Стол был накрыт на двоих. Оранжерейный виноград гроздьями свисал с блюд; маслянистое зеленоватое вино было разлито по бокалам; персики томились в вазах, оливки чернели на блюдцах. Они поужинали молча.
   - Я мучаюсь от того, что не знаю, как я должен вести себя с вами, - проговорил император. - Что мне для вас сделать, княжна?
   - Прежде всего, Ваше Величество, пресекайте любые слухи о моем местопребывании. Я же всё -таки девица, - Анж улыбнулась, но глаза её оставались холодными.
   - И мне следует освободить Польшу, - продолжил насмешливо государь. - Посадить вашего дядю королём в Варшаве. Невзирая на три французских корпуса, уже стоящих там.
   - Называйте меня глупой женщиной, государь, но я не понимаю, почему это так сложно, - княжна Войцеховская пригубила чуть-чуть вина.
   - В Пулавах, пока вы веселились, ваш родственник три часа объяснял мне, что с моей армией война с Пруссией и оккупация Варшавы - плёвое дело, - государя костюм "обычного человека" раскрепостил весьма, а с этой девушкой, как и с прочими, кого собирался затащить в постель, он был преступно откровенен. И он снова "отражал" княжну, перенимая её смелость и патетичность.
   - Так почему же вы не ввели войска? - она прищурила свои прекрасные глаза. - На вас повлияли военные? Ливен или Долгоруков?
   Анж шла напролом - так и надо. Чем скорее она покончит с целью визита, тем скорее враги будут уничтожены.
   Александр рассмеялся и покачал головой.
   - Сударыня, названные вами люди - мои слуги. У них своей воли нет, за то я их и ценю. Их мнением мне никогда не приходило в голову интересоваться.
   - Странно, - проговорила Анж. - Из того, что мне рассказывал Адам (Александр подметил, что Анжелика назвала родственника просто по имени, выпустив "дядю", и подумал, что всё это неспроста) я поняла, что вы считали себя первым среди равных. Что ж, моего дядю, графа Строганова, Новосильцева и графа Кочубея вы считаете лучше всех остальных?
   - Сейчас - только вашего дядю, - признался царь.
   - Так почему вы, Ваше Величество, пренебрегаете его ценными советами? - княжна не боялась так говорить с государем. Пожалуй, ей даже нравилось дерзить и она чувствовала себя неуязвимой.
   А император распознал в ней знакомую ему силу, воплощённую в её дяде. Его всегда влекло к сильным и цельным, и он презирал страдающих, слабых, несчастных женщин. Те, в кого Александр влюблялся, были самостоятельны, тверды, дерзки, и этим прекрасны. Луиза Прусская, его собственная супруга, - эти страстотерпицы отталкивали его от себя. Мари Нарышкина, Като - и вот эта Анжелика - напротив, будоражили его своим взглядом, жестокими словами.
   - Моя милая мадемуазель Войцеховская, - государь проникновенно и добродушно улыбнулся. - Вы думаете о Польше, радеете о ней. Я думаю о Россия. Клянусь вам, я решу польский вопрос, когда наступит мир с Бонапартом. Но пока...
   - Император французов уже пытается решить польский вопрос за вас, - напомнила Анж. - Я уверена, что у него ничего не выйдет, но, поймите, моя Родина уже истосковалась по освободителю.
   Александр только вздохнул.
   - Зачем мы говорим с вами о политике? - произнёс он. - Нам нужно познакомиться поближе.
   - Что же вы хотите узнать обо мне, Ваше Величество? - спросила девушка. - Я перед вами - как открытая книга. Вы знаете, чья я дочь, к какой семье принадлежу, где училась, каковы мои убеждения...
   - Глупо с моей стороны было это говорить, - усмехнулся император. - Узнавание - естественный процесс. Мы же не герои романов в письмах, чтобы рассказывать друг другу детали биографии, выворачивая всю душу наизнанку. Но, милая княжна, чем же вы занимаетесь, увлекаетесь?
   - Летом - садоводством и верховыми прогулками. Зимой читаю, но не романы, - улыбнулась княжна. - Выезжаю иногда. Участвовала раньше в пьесах, которые мы ставили в Пулавах. Играла на арфе и фортепиано... Теперь - сами видите.
   Александр тактично промолчал. Захочет - расскажет сама про свою травму. Настаивать, расспрашивать - только отталкивать от себя.
   - Про театр рассказывал мне ещё князь Адам, - улыбнулся император. - Я тоже люблю сценическое искусство, но только в качестве зрителя.
   - Понимаю, Ваше Величество. Вы и так слишком много времени проводите на публике для того, чтобы тратить на это свой досуг, - Анж боялась и в тоже время очень желала, чтобы беседа прекратила быть светской.
   - У вас, должно быть, большой актёрский опыт? - государю тоже надоело перетирать одно и то же из пустого в порожнее. Он желал её тела. Для того и приехал. Для того всё и устроил. Зачем они зря теряют время?
   - На сцену я вышла в шесть лет, - вспомнила княжна Войцеховская. - Ещё отец мой был жив. Бабушка давала какой-то праздник. Сама она играла мать спартанцев. Отец, как рассказывают, был Гектором, мама моя - Андромахой... Оказалось, что это пророчество.
   - А вы?
   - А я изображала спартанского мальчика с лисой за пазухой. Лиса у меня была живая, хоть и ручная. И не кусалась, - Анж улыбнулась при воспоминании. - Вообще-то роль предназначалась моему старшему брату Юзефу, но он чем-то провинился накануне спектакля, и его в наказание лишили сцены. Я сама вызвалась ему на замену...
   - Вы такая красивая, - внезапно прервал её государь. - Вам, наверное, говорят это все с младенчества.
   Анж пожала плечами.
   - Я выросла в семье, где все женщины исключительно красивы. Бабка, мать, тетки - они красавицы. Я на их фоне обычная.
   - Но тем не менее... - во взоре императора читалось вожделение. - Равных вам здесь нет.
   - Je suis Ю vous, - повторила девушка. И первой встала из-за стола. Поднялась в спальню, слыша за собой шаги государя.
   - Я вас люблю, - шептал он в забытьи страсти. - Помню, как вы меня благословили... То был знак - мне нельзя было ехать в Моравию. Я должен был занять Варшаву, как и говорил князь. Останься с вами я там ещё на сутки, ангел мой... Я глупец и расхлебываю теперь горе, когда моя армия навечно застряла в слякоти Пруссии...
   Она обернулась.
   - Все мы ошибаемся. Недооцениваем или переоцениваем себя и других. Трусим. Неразумно храбримся, - спокойно произнесла она.
   - Будет ли ошибкой, если я попрошу вас полностью раздеться? - осмелился спросить Александр.
   Княжна отрицательно покачала головой и вскоре осталась в полном неглиже. Только перчатку, закрывающую повреждённую руку, оставила. Александр сам сдернул её, посмотрел на искривленную тонкую кисть, прошептал:
   - Как это получилось?
   - Меня пытались изнасиловать и убить, - тихо отвечала она.
   - Кто?! - в ужасе воскликнул государь.
   - Один из близких вам людей, - прошептала Анжелика.
   - Кто именно? Я призову его к ответу, - государь крепко обнимал её и голова его кружилась от желания. "Константин, кто же ещё", - подумал он. - "Мой брат - женоненавистник и насильник".
   Анж так и подмывало назвать имя врага, бросить его в лицо государю, а потом тихо смотреть, как рушится карьера и жизнь этого остзейца. Но нет. Потребуются свидетели. А они стороны заинтересованные. Не время. Так что император остался уверен в том, что именно цесаревич виноват перед Анж. И поэтому Адам уехал в Вильну с ядом в крови. Брат вознамерился "покончить с прихвостнями, позорящими честь Семьи" и сделал это по-своему. Так, как привык. Охотникова он тоже убил. Lise недавно в открытую высказала свои соображения по поводу безвременной смерти отца её дочери. Сначала Александр убеждал её, что то была роковая случайность, но потом согласился с доводами жены. Совесть уколола его - трагедия произошла с его попустительства.
   Впрочем, видя нынче свою Елену Прекрасную перед собой, Александр подумал совсем о другом. Он торопливо разоблачился, и они повалились на мягкую постель, забыв обо всём...
  
   ***
  
   Не было покоя всаднику на коне рыжем, в серой шинели с меховым подбоем, скакавшему во весь опор с предупреждением для государя о том, что Беннигсен уже не может командовать армией. За спиной у него остался Мемель, тронная зала изгнанного из Берлина короля Фридриха-Вильгельма, костявые руки, прикрепляющие к его колету Pour le Merit. Впереди мерцала огнями родная и незабвенная Рига - но прочь, главное - успеть выполнить поручние начальника. Дела на фронте были действительно плачевны; отчаявшиеся, оставшиеся без фуража солдаты разнесли Кёнигсберг в пух и прах; к тому же, туда свозили всех раненных, не хватало госпиталей и врачей. Армии пришлось отступить. Одно хорошо - французы были здорово побиты. Алекс фон Бенкендорф вместе с драгунским полком, вверенным ему, восстановил худо-бедно порядок и направился в Петербург. Шесть дней спустя он, бледный как призрак, стоял навытяжку перед императором Александром и докладывал всё, как есть, как видел сам, говорил кратко, чуть заикаясь, и государь не разглядел на этот раз в измученном молодом человеке прежнего надменного любимчика матушки, даже не сразу узнал его.
   - Я так и знал, поручик, что ничего хорошего не выйдет, - вздохнул Александр, глядя на своего подданного и тёзку. - Наверное, стоит выдвинуть Гвардию. Я самолично напишу и Леонтию Леонтьевичу, и Петру Александровичу, вы им всё передадите... Впрочем, - царь встревоженно всмотрелся в Алекса, опасаясь, как бы тот тоже, подобно Долгорукову, не приехал смертельно больным. - Вам следует отдохнуть. Я пошлю другого человека.
   Аудиенция на этом закончилась. Барон отправился на свою прежнюю квартиру и, едва зайдя в нее, повалился на кровать, дав себя раздеть слуге, и заснул так крепко, будто раньше ни разу в жизни не спал.
   Потом император принимал Ливена, которому показал послания графа Толстого и Беннигсена. Кристоф прочел их, нахмурившись. Картина представлялась самая смутная. То ли было сражение, то ли нет - непонятно; но всё плохо, много наших полегло, хотя французов полегло ещё больше. Наша армия сократилась на треть, и сам граф Беннигсен просит сложить с себя должность главнокомандующего, ибо ему тяжело руководить ордой мародёров и армией калек.
   - Что ты обо всём этом думаешь, Кристоф? - спросил государь, как только заметил, что его военный советник поднял глаза от бумаг. - Кстати, новость привез мне брат твоей супруги. Надо бы его наградить. Гонцов всегда награждают. Тем более, от нашего кузена Фридриха ему уже кое-что перепало - я видел. Я дам Бенкендорфу следующий чин, а то он засиделся в поручиках.
   "Алекс живой и здоровый. Так Дотти и сообщу", - мимоходом подумал граф.
   - Я вижу два варианта, Ваше Величество, - начал он, думая, как бы выразить свою мысль более обтекаемо. - Либо заключить перемирие...
   Государь глянул на него с отвращением, и Кристоф осёкся.
   - Продолжай, - глухо произнес Александр.
   - ...либо ввести в Восточную Пруссию Гвардию, - Ливен аж взмок, впервые столкнувшись с ледяным презрением к собственной персоне во взгляде его повелителя. - И другие резервы. Создать ополчение. Я так думаю.
   - Я тоже, - государь улыбнулся ему легко и обнадеживающе. - А этого Беннигсена никуда не денем. Сам кашу заварил, пусть теперь сам и расхлебывает.
   Его улыбка сделалась ядовитой. Этому "цареубийце" государь хотел отомстить за смерть своего отца наиболее коварным и изощрённым образом. Навлечь на того чёрную славу полководца, погубившего армию - хорошая идея.
   Кристоф был с ним в этом не согласен. "Надо ждать дальнейших известий", - думал он, выйдя из кабинета государя. - "Всё зависит от того, кто на самом деле выиграл в этом сражении. Надо порасспросить Алекса о том, что там творится в армии и что там была за битва".
   Из дворца граф поехал сразу домой, предварительно наказав своему новому адъютанту, кавалергардскому поручику Григорию Орлову, привезти к нему все рапорты командующих армиями за последнее время. Назавтра он решил найти Алекса, если того самого не вызовут в Военную канцелярию. Он сидел почти до утра, пытаясь вникнуть в ход событий на театре военных действий и определить, что же там происходило на самом деле. Единственное, что смог понять Кристоф из противоречащих друг другу докладов, написанных зачастую туманным и неопределённым языком, без всяких фактов - борьба за власть в командовании продолжается. И это никуда не годится.
   Под утро граф выпил чуть коньяку и вспомнил о младшем брате - его бригада была в авангарде, и в деле под Эйлау, о котором пришел последний рапорт, привезённый Алексом, Гансхен мог участвовать. Как он? Неизвестно. Кристоф и сам рад был бы находиться там, в походе - это хоть и трудно, но ясно и понятно. Здесь ему ещё разбираться в играх, которые вели Беннигсен и Толстой. И самому вести свою игру. Когда это кончится? Неужели вся игра действительно стоит свеч? Что всё это ему, в конце концов, даст? Кристоф налил себе ещё коньяку, приготовил трубку, закурил. Вновь поглядел на разбросанные по всему столу рапорты. Потом окунул перо в чернильницу и написал черновик приказа о производстве поручика лейб-гвардии Семёновского полка Александра Бенкендорфа в чин капитана. Поставил вчерашнюю дату.
   "Проигрыш этой кампании грозит очень многим. Придёт Бонапарт, натравит поляков, они ворвутся в Остзейский край, и повторится польско-шведская война", - подумал потом граф и аж похолодел от этой мысли. - "Хоть бы всё оказалось не так мрачно, как описывает Толстой. Хоть бы пришло опровержение".
   Ливен не знал, что 8 часов назад, на представлении "Фелицы" во Французском театре император Александр уже узнал о полной и безоговорочной победе над Бонапартом при Прейсиш-Эйлау. Утром Кристофа известит об этом князь Волконский, и он вконец запутается.
  
   ***
   Вечером в день приезда Алекса фон Бенкендорфа император Александр появился в своей театральной ложе с прекрасной спутницей под руку. Анж пришлось долго уговаривать сопровождать его. "Я заставлю все слухи умолкнуть", - уверял государь свою любовницу, которую он ныне боготворил, забыв на время об очаровании Марии Нарышкиной, относившейся к его увлечению более чем философски. Александру страстно хотелось показаться на людях с такой красавицей, да и ей сидеть дома вредно - она не в тюрьме и не в плену.
   "О нашем романе всё равно узнают рано или поздно. Лучше сейчас", - проговорила про себя Анжелика и отвечала ему вслух:
   - Только ради вас, Ваше Величество.
   Император пленительно улыбнулся. Он был в восторге от этой Анж, от этого "неземного ангела", от этой своей новой игрушки. "Выберу ей хорошего и, главное, снисходительного мужа", - думал он, удалившись в гостиную, чтобы дождаться княжну, приводившую себя в порядок перед выездом. - "Например, Ожаровского. Или нет... Неважно. Всё равно я буду вместе с ней". Потом мысли о том, что и эта война будет проиграна, омрачили всё его счастливое расположение духа. Неужели он вновь окажется опозоренным перед всей Европой?
   Анжелика, наконец, спустилась вниз, одетая в дорогое платье из прохладного зеленого шёлка, с вышивкой в виде еловых лап по подолу. В ушах её качались овальные серьги - хризолит с алмазами, давний подарок её родственника. Голова была убрана в прическу римских весталок - две косы спереди обручем охватывают голову, сзади волосы завиты. Александру нравился вкус этой девушки - она умела выглядеть и просто, и необычно одновременно. Государь подал ей руку, и они поехали в театр. По дороге, набросив на плечи княжны соболье манто, он поделился с ней своими печальными мыслями. Она улыбнулась.
   - Не пройдет и двух действий, как вы узнаете о победе вашего оружия, - тихо произнесла она.
   Александр недоумевающе посмотрел на неё.
   - Но мне передали совсем иные сведения. О мародёрстве, нехватке госпиталей для всех раненных и больных... - возразил он ей. - О том, что, похоже, нас побили, и Беннигсен складывает с себя полномочия главнокомандующего.
   - Кто их вам передал? - её взгляд сделался немигающим, змеиным, цепким.
   - Адъютант Толстого... В сущности, какое это имеет значение? - пожал плечами император.
   - Как зовут этого адъютанта? - продолжала спрашивать Анж.
   - Александр Бенкендорф, кажется... А что?
   Княжна усмехнулась. Потом спокойно произнесла:
   - Он вам солгал.
   - Но и по документам получается, что всё так и есть, как он передавал.
   Александра подспудно мучил один вопрос - откуда она это знает?
   - Кем написаны эти документы? - Анжелика заговорила тихо и размеренно.
   - Графом Петром собственноручно, - государь уже сам начал понимать, к чему клонит его новая фаворитка.
   - Толстой интригует против Беннигсена и Багратиона. А Бенкендорф - орудие этих интриг, - разъяснила она ему.
   Император вспомнил обветренное, исхудавшее, но всё ещё надменное лицо этого флигель-адъютанта. "А, пожалуй, она права", - подумал он. Государю почему-то показалось, что Толстой, этот "простой солдат", славявшийся прямодушием, сам на интриги не способен. Конечно же, его надоумил матушкин протеже! Анж как-то это поняла.
   - Так всё просто. И так противно, - прошептал он, обнимая её за талию, целуя в холодную щёку. Нет, ум, красота и прозорливость в женщине - убийственное сочетание. "Есть в кого", - подумал государь, вспомнив её дядю, её бабку, всю "Фамилию".
   Появление Анж и государя в театре произвело настоящий фурор. На певицу, поющую арию Фелицы, никто даже и не смотрел. Всё внимание было обращено на стройную холодную польку, медленно шествующую в ложу под руку с государем. "Новая фаворитка", "По мне, Марья Антоновна получше будет", "Какая красавица" - слышала за собой Анж и наслаждалась этой молвой, пока не споткнулась о злющий взгляд великой княжны Екатерины. Девушки вежливо раскланялись. Княжна Войцеховская отвернулась к сцене, притворилась, что вся поглощена в сюжет оперы. Александру было всё равно. А Екатерина обратилась к брату на плохо знакомом Анж русском языке:
   - Что всё это значит?!
   - Я люблю её, - проговорил государь.
   - Ах, любишь?
   - Да, представь себе, - Александр не глядел на сестру.
   - И что, твоему роману с Мари пришёл конец? - Като была нынче язвительна и прекрасна, и жемчужно-серое платье с белым стоячим воротником шло ей необычайно, и Александр снова вспомнил всё то, что испытывал к ней.
   - Тебе какая разница?
   - Большая. Ты не подумал, что она может забеременеть и родить тебе ребенка? - спросила девушка.
   "Я на то и рассчитываю", - усмехнулся про себя Александр, а сам только пожал плечами.
   Екатерина пребывала в отчаянии от равнодушия брата, совпавшего с равнодушием его официальной фаворитки, которая не высказала ни ревности, ни страха потерять своё положение при Дворе. Марья Антоновна отличалась редким отсутствием всяких амбиций, и Като просто не могла понять и принять такой жизненной позиции. "Вот корова тупая", - с гневом думала Екатерина, вспоминая их давешнюю беседу. В облике Мари и впрямь было нечто от коровы - высокая, крупная, с лицом округлым, но правильным, и широко расставленными тёмно-карими глазами, и голос у неё грудной, низкий. На предупреждения Като она отвечала с насмешкой: "Он натешится и вернётся ко мне. Не беспокойтесь, Ваше Высочество".
   "Он погубит Россию", - решила про себя Като, глядя на брата. - "Эта Анжелика начнёт мешаться в его дела, упросит вызвать своего ненаглядного дядюшку в Петербург, а мне придется идти замуж либо за Ойгена Вюртемебергского, либо за Лео Саксен-Кобургского, либо ещё за кого..." Мишеля Долгорукова, её друга и союзника, сошлют в дальний сибирский гарнизон. Но с "немцами" расправа будет особенно чудовищной. Ливена вышлют в Туруханск военным губернатором, а Будберга - в какую-нибудь Пензу гражданским, либо их обоих обвинят в измене и казнят.
   "Я убью её", - подумала Като. Внезапная мысль пришла ей в голову. Кто-то рассказывал ей о серной кислоте - или она читала. Это вещество выжигает любую живую материю, в том числе, человеческую кожу, оставляя глубокие, неизгладимые шрамы, уродуя лицо до полной неузнаваемости. Плеснуть на эту белую, как лепесток лилии, кожу кислотой - и всё, первая красавица станет сущим уродом, а её, екатеринин, брат, питающий сильное отвращение к обезображенным людям, оттолкнет любовницу от себя... Дело за малым - осталось достать кислоту и людей, готовых на это злодеяние.
   Анж кожей чувствовала все то, что говорилось и совершалось вокруг неё. В том числе, и чувства Като, помышляющей о том, как бы заставить Анжелику подольше помучиться. Княжна знала прекрасно, что мотив у принцессы простой - банальная ревность, ибо она любит императора так же как она сама - Адама. И князя Волконского, пожирающего её взглядом даже в присутствии своей законной супруги, даже в присутствии своего повелителя, которому сей генерал был предан безусловно, она тоже видела. И ощущала всех этих дам, господ, чьих имен она не знала и знать не хотела - они были "проклятые москали", враги, соперники и завистники. Анж вспомнинала, как сидела здесь же, в ложе с дядей, наслаждалась его обществом, музыкой, собой... Воспоминания эти причиняли ей боль; "властелин одной четвёртой части суши" не мог никак заменить ей Адама. И никто не мог. "У меня один король. И вот этот - не он", - думала княжна. Ей хотелось сбежать в Вильну, обнять Адама с мороза, ощутить его запах, тепло его тела, впиться устами в уста и шепнуть потом, когда губы распухнут и онемеют от поцелуев: "Я здесь. Я вернулась. И никуда не уеду". Воображая всё это, Анжелика сжимала край балюстрады и невидящими глазами глядела на сцену. Ей осталось одно - и она свободна. Раз и навсегда. Она следила за князем Волконским. Он отвечал на её взгляды, и княжне на миг показалось - сейчас он встанет с места и, не обращая внимания на присутствие третьих лиц, подойдёт к ней, яростно схватит её за руку, уведёт отсюда...
   Тут девушка и в самом деле приметила какое-то движение в ложе Волконских. В неё зашёл молодой человек в шинели, на ходу прилизывая ладонью торчащие волосы. Двое слуг несли в руках скатанные куски цветной материи. Он что-то сказал князю Петру. Тот вскочил с места - и его жена тоже. Княгиня даже захлопала в ладоши ни с того ни с сего, хоть до конца действия было ещё далеко, а потом оба - и генерал, и этот незнакомец с флигель-адъютантским аксельбантом - проследовали в ложу государя.
   Анд почувствовала, что от вошедшего пахнет морозом, потом, табаком и какими-то духами. Она мельком взглянула на него. Александр встал.
   - Полковник Ставицкий к Вашему Величеству, - глухо произнес Волконский. - С вестями с фронта.
   Александр выжидающе посмотрел на гостя и на свёртки. Увидев их вблизи, Анж догадалась, что это знамёна. Государь сделал жест рукой. Их развернули. Французские легионерские орлы; надписи "Les 54Хme chasseurs", "Les 16Хme dragons". Император выразительно посмотрел на сестру. Подмигнул княжне Войцеховской. Ставицкий зачастил, как по-писанному: "Блестящая и безоговорочная победа русского оружия в генеральном сражении под городком Эйлау...", "Армия французов готовит пути к отступлению...", "Блистательный прорыв князя Багратиона спас положение...". Император просиял лицом. Всё происходило словно по сне. Победа! Анж оказалась права. Государь обнял гонца, поцеловал его в щетинистую щёку.
   - Вам - Анну 3-й степени, - сказал он полковнику, а потом дал знак остановить музыку. Оркестранты замерли с инструментами в руках; певец осёкся на полуслове арии; все зрители зашептали: "La victoire... La bonne nouvelle... Bennigsen... Bagration".
   Государь торжествующе произнес:
   - Друзья мои! Спешу вас поздравить с победой нашей армии в Пруссии! Виват русскому оружию!
   Оркестр заиграл "Гром победы, раздавайся", потом - встречный марш Преображенского полка, но музыка тонула во взбудораженных криках зрителей и аплодисментах. Государь вновь захватил толпу, он вновь, как и после гибели отца, как и накануне Аустерлица, чувствовал себя обожаемым монархом, высшим существом, полубогом. Бравурная музыка; тысячи восхищённых глаз, глядящих на него, помазанника Божьего. Радость и волнение людей были понятны - у многих близкие находились там, в тёмной и заснеженной Пруссии, и он, словно архангел Гавриил, принес им благую весть - жертвы были не зря, узурпатора мы победим, за разгром при Аустерлице мы отомстили. И только Анж была спокойна. Всё идёт по плану, завтра Бенкендорфа ждет большой абшид, который будет стоить ему карьеры.
  

ГЛАВА 11

   Санкт-Петербург, февраль 1807 года
  
   Алекс ничего не знал ни о прибытии Ставицкого, ни об отношениях Анж с государем, ни о том, что произошло вечером в театре. Он спал; видел во сне кошек - царапающих его колени, ластящихся к его ногам, белых, серых, полосатых, чёрных, рыжих... Барон кошек никогда не любил, и сон ему не понравился. К тому же, проснувшись утром, он почувствовал, что у него сильно заболело и распухло горло, а это совсем некстати. Он задумался о княжне Войцеховской и решил про себя: "Отравит при первой же возможности". Задумался о других своих женщинах. С горечью признал, что судьба его - помереть в одиночестве. Друзья - только друзья оставались: Воронцов-англичанин, соня и сибарит Лео, Жанно, Бригген... "Юргиса же убили", - спохватился он. Вспомнил, как оно всё было - там, на Эйлаутском кладбище. Слишком страшно. Да, Алекс впервые принял участие в столь масштабном сражении, но даже видавшие виды воины утверждали, что это слишком кроваво. Если бы не Багратион, этот "неистовый Роланд", то повторилась бы Аустерлицкая катастрофа.
   Сердце у Алекса забилось часто, он оцепенел - так бывает, когда просыпаешься от ночного кошмара - страх, испытываемый в сновидении, настолько силен, что будит сновидца. Это воспоминание об усеянной трупами людей и лошадей снежной равнине, о кровопролитье под метелью, о рукопашных боях стало для барона таким вот кошмаром.
   Он плохо помнил, как защищал Кёнигсберг, как стрелял в воздух, отгоняя стаи мародеров, помнил только душный смрад госпиталя, какую-то комнатку, на постели - белый как мел Иоганн фон Ливен, спрашивающий его: "Где Юрген? Он умер, да?", и Алекс ничего не знает. Генерал держался мужественно, по-спартански, хотя потерял массу крови, две кости - в крошку, боль, должно быть, адская, но улыбался и даже находил в себе силы шутить. "Грозятся мне это отрезать", - показал он тогда рукой чуть пониже своего правого колена. - "Но говорят по-латыни, а я в ней не силён. Кузена вашего бы сюда, пусть их убедит, что я ещё побегаю". На бледном запястье графа виднелся браслет из волос возлюбленной, и Бенкендорф радовался, что Ливен не заговаривает об Эрике. "Будете в Петербурге - на вас накинется Mutti с расспросами. Бюллетени придут, Кристхен так и так всё узнает", - продолжал граф. - "Так вот, скажите ей, что у меня царапина и ничего страшного..." - тут Иоганн вконец потерял силы и смежил веки.
   ..."А Юргиса же убило", - вновь повторил про себя Алекс. Бриггена он нашёл в пограничном состоянии. Георг тогда только что перенес операцию по извлечению пуль и осколков, и Алекса не хотели к нему пускать, но потом, когда барон солгал, что он приходится братом больному, провели к нему. Кровавые бинты сковывали грудь, спину и плечи друга его детства. Простыня под спиной тоже была грязно-бурого цвета. В лице - милом, широком, веснушчатом, - ни кровинки, и губы сизые, и только грудь ещё вздымалась. "Юргис, друг, ты как?" - заговорил поручик по-латышски, взяв его за руку, но Бригген молчал, и смертная безмятежность не сходила с его лица. "Не умирай, ладно?" - шептал Алекс, и глаза его были полны слез. - "Мы ждём тебя, и земля тебя твоя ждет, и мать твоя сойдёт с ума, если ты не выкарабкаешься. Не умирай. Вернись". Но Георг Магнус фон дер Бригген, бастард лифляндского барона от латышки, когда-то звавшийся Юргисом Озолисом, пребывал в иных, лучших и более гармоничных мирах, и не слышал голоса своего друга.
   После госпиталя Алексу захотелось проклять себя, своё вечное везение, заговорённость, своё здоровье и благополучие. "Без ран я как трус", - с неудовольствием подумал он. - "Ещё сочтут, что я вечно отсиживаюсь в тылу". Друг его Нарышкин тоже пострадал - два осколка гранаты пробили ему левую руку, не задев кость. После перевязки граф оставаться в госпитале отказался наотрез, Майк ещё хромал после Пултуска, у Арсеньева плечо так и не зажило. И Алекс один был бодр и благополучен, только седые волосы появились. Но если бы его постигла участь Юргиса? Или Ливена, которому, быть может, отнимут всю ногу? Или тех, убитых, унесённых крылатыми женщинами на вечный пир Господень? Что тогда?
   Нынче он вновь задался этим вопросом.
   "А ничего тогда", - усмехнулся Бенкендорф. Вспомнил Лёвенштерна. Тому вынули пулю, и он курил на крыльце лазарета, кутаясь в шинель, накинутую поверх рубахи. После ранения его обобрали мародёры, сняли с него золотой крест, перстни и запонки. "Чёрт возьми, Альхен, я жив", - говорил Жанно, затягиваясь трубкой. - "Зачем?" "Тебя ждут великие дела", - уклончиво отвечал Алекс. "Ничего меня не ждет. Я надеюсь подцепить воспаление лёгких или антонов огонь и сдохнуть, наконец". Алекс его отругал, конечно же, но воспаление лёгких Жанно себе всё-таки накликал и ныне лежал в тягостном бреду - так его застал Бенкендорф. Жив ли ещё кузен - непонятно. Организм, ослабленный ранением и кровопотерей, мог легко сдаться на милость смерти.
   Барон понял, что сну пришел конец. Он сел, открыл дневник - завел для него новую тетрадь, которую пообещал прятать от чужих глаз более тщательно, и записал: "Я пересмотрел своё отношение к войне. Страшнее всего не в бою. И не смерть, мчащаяся тебе навстречу. А видеть раненных и убитых товарищей, самому оставаясь целым". Он не знал, что приготовил ему грядущий день.
   ...А в этот же день Бенкендорф сидел перед государем, который смотрел поверх него. Слева хмуро перелистывал бумаги Волконский, справа Ливен сидел с опущенными глазами.
   - Так под Эйлау была победа? - спрашивал государь у Алекса.
   - Получается, что победа, Ваше Величество, - барон ощущал себя как школьник на экзамене, к которому толком не подготовился.
   - Так почему же Беннигсен просится в отставку, а Толстой сообщает о плачевном состоянии армии? - задал вопрос "каменный князь".
   - Потому что в армии действительно ужасное положение, - проговорил Алекс, пытаясь не терять лица и не краснеть.
   - Несмотря на полную и безоговорочную победу? - иронично спросил император.
   - Так точно, Ваше Величество, - Бенкендорф иронии в его вопросе не уловил.
   - Кристоф, у тебя есть статистика? - повернулся государь к Ливену.
   Тот невыразительным голосом перечислил цифры. Граф хотел защитить родственника, сказать: "Факт победы ещё не отменяет того, что армия слаба", но не стал этого делать.
   - Хорошо. Что же французы и пруссаки? - продолжал Александр.
   Потери оказались примерно равными.
   - Ага! - воскликнул император. - Но в сражении последнее слово осталось за нами. Значит, дальше будет только лучше. Почему же Беннигсен плачется мне и просится в отставку?
   Вопрос сочли риторическим. Александр подошел к своему тёзке, и вглядевшись в его лицо, вкрадчиво спросил:
   - Что вы мне на это ответите, капитан?
   - Ваше Величество, армия действительно в неважном состоянии, - Алекс заволновался. - Мародёрство - вот её бич. Я своими глазами наблюдал...
   - Неужели с этим нельзя справиться? - недоумённо пожал плечами государь. - И если намерения Беннигсена таковы, как вы их озвучили, капитан, то почему же он прислал полковника Ставицкого со знамёнами, отбитыми у неприятеля?
   Император тонко и недобро улыбнулся. "Вот сейчас он, этот матушкин любимчик, и расколется", - думал он, наблюдая за реакцией Бенкендорфа. - "Начнёт говорить гадости про Беннигсена. Ума он не великого, а меня боится как огня".
   Алекс предсказуемо растерялся.
   - Победа действительно имела место быть, Ваше Величество, - начал он после паузы, медленно подбирая слова. - Но и войско отплатило за неё очень дорогой ценой. Дисциплина в армии вконец расшатана, госпиталя не справляются с потоком раненных...
   Государь отмахнулся от него как от надоедливой мухи.
   - Значит так, господа, - произнес он, глядя вдаль. - Беннигсен остаётся на той же должности. Это не обсуждается. Отдельные части Гвардии и ополчения будут посланы на фронт, и тебя, Кристоф, я попрошу подготовить все необходимые приказы для их отправки. Через полтора месяца я и сам поеду в армию, дабы лично убедиться, что там творится. Слишком различные сведения поступают мне от командующих. Правильно, с таким количеством посредников, каждый из которых преследует свои интересы...
   Он выразительно глянул на Алекса. Тот понял, что государь считает его интриганом, которого надоумили "копать" под Беннигсена, и обида наполнила его сердце. Он взглянул на Кристофа фон Ливена, но тот просматривал бюллетени о потерях и не обращал внимание на родственника.
   - Капитан Бенкендорф, можете быть свободны, - проговорил государь.
  
   Алекс заехал к Ливенам вечером. Дотти была рада его видеть, нашла его исхудавшим и больным, но живым, главное - живым. Начала было рассказывать, что творится в петербургском свете, но брат остановил её:
   - Я устал, можешь чуть потише? - грустно сказал он.
   Тактичная Дотти спросила его:
   - Что там было?
   - Лучше тебе не знать. Кошмар, - вздохнул Алекс.
   - Но наши же победили - все так говорят! - воскликнула графиня.
   - Вы здесь и понятия не имеете, какой ценой. И что там делается на самом деле, - горько усмехнулся барон. - Я знаю, ты мне хочешь поведать про свои интриги, но, поверь, Эйлау ужаснее всего. И мне никто не верит. Даже государь. Ему доложили о победе, он записал меня в лжецы. Я понимаю, что хорошие новости получать веселее, но я готов трижды поклясться, что видел мародёрство своими глазами.
   - А знаешь, кто настроил государя против тебя? - прервала его сестра, которая через княгиню Софи Волконскую узнала и о победе под Эйлау, и о присутствии княжны Войцеховской в царской ложе. - Наша старая знакомая Анжелика. Она теперь новая фаворитка.
   - Дракон мёртв, но зубы его остались, - задумчиво произнёс Алекс. - Я, однако, слишком незначительная фигура... Или она мстит за старое?
   - Она вообразила себе, что, задевая тебя, может как-то действовать на Бонси, - пояснила его сестра. - Рассчитывает, что mon mari кинется защищать тебя из родственных чувств и навлечёт на себя гнев Его Величества. Надеюсь, на военном совете Кристоф не вступился за тебя?
   Дотти испытующе посмотрела на него.
   - О нет, - отвечал с усмешкой Алекс, догадавшись, что нынешнее поведение Ливена - вовсе не признак чёрствого сердца, а мудрый расчёт, подсказанный ему женой.
   - Надо же. А я его не предупреждала. Сам догадался, - ухмыльнулась Дотти.
   - Вижу, сестренка, ты очень активно вошла во всё это, - равнодушно проговорил Бенкендорф. - И не страшно тебе?
   Дотти презрительно хмыкнула.
   - Скажешь тоже - "страшно", - передразнила она его. - Мне с некоторых пор ничего не страшно.
   - А вот мне было... - вздохнул Алекс.
   Доротея пристально взглянула на брата.
   - Ты поседел, - заметила она тихо, обняв его за плечи. - Ты стал другим. Что там случилось?
   - Рагнарёк, - выговорил Алекс. - Последняя битва богов с силами ада.
   - И боги в ней проиграли, - к удивлению её брата, графиня знала легенду об "асах". Ей рассказал её Штрандманн. - Ты видел валькирий?
   Он кивнул.
   - Я их принял за ангелов, - признался барон, подумав: "Возможно, Юргис уже пирует за столом Одина". - А откуда ты знаешь? От герра Штрандманна?
   - Да. Он действует на всех нас вдохновляюще, - призналась Доротея. - Недавно рассказывал, что древние викинги приглашали своих женщин на все собрания, доверяя их уму, мудрости и сердцу.
   - Ты идеальная женщина-викинг, - улыбнулся её брат.
   - Я бы вписалась в то время, - Доротея разжала его руки, не впервые уже подумав, что в таких ситуациях она испытывает к брату нечто большее, чем обычное родственное чувство.
   - Ты и в нынешнем времени прекрасно себя чувствуешь, - Алекс ощущал примерно то же самое, что и она.
   Доротея лишь плечами пожала. Потом прошептала:
   - Все бы хорошо, если бы Бонси не делал меня беременной каждый год.
   - Mon Dieu, - протянул её брат разочарованно, но вместе с тем и облегченно, ибо знал, что беременность отвратит её от совсем опрометчивых поступков.
   - Когда у тебя срок?
   - Как всегда, осенью, - графиня откинулась на спинку дивана, ей вдруг стало душно. - Впрочем, наши дети не слишком пунктуальны. Может быть, рожу пораньше.
   - Как поживает мой тёзка? - улыбнулся ей Алекс.
   - Ест. Пьёт. Пытается ползать. Поспокойнее первого. Но моё сердце всё равно больше принадлежит Полю.
   Они еще поговорили. Алекс просидел у неё до вечера. Кристоф вернулся домой в восемь и, не раздеваясь, прошёл в свой кабинет, бросив Бенкендорфу вместо приветствия:
   - Идём со мной. Надо серьёзно поговорить.
   Доротея, по своему обыкновению, попросилась присоединиться к разговору, но муж уверил её:
   - Это дела военные, и мы ненадолго.
  
   В кабинете Кристоф заговорил сразу, без лишних предисловий:
   - Итак, тебя все считают орудием интриг графа Толстого, направленных против главнокомандующего. И государь тоже. Что скажешь?
   - А что мне нужно говорить? Что интриг никаких не существует? - Алекс посмотрел на зятя, подивившись его непроницаемости.
   - Так что ж, граф Пётр метит на место Беннигсена? - Кристоф порылся в ящиках стола, ища табак, нашёл, но заправлять трубку не спешил.
   - Граф Пётр выполнял приказание. Беннигсен хотел уйти. Это правда. Он не способен удержать дисциплину в армии, и сам это признаёт. Никаких интриг нет, - отчаянно проговорил Алекс.
   - Я верю тебе, - неожиданно отвечал Ливен. - Но здесь уже празднуют победу. И никто не хочет думать о мародёрах. Государь утверждает, что летом сам поведёт армию на Берлин.
   Алекс горько рассмеялся.
   - Если от армии к этому времени что-то останется, - проговорил он.
   - Бонапарта заставили отступить... - Кристоф перечитывал какие-то документы и рапорты, лежащие у него на столе. - Это да. Как я понимаю, там был полный Kaput?
   Он, по своему обыкновению, холодно усмехнулся.
   Алекс кивнул.
   - Но это не значит, что неприятель не подтянет свои резервы. Мы выводим Гвардию, а он... Кристоф нахмурился и проговорил решительно:
   - А французы выведут польские части, - слово "Polonaises" он проговорил с явным отвращением в голосе. - Путь на Берлин лежит через Польшу... Теперь представь, как нас там встретят.
   - Разве государь сам этого не понимает? - недоумённо спросил барон.
   - Эта польская бл-дь из Чарторыйских уверяет его, что её дядя своим влиянием обеспечит нам лояльность и поддержку населения, - Ливен, наконец, закурил.
   - Но её дядя, разумеется, ничего не сделает? - догадался Алекса.
   - Именно. Хочешь покурить? - Кристоф предложил вторую трубку, и его beau-frХre с удовольствием воспользовался предложением.
   - Как там было на самом деле? - зять Бенкендорфа вгляделся в него пристально. - У меня тут списки. Сколько народу полегло. А государь считает - победа.
   - Твой брат ранен, - проговорил Алекс.
   - Я знаю. Куда и как?
   - В ногу, когда отбивали атаку французов. Если бы не Багратион, то так торжествовать бы не пришлось, - объяснил Бенкендорф.
   - И это я тоже знаю, - Ливен крепко затянулся табаком. - Его вызывают в Петербург. Чествовать как победителя.
   - Вообще-то он заслуживает, - Алекс тоже с удовольствием закурил и признал, что в сортах табака муж Дотти отлично разбирается.
   - Я и не спорю, - проговорил Кристоф. - Остается один вопрос: что ты собираешься делать дальше? У тебя два выхода - либо ты говоришь, что Толстой тебя использовал для подкопа под Беннигсена, тем самым спасая свою репутацию...
   - Этого я делать не буду, и не предлагай, - с яростью в голосе отвечал Алекс.
   - Не предлагаю, - пожал плечами Кристоф, поморщившись от ненавистного ему пафоса в голосе родственника. - Но репутацию свою в глазах императора ты спасёшь.
   - Подожди. То есть, моя честь поругана из-за того, что я сказал правду?! - воскликнул барон. - А этот Ставицкий...
   - Ставицкий выполнял свою задачу. И не ваша с ним вина, что ваши задачи оказались прямо противоположными по сути своей, - спокойно отвечал на это Ливен. - К тому же, тебе не кажется, что фамилия у него подозрительная? На "-цкий"?
   В глазах его, слишком светлых, всегда слишком безмятежных, зажёгся инквизиторский огонек.
   - Он, кажется, малоросс, - осторожно произнёс Бенкендорф.
   - Мне всё едино, - вздохнул Кристоф. - Все эти славяне, вносящие в жизнь хаос. Насчёт правды. Да, государь верит в то, во что хочет верить. А в хорошие новости верится легче.
   - Так какой же у меня второй выход? - с вызовом спросил Алекс, которого несколько покоробили слова зятя о "славянах". - Я его не вижу.
   - Подумай, - Кристоф отложил докуренную трубку.
   - Я уеду обратно в армию, - решительно проговорил Алекс.
   - Как хочешь, - Ливен казался несколько разочарованным его ответом.
   - Граф Толстой - наш человек, - медленно произнёс барон.
   - Наш, - кивнул Кристоф. - Поэтому ты его адъютант. Но если тебя убьют в бою, это будет совсем некстати.
   - Зато справедливо. И меня не убьют, - усмехнулся его родственник.
   - Откуда такая уверенность?
   Алекс пожал плечами. Потом пристально посмотрел на собеседника и прошептал:
   - Верни Жанно. Он гибнет там.
   - Целая армия гибнет там. Чем же твой кузен особенный? - цинично усмехнулся Ливен.
   - Ты не понимаешь...
   - Твои чувства я понимаю, - холодно произнёс Кристоф.
   Повисла тягостная пауза.
   Он зажёг последнюю сигару немного подрагивающими руками, отвернулся и глухо, через плечо проговорил:
   - Если ты женишься... Или встретишь женщину, для которой... - он осёкся, хотел сказать: "Для которой возможно нарушить все законы Божеские и человеческие", но это было бы чересчур пафосно. - Ты понял, в общем... И между вами возникнет третий... Ты поймёшь меня.
   Алекс с трудом мог его понять. Что у него сестра за роковая женщина такая! Интересно, между ней и Жанно что-то было? Вряд ли. Доротея вообще не интересуется жизнью своего кузена. А, может быть, это хорошо рассчитанная тактика? Впрочем, ревность и собственничество Кристофа были его родственнику прекрасно известны. Граф считает, что "тот, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с ней в сердце своём" и, естественно, не мог такого стерпеть. Он ныне чувствовал, что потоптался по больному месту Кристофа, и странно - осознание того, что этот холодный и жестокий потомок ливонских королей обожает его рыжую сестрёнку до умопомрачения, несколько выводило его из себя - сочувствия не вызывало уж точно.
   Ливен, тем временем, сумел совладать с эмоциями, обозвав себя мысленно "тряпкой". Он обернулся к Алексу и проговорил:
   - Ты будешь вместо него.
   - Хочешь назначить меня своим адъютантом? Но это слишком... - начал Алекс.
   - Нет. Смотри, - Ливен показал ему приказ о назначении родственника полковником. - Не успеешь доехать до Пруссии, как это вступит в силу.
   - Государь подпишет? - с сомнением произнес Бенкендорф.
   - А куда он денется? - граф улыбнулся краем рта. - Запомни: если я что-то обещаю, то это исполнится.
   - Ну ты прямо волшебник, - невесело пошутил Алекс.
   - Я только учусь... Но Рижский конно-егерский у тебя в кармане, - Ливен закашлялся - да, курить надо меньше, в идеале - вообще бросать эту привычку, которая у него лет с пятнадцати.
   - Слушай... Ты всерьёз намерен становиться королём Ливонии? - недоверчиво спросил Алекс, вновь разглядев в его глазах искру фанатизма.
   - А что мне еще остается делать? - загадочно переспросил Ливен. - Я бы мог, как ты, поехать в армию, я даже просил лично государя отправить меня на фронт.
   - И что?
   - Как видишь, - Ливен запустил руку в волосы. - Сказал: "Где я ещё найду начальника Штаба?"
   - Знаешь, - задумчиво проговорил Алекс после небольшой паузы. - Мне интересно, зачем оно тебе надо на самом деле? В Ливонии не было королей. Никогда. Так мне говорили. Мы все подданные России, её государям и служим. Были безумные пророки и проповедники, утверждавшие, что Остзейскому краю следует отделиться от Империи. И я всегда думал, что тебе важнее твой чин и титул, чем эта химера.
   Кристоф прервал его:
   - Хочешь знать, зачем мне это нужно? Смотри. Мне тридцать два. Я ничего не достиг. Военный я никудышный, стратег - так себе. Я это понимал и пять лет назад, и всегда. Уже надоело доказывать всем, что я и в самом деле заслужил всё то, что имею. Кроме того, меня могут сместить в любой момент. Просто так. Потому что надоел, потому что на меня кто-то наговорил, потому что я себя неправильно повёл. Всё может поменяться.
   - Думаешь, эти притязания на ливонскую корону обеспечат стабильность твоего положения? - со скептицизмом в голосе спросил Бенкендорф.
   - Нет. Зато меня будут помнить. Зато, когда поведут на каторгу, я пойму - за что, - и снова глаза графа загорелись нездешним огнем. - Мои дети будут мною гордиться - или проклинать. Мой собственный отец, например, был честным служакой, генерал-майором артиллерии, в Киеве губернаторствовал - и что? Жил - и умер. Я не могу сказать нынче про него ничего ни хорошего, ни дурного. Я, его родной сын... Мои дети запомнят меня. Моё имя останется в истории.
   Алекс передернул плечами. Такого рода амбиции были ему не очень понятны. Если бы Кристоф начал вещать о своей избранности, о любви к власти - барон бы его понял, пусть бы и не поддержал. Но история... Зачем думать об истории? Что это вообще такое?
   - Ты мыслишь категориями прошлого царствования, - Бенкендорф перевел разговор на другое. - Неожиданные опалы не в духе нынешнего государя. Он просвещён и добродетелен.
   Граф фон Ливен язвительно рассмеялся.
   - А чей он сын, этот твой обожаемый государь? А?
   - Он внук великой Екатерины, - горячо произнес Алекс.
   - Вавилонской блудницы, - поправил его граф. - Одно другого не легче. Но император Александр - родной сын Павла. Не бастард. А кровь - не вода.
   - Ты неблагодарный, - вдруг проговорил его шурин. - Тебе столько милостей, а ты...
   - Mein Gott. Избавь меня от риторики, - поморщился Ливен. - Иногда мне кажется, что тебе нужно играть в театре.
   - Слушай, государь видел, что творилось при его отце, и он старается вести себя иначе. Разве ты не понимаешь?... - барон чувствовал, что сейчас взорвётся от гнева и обиды за своего повелителя. - У него доброе сердце.
   - От того, что ты поешь дифирамбы Александру Павловичу за глаза, он не полюбит тебя больше, - подытожил Кристоф, с усмешкой глядя на своего разрумянившегося родственника.
   - Он на меня вообще не смотрит, - признался Бенкендорф. - Но я, даже не пользуясь расположением монарха, не злословлю его. В отличие от тебя - фаворита.
   - Как ты сказал? Фаворита? - Ливен снова рассмеялся. - С чего ты взял?
   - Ты сопровождаешь его повсюду... Обедаешь в Зимнем, - начал перечислять барон.
   - Ерунда какая. Я же говорю - государь своеобразно выбирает себе подчиненных. Меня он пока терпит. А вот Долгорукова покойного любил, хотя тот был сущим идиотом, если честно. Чарторыйского до сих пор забыть не может, хотя тот и рога ему ветвистые наставил. И действовал в пользу Польши всё то время, что занимал должность канцлера, - Кристоф глядел поверх головы Алекса, удивляясь самому себе - зачем он откровенничает с этим мальчишкой? Кто его заставляет?
   Кристоф заговорил о фон дер Палене и о том, как и за что того отправили в опалу.
   - Палена выбрали козлом отпущения? - с сомнением спросил Алекс.
   Граф в ответ проговорил:
   - Избавиться от него было удобно. Государь на тот момент любил поляков, отчаянно хотел вернуть в столицу этого Чарторыйского и готов был отвалить тому Польшу в личное пользование. Граф Петер, по сути, хотел того же, что и я. Независимой Ливонии.
   - Разве князь Адам его подставил? - с сомнением спросил Алекс.
   - Там все совпало, увы, - Ливен долго обдумывал эту ситуцию и пришел к подобному выводу, которым нынче делился с родственником.
   - Ты преемник Палена при Дворе? - прямо задал ему вопрос барон.
   - Я сам по себе. Мне не нужно влияние на государя. И дружба его не нужна, - покачал головой Кристоф.
   - Как же ты достигнешь короны Ливонии сам по себе, без влияния? - у Алекса начала болеть голова от всего этого.
   - Все просто - приду и возьму.
   - Разве государь её тебе даст? - Алекс пристально посмотрел на Кристофа. Тот жутко улыбнулся и тихо сказал:
   - Этот - нет. Другой - да.
   Кристоф в этот момент думал о Като, о его Като, о власти, воплощенной в этой решительной девице. Но имя её не упоминал при брате жены. Правда, тот, будучи бабником и повесой, мог и понять его увлечение принцессой, хотя вряд ли бы разделил надежды графа, связанные с ней.
   Алекс первым делом подумал, что Ливен имеет в виду вдовствующую императрицу - не цесаревича же Константина, известного своей приверженностью к полякам? Вспомнил он принца Никса - неужели тому суждено править? "Похоже на то", - Алекс закрыл глаза и явственно увидел корону на челе великого князя.
   Барон лишь плечами пожал и прошептал:
   - Я - спать. Не могу больше.
   - Везёт тебе. Ты можешь спать, - вздохнул Кристоф. - А я вот уже третий день мучаюсь.
   - Сочувствую, - Бенкендорф удалился в гостевую спальню.
  
   Через два дня он поехал обратно в армию. В Дерпте встретил Багратиона, спешившего показаться перед светом героем, победителем непобедимого. Записал в дневнике: "Никому не нужна истина. У всех - своя правда". Он узнал, что военные действия приостанавливаются; что Лёвенштерн поправился и его отпустили в Эстляндию; что Бригген так и не пришел в себя и его отправили на родину, умирать; что граф фон Ливен поехал сопровождать его туда, успокаивать мать и сестру. Дел Бенкендорфа ждало много, тем более, Кристоф исполнил обещание - приказ о повышении был подписан, Рижский конно-егерский переходил под его начало. Его поздравляли, но Алекс не чувствовал особой радости. Он не осознавал себя "большим человеком", как не осознавали другие молодые полковники и генералы, коих в то время было более чем достаточно. В те годы многие старались жить одним днем, а карьеры, смерти и любови совершались молниеносно.
  
   ***
   Они забыли свои имена. Раз и навсегда. Для него та, что лежала рядом, плечом к плечо, горячая, прекрасная, гибкая как змея - да и вообще много было в ней от змеи, фамильная черта, "гнусь, но не ломаюсь", - была просто Евой перворожденной, спустившимся с небес ангелом. Её имя он потерял. Она своё - тоже. Но кто он таков - помнила. И помнила очень хорошо.
   - У нас с тобой слишком много схожего, - пршептал он, видя перед собой выставленную на подоконник свечу - они всегда занимались любовью при свете, это было необычно, впрочем, её тело не заслуживало того, чтобы прятать его в темноте.
   - Кто вы, а кто я? - отвечала она с некоей усмешкой.
   - Я правлю этой страной, а ты наследница Польши, - отвечал он самозабвенно.
   - Что? Женщина не может править Речью Посполитой, - проговорила она. Ей захотелось добавить, что нынче короля уже нашли, им будет её дальний родственник, неофициальный кузен (если учесть, что её мать была бастардкой его дяди) Юзеф Понятовский; что в Польше собирают армии и готовятся идти воевать с русскими в апреле. Но говорить истину - не её дело.
   - Неужели? Всегда забываю. Даже если её муж - король? - он провел рукой по её волосам, отливающим золотистым каштаном.
   - Жён польских королей не коронуют. Да и русских царей до недавнего времени - тоже.
   - Мой отец стал первым, кто короновал свою супругу, - вспомнил Александр, чуть было не добавив: "И очень зря он так поступил, ибо теперь maman считает себя легитимной наследницей престола". Мать император всё чаще видел эдакой Екатериной Медичи, только без ума и тонкости сей славной французской правительницы. Мария Фёдоровна казалась ему способной на всё.
   - Я ненавижу свою мать, Анж, - внезапно произнёс он. - До этого я ненавидел свою бабку. Да, и ещё я спал с собственной сестрой. По сравнению с тобой я достоин глубин ада.
   - Я тоже ненавидела свою мать, - спокойно проговорила девушка. - Да, и я тоже спала с кровным родственником, который и стал моим первым мужчиной.
   "Слухи, оказывается, правдивы", - подумал государь.
   - А кто сломал твою руку? - вдруг спросил он.
   - Я же и сломала. По глупости, - кратко произнесла его любовница.
   Император посмотрел на её поврежденную кисть. Даже взял её в свою руку и поцеловал.
   - Я ничего ею не чувствую, - прошептала она.
   - Ты говорила, что тебя тогда пытались изнасиловать. Назови его имя, я его на рудниках сгною, - государь чувствовал себя сильным, защитником всех обиженных, и это было сладостно сознавать.
   Анж не хотела, чтобы с её врагом расправились так. Маловероятно, кстати, что Ливен не найдёт способов выкрутиться. Бенкендорф же нашёл - и нынче красуется в новеньком полковничьем мундире.
   - Я сама убью его, - твердо проговорила она. Он поцеловал её.
   Государь и его прекрасная подданная заключили друг друга в объятья, и Александр вновь насладился её телом, не спеша, с нежностью, которая потом превратилась в ярость страсти, заставившую его смять под собой это русалочье тело, войти в её лоно предельно глубоко, целовать её губы до одурения. Она была Польшей, растерзанной и прекрасной; а он, своим гневом, своей похотью завоёвывал этот мятежный край, утверждая своё право властелина. В комнате было жарко натоплено, и вскоре они уже плавали в поту. И он говорил - после соития его, как женщину, всегда тянуло поболтать, а эта Анж так славно слушала - о том, как хочет уйти, как убил своего отца бездействием, вспоминал графа Палена и рассказывал, как его тяготят обязанности самодержца.
   - Если бы со мною могла быть ты... - прошептал он.
   - А госпожа Нарышкина? - усмешливо произнесла в ответ Анжелика. - А Её Величество?
   - Что мне жена? Я заточу её в монастырь или ушлю на родину - как ей самой захочется, - пожал плечами государь. - Она не дала мне наследника. И вообще... А что до Мари - она прекрасно знает своё положение. И, увы, не понимает меня так, как ты.
   - Что же вы предлагаете? - Анж воззрилась на него в недоумении.
   - Императорский венец, - Александр произнес эти слова легко и просто.
   Княжна встала, прикрыла свою первозданную наготу полупрозрачным пеньюаром, подобрала волосы. Сердце её билось так громко, что она думала - слышно на весь дом. Зачем? Она в короне Российской Империи не нуждалась.
   - Ваше Величество. Я на это не пойду, - сказала она голосом, в нотах которого слышался металл. - Только представьте, с какими это сопряжено проблемами...
   - Я уже всё обдумал. Это не так сложно, как тебе кажется, - отвечал император. - Моя жена мне не верна, обе её дочери - и умершая, и недавно родившаяся - не от меня. Я признал этих детей только потому, что они девочки; сыновей я бы прямо назвал незаконнорожденными. Это весомое основание для развода. Когда Елизавета перестанет быть моей женой, мы повенчаемся.
   - Но я не царского рода. К тому же, полька и католичка, - она смотрела на него прямо. - Хуже только, если бы я была француженкой.
   - Ты из Гедиминовичей, - напомнил ей Александр. - Ваш род древнее и знатнее всяких Баденских. В день нашей свадьбы Польша будет свободна, и твой дядя объявлен её королем.
   - Я не могу вам верить, - Анж растерялась, но старалась говорить так, чтобы он не мог догадаться об этом. - Вы уже обманули нас всех, поляков - что вам стоит обмануть меня, полностью находящуюся под вашей властью?
   - Ты говоришь так, словно меня не любишь, - Александр смотрел на неё жалкими глазами. - Мне больно это слышать. Неужели наши чувства ничего не значат?
   "А я не люблю вас. Я вообще люблю только одного человека. И свою родину", - чуть было не вырвалось у княжны. Но она сдержалась и на этот раз.
   - Я боюсь, у нас с тобой получится всё так же, как у меня с твоим дядей, - продолжал Александр. - Мы расстанемся почти врагами.
   - Моя жертва будет выше, - сказала в ответ на это девушка. - Он не отрекался от своей веры, от родины и семьи. Мне придется принести всё это на алтарь своего отечества. Но я не желаю стать мученицей. Сначала освободите Польшу. А потом я приму православие и стану вашей супругой.
   Она говорила в манере своего родственника, и императору в её голосе послышался вызов.
   "Да, она Чарторыйская", - с досадой подумал он. - "Чего другого я мог ожидать?" Она опять требовала от него решительности, принятия глобальных политических решений. Она давила на него так же, как члены "негласного комитета", как мать, как фон дер Пален. Как ему за почти тридцать лет жизни это уже надоело! Поэтому ему и хотелось уйти - от слова "надо", от подсказчиков и непрошеных советчиков, от тех, кто набивался в любимцы и друзья. Эта девочка, с которой так хорошо в постели, только что совершила крупную ошибку. Сама она пока того не осознала, но если продолжит в том же духе, то скоро будет ему не нужна. Да и зачем он заговорил о браке с ней? Точно, обезумел в страсти. Большее, что он может сделать - подыскать ей хорошую партию среди придворных. Но не сам идти под венец с этой змеей. Скандал разразится на всю Европу. Оно ему надо? И так проблем навалом.
   - Польша предаст меня, если получит свободу, - прошептал он. - Не знаю, что пообещал твоим соотечественникам Бонапарт, но у него нынче слишком много сторонников.
   - Мы, поляки, способны на благодарность, - Анж сверкнула своими яркими глазами, перекинула густую копну волос через плечо. - Все коллаборационисты будут казнены. На вашем месте я бы опасалась остзейцев. Они не ценят щедро дарованных им привилегий. И все, как один, перейдут к Бонапарту, лишь только он покажется в Прибалтике.
   "Письмо", - вспомнил Александр. - "Меня предупреждали". Но это невозможно...
   - Они все служат при моем Дворе. Будберг, фон Ливен, прочие... Они возглавляют мою Армию и полки Гвардии. И они прекрасно знают, что будет с ними, если они нарушат присягу, - усмехнулся государь.
   - Как вы можете верить народу, всего сто лет назад легко поменявшему шведское подданство на российское, а до этого столь же легко отрекшемуся от Истинной Веры, став еретиками и схизматиками? - продолжала Анжелика. - Предавший единожды будет предавать бесконечно.
   - Но с тех пор они верны нам до конца. У них нет в распоряжении такого количества земли и крепостных, как у русских князей, поэтому они более заинтересованы в верной и беспорочной службе. Так уж испокон веку сложилось... Ещё мой великий прадед привечал иноземцев - видно, не зря, - Александр, проговорив всё это, поймал себя на мысли, что оправдывается, отнекивается, увиливает. Да, он знал, что сейчас Анж назовёт имя Палена. Или имена Бирона с Минихом, затеявших свою игру после кончины императрицы Анны. Анж - полька, у поляков много причин не любить немцев.
   - Опасно давать им столько автономии. И так сильно приближать к себе, - многозначительно проговорила княжна.
   "А с другой стороны..." - крутились мысли в голове у государя, - "Мать их очень привечает. Наверное, неспроста. Что она им сулит? И что они готовы сделать ради неё?"
   - Знаешь, Анж, мне всё равно, какой нации или вероисповедания мои слуги, если они выполняют свои обязанности хорошо. Для меня не существует различий, - проговорил он вслух. - Поэтому, если честно, такое ваше с Адамом радение к своей вере и интересам отчизны, конечно, похвально, но, как бы сказать... немного пахнет экзальтированностью. И странно, что вы не учитываете нынешнего положения. Мы ведём войну с опасным противником, тут не до реформ и изменений, я отложил проект освобождения крестьян, потому что просто не знаю, чем вся эта заваруха в Пруссии кончится.
   Александр изменился в лице. Он вспомнил Аустерлиц. До этой роковой битвы Александр хотел прослыть в истории монархом-рыцарем, но, как оказалось, военачальник из него - так себе.
   - Мы не виноваты, что нас с ума свела скорбь по отчизне, - ответила Анж.
   - Вот что, - решительно проговорил самодержец. - Наполеон почти побеждён. Я еду в Кёнигсберг, на театр военных действий, и сам сокрушу эту орду. И сам освобожу твою страну. Поставлю Фридриху условие - отдать Великую Польшу мне... Как и задумывалось ранее. Я исправлю свою ошибку.
   - Поздно, - прошептала княжна.
   - Это почему?
   - В Варшаве уже есть король. Иосиф Понятовский, - проговорила Анжелика, отворачиваясь от него.
   - Предатели, - только и смог выдавить из себя государь. - Ведь вы клялись... Адам клялся... Я напишу ему. Он должен что-то сделать. Понятовские - с французами?! Они же вам родня!
   Александр быстро оделся, и, найдя перо с чернилами, спешно сочинил послание к князю Чарторыйскому. "Мы ещё не всё сказали друг другу... Лучше, если мы сделаем это наедине. У меня есть множество идей по поводу освобождения твоей страны, и накопилось к тебе много вопросов", - так писал он. Закончив, государь вмиг почувствовал себя в западне. Почему эта семейка так может влиять на него?
   ...Анж знала, что Сейм выберет Понятовского. И недавно обнаружила, что ждёт ребенка. И если она объявит сейчас об этом Александру, то история пойдет совсем иначе. Ей было не с кем посоветоваться. "Матка Боска, сделай так, чтобы Адам приехал", - взмолилась она. - "И чтобы он не убил меня за всё, что я наделала". А ещё она знала, что её хотят устранить. И даже знала, кто именно. "Ничего, Ваше Высочество, у вас не выйдет", - прошептала она.
  
   ***
   На парадном обеде в честь Багратиона присутствовал весь Двор. Великая княжна Екатерина сидела между своим братом Константином, который нынче целенаправленно напивался, и графиней Дотти фон Ливен, несколько смущенной соседством с цесаревичем, пару раз позволившим себе подмигнуть ей. Доротея страшно боялась отлучаться из-за стола, опасаясь, что этот "монстр" последует за ней, а в таком состоянии он способен сделать всё, что угодно. К счастью, их разделяла Екатерина.
   - Костя, - прошептала принцесса в промежутке между четвёртым и пятым тостами. - Ты знаешь надежных людей? Мне нужно кое-кого, так сказать, проучить.
   - Я даже знаю, кого, - усмехнулся её второй брат. - Отдай её мне, я проучу её так, что месяц потом сидеть не сможет.
   Екатерина скорчила недовольную гримасу.
   - Кто же тебе даст? Наш братец уши тебе надерёт. И знаешь ли, что он собирается на ней жениться?
   Доротея Ливен чуть не подпрыгнула на месте от такого открытия. Анжелика - новая императрица? Нет, это невозможно. Государь что, с ума сошёл?
   - Придется отрекаться. В мою пользу, - Константин приступил к разделыванию и обгладыванию очередного утиного окорока. - Это же будет моргантический брак. Адамка перемудрил.
   - Именно. Опоила она его чем, что ли? Впрочем, нашему брату и так корона жмет, как вижу.
   - Мне она будет жать ещё больше. Ухлопают, как папеньку нашего, недаром я в него лицом пошёл. - Константин вытер жир с губ салфеткой и вновь тяжело и оценивающе взглянул на княжну Анжелику, а потом выцепил взглядом необычайно мрачную чету Волконских - князь Пётр в присутствии своей "звезды Северного сияния" не мог и куска проглотить, а его жена, княгиня Софья, переживала о своём брате, который, как сообщалось, был тяжело ранен в битве и ныне лежал в каком-то госпитале без сознания, в горячке - и даже муж её не мог навести о нём точных справок.
   - Видится мне, Волконский трахнул её по дороге... И не может этого забыть. Ведь он её сюда привез. По поручению, - продолжил цесаревич.
   Доротея почувствовала негодование и обиду за свою подругу Софи. Ведь та любит своего мужа искренне, ведь они действительно близкие люди, и тут эта Анж разрушает семью.
   - Она такая зелёная, - заметила принцесса. - Того и гляди, начнёт блевать прямо здесь.
   - Ты хотела её убить, да? - внезапно спросил брат. - Кажется, уже кто-то постарался за тебя.
   Дотти устремила свой взгляд на Анж. Внезапно она догадалась о причине нездоровья бывшей подруги - графиня по своему и чужому опыту могла различить такие вещи - и высказала свою догадку вслух:
   - Она беременна.
   - А ведь вполне может быть, - раскосые глаза Като мигом стали идеально-круглыми, как у испуганной кошки, и волосы, казалось, встали дыбом на макушке. - Что же делать?
   - Машка тоже беременна, и что? - Константина, казалось, не впечатлило предположение графини. - Всё дело в том, кто из них родит мальчика. Александр говорил мне, что признает своего бастарда и сделает наследником, если это окажется сын. Своя кровь, все дела... Но насчёт этой польки я не уверен, что там постарался именно он.
   - Думаешь, дело рук Волконского? - уточнила Екатерина.
   - Ну, не рук, конечно же, а кое-чего другого, - хохотнул цесаревич. - Но кто знает? В любом случае, явится дядя этой Анжелики, заставит Сашу признать ребенка, от кого бы он ни был, и польская корона для его внучатого племянника у него в кармане. Это если она не выкинет. Желающих, чтобы это случилось, здесь, как я вижу, предостаточно.
   - Да, например, я, - холодно проговорила Като. - Ты знаешь людей, способных подкраться незаметно и вылить ей в лицо серную кислоту?
   - Это-то зачем? - Константин аж поперхнулся.
   "Я хочу сделать это сама", - подумала Дотти.
   - Так она станет уродиной. Слепой уродиной, - Като отхлебнула вина и улыбнулась отрешённо. - И Саше станет не нужна.
   - Но она всё ещё сможет родить младенца. Не понимаю, зачем тебе её уродовать? - Константину, на самом деле, не хотелось быть вовлеченным в планы своей младшей сестры, какие бы они не оказались. Он ещё надеялся на то, что после того, как брат наиграется своей новой фавориткой, она перейдёт к нему - и он сможет воцариться в Польше.
   У Екатерины пылали щеки. Нет, она никогда никому не признается, что ревнует своего брата. Никто не должен знать, что произошло между государем и его третьей сестрой в прошлом декабре. В Средние века за такое отлучали от церкви и закидывали камнями. Однако великая княжна, основательно изучив историю королевских династий, поняла, что это не столь страшно. Мифы и легенды, часто основанные на реальных событиях, Древний Рим, некоторые семейные истории - везде можно найти примеры интимных связей между родными братьями и сёстрами, сыновьями и матерями, отцами и дочерями. Не говоря уже о Библии. Священной, между прочим, книге.
   Нет, смерть соперницы Като не нужна. А ребёнок? После такого Александр забудет об этом ребёнке. Екатерина вновь займёт своё законное место подле брата-государя. И всё станет по-прежнему, словно этой змеи никогда не было.
   Она вышла из-за стола, поманив за собой старшего брата. Графиня Ливен осталась на своём месте, с отвращением глядя на застывший жир в тарелке. "Здесь присутствует один владыка действительный и, по меньшей мере, три воображаемых, имеющих права на различные престолы", - подумала она. И точно. Даже виновник торжества, князь Багратион, был потомком грузинских царей и мог бы сесть на трон этого южного царства. Вот красивая польская королевна. Вот русская принцесса, страстно желающая занять трон своего брата. Вот жадный остзейский мальчик - её муж - ужасно желающий стать королём ливонским. Кто знает, может быть, и князь Багратион завязан в эту "игру престолов"? Принцесса Като не подарит свою девственность абы кому... И с Кристофом сошлась, когда поняла, что он в силе. Умница, что и говорить. Выучка Доттиной bel-mХre. "Тогда как я неразборчива в связях", - мрачно заключила про себя Дотти. Она учуяла мерзостный запах жирного и жареного, комок тошноты подступил к горлу, и она поняла - надо срочно бежать из-за стола. Бросила взгляд на Анж - недаром они когда-то дружили, графиня её очень хорошо изучила, и, глядя на бескровное лицо княжны Войцеховской, на её бледные, закушенные губы, поняла, что она чувствует то же самое. Вскоре Анж, извинившись, последовала за Дотти.
  
   - Итак, я всё же убью её. Не дашь мне человека - сделаю это сама, - твердила Като Константину.
   Они вышли из залы на балкон, там и беседовали.
   - Чтобы опять подумали на меня? Я знаю, что говорят про Охотникова... - вторил ей брат. - Мол, умер он не от раны, полученной на дуэли, и не от чахотки, как написано в заключении о смерти, а от того, что я проткнул его кинжалом на выходе из Французского театра.
   - А что, это правда? - с любопытством взглянула на брата Като.
   - Ага, - усмехнулся Константин. - Сам лично сидел в кустах и его подкарауливал. Что за ерунда? Боюсь, на меня будут вешать все зверские преступления, которые совершаются в столице. Уже вешают. А ты этим нагло пользуешься.
   - Я понимаю, почему ты не хочешь с ней ничего делать, - медленно произнесла Като, кутаясь в песцовую шубку. - Она тебе самому нравится.
   - Я этого не отрицаю. Её Чарторыйские обещали мне.
   - Но не спешат исполнять свои обещания... Или ты тоже её любишь? - нервно рассмеялась Екатерина.
   - Сестра. Я всё-таки благородный человек. Совершать такое с женщиной... - несмотря на хмель, цесаревич помрачнел.
   - А Юльхен бедная была, видимо, не женщиной? А мадам Арауджо? - с усмешкой произнесла Като.
   Брат её предсказуемо изменился в лице.
   - Тебе их не было жалко?
   - Слушай, ты... - начал цесаревич, пытаясь схватить её за руку, но сестра ловко увернулась от его пятерни.
   - Ну, что ты со мной сделаешь? - деланно равнодушным тоном спросила девушка. - Выкинешь меня с балкона?
   Константин сразу же протрезвел. Высота была немаленькой. Внизу расстилались огни Петербурга, обледенелая Нева. Падения можно и не пережить.
   - Скажи, зачем тебе всё это нужно? Ты всё равно исключаешься из очереди на престолонаследие, - прошептал он. - Я, цесаревич, первый на очереди, и то так не жажду власти, как ты. Ну чем тебе не угодила очередная полька, пусть она хоть трижды чья-то племянница? Пусть даже и понесёт - ведь можно убедить Александра в том, что ребёнка ей сделал не он сам, а тот же "каменный князь"? Или Нарышкина родит мальчика - а срок у неё раньше, чем у Анжелики? Зачем убивать?
   - Я так хочу. Я же твоя сестра, - холодно произнесла Екатерина. Потом она вышла, оставив своего брата в недоумении, смешанным с яростью.
   Она решила действовать если не самой, то через свою личную горничную. План был таков - она даст Алёне склянку с кислотой, которую уже заранее приготовила, и скажет той подкараулить Анжелику у костела святой Екатерины, который та периодически посещает. На выходе девушка должна плеснуть княжне в лицо кислотой. Алёна отличалась высоким ростом и крепким телосложением - Анж, не очень рослая и худощавая, не смогла бы с ней справиться. Одна проблема - горничная была глуповата и могла указать на свою госпожу, если её схватят и начнут допрашивать. Но Екатерине так сильно хотелось покончить с княжной, что её не пугали никакие последствия.
  
   Тем временем, Доротея осматривала себя в полукруглое зеркало и вдруг за своей спиной увидела бледное, злое лицо княжны. Графиня вскрикнула от неожиданности.
   - Ну привет, подруга, - усмешливо проговорила полька, явно наслаждаясь растерянностью на лице графини.
   Доротея быстро собралась с духом. Вымученно улыбнулась.
   - Я тебе не подруга, но всё равно привет, - произнесла она. - Давно не виделись. Многое изменилось с тех пор. Вижу, ты достигла власти над властью.
   - А ты, как погляжу, всё в одной поре - беременная и прикованная к мужу, - отвечала Анж.
   - Ты точно в таком же положении, - не сдалась Дотти. - Только без мужа.
   - Я жду наследника русского престола, - надменно произнесла княжна. - А ты - очередного никому не нужного чухонца.
   Дотти пожалела, что не вооружена. Она подумала: "Ну ничего, твоей роже не долго осталось ухмыляться".
   - Наследника, говоришь? Русского престола? - издевательски передразнила она свою собеседницу. - Да он о тебе забудет, как только у тебя начнет расти живот. Кстати, не думаю, что ты ждешь ребенка именно от него. В твоей постели перебывало пол-Польши.
   - Ой, на себя посмотри, - насмешливо проговорила Анжелика. - Твой муж скоро перестанет проходить в дверь из-за рогов, которые ты ему наставляешь с кем попало. Кстати, он знает про твою связь с покойным князем Долгоруковым? Наверное, знает, потому и отравил его. Из ревности. Я же помню, что твой так называемый Бонси - сущий Отелло.
   "Если я ударю первой, то проиграю", - произнесла графиня мысленно.
   - Я не сплю со своими кровными родственниками, - сказала она с лёгкой улыбкой.
   Анжелика вкрадчиво прошептала, приобняв её за талию:
   - А ведь очень бы хотелось, не правда ли?
   Доротея вырвалась от неё. С силой, невесть откуда взявшейся в её субтильном теле, оттолкнула Анж. Та упала затылком на мраморный пол, сразу же потеряв сознание. Графиня прошептала пару не самых любезных слов и поспешила из дамской комнаты. "Наверное, я её убила", - подумала молодая женщина. - "За правду, в которой я бы сама себе никогда не призналась". Дотти от этих мыслей затрясло.
   Её продолжало трясти весь остаток ужина, весь путь домой и даже в спальне, под двумя одеялами. Муж застал её вконец разбитой лихорадкой.
   - Что случилось? - спросил он, прижав её горячее тело к себе.
   - Я убила её, - хрипло прошептала она. - Анжелику. Там. Во дворце. Толкнула на пол. Сама не знаю, как получилось. Если выживет, то наверняка выкинет ребёнка.
   Откуда-то Кристоф знал, что жена не бредит - глаза её, несмотря на сильный жар, оставались ясными. Да и потом он сам видел, как Анж провожал государь. Белое платье княжны было замарано бурыми пятнами, причёска растрёпана.
   - Она беременна? - спросил он у Дотти.
   - Да.
   - Ты спасаешь русский трон.
   - Nolens volens (волей-неволей), - произнесла его супруга. - Но я очень сомневаюсь, что она беременна именно от государя. Отцом её ребенка может быть кто угодно.
   - Какая разница. Правда в этом случае никого не будет интересовать, - отрешённо отвечал Ливен. - Все знают, что она его фаворитка. У неё нет ни мужа, ни любовника. Про её связь с дядей знают только те, кто очень хочет узнать. В глазах общества и в глазах государя, тот, кто родится у княжны, может быть зачат одним-единственным мужчиной.
   Кристоф рассуждал, как всегда, логично и спокойно.
   - Они выиграют, - Дотти нехорошо закашлялась, и граф в тревоге положил свою прохладную ладонь на её обжигающе горячий лоб.
   - Как хочешь, но я зову доктора, - сказал он. - Ты вся горишь.
   - Като её убьет, - продолжала Доротея. - Изуродует.
   - В этом я не сомневаюсь, - Кристоф встал с кровати, поправил на ней одеяло, потом позвонил Адольфу, приказал ему ехать за доктором.
   - Не надо, - взмолилась графиня. - Он заставит меня лежать, а я нынче не могу. Я должна всё сама видеть.
   - С таким жаром? Не будь дурой, - безаппеляционно заявил Ливен. - Я видел, ты ещё на ужине сидела совсем больная. Надо было ещё тогда...
   Она улыбнулась.
   - Для твоего союзника у меня слишком слабое здоровье, - прошептала она.
   "Это так. Беременность и роды очень его подорвали", - вынужден был признать Кристоф. - "И в этом моя вина. Я не сдерживаюсь..." Он почувствовал злобу на самого себя. И дети эти рождаются не ко времени, они делают их обоих уязвимыми. Неужели для продолжения рода Ливенов не хватило бы его племянников?
   - Ты заботилась обо мне в своё время. Дай мне позаботиться о тебе, - решительно произнёс граф.
   Он распустил её золотые волосы, удивляясь им, как некоему чуду. Задержал руку на её розовой и горячей щеке.
   - Как хорошо... Не убирай, - проговорила его жена.
   Его ладонь быстро нагрелась от жара её кожи, впитала в себя её болезнь, и он не спешил отнимать её. Безумные мысли бродили в его голове: а вдруг эта болезнь окажется какой-нибудь злокачественной горячкой? А вдруг это такая же ерунда, от которой скончалась её кузина? Интересно, она уже этим болела?
   - У тебя была скарлатина? - спросил он.
   - Кажется, да, - отвечала графиня.
   - Я боюсь, что ты умрёшь, - прошептал он. - Тогда мне придется тоже умереть.
   - И оставить Поля с Алексом круглыми сиротами, да? - усмехнулась Дотти. - Нет, мне ещё рано. Не дождёшься.
   И он заговорил. Впервые так развернуто признавался в любви к женщине. Он говорил, что всегда не стоил её, что он жалкое ревнивое ничтожество.
   - Я всегда был один. Теперь я с тобой. И в любой момент могу тебя лишиться, - он прилёг рядом, обнял её за плечи, поцеловал в шею.
   - Я тебя не оставлю. Постараюсь, - прошептала она. И поцеловала его в ответ.
   ...Доктор пришел чуть позже, осмотрел её, простучал холодными пальцами её худую спину, и сказал, что у неё сильный бронхит с переходом в воспаление легких. С постели вставать запретил категорически, и Дотти только и осталось, что злиться на себя - где она умудрилась подцепить эту хворь? Каждый час, каждый день, что она проводит в постели, - только на руку врагам её Бонси, которые, естественно, являлись и её врагами.
  
   ***
   В воскресенье вечером прихожане католической церкви святой Екатерины стали свидетелями странного самовозгорания некоей девушки, стоявшей у паперти, судя по одежде - служанки из богатого дома. Оглашая Невский страшными криками, она сгорела дотла. Сбить пламя не удалось. Рядом с обуглившимся телом найдены склянки с неким химическим веществом, предположительно, серной кислотой. Никто не стал подробно расследовать обстоятельств её гибели - у полиции других проблем хватало. Странно, что она оказалась рядом с католическим костелом в час службы; странно, что при себе у неё была серная кислота; ещё страннее, что кислота самовзорвалась - интересно, с чем она вступила в реакцию? И только Анжелика Войцеховская и великая княжна Екатерина знали ответы на эти вопросы. Впрочем, последняя долго докапывалась, что и как может вызвать взрыв серной кислоты. "Жаль, что Мишеля здесь нет", - вздохнула принцесса, вспомнив о своем друге Долгорукове, которого молва долго и упорно записывала в её любовники. Князь отлично разбирался в химии и мог бы выяснить истинную причину происшествия. "Колдовство какое-то", - заключила она.
   - Фрау Лотта, вы верите в колдовство? - спросила она у своей бывшей гувернантки, заплетая косу на ночь.
   Шарлотта фон Ливен не спешила с ответом. Да, она верила в такие вещи. Но признаться в этом - значит, поколебать свой авторитет. Ныне всех воспитывают в духе рационализма. Почти что безбожия, добавила бы почтенная дама. Любой намёк на существование призраков, магии, следование приметам и суевериям высмеиваются. "Как вы можете верить в эти сказки?" - вот что скажет принцесса, если она даст утвердительный ответ. Кроме того, графиня Ливен-старшая и сама стыдилась своих верований, но по другим причинам - лютеранке негоже впадать в грех суеверия, это всё проделки и фокусы Сатаны, смущающего души смертных и стремящегося к тому, чтобы всё больше людей отпало от Господа и Церкви. И так уже много отпало - сколько масонов, иллюминатов развелось. Но полностью отрицать существование "иных миров" Шарлотта Карловна не могла. Она росла среди простых эстонцев, впитала с детства все их суеверия, легенды, поверья. Христианство мало затронуло их души; они до сих пор верили в древних богов, только называли их иными именами. Эти люди не верили в мистические приметы - они жили ими. И да, то, что маги иногда встречаются среди людей, фрау Шарлотта знала прекрасно. Одна из них ныне делила опочивальню с императором Александром.
   - Если я скажу, что да, Ваше Высочество, вы поймёте, что я необразованная хуторянка, - сказала графиня Ливен.
   - Значит, верите? Знаете, я тоже, - сказала Като. - Среди наших светских дам затесалась одна ведьма. Я думаю, как уничтожить её. Жалко, в православии нет своей инквизиции.
   - Оставьте её, - посоветовала графиня. - Обычно таких людей убивает их собственная злоба.
   - Хотелось бы верить, - вздохнула великая княжна.
   "Сейчас, когда существование Господа иные отрицают, руки колдунов развязаны", - подумала Шарлотта Карловна, оставшись одна. И нынче одна из этой породы угрожает её семье.
  
  

ГЛАВА 12

   Санкт-Петербург, март 1807 года.
  
   Александр Первый принимал князя Михаила Долгорукова, одетый в парадную форму, с Андреевской лентой через плечо, в своём любимом кабинете, где стены обиты лазоревым штофом в узкую золотистую полоску. Князя Мишеля осыпали милостями с ног до головы. Он сделался генерал-майором, получил генерал-адъютантскую должность, орден Святого Георгия 3-й степени за беспримерную храбрость, ему даже пообещали бригаду под личное командование.
   - Я соболезную смерти твоего старшего брата, - произнес вкрадчивым голосом государь. - Это случилось так внезапно... И так близко от меня.
   Михаил поклонился, опустив глаза. Он ещё не был на могиле князя Петра, ему не очень хотелось туда идти, но следовало отдать ему дань. После этого он собирался проведать родителей в Москве. А потом - снова в Пруссию. Приехал в Петербург он тоже не просто так - привез вести от Фридриха-Вильгельма. Прусский король выступал только за марш на Берлин - естественно, этот скользкий, как казалось императору, человек с радостью ухватился за возможность нанести реванш своему обидчику, с которым так неудачно воевал. Но государь не спешил обнадёживать своего коллегу по монаршьему ремеслу. К армии он, в любом случае, выехать собирался, равно как и отправиться в Мемель на переговоры с пруссаками. До своего отъезда Александр задумал решить судьбу Анж. И вот человек, который будет в его свите, "ещё один из рода Долгоруковых", заменивший своего умершего брата, женится на ней. На этом настаивала великая княжна Екатерина, и её было не переубедить. Александр утверждал, что такой поступок - проявление самодурства, в традициях их отца и Петра Великого. Но тут особые обстоятельства... Слишком особые. Беременность Анж подтвердили лейб-медики. Срок назначили на конец октября. До этого времени нужно было "прикрыть грех". Адам при известии о положении его племянницы, которое сообщил ему сам государь, ответил однозначно: "Фамилия" нашла своего претендента, графа Александра Батовского, и никого другого они даже рассматривать не будут. Но кто таков этот граф? Императору хотелось видеть княжну близ себя. Поэтому с предложением сестры он согласился.
   - Впрочем, не будем о грустном, - проговорил государь вслух после небольшой паузы. - Третьего дня у нас бал. Масленица. Мы делаем небольшой маскарад для своих. Приходи.
   - Всенепременно, Ваше Величество, - Мишель улыбнулся, и его фамильное сходство с братом усилилось. Александр даже испугался, что видит перед собой призрак князя Петра - его верного слуги, человека честного, открытого, но, правда, вспыльчивого и из-за своей горячности глуповатого.
   Вскоре он ушёл, и государь остался наедине со своими мыслями. "Я запутал всё окончательно", - подумал он. И в политике, и в личной жизни император проявлял себя большим путаником. Но это было ему только на руку.
  
   ***
   Михаил Долгоруков всё же решился посетить Александро-Невскую лавру, где похоронили его брата. Пётр вспоминался ему амбициозным малым, куда целеустремленнее их старшего брата Владимира, держащегося ныне в стороне от Двора и власти. Князь подошел к надгробной плите, под которой покоился нынче прах Пьера. Увидел его перед своим внутренним взором, как живого, нахлынули детские воспоминания, он даже прослезился. Мишель не присутствовал ни при его смерти, ни на похоронах. Медная доска с каким-то батальным барельефом, именем, титулом, званием и датами жизни Пьера казалась чей-то дурной насмешкой. И причина его смерти - тоже. Брат отродясь не болел ничем серьёзным. Как он мог подхватить эту "гнилую горячку" и умереть через шесть дней от начала болезни? Отравили его, конечно же. Ливен последним выходил от него. Вот чухонская сволочь! Пьер доверял этому немцу, всегда говорил, что тот - "наш человек", а Мишель всегда его побаивался, чувствуя в графе нечто нехорошее, отталкивающее. "Убил. Как пить дать, убил", - решительно прошептал Долгоруков. Но ничего. Он отомстит. У него - целый план. Пётр был хорошим человеком, но увы - не слишком предусмотрительным и умным. Предпочитал действовать "с наскока", довольно грубыми способами. Мишель поступит иначе. В живых не останется ни Ливена, ни Чарторыйского - никого. И это только начало...
   Внезапно Мишель почувствовал, что к нему кто-то неслышно подходит. Церковь в такой час была полностью пуста - особенно то место, где находились захоронения. Привидений князь не боялся, и даже если бы из могилы восстал его брат, то не удивился бы, разумно полагая, что страшиться следует не мёртвых, а живых, да и те того не стоят. Но рядом с ним стоял не призрак Пьера, а великая княжна Екатерина.
   - Вы знали, где меня искать, - слабо улыбнулся он ей.
   Она кивнула. Като похудела и побледнела - она недавно переболела гнойной ангиной, болезнь перенесла тяжело и ещё не совсем поправилась.
   - Теперь ты вместо него, - проговорила она сдавленным голосом.
   - Государь считает нас взаимозаменяемыми, - усмехнулся Мишель. - Я закончу то, что начал он.
   - Бойся. С тобой может случиться то же, что и с ним, - предупредила Като. - Сейчас в силе поляки. Они не забудут. Слышал про то, что ныне в фаворе - племянница князя Чарторыйского?
   - Ещё не успел наслушаться сплетен, - он направился к выходу из Лавры, перекрестившись на иконы. - С чего вдруг?
   - Что только не говорят. Даже ворожбу приплели.
   - Какая глупость, - отвечал Мишель.
   - Знающие люди утверждают, что без магии дело не обошлось, - Като посмотрела на него так, что князь не понял - всерьёз она говорит или издевается над ним.
   - А кто эти знающие люди? - Долгоруков, выйдя на улицу, ощущал тяжесть в груди, снова разболелась рана, полученная под Аустерлицем, он сплюнул кровью на снег.
   - Священники, - она назвала несколько имён в высшей церковной иерархии. - Говорят, Анжелика сведуща в чёрной магии. Как и бабка её. Я подкупила горничную в доме на Английской набережной, где княжна ныне живет. Та утверждает, что видела у неё иконы с бесами вместо святых угодников и чёрные свечи.
   - Но это чушь! - воскликнул Мишель.
   - Твоего брата так же свели в могилу. Я пыталась выяснить, как он умер, и пока нашла только такое объяснение, - она смотрела на него прежним, кошачьим, холодным взглядом.
   Мишель вспомнил, как его мать в отчаянии писала, что боится - "опоили чем-то нашего Петрушу, может быть, водой, в которой покойников мыли. И есть кому. Завидовали ему по-чёрному". Он подумал, что мать уже заговаривалась на почве горя. Оказывается, не только княгиня Анастасия Долгорукова верила в такое фантастическое объяснение. Он считал Екатерину крайне прагматичной и трезвомыслящей девушкой. Сложно сказать, что она тоже повредилась в уме. И священники... Князь Михаил не мог себя назвать религиозным человеком, но отрицать существование Бога, святых, ангелов и чудес не осмелился бы. К духовенству, в отличие от многих других представителей своего сословия и поколения, он относился с достаточным пиететом, считая, что у них очень хорошее образование и обширные знания. Раз они находят княжну Войцеховскую "знающейся с нечистым", может быть, в этом что-то есть... И вообще, кто она такая? Надо бы выяснить.
  
   ***
  
   На вкус князя Михаила Долгорукова, маскарад был чересчур уж весёлым. Он не танцевал и, пробираясь сквозь толпы развлекающейся публики, переодетой ангелами и чертями, богами Олимпа и олицетворениями стихий, времён года, животных и знаков Зодиака, князь досадовал, что вообще пришел сюда. Он был из тех, кто не взял на себя особого труда замаскироваться, ограничившись лишь чёрной полумаской, придававшей Мишелю нечто разбойничье. Добравшись до зала, где в жуткой тесноте пять пар пытались вальсировать - судя по движениям, с которыми эти наряженные духами леса дамы и господа кружились в танце, то были балетные - он остановился в отдалении, вынул из кармана брегет, увидел, что стрелки приближаются к трём часам утра, вспомнил о завтрашнем докладе в министерстве и вздохнул тяжко. "Угодил царю", - язвительно подумал он. Александр был только на открытии вечера. Князя Михаила он заметил и строго наказал пробыть ему здесь до самого утра, упомянув, что это приказ. У Долгорукова неоднократно возникала мысль его нарушить, но что-то его останавливало. Естественно, государь вряд ли будет проверять, присутствовал ли его новоиспечённый генерал-адъютант на маскараде до самого его окончания или уехал гораздо раньше. Дело было не в страхе ослушаться. А в каком-то иррациональном чувстве, на которое князь весьма досадовал, будучи по натуре скептиком. Так что, рассчитав, что веселье кончится часа через три-четыре, он сел в освободившееся кресло и принялся рассматривать свои ногти.
   - L'Amour ou La Morte? - услышал он требовательный женский голос. Князь мигом встал с кресла и изучающе всмотрелся в облики трёх дам в домино. Говорившая была одета в костюм кошки - чёрное узкое платье, чёрные перчатки, натянутые чуть ли не до подмышек, большая маска, изображающая кошачью морду. Из прорези на него смотрели хитрые серо-зелёные глаза.
   - Это требование? - пошутил он.
   - Да. Я требую от вас выбрать одну из двух, - произнесла "кошка" приглушенным голосом. - Смотрите.
   Она обернулась - князь успел разглядеть, что ниже спины к её платью прикреплен "хвост" из крашеной кроличьей шерсти - и показала ему двух дам.
   - Это Любовь. Она тебя знает, - усмешливо сказала "кошка".
   Справа стояла высокая статная красавица в жёлтом платье, с волосами, в которые были вплетены васильки, розы, шёлковые бабочки. Изящная полумаска из перьев райских птиц закрывала лишь верхнюю часть лица, но он узнал эти пухлые резные губы, которые неоднократно целовал. "Авдотья. Быть того не может", - пронеслось у него в голове. Удивительно, что княгиня Голицына, пытавшаяся развестись с мужем, чтобы остаться с ним, князем Михаилом, присутствовала на презираемом ею светском мероприятии. Впрочем, время нынче было её - ночь...
   - А это Смерть, - продолжала маска в кошачьем обличии. - И мне кажется, что ты её тоже знаешь.
   Слева он увидел невысокую, немного худощавую брюнетку в чёрном платье, расшитом позолоченными звёздами и жемчугом. На плече у неё сидела сова. Живая - так ему показалось, хотя птица не шевелилась. Наряд дамы был наглухо закрытым, полумаска - чёрной, сделанной из вороньих перьев, и её ярко-голубые, жестокие глаза пристально глядели на него. В этом взгляде он различил всё то, чего жаждал так страстно. Смерть. Воронка. Чернота. Бездна. Сердце падает вниз, голова кружится, потом наступает эйфория, предваряя полное счастье. Князь испытывал такое чувство в бою, когда вёл свой эскадрон вперёд. Под Аустерлицем было так, и даже шальная пуля, прошившая его грудь насквозь, не остановила его почти самоубийственной атаки. Михаил Долгоруков слышал, что именно такое чувство описывают, говоря о пике любовного удовольствия. Но для него это не шло ни в какое сравнение. Предчувствие смерти лучше всякого оргазма. "А если проверить с этой... И да, я её действительно знаю", - продумал он, и глаза его затуманились.
   - Ваш выбор? - промурлыкала m-lle la Chatte.
   - Смерть, - уверенно произнес он.
   - Берегись, - прошептала та, что звалась "Любовью".
   - Ваш выбор похвален, - сказала "кошка" и вскоре удалилась вместе с другой маской. Князь, глядя им вслед, убедился, что и M-lle la Chatte он тоже узнал. Это была Екатерина Павловна.
   ...Сова проснулась на плече девушки-Ночи, выбранной им. Захлопала крыльями, словно собираясь взлететь, но хозяйка что-то сказала ей на незнакомом князю языке, и птица успокоилась.
   - Я думал, это чучело, - признался Долгоруков.
   - О нет. Это было бы слишком дёшево, - прошептала она. - И, маска, я-то тебя знаю. Но знаешь ли ты меня?
   - Даже слишком хорошо, - он решил поддержал маскарадную игру. - Но мне ни разу не удавалось тобой овладеть.
   - Хочешь сказать, ты любишь меня? - продолжала она, усаживаясь на предложенное ей кресло.
   - Только тебя. Ну, еще и m-lle la Gloire, - проговорил князь. - Если вместо m-me l'Amour вместе с тобою представили и ее, я бы не знал, из кого выбрать.
   - Зато я знаю, что мой выбор бы остановился на тебе в любом случае, - ответила его собеседница.
   - Ты нас всех выберешь. Рано или поздно, - отшутился Мишель.
   - Но сегодня я выбираю тебя, - и девушка вновь вперилась в него взглядом. Теперь он узнал и её. Долгоруков не сомневался в её намерениях, но не испытывал желания нанести предупредительный удар. То желание, которое он испытывал, было совсем иного рода. Князь хотел стать хозяином Смерти. И получить над ней власть. Пусть это окажется ловушкой. Даже если так, он всё равно выиграет.
   Тут объявили очередной вальс. Музыка показалась Михаилу странной, словно её исполнял не оркестр, а шарманка. Он ангажировал даму на танец. Она кивнула головой, сказала сове: "Жди!" , и послушный её питомец уселся на спинку кресла. Князь положил руку ей на плечо, и она слегка вскрикнула от боли. Долгоруков одёрнул ладонь и увидел, что вся его перчатка в крови - её крови.
   - Да, у Вечности острые когти, - словно в оправдание, проговорила его визави.
   - Почему её так зовут? - произнес князь. - Впрочем, если бы у меня была ручная сова, я назвал бы её так же.
   Она не ответила ему ничего.
   Начался танец. Он прошептал, прижимая руку к её спине:
   - Вы говорили, что знаете меня, m-lle la Morte. И кто же я?
   - Le Mortel. С именем Ангела Войны и Правосудия.
   - Тогда мы отличная пара, Анжелика Станиславовна, - он перешёл на русский.
   - Три часа ночи. Время таких как я, - проговорила она, притворившись, что не поняла князя.
   - Я думал, что ваше время - полночь, - возразил он.
   - Полночь - это только начало.
   Рядом с ними в танце кружились принцесса-"кошка" в паре с кем-то, переодетым в колдуна-звездочёта. "Смерть" бросила на неё тяжелый взгляд и шепнула своему партнеру:
   - Вы, кажется, слушали лекции по химии в Сорбонне? Должны знать, что серная кислота не только разъедает органическую материю, но и является отличной взрывчаткой. А кое-кто, этого, увы, не ведает.
   - А вы тоже учились химии? - с удивлением спросил он, уже не в силах продолжать притворяться, что не узнал её, и говорить с княжной Анжеликой как со Смертью.
   - Чему я только не училась, - лаконично ответила она.
   Князь промолчал, словно увлёкшись танцем, но мысли его были далеко. "Она враг. Но я её хочу", - твердил он себе.
   - Mon prince, вы противоставляете себя двум силам, - заговорила княжна. - И это опасно.
   - Я не боюсь опасностей, - возразил Долгоруков.
   - Вы воевали когда-нибудь одновременно против двух армий? - задала вопрос Анж, усмехнувшись чувственными алыми губами.
   - Бонапарт в сражении под Аустерлицем воевал против двух армий. Увы и ах, он победил.
   - Вы воображаете себя Бонапартом? - усмешливо спросила она. - Чтобы победить двух врагов сразу, нужно дождаться, пока они объединятся.
   - Попробую дождаться, - пожал плечами князь Мишель.
   - Не в нашем случае, - серьёзно произнесла его партнерша по танцу.
   Вальс закончился. Взяв сову, девушка проследовала вглубь зала. Князь решительным шагом пошел за ней, радуясь про себя, что на маскараде его поведение не привлекало к себе никакого внимания.
   Он настиг её в каком-то будуаре. Фосфорицирующий взгляд совы заставил его попятиться в ужасе. Почуяв его, птица закричала и захлопала крыльями. Михаил протянул руку к лицу её хозяйки, но почувствовал острый удар клюва в ладонь и выругался. Анж что-то проговорила по-польски, и её питомица слетела с плеча.
   - Как же мне она надоела, - прошептала княжна. - Тот, кто говорит, что совы - умные птицы, нагло врёт. Идите ко мне.
   В темноте князь Михаил нашел её лицо, губы, поцеловал со всем жаром страсти, прижал её к стене, горячо дыша.
   - Не сейчас. Ещё успеете, - строго произнесла она.
   - Нет, всё будет сейчас, - усмехнулся он, задирая ей юбку, раздвигая её ноги коленом.
   Она оттолкнула его с силой. В руке засверкал кинжал, который она поднесла к его подбородку.
   - Здесь вы играете по моим правилам, - произнесла она.
   Почувствовав опасность, сова села ему на голову, начала царапать его когтями, и он принялся ругаться, размахивая руками, пытаясь согнать с себя несносную птицу.
   - Достаточно, Вечность, - проговорила Анж. - Я сама справлюсь с этим москалём.
   Кровь заливала глаза Долгорукова, волосы были взъерошены. Анж медленно опустила кинжал, и сейчас он упирался в его воротник.
   - Я понимаю, - сказал он хрипло. - Я понимаю, почему мой брат ненавидел ваше отродье.
   - Но он не смог одолеть Адама, - возразила Анжелика. - А бессилие очень злит. И я знаю, почему вы решили объявить войну Ливену и всем, кто с ним.
   - Откуда?
   - Всё просто. Здесь все уже не один месяц говорят, что вашего брата отравили. Граф последним вышел из спальни князя Петра в тот день, - отвечала она. - Естественно, все подозрения падают на него. Но врачебный бюллетень гласит, что никакого яда не было.
   - Это ложь. Пьер точно был отравлен. Если бы кто-то из вас находился тогда в Петербурге, я подумал бы на вас или на вашего дядю, - признался Мишель. - И, честно говоря, я не слишком уверен в причастности к этому преступлению Ливена... Яд должен быть действительно необычным.
   - Это не яд. А кое-что другое, но вы человек просвещённый и не поверите, - Анж передвинула кинжал к его сердцу, чуть не задев место его ранения.
   - Я уже не знаю, во что верить, - он поморщился, ибо в груди опять заболело.
   - Поверьте в то, что один враг лучше двух. Ваш брат решил противопоставить себя всем - вот и поплатился. Не совершайте его ошибок, - ледяным голосом отвечала княжна.
   Она отвела руку с оружием. Бросила кинжал на пол. Обняла своего собеседника. Князь Михаил ей нравился - высок и атлетически сложен, и она решилась предложить себя ему. "Если государь хочет, чтобы именно он был моим мужем, я согласна", - подумала она.
   - Так это правда? Что вы ждёте ребёнка от государя? - спросил Долгоруков.
   - Мишель, не будьте скептиком, - шуточно проговорила девушка. - Все скептики - большие глупцы. И всегда проигрывают.
   - Воображаю, что это вы всё подстроили, - усмехнулся он. - Очень ловко!
   - Да, и государь хочет видеть нас мужем и женой, - добавила Анж.
   - Он и меня провёл. Подослал сводню... "Кошкой" была Катька. И она туда же... - сокрушённо произнёс князь Михаил. - Ведь они же знали...
   Он встал, начал лихорадочно приводить себя в порядок, вынул часы, посмотрел на циферблат и чертыхнулся.
   - Что такое? Не хотите быть de facto отцом царского сына? Ведь это поможет в вашем деле, - вкрадчиво проговорила Анжелика.
   - В нашем деле? - он остановился, огляделся вокруг и подумал, что надо вспомнить, куда она бросила кинжал, а потом вернуться и убить её. Каким-то непостижимым образом эта полька знала всё. Даже то, что сам Мишель не знал наверняка.
   - Я же знаю, что Долгоруковы в России - это как мы, Чарторыйские, в Польше, - продолжала она. - Вы имеете все права на корону, но одно худородное семейство, в потомках которого ныне ни капли русской крови, узурпировало её.
   "Пьер говорил именно так", - ошарашенно подумал князь. - "И отец наш его поддерживал. И мне, что ли, придется вступать в эту игру?! Нет!"
   - Скажу сразу - со мной вы добьётесь всего, что пожелаете, - проговорила Анж, заметив его растерянность. - Россией должны править русские, а не немцы.
   - А Польшей - поляки? - усмехнулся он. - И, желательно, из "Фамилии"? Но вы, как вижу, опоздали. Сейчас там хозяйничают французы.
   - Недолго им хозяйничать осталось, - заметила Анжелика. - Осенью всё решится.
   - Всё-то вам известно, - проговорил князь устало. - Ну, если государь хочет нашего брака, это будет самой великой его глупостью. Не представляю слияния русской и польской партий.
   - Ваш брат тоже не представлял. Вместо того, чтобы устраивать свары с Адамом, он бы лучше подумал шире. Но увы, - задумчиво произнесла в ответ княжна. - Он кинулся к немцам, и те его с радостью подставили.
   - Поссорив перед этим с государем, - дополнил её Михаил, прекратив спешить и усевшись на край дивана. Он не мог признаться в этом самому себе, но покидать княжну ему не хотелось. Она была столь же умна, как Авдотья Голицына, но более хитра. И это её качество ему не то чтобы слишком нравилось, но привлекало к себе. Умные и красивые женщины слишком редко встречаются, чтобы ими разбрасываться. Но и у княгини Голицыной, и у принцессы Екатерины был общий недостаток - желание подавить, сломать. Эта полька добивалась своего не агрессией и силой, а вкрадчивостью и хитроумием. Даже её сопротивление его домогательствам напоминало любовную игру. В племяннице петиного злейшего врага была некая оригинальность. И она говорила дельные вещи. "От перемены слагаемых сумма не меняется", - повторил князь про себя известную математическую истину и понял, что она предлагает именно это. Только, в данном случае сумма, может быть, даже увеличится.
   - Ливен вообще не очень умён, - заметила Анж. - У него есть все возможности добиться своего, но он их в упор не замечает.
   - Добиться своего? - переспросил Мишель. - Ему-то что надо?
   - Короны Прибалтики, - усмехнулась девушка.
   Долгоруков расхохотался. Анж не присоединилась к его веселью.
   - Никогда бы не подумал, - проговорил он, отсмеявшись. - И если это так, то насколько же нелепо. У вас, поляков, хоть есть благородное дело, и, в целом, понятно, почему вы желаете свободы Польши. А эти... Видно, насмотрелись на вас. И с чего этот Ливен возомнил, что он единственный из чухонцев достоин короны?
   - Тому много причин, - вкратце отвечала княжна. Она вытянула ноги, дотронулась носком левой ступни до его паха, поглаживая пальцами выпуклость, становившуюся всё больше и твёрже. Князь уже не мог соображать толком от её действий.
   - Если государь хочет нас поженить... - начал он, распалившись и предвкушая неслыханное наслаждение.
   - ...то следует ему подчиниться, - довершила его слова княжна.
   Поняв, что он уже во власти похоти, Анжелика начала деловито и умело расстегивать ему панталоны.
   В последний момент, почувствовав лихорадочную дрожь, пробежавшую вдоль хребта, и предвкушая сладостную пытку, Михаил шепнул:
   - Но как... как ваша родня отнесётся к этому?
   - Им придётся смириться, - произнесла Анж жёстко, потом окинула взглядом высвобожденное на волю, до крайности возбужденное его достоинство, со всей искренностью шепнув: "Ого", подивившись внушительности - размер у этого русского был больше, чем она могла ожидать. Наклонив голову вниз, она совершила то, что Долгоруков уже пробовал в качестве экзотики в Париже. И эта горделивая панна из лучшего рода Речи Посполитой действовала не хуже первоклассной французской шлюхи, совершая своим длинным острым язычком такие движения, что всё его тело билось в сладостных судорогах, и он громко стонал, постоянно балансируя на грани экстаза - но княжна делала так, что кульминация всё не наступала. Наконец, позволив ему кончить, Анж выпила всё его семя до капли - этого не делали даже самые распутные шлюхи, которых он знал во французской столице. Оторвавшись от него, она вытерла онемевшие губы и рассеянно улыбнулась, бросив:
   - Пока, до моих родов, только так.
   Мишель ничего не отвечал. Только потом, улегшись на ковер и вытянув ноги, он прошептал:
   - Кто ты - ведьма или ангел - я не знаю. Таких у меня вообще никогда не было. И не будет. Ты идеальна.
   "Да, она идеальна", - думал князь, купаясь в неге. - "Умна, как дьявол, красива, как пришелица из рая, сосёт так, что любой бл-ди до неё как до Китая... Денег за неё отдадут видимо-невидимо. Где ещё такую найду?"
   Словно угадав его ход мыслей, княжна Войцеховская добавила:
   - Да, за мной дают три имения на Волыни. И со стороны Чарторыйских кое-что перепадёт.
   - Ха, твой дядя мне башку оторвёт, а не приданое выделит, - усмехнулся князь.
   - Но то, что со стороны Войцеховских, принадлежит мне. Отец успел написать волю, и родственники моей матери ничего не могут, - возразила Анж, прекрасно осведомлённая в вопросах, касающихся её приданого.
   - Кстати, раз я уже решил тебя сделать своей невестой - держи, - он снял с левой руки кольцо и надел ей на безымянный палец. - Скажи мне как на духу - это правда, что он... В общем, ты, наверное, понимаешь, о чём я.
   - Понимаю. И знаю, кто тебе это нашептал. Одна принцесска, которая сохнет по тебе, - Анж расстегнула ему жилет и гладила его по груди сквозь вырез рубашки, прислушиваясь к своим ощущениям - горячая кожа, волосы, холодное серебро цепочки, нательный крест - старинный, чуть ли не восьмиконечный - и вот здесь, на ладонь ниже сердца, что-то сильно жжёт.
   - Ты был ранен? - проговорила девушка деловитым тоном, почти как доктор.
   Князь кивнул.
   - Тебе здесь больно? - продолжала она, не отнимая ладонь.
   - Когда сыро, - подтвердил Мишель.
   - Сейчас перестанет болеть, - пообещала она и приложила ладонь к месту, которое у него уже год как периодически ныло. Сначала князь почувствовал острую боль, потом приятное жжение, которое вскоре прекратилось.
   - Ведьма или ангел? - повторил он. - Я так и не решил.
   Затем Мишель прижал её к себе.
  
   В соседней комнате Като говорила "звездочёту":
   - Спасибо, Лео, что ты меня сюда проводил. Не знаю, что бы я без тебя делала.
   - Не стоит благодарности, - усмехнулся младший принц Саксен-Кобургский. - Ты лучше дай мне, что обещала.
   - Дурак, - презрительно бросила принцесса.
   - Ты обещала, - повторил её родственник, хватая великую княжну за руки.
   - Давай, показывай, мальчишка, что ты большой и сильный, - произнесла девушка, холодно улыбаясь. - Только потом я доложу maman, что ты меня изнасиловал. Тебя вытурят из России в считанные часы.
   - Почему ты ломаешься? Ведь все прекрасно знают... - разъярённо произнес Лео.
   - Что знают?
   - Про князя Багратиона и твои свидания с ним.
   - Ничего они не понимают, - вздохнула Като.
   Внезапный шум за стенкой заставил её насторожиться. Она ожидала другого развития событий и опасалась, что снова проигрывает этой несносной полячке. Анж развалит всю партию! Если Адам, конечно, не вмешается. Като подумала, что ждёт прибытия князя Чарторыйского с явным нетерпением. В нынешних обстоятельствах это будет благом. Ещё лучше, если Ливен не выдержит и уничтожит его физически.
   - Ну так что? - повторил этот глупый "святой Себастьян". - Ты сделаешь мне приятное?
   - Отпусти меня, - прошипела девушка.
   Лео разжал руки.
   Като опустилась на колени и довольно резво сняла с него балахон волшебника, а потом стянула с него панталоны, чтобы проделать с ним то, что уже неоднократно проделывала со своим старшим братом. Всё прошло довольно быстро - принц был в виду своей молодости крайне пылок. Потом он начал говорить, что хочет на ней жениться, и Екатерина прошептала яростно:
   - Даже не мечтай, придурок. Впрочем...
   Она задержала взгляд на Лео. Красавчик и не очень глуп - только притворяется.
   - Если ты согласишься остаться в России, - добавила она.
   - Я подумаю над этим, - принц улыбнулся ей.
  
   ***
  
   На следующий день состоялась очень краткая аудиенция приехавшего из Вильны Адама Чарторыйского с Александром.
   - Я... я сам не знаю, что на меня нашло. Но нынче всё кончено. Остались последствия, - государь смотрел в окно, на ковёр, на потолок - только не на своего бывшего друга.
   Адам молчал.
   - В сущности, она предлагала всё то же самое, что и ты. И говорила о свободе Польши, - продолжал Александр.
   - Свобода Польши, - тихо усмехнулся Адам. - Сколько говорено, сколько обещано - и ничего. Зачем вы даёте ей в мужья Михаила Долгорукова?
   Император в первый раз за аудиенцию посмотрел на него в упор и отвечал:
   - Преимущества князя Михаила перед графом Батовским очевидны. Долгоруков молод и красив, тогда как граф... Я желаю этого брака, Адам. И советую тебе разделить моё желание.
   - Вы всё больше напоминаете своего отца, - не растерялся Чарторыйский. - Не боитесь кончить так же?
   - Сейчас - нет. Но если бы я послушал твоих советов по части внешней политики и начал драться с Пруссией, оставив там всю свою армию, то уже был бы в могиле, - предельно спокойно возразил Александр.
   - А сейчас вы что делаете? - усмехнулся князь.
   - Вообще-то мы победили под Эйлау, - император вспыхнул от еле скрываемого гнева.
   - Остерегитесь, как бы эту победу не пришлось называть Пирровой, - произнёс Адам.
   "Пошёл вон!" - захотелось закричать государю. Но он снова сдержался и продолжал:
   - В чём, по-твоему, мои ошибки? Если всё идет хорошо... Я выведу Гвардию, и мы окончательно разгромим Бонапарта. А далее я следую твоему пулавскому плану и ты получаешь свободную Польшу, в которой будет править мой сын от Анж.
   - Какая чушь. Вас разгромят на подходе к Берлину, - скептически проговорил Адам. - Ещё и Гвардию выводить... Не думаете ли вы, что эта маленькая победоносная война обернётся тем, что Наполеон ополчится на саму Россию?
   - Вообще-то здесь я следую твоему плану, - государь вцепился пальцами в край столешницы, чтобы не начать крушить убранство кабинета от ярости. - Только я немного изменил его с учётом обстоятельств. И по совету одной молодой особы, которой ты приказал действовать от своего имени в тех сферах, которые тебе по понятным причинам недоступны.
   - Дура, какая же дура... - простонал Адам. - Дрянь, глупая девчонка.
   Александр с иронией взглянул на него. Ему всегда нравилось наблюдать, как люди, казавшиеся эталоном выдержки, теряют лицо. Он и сводил в своё время друга с собственной женой для того, чтобы наблюдать за игрой страстей этих двух людей - никакой театр не сравнится с подобным удовольствием. Но Адам в этот раз взял себя в руки, да так основательно, что даже румянец на его изжёлта-бледном лице полностью погас. Он сказал так:
   - Ваше Величество, моя племянница возвращается и выходит замуж за того, за кого решила семья. Что касается её ребёнка, то его судьба станет известна после его рождения.
   - А если ей не найдется мужа? - спросил Александр. - Если Батовский откажется?
   - Тогда - монастырь, - пожал плечами князь.
   - Прошу от тебя одного - чтобы мой сын или дочь были русскими подданными, - продолжал государь, испугавшись намерений друга. - Для этого, собственно говоря, я и искал ей русского мужа.
   - Да, и наверняка хотели бы, чтобы ребенок был крещён в православие, - произнёс в ответ князь.
   - Точно так же, как вы хотели, чтобы дочь Елизаветы стала католичкой, - парировал Александр. Сегодня он побеждал и понимал это. - И да, забыл тебе передать: моя жена просила, чтобы ты зашел к ней.
   - Вы не прекращаете нас сводить, - усмехнулся Адам.
   - Я не свожу, я только даю всем свободу поступать по совести, - многозначительно проговорил государь. - Всё, Адам, ты можешь идти. И тебе необязательно заходить к Lise, если не хочешь.
   Чарторыйский поклонился и вышел. Он был откровенно зол на Анжелику и мечтал, прижав её к стене, добиться от неё ответа за всё, что она здесь делает. Но перед этим князь решил всё-таки заглянуть к Елизавете Алексеевне.
  
   "Всё, как в тот раз", - думал Адам, стоя на пороге кабинета императрицы и вглядываясь в это бледное, но такое ангельски-чистое лицо той, которую боготворил, когда был на десять лет младше. - "Я, она, за окном дождь ложится на снег. Оттепель. Тогда, правда, она ждала нашего ребенка, и это было уже очень заметно".
   "Всё, как в тот раз", - говорила про себя Елизавета, скрестив руки на груди. - "Словно ничего не было. Словно Vosdu никогда не существовало. Я же знала, я видела его, Адама, на всех этих приёмах, он же тогда приехал, загорелый дочерна в этой Сардинии, а потом долго притворялся, что между нами ничего никогда не было. И Mauschen умерла".
   - Ты звала, и я здесь, - проговорил князь, как раньше, откидывая все пышные официальные обращения.
   "У неё другой взгляд. О, совсем другой. Уже не затравленный. Уже не робкий", - подмечал он про себя. - "Но всё равно не такой. Какой-то мёртвый. Глаза мёртвой принцессы, стоячая вода подо льдом, стужа..." Потом он заметил, разглядывая её, похудевшую, с несколько заострившимися чертами нежного, полудетского-полукукольного лица - она теперь похожа на его врага из остзейцев. "Да, Lise же похоронила этого... как его, смешная фамилия. Поэтому напоминает обречённую. Может быть, больна", - подумал он.
   - Да. Садись, - прошептала она.
   - Если ты хотела что-то мне сказать, то говори сейчас, - произнес князь, усаживаясь напротив неё.
   - Ты торопишься? Алекс всё время торопится, мы с ним говорим только на бегу, - отвечала императрица. - Но с тобой разговор будет долгим.
   - Что ж, моё время принадлежит тебе, - Адам посмотрел в окно. На улице валил мокрый снег.
   Lise перехватила его взгляд и усмехнулась:
   - Проклятый город, да? Проклятая страна, проклятый Двор, окровавленный трон. Десять лет назад ты любил всё вокруг себя проклинать. Интересно, а сейчас?
   - От меня тогдашнего ничего не осталось, - ответил князь. - Ты и сама видишь.
   - Да. Ты похудел, стал каким-то жёлтым. Слышала, осенью ты сильно и долго болел, - вздохнула она.
   - Увы, время берет своё, и смерть напомнила тогда мне о себе, - тихо проговорил её бывший возлюбленный.
   - А ведь это я, - странным голосом отвечала императрица.
   - Что ты? - он в упор взглянул на неё.
   - Помнишь приём по случаю моего тезоименитства? - прошептала она. - Я не знала, в какой дозировке нужно. Но у меня всё получилось.
   - Я живучий. И понимаю, за что ты так поступила, - Адам поглядел ей в глаза. - Но на тебя я бы никогда не подумал.
   - Итак, я призналась, - проговорила государыня, улыбаясь как-то растерянно и безумно. - Признаюсь и в другом: в тот день, когда я узнала - по секрету, шёпотом, напрямую мне никогда ничего не говорят - что ты лежишь при смерти, я испугалась того, что наделала. Из меня вышла никудышная убийца. Спасибо Анжелике. Она же была с тобой?
   Адам промолчал.
   - Я думаю, Vosdu отняли у меня из-за того, что я сделала это с тобой... Пыталась убить свою любовь, - она говорила быстро и много, как заключённый в одиночной камере на допросе. - Его ранили аккурат 4 октября. Через день после этого. Он умирал три месяца, в мучениях. И ты мучился, да?
   - До сих пор мучаюсь, - отвечал князь. - И меня пытались уверить, что это совершила Нарышкина.
   - И ты не желаешь моей смерти в ответ? - проговорила она тихо, опустив глаза.
   - Зачем? Живи. А вот Анжелику мне придется убить, - вырвалось у него.
   "Она и убила Vosdu", - подумала императрица.
   - Лучше найди того, кто убил нашу дочь, - проговорила она вслух.
   - Я уже нашел её. Долго думал, сопоставлял факты. Это старшая госпожа Ливен. Больше некому, - спокойно произнёс князь.
   - Нет. И зачем ей? А впрочем... Да, как же я забыла: "Господь всемогущ". - она невесло рассмеялась. - Мышке бы просто не дали дожить до совершеннолетия. И Лизоньке не дадут. О Боже.
   "Она с ума сходит", - подумал Адам. - "Её даже не волнует имя убийцы её дочери".
   - Адам, - она подошла к нему и схватила его за руку. - Пожалуйста, оставь племянницу в живых, если у нее его ребенок в чреве. Пусть он родится и живет за всех, кому отпущен слишком краткий срок. Не надо, прекрати эту безумную игру, подумай о невинных...
   - От ненависти до любви - один шаг, - заметил он.
   - Ты мой любимый враг, - прошептала императрица, сев к нему на колени. Он ощущал исходивший от её кожи запах лимонной вербены. Провел по её щеке пальцем. Вздохнул.
   - Я бы и рад выйти из игры, но она слишком далеко зашла. Просто так это не закончится, - сказал он. - И да, то, что я сказал о графине Ливен - истина. За то я ненавижу её сына и вообще всю их породу. Ты не знаешь, Lise, чего они хотят.
   - Я знаю, чего хочешь ты, - она запустила тонкие пальцы в его волнистые тёмные волосы. - Свободы для своей страны, а себе - корону. Ты никогда не мог полюбить меня, и нынче я понимаю, почему. Ясновельможная пани Польша - твоя заколдованная принцесса в замке дракона, которую тебе выпал шанс спасти. Она моя непобедимая соперница.
   Князь закрыл глаза. Тень от длинных ресниц легла на его щеки. Он почувствовал себя старым, старше самой жизни. Не зря говорят, что нельзя пытаться вернуть прошлое, возвращаться в места, которые ты покинул. И ведь они не хранили друг другу верность в разлуке - у неё был этот несчастный молодой человек, у него была Анж. Но этих лет словно не прошло. Lise - его первая любовь, подобие любви, зародившееся в его холодном сердце. Забыть такое нельзя. Как вообще нельзя забыть женщину, с которой повязан кровью, которая родила тебе ребенка... Он вспомнил внезапно: князь Репнин никогда не забывал мать. В первую зиму, проведённую в Петербурге, Адам заболел от вездесущей сырости. Тогда тоже стояла гнилая оттепель. И князь Николай, очень важный барин, к которому на приём посетители стояли в очередь на улице часами, сам приходил к нему, заставал его то спящим, то в беспамятстве, и говорил, признавался, шептал стихи собственного сочинения с посвящением "Царице Ночи", называл Адама "живым портретом Isabelle" и даже звал его "mon fils", хватал его за руки, плакал, менял ему пропитанные потом рубашки, когда жар спадал. Тогда-то у Адама зародились подозрения в верности слухов о его отцовстве. А потом случилась с ним Елизавета, запрещённая любовь. Что у него не любовь, то запретная. К жене друга и повелителя, к дочери сестры... Словно его кто-то проклял.
   - Я поцелую тебя в моё место? - она прикоснулась губами к его шее над воротником, провела рукой по краю подбородка, прошептала:
   - Да, ты словно специально не брился. Как мне всегда нравилось.
   - Не надо, - князь прижал её к себе, зная, что если позволит ей поцеловать его в ямку за ухом, он больше не будет себя сдерживать. А если даст свершиться всему остальному, то более не сможет жить без неё. - Лучше в губы.
   Они поцеловались так, словно для каждого из них этот поцелуй был первым и последним. Тикали часы. Снег бил в окно, зима содрогалась в последней ярости, мстила за оттепель.
   Lise, завершив поцелуй, встала, оправила платье. Она почувствовала себя предательницей, вспомнила, как умирал Vosdu, какой мучительной была его агония, но она не отпускала его руки до самого конца. Последняя его просьба - надеть на его стянутую бинтами, израненную грудь кавалергардский колет. Он еле налез, застегнуть было невозможно, все движения доставляли Алексею мучения, она рыдала. И ныне, когда "соль её бесчестных слёз на покрасневших веках не исчезла", она опять предавалась радостям любви. Женщина слабо улыбнулась и прижалась виском к стеклу окна.
   - Йезус-Мария, - проговорил Адам. - Ты всё ещё меня любишь?
   - Не знаю. Но тогда я была счастлива. Когда вспоминаю о времени, проведенном нами вместе, то тоже счастлива.
   Елизавета заплакала.
   - Если бы я тогда, в октябре, умер, то умер бы от твоих рук, не зная этого, - продолжал князь, отвернувшись от неё, чтобы не видеть, как она плачет. Он не выносил женских слёз.
   - Отравительница из меня никакая, - призналась она.
   - Дай яд этой старой карге или её сыну.
   - Бог им всем судья, - произнесла государыня. - Им, моей свекрови, из-за которой всё и случилось, моему свекру - его уже Господь покарал, моей золовке - разве я не вижу, что она любит Алекса совсем не как сестра брата? Отольются им моим слёзы по дочери. И по тебе.
   "Она прокляла их всех, и они умрут", - внезапно подумал Чарторыйский.
   - Я уезжаю, - он встал, побледневший. - Не знаю, надолго ли. Мне нужно устроить дела Анжелики. Не знаю так же, смогу ли я когда-нибудь вновь увидеться с тобой.
   - А мне этого не надо, - тихо отвечала Елизавета. - Прощай.
   Князь поклонился ей и вышел. Мир вокруг него замкнулся и почернел. Да, действительно, встречи с прошлым крайне болезненны.
  
   ..."Яд Левенвольде" Елизавета Алексеевна выпросила у князя Волконского, взявшего, в свою очередь, его у Доротеи фон Ливен. Тайну князь сохранил, а своей государыне отказать не мог хотя его весьма удивило её решение покончить с Чарторыйским. Так что признание государыни было вовсе не выдумкой отчаявшейся и немного помешавшейся на почве вечного одиночества женщины, а самой что ни на есть правдой.
  

ГЛАВА 13

   Санкт-Петербург, март 1807 года.
  
   Анж возвращалась с маскарада в самом приподнятом настроении. Не сказать, чтобы она влюбилась в Мишеля Долгорукова - нет, она поняла, что в качестве союзника, помощника и супруга князь идеален - умён, сдержан, да и в постели хорош. Остаток ночи они провели за решением химических уравнений и обсуждением планов на будущее. Анжелика даже согласилась принять православие для венчания с ним, но Мишель обещал ей найти священника, который не посмотрит на разницу в конфессиях христианства, к которым они принадлежали. В любом случае, рождённый ею ребёнок будет крещён в православие. Может быть - ни Анж, ни Мишель этого совсем не исключали - у них родятся и совместные дети. Так или иначе, оставлять свой брак формальным, существующим лишь на бумаге, они не собирались. И этому служило доказательством то, что они в перерывах между беседой и решением задач неоднократно предавались разнообразным утехам и ласкам. Итак, княжна осталась довольна собой.
   Напевая заевший в памяти мотив мазурки, она вошла в свой дом на Английской набережной с чёрного входа. Сова Вечность не покидала её плеча.
   Идя по коридору к себе в спальню, Анж почувствовала спиной чьё-то молчаливое присутствие. Обернулась. В свете ночника, бьющего из полуоткрытой двери её покоев, княжна увидела своего дядю в чёрном плаще с застеёками в виде львиных лап.
   - Адам, - только и могла ответить она. - Представь себе, я выхожу замуж. Буду княгиней Долгоруковой, вот как.
   Князь, ждавший её всю ночь, распугавший слуг своим неожиданным появлением, разглядывал девушку в упор. Платье - фантастическое, маскарадное - как-то криво сидело на ней. Глаза мутные. Вся шея и плечи в засосах, губы распухли от чужих поцелуев. От неё пахло алкоголем. Волосы взъерошены.
   - Наслышан, - процедил он, еле сдерживаясь от того, чтобы не врезать ей пощечину, попортить это наглое, пьяное, но всё ещё красивое лицо. Как быстро, однако ж, чистая полумонахиня превратилась в шлюху! И двух лет не прошло.
   - Так поздравь меня, - усмехнулась она.
   - Почему ты выбрала не Иоганна фон Ливена и Александра фон Бенкендорфа? - произнёс он насмешливо, но жёстко.
   - Не люблю немцев. Как и ты.
   - Что у тебя с ним было? - князь взглянул на неё пристально. Если она действительно беременна, то на её фигуре это пока никак не отразилось. Только грудь, видневшаяся в расстёгнутом вырезе платья, стала побольше. И снова он заметил следы укусов на белой коже. Вспомнил младшего брата князя Петра. Да, тот красив, на голову выше него, Чарторыйского. Моложе его на десять лет. Ревность больно кольнула в сердце.
   Он сглотнул. Тихо и мрачно проговорил:
   - Да я уже вижу. На кого ты похожа?
   - На тебя, - засмеялась Анжелика. Потом, прищуренными глазами взглядевшись ему в лицо, протянула:
   - А-а, Адам, ты ревнуешь. Ты думал, что я буду вечно при тебе? Как бы не так.
   - Ты клялась, - проговорил он, отворачиваясь. - Но почему именно он? Долгоруковы нас ненавидят.
   - Любовь с врагом сладка, - насмешливо повторила княжна услышанные от своей бабки слова. - И государь хочет этого брака.
   - Мало ли что он хочет, - лицо Адама передёрнулось. - Это наши семейные дела, и он не имеет права в них вмешиваться. Ты пойдёшь за Батовского. Это решено, обговорено и согласовано.
   - Что ты ещё решил за меня? - прошипела она. Вечность на её плече встрепенулась, почувствовав беспокойство хозяйки. - Отвечай. Я слушаю.
   - Я был у государя. Он мне всё рассказал. Мало того, что ты kurwa, так ещё и безмозглая дура, - в её лице он сейчас оскорблял всех женщин, которых знал - и мать свою, гордую, красивую, недоступную, оказавшуюся распутницей; и Lise, поступившую так, как ей сказал её муж; и вот её, Анжелику, олицетворение порока, Саломею, вечно требующую голову Крестителя за свой танец; и всех своих соотечественниц, польских панёнок, ложившихся под русских и пруссаков с готовностью, а сейчас пляшущих на варшавских балах с французскими офицерами.
   - А чем мой план хуже твоего? - вскинулась она. - Я, по крайней мере, войну на два фронта не предлагаю.
   - Идиотка! - воскликнул он. - Там надо было сначала разгромить Пруссию, а потом Францию.
   - Мой план - только вариант твоего. И его осуществили, - она посмотрела на него уничижительно, а затем добавила:
   - Адам, не думаешь ли ты, что твоим планам помешали осуществиться не враги, не Ливен, не Пётр Долгоруков, а твоя собственная самоуверенность? - и ныне она так напомнила князю его собственную мать, что он чуть ли не вскрикнул.
   - Шлюха, - повторил он.
   - Как бы то ни было, я получила то, что хотела. И ты должен быть мне благодарен.
   Кровь ударила Адаму в голову. Он не думал, что может быть способен на такое, но так всё и вышло. Князь подошел и замахнулся на неё. Вечность взлетела с её плеча. Адам взглянул на сову, и птица упала на пол замертво жалким комочком перьев.
   Затем он ударил девушку со всей силы, как себе равную. Она не расплакалась.
   - Я так и знала... Адам, ты всегда заставлял меня нравиться всем, улыбаться этому своему другу, потом привязал меня к себе, - невозмутимо продолжала княжна. - Сейчас что заставишь делать?
   Вместо ответа он грубо схватил её за плечи, втащил в спальню и силком наклонил над ванной, наполненной водой.
   - Грязная дрянь. Ну ничего. Я тебя отмою, - он скрутил её, и тут только Анжелика испугалась по-настоящему.
   - Адам, перестань, всё хорошо... - зашептала она. - Отпусти меня.
   - Нет уж, - он опрокинул её в холодную воду. Его племянница закричала, но он снова ударил её по лицу наотмашь. Потом выволок её из ванны, несмотря на всё её сопротивление, на то, что она чувствительно брыкалась ногами, и, схватив её за мокрые пряди волос, высунул в открытое окно.
   - Охладись, дура, - прошипел он. - Будешь дёргаться - полетишь вниз.
   Князь держал её так с четверть часа, полуобнаженную, мокрую, а потом вытянул и положил на кровать, дрожащую, с совершенно безумными глазами.
   - Завтра едем в Краков, - спокойно сказал Чарторыйский, выходя из комнаты. Он захлопнул за собой дверь и прошёл на кухню. Прислуга уже спала. В погребке обнаружил бутылку старки, ударом о край столешницы отломал горлышко и выпил всё до дна, а потом отшвырнул от себя пустую ёмкость.
   - От любви до ненависти один шаг, - повторил он свои же слова и жутко рассмеялся.
  
   Назавтра они решили выезжать из Петербурга. Анж даже толком не собралась. Перед самым их отъездом лакей доложил князю о прибытии графа Ливена.
   - Проси сюда, - тихо произнёс Адам.
   Вскоре он увидел Кристофа собственной персоной. Выглядел тот так, словно собрался на парад - блестящий, чёрный с золотом мундир Штаба, напудренные волосы, Анненская лента через плечо. И глаза человека, готового идти на смерть. В руках Ливен держал пистолетный ящик.
   - Либо вы, либо я. Вместе нас Земля не носит, - прошептал он охрипшим голосом. - Этому пора положить конец.
   - Что же, вы предлагаете мне дуэль? - Чарторыйский с любопытством посмотрел на оружие. - Но где секунданты?
   - Без секундантов, - Кристоф опустил глаза.
   - Но мы же неравные противники. Все знают, как вы стреляете, - усмехнулся князь.
   - Один из пистолетов не заряжен. Берём их и одновременно нажимаем на курки, - пояснил его враг.
   - Глупость какая, - заметила Анж, выходя из спальни. - Адам, прогони его прочь.
   - Пошла вон! - крикнул ей дядя, и княжна поспешила скрыться с его глаз.
   Кристоф произнёс:
   - Ну так что же?
   - Постойте. Но заряжали же вы. Значит, знаете, который из пистолетов предназначается для убийцы, а который - для жертвы, - возразил князь.
   - Да. Поэтому предоставляю вам право выбирать первому, - голос графа вновь сорвался.
   Адам закрыл глаза. Нащупал холодную сталь оружия. Взял пистолет в руки. Кристоф вынул оставшийся.
   - Ein... Zwei... Drei... Feuer! - скомандовал он.
   Князь выстрелил, не прицеливаясь, не открывая глаз. Пуля попала в зеркало, висящее над головой его врага. Осколки осыпали блестящий мундир Ливена, пара из них поранила ему голову, тонкие струйки крови потекли по его лбу. Пистолет Кристофа дал осечку.
   - Почему вы не целились? - спросил граф, странно улыбнувшись.
   Адам бросил ставшее ненужным оружие в сторону, болезненно усмехнулся.
   - Живите, - произнес он. - Мне ваша смерть не нужна. Я никогда не стану польским королём, и вам нечего меня бояться. Вы победили, Христофор Андреевич.
   - Но вам достался заряженный пистолет, - возразил Ливен. - Победили вы.
   - И на моём месте вы-то уж точно бы прицелились? - прищурил свои огненные глаза князь.
   - На вашем месте? - переспросил Кристоф. - Здесь каждый на своём месте.
   - У вас кровь течёт, - заметил Чарторыйский.
   - А, - граф Ливен вытер лоб тыльной стороной ладони, затянутой в белую лайковую перчатку, посмотрел на пятна крови, проступившие на ней. - Считайте, что вы меня ранили. Что же вы ничего не делаете? Пользуйтесь моментом, мстите, вы же у себя дома.
   Адам снова рассмеялся. Потом признался:
   - Граф, из всех моих многочисленных неприятелей вы мой самый любимый, если можно так выразиться. Нет, право, не будь вы Ливеном и не окажись вы в такой ситуации, мы могли бы действовать в паре. Теперь я понимаю, за что государь ценит вас и таких, как вы.
   - Оставьте лесть, - Кристоф пытался унять кровь платком, но ничего не получалось. - Вы лживы насквозь. "Отец всякой лжи" - это про вас.
   - А вы мистик, - усмехнулся Адам. - Вообще-то у нас с вами есть один враг. И неплохо бы нам подружиться против него.
   - Подружиться? - Ливен выпрямился. - У нас, балтов, есть пословица: "Der Feind bleibt den Fiend immer" ("Враг всегда остаётся врагом"). Но вы маккивеалист, вам не понять. Прощайте, меня уже государь дожидается.
   "Сей гордый лив" бросил свой платок оземь, повернулся на каблуках и ушёл.
   Адам после его ухода подобрал с пола пистолеты, ящик от них, прочёл дарственную надпись, недоумённо пожал плечами. Поднял измазанный кровью платок графа. Подумал, что ненавидеть можно только тех, кого уважаешь. Кристофа он уважал. А вот Анж - уже нет. Но он всё ещё любил её. Как удивительно!
   Они выехали через час. Ехали быстро и всю дорогу молчали: Анж - затравленно, Адам - презрительно. В Киеве пришлось остановиться - у княжны начался озноб, сменившийся жаром. Она твердила, что всё ерунда, но потом начала заходиться в сухом кашле и задыхаться. В ночь, когда случился перелом её болезни, князь слышал, как она бормотала во сне: "Мама... Ну зачем ты уходишь, покидаешь меня, мама?" и понял, что зла на неё уже не держит. Он подошел к её постели, пощупал лоб - слава Богу, пропотела. В её болезни есть и его вина. Он взял её за руку, левую, тоненькую, как веточка, поцеловал каждый палец. Княжна не проснулась. "Прости", - шепнул он. А потом подумал: "Эта адская игра не знает ни победителей, ни проигравших. Я понимаю Ливена, который решил из неё выйти таким оригинальным и, надо признать, красивым способом. Но это не так просто сделать. Слишком много уже участников набралось. А остаться должен только один. Интересно, кто?"
   В Кракове Анж познакомили с графом Александром Батовским, бывшим дипломатом и придворным короля Станислава Понятовского, который состоял в связи с легкомысленной герцогиней Доротеей Курляндской и, по упорным слухам, стал физическим отцом её самой младшей дочери. Он уже знал все обстоятельства своей будущей невесты. Вместе они отправились в Вену, где остановились у княгини Любомирской, тётки князя Адама, женщины умной и властной, прекрасно посвящённой в тайну отношений между своим племянником и двоюродной внучкой. Она одобряла решения Адама: "замуж, и концы в воду". Зося Замойская убрала княжну к венцу и всё переживала, как же ей будут надевать кольцо на левую руку: если на перчатку, то это нехорошо, если снять перчатку, то некрасиво.
   Свадьба состоялась 23 марта, через два дня после двадцатилетия Анж. Так она стала графиней Батовской. После венчания она хотела уехать с мужем в Париж, где у графа Александра был дом в Fabourg Saint-Germain. Но Адам настоял на том, чтобы она до родов оставалась или в Вене, у княгини Любомирской, или в Кракове, с мужем. Она выбрала последнее.
  
   В середине марта император Александр со свитой, в которую входили и Долгоруков, и Волконский, и граф Ливен, отправился в армию, а потом в Мемель, на встречу с прусским королём.
  
   Георг фон дер Бригген, признанный всеми докторами безнадёжным, очнулся в конце марта. У его постели всё это время сидел Иоганн фон Ливен, не верящий никому и ничему, сам вполне оправившийся от своей раны. Таким образом, граф стал первым свидетелем того, как Юргис открыл глаза и стал говорить, что ему открылись иные миры, что к нему явилась Дева Мария, покровительница Ливонской земли, и приказала ему бросить оружие, посвятив жизнь служению во славу Господа. Так как сам факт его выздоровления мог считаться чудом, в видении никто не сомневался.
   - И что ты теперь собираешься делать? - спросил его Иоганн.
   - Поеду учиться в Дерпт на богословский. Простите, - слабо улыбнулся выздоравливающий Юргис.
   "Чудеса случаются", - усмехнулся граф, а потом через три дня уехал к своей бригаде в Польшу. Сам он мог только порадоваться за своего адъютанта и друга: тот обрёл смысл жизни, которого Ливен-третий для себя не представлял. Бороться за корону Ливонии он не хотел. Кроме как воевать Гансхен ничего не умел. Выйти в отставку, жениться, зажить помещиком, сделаться отцом семейства? Смерть невесты навсегда перечеркнула эти планы, а никого другого, кроме Эрики, он рядом с собой даже не представлял. Так что его удел - бивуаки, палатки, атаки, переходы до тех пор, пока какой-нибудь его небесный покровитель не укажет ему, как Георгу, его истинное призвание.
  
  
   Санкт-Петербург, конец марта 1807 года.
  
   Когда Дотти, наконец-то выздоровевшая от своей болезни, по своему обыкновению, навестила свекровь во дворце, её настигла великая княжна Екатерина. Графиня всегда удивлялась, какой почти ничем не ограниченной свободой пользуется эта девушка. У неё самой, ставшей матерью семейства и хозяйкой хорошего дома, такой свободы отродясь не было. Ну правильно, Като - любимая дочь своей матери и любимая сестра государя. Она, как жена Цезаря, вне подозрений, сплетен и слухов. А есть ли повод для них? Доротея знала, что есть, но Като ни видом, ни поведением не подавала никаких поводов к разговорам.
   - Хотите узнать последние новости, Ваше Сиятельство? - обратилась к ней девушка с лёгкой полуулыбкой.
   - О той, в ком мы обе заинтересованы, Ваше Высочество? - ответила Доротея.
   Екатерина кивнула и продолжала:
   - Именно. Они уехали.
   - "Они"? - нахмурилась Дотти.
   - Да. Дядя её был здесь. Говорил с моим братом и, кажется, с Елизаветой тоже.
   - Куда же они уехали?
   Принцесса махнула рукой в том направлении, где, по её мнению, должен находиться запад.
   - Merde, - невольно выругалась графиня, но, встретив изумленный взгляд Като, виновато осеклась. Принцесса хихикнула, а Доротее внутренне отчитала себя за крайнюю несдержанность.
   - Я знаю слова и покрепче, можете не извиняться, - улыбнулась ей Екатерина. - Вас же не учили этому в Смольном?
   - И теперь, - продолжила Доротея, не отвечая на риторический вопрос великой княжны. - Теперь у них на руках остались все карты. Наследник. Их можно остановить?
   - По какому праву? - возразила Като. - Они не под арестом. Хотя на месте государя я бы арестовала обоих.
   - Государь знает об отъезде Анжелики Войцеховской? - спросила явно взволнованная Дотти.
   - Похоже, знает. Я говорила с ним. Он ответил, что, поскольку князь Чарторыйский - кровный родственник Анж, то он-де имеет над ней больше власти, чем даже он, её государь. Так и сказал, - в больших серо-зелёных глаза Като отразился гнев. Она прошептала: "И с такими представлениями он хочет сохранить трон?"
   Дотти это расслышала и даже отпрянула от неё. Она-то всегда ощущала себя подданной. В отличие от своей бывшей институтской подруги, возомнившей себя "властью над властью". В отличие от Като, которая, кстати, имеет полное право так говорить. Графине показалось, что её затягивает в некую пучину всё глубже, и она не в силах из неё выбраться. "Хотела приключений - вот, получай", - сказала она себе. Вслух же произнесла:
   - Сейчас государь на войне. Мой муж поехал с ним. Я не знаю, что мы обе сможем сделать вдвоём. Я не могу бросить здесь своих детей и помчаться... Куда они уехали, в Европу?
   - Не надо никуда мчаться, графиня, - усмехнулась Като. - У меня другой план. Вы не против, если я приду к вам в гости? Инкогнито, разумеется. А то здесь много чужих ушей. Вам будет удобно сегодня в три часа?
   - Я обедаю в два, можете ко мне присоединиться, Ваше Высочество, - проговорила Доротея. - Постараюсь избавиться от лишних ушей у себя дома.
   - Отлично. Так что если в два часа к вам явится некая мадемуазель с необычной фамилией, знайте, что это я, - и Като, расставшись с Доротеей, ушла к себе в покои.
   В два часа обе уже сидели за столом. "У бабки, кажется, была близкая подруга Екатерина Воронцова, в замужестве Дашкова. Учёная женщина. Помогла ей прийти к власти. Вот эта немка - чем не Дашкова?" - думала Като, с большим удовольствием хлебая суп. Дотти же поражалась аппетиту принцессы, не отказавшейся ни от первого, ни от второго, ни от десерта, тогда как сама графиня всегда довольствовалась только одной переменой блюд. После обеда они прошли на половину Доротеи.
   - Итак, - начала Като. - Я предлагаю обыскать дом Анжелики на Английской набережной.
   - Обыскать? Но это же чужая собственность, - возразила Дотти.
   - Я всё узнала. Он ещё находится в казне, и Чарторыйские его не выкупали, - невозмутимо произнесла принцесса. - Значит, это и отчасти мой дом. Более того, все слуги подкуплены мною. Думаю, она это знала.
   - Что вы хотите там найти? - спросила Доротея.
   - Как что? Указания на то, где её теперь искать. И доказательства того, что она занималась нечистыми делами, - Като усмехнулась. - Материальные доказательства. Я хочу, чтобы вы меня сопровождали.
   Графиня промолчала. Почему-то ей было страшно отвечать "да". "Будет ли она моей Дашковой?" - все спрашивала себя Като, глядя на молодую женщину. - "Или она всё же из породы трусливых наседок, как большинство наших дам?"
   - Подождите меня, Ваше Высочество, - тихо проговорила Дотти.
   Она ушла в спальню, встала за ширмы, перед зеркалами. Разделась без чужой помощи. Осмотрела себя обнаженную. "Нет, пока ещё незаметно", - с облегчением подумала графиня. - "Я даже ещё больше похудела". Переоделась в мужской костюм, специально сшитый её доверенной служанкой. Подошла к трюмо, вынула из ушей серьги, сняла с пальцев все кольца. Подобрала волосы повыше. Открыла ящик прикроватного столика, вынула флакон с ядом "Рассветный сон" и стилет, засунула в карманы бриджей. И только потом вышла к принцессе.
Като сначала не узнала графиню, и только слова, сказанные её голосом, заставили великую княжну признать в этом рыжем мальчике-подростке хозяйку дома. Она сама частенько переодевалась в мужской костюм, но вынуждена была признать, что, несмотря на бесспорное удобство, он ей не слишком идёт. А вот Доротею мужское платье, напротив, украшало, подчеркивая все её достоинства - длинные стройные ноги, высокую округлую задницу, изящные бедра, тонкую талию и впалый живот, и скрывая недостатки - плоскую мальчишескую грудь, острые ключицы, худые плечи и чересчур длинную шею. "Актриса травести из неё получилась бы идеальная", - усмехнулась про себя Като.
   - Оружие? - спросила она вслух.
   Доротея показала стилет.
   - А у меня вот что, - Като достала длинноствольный "Ланкастер". Доротея знала, что Бонси весьма уважает эту марку оружия, так как пару раз слышала, как её муж упоминал название в застольных разговорах.
   - Вы умеете им пользоваться? - осторожно спросила она.
   - А вы? - и обе девушки задорно рассмеялись.
  
   Они доехали до места назначения в экипаже Като - или m-lle la Chatte, как она представлялась.
   Особняк на Английской набережной оказался открытым, но лакей почему-то сказал: "Не велено".
   - Ты хоть знаешь, кто я? - начала Екатерина. - Кто не велел? Князь? Княжна?
   - Там один генерал полчаса назад прибыл, говорит, Её Сиятельство поручила ему, - замялся слуга.
   - Какой генерал?!- хором воскликнули Като и Дотти.
   - Такой вот, - произнес Мишель Долгоруков, поигрывая пистолетом в правой руке.
   Доротея вынула стилет. Лакей попятился к стенке, не желая участвовать в разборках "господ".
   - Ваше Высочество, прикажите этому парню убрать свой нож, - произнёс князь. Выглядел он ужасно. Такое ощущение, что Долгоруков пил, не просыхая, уже неделю.
   - Сначала пусти меня, - произнесла в ответ принцесса, держа руку в кармане, ощущая холодную сталь её личного оружия, выбранного с одобрения князя Багратиона, её "короля Юга", безусловно ей преданного, не требовавшего ничего взамен.
   - Нет уж. Куда вы её дели? - Долгоруков угрожающе приблизился к ней. Дотти выпрямила руку с кинжалом, приготовившись к нападению. Она не знала, получится ли у неё справиться с этим огромным мужчиной, но в случае чего графиня была готова защитить дочь своей венценосной покровительницы ценой собственной жизни.
   - Кто это "мы"? - Като чувствовала уверенность в себе. Этого князя она не боялась, пусть даже он и был, как говорится, "косой саженью в плечах", на две головы выше её и её спутницы, вооружён и не слишком адекватен.
   - Вы все. Вы, ваш брат. Вы же сами предложили её мне. Обещали, что она станет моей женой. Я согласился... Я на всё согласился. И где она? - Мишель всхлипнул.
   - Мне тоже хочется знать, где она, - усмехнулась Екатерина. - Всё, что я знаю - приехал Адам и увез её. Конечно, перспектива замужества его возлюбленной с "москалём" разъярила его.
   - Чарторыйский был здесь? - Михаил недоумённо хлопал глазами.
   - А ты как думал?
   - Зачем тогда это всё... Всё, - он помрачнел. - Вы были в маскараде. Вы свели меня с ней. Зачем?
   - Прости. Не верь женщинам, - улыбнулась она. - Твоя Анж наверняка знала, что её дядя по голове за это не погладит. Но обманула тебя.
   - А вы?! Вы мне правду сказали, что ли? - воскликнул князь.
   - Замолчите, - прошипела Дотти. - А то я порежу вас.
   - Эй, сопляк... - угрожающе начал князь, а потом вгляделся в её лицо и с ядовитой улыбкой на устах произнёс:
   - Ого! И графиня Ливен здесь. С вами у меня особые счеты.
   - Чем имею честь стать вашим врагом? - усмехнулась она, не убирая стилет.
   - Скажите, как ваш муж убил моего брата. Или это сделали вы? С помощью яда? Или как?
   Като оживленно смотрела на них. Потом сочла нужным вмешаться.
   - Ты разве не уехал? - спросила она.
   - Как видите. Я догоню свиту в Хейльсберге, - усмехнулся он совсем невесело, и убрал пистолет. - Кажется, Его Величество понял. Ангел же, как говорят. Настоящий ангел. Но вы... Зачем вы меня обманули?
   Екатерина ничего ему не ответила. Принцесса деловито поднялась наверх. Михаил не препятствовал ей в этом. Дотти пошла вслед за ней. Увидев мёртвую сову, вскрикнула от неожиданности. "Господи", - простонала по-русски Като. Она уже боялась, что же обнаружит за закрытой дверью спальни. Невольно перекрестилась. Доротея последовала её примеру и по старой привычке, перенятой у деревенских ребятишек в Штернгофе, скрестила пальцы у себя за спиной.
   Екатерина резко дёрнула ручку двери, невольно закрыв глаза. В нос ударил запах тлена. Окна были плотно зашторены. Постель разобрана, белоснежное бельё заляпано кровью, и на кровати ещё что-то лежало. Дотти разглядела чёрные трупики птиц, из клювов которых и вытекала кровь. Откуда они прилетели? Окна закрыты, вороны не могли взяться из ниоткуда, сквозняком тоже не тянуло - значит, стекло целое. Графиня помянула Господа на своём родном языке и приблизилась к главному источнику зловония - ванне. Сердце её колотилось, в ушах шумело, она была готова хлопнуться в обморок. Като последовала за ней, стиснув губы до побеления. Позже великой княжне казалось, что это был кошмарный сон или столь же кошмарный бред. В фаянсовой дорогой ванне, куда княжна Анжелика совсем недавно погружала своё великолепное тело, прежде чем пасть в объятья её венценосного любовника, в вонючей, застоявшейся воде, смешанной с кровью, плавали чёрные огарки свечей, трупики лягушек, черви, дохлые мухи, клубки волос, собранных с гребня, перья и, как подумала Дотти, какая-то "мертвечина". Графиня Ливен отвела взгляд в сторону. И увидела на стене некую картину, напоминающую православную икону Божьей Матери. Вертикальные потёки крови на ней мешали разглядеть само изображение. Только было заметно, что нимб над головой Богородицы был чёрный.
   - С вами всё в порядке, mesdames? - раздался голос князя Долгорукова, и в следующую минуту он, окинув взглядом комнату, сдавленно прошептал:
   - Твою мать...
   Впрочем, дамы проигнорировали это грубейшее нарушение этикета. "Набожная Анж. Рьяная католичка. Схватила воспаление лёгких от того, что долго молилась перед своей Маткой Боской. И такое..." - не покидали мысли Доротею. Она вспоминала все известные ей молитвы, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. Она отвернулась. Оперлась о туалетный столик. Её вырвало. Звуки привлекли внимание принцессы.
   - Выйдите на воздух, Дарья Христофоровна, - прошептала она по-русски. Никакой другой язык она припомнить сейчас не могла.
   Дотти вытерла рот рукой и помотала головой.
   - Это приказ! - воскликнула принцесса. - Уходите, ради ваших детей...
   - Dieses Haus muss man verbrennen ("Этот дом нужно сжечь"), - произнесла графиня. И французский, и русский языки тоже улетучились у неё из памяти. - Das Feuer reinigt ("Огонь очищает").
   Потом она спустилась вниз и побрела домой пешком, не узнаваемая никем. Графиня дошла до Дворцовой и упала на руки лакея Йозефа, который хотел прогнать "оборванца", но она сняла шапку, расстегнула камзол... "Фрау Доротея!" - испуганно воскликнул слуга. - "Вас что, душегубы какие ограбили? Среди бела дня? Lieber Jezu!"
   Доротея не потеряла сознание. Слабо улыбнувшись Йозефу, она прошла в свою комнату. Сняла одежду и нижнее белье, а потом бросила в камин. Ей казалось, что всё пропиталось духом тления, зла, смерти. Не позаботившись о том, чтобы накинуть на себя что-нибудь, позвонила горничной, ахнувшей при виде абсолютно голой госпожи.
   - Сделай ванну. От меня воняет, - прошептала Дотти.
   Когда ванна была готова, она долго сидела в ней, пока вода окончательно не остыла. Заботливая горничная постелила свежее бельё на кровать, и она легла, вытянув ноги. Подремала с часик. Потом пошла в детскую. Малыши обрадовались ей, Поль протянул свои пухлые ручки. От него пахло чем-то свежим, детским, праздничным. Графиня поболтала с детьми на их "птичьем языке", потом взяла на руки Алекса. Вернулась к себе. Написала брату. И вздохнула. Альхен бы знал, что делать. Откуда такая вера в его всемогущество? И где он сейчас? Танцует на балах в Литве? Целует немочек? Развлекается с друзьями? А здесь... "Ад", - прошептала она в подушку.
  
   После ухода Доротеи князь Михаил Долгоруков и Екатерина Павловна стояли напротив друг друга и смотрели друг другу в глаза. Почему-то Като желала, чтобы вместо этого Долгорукова здесь сейчас находился Багратион. Генерал и главный герой России казался ей идеальным воином, воплощением Святого Георгия, способным убивать врагов не только из плоти и крови, но и изгонять демонов обратно в преисподнюю. Этот одураченный молодой князь был здесь только лишним. Жаль, что Багратиона нынче нет в Петербурге.
   Михаил опомнился первым. Он подошёл к ванне, выдал матерную тираду и отшатнулся.
   - Ну и как, ты всё ещё любишь её? - странным голосом спросила Като.
   Долгоруков молчал. Нет, такую смерть он ненавидел. Всё это напоминало похороны его деда, которые стали его первым в жизни воспоминанием. Гроб со старым князем стоял в большой гостиной их московского дома, окружённый свечами, священник что-то бубнил под нос, и пахло похоже. Маленького Мишу так впечатлили эти похороны, что он потом заболел. Вот и сейчас, когда ему 26 лет и он перевидал на своём веку много покойников, сам сталкивался со смертью в образе неприятельских солдат, пуль, ядер или картечи не раз, он вспоминал себя-мальчика, как ему потом снились ужасы про кресты, кладбища и распухшие тела мертвецов, тянущие к нему руки с чёрными длинными ногтями. И в этой страшной затхлой комнате он чувствовал себя жалким трусом.
   - Сюда бы попа... Всё освятить, - проговорил князь осипшим голосом, повторяя услышанное когда-то.
   Ванна, напоминавшая разрытую могилу, странным образом влекла его.
   Екатерина неслышно подошла к нему поближе.
   - Там её труп, - прошептала она. - Князь Адам покончил с ней.
   Долгоруков завороженно всмотрелся в мутную воду, словно желая увидеть мёртвое тело Анж, всплывающее на поверхность.
   - Если так, надо дать делу ход, - проговорил он. - Арестовать его.
   - Не надо, - жутко улыбнулась Като. - Она получила своё. От своих. Пусть гниёт здесь дальше. Пошли.
   Сам не понимая, что делает, князь погрузил обе руки в зловонную жидкость. Что-то нащупал и вытащил. Это оказалась давно сдохшая крупная птица - сокол или коршун. Туша уже начала протухать. Живот птицы был разрезан крест-накрест, и из него вываливалась вся требуха.
   При виде этого Като истошно завизжала - нервы совсем отказали. Князь же отшвырнул тушу в сторону. "Это смерть твоя", - казалось, прошептал ему на ухо знакомый, когда-то любимый голос.
   Долгоруков и Екатерина молча покинули проклятое место. Князь в тот же вечер поехал в одно знакомое ему место под Гатчиной и пьянствовал там всю ночь. Водка помогла сохранить ему рассудок.
   А Като была уверена, что Анжелика всё-таки мертва. Но брату решила не сообщать. "Она недостойна мести", - решила принцесса. - "И давно на такое напрашивалась".
  
   Литва, конец марта 1807 года.
  
   Они сидели вокруг стола так, словно находились не в захудалом местечке, а в Петербурге, в гостиной у кого-то из них. Передавали по кругу чашку с жжёнкой. Марин что-то наигрывал на гитаре, Воронцов меланхолично глядел в потолок, а Арсеньев с Алексом пустились в спор о личности князя Багратиона.
   - Видишь ли, - горячился Митя. - Если кто и может сразиться с Бонапартом, так только он.
   - Ему везет, - Альхен был несколько пьян, а спьяну он становился упрямым, и этот аргумент повторял уже не первый раз.
   - Он талантлив. И, как говорят солдаты, "Бог рати он", - возразил Серж. - Кроме того, его фамилия очень удачно ложится в рифму с именем корсиканца...
   - Это знак! - воскликнул Арсеньев.
   Майк помалкивал, чтобы высказать своё веское слово под конец.
   - Зато он коварен, как стая лисиц, - возразил Бенкендорф. - Интриган.
   - Нет! - закричал Митя. - Вовсе нет. Честнее человека нет во всей армии.
   - Восточное коварство, - продолжал барон. - Присвоить себе всю славу и объявить поражение победой - это по-троянски.
   - Саша, - проговорил, наконец, Воронцов, - Под Эйлау была победа.
   - Пиррова, ага, - усмехнулся Алекс.
   - Слушай, я не понимаю, чем ты-то недоволен? Ты же нынче весь в крестах, и полк тебе дали? - спросил Арсеньев.
   Бенкендорф передёрнул плечами.
   - А я знаю, чем Сашка недоволен, - Марин оставил гитару в покое, хлебнул жженки. - Ему его отец-командир, дело которого он защищал при Дворе давеча, не дал перейти под начало нашего Бижу и отправиться бить панов по мордасам.
   - Зачем бить по обрюзгшим мордасам панов, когда можно целовать прелестные мордашки панночек? - так приветствовал их вошедший Лев Нарышкин. - О чём сыр-бор, господа? Спать мне мешаете своими криками.
   - О Багратионе, - проговорил его кузен.
   - И что о нём спорить? Мы здесь, а он... - и Нарышкин показал рукой наверх.
   - "Сперва добейся" - ты это хочешь сказать? - испытующе взглянул на него Алекс.
   - Саша, когда я что-то хочу сказать, то говорю прямо и без намёков, ты же меня знаешь, - примиряюще проговорил Лев.
   - А всё же, - не оставлял темы спора Арсеньев. - Я уверен, что если кто из наших генералов и сможет разгромить Бонапарта, так это князь Багратион. Ибо подобое выбивается подобным.
   - Подобное? Что за загадки? Тебя приняли в масоны? - усмехнулся Майк.
   - Вот ещё, Костуй, - шуточно обиделся Арсеньев, ища трубку, - Они похожи. Оба с дальних окраин страны. С Юга. Оба нечисто говорят на основном языке страны. Одного возраста. Талантливы в военном деле как никто. Имена, опять-таки, рифмуются.
   - И фамилии на одну букву начинаются, ещё скажи, - усмехнулся Марин.
   Алекса вдруг осенила мысль, которой он не поделился с друзьями, и очень благоразумно. А если его недоброжелатели среди высшего командования плетут интриги при Дворе, и этот "простой солдат" чувствует себя в них как рыба в воде, несмотря на свою несветскость, а может быть, и благодаря ей? Кто знает, какие у него личные амбиции? Он царского рода, по легенде, восходящего к библейскому царю Давиду; за ним - армия, и он теперь герой в глазах императора. Ума у князя Багратиона хватит, чтобы извлечь из столь благоприятных обстоятельств себе пользу. Может быть, уже извлекает её. Князь был известен в качестве рьяного ненавистника "немцев" и "чухны", хоть и сам являлся инородцем, говорящим по-русски с ужасным акцентом. Вполне возможно, что он воспользуется моментом рассчитаться с "чухонцами", среди которых главные Ливен и Будберг.
   - Слушайте, mes amis, - проговорил Алекс вслух. - По мне очень заметно, что я немец?
   - Ты такой же немец, как я итальянец, - улыбнулся "Петрарк", чьи предки были выходцами из республики Сан-Марино, отсюда и фамилия.
   - А вообще, поскреби русского - найдёшь татарина, - вторил ему Митя.
   - Серьёзно, Алекс, ты не менее русский, чем каждый из нас, - подытожил Майк.
   - Если бы ты был закоренелой немчурой, мы бы с тобой не водились. И с Жанно также, - поддакнул Лев.
   - Где, кстати, Лёвенштерн? - спросил Мари.
   Алекс молча указал рукой куда-то вдаль.
   - А с Юргисом что? - тихо произнес Майк.
   - Из того, что мне пишут, ясно, что или помрёт, или калекой останется, - и Бенкендорф допил свою чашу залпом.
   - Хреново, - вздохнул Лев.
   - Я знаю, что там делалось на левом фланге. Поэтому и говорю, что проиграли сражение, - мрачно произнёс Алекс.
   - Не будем о грустном. Как там в Хейльсберге, сильно было весело? - спросил Марин.
   - Даже слишком, на мой вкус, - поморщился Майк. - Теперь нас направляют в Остроленку, к ясновельможным под крылышко. Не к тем, которых Бижу успешно выпиливает, а к тем, которые за нас.
   - Поляки? За нас? - усмехнулся Алекс. - Костуй, всё, тебе больше не наливаем.
   - У них там всё так запутано - концов не найдешь. Те, вроде, из Потоцких. И если начнут что-то вякать про "москалей", мы их быстро на место поставим, - жёстко проговорил Нарышкин.
   - Сурово... - протянул Майк.
   - Зато там панночки. Надеюсь, молодые и не страшные, - Алекс потянулся по-кошачьи. - Я уже соскучился по женской ласке.
   - Ага, и двух недель не прошло, он уже соскучился. Забыл Ренату? - поддел его Воронцов.
   - А графиню Жаннет в Хейльсберге? А то она справлялась о тебе, - хитро подмигнул ему Арсеньев.
   - Что, правда? - спросил Бенкендорф, но как-то вяло.
   - К ней не подступишься, - признался Митя.
   - Как и ко всем коновым, - вздохнул Марин.
   - Вот жизнь - к коновым не подступишься, с неконовыми скучно, - заключил Лев.
   - Но ты-то подступился, - поддел его Алекс.
   - Молчи, Бенкендорф! - зарычал его приятель.
   - Зато тебе, кажется, с неконовыми весело, - заступился за кузена Майк.
   - И я этого не скрываю, - подтвердил барон. - В отличие от некоторых эстетов... Моника ничего такая девочка, ладненькая, правда ведь?
   Он ехидно улыбнулся.
   - Go f*ck yourself, - бросил ему Воронцов.
   - Чего?
   - Хватит, Костуй - почти женатый человек, нечего его дразнить, - сказал Марин.
   - Ты бы тоже, Петрарк, не болтал лишнего, - гневно посмотрел на него Воронцов.
   - Брось ты, как будто мы здесь не свои, - возразил "воин и поэт". - Натали Орлова ждёт тебя, думала, что тебя пришлют с вестью о победе. Это любовь, Костуй. Поверь мне.
   Майк сжал пальцы в кулак, бросил на друга яростный взгляд и вышел во двор, хлопнув дверью.
   - И что я такого сказал? - бросил ему вслед Марин. - Я констатировал факт.
   - Не все факты нуждаются в констатации, - тихо произнёс Алекс.
  
   Вскоре они были званы к Потоцким на неделю увеселений. Сам замок и сад напоминали о той, другой, довоенной жизни. Не сказать, что приём был слишком радушным. Алекс это чувствовал. Две дочери этого обширного семейства, Яна (или Jeannette) и Зося (или Sophie), а также воспитанница семейства Ванда при виде молодых русских офицеров демонстративно переходили на польский и задирали нос.
   - Я думаю, этих панночек нужно приучить уважать силу русского оружия, - как-то проговорил Лев, когда они сидели за обедом на веранде.
   Алекс стрельнул глазами в сторону Яны и Ванды, рассматривая их прелести. Первая была выше ростом и тоньше, миловидная и черноволосая. Ванда зато обладала куда более обширными и богатыми формами. Что касается Зоси, то, по мнению барона, она была ещё девчонкой и его не заинтересовала.
   - Сложный выбор, - заметил он. - Осада, кстати, предстоит долгой.
   - Не думаю, - самоуверенно проговорил Нарышкин.
   - Зря. В любом случае, попытка не пытка, - и Альхен многозначительно поднял бокал с вином, словно предлагая тост.
   Этим вечером, он, ложась спать, сделал интересное открытие: малая гостиная на женской половине замка имела общую стену с его спальней. И именно в этот день Ванда, Яна и Зося заняли эту комнату для того, чтобы поболтать. И болтали они на чистом французском языке, причем довольно громко, никого не стесняясь. Алекс весь обратился в слух.
   - Прошел день, и нет письма от AndrИ, да? - поддразнила Зося старшую сестру.
   - Ты сама прекрасно знаешь, что нет! - закричала Яна. - И я не понимаю, что его удерживает от того, чтобы написать мне хоть пару строк.
   - Красивые варшавские паненки, наверное, - сказала её младшая сестра.
   - Замолчи! Вообще тебе спать пора! - вспыхнула Жаннет.
   - Ну-ну. Анжей женится, наверное. А потом уедет в Париж, а там mademoiselles. Ты что, серьёзно думаешь, что он тебя любит? - София была девушкой острой на язык, как видно. Алексу такие обычно не нравились. Он заметил, что язвительность и красота у женщин обычно находятся в обратной пропорции.
   - Он женится на мне, - твёрдо проговорила Яна.
   - Женится? Вы даже не помолвлены, - перебила её сестра.
   - Иди уже спать! - закричала Жаннет.
   - А ведь это правда, помолвки же не было, - спокойным, низким голосом проговорила Ванда. - И вряд ли будет, уж извини, ma chХre. Я в это не верила с самого начала. Ведь он из Чарторыйских.
   Алекс насторожился, услышав знакомую фамилию.
   - Но ведь женился же его дядя Константин на панёнке Радзивилл, - возразила Жаннет.
   - Да, женился, а бедная Сесиль... - вторила Зося.
   - Софи, тебе не полагается это знать. Иди спать, в самом деле. Ещё не выезжала, а рассуждает тут. Мне M-lle Chantal звать? - Ванда была старше и авторитетнее. Вскоре действительно, как понял Бенкендорф, появилась гувернантка, напомнила о том, что час уже поздний, и увела младшую из Потоцких спать, сказав и старшим девушкам, чтобы они долго не засиживались.
   - Неужели всё дело в семье? - продолжала Яна. - Меня пытаются убедить, что да. Может быть, он не пишет, потому что ему запретили мне писать?
   - И такое может быть. Вспомни, сколько ему лет, - проговорила Ванда. - Не думай о нём так много. Думай лучше об офицерах.
   - О москалях? Они же глупые и неотёсанные.
   - Ты сравниваешь их с теми, которые стояли у нас в прошлом месяце. Те да, неотёсанные. А эти - далее Ванда что-то очень тихо сказала своей собеседнице. - Кого из них выбираешь?
   - Матка Боска, а если AndrИ узнает! - воскликнула Яна.
   - Откуда? - рассудительно спросила Ванда. - Мне лично нравится этот высокий, светленький. Правда, он ни на кого не смотрит. А тебе? Держу пари, что этот сладкий брюнет.
   - Нет, мне такие не очень...
   Алекс мигом понял, о ком они говорили, и ждал, что сейчас речь зайдёт о нем. И действительно, Ванда мечтательно произнесла:
   - Вот этот, который в чёрном, тоже весьма ничего.
   Яна аж прыснула:
   - Он же рыжий и страшный.
   Алекс заскрежетал зубами от злости. Его ещё никогда девицы не называли "рыжим", а уж тем более, "страшным", и он мысленно обозвал старшую княжну Потоцкую "стервой".
   - Он не какой-то москаль, а курляндчик, - произнесла его защитница и поклонница. - И что, твой Анжей, хочешь сказать, красивее? Да он мальчишка!
   - Зато он поляк, - оборвала её Потоцкая.
   - Поляк? Из "Фамилии"? Не смеши меня, - усмехнулась Ванда.
   - Дура! - бросила ей Яна. - Ничего не понимаешь.
   - Слушай, Жаннет, - тихо и серьёзно произнесла воспитанница дома. - Ты в самом деле хочешь войти в эту семейку? С его бабкой-ведьмой и сестрицей-стервой? Хорошо ещё, что маменька его померла.
   - Как ты можешь так говорить! - возмущенно воскликнула её собеседница. - Впрочем... Я боюсь, что смерть матери стала причиной его холодности. Он страдает. И да, сколько раз тебе нужно говорить, он Войцеховский.
   Алекс понял, о каком Анжее идет речь.
   - Какая разница? Они всё равно принадлежат к "Фамилии", - рассудила Ванда. - И Анжей твой сделает то, что ему прикажет бабка. Ну или князь Адам.
   - Не думаю, что князь Адам приказал ему записываться в дивизию Домбровского, - возразила Яна.
   - Откуда ты знаешь? И, Яна, я бы только из-за этого Адама остреглась родниться с этой семьей. Он страшный человек.
   Алекс не выдержал. Ему захотелось немедленно выяснить правду. Девицы что-то явно знали. Он заставит их говорить. Он встал с постели, привёл себя в порядок и зашёл в незапертую гостиную.
   - Вас сюда никто не звал, пан полковник, - с достоинством проговорила Яна.
   - Прошу прощения, - применил всю свою галантность Алекс. - Я стал случайным свидетелем вашего разговора. Здесь тонкие стены, mesdames, а я страдаю бессонницей. Уж извините меня.
   - Подслушивать нехорошо, - твердо произнесла Ванда. - У вас ужасные манеры.
   - Может быть, и так... Но из того, что я услышал, выяснилось, что у нас есть общие знакомые. Например, князь Войцеховский, - и он обезоруживающе улыбнулся, что заставило панну Ванду простить ему все вольные и невольные прегрешения. Яна оказалась не столь снисходительна. Алекс, подбадриваемый призывными взглядами Ванды, начал играть роль души компании, рассказывать им обо всём, что происходило в петербургском свете, и девушки, обе молодые, красивые, ведущие уединённый образ жизни, сдались. Бенкендорф вскоре забыл о первоначальной цели своего визита - узнать о "королевне", сестре Яниного жениха, и быстро убедился, что же находят в польских паннах его приятели и друзья.
  
С этого вечера панны Потоцкие больше не переходили на польский при появлении русских офицеров в их обществе, а делили с ними свой досуг, проводили праздники, обеды и балы. Жаннет оставалась неприступной и слегка отстранённой, но Ванда влюбилась в Алекса. В конце их пребывания в Остроленке Бенкендорф сидел на скамейке в парке, тихой ночью, и Ванда нежно обнимала его, говоря что-то ласковое по-польски.
   - Приходи... ко мне, - шепнул он ей. - Если не боишься.
   - Я ничего не боюсь, - произнесла она как в бреду.
   И потом они вместе провели остаток ночи. Вскоре офицеры уехали. Через какое-то время выяснилось, что Ванда беременна. Так как она была сиротой, а говорить старшим Потоцким было боязно, Яна написала своему жениху. Тот отвечал, что найдёт этого "курляндчика" где угодно и заставит его ответить за поругание чести девушки.
   Алекс, естественно, ничего этого не знал и даже не догадывался. Ванде он ничего не обещал, а о последствиях связи, как всегда, не думал. Очень зря.

ЧАСТЬ 5

ГЛАВА 1

  
   Варшава, май 1807 года.
  
   Алекс приехал в Варшаву в начале месяца с одним поручением графа Толстого. Французы покинули город, отошли чуть дальше. Выполнив поручение, барон вернулся в не очень хорошую гостиницу, где остановился, и, заняв место в общей зале, начал писать послание Воронцову, от которого давно ничего не слыхал. Майк, казалось, игнорировал все его письма по непонятной причине. "Ну что ж, раз на французском ты мне отвечать отказываешься, буду писать по-русски..." - вывел он на бумаге, а затем закрыл глаза, пытаясь связать мысли в красивые, ровные фразы. Это всегда давалось ему с трудом и требовало особой сосредоточенности.
   Кто-то окликнул его по имени. Алекс открыл глаза и встретился со взглядом пронзительным, злым. Стройный молодой человек, которого Бенкендорф отлично знал по Петербургу, присел рядом с ним, не спросив на то разрешения.
   - Князь Войцеховский, - барон не казался очень удивленным появлением Анжея в этой гостинице. - Какая неожиданность. Вы же теперь в стане Бонапарта, насколько я слышал? Дивизия Домбровского нынче на марше. Сражается с бригадой моего хорошего приятеля.
   Алекс вспомнил, как хотел поквитаться с Анжеем. Но ничего не добавил. Надо повернуть их разговор так, чтобы поляк сам захотел вызвать его на поединок.
   - Я выпросил себе отпуск. Специально, чтобы найти вас, - Анжей смотрел мимо этого самоуверенного полковника, которого презирал до глубины души.
   - Как вы меня нашли? А, у вас влиятельные родственники. Или вы специально ходили по подобным заведениям, высматривали меня? - зелёные глаза Алекса смотрели на него надменно. Бросив перо и откинувшись на спинку стула, он скрестил руки на груди. Анжей повторил его позу, словно в зеркале.
   - Ванда Ястржембская. Помните такую? - прервал молчание Войцеховский.
   - Князь. Я не запоминаю имен всех женщин, которых я осчастливил, - тонкие губы барона Бенкендорфа передернулись в усмешке.
   - Хотите сказать, которых вы обесчестили? - Анжей вёл свою линию как можно более бесстрастно. Яна попросила его вступиться за честь подруги. Он знал, что Алекс фон Бенкендорф - ещё и враг его сестры Анжелики, и ныне предоставилась отличная возможность покончить с этим врагом. До чести Ванды Ястржембской князю не было особого дела. А этот "немец" заслуживает смерти хотя бы за свою дерзость и высокомерность.
   - Как хотите, - пожал плечами Алекс. - И что же эта Ванда?
   - Вы её скомпроментировали! - вскричал Анжей. - Оставили её. Она отдала вам всё.
   - Да? Я думал, ей всё понравилось, и она на меня не в обиде. Что ж, я теперь должен жениться на ней? - усмехнулся барон.
   Войцеховский явно не ожидал такого поворота. Но, собравшись, быстро произнес:
   - Конечно, вы не собирались?
   - Хотите сказать, вы сами уже определились со своими матримониальными планами? - язвительно спросил Алекс.
   - Что мы имеете в виду?
   - Яна. Жаннет. Графиня Потоцкая. Она же ваша невеста, - сказал Бенкендорф и тут же пожалел об этом, ибо знал, что ему сейчас придется говорить, откуда ему известен этот факт.
   - Да, она моя невеста, и... - Анжей уставился на Алекса недоуменно. - Вы?..
   Бенкендорф медленно улыбнулся. Глаза его оставались холодными.
   - Вы? - проговорил Анжей охрипшим голосом. - Вы её знали?
   - Не так близко, как Ванду, но...
   - В любом случае, - Войцеховский покраснел, как рак, румянец расплылся по его лицу неровными пятнами. - Честь Ванды поругана. Я так этого не оставлю. К барьеру!
   - Вам понадобилось целых полчаса на это приглашение, - процедил Алекс. - Могли бы сразу. Ваше оружие?
   Анжей вытянул из ножен длинную саблю.
   - Такое мне по нраву, - барон позволил себе улыбнуться. - Время, место?
   - Завтра в семь за городом.
   - Давайте уж сегодня, мне завтра некогда. Сейчас. Вы знаете, где в этом городе можно выяснить отношения без свидетелей? - Алекс встал и спрятал недописанное письмо в карман.
   Анжей кивнул и добавил:
   - Я отвезу вас. Берите оружие.
   Алекс поднялся наверх. Надел вицмундир, поймал взглядом своё отражение в зеркале. Сказал себе: "Или я убью этого мальчишку, или этот мальчишка убьёт меня. Как глупо!" Взял свою личную саблю. Он любил это оружие. Оно ещё его ни разу не подводило. Никогда.
  
   В экипаже, направляющемся в какой-то мрачный загородный парк, Бенкендорф нарушил молчание, спросив:
   - Если честь госпожи Ястржембской нарушил бы ваш соотечественник, вы бы тоже так легко согласились драться с ним?
   Анжей проигнорировал его вопрос.
   - Не хотите говорить, ну и не надо. Вам приказали члены вашей семьи, - продолжал барон. - И вы выполняете их приказ. Что же, это неизбежность. Крови льется очень много. Дождались бы нашей встречи на поле боя.
   Князь опять ничего не ответил. Почему-то он ощущал себя ничтожеством, а всю затею с дуэлью - глупостью. К потенциальному противнику Анжей не мог почувствовать истинной ненависти. А ведь Бенкендорф говорил истинную правду. Его назначили жертвенным агнцом, и ему было обидно. Ну а если получится убить барона?
   Прибыли на место. Алекс взглянул наверх, на небо, на холодные зубчатые звёзды, мерцающие в этой темной ночи. Подумал: "Если мальчишка прикончит меня, то что станет с бумагами?" и подосадовал на свою непредусмотрительность. С другой стороны, если к тебе приходят и в ультимативном порядке требуют драться, что тут еще поделаешь?
   Они встали друг напротив друга, обнажив сабли. Дальнейшее Алекс запомнил по счёту. Один - они сошлись, приготовив оружие к бою; два - Войцеховский развернулся, пытаясь простым приемом выбить у Алекса из рук саблю; три - Алекс ударом слева отбил атаку; четыре - атаковал сам; пять - Анжей перекрестным ударом остановил саблю соперника; шесть - князь попытался зайти с тыла... На счёт "шестнадцать" Алекс подцепил противника ударом в бок, тот инстинктивно зажал рукой рану, и Бенкендорф спросил не своим голосом:
   - Вы довольны, Ваше Сиятельство?
   Крови из Анжея вытекло не очень много, но он всё равно присел на землю, пытаясь отдышаться, положил саблю рядом с собой. Бенкендорф краем глаза увидел надпись на клинке латынью: "Делай, что должен".
   - Как вы? - спросил он.
   - Добивайте, - прохрипел Войцеховский.
   - Это лишнее, - Алекс вытер рукой выступивший на лбу пот.
   - Добивайте же! - Анжей попытался встать, но ноги его не послушались. Темное пятно расползлось у него по всему животу.
   Алекс подхватил его за плечи, повёл в карету. Мальчишку ему было жаль.
   - Едете к себе домой и зовёте доктора, - проговорил он твёрдо.
   - Без вас разберусь. Вперёд! - приказал Анжей кучеру. Алексу пришлось возвращаться в гостиницу через всё предместье.
   "Вот гордый лях", - с усмешкой подумал Алекс про своего соперника на поединке. - "Или победа, или смерть. А простого участия не понимает".
   Уже дойдя до знакомой улице, барон вспомнил, что забыл спросить у Анжея про его сестру. Где она? Что с ней?
   И перед тем, как заснуть (его вновь начали мучать проблемы с засыпанием, он мог проворочаться в постели пару часов, а сна, как говорится - ни в одном глазу), ему показалось, что у кровати кто-то стоит и окликает его по имени. Некая чёрная фигура почудилась барону в свете непогашенной свечи. Алекс перекрестился и плотно смежил веки. "Я тебе отомщу, как бы меня ни звали", - прошептал ему не мужской и не женский голос.
  
   Анжей счёл свою рану довольно лёгкой и к доктору не обращался, поскольку рассказывать о дуэли не хотел. Кровь остановили, но место удара ещё побаливало. До его отъезда в дивизию оставалось еще двё недели. Далее он отправлялся драться в Испанию. Анжей решил пока поехать в Пулавы. С Яной видеться ему не хотелось. Он думал, что и она пала жертвой обаяния Бенкендорфа, как эта несчастная Ванда, как все.
   По дороге Анжей почувствовал, что боль в ране усилилась. Начался жар. В имение он приехал уже совсем больным. В это время там гостили Батовские.
   Анж не расспрашивала брата о том, что произошло. Она и так знала имя виновника. Князь лежал в бреду, рана воспалилась, угрожая антоновым огнем. Её и бабкины усилия спасти его не смогли. Ни одно средство не приносило облегчения, а чистка только ухудшила его состояние.
   Князь Адам-Анжей Войцеховский умер 19 мая 1807 года, рано утром, на руках у старшей сестры и тётки Марины. От роду ему было девятнадцать лет.
   На его похоронах Анж очень хотелось плакать, но она не могла. Она написала Яне Потоцкой письмо о смерти её жениха. "Бенкендорф за всё ответит", - шептала графиня, прощаясь с братом. Церемония прощания состоялась без князя Адама - он уехал к государю. Чарторыйский не был еще свободен от всех своих обязательств и, похоже, он его даже не известили о смерти племянника.
   На поминках кроме Марины и Константина никто не плакал. Поминальный обед прошёл молча, все разошлись один за другим. Остались в столовой только графиня Батовская и её супруг, которому она и сказала: "Вот я и одна. Последняя". У неё больше не осталось никого. Княжеская линия рода Войцеховских прервалась со смертью её младшего брата. Но их кровь жила в ней и в её ребенке, который уже начал толкаться ножками в её чреве. Анжелика прославит свой род и отомстит за всех убиенных. Своих врагов графиня Батовская знала наперечет: Кристоф фон Ливен; его жена Доротея; граф Карл фон Ливен; великая княжна Екатерина; и он - Александр фон Бенкендорф.
   ...Ванда Ястржембская, из-за которой погиб Анжей, уехала в монастырь под Лодзью, где через девять месяцев, в феврале 1808 года, родила девочку, названную Франциской и сданную на воспитание в деревню, а сама приняла постриг под именем сестры Юзефы, полностью умерев для мира. Ей настоятельно посоветовала так поступить Анжелика Войцеховская, написавшая ей после похорон своего брата. Алекс фон Бенкендорф так никогда и не узнал о существовании у него где-то в Польше внебрачной дочери.
  
   Восточная Пруссия, май 1807 года.
  
   Адам Чарторыйский сидел при свете одинокой лампы, читая письмо племянницы о смерти Анжея. Смысл с трудом дошел до него. Итак, юный князь был убит. Точнее, умер от раны. В Варшаве Анжей дрался с Александром фон Бенкендорфом. Безумия. Мальчишка без боевого опыта против полковника, проделавшего несколько кампаний. Повод - конечно же, "девчонка". Адам аж фыркнул. Он не понимал всей этой возни с "честью дам", любовью, страстями. Не то чтобы он этого был чужд. Но он удивлялся, когда женщин возносили на пьедестал. Сам князь уважал только кровных родственниц - и их было за что уважать. За ум, гордость, совершенную красоту, силу характера. За что уважать тупых куриц? Не за что. Их прелесть быстро меркнет. Ум, даже если он и наличествует от природы, быстро подавляется так называемым "воспитанием". Примеры матерей, таких же куриц, редко могут быть поучительными. В шестнадцать лет такая девица выходит в свет, и тут начинается... Князь мог только с большой натяжкой представить себя дерущимся на дуэли за женщину. Даже в молодости. Шляхтинки сами сдавались на его милость - не зря его соотечественниц те же немцы зовут непотребным словом, а в среде русских офицеров ходят легенды об их доступности. Разве что за Елизавету он мог бы умереть. Но честь её была не его делом. Она жена своего мужа...
   Кстати, о муже. Государь последнее время смотрел на него какими-то странными глазами, словно видел перед собой призрака. Тема Анжелики в разговорах между ними не поднималась, только один раз Александр попросил его дать клятву, что он непременно напишет, кто и когда у нее родится. Сам, в свою очередь, поклялся, что "это дитя будет пользоваться всеми моими милостями". После этого раговора Чарторыйский ещё тверже убедился в том, что всё правильно сделал, выдав Анжелику за австрийского подданого Батовского. Милости императора известны. "Екатерина нас с Константином тоже осыпала милостями, так-то", - подмывало сказать Адама, но он благоразумно сдержался. И князь был совсем не уверен, что Анж носит под сердцем именно императорского ребенка. Из Польши ему писали о графине Валевской, заявившей во всеуслышанье, что она беременна от Наполеона. Эта новость всех ввергла в шок. Известно, что своих детей у завоевателя нет - Жозефина уже не могла рожать, а продолжить династию новоиспеченному императору Франции страсть как хотелось. Вполне возможно, что после развода Наполеон полезет свататься к дочерям европейских монархов. А то и женится на этой Валевской, которую, Адам был уверен, "королята" просто подложили ему в постель. "Они в одной лодке", - подумал с усмешкой князь, не тронутый гибелью племянника, - "Оба с опостылевшими им супругами, не рожающими им наследников. Оба имеют польских любовниц, беременных от них. Им следует стать союзниками".
   Он вернулся к письму племянницы. Почерк мелкий, жёсткий, вдавленный в бумагу. Похожий на его собственный. Почерк человека, знающего, что его прочитают, услышат, поймут и примут к действию его слова. Писала Анжелика без эмоций. Только фраза "Кровь брата вопиёт к отмощению" выбивалась из общего стиля письма. Что она хочет этим сказать? Что ему надо мстить? Что ему надо показать это письмо Ливену и позвать его к барьеру, руководствуясь принципом "брат за брата"? Или, тем паче, надо разыскать этого Бенкендорфа, чёрт бы его побрал, и требовать сатисфакции от него? Анж явно имела что-то в виду этой фразой, иначе бы её не написала. Нет. На её месте он бы нашел эту девку и допросил бы её с пристрастием. Наверняка очередная курица. Пусть знает, с кем обжиматься в углах. Он так и написал в ответ, конечно, не такими словами, выразился поизящнее, но общий смысл был таков.
   А вообще, что это даёт? Адам не мог сожалеть о смерти племянника - он предчувствовал, что тот кончит очень плохо. Пошел бы с Домбровским - убили бы в первом же бою. Адам в его годы вёл себя так же и теперь, оглядываясь назад и вспоминая себя прежнего, думал - а он ли это был? Гибель Анжея значила одно - между ним и "немцами" теперь есть кровь. Интересно, что скажет на это Ливен?
  
   Кристоф узнал о дуэли от самого Алекса, который и ведать не ведал, что рана его соперника оказалась смертельной. Бенкендорф быстро выбросил из головы и Анжея, и Ванду. Граф весьма разозлился на родственника, быстро написал ответ, призвал к себе ротмистра Орлова - из бастардов младшего брата "того самого" Орлова. Сей граф Григорий был довольно ловким и сообразительным малым. Кристоф посмотрел на него и усмехнулся - ему везёт на бастардов. Такое ощущение, что лет двадцать тому назад детей чаще всего рожали вне брака.
   - Поезжайте в Белосток, в ставку графа Толстого, - приказал адъютанту Ливен. - Найдите там полковника Бенкендорфа и отдайте ему это.
   Орлов поклонился, звякнув шпорами и взял из его рук запечатанное письмо.
   - Да, и передайте ему, что он безмозглый болван, - добавил Кристоф и, увидев смятение на лице офицера, добавил:
   - Именно так и скажите. Начнёт возмущаться - сошлитесь на меня.
   Григорий Орлов передал Алексу и послание, и слова своего начальника, не преминув заметить, что это не его личное мнение. Барон раскрыл письмо Ливена. В нём содержались всего две фразы: "Алекс, научись уже, наконец, думать головой. И отправляйся ко мне". Всё. Ни приветствия, ни прощания - на любезного Кристофа не похоже. "Кто он мне - начальник?" - угрюмо подумал Алекс. Из Белостока ему никуда уезжать не хотелось. Но зрелище злого Ливена должно быть забавным. Однако Толстой не пустил его. Узнав о причине предполагаемой отлучки, он сказал, что с Ливеном в чём-то согласен, но семейные разборки следовало отложить до наступления перемирия. Так что Кристофу даже не предоставилось повода продемонстрировать всю силу своего гнева в адрес брата своей жены.
  
   Пруссия, июнь 1807 года.
  
   Всю ночь с 17 на 18 июня 1807 года Александр Первый пребывал в лихорадочных раздумиях. Фридланд проигран, всё пропало. Он лично не видел этого поражения, но воображал себе, что всё произошло точно так же, как при Аустерлице. Впрочем, в депешах из Штаба Беннигсена утверждалось, что войска дрались с ожесточением, панического бегства не наблюдалось. И сведения о том, что Бонапарт собирается идти дальше, к границе Российской Империи, оказались не более чем преувеличением. Французская армия была столь же обескровлена, как и русская.
   После известия об исходе Фридландского сражения государь послал князя Лобанова-Ростовского во французский лагерь с просьбой дать перемирие. В ответ Наполеон передал с флигель-адъютантом письмо, гласившее, что он желает не временного перемирия, а долгосрочного и постоянного союза. Фридрих, король Пруссии, также прислал одного из своих генералов к победителю с просьбой о мире, но ответа не получил. С пруссаками Наполеон считаться не желал. У него уже была Польша, вставшая целиком и полностью за него. Берлин тоже оставался в руках у французов. Однако эта кампания истощила силы завоевателя, и о том, чтобы переходить границу России, вторгаться в Прибалтику, французское командование и речи не вело.
   Союз. Долговременный союз. Эти слова не давали Александру спать уже который день. Четыре года тому назад он принял на себя роль главы "Крестового похода против кровавого узурпатора" (так писали об этом литераторы и газетчики). Адам, верный его друг, сидевший тогда в кресле канцлера, посоветовал ему - даже не посоветовал, а приказал - начать эту кампанию. Попо Строганов, Новосильцев и все прочие тоже хлопали в ладоши, когда он в Каменном дворце объявил о своём решении. И что же? Его предали. Завели в тупик. Он уже ругался с этой проклятой змеюкой князем Чарторыйским после Аустерлица. Тот попытался свалить всю вину на него. Мол, зачем в армию поехал, зачем не стал драться с пруссаками? Осенью Наполеон предоставил русскому государю второй шанс померяться силами. И снова провал. Не столь оглушительный, как 20 ноября 1805 года, но перечеркивающий всякую возможность продолжать этот поединок далее. Всё. На этой кампании следовало поставить крест. Но делаться союзником Наполеона? Не безумие ли это?
   Вчера государь уже имел по этому поводу разговор с младшим братом, цесаревичем Константином. Брат в очередной раз проявил себя отличным полководцем, а Александр на этот раз отказался от своего непосредственного участия в боевых действиях, слишком хорошо помня, чем всё кончилось при Аустерлице. "Саша", - говорил ему Константин. - "Это твой последний шанс. Соглашайся". "Чтобы уступить ему Остзейский край?" - усмехнулся государь. "Бонапарту наплевать на Россию, не нужна она ему", - заверил его цесаревич. - "Остались Франция да мы. Если эта гонка продолжится, кто знает, чем это кончится? Мы и так на пределе, Саша". "Ты забыл об Англии, Костя", - напомнил цесаревичу Александр Первый. "Эти лисицы за нас постольку, поскольку мы не покушаемся на их колонии. Ты помнишь, что случилось с папенькой, после того как он объявил о своих намерениях предпринять поход в Индию?" - заметил Константин. "Не хочешь ли ты сказать?.." - Александр закрыл глаза и припомнил: посол Уитворт, его русская любовница Ольга Жеребцова, родная сестра заговорщиков Зубовых; английские гинеи, найденные в кабинете фон дер Палена, довершали картину. Отца убили англичане. Они же вместе с их клевретами при Дворе заманили его, наследника, в это кровавое дело. Англичане, кстати, так и не высадили обещанного десанта в Померании в прошлом году. С Наполеоном Александр вёл честную борьбу; император Франции не делал ему гадостей, не вероломствовал, показал себя достойным соперником. Тогда как так называемые "союзники", австрийцы, опозорились сами и опозорили его. От англичан и шеведов он помощи тогда не дождался. Константин продолжал: "Кроме того, не забывай, мы с Турцией воюем. А если к нам присоединятся французы, то мы не только их из Валахии с Молдавией выгоним, но и до Константинополя дойдём" и лукаво посмотрел на венценосного брата. Александр вспомнил давнишние разговоры о бабушкином проекте порабощения Османской империи, сочинённого как раз в год рождения его младшего брата, получившего поэтому имя великого византийского императора. Очевидно, Константин прекрасно знал, для чего он предназначался бабкой, и до сих пор считал себя кандидатом на трон возрождённой христианской Византии. Цесаревич был, однако, прав: с Наполеоном в качестве союзника разгром Турции и изгнание магометян с Балкан, из Греции и из Царьграда казались вполне осуществимыми.
   Итак, вчера государь согласился с доводами брата. Ныне он опять заколебался. Да, Константин тоже не лишен желания сесть на какой-нибудь престол - только не на российский, - вот и говорит о завоевании Царьграда. С ним как раз всё ясно. Но пример отца, под конец жизни тоже помирившегося с Наполеоном, был слишком свеж. Александр изучал на досуге проект завоевания Индии, извлеченный им из архива Военно-Походной канцелярии. Да, чистое безумие, если осуществлять его исключительно собственными силами. Но, очевидно, отец на момент создания этого проекта был не настолько безумен, чтобы полагаться на одно лишь только Войско Казачье; предполагалось участие союзников. Французов. Которые, как думал Александр и как утверждал Ливен, чьим почерком были написаны все рескрипты, касающиесся этого похода (император обсуждал их с ним уже после того, как войска по его приказу вернули обратно), присоединяться и не подумали бы. Англичанам слил все сведения об этом предприятии граф Пален, и через два месяца смертный приговор Павлу Первому был приведён в исполнение.
   Вот парадокс. Отец при всей своей параноидальной подозрительности, заставлявшей его видеть кинжал даже в корсаже собственной супруги, доверял этому Палену, оправдывающему эпитет Pfiffig ("хитрый"), который даровали ему его земляки. Да и Бонапарту, вот уже десять лет как воплощающему принципы Николло Макиавелли в жизнь, - тоже. Александр доверял только самому себе. В этом, наверное, и крылся сокровенный смысл самодержавия.
   Александр Первый встал у окна. Занимался ранний рассвет. Розовые полосы расчеркивали сизое небо. Он налил себе воды, смочил пересохшее горло. Подошел к умывальнику. Лицо его пылало. Четыре ночи без сна. В полном одиночестве. Можно запросто нажить себе нервную горячку. Несчастный Долгоруков, единственная беда которого заключалась в избыточной энергичности при недостатке ума, скончался так же - от переутомления и нервов. Ещё две такие ночи - и всё. В этом году Александру исполнялось тридцать лет, не очень много, но уже не слишком мало. Он уже не ощущал себя "прекрасным юношей", как его окрестили шесть лет назад. Власть старит. Здоровье его слегка подвело только при Аустерлице. Но кто сказал, что его смерть произойдёт от естественных причин?..
   При этой мысли государь вздрогнул. Он собирается делать Наполеона союзником. За эти годы общество уже приучилось ненавидеть французов. Эти два года люди гибли в сражениях с войсками Бонапарта. И тут он, их государь, в одночасье делает злейшего врага другом. Если его возненавидят все, чьи братья, мужья, возлюбленные, отцы, друзья и товарищи сложили головы под Аустерлицем, Шенграбеном, Пултуском, Эйлау и Фридландом, если его проклянут те, кто проливал за него кровь в Моравии и Пруссии, он их поймёт. Но другого выхода не было. Если он не заключит мира сейчас, Наполеон, подкрепив свои силы, переступит границу России. И тогда его уже будут проклинать за то, что его гордость не позволила помириться с "врагом рода человеческого" ради спасения державы. Решено. Союзу России и Франции - быть.
  
   ***
   Тёзка государя Алекс фон Бенкендорф узнал о поражении под Фридландом в штабе Толстого. В сражении участвовал Воронцов, его бригаду здорово там потрепало. Марин был тяжело ранен. Такие невеселые новости. Сам Бенкендорф уже забыл о мире, он гонял французов по дюнам и перелесками, спал на сырой земле. Стакан водки на ночь помогал забыться и не видеть снов. Хорошо ещё, что стояло лето и кости не ломило от тяжких походных условий.
   Воронцов прибыл к нему накануне алексова 24-летия, о котором тот даже не вспомнил. Майк похудел, светлая щетина покрыла его загорелые щёки, волосы отросли.
   - Там был ад? - тихо спросил Алекс, приказывая слуге нести водки.
   Воронцов кивнул и добавил глухим, сорванным командой голосом:
   - Пол-дивизии моих полегло.
   - Как там Петрарк? - Алекс чуть-чуть пригубил водки.
   - Осколком в голову ударило. Ещё и тиф прицепился. Все тридцать три удовольствия, - Майк пил по-русски, залпом. - И ещё новости: мир.
   Алекс поморщился. Государь признавал проигрыш кампании. Значит, всё псу под хвост. Чувство бессилия охватило его.
   - Зачем? - проговорил он, наливая ещё водки.
   - Чтобы совсем армию не угробить, - отвечал его друг своим привычным, рассудительным тоном. - Хотя, я слышал, что там будет не просто перемирие, а союз.
   Алекс рассмеялся невесело и покачал головой.
   - Отлично, раз так. Что дальше? - спросил он. - Что, чёрт возьми, дальше? Неужели мы для того столько воевали, чтобы кто-то...
   Он спохватился, узрев ужас, смешанный с недоумением, в глазах друга.
   - Прости. Без войны я пропаду. Без войны меня втянут в эту хрень, - Бенкендорф хотел пооткровенничать с Майком, но не мог.
   - С поляками? - догадался Воронцов.
   - Да, особенно после того, как я мальчишку Войцеховского саблей проткнул. Но он на это напрашивался, - проговорил Алекс, наливая третью стопку.
   - В чём там был смысл? - спросил Майк, нахмурившись.
   - Да одну трахнул, - цинично отвечал его друг. - Тот вступился, мол, девичья честь, все дела. Вот и пришлось драться.
   - Насколько помню, тот Войцеховский еще в мае горячкой помер, - сказал Воронцов. - А так, убить такого - всё равно что убить француза. Бижу таких выпиливал одной левой.
   - Не знаю. У князя сестра, помнишь? - Алекс отвернулся.
   - Как не помнить, - усмехнулся Майк. - Такая редко забывается.
   - Так вот, эта сестра мне всё время снится. Плохо снится, - мрачно добавил Алекс.
   - Хватит верить снам. Вы, остзейцы, такие суеверы, как погляжу. Я думал, немцы рациональные, недаром ваша нация дала миру Канта и Гёте, - Воронцов смотрел на него с иронией в светло-серых глазах.
   - Смотри на знаки и поймёшь, что где скрыто, - тонко улыбнулся барон.
   Потом он переменил тему:
   - Что будешь сейчас делать, когда война кончена?
   - Не знаю, - пожал плечами Майк. - Отправлюсь в Петербург, а там видно будет. А ты?
   - То же самое. Мутно мне как-то.
   - Саша, мы все устали как собаки, - рассудительно проговорил Воронцов. - И ты, и я, и все остальные. Лёвенштерн с Бриггеном, конечно, умнее всех сделали. Думаю, сейчас нам надо последовать их примеру. Уехать в деревню или за границу, то бишь.
   - Я понимаю, - Альхен выглядел устало, чёрные круги легли под его глазами, кожа под неровным веснушчатым загаром посерела. - Да что-то всё маюсь.
   - Э, так это же я в мае родился, а не ты, - попробовал пошутить Воронцов. - Мне и полагается маяться, чем уже четверть века благополучно занят.
   - Поэтому, наверное, мы и сошлись, - подытожил Алекс.
   - Вот что, друг. Тебе нужно хорошую, умную, деятельную жену. А то пропадёшь, - проговорил Майк, допивая содержимое своей стопки.
   - Ты прямо как вдовствующая императрица, - поморщился Бенкендорф. - А тебе что, жены не нужно?
   - Я однолюб. И ты прекрасно знаешь... - начал граф.
   - Как будто по девкам не ходишь?
   - Хожу, монахом жить мне сложно... Но не так часто, как ты.
   - И как одно соотносится с другим? Я от жены всё равно гулять буду, - усмехнулся Алекс. - Тем более, мне никогда не нравились такие, на которых женятся.
   - Влюбись. Что, так сложно? Выбери какую-нибудь недоступную, - предложил Майк.
   - Уж постараюсь ради тебя. В первый же сезон найду какую-нибудь дебютантку, которая за меня точно не пойдет и просто так мне точно не даст, и начну вздыхать по ней, - улыбнулся барон.
   - Я лично проверю, чтобы всё так и случилось. И если опять застану тебя за кулисами, башку оторву, - произнес его друг.
   Они помолчали. Под конец Алекс сказал возмущенно:
   - Но если ты серьёзно по поводу мира с Наполеоном, тогда я не понимаю, к чему мы тут здесь воевали столько месяцев. Неужели его вообще нельзя победить? Не верю! Или они там решили идти по пути наименьшего сопротивления?
   - Всё из-за Фридланда. Это было генеральное сражение. Мы проиграли. Вот и всё, - глухо произнёс Майк.
   - Да Бог с ним, с Фридландом! Я успешно бью французишек по тылам. Бижу успешно громит полячишек. И не только! Так, по тылам, мы бы их победили. Разорвать коммуникации, бить их по отдельности - и voilЮ. Войну можно так выиграть, Майк! Можно!
   У Алекса даже пена в уголках рта выступила.
   - И долго бы мы протянули на бескормице? Ополчение собрали, но чем этих людей кормить, не подумали. Разве что лебедой да кореньями. Ещё и мародёрство.
   - Вот мародёров можно и нужно убивать. Я делаю зачистки. Если создать военную полицию, как у Наполеона... - Алекс задумчиво почесал подбородок.
   - Саша! Опомнись! Мародёры не с Луны сваливаются! Им жрать нечего, вот и грабят! Ты вообще зимой видел, чтобы у солдат в котле мясо было? - взорвался Майк. - А ты про зачистки мне твердишь.
   - Так они не еду тащат, а золото, - усмехнулся барон. - И не только наши, но и пруссаки. Тех-то вроде стараются кормить, кашу хоть с маслом дают. Нет, ты меня не переубедишь, Майк. Порядок наводить надо.
   Воронцов кивнул. И заметил:
   - Я тоже считаю, что дурное снабжение - причина нашего поражения. Ещё зимой воевали, это тяжело. Ничего, я думаю, ещё встретимся с Бонапартом. Хоть и миримся с ним сейчас.
   - Да. Если союз и будет, то ненадолго, - решил вслух Алекс.
   Так, в общем-то, всё и получилось. Пять лет эта уния ни шатко, ни валко просуществовала, а затем рассыпалась в пух и прах.
  
   Тильзит, Пруссия, июнь 1807 года.
  
   25 июня 1807 год император Александр встретился на плоту посреди реки Неман в окрестностях тихого городка Тильзита с заовевателем полумира Наполеоном Бонапартом. Государя сопровождали верные слуги - канцлер Андрей фон Будберг, генерал-адъютанты князь Пётр Волконский, граф Кристоф фон Ливен, граф Фёдор Уваров и главнокомандующий Леонтий фон Беннигсен. Император, прежде чем взойти на плот, где должен был поменяться рукопожатием с Бонапартом, вглядывался в эти лица, и по ним не мог ничего прочесть. В этих людях он был уверен. "Хорошо, что нет Адама", - подумал он. Князь Чарторыйский уехал, кажется, в Петербург, а то и в Пулавы - кто его знает. И остальных членов "якобинской шайки", то есть, Строганова, Новосильцева и Кочубея, тоже здесь нет. Прусский король, как бедный родственник, одиноко стоял на берегу. Королева Луиза, говорят, рвалась присутствовать, но муж ей не позволил. "Жалкие они, конечно. Ну ничего. Я им выторгую приемлемые условия мира. Чтоб хоть Берлин им, горемычным, отдали", - сказал Александр самому себе. Сам государь сделал всё возможное, чтобы ничем не походить на своего несчастного "кузена" Фридриха-Вильгельма. На императоре России был парадный мундир, Андреевская лента через плечо, идеально сидящие лосины, идеально обтягивающие икры сапоги. Александр никогда до этого не встречался с Наполеоном лично, но знал, что императора французов и гения войны описывают как невзрачного, невысокого, полноватого человека, поэтому решил сыграть на контрасте, завоевав сердца наблюдателей и ни в коем случае не выглядя проигравшим. Каждую фразу, которую ему предстояло произнести, государь обдумал. Сначала он скажет: "Я ненавижу Англию так же, как и вы", затем обсудит польский вопрос и дальнейшую судьбу Пруссии. Пожмёт Бонапарту руку - надо ли наклоняться к нему, обнимать его, непонятно. С самого утра его не покидало странное ощущение, что где-то когда-то с ним всё это уже происходило. Только там были не лодки, а кони. Не чистая гладь реки, а пустыня. Не окрестности сонного прусского городка, а белые стены восточной крепости. И тогда тоже надо было мириться с неким великим завоевателем, иначе - смерть ждала его царство.
   Лодка со свитскими осталась поодаль. Александр пересел на плот с шатром, украшенным вензелями "N" и "А". Обменялся приветствиями с противником, который сегодня сделалася другом. На другом берегу реки солдаты взяли ружья на караул. Государь проговорил реплику про англичан, и Бонапарт, действительно оказавшийся скромно одетым, невысоким человеком с типично итальянским профилем, пожал ему руку. И они обнялись в знак мира. Раздалось громогласное "ура". Затем новоиспеченные союзники ушли в палатку, где некоторое время совещались.
   Сопровождающие Александра лица всё уже обговорили заранее. Все видели проект союзнического договора со стороны России. Андреас Будберг пребывал в шоке - как можно признавать завоевания Наполеона, признавать этот "сброд" европейскими монархами! Так же нельзя! Он говорил по этому поводу с Кристофом, но тот в тексте договора увидел один пункт, склонивший его на сторону государя: "Польша не будет восстановлена". Не так уж всё и плохо, значит. Волконский радовался тому, что война будет закончена. Князь Пётр знал, что к дальнейшим боевым действиям армия не готова. Его начальник это тоже понимал. В эти дни граф вообще усомнился в целесообразности всей своей затеи с Ливонией. Барон Андреас предвещал с ужасом: "Потом всё изменится. Многие головы полетят, Кристхен. Очень многие". Ливен даже усмехался про себя: "Да, изменится многое. Ваша голова полетит. А я останусь. И если уйду, то только на повышение". Какое это было повышение, знали только избранные.
   В парадных мундирах свитским было жарко. Они не смотрели друг на друга, храня непроницаемые выражения лиц. Наконец аудиенция монархов закончилась. Условия были зачитаны вслух. Российская Империя отныне признавала существование Французской. Обязалась помогать ей в борьбе с Британией. Что касается Польши, то ничего от неё пруссакам не перепало. Вместо этого из этих земель образовалось подконтрольное Франции Герцогство Варшавское. Пруссие же возвращались её изначальные земли. Ионические острова доставались Франции, которая за это обязалась помогать России в войне с Турцией.
   После состоялись обед, бал и прочие увеселения. Императора Александра чествовали как спасителя Пруссии. В целом, он был доволен собой. Наполеон - столь же хитрый дипломат, сколь и искусный стратег. Но государю Всероссийскому, похоже, удалось его раскусить и отстоять свои интересы в переговорах с ним. Но он чувствовал, что вряд ли этот мир окажется вечным. И даже долговременным.
  
   Павловск, июль 1807 года.
  
   - Позор, - великая княжна Екатерина, одетая в бриджи, сапоги и льняную мужскую рубашку, вколачивала пули из своего "Ланкастера" в импровизированную мишень и разговаривала сама с собой. - Мириться с проклятым Бонапартом?!
   Еще один выстрел.
   - Ему Аустерлица мало? Фридланда мало? Мы что, Мекленбург какой-то сраный - ложиться под этого корсиканского выскочку?
   Она в отчаянии бросила пистолет, подошла к привязанному поодаль гнедому коню, вынула из седельной сумки бумагу. Письмо её брата, ответ на её гневную эпистулу. Издевательским, дразнящим тоном девушка зачитала вслух: "Неужели ты не понимаешь, Като, что у нас не хватало сил справиться с французами? Дальнейшая война означала бы, что после Пруссии следующей жертвой должны были пасть мы. Я почувствовал, что мой долг - вовремя остановиться". И человека, сочиняющего эти слезливые цидульки, сдающегося перед зарвавшимся Бонапартом, более того - подписывающего с ним союз, она любила как брата, как повелителя и как мужчину? Вспомнилось, как он описывал своё более чем жалкое состояние под Аустерлицем. Вспомнилось, как он говорил, что испытывал в ту ночь, когда сделался императором. Вспомнилось, как он унижался перед этой ведьмой и мог бы унижаться и далее. Слабак, тряпка, не мужчина! Като припомнила его ласки, жадные, торопливые и довольно эгоистичные. Ещё и извращенец, мог бы проявить силу характера и отказаться от совершения греха. Чувство глубочайшего разочарования охватило великую княжну. Разочарование это было самого болезненного рода - в человеке, которого обожала большую часть своей 19-летней жизни. Так её любовники, обычные военные, куда более мужественны и решительны.
   Екатерина подняла с земли пистолет, засунула его за пояс. Накинула куртку. Оседлала Зефира и помчалась обратно ко дворцу. По дороге на подумала - с таким слабым братцем у неё есть шанс. А эти люди, которые с ней... Багратион, царь Грузии, герой России, ненавидящий само слово "отступление", русский Леонид. Князь Михаил Долгоруков, берсерк в бою и учёный в миру. Граф Кристоф фон Ливен, король Балтии и варяг, которого она позовет на царство. Принцесса слышала, что её мнение по поводу Тильзитского мира разделяют очень многие. Они считают, что мир с Наполеоном - всё равно что мир с самим Сатаной. И она в год 45-летия взошествия на престол великой императрицы, её бабки и её тёзки, исполнит свою мечту - возьмёт трон и сядет на него. Недовольные найдутся. Напомнят Александру, что он не на своем месте. Если не дурак, сам уйдет. Она его преследовать не будет. Если же нет...
   Екатерина пришпорила коня. Холодный пот выступил на лбу, несмотря на жару. Ради Александра она, помнится, была готова убивать и умирать. Сейчас она желает убить его! Как так?
   Она прошла в покои матери, не переодевшись. Мария Фёдоровна пила чай с Шарлоттой фон Ливен.
   - Maman, вы это читали? - не обращая внимания на присутствие бывшей гувернантки, Екатерина сунула письмо брата прямо в руки матери. - Он ещё и оправдывается!
   - Ваше Высочество. Вам неплохо бы помыться и переодеться, - произнесла графиня Ливен. - И, о Боже, вы загорели, это нехорошо! Умойтесь огуречной водой, пока не поздно.
   - Это пустое, я и так облезу, - быстро проговорила девушка.
   - Тогда он тоже оправдывался, Като, - государыня не очень хорошо себя чувствовала сегодня. Недомогала она с тех пор, как узнала, чем закончил войну её венценосный сын. - Выставлял себя жертвой. Очень удобная позиция, чтобы покрыть своё вероломство. Я не знаю, как он всё это собирается искупать.
   - Он трус. Просто трус. Вот и всё, - от Като пахло лошадиным потом, её волосы были растрепаны, щёки порозовели от загара и быстрой езды, глаза, серые с прозеленью, сверкали в гневе.
   - Paulchen... его отец был, конечно, непростым человеком. Но не трусом. За это и... - государыня вздохнула.
   Екатерина сузила глаза и прошептала:
   - Maman. Не забывайте, что вы коронованы.
   Мария Фёдоровна побледнела как полотно. Прошептала, положив руки на колени:
   - Като. Он моё дитя. Моя кровь. Я не могу... Он пошел против своего отца, но я... Девочка моя, я не детоубийца.
   Шарлотта как-то странно посмотрела на неё.
   - Фрау Лотта, - обратилась к своей воспитательнице принцесса. - Представьте, что ваш сын поднял руку на своего отца. Вы бы разве его не прокляли?
   Графиня усмехнулась. Как ответить на такой вопрос? Похоже, монархи в своё время приблизили её к себе только для того, чтобы задавать ей странные вопросы.
   - Ваше Высочество, - нашлась она. - Я бы не успела проклясть его. У моего покойного мужа была очень тяжёлая рука. Но если бы кто-то из моих сыновей пошел против монарха, тот он бы в тот же миг перестал быть моим сыном.
   - Понятно. Жаль, конечно, но остаюсь ещё я, - Като торжествующе улыбнулась.
   - У тебя есть ещё один брат, - в ужасе проговорила Мария Фёдоровна.
   - Константин-то? Сколько раз на дню он твердит, что его бесит числиться цесаревичем, потому что ничего наследовать он не хочет? К тому же, он тоже этот мир поддерживает, - насмешиливо произнесла великая княжна. - Николаю ещё мало лет, и, собственно, я или вы могли бы быть над ним регентом до его совершеннолетия...
   Фрау Шарлотта всегда знала, что Екатерина честолюбива. Вспомнилось. Маленькой Като шесть лет. Ей читают сказку на ночь. "Я тоже хочу быть королевой!" - заявляет она. "Вырастете - вам найдется король", - отвечает графиня. "Нет, я хочу править", - перебивает её девочка. "Вы будете править вместе с мужем". - "Я хочу как бабушка! У неё же нет мужа, да?" - Като смотрит Шарлотте прямо в глаза. - "У неё был муж. Ваш дед, государь Петр Фёдорович". - "Он умер, да?" - "Да". - "А когда?" - "Как только ваша бабушка стала императрицей". Шарлотте тогда не очень хотелось рассказывать своей подопечной всю историю о заговоре, отречении Петра Третьего и его бесславной смерти. Слишком рано для неё. Като долго думает, а потом выдаёт: "А я могу править Россией?" - "Нет". - "Почему?" - "Потому что вы не наследница". - "А кто наследник?" - "Ваш отец, цесаревич Павел Петрович". - "А после него?" - "Ваш старший брат, великий князь Александр Павлович". Девочка чуть не плачет. "Ну ничего", - пытается утешить её гувернантка. - "Вы станете королевой другой страны". - "Нет, я хочу Россию!" - она начинает реветь, и Шарлотта испугалась, что сейчас зайдется в плаче, посинеет, начнет задыхаться, потому что такое уже случалось с принцессой .
   Сейчас Екатерина, оказывается, всё ещё "хочет Россию". И готова идти по головам. "А у неё получится", - подумала Шарлотта. Она сама возмущалась миром. И её невестка Дотти тоже, примерно в тех же словах, что и принцесса: "трусость", "мерзость", "измена". Обе графини Ливен ныне с нетерпением ждали возвращения Кристофа, чтобы выпытать у него все подробности событий в Тильзите.
   - Като, ты хочешь убить брата? - мать смотрела на Екатерину ясными ярко-голубыми глазами, такими же, как у Александра.
   Великая княжна вздрогнула. Словно сам брат смотрел на неё и спрашивал: "Ты меня хочешь убить?"
   - Зачем? - она покраснела.
   - Но ты же собралась брать власть. В России всех свергнутых монархов убивают, - произнесла вдовствующая императрица.
   - Maman. Об этом рано говорить. Но позор, который он навлёк на нас всех... - Като развела руками.
   Мария вздохнула. Като была её любимой дочерью и вообще любимым ребёнком. Четвёртая рожденная ею девочка, которой дали имя ненавистной, но, несомненно, великой свекрови-императрицы, далась ей очень тяжело. Она выросла в дерзкую, своенравную, чрезмерно амбициозную и свободолюбивую девушку, которая никогда особенно не стремилась к тому, чтобы её любили. Но любовь, особенно материнская любовь - странное явление. И нынче императрица чувствовала, что поддержит дочь во всем. Она ближе ей, роднее сына - её первого ребенка, отобранного на второй день после рождения бабкой для воспитания.
   - Ваше Высочество, - внезапно проговорила Шарлотта Карловна. - Дайте государю ещё один шанс.
   - Ладно, - внезапно согласилась она. - Дождусь его возвращения. Посмотрю, как он будет оправдываться перед собственным народом.
   Она потом вышла из гостиной матери и направилась к себе. Глядя в зеркало на своё распаренное, блестящее от пота лицо, Като повторила старое изречение: "Бойся своих желаний". Сейчас есть возможность осуществить преследующую её мечту. Но почему же так страшно сделать окончательный шаг? Почему?
   Великая княжна приказала набрать ей ванну. Сидя по пояс в прохладной воде, чувствуя, как влажные волнистые пряди волос облепляют сзади шею, плечи и начало спины, она гадала: "Откуда во мне взялась эта нерешительность? Бабушка же решилась. Её муж, Пётр Третий, тоже заключил мир с тогдашним великим воителем Фридрихом Вторым. Гвардия и армия были недовольны этим чрезвычайно, Екатерина Алексеевна этим и воспользовалась". Като погрузила лицо в воду. Распахнула глаза. Быстро выпрямилась. Она поняла. Морально бабке было проще свергать нелюбимого мужа, чем ей - горячо любимого брата. Гораздо проще. Эта мысль привела великую княжну в отчаяние.
  
  
  

ГЛАВА 2

   Курляндия, июль 1807 года.
  
   Государь Александр Павлович ещё в Пруссии понял, что его меры по сохранению спокойствия в Европе не популярны среди его же подданных. Он это чувствовал по взглядам, по перешёптываниям, по атмосфере в свите. Что же будет в Петербурге? Государь не сомневался, что там его встретят холодно. Поэтому уже начал отдавать распоряжения об организации пышных празднеств, призванных скрасить горечь поражения в войне. Понятно, что многие хотят реванша. Понятно, что за эти годы к французам привыкли относиться, как к злейшим врагам. Да и сам монарх чувствовал, что этот его соперник навсегда останется соперником. Их объятья на плоту совсем не были искренними. Но так надо. Чтобы спастись. Потомки его ещё возблагодарят. И он сможет перехитрить Бонапарта. Если уж не получается победить императора французов на поле битвы, то получится за столом переговоров.
   В ночь своего отъезда из Тильзита государь опять не спал. Все сопровождающие его уснули. Все, кроме графа фон Ливена. Александру очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Он написал послание Адаму - длинное, очень эмоциональное. Но ответит ли он? Хотелось пообщаться с кем-то живым и понимающим.
   Кристхен его знал с детства. Пусть он и остзеец, и номинально состоит в "партии" его матери. Этот граф одарен счастливым характером. И, главное, умеет слушать и хранить тайны. Они выросли друг у друга на глазах. И всё же государь ничего не знал о своём старшем генерал-адъютанте, как и о них всех, этих свитских. Ничего. Может быть, они уже давно плетут заговор против него, а он продолжает считать их кем-то вроде псов или слуг?
   - Слушай, Кристоф, - обратился он к графу. - Твои предки были крестоносцами, да?
   - В том числе, Ваше Величество, - Ливен не очень удивился, что с ним заговорил государь. Давеча он почти что разругался с Будбергом, призывавшим его немедленно подавать в отставку в знак протеста против "позорища". Кристоф отказался. - Но наш родоначальник - Каупо, старейшина ливов.
   - Да. Я и забыл. Von Lieven - "из ливов", - произнёс царь. - Он перешёл к крестоносцам и воевал против своих?
   Кристоф кивнул. И добавил:
   - Его убили язычники. Не свои. Эсты. Перед этим растерзали его единственного сына. Каупо поклялся мстить. И сам пал жертвой мести. Он был плохим христианином, Ваше Величество.
   - Хорошие христиане редко встречаются, граф. А твой пращур был большую часть своей жизни язычником. Неудивительно, что он выбрал вендетту.
   - Его похоронили как язычника. Сожгли, - Кристофу казалось странным делиться этой историей с государем. Он сам знал её по "Ливонским хроникам", которые его учитель заставлял зазубривать наизусть. Граф знал, что его прародитель предал свой народ. Наверное, Каупо его соплеменники тоже честили на чём свет стоит за мир с тевтонами, как сейчас Будберг и ему подобные честят государя. Конечно, то были варвары, язычники, тёмный народ. Но далеко ли мы от них ушли? Не является ли Просвещение всего лишь маской, скрывающей ту же сущность?
   - Интересно. Так вы, Ливены, в Прибалтике - как Долгоруковы в России? - спросил император. - Из князей?
   Кристоф улыбнулся холодно и отстранённо.
   - Откуда ты так подробно знаешь эту историю? - продолжал расспрашивать его Александр.
   - Мой учитель считал, что нам нужно это знать, Ваше Величество, - ответил его военный советник.
   Они как раз проезжали где-то близ Митавы. Леса и болота, золотая луна в высоком тёмно-сизом небе.
   - У тебя был хороший учитель, Кристоф, - проговорил государь. - Но я задумался вот о чём: почему этот Каупо, так никогда до конца христианином и не ставший, если судить по тому, что похоронили его не по-христиански, сделался тевтоном? Тебе об этом не рассказывали?
   Кристоф вспомнил ответ на подобный вопрос, заданный, кажется, его братом Фридрихом. Пусть учитель и сказал, что Каупо возлюбил Христа больше, чем своих заблуждавшихся соплеменников, и искренне поверил в то, что рыцари Чёрного Креста принесли в земли ливов благо, ни у кого из юных потомков князя не сложилось впечатления, что их родоначальник - однозначно хороший персонаж. В том возрасте, когда они это учили, мир для них делился исключительно на чёрное и белое - без оттёнков. Предательство - это плохо. Идти против своих - невозможно. Учитель объяснил, что и среди тевтонов оказались недостойные, которые воспользовались неофитским пылом князя ливов для того, чтобы выставить его подлецом. И добавил ещё: "После крещения Каупо послали в Авиньон, ко двору Папы. Роскошь и могущество христианского владыки поразили его, и он понял, что воевать против такой силы ливы не смогут". Эту фразу граф и повторил государю.
   - И за это соплеменники прозвали его предателем, - вздохнул Александр. - Вот и я теперь для многих предатель. Потому что признал очевидную вещь - Наполеон сильнее. Я знаю, всё дело выставят так, будто я воспылал любовью к нему без всяких на то причин. Но ты-то, надеюсь, знаешь, что это не так.
   Кристоф смотрел на него во все глаза. И думал: "Я его не оставлю. Даже если придётся отказаться от собственной короны и от жизни. Буду верен до конца. Пепел Каупо бьётся в моё сердце".
   - Это не так, Ваше Величество, - проговорил он вслух. - Мир необходим хотя бы для подготовки к продолжению войны.
   - Итак, я могу надеяться, что ты не оставишь меня? - Александр протянул ему руку.
   - Слово чести, государь, - Кристоф поцеловал кисть своего сюзерена, господина и повелителя.
   Потом император прошептал:
   - Кристхен. Я не забыл ту ночь шесть лет тому назад. И многое другое.
   Ливену захотелось расплакаться в духе модного сентиментализма. Слова баллад, которые тоже заставляли учить наизусть, всплыли в памяти. К чему добрый учитель заставлял их это помнить, рассказывал о воинах Тёмных веков, о далёких полулегендарных временах? Теперь граф Кристоф понимал: чтобы они, фон Ливены, сознавали, что значит быть хорошим подданным. Умереть вместе с господином. Принимать от него милость и смерть со спокойным лицом. Так их учили. Наверное не зря. К сожалению, в двадцать лет Кристоф решил всё опровергнуть - и вот что вышло. Он ещё не знает, будет ли так же учить своих сыновей. Кому они будут служить, или служить будут им?
   - Ваше Величество. Эти воспоминания умрут вместе со мной, - проговорил Кристоф, давя ком в горле.
   - Друзья познаются в беде - так говорят, - произнёс словно про себя Александр. - Вот и я познал тебя.
   "Всё", - сказал про себя граф. - "Это решено".
  
   Санкт-Петербург, июль 1807 г.
  
   Никакие празднования по случаю "благословенного мира" с тем, кого с амвона называли "врагом рода человеческого", не могли заглушить враждебного к этому событию отношения света. Доротея фон Ливен, которую трясло от того, что государь смог пойти на столь унизительный шаг, имела много единомышленников. Весь июль она прислушивалась к разговорам. Герр Андреас Будберг немедленно подал в отставку, но император не спешил подписывать соответствующего указа. Барон ей как-то шепнул, что, скорее всего, "государю это с рук просто так не сойдёт, но, фрау Доротея, вы это не слышали, а я вам этого не говорил". Умная молодая женщина, впрочем, хорошо поняла, что может случиться. Она с нетерпением ждала возможности обсудить это с супругом, которого задерживали дела. С Каменного острова она переселилась в Царское, где нынче пребывал Двор. Пока, в отсутствие Кристофа, она выливала своё негодование в письмах к Алексу, обещавшему приехать ближе к августу. Он отвечал довольно уклончиво: "Сложно приспособиться к тому, что прежнего противника надо нынче уважать и любить. Французы всегда лично для меня будут врагами, пусть это мнение непопулярно. Впрочем, если они действительно поддержат нас в борьбе с турками, то в такой войне я бы не отказался поучаствовать". А еще Дотти очень хотелось уехать из России в длительное путешествие. Она думала о Жанно Лёвенштерне. Он, должно быть, сейчас в тёплых краях... Настроение также портила погода - дождливая и душная. И, вдобавок, она была на шестом месяце беременности, а дети всё капризничали и болели.
   Кристоф приехал 19 июля. Его жена с порога набросилась на него с расспросами. Граф рассказал, как всё прошло, стараясь не проявлять эмоций и высказывать личное отношение к событиям. Когда он дошёл до описания дружеских объятий двух императоров, Доротея взорвалась:
   - Какой кошмар! Это фарс какой-то, Бонси!
   Он хладнокровно пожал плечами и промолчал.
   - Зачем вообще нужно было это устраивать? Мы бы всё равно победили этого выскочку. Ладно, я ещё понимаю перемирие. Но союз? - продолжала Дотти. - Мне этого не понять и не принять.
   Тут Кристоф не выдержал. Его супруга не первая демонстрировала подобные настроения, называемые по какой-то иронии патриотическими. В более умиротворённом расположении духа Кристоф бы дал ей выговориться, прокричаться. Но он сразу же после своего приезда из Пруссии, в течение трех суток с краткими перерывами на сон и еду, пересматривал назначения, переформировывал дивизии, читал списки предоставленных к наградам и обрабатывал их для отправки на подпись к государю. Он был зол и взвинчен. А тут ещё Дотти... Ну конечно. Она в военных делах не разбирается. Для неё война - всё равно что парад или маневры.
   - Интересно, - язвительным тоном проговорил граф. - Как, по-твоему, можно победить Бонапарта?
   - Храбростью, - заявила Доротея.
   - "Храбростью..." - передразнил её муж. - Ты знаешь, сколько вчера было в списках предоставленных к наградам за Фридланд? Чего-чего, а храбрецов у нас хватает.
   - Если Беннигсен был не способен разгромить этого подлого Бонапартишку, можно найти нового главнокомандующего, - не сдавалась упрямая графиня.
   - Ну и кого же? - скептически произнёс Ливен. - Государь полгода над этим голову ломал. Думаешь, всё так просто? Пойми ещё, что армия в буквальном смысле слова голодала.
   - А это уже твоя вина, - бросила ему жена.
   - Я не военный министр. За снабжение не отвечаю. Только за назначения. Не надо на меня всех собак спускать, - вздохнул Кристоф. - Одно к другому - вот и проиграли.
   - Ну ладно. Устроили бы перемирие. Собрались бы с силами. Но вот это зачем? - Дотти смотрела на него своими злыми зелёными глазами так, словно он лично проиграл сражение под Фридландом и лично толкнул императора Александра в союзнические объятья Наполеона.
   - Зачем? Чтобы прекратить, наконец, эту мясорубку, вот зачем! - в сердцах выкрикнул Кристоф.
   - Но кто-то должен был его остановить, Бонси, - немедленно нашлась его супруга. - Это наша миссия.
   - Mon Dieu, "миссия", - простонал граф. - "Крестовый поход против неверных". Вообще-то, Дорхен, остановить его должна была Австрия. Где она сейчас? Слилась. Видел я этих австрийцев под Аустерлицем. Подлецы, что уж говорить. Потом - Пруссия. Но она просто не справилась. А Британия, наш союзник? А Швеция? Как только почуяли, что дело пахнет жареным, сбежали. К тому же, напоминаю тебе, что у нас вообще-то была война на два фронта. С турками, в том числе. Вот мир с Портой был бы позорищем. А тут... Надо уметь вовремя остановиться. И достойно завершить дело. А не уподобляться смелой и отважной Пруссии, закончившей тем, что сейчас с ней вообще никто не считается.
   - Это всё равно трусость, и меня твои доводы не убеждают. Мы в любом случае мощнее Пруссии, у нас больше земель и людей. В следующей битве мы бы победили, - продолжала твердить Дотти. - Мне обидно за нашу державу. Мне стыдно теперь называть себя русской.
   - Ты не русская, - напомнил весьма уставший от спора с ней Кристоф.
   - Ладно, подданной России. Мне всегда говорили, что русские погибают, но не сдаются. А тут сдались, - Доротея так расчувствовалась, что чуть не вылила на себя чашку с горячим чаем.
   - А ты вообще на карте видела, где находится Фридланд? И куда дошёл Бонапарт? Он бы вторгся в Ливонию, - проговорил её супруг.
   - Вот и отлично. Мы бы собрали ополчение и ушли в леса. А потом прогнали бы Бонапарта. Ты бы прославил себя как военачальник и тебя бы определили в короли Ливонии из благодарности за спасение страны, - мечтательно отвечала Доротея.
   - Так бывает только в книжках, милая моя, - усмехнулся граф. - Всё произошло бы так, как во времена польско-шведской войны. Всё бы сожгли к чёртовой матери. Рига стала бы французской за пять дней.
   - Разве к нам не пришли бы на помощь русские войска?
   - Пришли бы. И сколько от них было бы толку? Не забывай, что под Бонапартом сейчас - вся Польша. Он там формирует армию из местных, а это ещё несколько десятков тысяч штыков. Он завоевываёт, чтобы завоёвывать дальше, Дотти. Остановить его можно только миром, - Кристоф утомлённо прикрыл глаза.
   - Условия этого мира позорны. Ты хоть их читал, Бонси?! - Доротея явно желала продолжать спор. - Признать все завоевания Бонапарта. Признать его императором, а тех, кого он посадил на троны Европы, - законными монархами. И, кстати, о миролюбии - воевать с Англией и Швецией.
   - Не воевать. Поддерживать дипломатически, - поправил её Ливен. - Не вижу ничего возмутительного в том, чтобы признавать факты реальности.
   - А дьявола ты тоже признаешь, если он объявит себя Мессией? - продолжала нападать на мужа Дотти.
   - Господи. От кого ты нахваталась этой риторики? - вздохнул Кристоф. - Вроде бы, в кирху не ходишь, Евангелие не читаешь.
   - Значит, ты всё одобряешь, тебе всё нравится?! - Дотти встала, скрестила на груди руки. - Значит, наши братья и друзья проливали кровь зря?
   - Альхен, по-моему, ничего там не проливал, - тихо отвечал граф.
   - Чтобы брататься с убийцами и палачами? - не обращая внимания на его реплику, продолжала жена. - Ты радуешься позору своей страны?
   - Я подданный государя. Его волю я обязан принимать безоговорочно. Это раз... - медленно заговорил граф.
   Она приблизилась к нему вплотную и бросила:
   - Ты просто трус. Боишься войны. Боишься крови. Боишься царского гнева. Боишься власти. Скажи, чего ты не боишься, Кристоф-Генрих фон Ливен? И странно, что этот страх сочетается у тебя с непомерными амбициями.
   - Перестань, - он медленно отодвинулся от неё.
   - Ты даже меня боишься, - рассмеялась она презрительно. - Ты не мужчина, Кристоф.
   Он занёс над ней руку. Она инстинктивно сжалась, увидев неподдельную злобу в его красивых глазах. Но удара не последовало. Он развернулся и пошел к выходу. Громко хлопнул дверью. Приказал запрягать. А затем уехал в Петербург, на Каменный остров. Там поужинал в одиночестве, потом постучался в комнату, занимаемую посудомойкой Нютой, дочерью кухарки. Перед своим отъездом в армию он был с ней. Ныне он позвал её в спальню на всю ночь. Нюта оказалась не из робких. Но сил на неё уже не оставалось, поэтому Кристоф просто прижался к ней и заснул.
   Дотти в негодовании на мужа поехала в Павловск, гнездо недовольных. Ей хотелось поговорить с великой княжной Екатериной. "Верноподданный Бонси. Притворяется волком, а на деле - пёс", - так думала она о муже. Загладить свою вину перед ней он мог одним способом - если бы изменил своё мнение. Так считала Дотти.
  
   Краков, август 1807 года.
  
   Ночной дождь омыл брусчатые мостовые Кракова. Графиня Анжелика Батовская сидела в своей гостиной, обитой бордовыми с золотом обоями, в кресле старинной работы с резной спинкой. На ней было надето чёрное платье. отделанное по вороту и манжетам узкой полосой белого кружева, волосы закрывала траурная вуаль. Перед ней на небольшом столике стоял письменный прибор. Вчера Анж получила письмо от Адама с подробным описанием всех условий Тильзитского мира.
   "Герцогство Варшавское", - повторила она словно в насмешку. Земли, доставшиеся ей по наследству, в районе Каменец-Подольского, отошли России. Другое её не очень-то интересовало. "Фамилия" нынче в упадке. Но ничего. "Ащё Польска не сгинела".
   Беременность начала ей уже мешать. Даже платье свободного покроя более не скрывало её живот. Но нынче графине было не до красоты. Она помнила, что в сентябре всё закончится и ей снова представится свобода действий. А там...
   Она вынула из зелёного с чёрным узором шёлкового бювара бумагу, исписанную её собственным почерком. Список врагов: "1. von L. 2. Dorothea. 3. Al. von B. 4. Cath. 5. Charlotte". И без списка она их всех помнила.
   Траур по брату Анжелика носила со всей искренностью. Ей действительно не хватало Анжея. Брата всё равно не вернешь. Он умер у неё на руках. Последние два дня перед смертью графиня давала ему опий, чтобы не мучился. "Сестра... зачем?" - таковы были его последние слова. Анж заперлась в этом доме от всех. Муж помог ей справится с горем. Граф Александр Батовский ей нравился, напоминая отца, которого она очень слабо помнила. Сейчас он был в Вене. Она попросила его там оставаться до её родов.
   Потом она посмотрела на письмо, лежащее перед ней и написанное размашистым почерком, рукой человека, не очень привычного к перу и чернилам. Жан де-Витт собирался завтра её навестить. По делу. Важному делу.
   Он явился на следующий день, как только часы на соборе Св. Магдалины прозвонили два пополудни. Многочисленная челядь проводила Жана в комнату со светлыми обоями, и он наклонился поцеловать тонкую узкую руку хозяйки. Анжелика смотрела на него с неким снисходительным любопытством, впрочем, не без симпатии. Де-Витт обладал приятной, располагающей к себе наружностью, золотисто-карие глаза его смотрели на неё с добротой и сочувствием. Впрочем, она быстро разгадала его. Хороший актёр, только и всего. Впрочем, это от него и требовалось.
   Пока Жан выражал печаль по поводу потери своего приятеля, о котором в душе не жалел ни капли, он хладнокровно отмечал про себя: "Пузо уже дальше носа выросло. Значит, не избавилась от ребенка и не выкинула. Передам государю". Получилось так, что в Краков его хотел послать сам государь, уже не доверявший сведениям от князя Чарторыйского. И тут - её письмо. Какая удача! Вообще, в жизни де-Витта таких удач и счастливых совпадений было немало. Не то чтобы эту его удачливость следовало целиком списывать на то, что он родился в рубашке, с серебряной ложечкой во рту или при благоприятном расположении звёзд на небе; скорее - на ловкость и полное отсутствие совести. Де-Витт верил только в себя и руководствовался лишь житейской логикой. Из всех ныне живущих на этом свете людей он уважал только свою мать, "прекрасную фанариотку" Софью де-Витт. Ни император Александр, во время пребывания в Тильзите решивший сделать его своим агентом по секретным поручениям, ни все прочие властелины и вельможи не вызывали в Жане никакого пиетета. К идеям он относился так же, как к людям. Свобода Польши, которой бредили его родственники и знакомые? Какая чушь. Преданное служение русской короне? Тоже глупость. Сам де-Витт не мог с уверенностью сказать, к какой религии, стране или народу относился. Мать его была гречанкой; злые языки, правда, называли её еврейкой. Отец происходил из голландцев, перешедших на польскую службу, но говорили, что Йост де-Витт является отцом Жана только на бумаге, и мать зачала его от короля Станислава Понятовского, значит, он может быть и поляком. Кто знает? Состоял Жан де-Витт на русской службе в гвардейской кавалерии, как и многие его друзья, но презирал строевую службу и войну, хотя искусно притворялся лихим рубакой и храбрецом. По Аустерлицем он понял, что притворяться уже не имеет смысла. Да и глупо это - рисковать своей жизнью, которая дается всего одна, ради непонятно чего. Ловкость не спасёт от шальной пули. После 1805 года де-Витт сделал всё возможное, чтобы подвизаться при Штабе и Дворе. Вскоре он был замечен самим государем, решившим сделать из него своего "Фигаро" в деликатных делах, о которых знать более высокопоставленным и влиятельным лицам не стоило.
   - Довольно, - прервала поток его слов Анжелика. - Анжей ныне в раю, мы же с вами ходим по грешной земле, и нам ещё предстоит многое сделать в этой жизни, чтобы спокойно перейти в следующую.
   Она взглянула на собеседника холодными, властными глазами, в которых на миг мелькнул дерзкий огонек. От этого её взгляда, как она знала, мужчины обычно начинают сходить с ума, краснеть, бледнеть, падать на колени, целовать её руки, всячески приставать и бормотать глупейшие признания. Опробовано неоднократно. Странно, но де-Витт даже не думал валиться ей в ноги. В лице он не изменился. Его светло-карие глаза даже не затуманились похотью. Ну конечно, на что она надеялась? Забыла, что беременна? Впрочем, она сидела за столом, её живот был не слишком заметен в такой позе, а лицо не изменилось. Да и не в лице было дело. И не в фигуре. Значит, она либо утратила свой шарм, либо на Жана он не действовал.
   Последнее предположение оказалось правдивым. Иван де-Витт принадлежал к тем редким людям, которые никогда не пленяются очарованием зла. Он всегда испытывал к Анж антипатию. Как и ко всей её семейке, которую про себя звал "Борджиями недоделанными". И не потому что приходился родственником Потоцким, испокон веку не любившим Чарторыйских. Он просто презирал тупой старопольский гонор. Анжелику Жан не считал красивой: разве змеи могут внушать симпатию? Неестественно светлые глаза при тёмных волосах, лицо очень узкое, плосковатое. Два года назад де-Витт решил притвориться влюблённым в эту заносчивую панну с тем, чтобы, если повезет, взять себе в жены богатую наследницу. Связи с "Фамилией" ему бы не помешали. Не вышло - и слава Богу! Ныне эта дамочка из бывшей неприступной панёнки превращающаяся в шлюху вселенского масштаба, пыталась его соблазнить и поработить. Не выйдет.
   - Я не очень-то желаю, чтобы следующая жизнь наступила быстро, - заметил Жан. - Тем более, когда нынешняя сулит много интересного. Признаюсь вам, madame la comtesse, - смерти я не люблю.
   - Я знаю, - Анж втайне презирала этого де-Витта и поняла, почему Адам бы приказал его за дверь вышвырнуть. - Ваше поведение в бою это доказывает. Вы первым бросились отступать со своим эскадроном. А похромать месяцок не так уж сложно.
   Она улыбнулась, воображая, что задела его этими словами. Но её собеседник оказался неуязвим для подобного рода намёков. Тем более, она говорила правду. А на правду обижаться глупо.
   - Как будто вы там лично были и всё видели, - улыбнулся он.
   - Чтобы знать, не обязательно лицезреть самой, - парировала графиня, попивая принесённый служанкой кофе.
   - Я думал, вы выше сплетен.
   Де-Витт уже понял, что допустил ошибку. Анж слишком хорошо поняла, что в число её поклонников он не войдёт. Будучи особой тщеславной и сластолюбивой, она разозлилась из-за этого на него.
   - Дыма без огня не бывает, - усмехнулась молодая женщина.
   - Но сплетни пересказывают лишь глупцы.
   - Господин Жан. Знаете, в чем главное различие между умными и глупыми людьми? Умные держат в себе то, о чём дураки кричат на каждом углу.
   - Поэтому вы считаете меня трусом? - он повернулся к своей собеседнице.
   - Отнюдь. Кто знает, что сделала бы я, оказавшись на вашем месте? - Анж намеренно подсластила ему пилюлю. - Наверное, тоже бы убежала.
   - Вы женщина. В вас инстинкт самосохранения сильнее, - заметил де-Витт.
   - Я считаю, что этот инстинкт у всех одинаков. Каждая тварь, даже ничтожная букашка, изо всех сил цепляется за жизнь. Чтобы осознанно искать смерти, нужно потерять разум. Ваш поступок доказывает, что разум вы терять не способны даже в окружении нескольких тысяч сумасшедших, - она льстиво улыбнулась.
   Де-Витт понял, в чем преимущество Анжелики. Она вела в разговоре. Подобно сирене, она забалтывала его, поняв, что флирт между ними невозможен. Надо сказать, лесть у неё получалась очень тонкой. Она озвучила то, что он сам про себя думал.
   - Как любопытно вы толкуете то, что иные презрительно зовут трусостью, - отвечал Жан. - Знаете, я чуть не вызвал на дуэль одного генерала, который распространял слухи о моём малодушии во время Аустерлицкого сражения.
   - Но не вызвали же?
   Де-Витт отрицательно покачал головой.
   - Потому что он ваш начальник и вы не любите смерть? - произнесла Анжелика, подумав: "А фамилия этого генерала случаем не Ливен? Впрочем, такое поведение не в его стиле. Ливен предпочитает помалкивать, пока его не спросят".
   - В том числе. А, в основном, потому что это означало бы: я в это верю, - проговорил де-Витт, глядя на дымящийся ароматный кофе, сваренный по-венски, со взбитыми сливками, но не торопясь его пить. Пусть Анж ему не нравилась как женщина, и он ясно видел, насколько эта "польская принцесса" тщеславна и гонориста - прямо как её дядя, с которым, по слухам, она состояла в противоестественной связи - но она умна и умеет добиваться своего. Язык хорошо подвешен. Разговаривать с ней одно удовольствие.
   - В самом деле, - заметила она. - Почему вы не пьёте кофе, мой дорогой Жан?
   - Я тоже верю молве, - улыбнулся он.
   Анж расхохоталась.
   - Нет, этот кофе не сварен на воде, в которой мыли покойника. И свою кровь я в него не подмешивала.
   - Не сомневаюсь, мадам, - её собеседник с сомнением посмотрел на чашку китайского фарфора, расписанную синими цветами. - Я имею в виду более призёмленные средства. Мышьяк, например. Или цианид.
   - Помилосердствуйте, пан Ян, - перешла она на польский язык. - Чтобы травить вас мышьяком, мне надо было бы споить вам ведро этого кофе. В большой дозировке вы бы почувствовали его запах. Цианид не действует в сочетании с сахаром. От трупного яда вас бы вырвало, и всё. Цикута, белена, яд бледной поганки действенны только в чистой выгонке. К тому же, я думала, что у вас припасено на этот случай противоядие.
   - Вот вы и признались в том, что отравительница, - де-Витт знал, что теперь лучше выложить на стол все карты, начать резать правду-матку. - Вам так не терпелось показать вашу осведомлённость в ядах и способах их действия, что вы и не подумали сдержаться.
   Он отпил кофе, не почувствовав в его вкусе ничего странного.
   - А вы сами разве не пользуетесь ядами? Ах да, это же женское оружие, - проговорила она.
   - На войне, как и в любви, все средства хороши, - отвечал де-Витт. - А кофе вкусный.
   - Нам нужно действовать вместе, - произнесла Анжелика. - И, кстати, я догадываюсь, что вы примчались в Краков вовсе не из-за моих прекрасных глаз. Вас наняли и послали с поручением.
   - И кто же? - де-Витт, наконец, понял, что при всех её слабостях графиню Батовскую не так-то легко будет обыграть.
   - Назовём его так - отец моего будущего ребенка. Я уверена, что через два месяца он не найдёт ничего умнее, чем прислать вас же - посмотреть, кто родился, и убедить меня вывезти младенца в Россию, - продолжала она, невольно положив руку себе на живот.
   - Наверное, вы и впрямь ведьма, - обезоруживающе улыбнулся Жан. - Либо я очень плохой агент. Одно из двух.
   - Агент вы такой же, как я, - проговорила Анж. - Но у вас есть преимущество. Вы мужчина и вращаетесь не только в светских кругах. Для моих целей вы идеальны. С вашим умом, ловкостью и полномочиями вы мне будете крайне полезны.
   "Она шпионила на французов. Она подстегнула государя к отъезду в армию и к Тильзитскому миру. Пыталась доделать то, на что не хватило ума её дяде, этому жалкому подобию Родриго Борджиа. И сейчас она старается меня перевербовать", - догадался он. - "Как это мило".
   - Вы предлагаете действовать в вашу пользу. Но ведь вы тоже на кого-то работаете? - сказал вслух Жан.
   - "Работаете"... - усмехнулась она. - Я не работаю, а служу.
   - И кому же?
   - Свободной Польше, - объявила Анж с некоторым пафосом.
   - Значит, Наполеону, - поправил её де-Витт.
   - Свободной Польше, - повторила она в гневе. - Моей и вашей Отчизне. Впрочем, вы относитесь к Потоцким. И поделом этого вашего отчима в могиле оплевали. Жаль, меня не было с теми, кто это сделал.
   - Что я слышу? Племянница бывшего русского канцлера, лучшего друга государя, мать царского ребёнка - патриотка? Как всё причудливо в этом мире, - не растерялся Жан.
   - Да, я патриотка, - повторила Анж. - Даже при таких обстоятельствах.
   - Забавно всё это. Одни ясновельможные панове бьются в экстазе обожания при виде французского знамени, другие падают на колени при виде двухглавого орла. И обе партии называют себя патриотическими, а своих оппонентов - предателями Польского Дела, - насмешливо произнёс он.
   - А сами вы к какой партии относитесь? - обратилась к своему гостю Анж.
   - Неважно. Я служу России. А так как мой государь нынче в дружбе с Наполеоном, то я дружу с обеими партиями своих соотечественников, - проговорил де-Витт.
   - Чудесно. Значит, на свободную Польшу вы тоже рады поработать? - и она протянула ему руку, которую он опять поцеловал, только более чувственно.
   - А что мне за это будет? - спросил он, оторвавшись от её руки.
   - Хотите, я вам подарю землю? - улыбнулась она. - Поместье называется Свенчаны, находится в живописном месте, на западе Волыни, 90 душ, годовой доход... - она остановилась, запамятовав цифру.
   - Ого, - проговорил де-Витт. - А как же ваш муж? Как он на это посмотрит?
   - Он доволен и тем, что досталось мне в приданое со стороны Чарторыйских, - произнесла молодая женщина. - Отцовским имуществом я распоряжаюсь сама, это специально обговорено в его завещании.
   Она вновь посмотрела ему в глазах, надеясь увидеть в них алчный огонек. Нет. Даже деньги и собственность не могли соблазнить Жана де-Витта. "Какие же у него страсти?" - озадаченно подумала графиня.
   - Что вам обещал Александр? - начала она выпытывать у него сведения. - Звание генерал-майора и гвардейский полк? Или хорошую ренту где-нибудь в Лифляндии или в Саратовской губернии?
   - Хотите его переплюнуть? - усмехнулся его собеседник.
   - Monsieur Jean, - вздохнула она. - Вы же знаете, что у всех людей есть какие-то страсти, цели, желания, заставляющие поступать их так, как они поступают. Я вам практически всё рассказала о своих желаниях. О ваших я ничего не знаю. У вас блестящая карьера в Гвардии. Внешностью и состоянием вы не обделены. Любовью к Отчизне, в отличие от меня, не обременены. Что же заставляет вас заниматься этим?
   - Я игрок, графиня, - скромно произнес он. - Но за ломберным столом мне всегда слишком везёт. Да и играть по правилам не так уж интересно. Я ценю импровизацию. Моя служба даёт это с лихвой.
   - Откровенность я ценю, спасибо, - проговорила Анжелика ему в ответ. - Пройдёмте со мной.
   Они перешли в её покои, обитые богатым алым бархатом с гербами Батовских, уселись за круглый стол орехового дерева. Анж достала небольшую шкатулку, вынула колоду карт Таро, которые подарила ей бабушка. Княгиня Изабелла нарисовала её сама на досуге. Анж вынула короля пентаклей, положила перед де-Виттом. Он узнал в изображении графа фон Ливена.
   - Это мой враг. Его нужно убрать, - кратко проговорила она.
   Де-Витт не имел ничего личного против начальника Штаба. Конечно, он считал его дураком и посредственостью, но убивать столь высокопоставленное лицо не желал. За кого Анжелика его принимает? За простого мясника?
   - За что он перед вами провинился? - спросил Жан.
   Она молча показала свою левую руку. Сдёрнула перчатку. Де-Витт очень внимательно осмотрел кривую, тонкую, сухую кисть. "Перебито сухожилие из-за перелома", - понял он, немного разбирающийся в медицине.
   - Он хотел изнасиловать и убить меня, - ответила Анж.
   - Смею спросить - первое ему удалось? - дерзко проговорил де-Витт, наслаждаясь произведенным эффектом. Его не страшило то, что графиня Батовская выгонит его за дверь, предварительно заставив своих лакеев отметелить его. Просто пришла пора подразнить гонор этой ясновельможной магнатки, чтобы не зарывалась и не считала себя хозяйкой положения.
   - Я сочувствую вам. Но не в моих правилах убивать людей. Даже за вандализм - причинение вреда такой красоте, - не обращая внимания на выражение её лица, продолжал Жан.
   - Вам не обязательно это делать своими руками, - проговорила она. - Кроме того, убирая его, вы окажете услугу и государю. Граф Ливен метит в короли Ливонии.
   - Почему прикажете вам верить? - усмешливо спросил Жан.
   - Потому что я знаю, - она снова жутко улыбнулась. Де-Витт понял, как она это узнала, и нехорошо усмехнулся.
   - Вы действуете в пользу вашего дядюшки, - произнёс он.
   Анж вынула из колоды короля мечей. Кого представляла эта карта, было понятно без слов. Потом достала королеву мечей - свой собственный портрет.
   - Это не относится к делу, - проговорила она. - Но Ливен должен быть мёртв до конца этого года. Мёртв и опозорен в глазах государя.
   - А просто опала этого графа вас не устроит? - де-Витт пытался придумать, какое место в колоде графини отведено ему, и ему в голову приходил только Шут, нулевая карта Таро. Принадлежать к младшим арканам он не хотел. Шут, конечно, есть шут, но лучше, чем Повешенный. И из Шута потом может выйти отличный Маг или Верховный Жрец. В Императоры Жан пока не метил.
   - Нет, - покачала она головой. И вытащила тринадцатую карту. Смерть. Страшную женщину с чёрными волосами, закрывающими лицо, и с оборванной петлей на шее. Граф знал, что Смерть в Таро никогда не означает фактическую смерть. Но всё равно эту карту не любил.
   Анж плашмя положила Смерть на короля пентаклей и прошептала:
   - Они скоро встретятся с вашей помощью. Я уже пыталась, и у меня ничего не вышло. Доверяю вам.
   - Делайте дарственную на деревню, - проговорил де-Витт после минутной паузы.
   - Нет. Сначала я должна увидеть труп проклятого немца, - улыбнулась она.
   "Ну и дура", - подумал Жан. - "Так бы я поучаствовал в этом деле, а теперь pas d'argent, pas d'amour, как говорят в Париже".
   - Извините, графиня. Моё правило - деньги вперёд, - он пожал плечами.
   - Ладно, - Анж достала бумагу, перо и написала дарственную.
   - Как вы это представляете себе? Я же теперь в Штабе, он мой начальник, - проговорил вслух де-Витт, наблюдая за движениями её пера.
   - Выйдите в отставку. Думаю, вам это совсем не трудно, - она пристально посмотрела на него.
   - А если мне будут мстить?
   - Обеспечим вам прикрытие, - спокойно отвечала Анжелика. - Но, я думаю, это вам не понадобится. Ведь никто не догадается, что его смерть - ваших рук дело. И ещё. Мне нужны доказательства того, что граф действительно метит в короли Ливонии. Даже больше, чем его жизнь.
   - Постараюсь их добыть, графиня, - поклонился он. Сам подумал, что уже второй раз то, что приказывала ему Анжелика, совпадает с заданиями, полученными от государя. Но тот не собирался устранять фон Ливена, напротив, сделал этого "гордого лива" старшим генерал-адъютантом и максимально приблизил к себе. Намёки о том, что де-Витту следовало под каким-нибудь предлогом выйти в отставку, давал ему и государь. Возможно, графиня Батовская - такой же агент Александра, как и он сам. Это уже интереснее... Кроме того, теперь он очень многое знает. С этими знаниями он может прийти к самому Ливену и попросить у него отступные. А может рассказать государю о планах графа. Сколько возможностей! Единственное останавливало де-Витта от того, чтобы не воспользоваться ими всеми - риск остаться в дураках. Граф Ливен вполне может знать о том, кто его ненавидит. Александр может вести тонкую интригу, отстраняя, таким образом, надоевшего военного советника от себя. Если он, де-Витт, будет действовать так, как от него ожидают, то сам попадётся в ловушку, которую ему приказывают поставить для других. Оба его нанимателя, что русский царь, "северный Тальма" и "сущий византиец" (так его назвал Бонапарт), что эта надменная пани - хитрые бестии, но обхитрить де-Витта им все равно не удастся. Они пытаются его купить, а он, беря плату, подкупаться не намерен.
   Пообещав, что найдёт способ исполнить её поручение, Жан откланялся.
   После его ухода Анж была вынуждена признаться себе самой: она впервые в своей жизни разговаривала с мужчиной умнее себя. Он бесчестный подлец, даром что дворянин, и происхождение его сомнительно. Строго говоря, он не поляк, и даже свойство с Потоцкими не делает его человеком её круга. Адам прав, презирая таких людей, как Жан де-Витт и его матушку. Де-Витт даже не католик - мать тайно перекрестила его в православие в раннем детстве. Но именно из-за своей беспринципности и не привязанности к кланам и родам, партиям и группировкам, Жана можно считать идеальным агентом. В нём нет гордости, гонора и принципиальности, связывающих её, да и всю "Фамилию" по рукам и ногам. Это и хорошо, и плохо. Жан не погнушается предать их всех. Анж была уверена, что он побежит договариваться к Ливенам. Кристоф его спустит с лестницы, ибо, конечно же, знает, что на него идёт охота. Хитрецы частенько попадаются в ловушку собственной хитрости. Впрочем, если де-Витт будет пытаться продать её немцам, то... Графиня Батовская взглянула на серебряный перстень с сапфиром, надетый на указательный палец её правой руки. Внутри него содержался яд, которого так боялся Жан. Де-Витт осознаёт эту угрозу и боится смерти. Это единственное его слабое место. Жалко, что единственное. Если Жан станет её врагом, то ей не сдобровать. Утешает только то, что такие, как он, врагов, как правило, никогда не заводят.
  
   Павловск, август 1807 года.
  
   Великая княжна Екатерина была готова кусать локти. Вчера вечером за ужином в Павловском дворце присутствовала младшая графиня Ливен. Доротея потом сообщила ей, что её супруг - за Тильзитский мир! Сама графиня была категорически "против". Граф Пётр Толстой, начальник её брата, - тоже. Он даже в Петербург с армии не стал заезжать, прямиком отправился к себе в деревню. Барон Будберг, министр иностранных дел, уже подал в отставку. Да многие, слишком многие выражали открытое негодованием новым внешнеполитическим раскладом. Из Франции прибыл новый посол, генерал Савари. Вход в салоны и лучшие дома Петербурга ему сразу же был заказан. Так поступили представители всех придворных "партий", не сговариваясь. Даже трактирщики "не могли найти" послу свободных покоев. Только в одной гостинице, которую содержал его соотечественник, Савари нашел себе пристанище. В общем, обстановка в столице была явно враждебная к французам и даже к императору Александру, подписавшему этот злосчастный мирный договор. И в таких условиях граф Кристоф отказывался от великолепной возможности воспользоваться ситуацией! Доротея говорила, что вообще перестала понимать супруга и настолько расстроена всем происходящим, что до самых своих родов собирается сидеть взаперти, а потом найдёт способ, как она выразилась, "уехать куда подальше". Екатерина поняла, что графиня подумывает о разъезде с мужем.
   Итак, Кристхен либо тупит, либо сильно хитрит. Като нужно выяснить это самой. Если он дурак, она научит его уму-разуму, а если хитрец... В этом случае она постарается поставить его на место, которое давно уже ему определила.
   Однако девушка не смогла себе признаться в том, что действительно хочет в открытую пойти против своего старшего брата. Все возможности для этого открывались, осталось только сделать шаг, бросить клич, взять власть... Эпоха дворцовых переворотов, когда императрицы сами надевали на себя короны, и их возводили на трон гвардейскими штыками, ещё была свежа в памяти света. Сколько раз великая княжна представляла себя в роли Елизаветы Петровны, весёлой императрицы в гвардейском мундире, ловко гарцующей на коне во главе преданного ей войска!.. И вот, когда её мечты готовы воплотиться в жизнь, она теряет всю свою хваленую решительность и жесткость! "Я люблю его. Я просто люблю его", - повторяла Като перед сном, лёжа на спине с закрытыми глазами. Она вспоминала сырую мартовскую ночь, ночь убийства её отца... Неужели брата, её прекрасного старшего брата тоже ждут шарф и табакерка? "Но он совершил ошибку. Русские ошибок не прощают", - говорила себе великая княжна. Заканчивалось всё тем, что она начинала некрасиво, как-то по детски плакать, размазывая слезы по лицу. Вспоминала, что ей всего девятнадцать лет, и сравнивать своё положение с бабкиным в 1762 году неверно. Мать, вдовствующая императрица, сама заговор делать не будет, и возьмёт власть, только если ей кто-нибудь принесет её на блюдце. Итак, Като в этом деле одна.
  
   ***
   В Павловске Доротея, не обращая внимания на жару, неважное самочувствие и дурное настроение, занималась тем, что писала письма всем подряд. Даже графу фон дер Палену. Тот ей ответил: "Девочка, помни, что если за одним столом соберутся тринадцать человек, один из них окажется Иудой. А двенадцатого распнут". Предупреждения графа её совсем не испугали.
   Алекс приехал к ней рано утром, загорелый, тощий, весёлый. Обнял её. Странно, почему тот брат, которого она помнила, никогда не походил на того, кого она всегда видела после разлук? Представляла его последнее время мальчишкой, снилось-вспоминалось: Жанно зовёт купаться, они с Алексом и Константином убегают к пляжу, она - за ними, не поспевает, путается в несносном длинном платье, не догоняет их; и тоже стоит лето, вечное лето. Нынче солнце расчерчивало комнату на квадраты, он, Альхен, стоял в золотых лучах - почти незнакомый офицер, в чёрный мундире с золотыми эполетами, уже полковник. Ей хотелось плакать, всё так действовало на нервы - и ссора с Бонси (с мужем она вторую неделю не разговаривала и не виделась), и усталость, и это её глупое, но такое привычное положение: неужели этот ребенок не понимает, что любви на него не хватит и что он приходит в мир совсем не вовремя?
   Они с Алексом разговаривали три часа. Потому перешли к тому, о чём старались помалкивать.
   - Этот мир. Бонси теперь "за", - сказала Дотти.
   - Ему невыгодно быть "против", - возразил Алекс, допивая свой лимонад.
   - Все "против", - сестра его оглянулась резко и, понизив голос, добавила:
   - Тут говорят, что всю мужскую линию Романовых нужно отстранить от власти. Это позорный мир, и, кроме горя, ничего нам не принесёт.
   - Этот мир ненадолго, - отвечал Бенкендорф. - Но ты тут с такой радостью повторяешь эти слухи, что я догадываюсь: если возникнет заговор, ты в него втянешься и втянешь мужа.
   - Кристоф пусть поступает, как знает. Если он не хочет брать быка за рога, то я могу править Ливонией не хуже его. Или ты, - она тонко улыбнулась.
   - Ma soeur. Ты, случаем, не перегрелась на солнышке? Причём тут... - Алексу было тоже не по себе при обсуждении такой темы.
   - Если править будет императрица Мария, или... - тут она запнулась. - Или великая княжна Екатерина, то мы получим корону. И многое другое. Кристоф прекрасно это знает. Но нынче почему-то трусит. И нет - я не перегрелась.
   Молодая женщина надула губы.
   - Что там поляки? - спросил её брат.
   Дотти вкратце рассказала об Анж.
   - Я, похоже, убил её брата, - беспечно отвечал барон и поведал сестре о дуэли.
   - Зарубил Анжея? О Боже, - простонала Дотти. - Но это провокация. Никакой же Ванды не было?
   - Была, - признался Альхен, склонив голову и чуть порозовев от смущения.
   - Ты мог думать головой, а не только... - Доротея побагровела, осознав, что собиралась сказать. - Нет, Альхен, я когда-нибудь женю тебя насильно. На ужасно ревнивой и злой особе.
   - Если она будет хороша собой и страстна, то я согласен, - усмехнулся Алекс.
   - Будешь плохо себя вести, выберу тебе кого-нибудь вроде Мари Гурьевой, - пригрозила ему Дотти, упоминая имя очень некрасивой дочери министра финансов.
   - Кстати, про брак. Наш кузен воспылал брачными планами, - вспомнил барон.
   - Ему давно пора, - сказала Дотти. - И, кажется, он уже имел подобные намерения год назад... Опять мадемуазель Лилиенфельд?
   - Нет, Софи фон Крюденер, дочь той самой писательницы, мадам Юлии.
   - Пусть, - пожала плечами графиня. - Я рада, что он обретёт счастье. Ему его недостаёт.
   - Нам всем недостаёт счастья. Жанно - не исключение, - вздохнул Алекс.
   - Как это верно, - Дотти подошла к фортепиано, открыла крышку, начала что-то негромко наигрывать.
   - Мне кажется, на чём-то уже пора остановиться, - заметил её брат.
   - Ни за что, - сестра обернулась к нему, посмотрела в точно такие же, как у неё, холодноватые зелёные глаза. - Только не сейчас. Я наладила связи. Я со всеми договорилась. Я знаю, что это дело выигрышное.
   - А если к власти придет императрица Мария, нам, что, надо будет продолжать войну? - спросил Алекс.
   - Более того: своё право на независимость мы отвоюем мечом. Об этом говорил барон Будберг. Мы сможем собрать ополчение, - проговорила его сестра.
   - А если мы проиграем - ты не думала о таком? - иронично переспросил её барон.
   - Ты говоришь прямо как Бонси, - Доротея с шумом закрыла крышку инструмента. - Небось тоже одобряешь этот мир?
   - Я просто считаю это дело безумием. Всегда считал и сего не скрывал, - холодно произнёс Алекс. - Пожертвовать Ливонией? И чем это умнее поступка прусского короля, пожертвовавшего собственной страной?
   - Всё с тобой ясно, - обиделась сестра.
   - Что ясно?
   - Трусы вы все! Боитесь этого корсиканского коротышку! - в сердцах выкрикнула она.
   - Не боимся. Просто выгадываем время, - спокойно улыбнулся он. Злиться на младшую сестру Алекс не мог - её суждения казались слишком наивными. "В чём-то и она дура", - подумал он не без злорадства. - "Но решимости ей не занимать".
   Потом он пошёл представляться к императрице. Там было большое сборище, даже великие княжны находились. Сообщив все новости, выслушав свою долю наставлений, Алекс пошёл обратно к сестре. Оказавшись в парке, он кожей почувствовал, что за ним кто-то идёт. Оглянулся. Великая княжна Екатерина замерла на месте и призывно улыбнулась ему. В свете полудня она выглядела заманчиво, и Алекс по-мужски оценил её внешность. Девчонкой Като, помнится, была страшненькой и крикливой, а выросла если не в красавицу, то в очень интересную особу. Эх, не была бы она ему почти что сестрой... И не была бы великой княжной, дочерью его венценосной покровительницы, принцессой-девственницей.
   - Ваше Высочество... - обратился он к ней.
   - Полковник, я могу вам доверять? - сказала она самым нежным голоском. Като, изучив Александра Бенкендорфа, уже поняла, что он, в отличие от своего зятя, не из тех мужчин, которые способны оценить её активность и решительность. Соблазнять его она не собиралась, хотя нынче вполне уяснила, за что его так любят женщины.
   - Я весь к вашим услугам, Ваше Высочество, - он звякнул шпорами, поклонился, потом взглянул на неё, точнее, на её грудь, высокую, красивую, упругую, видневшуюся в декольте летнего нежно-персикового платья, оттороченного белыми кружевами.
   - Вот письмо, - торопливо, вполголоса проговорила принцесса. - Вы завтра поедете в Петербург, да?
   Он подтвердил это, переводя взгляд на её шею, стройную и длинную, и снова на начало груди, полуприкрытое дымчатым газом.
   - Передадите тогда это письмо вашему beau-frХr'у, графу Ливену. Ответ сообщите мне устно, когда вернетесь в Павловск. Обещаете? - Като поймала его несколько затуманенный взгляд.
   - Обещаю, - улыбнулся Алекс, принимая из её рук письмо.
   Он снова поклонился и хотел было идти, но княжна спросила его, оглядываясь на стоявших в отдалении и поджидавших её фрейлин:
   - Правда ли, что князь AndrИ Войцеховский погиб от вашей руки?
   - Слухи уже дошли и до вас, Ваше Высочество? - недоумённо проговорил Алекс. - Впрочем, похоже, это так. Это случилось на поединке чести.
   - Вы дрались на саблях, шпагах или пистолетах? - живо заинтересовалась Като.
   - На саблях, Ваше Высочество, - он понял, что великая княжна - на его стороне, и, раз она всё знает, то нечего врать. - Я ранил его в правый бок.
   - А в чём была причина вашего поединка? - продолжала расспрашивать его девушка.
   Алекс грустно и несколько смущенно улыбнулся.
   - Ваша матушка недаром мне всегда твердила, что женщины меня до добра не доведут. Так и оказалось, - произнес он, вновь оглядывая её фигуру. "И не скажешь, что принцесса..." - думал он, ощущая аромат жасмина, исходивший от неё.
   - Она права. Если вы на всех смотрите так же, как на меня, - ответила Екатерина Павловна.
   - Простите, - Бенкендорф снова покраснел и отступил от неё на два шага назад. - Я... я не хотел. Это страшная дерзость с моей стороны.
   - Передайте письмо, - повторила она, отходя от него. - И потом я уже буду решать, принимать ли ваши извинения или нет.
   Алекс почувствовал, как голова идёт кругом. Великая княжна вела себя как завзятая кокетка. Так не ведут себя девушки, берегущие свою честь. Так не может вести себя принцесса, взращённая чопорной Марией Фёдоровной. Кровь великой и распутной бабки играла в её жилах. Что ей нужно? И если у него вдруг что-то получится с ней - что будет? "Почти инцест", - усмехнулся Алекс, обычно в таких ситуациях не раздумывающий, а действующий. - "И измена". И зачем она спрашивала о его дуэли? Откуда она об этом знает, а её мать - ни сном, ни духом? И, главное, что в письме к Кристофу такого секретного, что ответ на него нельзя поручить бумаге? От конверта, который он держал в руках, исходил острый, сладковатый аромат диковинного цветка.
   А Екатерина смотрела ему вслед и насмешливо думала: "Нет, он холоп. Меня он не получит, пусть даже не мечтает. Его зять - король, а этот Бенкендорф - валет".
  
   Санкт-Петербург, август 1807
  
   Вечером Кристоф фон Ливен сидел на даче на Каменном острове и занимался делами. Он составлял список офицеров, которых следовало отправить разведчиками в земли, подконтрольные Франции. Половина имён была вписана рукой государя. В основном, в этот перечень входили люди, принятые на русскую службу сравнительно недавно. С подписанием мира война не закончилась, и вот эти люди должны будут вести её тайно. Кристоф сам проверял их досье. Решил добавить в список парочку балтов. Взгляд остановился на молодом храбром артиллеристе Пауле фон Граббе. Послужной список идеальный. Написал его имя. Почти всё. Осталось ещё одно. Кого же выбрать?
   Кристоф вышел из-за стола, потянулся, посмотрел в открытое окно, выходящее в сад. Оттуда слышался девичий смех, кто-то громко разговаривал, где-то играли на фортепиано. Свет заката медленно гас в небе. Белые ночи давно уже закончились, но вечера всё равно тянулись долго. Граф закрыл глаза. Вспомнил ссору с женой. Он нынче не хотел думать ни о Дотти, ни о словах, произнесенных ею в его адрес. Любил ли он её по-настоящему? Честно говоря, неясно. Что же нынче делать? Бежать, валиться ей в ноги, просить прощения? А не многого ли Дотти хочет? Сколько раз за эти шесть лет она топталась по его самолюбию, отказываясь его понимать? Это вечное "я"... Свои интересы Доротея ставит выше его собственных. Она даже не в его вкусе, и то, что происходит между ними в спальне, не назовёшь страстью. Графу казалось, что эта ссора подвела некий итог его иллюзии супружеского счастья. Из-за Доротеи он пожертвовал своим лучшим помощником, Лёвенштерном. Пора показать, что он, Кристоф, выше ревности и мести. Пусть Жанно послужит на благо родине. Разведчиком он будет неплохим, а если у него всё получится, то карьера его обеспечена на годы вперед. Итак, граф, вернувшись к рабочему столу, написал фамилию своего бывшего адъютанта. На том свете ему воздастся. И Жанно - не враг ему.
   Пламя свечи колебалось на ветру. Тонкий, как обрезок ногтя, как случайный штрих на бархатной глади неба, месяц заглядывал в окно. Граф снова почувствовал своё одиночество - волчье, вечное одиночество. Бог дал ему семью, но братья-волки и сёстры-волчицы разбежались по чужим лесам, воют на чужие луны. Иногда они сходятся, но ненадолго. Бог дал ему родителей, но отец умер, а мать проводила в одинокую жизнь. Бог дал ему друзей, но где они нынче, эти друзья? Бог дал ему жену, презирающую его. Бог дал ему власть, а вместе с властью - врагов, вместе с врагами - Смерть. Печально.
   Последнее время Кристоф часто думал о Като. Она ему снилась, и он, как мальчишка, просыпался от этих снов на влажной простыне, с блаженной улыбкой на губах. Граф догадывался, что Екатерина решила пойти против своего брата. Догадывался, что жена уже донесла "Малому Двору" о его позиции по Тильзитскому миру.
   Его нечаянная радость, нифма и фея вполне могла обратиться в демона мести. Но от этой мысли он хотел её еще больше. В своей жизни он так не влюблялся ни в одну женщину - чтобы хотелось умереть, держа её в объятьях. Мысли о принцессе приходили к Ливену совсем не вовремя, как, например, сейчас. Отогнав от себя наваждение, он начал рисовать зубчатым "готическим" шрифтом слово ZwЖlf. Двенадцать. Делал граф это нарочито не спеша, не переставая думать совсем о другом...
   Сегодня был слишком хороший вечер. Сейчас снова надо спать, и снова ему приснится его принцесса. "Я бы отдал душу дьяволу за ночь с ней. За целую ночь", - сказал он себе. Потом вздохнул и начал писать имена этих "Двенадцати", тех, с кем он будет править Ливонией. Балтов много, слишком много. Всех надо включить. Каждый будет называть себя достойнейшим из всех достойных. Перечислив несколько имен, он отправился в постель, где долго ворочался без сна, почти что до рассвета.
  
   ***
   Ян, он же Йохан, он же Жан, он же Иван де-Витт привык, что его жизнь, равно как и жизнь его матери, определялась товарно-денежными отношениями. Как и родительницу, его продавали и покупали. Правда, не для телесных наслаждений, а в качестве наёмника, агента, шпиона. Щедрая графиня Батовская предложила ему поместье - и он его принял; государь заплатил ему рентой в Новороссии и обещал генерал-адъютантство. Граф Новосильцев снял с руки два бриллиантовых перстня, надел Яну на пальцы и засмеялся, сказав: "Размерчик - один в один". "Это всё младшие арканы", - повторял Жан про себя. - "Шут бьет их всех". Осталось теперь продаться графу Ливену. В Штабе он подошёл к нему, только приехавшему после доклада у государя, отозвал в сторону и шепнул:
   - Вас хотят убить.
   - Меня это не удивляет. Что дальше? - фон Ливен глядел на него насмешливо.
   - Я могу вам открыть, кто вас хочет убить, - продолжал де-Витт.
   - Я знаю, кто. Что ещё? - граф отвернулся от него и пошел дальше.
   - Ваше Сиятельство, - окликнул его де-Витт. - Вы знаете, кто хочет вашей смерти. Но не знаете, кого выбрали вашим убийцей.
   - Кого же? - Кристоф остановился и пристально взглянул на этого "пшека".
   - Меня. За вашу жизнь мне уже заплатили.
   - Интересно. Сколько стоит моя жизнь?
   Де-Витт сразу нашёлся:
   - Если вы назначите мне большую сумму, я перейду на вашу сторону и убью тех, кто нанял меня. Они передали мне поместье на Волыни. На 90 душ. Я бы не отказался от ренты в Остзейском крае. Или, если у вас есть незамужние родственницы...
   Кристоф надменно оглядел своего собеседника. Да, можно поверить, что под Аустерлицем тот позорно бежал с поля боя, искусно имитировав ранение. И торгуется сейчас, как на базаре. Впрочем, чего ожидать от сына греческой гетеры и голландского проходимца, выросшего в Польше? Таковы сейчас Ангелы Смерти? Да, обмельчало Братство... Если его заказчики узнают, как он торговался со своей жертвой, то устранят де-Витта особо жестоким образом. Но если сей поляк прибыл от масонов или иллюминатов, то вряд ли его допустили бы до разговора с ним. Так никогда не делается. Ангела его жертва не должна знать в лицо.
   - Слушайте, Иван Иосифович, - с усмешкой проговорил он. - Меня пытались отравить, застрелить, избить до полусмерти, заколоть кинжалом и даже извести колдовством. Мне давно уже ничего не страшно.
   - Если бы речь шла только о физической смерти, - произнес Ян. - Как я понял, они хотят выставить вас заговорщиком. Будущим королём отделившегося от России Остзейского края. Если я возьмусь за это дело, то через два месяца вас ждет отставка и назначение военным губернатором в Оренбург или куда ещё подальше.
   - Вы совсем обнаглели, - не меняя своего любезного тона, отвечал граф. - Друг мой, за эти два месяца я могу отправить вас туда, куда, как говорится, Макар телят не гонял.
   Де-Витт понял, что сглупил. Теперь придется говорить о том, что он подотчётен лично государю.
   - Я всё равно подаю рапорт об отставке, - выкрутился Жан. - Так что со мной как раз всё ясно. А вот дела Вашего Сиятельства видятся мне не столь радужными.
   - То есть, мне нужно вам заплатить? - переспросил Кристоф.
   - Как хотите. Мои условия вам известны, - де-Витт посмотрел на свои пальцы, поглядел на своё отражение в бриллиантовом перстне.
   - Иван Иосифович, - продолжил Ливен. - В отличие от ваших хозяев, я происхожу из небогатой семьи и ещё не привык разбрасываться деньгами. Лишних земель у меня нет, равно как и незамужних родственниц.
   - Позвольте, а как же ваша племянница, Шарлотта фон Фитингоф? - де-Витт знал имена всех богатых наследниц наизусть.
   - Pas de chance, - холодно оборвал его Кристоф. - Она ещё не вошла в возраст, да и родственники её, особенно отец, будут против её брака с папистом.
   - Я не папист. Я православный, - быстро проговорил де-Витт.
   - Это к делу не относится. Главное - я привык если тратить деньги, то тратить их с умом и пользой. И скажу так - ваши услуги кажутся мне не стоящими трат.
   Де-Витт почти что разозлился. Ливен "вблизи" оказался совсем не дураком и не "маменькиным сынком". Теперь стало понятно, почему этот "гордый лив" достиг всего в столь раннем возрасте. Но граф Кристоф был ещё и упрям - общее качество остзейских немцев. Если у поляков - гонор, то у "чухонцев" - вот это упорство, воистину ослиное. Фон дер Пален, каким бы Pfiffig не был, всё же сломался из-за своего "я заслужил", хотя в его положении следовало уйти на дно. Ливен потонет так же.
   - Ладно. Если не думаете о себе, подумайте о жене, детях. Вас же выставят злодеем хуже Палена. Вы умрёте, а им жить с этим клеймом, - продолжал де-Витт.
   - Я бы на вашем месте подумал о своём собственном потомстве, - усмехнулся Кристоф. - Вы, мне кажется, уже достаточно сделали для того, чтобы ваши дети, если они у вас, конечно, будут, краснели от одного упоминания вашего имени.
   - Христофор Андреевич. Такие, как я, не имеют права размножаться, - де-Витт решил откланяться.
   - В этом я не сомневаюсь, - ответил Ливен по-русски, довольно громко. - Подлецов и так немало.
   - Слово "подлец" должно, видимо, означать, что я обязан вас вызвать на поединок? Учтите, что, хоть я и агент, и торгаш, но некоторых оскорблений в свой адрес не прощаю, - процедил Жан. - В том числе, таких как "подлец" и "трус". Я уже вызвал князей Багратиона и Витгенштейна. Не хотите ли пополнить сию блистательную компанию?
   - Ага. Кто-то вам и их заказал, - усмехнулся Ливен. - Только вы не тех вызываете. Багратион - из егерей, его стрелки - лучшие в Гвардии, и он сам, как понимаете, застрелит вас как зайца. С Витгенштейном не выбирайте сабли - зарубит вас в два счета, особенно учитывая ваш боевой опыт, которого почти нет. Что касается меня, то я снайпер.
   Последнее слово он проговорил по-английски, с торжествующей улыбкой.
   - Если мы рассматриваем дуэль как поединок чести, то всё так, - парировал де-Витт, - А вот если у одного из противников чести не имеется...
   - То другой противник может убить его без всяких правил, - докончил за него мысль Ливен. - Будь вы в Курляндии, я бы так и поступил. Даже пуль бы на вас не тратил. Вас бы отстегали кнутом на моей конюшне и отправили бы гнить куда-нибудь в канаву, на радость бродячим псам. И боюсь, Иван Иосифович, эта участь настигнет вас весьма скоро.
   - Разве в Курляндии не действуют законы? - спокойно отвечал на эту угрозу Жан.
   - На поляков и жидов не действуют.
   - Я не... - начал де-Витт.
   - Правильно. Вы хуже, - прервал его Кристоф. - А теперь ступайте вон.
   - Что вы...
   - Я сказал, вон. И немедленно пишите рапорт об отставке! Если я до сегодняшнего дня не увижу его у себя на столе, то... - Кристоф взял со стола нож для разрезания бумаг и согнул его в своих обманчиво хрупких пальцев. - С вами случится то же самое.
   Выйдя из здания Штаба, Иван де-Витт расхохотался в голос. На него прохожие оглядывались. Итак, он очень натуралистично поссорился с Ливеном - достижение! С Багратионом и Витгенштейном ссориться было легко - оба вспыльчивые, горячие, ты им слово - они тебе десять. Но довести этого невозмутимого курляндца до ярости? К тому же, Ливен даже не догадался, что он, де-Витт, теперь - личный слуга государев, и отставка - причем не скромно "по домашним обстоятельствам" или "по состоянию здоровья", а шумная, скандальная - была в его планах. Сейчас у него есть возможность сдать Ливена и его планы императору и посмотреть, как будет падать "немецкая партия" - зрелище, достойное обрушения Вавилонской башни, право слово! Но сделать это надо умно, потому что его венценосный хозяин - тоже очень и очень Pfiffig, а лишаться такого покровителя дорогого стоит. Ибо тот предлагал то, что никто другой не смог предложить и что составляло для Жана абсолютную ценность - настоящее приключение. Ставка - или смерть, или слава. Было за что побороться.
  
   ***
   Вечером Алекс приехал на дачу графов Ливенов и передал Кристофу письмо от Екатерины Павловны. Наблюдая за ним, барон заметил, что, вскрывая конверт, всё еще источающий всегдашний аромат её духов, граф переменился в лице, испарилась его холодная безмятежность. Ливен выглядел даже мечтательно, глаза его было затуманились, но по мере прочтения содержимого письма становились всё печальнее. "Да он влюблён", - догадался Алекс. - "Влюблён по уши. Это же очевидно".
   - Жестокая, - наконец, выдохнул Ливен и поднёс послание, исписанное аккуратным почерком принцессы, к пламени свечи. Бумага занялась мгновенно.
   - Интересно, что там было? - спросил Алекс.
   Кристоф пребывал в странном для самого себя лирическом настроении, поэтому не вознегодовал, услышав вопрос родственника.
   - Бичует меня за предательство её интересов, вот что, - проговорил граф, глядя остановившимися глазами на огонёк свечи. - Сестра твоя, наверное, сообщила тебе о том, что они хотят устроить.
   - Я уж думал, что там нечто любовное, - хитро посмотрел на него Бенкендорф.
   Его зять коротко усмехнулся.
   - Я бы мог тебе обо всем рассказать, - заметил мимоходом он.
   - Между вами что-то было? - вкрадчиво спросил Алекс.
   - Да. И твоя сестра прекрасно об этом знает. Я так думаю, скоро поползут сплетни, - он поискал портсигар, вынул одну сигару себе, вторую - предложил Алексу, и они закурили.
   - Как ты находишь её? - задал потом вопрос Кристоф.
   Альхен покраснел и прошептал:
   - Я не могу её никак находить. Она великая княжна и, как ты знаешь наши обстоятельства, почти сестра мне.
   - Она необыкновенная, - Ливен, судя по тому, что заметил Алекс, был и в самом деле влюбён, как мальчишка. - В ней воплотилась её бабка - понимай это как хочешь.
   - Да уж. Она ныне мечтает достигнуть того, чего достигла её бабушка.
   - Я в неё верю, - заключил Бонси.
   - Что мне ей ответить? - нетерпеливо спросил Алекс, видя, что его родственник вновь уходит в себя.
   - Передай... - он закашлялся. - Передай, что она прекрасна. Что она мой идеал. Но в эту минуту я выбираю остаться с её братом.
   Потом Кристоф удалился к себе. Алекс вышел в сад, задумавшись о причудливости судьбы. Нет людей, менее похожих друг на друга, чем его зять и дерзкая принцесса с кошачьими глазами, в свои девятнадцать лет оставшаяся девчонкой-сорванцом, умеющей приложить словом и взглядом так, что это не снилось и прожженным бандершам в рижском "весёлом квартале". Она вертит Ливеном, как игрушкой. И Дотти знает. И ей все равно. Как всё странно.
  

ГЛАВА 3

   Санкт-Петербург, август 1807 года
  
   У императора Александра в эти дни было много хлопот, которые, как назло, поручить больше некому. Не единожды он шутил - иногда даже вслух - что самодержавие имеет и обратную сторону: помимо неограниченной власти оно вменяет в обязанность делать всё самому, а конституция позволяет монарху чаще отдыхать и вести более здоровый образ жизни.
   Александр прекрасно знал, как в обществе воспринимают мирный договор с Францией. На устроенные по этому случаю празднества публика смотрела с негодованием. Двери всех светских салонов захлопывались прямо перед носом посланника Наполеона в России, Армана де Коленкура. Император знал всё это, замечал сам, но решил не вмешиваться. Государь прекрасно был осведомлён о враждебных настроениях его матери. Протеже Марии Фёдоровны, барон Будберг демонстративно подал в отставку. Александр знал, что его называют трусом, припоминают Аустерлиц - день его позора, и вновь чувствовал, что ножки трона качаются под ним. К матери он не ездил. Он догадывался, что она сделает - вновь покажет ему постельное бельё с пятнами отцовской крови и пригрозит тем, что может в любой момент рассказать правду. Мария Фёдоровна и её "партия" на это и рассчитывают. Поэтому государь в Павловске решил даже не появляться.
   Но там ещё обитает Като. Которая против мира. Очень против. Он писал ей длинные разъяснительные письма, но без толку. Упрямица стоит на своём. В последнем письме Александр даже допустил такую фразу: "Я считал тебя умнее, Бизям". Он просто не мог поверить, что умница Екатерина не может понять очевидных вещей. Но вдруг эта её непонятливость - игра? А если она сколачивает заговор против него? От этой мысли государю было горько.
   Были и другие проблемы. Александр решил менять людей во власти. Вязьмитинова, дряхлого и больного военного министра, он собирался заменить Аракчеевым. Пришла пора вознаградить того, кто в него всегда верил, кто был безусловно предан ему - не из лести и выгод, а в силу своей природы. Если бы в 1801 году Аракчеев не находился в опале, отец был бы спасён. Но тогда Александр остался один на один с "остзейским дьяволом" Паленом, и всё получилось так, как получилось. Нет, второй такой же ошибки он не допустит. Алексей Андреевич должен всегда находиться рядом. Кроме того, граф, будучи инспектором артиллерии, довёл этот род войск почти до уровня наполеоновских, а император французов, будучи сам в душе артиллеристом, завоевал своими пушками всю Европу.
   Есть ещё одна проблема - кого назначить послом во Францию. Можно взять тонкого царедворца, а можно... "Кого-нибудь вроде Андреича", - улыбнулся государь. Человек этот должен быть не светский, желательно, вспыльчивый, резковатый, чтобы французы пришли от него в отчаяние. Вот подходящая кандидатура - граф Пётр Толстой. Кстати, член матушкиного "кружка". Решено. Александр послал фельдъегеря в подмосковную вотчину Толстого, приказал тому явиться перед ним и отправиться в Париж.
   Но самое интересное, по плану Александра, обдуманному им ещё по дороге из Тильзита, будет происходить не на официальном уровне, а на уровне разведки, которой будут заниматься люди, отобранные им лично. В основном, офицеры не старше полковника по званию. Их разместят адъютантами при посланниках, в качестве атташе посольств. Император, впрочем, готов сделать исключение и для штатских. Разведчиков должно быть не слишком много, и только некоторым из них полагается знать о существовании "своих" в странах, где они работают. Те, кого он поставит на самый высокий уровень, будут действовать в одиночку.
   Государь увлёкся этим делом. Он любил подбирать людей, проверять их на прочность, нащупывать их сильные и слабые стороны. Ливен ежедневно приносил ему всё новые послужные списки гвардейских офицеров, прекрасно зная о цели и замысле Александра. Государь вскоре понял, кто именно ему нужен. Человек, не принадлежащий ни к "русской", ни к "остзейской", ни к "польской" партии, но не совсем "неизвестно кто". Идеально подойдут те, чьи отцы приехали при бабушке служить в Россию. Таких, кстати, было немало: голландцев, англичан, шотландцев, пруссаков, вестфальцев, французов. Кроме того, в Европе они будут считаться "своими" людьми, потому что в массе своей более образованы, нежели русские дворяне, говорят на иностранных языках с местным акцентом. Таких можно направить, например, в германские земли. Для Франции Александр подобрал других людей, и "парижским планом" со своим военным советником не делился.
   Александр, живший ныне в Каменном дворце, утомился от трудов, подошел к подоконнику, взглянул на деревья парка, в которых шумел нервный невский ветер. Мысли его снова вернулись к "парижской комбинации". Он не знал, сработает ли она. Наполеон тоже не лыком шит. Действующих лиц государь подобрал строго, ощущая себя драматургом, чётко определяющим роли "отцов семейств", "инженю", "героя-любовника".
   Первым будет провокатор. Эту роль он "написал" под конкретное лицо - Ивана де-Витта, прирожденного агента, одного из его флигель-адъютантов. Про него говорили, что он струсил при Аустерлице - притворился раненным и бросил своих солдат на произвол судьбы. Александр заинтересовался этим случаем - насколько он правдив? Постепенно он узнал о де-Витте всё и даже при случае расспросил его лично. Выяснилось много любопытного про семью этого кирасирского полковника, а в разговоре с государем он продемонстрировал здоровый цинизм, хитрый ум и бессовестность. Эти качества хороши для идеального агента-провокатора. Совестливые и честные в этом деле не нужны.
   Вторая роль - агент влияния. Вкратце, нужен человек, который понравится всем, пленит всех силой своего обаяния, влюбит в себя свет, особенно значимых женщин, и все сами выдадут ему секреты. Имя годного на эту роль офицера он не мог назвать. Можно, конечно, и де-Витту вменить это в обязанность: тот совсем не урод и левой ногой отнюдь не сморкается. Нет, тут нужен другой человек. И такой, на кого никого никогда не подумает, что он вообще способен к шпионажу и краже секретов. Такой светский малый, дурачок, у которого одни забавы на уме. Чтобы мог протанцевать всю ночь напролёт, соблазнить самых неприступных - впрочем, в Париже, не так давно видавшим оргии Директории, неприступных не осталось. Тут надо поискать среди флигель-адъютантов, из тех, что поумнее и посимпатичнее. Эта кандидатура остаётся покамест открытой.
   В-третьих, необходим "мозг" всей операции. "Аналитик". Человек, который будет обрабатывать все полученные сведения, перераспределять жалование местным агентам, подбирать тех, кого можно подкупить, а то и напрямую завербовать. Это может быть сотрудник посольства, старший секретарь, например, кто-то, прямо протовоположный "шалопаю" по характеру и образу действий. Эти двое будут работать в связке. Знать о существовании друг друга. Об "агенте-провокаторе" никто из разведчиков знать не должен. Как и он о том, чем они занимаются на самом деле.
   Четвёртая роль - агент прикрытия. "Резидент", иными словами. Кто-то, вообще не имеющий отношения ни к посольству, ни к политике. Но в то же время, не завербованный француз, а вроде бы как "свой человек". Наш дворянин, проживающий в Париже с незапамятных времён; приехавший туда поразвлечься недоросль, "юноша, завершающий своё образование". Но это должен быть не любитель, а профессионал. Кадровый офицер. Он обеспечит "крышу", в его квартире будут происходить явки, и все остальные будут прекрасно знать о существовании "резидентуры". К тому же, этот человек в случае провала примет весь огонь на себя. Не лучшая роль, самая трагическая из всех.
   Пятой должна быть женщина. Император верил в женский ум, харизму - сам сколько раз с этим сталкивался! В таком деле дамы даже предпочтительнее мужчин, часто озабоченных понятиями чести, диктующими им, что воевать можно либо на дуэли, либо на полях сражений - не иначе, что ловкость - качество, недостойное благородного человека. У женщин таких условностей нет. Кроме того, во Франции правят мужчины, и контрразведкой занимаются тоже мужчины. Так что нужна такая "Раав", при необходимости способная стать "Юдифью". Можно, конечно, завербовать жён сотрудников посольства. Но тут тоже надо быть избирательным - одни на это не пойдут, другие просто не справятся. Это должна быть первоклассная куртизанка, признанная красавица; как и резидент, она не должна быть связана с посольством и даже не имела право знать о существовании "агента влияния" и "аналитика"; к тому же, нужна умница, желательно, умеющая владеть оружием и способная постоять за себя. "Ну и женщина", - подумал Александр мечтательно. - "Но кто же она?" Начал перебирать. Ольга Жеребцова-Зубова? Нет, с этим кланом Зубовых он дела иметь не хочет. Никогда. Давать им второй шанс - ни в коем случае! Евдокия Голицына, та, которая никогда не ложится спать ночью? Про неё государь слышал, но не бывал в её салоне, потому что режим его дня не совпадал с её приемными часами. Она всем хороша. Красива. Умна. С мужем давно не живет. Но она со странностями. Слишком экстравагантна. Это тоже нехорошо. К тому же, он её плохо знал.
   Есть одна. Анж. Он вспомнил о ней и подумал, что энергию этой женщины следует направить в нужное русло. Теперь, когла она уже не так тесно связана с Чарторыйскими, как раньше, её можно будет легко завербовать. Она мать его ребенка, в конце концов. И, опять же, полька, как и де-Витт. Её никто не станет ни в чем подозревать, ведь Анж числится ныне австрийской подданной. А уж харизмы, ума и обаяния этой пани не занимать. Остается одно - уговорить её сотрудничать. Дождаться, пока она родит и поправится, а потом уже придумать, чем её умаслить.
   Увлёкшись обдумыванием "парижской пьесы", Александр Павлович сам не заметил, как наступила ночь. Прежде чем пойти спать, он заметил про себя, что сам бы лично не отказался поучаствовать в чём-то подобном. Но статус самодержца, увы, не позволяет. Он сам по натуре был, скорее, разведчиком, чем рыцарем, хоть отчаянно, но неудачно, пытался выглядеть в глазах подданных и самого себя "великим воином". Наполеон, кажется, разгадал его сущность, за глаза назвав, как передавали, "византийским греком". В государе и впрямь присутствовали все необходимые для шпиона качества. Поэтому он и взялся лично за реванш на "невидимом фронте" - если уж не получается разгромить французов доблестью, следует действовать ловкостью. Подарить "троянского коня" собственного изобретения новоявленному союзнику.
   На следующий день государь имел продолжительную и конфиденциальную аудиенцию с де-Виттом. Жан, ничтоже сумняшеся, передал своему хозяину почти весь свой разговор с Анж. Выпустил лишь тот момент, когда она попросила убить Ливена. Александр выслушал его и произнёс:
   - Это хорошо. Через три месяца ты найдешь её ещё раз. А здесь что у тебя? Со всеми перессорился?
   - У меня два вызова, с которыми я не знаю, что делать, - признался де-Витт. - Я отослал картели, они их проигнорировали.
   - Теперь раструби всем и каждому, кого знаешь, что эти господа тебя несправедливо обидели, - посоветовал государь.
   - Я могу сказать всем, что они отказались от поединков чести, Ваше Величество, - улыбнулся де-Витт.
   - А это уже лишнее. У Багратиона с Витгенштейном множество приверженцев. Тебя выставят шантажистом и интриганом, а оно нам совсем не нужно. Кстати, может быть, чаю?
   Государь, не выслушав ответ де-Витта, позвонил камер-лакею, и вскоре на столе появились чайник и вазочка с печеньем. Поедая лакомства и запивая их чаем, они продолжали свой разговор.
   - Так вот, Иван, - говорил Александр. - Теперь у тебя появился законный повод уйти в отставку.
   - Уже ушёл, Ваше Величество, - тонко улыбнулся Жан.
   - Шустро ты, - одобрил его император. - Значит, уже в отставке, да? Тогда отправляйся в Польшу и наслаждайся жизнью до поры до времени. И не спускай глаз с Анж. Я должен знать, кто и когда у неё родится.
   - Это всё, Ваше Величество? - спросил Жан несколько разочарованным тоном.
   - Ну, ещё установи контакты с поляками, которые за французов. Подберись к Валевским поближе, - продолжал государь. - Разыгрывай из себя патриота Польши.
   - Это легко. Но графиня Батовская меня, похоже, раскусила, - честно сказал Жан.
   - Что ты, кстати, о ней думаешь? - спросил Александр несколько игривым тоном. - Правда, красивая?
   - Не без того, Ваше Величество. И неглупа. Но гонор её, как и многих поляков, погубит.
   - Это ты верно подметил. Дядя её такой же. С ней, однако, можно договориться, - задумчиво произнес император, рассматривая чайную ложку. - И мой тебе совет - не враждуй ни с кем из них. Ты мне нужен живым, Иван.
   - Осмелюсь спросить, для чего же, Ваше Величество? - поинтересовался де-Витт.
   - Как для чего? Для славных дел, - улыбнулся ему государь. - Правда, я не знаю, чем тебя мотивировать. Ренту я тебе дал, но ты и так не беден. К карьере ты, кажется, совсем равнодушен.
   - Мне достаточно быть вашим орудием, государь, - поклонился ему Жан.
   - Как же мне надоела вся эта ваша ложная скромность. И верноподданичество. Ты говоришь, как какой-нибудь придворный олух, из тех, что нынче сосредотачиваются вокруг моей маменьки и думают, как бы меня свалить с трона, - холодно проговорил император Александр. - Мне не нужна твоя лесть, Иван. Мне нужна правда.
   - Вы знаете, кто моя мать и чем она занималась, - начал де-Витт. - Она мне всегда говорила: "Ты знаешь, Янис, почему дешёвых куртизанок много, а София де-Витт - одна? Потому что они любят лишь деньги, а я люблю ещё и авантюру". Я пошел в неё, государь. Деньги и почести мне нужны не так, как приключения. Поэтому я, если честно, отвратительный офицер, да и вообще к службе не очень способен. Мне слишком быстро наскучивает ходить строем, вести эскадроны в атаку с риском быть убитым, как герой, и, простите за выражение, как дурак. Ваши поручения мне выполнять гораздо интереснее, даже безвозмездно.
   - За это я и выбрал тебя, и, сколько бы ты мне не рассказывал, что тебя не волнует карьера, ты её сделаешь, обещаю, - отвечал ему Александр. - Так что поезжай в Краков, оттуда в Вену и действуй.
   Де-Витт встал, поклонился, собрался выйти из кабинета, но император остановил его словами:
   - И вот что, Иван. Постарайся склонить Анжелику к тому, чтобы она сотрудничала с тобой - и с нами. Я потом отправлю ей личное письмо, но одним им её не переубедишь. Используй своё обаяние, влюби её в себя, в крайнем случае. Но мне она нужна.
   - Для чего же, Ваше Величество? - спросил де-Витт больше для порядка. Он искренне считал Анж уже готовой агенткой и удивился, узнав, что Александр её ещё не завербовал.
   - Для того же, для чего я привлёк тебя.
   "Нелёгкая мне предстоит работёнка - убедить эту магнатку в том, что я не холоп", - подумал Жан, выйдя из дворца. - "Еще траванёт чем похуже. Ну ничего. И не с такими справлялся. Тем более, я её заказ исполню. Но поставлю ещё одно условие".
  
   ***
   Через два дня де-Витт сидел в покоях цесаревича Константина в Мраморном дворце, на низкой оттоманке, и курил кальян. Сам Константин встретил очень милостиво и нынче смотрел на него с интересом. Явно тоже хотел завербовать. Жан раньше оказывал ему услуги весьма интимного свойства за сдельную плату. Конечно, не самолично, а будучи посредником, находя тех, кто порадует цесаревича своим телом и знанием Ars Amandi. После происшествия с госпожой Арауджо де-Витт, правда, зарёкся этим заниматься, но последнее время вновь возобновил свою "подработку" сводником - да и уламывать девиц почти не приходилось. Перед этим он сам пробовал их, чтобы убедиться, что "товар качественен". Правда, многие после этого вцеплялись в него, отказываясь проделывать с "уродом" то же, что проделали с этим обаятельным офицером.
   - Эта Амели всем была хороша, только толстовата, - проговорил Константин, обсуждая последнее "приобретение" де-Витта. - Сосёт неплохо, но всё остальное... В следующий раз найди мне кого-нибудь потоньше.
   Жан послушно кивнул. Он сам разделял, скорее, вкусы государя по части женщин и не понимал, чем же Константину нравятся неразвитые тела. Так он ещё двенадцатилетних девчонок заставит к нему приводить. Тем более, что выпускница балетного училища, о которой шла речь, была совсем не толста.
   - И вот ещё что, - продолжал цесаревич. - Есть один человек. Я хочу, чтобы его не стало.
   "С Охотниковым всё начиналось с тех же слов", - подумал Жан. Этого кавалергарда ему было даже по-человечески жаль.
   - Но на этот раз будет не поручик какой-нибудь. А генерал, - продолжал цесаревич, очищая апельсин от кожуры. - Справишься?
   - А фамилия этого генерала случайно не Ливен? - спросил де-Витт.
   - Откуда ты знаешь? - ошеломлённо уставился на него Константин.
   - Пальцем в небо ткнул и попал, Ваше Высочество, - уклончиво отвечал Жан. - На самом деле, графу уже вдвойне не везёт. На него объявила охоту одна прелестная пани, которую он обидел. Как приятно сознавать, что ваши намерения совпадают. Но осмелюсь спросить, вам-то он чем не угодил?
   - А я не люблю немцев, - легкомысленно проговорил цесаревич. - Они же теперь еще под моего брата подкоп делают. Ливен среди них главнейший. Пора ему напомнить, что всё в мире шатко. Какие у тебя идеи по его устранению?
   Жан задумался, вертя на пальце перстень с бриллиантом.
   - Можно поступить, как в прошлый раз...
   - Кинжалом резать глупо. Он не того масштаба человек, чтобы на него выпрыгивать из-за кустов. Это слишком подозрительно, - Константин вынул из ящика толстую сигару, зажёг, затянулся, выпустил клуб дыма де-Витту в лицо. Тот даже не поморщился. - К тому же, поляки пробовали его и резать, и, кажется, травить. Надо действовать на его слабостях.
   - Он знает, что его хотят убить, Ваше Высочество, - тихо проговорил его собеседник. - А что же до слабостей... Подложить ему девочку?
   Константин усмехнулся, недоверчиво покачав головой.
   - А, так у него иные предпочтения. Ну, тогда найдём ему мальчика, правда, я не очень хорошо представляю, где их искать...
   - По этой части у него одна слабость, - указал на него сигарой цесаревич. - Моя сестра.
   - Какая из, Ваше Высочество? - живо спросил де-Витт.
   - Екатерина. Одна фрейлина их как-то видела. Я уверен, что она его специально соблазнила. Девчонка столь же хитра, как мой братец. И не смотри, что ей всего девятнадцать, - пространно заметил Константин Павлович.
   - Кажется, она любимая сестра государя, - продолжил его мысль Жан. - И... Вот как бы вы поступили с человеком, обесчестившим вашу сестру?
   - Я понял, куда ты клонишь, Ванька, - рассмеялся цесаревич и одобрительно похлопал его по плечу. - Entre nous, Като давно на это напрашивалась, и не знаю, кто у неё был первым. Это и не важно.
   - А если она начнёт с негодованием все отрицать? - де-Витту этот план не казался столь уж легко осуществимым. - И какие доказательства, Ваше Высочество?
   - Говорю же - их видели вместе. Эта дамочка, Турчанинова, кажется, может под присягой поклясться. А можно... - задумался вслух цесаревич. - Можно просто распустить слух. У Като есть один верный рыцарь. Ты его знаешь - тот самый Багратион. Немцев, а особенно остзейцев он терпеть не может. А если ещё узнает, кто вскрыл целку его прекрасной даме... О, начнётся драма Шекспира! Запасайтесь лорнетами, на сцене - пьеса из жизни Испании 16 века!
   Он так и прыснул. Де-Витт тоже не смог удержаться от смеха.
   - А если серьёзно - я тут читал и перечитывал его послужной список, с людьми разговаривал. Дискредитация сего Христофора, равно как и его матушки - дело не для новичка, - продолжал Константин, наливая себе лимонаду. - У него и в самом деле нет слабостей, на которых легко сыграть. Кроме жены и Като он, похоже, ни с кем не спит. В карты вообще не играет. У него ни разу не было вызовов на дуэли, он никогда не влезал в долги. Такой Катон-младший получается.
   Де-Витт вспомнил историю Геродота и щёлкнул пальцами:
   - Мы доведём его до самоубийства! Накопим кучу компромата и будем его шантажировать. Скажем государю, что он собирается стать ливонским королём, устроить восстание в Остзейском крае, отделиться и перейти на сторону противника. Выставим его английским шпионом. Правда, всё это потребует времени.
   - Которого у нас не очень много. А идея выставить шпионом неплоха... Он два года что-то делал в Лондоне. Кстати, потому-то он и враждует с Чарторыйским. Началось всё с Пулавского плана. Англии свободная Польша тоже не нужна. А по существу - доводить до самоубийства всегда сложно. Ты вот, Ваня, можешь из-за чего-нибудь застрелиться или повеситься?
   - Вряд ли, - пожал плечами де-Витт. - К тому же, самоубийц в рай не пускают.
   - Нас с тобой в рай уже точно не пустят, - улыбнулся цесаревич, устраиваясь поудобнее на подушках. - Ну, может быть, тебя отправят в чистилище, как это у вас, у католиков, принято...
   - Я православный, - поправил его Жан.
   - Ах да, у тебя же мама гречанка. Представь себе, я тоже бабкой предназначался в греческие цари. Но потом она получше разглядела мою рожу и решила оставить всё как есть. Меня повсюду окружали соотечественники твоей матушки, чтобы я быстрее научился от них греческому.
   - Научились, Ваше Высочество? - с интересом спросил де-Витт.
   - Они от меня быстрее по-русски болтать выучились, - с усмешкой проговорил цесаревич. - Так вот, о самоубийцах. Признаюсь, я тоже не вижу повода, зачем устранять себя. Не все к самоубийству склонны. Если человек до тридцати с лишним лет не пытался покончить с собой, то вряд ли он сделает это после.
   Де-Витт тяжело вздохнул. Он думал, что этот план - "загнать волка в тупик" - был бы идеальным за неимением ничего лучшего. Но волки, загнанные в угол, не перегрызают себе жил. Они пытаются напасть на преследователей. Совершить последнее в жизни безумство.
   - Можно подстроить несчастный случай, - произнес он вслух. - Чтобы смерть выглядела случившейся от естественных причин. Дождёмся, пока он чем-нибудь заболеет, пошлём к нему наших докторов, пусть залечат до смерти. Или... Чем он занимается на досуге?
   - Охотиться любит, как почти все чухонцы, - сказал цесаревич.
   - Вот. Подстроить несчастный случай на охоте.
   - Идея неплоха. Надо подумать, - отвечал Константин.
   - Но есть одно. У него же клан. Ещё найдутся мстители, - произнёс де-Витт.
   - Точно. Нужно, чтобы эта смерть была страшной. И вроде бы как случившейся от чего-то естественного, подобно каре Божьей, - проговорил цесаревич. - Шальная пуля? Нет, слишком подозрительно...
   - Лошадь понесла? Дикий кабан порвал? - начал перечислять вслух Жан. - Провалился под лёд?
   - Что-то такое, - усмехнулся Константин.
   - Это сделать непросто. Нужны деньги. Нужно подготовиться. Это будет дорого стоить.
   - Ах ты, хитрый византиец, - в сердцах проговорил наследник престола. - Тебе же поляки уже, наверное, заплатили. И как бы я мог руководить вашим народом, если вы такие ехидные и меркантильные?
   - Когда вы придете к власти, сделайте меня своим военным министром, - отвечал де-Витт, тонко улыбнувшись.
   - К власти я не приду, не надейся, - резко произнёс Константин.
   Де-Витт лишь пожал плечами, приняв вид, говоривший: "Ну-ну, это мы ещё посмотрим". Потом снова взялся за кальян. И спросил у цесаревича:
   - Ваше Высочество, меня мучит один вопрос - почему вы добровольно отказываетесь от трона, который так многие в вашей семье хотели бы занять? Вы легимный наследник в отсутствие у вашего брата сыновей. И при этом вечно твердите, что править не собираетесь. Как же так?
   - А вот так. Если братика моего, - Константин провел по шее ребром ладони. - И придут звать меня на царство, я им так и скажу: "Кто вы такие? Я вас не знаю. Идите отсюда". Я люблю Россию, Ваня, и буду рад избавить нашу многострадальную державу от такого государя, как я.
   "Он просто боится брать на себя ответственность", - догадался умница Жан. - "Да, и, как я, боится смерти. Карта старшего аркана "Смерть" в раскладах часто выпадает вместе с "Императором" или "Верховным жрецом". А если учесть, как в России в течение последних ста лет принято менять правителей... Скончавшихся от естественных причин было среди них крайне мало. Так что на месте Константина я бы тоже предпочёл отказаться от короны".
   - Но это не значит, что тебе от меня ничего не перепадёт, - продолжал цесаревич. - И ещё. У этого Кристофа есть жена, такая рыжая худенькая чухоночка. Она мне по нраву. Уговори её, чтобы... Ну, ты понял.
   Де-Витт улыбнулся любезно, подумав: "Одни бабы у него на уме. А я съезжу в Павловск и попробую рассказать жене Ливена, что ждёт её мужа, и она, надеюсь, не будет такой дурой. Тем более, женщины обычно осторожнее. Они помнят о своих детях".
   - А если она верная жена, Ваше Высочество? - вслух проговорил Жан. - Не хватать же мне её силой?
   - С мужем она живет, как все, то есть, никак, об этом не беспокойся. Хоть, по мнению многих, и страшненькая, но рога ему ставит исправно, - отвечал цесаревич. - А начала с меня, кстати. Можешь ей об этом напомнить.
   Жан обдумывал, что и этого принца предаст. Верен он останется только государю. В руке его оказались все козыри. Этого ещё никто не знает. Любой другой на его месте почувствовал бы головокружение от внезапно выпавшей на его долю возможности перетасовать всю колоду. У него - все четыре масти, это не шутки. Жан, однако же, был далек от того, чтобы возомнить себя великим и ужасным. Он сдаст врагов друг другу - пусть грызут глотки, он, де-Витт, в резне участвовать не станет. У настоящего авантюриста руки должны быть всегда чисты от чужой крови. Если приходится убивать самому, то следующий его шаг - убить себя.
  
   Павловск, август 1807 года
  
   Весть о назначении графа Толстого посланником в Париж была воспринята с негодованием даже самим Петром Александровичем, твердившим государю, Марии Фёдоровне и всем своим адъютантам, что он лишь обычный дивизионный генерал, французов ненавидит и особо с ними церемониться не станет. Про это назначение даже сложили злую эпиграмму, но граф Пётр на неё даже не обижался: "Nous imitons les Grand: On le savait d'avance/Caiths fit son cheval consul de Rome/Et nous foisons tout comme/En envoyant un ans/Ambassadeur de France". ("Мы подражаем великим: известно, что Калигула посадил своего коня в Римском сенате./Мы поступаем так же и посылаем осла послом во Францию").
   Для великой княжны Екатерины, быстро связавшей одно с другим, такой шаг - выбор на должность посланника видного представителя светской оппозиции, "павловской" партии,- означал только одно: брат всё прекрасно знает. Почему она считала, что Александр обо всём догадывался? Потому что он действовал в своей подленькой манере - ставил врагов в неудобное положение, заставлял их делать то, что им больше всего не нравится. Так, известный патриот и противник недавнего мира граф Толстой должен теперь представлять свою страну в столь ненавидимой им державе. Принцесса прекрасно видела, каков расчёт государя - граф не справится, оскандалится и с позором будет выгнан в отставку. И так, друг за другом, будут сломлены все те, кто поддерживает Марию Фёдоровну и великую княжну. В довершение всего, Алекс фон Бенкендорф передал ей ответ графа Ливена. И ради него она, как последняя шлюха... Ливен просто посмеялся над ней. Ничего; она знает про него кое-что, что могло привести её брата в ярость, а Кристофа - в опалу.
   Като решила поделиться планом мести с Михаилом Долгоруковым. Тот никак не отреагировал на её предложение "покончить с Кристофом". Он вообще пребывал в унынии, слишком много пил, и Екатерина поняла, что в нынешнем состоянии князь бесполезен.
   - На меня не рассчитывайте, - признался он ей. - Я как только, так сразу уеду на войну.
   - А как же месть за брата? - напомнила Като.
   - Знаете... Он мне приснился и сказал, чтобы я это дело оставил, - вздохнул Мишель.
   "Снам верит, туда же", - презрительно усмехнулась Като после их встречи.
   В этот же длинный августовский вечер она отправилась на конную прогулку, всё ещё не в силах выкинуть из головы дела насущные. Итак, у нее есть только Багратион. Но она не раскрывала покамест перед ним никаких карт и ничего ему не обещала. Като понимала, что очень ошиблась, посулив Кристофу Ливонию. Ныне он вправе требовать исполнения обещания. Она надеялась, что сможет поставить его на место. И догадывалась, что, скорее всего, ввиду перестановок в военном ведомстве, его уберут.
   С ней поравнялся стройный всадник на вороном коне. Её "кузен" Лео фон Саксен-Кобург.
   - Что ты такая мрачная? - произнес принц, пребывающий в самом радужном настроении. - Тебе надо веселиться, а не грустить.
   - Ещё что мне надо? - дерзко посмотрела на него Като.
   - Ну как же, тут про тебя очень много говорят... Мол, ты у нас восходящая звезда, и, возможно...
   - Замолчи! - оборвала родственника принцесса.
   - Понимаю-понимаю. О таком вслух не упоминают, - дерзко усмехнулся Лео. - Но если что, я готов поучаствовать. Я же полковник вашей гвардии...
   "Мальчик", - так и подмывало принцессу ему сказать. - "Ты не знаешь толком, во что ввязываешься. Тут даже князь Багратион, прошедший самый ад войны, боится... А ты куда рвёшься?"
   - Небось, уже знаешь, кто пойдет за мной? - проговорила она, не глядя на принца.
   - Конечно, - начал он.
   - Молчи, - цыкнула на него Екатерина. - Здесь так много ушей. За каждым кустом притаились и слушают.
   Они спешились близ дворца. Пошли пешком.
   - Я бы на твоем месте поступил точно так же, - сказал Леопольд. - Но я, увы, не наследую даже Кобург, так что...
   - Кобург наследует Эрнест, который сговорен за Аннет, - произнесла Като. - Интересно, maman моя уже знает, что он спит с Полиной, которая повсюду ездит за ним, переодетая в его лакея?
   - Полина беременна, - проговорил принц. - И вот-вот объявит, от кого. А ты, случаем, не того?
   Он мог дерзить Екатерине на правах друга детства сколько угодно. И она не обращала на его выпады ни малейшего внимания.
   - С чего бы это мне? И, главное, от кого?
   - Думаешь, я не знаю, что ты собираешься завоевать трон с помощью твоего любовника графа Ливена? - прошептал Леопольд. - Возьмите меня в свою компанию. Или вот что - выходи за меня замуж, и я...
   - Лео, - посмотрела на него снисходительно великая княжна. - Какой ты честолюбивый, оказывается.
   - А с чего бы мне не быть честолюбивым, - жарко произнес принц. - Ты же знаешь мои обстоятельства. Третий сын, ничего не значащий титул... К тому же, Бонапарт теперь забрал Кобург. Сволочь! И мне, наверное, придётся переходить к нему на службу.
   - Ты не хочешь? - деланно удивилась Като.
   - Конечно, нет!
   - Так любишь Россию? - она оглянулась, увидела силуэт двух фрейлин и камер-фрау, следующих в отдалении. - После всего, что сделал с твоей сестрой мой братец?
   Лео покраснел. Он толком всего не помнил, а подробностей ему не рассказывали.
   - Она изменила ему, - сказал он. - И её выслали. Наверное, это правильно.
   - Правильно? Костя избивал её до полусмерти, чуть не застрелил из пистолета, наградил во время её беременности дурной болезнью, подцепленной от какой-то шлюхи, отчего она выкинула ребёнка, а потом, чтобы избавиться от Julie, придумал всю эту историю с супружеской изменой. Поэтому, кстати, ему не дают развода, - все прекрасно понимают... - Екатерина остановилась. - Вот она, правда. И ты ещё хочешь оставаться в стране, где такие вещи происходят и считаются в порядке вещей?
   Леопольд потемнел лицом, его красивые зелёные глаза с золотисто-карими прожилками потускнели. Он задумался и ничего не отвечал.
   - Поэтому я с тобой, - проговорил он наконец. - Потому что не хочу, чтобы следующим императором был Константин.
   - А хочешь сам быть следующим? - Екатерина изучающе посмотрела на своего родственника. - Только учти. Знаешь, что сделали с одним немецким принцем - моим дедом? Его закололи вилкой. Задушили шарфом. Избили до полусмерти. И написали, что он-де скончался от геморроидальных колик. К немецким принцессам, как ты понимаешь, относятся гораздо снисходительнее. И даже терпят их в течение тридцати с лишним лет на троне.
   - Я даже не претендую на такое, - испуганно проговорил Леопольд. - Я просто хочу жениться на тебе. Потому что люблю тебя, Катхен. Правда. Ты красивая, умная и ни на кого не похожая.
   Екатерина закатила глаза.
   - Боже мой, - вздохнула девушка. - Ты забыл, как в детстве я тебя палкой лупила, а ты обзывался в ответ?
   - Твоя мать говорила, что я могу стать твоим мужем, - сказал Лео. - И я готов. Я даже в России останусь, если мне дадут хороший полк. Например, лейб-кирасиров.
   "Просто сплю и вижу себя принцессой Саксен-Кобургской", - усмехнулась Като про себя. - "Всю жизнь мечтала. А ты же даже не наследник, Лео. И кроме красивого личика у тебя вообще ничего нет".
   - Милый Лео, ты любишь именно меня или то, что я могу тебе дать? - спросила Екатерина, оглядываясь на одну из фрейлин, Турчанинову, которая шла несколько в отдалении и, судя по настороженному выражению её длинного лошадиного лица, слышала каждое слово, произнесенное между третьим принцем Саксен-Кобургским и великой княжной. "Сейчас побежит рассказывать maman, какая у меня с Леопольдом идиллия", - подумала она. - "И мне придётся выходить за него замуж".
   - Тебя, конечно, - он даже взял её за руку. - Но ты меня не любишь, я знаю.
   - Нет, - подтвердила Екатерина.
   - Потому что ты любишь Багратиона! - закричал он. - Или Ливена! Ты спала с ними, да?
   - И что? - вздохнула Като, которой уже наскучил этот глупый принц.
   - А знаешь ли ты, что этого твоего любовника собираются уничтожить? Если он сам не догадается пустить себе пулю в лоб, кто-то сделает это за него, - повторил принц слышанное от Константина. - И это будет прекрасно! Он отравил своего лучшего друга и тебя отравит.
   Екатерина остановилась и быстрым шагом подошла к фрейлинам. Взяла за руку Турчанинову и прошептала ядовитым тоном: "Если передадите то, что мы с принцем обсуждали, кому-то ещё, я расскажу всем, что вы спите с лакеями и уже второго внебрачного ребенка отдаёте на воспитание в деревню. А пока идите прочь". Слова возымели на мадемуазель Варвару действие, и она вместе с другими фрейлинами поспешила удалиться. Като потребовала:
   - Говори, от кого ты всё это слышал.
   - От твоего брата и моего beau-frХr'а, - сразу же отвечал её "кузен". - Похоже, Константин всё о твоих намерениях знает.
   - И расчищает место вокруг меня... - сказала великая княжна. - С тем, чтобы я осталась одна.
   - Почему одна? Ты останешься со мной.
   - Скажи это ещё громче, - хмыкнула девушка. - Думаешь, Костя тебя пощадит? Тебя, брата ненавистной ему жены? Да тебя в порошок сотрут. Как и меня.
   "Кое-кто обещал Константину эту польскую стерву Анж. И польскую корону впридачу", - лихорадочно соображала она. - "Когда братик не получил очередную игрушку, то решил отомстить всем, кого счёл в этом виноватым".
   - Что же нам делать? - спросил принц.
   - Тебе - молчать. А я что-нибудь придумаю, - произнесла Като.
   - Давай я тоже...
   - Милый Лео. Думаю здесь я. А ты действуешь, - твердо проговорила великая княжна.
   ...Оставшись вечером наедине, Екатерина подумала, что загнана в ловушку. Она не могла перехитрить Александра. Он умнее, о, гораздо умнее, чем она полагала. Сегодня же она узнала, что Багратиона отсылают в Молдавскую армию, и догадывалась, что это не случайно. Долгоруков сам отстранился. Как и Кристоф. Неужели у неё остается лишь этот мальчишка, "Святой Себастьян"? "Это почти всё равно, если бы у меня никого не было", - подумала Като. Какое будущее ждет её? Неужели Константин поднимет руку на родную сестру? Это вряд ли. И Александр не из тех, кто сошлет её в монастырь. Времена не те. Нет, он найдёт ей мужа... И не того, с кем она может остаться в России. "Так лучше найти его мне самой, если уж от этого не отвертеться", - сказала она себе. Мысленно перебрала всех холостых и вдовых правителей. Это либо мальчишки без кола и двора, вроде Леопольда, либо дряхлые старики... Впрочем, Като слышала, что недавно овдовевший император Франц, едва похоронив третью жену, уже ищет ей кого-нибудь на замену. "Вот такой жених мне по нраву", - хладнокровно решила великая княжна. Да, она знала, что Франц немолод, труслив, неопрятен в быту и мрачен. Но он император. И да, нынче Наполеон намеревается воевать против Австрии. Такое её решение поможет разорвать этот позорный союз, заключённый её братом.
   Екатерина действовала быстро, как и привыкла. Сначала она объявила о своём намерении матери. Мария Фёдоровна с ужасом посмотрела на неё.
   - Ты что, не знаешь, что они убили Сашу? - воскликнула вдовствующая императрица.
   - Моя сестра умерла в родах, - произнесла Екатерина нарочито наивным тоном.
   - Да? Перед этим её заморили голодом, - продолжала императрица.
   - Так ведь всё это сделала его супруга, которую нынче в аду черти жарят на сковородке за её деяния, - Като насмешливо посмотрела на мать.
   - Девочка моя, ты меня убиваешь... - вздохнула Мария.
   - Так вы не даёте согласия?
   - Я бы, может, и дала... Но Франц первым браком был женат на моей сестре. Насколько я знаю, вас не повенчают.
   "Чёрт, не подумала", - досадно поморщилась Екатерина. На самом деле, ей не так было важно выйти замуж именно за австрийского императора, сколько позлить брата. И подготовить себе путь к отступлению в случае, если Александр применит крутые меры.
   - Он папист, - сказала фрау Шарлотта, присутствовавшая при разговоре. - Он не позволит вам остаться в православии. Уже был прецедент.
   - Надо подумать, - проговорила растерянная Мария Фёдоровна. - Я пока не могу дать однозначного согласия.
   - Думайте, maman, думайте, - проговорила Екатерина.
   Вдовствующая императрица не знала, как и поступить. Она поняла намерения дочери. Като выбирает себе наиболее блестящую партию из всех возможных. К тому же, этот династический брак весьма позлит корсиканского выскочку, собиравшегося, как говорят, разделаться с Австрией в том числе и с помощью русских. Она решила узнать у митрополита, возможно ли обвенчаться в случае, если один из супругов был в браке с кровным родственником другого. Выяснилось, что православие этому не препятствует.
   В тот же вечер Екатерина имела долгий и продолжительный разговор со своей бывшей гувернанткой.
   - Вы, по-моему, хватили лишнего, Ваше Высочество, - произнесла фрау Шарлотта. - Подумайте, кто этот жалкий папист, а кто вы.
   - Я обо всём подумала, - вздохнула великая княжна. - Мне особо не из кого выбирать.
   - Он женится в четвёртый раз, - напомнила дама.
   - Зато он император, - произнесла Като. - Я буду зваться императрицей.
   - Вы не сможете жить с Францем, - уверенно отвечала графиня. - Он не тот человек, который вам нужен, Ваше Высочество.
   - Я знаю.
   - Тогда почему вы принимаете такое решение? Только из-за вашего честолюбия?
   - Фрау Лотта, - девушка печально посмотрела на неё. - Мой брат боится меня и сам будет предлагать мне брак с кем-либо из европейских наследников. Остаться в России он мне не позволит. Лучше, если я выберу себе мужа сама. Раз уж мой долг - сделать выгодную государству партию, то кандидата лучше Франца мне не найти.
   - Похвально, что вы так понимаете ваш долг, - проговорила графиня. - Но как же сердечная склонность?
   - Причём тут это?
   - Без тёплых чувств к супругу брак называется проституцией, - фрау Шарлотта высказалась прямо.
   - Мне ничего другого не остаётся, - повторила Като с неким отчаянием. - Не вы ли всё моё детство готовили меня к такому шагу?
   - Я учила вас быть разумной в своих поступках, - отвечала графиня. - Самопожертвование хорошо только тогда, когда в этом есть высшая цель. Или когда ничего другого не остаётся. Здесь я вижу только вашу прихоть. Вашу жертву никто не оценит. Она только усилит подозрения вашего брата.
   - Он уже имеет достаточно оснований для того, чтобы закрыть меня в монастыре, - Като посмотрела на неё, взглянула ей прямо в глаза, холодные, серо-голубые. - И для того, чтобы уничтожить вашего сына.
   - С чего ему уничтожать Кристофа, когда тот всячески демонстрирует свою преданность ему? - невозмутимо спросила её бывшая воспитательница.
   - Это сейчас он так поступает, - прошептала Като. - А когда-то он клялся в верности мне. Говорил, что сделает всё возможное, чтобы я стала Екатериной Третьей.
   Фрау Шарлотта выжидательно смотрела на великую княжну.
   - На каких основаниях? - только и спросила она.
   - На основаниях того, что он влюблён в меня, - вздохнула принцесса. - По крайней мере, до недавних пор я была в этом убеждена. Ныне граф Кристоф струсил, отступился от меня.
   "Она пытается выставить себя жертвой. Но это не так", - подумала старшая графиня Ливен.
   - У вас с ним что-то было? Он соблазнил вас? - спросила она, скрестив руки на груди.
   - Я сама им соблазнилась, - честно призналась принцесса. - А вот с Багратионом у меня не было вообще ничего.
   "Потому что у него было всё с моей maman", - подумала девушка, но вслух этого не сказала.
   - Спасибо за откровенность, - отчеканила графиня Шарлотта.
   Сама она догадывалась о том, что между её средним сыном и одной из бывших воспитанниц существует какая-то связь. Старшая графиня была готова это принять, если такое нужно для Дела. Она понимала логику поступков Кристофа - Като могла пообещать ему поспособствовать Ливонскому Делу, если тот, в свою очередь, поможет ей прийти к власти. Но почему ныне Като трусит и чувствует свою уязвимость? Женщина могла найти только одно объяснение подобному поведению воспитанницы - Като, скорее всего, ждёт ребенка. И, если Кристоф действительно был в связи с Екатериной, то... Фрау Шарлотта побледнела. А потом собралась с духом и прямо задала своей воспитаннице несколько вопросов довольно интимного свойства. Като без смущения ответила на них. Судя по тому, что говорила великая княжна, ей повезло. Или, что более вероятно, Кристоф проявил осторожность. Можно вздохнуть с облегчением.
   - Но всё равно, не советую вам бросаться в этот брак с Францем, - проговорила фрау Шарлотта. - Вы вполне можете стать русской императрицей. Я в вас верю. И да, остзейское рыцарство вас поддержит. Я, не последняя среди них, говорю об этом прямо. Рано отчаиваться и сдаваться.
   - Вы так легко говорите о заговоре, словно не давали присягу, - с удивлением посмотрела на неё Екатерина.
   - Я давала присягу не только государю, но и всей вашей династии. Вы мне почти как родная дочь. Естественно, я заинтересована в том, чтобы вы правили, - сказала эта решительная и мудрая женщина. - Вы станете хорошей императрицей и принесёте благоденствие этой стране.
   "Я не дам Кристхена сожрать. Я спасу его", - думала Като после ухода своей бывшей гувернантки. - "Если Леопольд ничего не напутал, мне нужно действовать быстро". Однако намерений выйти замуж за австрийского императора она решила покамест не оставлять - по крайней мере, на словах. Просто для того, чтобы позлить Александра.
   Реакция государя на известие о предполагаемом браке любимой сестры с императором Францем, которого он презирал до глубины души за его поведение во время последней войны, была предсказуемо гневной. Александр примчался в Павловск верхом и, запершись с Като в её покоях, сразу приступил к расспросам:
   - Итак, что это всё значит?
   - Это значит, что я наконец-то решилась устроить свою жизнь, - насмешливо проговорила девушка.
   - Почему именно Франц?
   - Быть императрицей России мне не светит. Так стану хотя бы императрицей Австрии, - усмехнулась она.
   - Почему бы сразу не Франции? - язвительно отвечал на это государь. - Слышал, Наполеон собирается развестись с Жозефиной и нынче усиленно подыскивает себе невесту из лучших королевских домов Европы. Ему нужен легитимный наследник.
   Като проигнорировала выпад брата в её адрес.
   - Maman очень хочет этого брака, я уже в этом убедился, - продолжил Александр. - И ты, как послушная дочь, решила подчиниться её воле.
   - Maman всё равно, за кого меня выдавать, - холодно проговорила Като. - Лишь бы у моего жениха был хоть какой-нибудь титул. Ты должен радоваться, что я не собираюсь тебя свергать, Саша.
   Она налила себе воды из графина и жадно выпила её - стояла страшная августовская жара, оставаться хладнокровной в таких условиях было сложно. Заразиться гневом брата и превратить их разговор в банальный семейный скандал - только этого ей ещё не хватало!
   - Если ты думаешь, что я держусь за эту власть, то глубоко ошибаешься. А Франц... - краска вновь прилила к его щекам. Он сел, расстегнул несколько крючков на воротнике мундира, чтобы не задохнуться от переполняемой его ярости. "Так и удар может хватить", - подумал он рассеянно. - "Апоплексический. Как же они все обрадуются, увидев меня лежащим замертво, с перекошенным лицом. А уж в какой восторг придут французы!"
   - Что Франц?
   - Помнится, ты не любила трусов и предателей. Так вот, он трус и предатель. Ты не видела, как он ведет себя в бою, а я видел. Он даже боится пускать галопом свою лошадь. Кроме того, он уже похоронил трёх жён. Хочешь улечься в фамильную усыпальницу Габсбургов четвёртой? И знаешь, - тут он понизил голос. - Он скряга, считающий в своём хозяйстве каждую рваную тряпку. От него воняет так, словно он ни разу в жизни не мылся и не чистил зубы. Когда я с ним разговаривал, мне приходилось зажимать нос платком.
   - Я его отмою. И научу хорошо ездить верхом, - невозмутимо сказала Като. - А также покажу ему все преимущества решительного и честного поведения в политике.
   - Я не позволю тебе выйти за него. Иди за князя Мишеля Долгорукова и оставайся в России, - сказал Александр, взяв себя в руки.
   - Чтобы я тебя свергла? - испытующе посмотрела на него сестра. Глаза у неё сделались совсем зелёными, взгляд - немигающим.
   - Я повторяю, что сам, возможно, отрекусь...
   - Отлично получается, - прервала его Като. - Ты отречёшься, Константин наследовать тебе не хочет. Маменька же... - она колко улыбнулась. - Кто из взрослых остается? Только я. Но по закону я не имею права на трон. Только как регентша при Никсе.
   Он посмотрел в её глаза, жестокие, злые, разрезанные по-татарски косо. Монголка. И скулы у нее широкие, тяжеловатые, и нос плоский, чуть вздёрнутый. Откуда в этой принцессе, в жилах которой лилась исключительно немецкая кровь, чуть разбавленная русской, нечто дикое, степное, кочевническое? Причём не только в внешности, но и в душе? "Сущий Чингисхан", - подумал он. - "Такая на всё способна".
   - Да, а потом Никс внезапно заболеет и помрёт - дети же часто болеют и умирают, так? - вырвалось у Александра невольно.
   - Саша, - твёрдо проговорила Като, словно разрезая слова ножом. - Не скрою, что я способна на многое. Кроме убийства своего кровного родственника. Поэтому можешь во мне не сомневаться - силой я власть не возьму. А вот наша maman это может.
   - Да? - иронически переспросил Александр. - Я слышал, у тебя есть какие-то отношения с Багратионом.
   - Если я буду перечислять всех тех, с кем у тебя есть какие-то отношения, то и до утра не остановлюсь, - парировала великая княжна.
   - Он самый популярный генерал моей армии. Человек несветский и, мягко говоря, не красавец, так что не понимаю, чем он тебя привлёк, кроме своей репутации,- невозмутимо продолжал император. - Твоё сближение с ним показалось мне подозрительным. Ведь за ним пойдет вся армия. И, кстати, вчера Константин мне упорно твердил, что ты и с графом Ливеном крутила роман. Ну ты ловка, сестренка. Смотри, не наделай бастардов, пока ещё в девицах.
   Он говорил это язвительным и несколько горьким тоном. Екатерина поняла, что её связи ему неприятны по самой простой причине - он её страшно ревнует, но виду не показывает.
   - С Багратионом у меня ничего не было, - произнесла она.
   - Если так, то я уверен в тебе и в твоём вкусе. Ливен хотя бы красивый и любезный. Но, увы, женат и с детьми. Не боишься принести от него в подоле? Есть же такая пословица: "Семя Ливенов сильно", и ты наверняка её слышала.
   Като стала цветом, как её платье - пунцовым. Волосы дыбом встали на затылке. "Правда глаза колет, сестренка", - усмехнулся про себя Александр.
   - Или ты уже понесла от него, а теперь ищешь того, кем бы прикрыть свой грех? - продолжал он, чувствуя себя победителем. Собственно, кто она такая? Просто глупая и тщеславная девчонка, возомнившая себя умной и сильной. - Эх, Катя-Катя... И как тебе доверять престол? Ты же будешь вести себя, как бабка наша. Менять фаворитов, как перчатки. Раздаривать им титулы, деньги и поместья. Поэтому я и не делаю тебя наследницей, Като. А в самом деле, что было бы, если Россия досталась бы тебе? Что бы ты изменила?
   Екатерина глотала обиды и поддёвки брата молча. Главное -не показывать своего гнева. Покажет - проиграет окончательно. Поэтому она уверенным, твёрдым голосом отвечала на его вопрос так:
   - Я бы продолжила войну с Наполеоном. Не пойму твоей дружбы с корсиканцем.
   - А никакой дружбы нет, - разуверил её Александр. - Мы ещё с ним встретимся. Потом, всегда полезно иметь в союзниках властелина полумира. Не забывай, Като, что чертовски сложно вести войну на два фронта. У нас ещё и Турция.
   - Да, я слышала, Бонапарт предлагал тебе помощь в борьбе с ней, - отвечала Екатерина. - Но как ты можешь верить такому коварному человеку? У него же руки в крови даже не по локоть, а по плечи! Долго этот мир не продлится. Следующей его жертвой станем мы, Саша. И что ты тогда делать будешь?
   - Като, - серьёзно произнес её брат. - Я делаю всё возможное, чтобы этого не случилось. И, коль скоро ты считаешь Наполеона хитрым и коварным, можешь быть уверена - я ещё хитрее и коварнее него.
   Налив себе воды и смочив горло, Александр вкратце рассказал ей свою "парижскую пьесу". Принцесса впечатлилась.
   - Ты гений, Саша, - сказала она. - Я бы до такого не додумалась. Но знаешь, если ты боишься заговорщиков, смени всех, кто у власти.
   "В том числе, и твоего ненаглядного Кристхена?" - снисходительно посмотрел на неё он.
   - Дела Будберга я уже передал Румянцеву, - устало улыбнулся государь. - А что касается военного министерства... Аракчеев с ним справится лучше всех.
   - Аракчеев? - удивлённо переспросила великая княжна.
   - Да. Именно он, - подтвердил её брат.
   - Но почему?
   - Он мне предан, как никто.
   "Ну это слишком", - подумала Екатерина.
   - Возвращаясь к тому, с чего мы начали, - сказал он. - Ты пойдёшь за Франца?
   - Как скажешь, - пожала плечами великая княжна.
   - Значит, нет?
   - Мне всё равно.
   - Слушай, сестра, - государь низко наклонился к Като. - Я всё никак не имел случая спросить тебя о том, кто стал твоим первым мужчиной. Ведь ты была уже не девушкой, когда мы... Неужели Кристоф?
   - Нет. Принц Леопольд, - солгала принцесса. - Мы были друг у друга первыми.
   - Как это мило, - ядовито произнес император. - И как, тебе понравилось? А ему?
   Она пожала плечами.
   "Лео мы отправим к его нынешнему вассалу. Тем более, Наполеон у меня это уже требовал", - подумал он. - "Пусть поживёт при дворе в Мальмезоне, поразвлекается с тамошними шлюшками".
   Александр в тот же вечер призвал к себе младшего Саксен-Кобургского и приказал тому уезжать на родину, потому что, "увы, Бонапарт того требует, ибо ты теперь получаешься его вассалом". Лео был зол и разочарован и сразу же кинулся в Павловск, где немедленно потребовал аудиенции с Екатериной.
   - Ты же обещала! - закричал он, входя к ней в комнату. - Что всё это значит?
   - Это решение моего брата, и я ничего тут не могу сделать, - равнодушно отвечала Като, у которой сильно разболелась голова после разговора с Александром и до сих пор не прошла. Впрочем, она догадывалась о причине такого поступка брата - Александр взревновал её к тому, на кого она указала как на своего первого мужчину. "Интересно, что он сделает с Кристофом?" - подумала девушка, причём довольно равнодушно. На Ливена и его странное поведение она всё ещё обижалась и думала, что если Кристхен и попадёт в некоторую немилость, то это будет справедливо.
   - Я не поеду, - твёрдо проговорил Леопольд.
   - Тогда тебя увезут с конвоем, - она приложила пальцы к пульсирующим от боли вискам.
   - Катхен, - взмолился принц. - Ты же умная. Ты знаешь его. Почему он так решил? Неужели он действительно так боится Наполеона?
   Она пожала плечами.
   - Александр не хочет того, чтобы ты был моим мужем, - призналась она.
   - Почему? Потому что я бедный?
   - Потому что ты красивее и моложе его, - усмехнулась девушка.
   - Не понимаю, - протянул Леопольд.
   - А нечего тут понимать. Иди, складывай вещи, собирайся. Поедешь к себе, а потом в Париж. Присмотрись, что там да как...
   - Но ты обещала, - он жалобно посмотрел на неё своими зелёно-карими глазами, обрамлёнными красивыми, загнутыми вверх ресницами, которым могла бы позавидовать любая барышня. Нынче он напоминал ей нашкодившего котика. Почему-то Като стало его жаль. Она подошла к нему, приобняла за талию, поцеловала в щёку. Лео прижал её к себе.
   - Я выполню обещания, - прошептала она.
   - Ты будешь моей женой? Моей, а не чьей-то? - спросил он как-то отчаянно.
   - Я сделаю тебя если не императором, то королём, - произнесла она твёрдо. - А теперь отпусти меня.
   - Нет. Я люблю тебя, - он сорвал с её плеч шаль, начал гладить её плечи, попытался поцеловать в губы, но тут Като отвесила ему звонкую пощечину. Слёзы обиды выступили у принца на глазах и потекли по щекам. Она вспомнила, что в детстве Лео был большим плаксой, за это они с Машей его дразнили "девчонкой", и усмехнулась.
   - Глупый, глупый Лео, - произнесла она. - Неужели ты не понимаешь - в жизни главное не любовь, а власть?
   - Это как раз я и понимаю, - возмущенно произнёс принц. - Ты для меня власть. Твой брат для меня власть. И вы сейчас лишаете меня всякой возможности её получить.
   - В России тебе ничего не светит, - взглянула на него Като.
   - А в Париже что мне светит? А в Кобурге? А в других странах? Нет уж, я женюсь на тебе и стану...
   - Ты станешь всего лишь мужем русской великой княжны, - прервала она "кузена". - Ничего не изменится. Останешься тем, кем являешься сейчас. Тебя как презирали, так и будут презирать. Нет, Леопольд. Ты красив, неглуп, отважен, честен. Ты не заслуживаешь участи моего жалкого деда. Тебе надо быть самодержавным правителем. Причем не того клочка земли в Тюрингских лесах, который унаследует твой братец Эрнест, а чего-то большего. Ты должен сам стать королём, а не просто мужем королевы. Я обещаю, что мы достанем тебе престол приличной европейской державы.
   - Когда? - произнёс он с сомнением.
   - Когда сотрём с лица Земли проклятого Бонапартишку, - сказала она. - И ждать долго не придётся.
   ...Оглядываясь вперед, упомянем, что Екатерина частично исполнила своё обещание. Через пятнадцать лет благодаря её усилиям и интригам принц Леопольд получит все шансы занять трон Англии. Но, увы, вмешается судьба. И Смерть.
   Александр, отослав этого смазливого мальчишку Леопольда вон с глаз своих и забыв о нём, обратился к списку будущих военных разведчиков. Список был составлен Ливеном, и граф, конечно же, натащил в него своих. Вот зачем этот Граббе? А Лёвенштерн? Это вообще кто такие? Прилагались их краткие биографии. Этот Иван фон Лёвенштерн Александра, впрочем, чем-то заинтересовал. Сын остзейского барона из известного в Эстляндии рода и некоей итальянской певицы. Учился в Геттингене. Прошёл и Аустерлиц, и Эйлау. Ныне в бессрочном отпуске. "Его надо вызвать в Петербург. Посмотрим, кто он - "шалопай" или "резидент". Заинтересовало государя и то, что сей ротмистр Лёвенштерн служил в Штабе адъютантом Кристофа, чья жена приходилась тому троюродной сестрой. И учился на медицинском факультете. Дипломированный доктор, значит. Что ж, медицина - вещь полезная. Александру Павловичу и самому она была немного интересна, Виллие ему иногда читал лекции об анатомии и физиологии. И вот есть ещё один факт. Осенью прошлого года Ливен отослал Лёвенштерна в армию. Зачем? Явно что-то личное и очень болезненное. Какая-нибудь семейная ссора. "Значит, я потребую от Кристхена восстановить его в прежней должности", - ехидно усмехнулся государь.
   Александр Павлович с детства убедился в одном - для преследования врагов, для наказания непокорных вовсе не обязательно кричать, топать ногами, отправлять в ссылку, бросать в крепость. Достаточно заставить их сделать то, что им очень неприятно.
   Что же касается Като, то с этой развратной девчонкой всё ясно. Он выдаст её замуж за того, кого выберет сам. За Бонапарта. Она хочет быть императрицей? Пусть будет. Александр готов породниться с "корсиканцем", избавясь таким образом от мятежной сестры. Все ей будут завидовать, а Наполеон обалдеет от свалившегося на него богатого приданого и возможностей к дальнейшему завоеванию мира. Като получит вожделенную власть и мужа, достойного её. Александру от нового зятя ничего не будет грозить - только выгоды получит. Женщина-"Чингисхан" и "новый Атилла" - славная парочка. Но пока об этих планах нечего было и говорить - Бонапарт ещё только собирается разводиться со своей бесплодной женой и не факт, что станет свататься к русским великим княжнам. К тому времени и Аннет подрастёт, можно будет её тоже предложить ему на выбор - вдруг Наполеон испугается такой решительной, дерзкой и жестокой девушки, как Екатерина? Свой план Александру необычайно понравился. Нет, как только тема повторного брака Наполеона возникнет на горизонте, он предложит ему своих сестёр. Да будет так.
  
   Павловск, август 1807 года.
  
   Доротея сидела в гостиной своего дома вместе с братьями. Алекс уже собирался в Париж, и они вовсю шутили по поводу его грядущего отъезда.
   - Тебя, как того козла, пустят в огород, ты наешься там капусты вдоволь и смотреть на женщин больше не захочешь, - смеялась она, но на душе у графини было несколько тревожно. Тревога Дотти могла объясняться её положением, но не только этим. От герцогинь Курляндских, с которыми она связалась, не последовало никакого ответа. Муж загоняет себя в угол и подставляет своих союзников, губит всё и всех.
   - Я постараюсь вести себя поскромнее, - улыбнулся Алекс.
   - Ой-ой, - засмеялся Константин. - Не верю.
   Алекс пожал плечами, как-то мечтательно улыбаясь. Он вспомнил великую княжну, гордую, упрямую, заносчивую, но в то же время такую привлекательную. Понятно, почему даже такой "чурбан", как его зять, увлёкся ею не на шутку. После того, как он передал Като ответ Кристофа, они чуть-чуть поболтали, и потом к Алексу подошел князь Багратион, сказав шёпотом: "Ты говори, да не заговаривайся, смотри, да не засматривайся". Это переполнило чашу терпения барона. Он знал, что Багратион так обращается с ним только потому, что он немец, вспомнил, как этот генерал выставил его подлым интриганом, хотел сказать: "За "ты" в свой адрес я вызываю вас на дуэль", но генерал уже отошёл от него. Зато его перехватил смутно знакомый Алексу Жан де-Витт, богатый и удачливый beau homme. "Не трудитесь драться с ним, барон. Пусть он и храбрец в бою, но в мирной жизни не имеет понятия о вопросах чести. Я уже его вызывал. За сплетни". "Да? И что же?" - Алекс с недоумением воззрился в большие, чуть навыкате глаза этого своего знакомого. "Ничего. Ответа не последовало. Но, впрочем, Бог с ним. Я бы хотел видеть вашу сестру". "Зачем?" - быстро спросил Алекс, думая: "Что ему нужно от Дотти?" "Это касается её семьи". "Говорите со мной". "Я бы всё же хотел переговорить с графиней", - тонко улыбнулся де-Витт. Алекс рассказал Доротее об этом. Она назначила Жану на четыре.
   - Не подослал ли этого де-Витта Чарторыйский? - вслух рассуждала она теперь. - Впрочем, в любом случае, мне будет неудобно говорить с ним наедине.
   - Мы остаемся с тобой здесь, - твердо произнес её второй брат.
   - И пусть только попробует тебя обидеть, - Алекс убедительно похлопал по эфесу сабли. - Тебе нечего бояться, сестренка.
   Она вздохнула и произнесла:
   - Скоро я буду спать с целым арсеналом оружия под подушкой. Вот такая у меня весёлая жизнь.
   - А не этого ли ты хотела, сестра? - посмотрел на неё Константин.
   - Бойся своих желаний. Они исполняются, - горько усмехнулась молодая женщина.
   Когда доложили о прибытии де-Витта, Доротея приказала Константину встать наверху лестницы. Алекс подошёл ко входу в гостиную, сложил руки на груди и остался там стоять.
   Жан показался Дотти вовсе не страшным. У него добрые глаза; он довольно красив и галантен. Пытался поцеловать ей руку, но графиня одёрнула её ещё до того, как его пухлые губы успели прикоснуться к тонкой коже её кисти.
   - Право, не стоит. Мы не в Польше, - и она очаровательно улыбнулась. - Сама я лично предпочитаю простое рукопожатие в английской манере. К тому же, как вы знаете, я родом из Лифляндии, а у нас руки целуют только слуги своим господам.
   - Я готов быть вашим слугой, Дарья Христофоровна, - произнес он дежурную любезность, дабы воздействовать на её женское тщеславие.
   - Я за демократию, Иван Иосифович, - проговорила она, бросив взгляд на Альхена. Тот ей подмигнул.
   - И всё же я рассчитывал, что мы с вами будем наедине, - де-Витт заметил Бенкендорфа, к тому же, вооруженного. Сам он прятал кинжал за рубашкой, но куда кинжал против целого палаша? А драться этот рыжий барончик умел, видать, раз порубил Анжея Войцеховского - выученика самого Цесельского, лучшего фехтовального мастера Варшавы.
   - Моя сестра соблюдает правила приличия и не может оставаться наедине с посторонним мужчиной, - отвечал за неё Алекс.
   - Меня всегда поражал наш этикет. Такое ощущение, что мы живём среди магометян. Не удивлюсь, если в следующем сезоне дамы наденут на себя чадру, - попробовал пошутить де-Витт, но Дотти шутки не оценила и продолжала смотреть на него пристально, серьёзно и цепко.
   Эта дама де-Витту понравилась. Не то чтобы она его привлекала как женщина - всё же не красавица. Ещё она сильно беременная. Этого он не учёл. И "заказчик" его не учёл.
   Дотти позвонила и приказала слугам нести чай. "Эта может и отравить", - подумал де-Витт.
   - У меня от братьев нет никаких секретов, - улыбнулась она. - Так повелось с детства. А если мы не можем доверять членам собственой семьи, то уже скатываемся в безумие.
   Как и Анж, Дотти умела вести беседу. Но если графиня Батовская больше давила, навязывая своё мнение, то графиня Ливен нарочито сбивала собеседника с темы. Причём делала это так, что он даже на неё не сердился.
   - А как же известная максима: "Враги человеку домашние его"? - нашелся де-Витт.
   - Вы любите богословие? - усмехнулась Дотти. - В наши дни это редкость. И, кажется, вы не лютеранин и знать Библию вам не обязательно, не так ли?
   Де-Витт решил перейти к делу. Эта графиня могла бы сделать блестящую дипломатическую карьеру, будь она мужчиной. Как она ловко умеет уводить разговор в ту сторону, какую нужно ей! Если так всё пойдёт, то закончится тем, что она будет диктовать ему условия сделки, и он согласится с ними как миленький.
   - Ещё в той же Библии написано: "Жена да прилепится к мужу своему. И будут они одна плоть", - он пристально взглянул ей в глаза. - Дарья Христофоровна. Дело касается вашего супруга. Он нажил себе много врагов, которые, покончив с ним, примутся за вас и ваших детей.
   На лице Дотти не дрогнул ни единый мускул.
   - Это ваши соотечественники. О них мы знаем уже очень давно, - проговорила она.
   - Не только "Фамилия", - возразил Жан. - Почти весь русский свет. И цесаревич Константин.
   Графиня Ливен почернела лицом. Алекс положил руку на эфес сабли.
   - Это он вас прислал? - прошептала она побелевшими, сжатыми в узкую полоску губами. - Чтобы я, как леди Годива, обнажилась перед ним и тем самым спасла своего мужа? Да? Мерзавец!
   - Боюсь, даже это не спасёт вашего мужа, графиня, - продолжал де-Витт, помешивая сахар в остывающем чае. - Слишком многие его ненавидят, завидуют ему, возможно, метят на его место. Сейчас, когда Тильзитский мир вызвал такой разрыв в умонастроениях, начинается серьёзная битва за престол. И первыми падают самые честные, такие, как граф фон Ливен.
   - Откуда вам сиё известно? - спросила она резко.
   - Как понимаете, никто из врагов графа не хочет марать себя его кровью. В исполнители выбрали меня, - он следил глазами за её реакцией. Дотти не отвечала.
   - Когда и как его убьют? - спросил Алекс.
   - Увы, этого не дано знать даже мне, - де-Витт с опаской следил за его движениями, решив не провоцировать барона понапрасну. - Но предполагаю, что не позже этой зимы.
   - Я так и поняла, господин де-Витт, что вы здесь не в качестве рыцаря-защитника, - собралась с духом Дотти. - У вас есть свои условия.
   - Да. И они просты. Двух рент в Лифляндии или Курляндии мне будет достаточно, - де-Витт подумал, что сейчас она согласится на его требования и уже думал: "Да, всё же женщины гибче и деловитее мужчин. С ними дело иметь куда проще".
   Доротея как-то странно улыбнулась. "Интересно, а какую цену назначат за меня и моих мальчиков?" - спросила она про себя.
   - Как знаете, я не решаю имущественные вопросы, - произнесла графиня. - Вы говорили об этом с моим супругом?
   - Да, Ваше Сиятельство, говорил, но его ответ... - начал Витт, но Дотти оборвала его:
   - Что он вам ответил?
   - Это не для ваших ушей...
   - Я выразилась вполне ясно. Повторите мне, что он вам ответил, - в гневе эта дама была хладнокровна, но страшна.
   - Что выпорет меня на конюшне и кинет в сточную канаву, - тихо произнёс Жан. - И за такие слова...
   - Это и мои слова, - отвечала Дотти.
   Де-Витт всерьез начал опасаться, что сейчас она крикнет: "Слуги, взять этого человека", и его действительно изобьют до полусмерти, а потом бросят на съедение псам, пусть он находится совсем не в Курляндии. Но графиня прошептала яростно:
   - Пошёл вон.
   - Вы отказываетесь? Очень зря, - начал он, встав и направившись к двери.
   Алекс проговорил в его адрес:
   - Вы, кажется, не поняли. Вас уже попросили выйти вон. Моя сестра не любит повторять своих просьб.
   - А с вами, барон, мы ещё встретимся, - процедил сквозь зубы Жан перед своим уходом.
   "Вот дура", - подумал он, раскуривая сигару. - "Ничего, месяца через три ты обрядишься в траур. Но ненадолго, ибо сама и твои щенки сдохнете в тяжких муках. Сколь бы не было ума в этих остзейцах, упрямство сильнее. Пусть потом не жалуются, что я не предупреждал".
   После его ухода Алекс приказал слугам принести холодной воды.
   - Он ответит. Его даже на дуэль вызывать - только руки марать, - проговорил он. - Пусть только попадётся мне, зарублю как собаку.
   - Тебе надо быть рядом с Кристофом. Примириться с ним, - сказал ей Константин. - Оставьте свои разногласия перед лицом общей опасности.
   - Я постараюсь, - прошептала она.
   Через две недели Алекс уехал в Париж вместе с графом Толстым, так и не столкнувшись с де-Виттом за всё это время. Тот уже благоразумно отъехал в Польшу, так что ни Кристоф, ни Константин Бенкендорф не успели выполнить своих намерений покончить с ним, как с паршивым псом.
  

ГЛАВА 4

   Санкт-Петербург, Каменный остров, август 1807 года.
  
   Кристоф фон Ливен приехал из инспекционной поездки в Смоленскую губернию весь взмокший и вконец разбитый - дороги там отвратительные. Его старший брат Карл уехал за границу. Жена с детьми были в Павловске.
   Она пришла почти сразу же после его приезда, когда он ещё не успел снять запылённого мундира. Она. Его мечта. Его Екатерина. В белом платье, как невеста, и в малиновом спенсере с золотыми застежками. Зачем она здесь? Убить его? Или это и не она вовсе, а дьявол, принявший её обличие?
   - Ваше Высочество, - проговорил он хрипло. - Я думал, вы меня ненавидите.
   - Тебя хотят убить, граф, Против тебя теперь все.
   - И вы? - он посмотрел на неё усталым взглядом.
   Что-то в нём было жалкое и милое. Он постарел с прошлого года. Так-то граф хороший. И она, кажется, его любила. "Я останусь с ним на ночь. Все знают, что я в Каменном дворце, а это рядом", - решила она.
   - Нет, - светло улыбнулась Като.
   - Вы уже не хотите в императрицы?
   - Не задавай глупых вопросов, - она соблазнительно прищурила глаза. - Лучше иди ко мне.
   "Отлично", - со злобой подумал Кристоф. - "А я грязный и не брился четыре дня". Но он приблизился, чтобы убедиться, что это не призрак, не суккуб, пришедший высосать из него все силы.
   Да. Это Като. Живая, тёплая и пахнет как прежде.
   - Скучал по мне? - спросила девушка.
   - Я не могу выкинуть вас из головы, - признался граф, снимая с её горячей руки тонкую кружевную перчатку, прикасаясь губами к ароматной коже её запястья. Она прикрыла глаза. В нём было что-то такое... Мужское. Даже в том, что он нынче пахнет не духами и мылом, а пылью, потом, табаком и безнадёжностью.
   - Что вы от меня хотите на этот раз? - прошептал он, отрываясь от неё, словно только что опомнившись. - Я своего мнения не меняю, в ваш заговор не войду.
   - Никакого заговора нет, Кристоф, - отвечала она. - И никогда не было. Я пришла тебя предупредить. Ты приговорён к смерти. Даже мой брат об этом знает. И защищать тебя не собирается.
   - Мне всё это известно. Более того - за мою голову назначена цена, - произнёс граф, отстраняясь от девушки. - Не ведаю только, как и когда.
   - Тебе лучше уйти в отставку и уехать, - быстро проговорила принцесса. - Или к себе в Остзейский край, или за границу. Только так спасёшься.
   - Ну нет, государыня, - улыбнулся он ей невесло.
   - Вот ты дурак! - в сердцах воскликнула принцесса. - Тебе твоя карьера дороже жизни - и чести?
   - Честь я потеряю, если сбегу, - сказал он устало. - Что касается жизни...
   - Ты не понимаешь, - яростно зашептала она. - Тебя просто раздавят. Я видела письмо Новосильцева, Строганова и Чарторыйского. Ещё до этого чёртова мира. О том, что, если Бонапарт перейдёт нашу границу, то вы поступите так же, как поляки, то есть, встанете на сторону Франции. Сейчас поговаривают, что ты шпионишь на Англию. Они найдут всё, что угодно, чтобы показать против тебя, граф. Скажут, что из-за тебя война проиграна. Как сейчас говорят про Чарторыйского. В эти слухи поверят многие. Инородцев вообще не любят. Тогда как русское имя искупает всё. Семейка Воронцовых снабжала заговорщиков против моего отца английским золотом, но никто не считает их подлецами. Всё свалили на Палена и Беннигсена, потому что они немцы. А Зубовых тех же принимали в свете всегда - и до, и после.
   - Вы видите выход? - задал вопрос Ливен, выслушав весь этот монолог.
   - Я тебе уже сказала... - начала она.
   - Это не выход, - перебил он. - Что до моей репутации... Правда на моей стороне. Это главное. А сейчас прошу меня извинить, мне нужно привести себя в порядок.
   Он отвернулся.
   - Ты любишь меня? - спросила Като вслед удаляющемуся графу.
   - Ваше Высочество. Я боюсь, что в наших отношениях речи о любви не идет, - остановился он. - Только о жажде власти с вашей стороны и о мерзкой похоти - с моей.
   - А если это и есть любовь? А не весь этот сентиментальный вздор, о котором пишут в глупых книжках? - проговорила великая княжна, и он вновь почувствовал, что отрывается от реальности.
   - Почему вы пришли? - повторил Кристоф.
   - Предупредить...
   - Почему сделали это сами? - продолжал он. - И осмелились вечером, одной, прийти в мой дом, рискуя быть замеченной?
   - Не знаю. Захотелось тебя увидеть. Вот и всё, - вздохнула она.
   Граф подошел к ней. Обнял её. Като прижалась к нему.
   - Вы мне снились. Каждую ночь, - прошептал он.
   Като поцеловала его жадно, жарко, болезненно. Шаль сама упала с её плеч. Он сорвал с неё спенсер, на ощупь, с закрытыми глазами скользнул рукой ей в корсаж.
   - Не здесь же, - проговорила она.
   Граф подхватил её на руки и унёс в свою спальню.
   ...Пробила полночь. Они лежали обнаженные в свете ночника, отбрасывающего причудливые тени на бледно-зелёный штоф обоев. Като рассматривала комнату - гравюры на стенах, портрет Карла Двенадцатого, небольшой стол. На нём несколько книг, в том числе, Библия и ещё какая-то, на немецком. Она разобрала название: "Ливонские хроники".
   - Вы не возражаете, если я закурю? - спросил Кристоф.
   - Кури, я не против, - пожала она плечами.
   Он встал, накинул халат, нашёл тонкую сигару, зажёг её. Его любовница наблюдала за дымом в его тонкой, длинной руке. Он прилёг на широкую кровать и начал смотреть на неё, на его Екатерину, чувственную, соблазнительную, яркую. Если бы она не была великой княжной, если бы он не был уже женат... Слишком много "бы". Она потянулась, взяла со столика "Ливонские хроники".
   - Ты это читаешь? - нахмурилась девушка. - На каком это вообще языке?
   - На старонемецком.
   - Ты знаешь старонемецкий? - с изумлением взглянула она на графа.
   Он пожал плечами.
   - Говорить не говорю, но текст разобрать могу.
   Като открыла книгу на закладке. Посмотрела на буквы - не так уж сильно отличается от современного немецкого.
   - Хм, а не так уж и непонятно, - сказала она и прочитала вслух:
   - "Надо сказать, что жил один/Язычник дерзкий и бесстрашный,/Имел он на многих большое влияние/Среди своих соотечественников". Слушай, Кристхен, это же про тебя!
   - Почти, - усмехнулся граф, услышав знакомые отрывки, и продолжил по памяти:
   - "Господь вселил в него Свой дух/И одарил большой милостью/Этого добродетельного мужа,/Чтобы он христианскую жизнь предпочёл./Каупо было его имя,/Он первым принял крещение/И с ним его многие друзья".
   - Ты всю эту книгу наизусть знаешь? - удивлённо спросила девушка.
   - Нет, только этот отрывок. Про моего предка, - проговорил Ливен. - "От других язычников также пришли/К священнику Мейнарду большой толпой/И приняли крещение". Он, кстати, очень плохо кончил, этот Каупо. Там есть строки...
   - Да, - произнесла Като, - Вот, читаю: "У язычников вызвало сожаление,/Что Каупо христианство/Со своими друзьями принял./Слухи об этом разошлись/По всей стране,/И большой шум поднялся./Литовцы и русские/Начали к войне готовиться, а также/Эсты, Летты и Эзельцы".
   - Видите. У него было столько же врагов, сколько и у меня, - вздохнул Кристоф, раскуривая сигару. - Как там: "литовцы, русские, эсты, летты и эзельцы"?
   - Но его защищали крестоносцы, или я что-то путаю? - нахмурилась Екатерина.
   - Не защитили. Сначала эсты убили его сына, потом его самого. Проткнули копьем через оба бока. Но он умер не сразу, ещё помучился. Меня также помучают перед смертью, - он докурил, лёг на спину, закрыл глаза.
   Като убрала книгу, накрылась одеялом, пододвинулась к нему, провела пальцами по его поросшей светлыми волосами груди, скользнула рукой по впалому животу.
   - Фрау Лотта рассказывала, что её муж... твой отец умер в Восемьдесят первом. Тебе сколько тогда было? Немного же? - проговорила она задумчиво.
   - Шесть. Неполных семь, - отвечал он. - Я очень смутно помню отца.
   - Ты не боишься, что твои мальчики вообще не будут тебя помнить? - спросила великая княжна. - И что ты так и не увидишь, когда они вырастут? И что они будут слышать о тебе только плохое?
   - Если это действительно мои дети, то они узнают правду, - проговорил Кристоф. - И в нищете, как мы, жить не будут.
   - История вашей семьи похожа на какую-то сказку, - призналась принцесса.
   - Обычно не рассказывают, чем же сказки заканчиваются на самом деле, - заметил граф, обнимая её, его девочку, его королевишну, ту, по которой он будет вечно тосковать, ту, которая была предназначена ему.
   - Да. Золушка впуталась во дворцовые интриги, Белоснежка умерла родами. Спящая Красавица была уличена в супружеской измене и отправлена доживать свой век в монастырь. Помнишь мою сестру Александрину? - спросила она. - Избавь меня Бог от её участи. А ведь это как повезёт.
   - Почему вы решили затеять весь этот сыр-бор с престолонаследием? - медленно спросил Кристоф.
   - Я слишком люблю Россию, - прошептала она. - Я мечтаю возродить золотой век моей бабки, но без всего того бардака, с которым и боролся отец. Мой идеал - Елизавета Английская. И да, мне никогда не было жаль Марии Стюарт.
   Кристоф догадывался, кого эта честолюбивая девица определила в Марии Стюарт. Невольно вздрогнул.
   - Любимая, - он провел рукой по её длинным вьющимся волосам, по её шее, - Вам всего 19 лет. Я знаю по себе, что это значит - когда на вас слишком рано сваливается власть. Но и то, мною тогда командовал ваш отец. Над вами никого, кроме Господа, не будет.
   - Как же иначе? Замуж за какое-нибудь ничтожество? Сидеть в замшелом городишке вроде Веймара, как наша умница Мари, каждый год рожать по младенцу, а потом бесславно умереть?
   - Ваше Высочество, - сказал он, сжав её в объятьях, - Вы любую страну сделаете великой и любого плюгавого курфюрста - кем-то вроде Бонапарта.
   - Только мне этого не хочется. И брату моему тоже не хочется.
   - И мне, - прошептал Кристоф, целуя её в губы, гладя её грудь, чувствуя, что вновь хочет её и всегда будет её хотеть.
   "Когда ты умрешь, случится самый красивый закат", - думала она потом, глядя на него, заснувшего после всего, что произошло. Не сказать, чтобы Като любила его по-настоящему. Она оказывала ему милость, выполняла последнюю волю приговорённого к смерти. В нём, в этом остзейце с ледяными глазами, была та же отчаянная храбрость, что и в Багратионе, человеке, слепленном совсем из иного теста. Оба этих мужчины презирали смерть и могли принять её со спартанским спокойствием. Сама же Екатерина сохранила в себе детское чувство собственной неуязвимости. Для неё смерть была тем, что случается с другими, не с ней самой. Вокруг умирали люди, но она оставалась неизменной - тонкой, дерзкой девчонкой, безжалостной к врагам и великодушной к союзникам. Ей казалось, что и старость к ней не придет.
   Она догадывалась, что станет с Кристофом. "Его бросят на съедение диким зверям", - отчего-то пришла ей в голову мысль. И она знала, кто способен на подобный поступок в манере Иоанна Грозного - её второй брат. Она, конечно, постарается отвести его руку, но... "Граф, если ты жаждешь встретиться со смертью, кто же смеет тебе отказать в этом желании? " - прошептала она спящему на ухо. - "А я накрою тебя белоснежной рубашкой и пожелаю приятных снов".
   Граф проснулся ещё засветло. Долго не мог понять, что это правда, и что принцесса провела с ним целую ночь. Вот она лежит - красивая, незаслуженная, как вся та власть, чины и должности, которые он получал в своей жизни. Золотые серьги в её маленьких ушах, золотой браслет-цепочка на тонком запястье, золотой крест теряется в ложбинке между её округлых грудей. Золото идет к её чуть загорелой коже и волосам. Сейчас она кажется совсем ребёнком. "Девочка, куда мы с тобой влезли?" - подумал он с отчаянием. Он понял, что любит её безотносительно её положения и того, что она ему когда-то обещала. А что касается Доротеи... Вчера он признался Като: "Мы стали супругами по воле ваших родителей. Мы с ней слишком разные, хоть и кажемся похожими. Рядом, но не вместе". Чуть было не сказал: "А мы с вами, Ваше Высочество, можем быть не рядом, но вместе", но не сказал, потому что это означало бы поддаваться ложным надеждам. Но там, на небе, где все встретятся в свой урочный час, они могут оказаться и рядом, и вместе, и навсегда.
   Граф посмотрел на часы. Ещё рано. У него есть время. Залез под одеяло и обнял принцессу, чувствуя все изгибы её великолепного тела. Странно; всё в ней ему нравилось, хоть Екатерина никогда не считалась эталонной красавицей, и он о ней так никогда и не думал. Но какая у неё соблазнительная задница... Какая тонкая талия... Какая грудь... И волосы, длинные, волнистые, пышные, доходящие почти до сосков. Кристоф ценил в женщинах красивые волосы, и, откидывая их назад, целуя её в шею, видя её сонную улыбку, говорил себе: "Последний раз... Самый последний - и всё". Почувствовав сквозь дремоту его желание, девушка обхватила его бёдра длинными ногами, крепко прижалась к нему, впуская его в себя, поддаваясь ритму его движений, и быстро, быстрее него, придя к кульминации. Потом они привели друг друга в порядок, и он, уходя одеваться, прошептал: "Выйдете черным ходом. А мне пора..." Кристоф снова ничего не сказал, ни в чём не признался. Ливен понимал только одно - что заболел тем недугом, которым надо было переболеть лет десять тому назад; он влюблён и становится ужасно сентиментальным, как карикатурный немчик, как этот долбаный юный Вертер. Циником граф не был никогда, но над чрезмерно чувствительными людьми подсмеивался, особенно когда замечал эту чувствительность в ком-то одного с ним пола - женщинам это ещё можно простить. Сейчас и он, проведя ночь с той, о которой мечтал, готов был даже стихи писать, чем отродясь не занимался. Придя на Захарьевскую, он закрылся у себя в кабинете на час и весь этот час писал самое длинное в своей жизни письмо, предназначенное для глаз его младшего брата.
   В этот же день средний граф фон Ливен поехал в Павловск, примирился с женой. Они вскоре вновь переехали в Петербург. 17 октября Дотти родила третьего сына, крещённого Константином, похожего на неё как две капли воды. Его крестной матерью стала Екатерина Павловна. В конце церемонии великая княжна сняла с запястья золотой браслет и надела на ручку "третьему принцу Ливонскому", как она насмешливо называла про себя этого младенца.
   После крестин она взяла за руку бледную, исхудавшую мать своего крестника и прошептала: "В случае чего не бойтесь. Вы под защитой", и подумала, что эта умная, смелая, сильная женщина заслуживает участи куда лучшей, чем участи "остзейской жены"; ныне она казалась сломленной, раздавленной, приунывшей. "Я ко всему готова, Ваше Высочество", - ответила так же шепотом Дотти. - "У меня на столе - карта Европы; моя служанка зашивает в свой корсаж золото, а нянька держит на готове собранные вещи моих малышей. Под матрасом моей кровати - целый арсенал. И самое странное - мне до сих пор не страшно". Като молча обняла её. "Вы правы в том, что не боитесь", - сказала она.
   Потом Екатерина задумалась, как бы поступила на месте Доротеи. Нет, она бы не бежала за границу. Разве что детей бы туда отправила. Впрочем, в покровителях у Дотти недостатка нет. Её возьмёт под своё крыло maman; небось, ещё подыщет ей нового мужа после гибели первого. Графиня молода, да и весьма богата. Но, кажется, Дотти тоже хочет власти. Ещё больше, чем её муж, от власти, как сам признался ей, несколько уставший.
  
   Краков, октябрь 1807 года.
  
   В Кракове стояла мокрая и туманная погода. Анж последнее время мучилась головными болями такой силы, которых отродясь не испытывала. Она грешным делом думала уже написать завещание - кто знает, как закончатся эти роды? Вечером она лежала на кушетке в неудобной позе на спине. Живот у неё какой-то неприлично большой; а если она родит близнецов? "Радости-то царю сколько", - усмехнулась она при этой мысли. - "Как они говорят: "Не было ни гроша, а тут алтын"? А ведь такое может произойти, говорят, что склонность к рождению близнецов передаётся в роду".
   - Князь Чарторыйский к вам, Ваше Сиятельство, - доложили ей.
   - Адам, - прошептала она, а вслух приказала просить.
   Он приехал. Когда он подошёл поближе, Анж заметила серебристые пряди в его отросших волосах. Чёрный цвет сюртука только подчеркивал желтоватую бледность его лица.
   - Боже мой, - проговорил он, глядя на неё.
   - Что, уже не та? - дерзко проговорила она. - Да. Я даже подозреваю, что их там двое. И чувствую себя препогано.
   - Зачем ты наняла эту мразь де-Витта? - резко спросил князь. Он нынче чувствовал себя получше, чем в Петербурге, но смутные отголоски боли ещё периодически ощущал. - Он только всё испортит.
   - Кто-то сам говорил, что мечтает о смерти Ливена, - отвечала Анжелика со своей обаятельной усмешкой. Адаму внезапно захотелось поцеловать её, бедную, измученную, любимую. Но сначала надо было кое-что ей объяснить.
   - И как его убьёт де-Витт? - испытующе спросил Чарторыйский.
   - А как убивают бешеных собак? Пристрелят или отравят, - произнесла она.
   - Анж. Пойми, - вздохнул Адам. - Если бы он был кто другой, мне было бы всё равно. Но он нам ровня. У них на гербе fleur de lys. Ты знаешь, что это значит? Это означает королевскую кровь. Его смерть должна стать достойной.
   - Сделать из него мученика, да? А сам ты... Ты болен? - она вгляделась в его лицо.
   - Да. Тем же, чем твоя мать, - мрачно сказал он.
   - Нет, - покачала головой Анжелика. - Это точно не оно.
   Почему-то князь ей поверил. Из малодушия ли, из страха смерти - особенно такой, долгой, мучительной смерти - неизвестно. Он вспомнил одну фразу, где-то вычитанную: "Каждый умрёт той смертью, которую выберет сам". Анна выбрала грызть себя за гибель мужа - вот и получила рак в неполные сорок лет. Ливен, похоже, выбирает погибнуть от руки своего сюзерена. А он сам.... Он видел сны, в них - самого себя со стороны, посреди заснеженной равнины, окружённого стаей чёрных воронов, трупы на снегу, укрытые какими-то рогожами. Он сдёргивает их поочереди и видит Александра, глядящего остекленелыми глазами в небо; Lise, похожую на спящую; и себя самого с вытекшими глазами.
   Адам переменил тему и рассказал Анж об этих тревожащих его снах.
   - Ты меняешься. Если я сделаю на тебя расклад Таро, то выпадет Смерть, - прошептала она. - И, наверное, Повешенный. Но это не буквальное прочтение. Это значит, что умирает прежний ты и рождается новый. Со мной уже такое было.
   Её слова навели Чарторыйского на мысль.
   - А если ты... - намекнул он ей.
   - Не сейчас. Ты же видишь, - проговорила Анж.
   - Я подожду. Я умею ждать, - отвечал Адам несколько обреченно.
   Вечером того же дня он раскрыл книгу, которую достал у одного виленского букиниста ещё в прошлом году, но всё никак не мог начать её читать. Учебник по алхимии "Двенадцать ключей" за авторством Василия Валентина. Князь с трудом пробирался сквозь отвлеченные понятия, всегда обозначающие определённое вещество. Сейчас, открыв книгу на произвольной странице, он выхватил глазами следующий отрывок: "Возьми серого волка, Сатурново дитя, и тело короля отдай ему. И когда волк поглотит его, возведи сильный огонь и брось туда волка. И тогда огонь поглотит его, волк сгорит, и король вновь будет свободен". Адам прекрасно понял сейчас, кто есть волк, огонь и король. Многое прояснилось.
   Пани Изабелла приехала в Краков вечером 20 октября, аккурат к тому часу, когда Анжелика почувствовала первые схватки. И так, без врача и акушерок, с помощью одной лишь бабушки, она на следующий день, в половину шестого вечера, родила сына.
   Князь, не спавший всю ночь, зашел к ней в спальню. Молодая женщина лежала бледная, очень уставшая, плавая в поту.
   - Покажи мне ребёнка, - обратился он к служанке.
   Тот, который мог стать польским королем или русским императором, был совершенно не похож на Александра Первого. Мальчик родился черноволосым и смугловатым, как дочь Чарторыйского и императрицы Елизаветы. Только глаза новорожденному достались синие, материнские.
   - Как ты его назовёшь? - обратился князь к Анж.
   - Адамом, - ответила она как само собой разумеющееся.
   - Довольно Адамов в нашей семье, - произнёс он. - Это имя не приносит счастья.
   - Тогда он будет Станиславом, - проговорила его племянница.
   - Так-то лучше.
   Анж хотелось, чтобы он ушёл. Чтобы все ушли. У неё, похоже, пришло молоко, уже начало протекать, и с этим нужно было что-то делать. К счастью, ей на помощь пришла пани Изабелла. Она взяла Адама за руку и вывела его из комнаты. Княгиня сказала сыну:
   - Теперь, я полагаю, надо ждать гостей из Петербурга. Что мы им скажем?
   - Соврём, - пожал плечами Адам. - Ничего другого не остаётся. В любом случае, нам придётся скрывать этого ребёнка.
   - И этот мальчик - даже не его дитя, - заметила Изабелла. - От него вообще не может быть детей. Но никто не смеет ему этого сказать.
   - Значит, мама, мы опять отказываемся от выпавшего нам исторического шанса взойти на российский престол? - усмехнулся Адам. - Восемь лет назад ты считала совершенно иначе.
   - Ну, если ты хочешь, чтобы и этому ребёнку не дали вырасти... - мать пристально посмотрела на него чёрными глазами, в которых горел тот же огонь, что и у него.
   Адам повторил фразу Валентина про алхимического волка.
   - Придут другие. Бояться надо домашних его. Матери, сестры, брата, - покачала головой княгиня. - Они-то блюдут чистоту крови как никто. А волк... Что волк? Он сгорит. И не его нужно страшиться.
   - А кого? - нетерпеливо спросил её старший сын.
   - Самого себя.
  
   ***
   Де-Витт явился к Батовским в начале ноября. Его встретил сам граф, человек безмерно светский и любезный.
   - Я слышал, у вас в семействе пополнение? Поздравляю, - начал гость, но тут из-за ширмы, разделяющей комнату, вышел сам князь Чарторыйский.
   - Пройдёмте со мной, - кратко произнес он Жану.
   Граф Александр насмешливо улыбнулся, так как де-Витта тоже считал низкопробным подлецом.
   - Простите, Ваше Сиятельство? - якобы недоумевающе проговорил де-Витт.
   - Не в моих привычках повторяться, - и в глазах этого князя Жан впервые увидел огненную бездну. Вспомнил предупреждение своей матери: "Бойся эту "Фамилию". Они умеют то, к чему мы не способны" и наказ государя: "Ты мне нужен живым".
   Наверху, в комнате, куда завёл его Адам, де-Витт заметил необычайно жарко натопленный камин, запотевшие зеркала. Атмосфера показалась ему весьма зловещей. И свечи, горевшие в люстре и канделябрах, все до единой были чёрными. Перед ним, как дьявол перед грешником, стоял сам князь, страшный в своей торжествующей красоте. Де-Витт подёргал ручку двери - заперто. И окна тоже закрыты. Не сбежишь. Геройствовать не получится. Но Жан и не собирался проявлять отвагу.
   - Значит, так, пёс, - начал князь, не глядя на Жана. - Своему хозяину скажешь, что ребенок родился мёртвым.
   - Это правда? - осторожно спросил де-Витт, ибо он, кажется, слышал слабый детский плач, пока они находились в гостиной.
   - Ты скажешь это так, чтобы твой хозяин счёл это правдой, - проговорил Адам.
   Все же де-Витт нашел в себе силы задать свой знаменитый вопрос:
   - А что мне за это будет?
   - Что будет? - расхохотался князь Адам, которого такая наглость застала врасплох. - То, что ты умрёшь не сейчас и не от моей руки. Вот что.
   - Ваше Сиятельство. Я не имею права погибать, - произнес Жан. - Я же не по своей воле к вам прибыл.
   - Ты понял, что ответишь ему? - жёстко спросил князь.
   Де-Витт огляделся. У него было ощущение, что в комнате начинается пожар. Огонь горел слишком ярко, и Жан боялся, что пламя свечей перекинется на него. Теперь он понял, что имела в виду его мать. "И как мне привлечь Анжелику к агентурной работе с такими-то родственниками?" - отчаянно подумал он.
   - Да, - вслух произнес де-Витт.
   Выйдя из этой страшной комнаты, он столкнулся с нянькой, несущей на руках спелёнутого младенца. Вполне живого младенца. Витт подумал: "А кто знает, может быть, она родила девочку... Но тогда бы мне так и сказали. В любом случае, теперь я знаю правду. И могу этой правдой распоряжаться, как мне вздумается".
   Государю де-Витт сообщил, что ребенок родился мёртвым. Александр вздохнул, пробормотал: "Господь не любит моих детей" и принялся за дела. В августе Мари Нарышкина родила ему здоровую девочку, светленькую, голубоглазую, всю в него, и он был вполне этим доволен.
   Тем временем, Жан сделал всё, как ему сказал государь. Он распространил в свете слухи о том, что собирается перейти на службу к Наполеону. Стал притворяться пламенным польским патриотом. Многие его бывшие приятели поклялись, что, если встретят его, то "зарубят как собаку".
  
   Париж, сентябрь-октябрь 1807 года
  
   Алекс всю поездку в Париж пребывал в мрачном настроении. Следы войны виднелись повсюду; они встречали русских пленных, видели разоренные городки и сёла. Но Франция весьма их порадовала осенними уютными туманами над полями. И перед ними одним пасмурным утром открылся Париж - город на холмах, разделённый широкой извилистой рекой, наполненный высокими готическими церквями вперемешку со зданиями недавней постройки; город надежд и отчаяния, "стоящий тысячи месс", как где-то читал Алекс; целый мир с садами, улочками, подворотнями, колокольнями, ветряными мельницами на холме Монмартр, под сиреневым предрассветным небом; центр тогдашней Вселенной.
   Кроме графа Толстого, спутниками Алекса были трое молодых дипломатов: князь Григорий Гагарин, учёный-дилетант, часто изрекавший глубокомысленные сентенции на любые темы, будь то политэкономия, география, медицина или искусство; граф Карл фон Нессельроде, немногословный молодой человек в очках, чем-то похожий на сову обликом и весьма небольшим ростом - Алексу он едва доходил до плеча; и, наконец, барон Пауль фон Крюденер, белокурый и сероглазый юноша, который Бенкендорфу кого-то неуловимо напоминал своим невзрачным острым лицом и хитрым, лисьим разрезом глаз. Нессельроде и Крюденер были лучшими друзьями и, как это часто происходит, постоянно подшучивали друг над другом, используя малопонятные словечки и фразы - преимущественно на латыни. На третий день Альхен узнал, что известная сочинительница мадам Жюли де Крюденер приходится Паулю родной матушкой, и больше на эту тему его спутник распространяться не стал. Мало-помалу, уже на подъезде к Парижу, Алексу удалось разбить дружеский дуэт, так как общество Гагарина ему порядком наскучило. Князь, ужаснувшийся тем, что "эти немцы спелись между собой", решил держаться от них в стороне. Бенкендорф как-то даже разоткровенничался с Паулем, который, будучи сам остзейцем (но в Остзейском крае ни разу не бывавший), признался:
   - Ты как мать моя. Не мытьём, так катаньем всё выпытаешь. Итак, вот тебе история моей жизни. С Карлом мы вместе учились, - он показал на мирно спящего Нессельроде. - Он при моём папе в Копенгагене начинал служить. Мать с сестрой уехали от нас. Я вырос с отцом. Когда мне было восемнадцать, его хватил удар, и он умер на моих руках. Я остался de facto сиротой. Денег у меня было мало, а потом ещё долгов понаделал. Я сел играть. То густо, то пусто. На еду иногда не хватало. Потом чёрт меня угораздил влюбиться в одну... В неё уже докторский сын был влюблён. Решили драться. Дело хотели замять, но мой секундант настоял на дуэли. Я убил своего соперника. Пришлось бежать. Вот такие дела.
   - У каждого из нас есть что скрывать, - философски заметил Нессельроде, проснувшийся от разговоров.
   - Таков наш Путь, - проговорил Алекс.
   Люди часто доверяли ему свои секреты. Так и он доверил своим спутникам свои.
   - Слушай, - спросил его Крюденер. - Я, как видишь, тоже балт и от кузенов слышал о Ливонском Деле.
   - Если оно сбудется, то будет слишком красиво, - усмехнулся Алекс. - Но я пессимист.
   - Я тоже.
   Потом они начали обсуждать женщин. К удивлению Алекса, у его новых друзей, показавшихся ему с первого взгляда "ботаническими юношами", женщин перебывала куча. Особенно у Крюденера.
   - Чувствую, мы едем туда, куда нам нужно, - пошутил Бенкендорф.
   - Я слышал, у парижанок есть в ходу жест, - присоединился к разговору граф Нессельроде. - Когда ты пожимаешь руку даме, и она надавливает средним пальцем тебе на ладонь, это значит, что она на всё согласна.
   - Какие-то масонские знаки, - сказал заинтригованный Алекс. - Спасибо, что предупредил. А то бывает...
   И он рассказал историю со Степанидой Николаевной в Богом забытом Чебаркуле на Урале, случившейся во время его путешествия по России. Жена одного из гарнизонных офицеров не знала французского языка и не сразу поняла, что от неё хотел Бенкендорф. Но, когда они достигли взаимопонимания, то он испытал ни с чем не сравнимое удовольствие в её объятиях.
   Потом, слово за слово, он рассказал о своих странствиях по России и по Кавказу. О войне не упоминал. Зачем? Сказал только:
   - Под Аустерлицем я не был. Но под Эйлау я видел ад. Меня, однако, даже не зацепило.
   - Здесь зацепит, - вдруг мрачно сказал Крюденер.
  
   Из Парижа посольство довольно быстро переместилось в Мальмезон, ибо там располагался двор Наполеона. Их ожидал парадный прием длиной в несколько часов, во время которых Бенкендорф запомнил всех "новых аристократов", в том числе, и самого Наполеона, совершенно не впечатлившего его. Алекс быстро нашел общий язык со своей соседкой слева, мадам Дюшанель, не слишком молодой брюнеткой, рассказавшей "этому русскому" обо всех и вся. Через некоторое время началась декламация. На невысокую сцену, установленную в центре приёмной залы, поднялась, наверное, самая прекрасная женщина, какую Алекс видел за двадцать пять лет своей жизни. Одетая в просторное платье с этрусским орнаментом, блистающая украшениями в античном стиле, которые на любой другой даме смотрелись бы грубовато, а на ней были в самый раз, высокая и откровенно полная, но не обрюзгшая брюнетка читала монолог Федры из одноименной драмы Расина. Глаза её, чёрные, как непроглядная ночь, блистали, лицо выражало всю глубину страсти и отчаяния. Алекс не мог отвести от неё взгляда и даже после того, как она удалилась с подмостков, не изменил своей позы и выражения лица, воображая её наяву. Из оцепенения его вывел весьма чувствительный толчок в ногу. Спутница, раздосадованная его невниманием, прошептала:
   - Очнитесь уже, наконец! Да, мадемуазель Жорж - самая талантливая из наших актрис, но вам, барон, вредно на такое смотреть.
   - Кто она такая? - спросил Алекс, рассеянно глядя на мадам Дюшанель.
   - Маргарита Жорж, наша звезда драмы, наверное, лучшая из всех, - с неохотой отвечала дама.
   "Она должна стать моей", - решил про себя Алекс, и потом, оглядывая подтянутую, суховатую фигуру своей спутницы, глядя в её лукавые карие глаза, он подумал: "А пока мадемуазель Жорж мне не принадлежит, ограничусь кем подоступнее". Дама всё поняла по его коронному взгляду "укротителя диких зверей". Она обладала качеством, которое сполна оценил в её соотечественницах Бенкендорф - понимала определённые мужские намерения без лишних слов, не ожидая, что её принудят или не оставят другого выхода. Когда все уселись ужинать, она пожала ему руку под столом и пригнула средний палец. Вскоре они вышли из-за стола под предлогом, что мадам Дюшанель вознамерилась показать своему спутнику великолепный сад, посаженный самой императрицей Жозефиной.
   - Выбирайте сами, Alexandre, - шепнула она ему, когда они отошли на дальнее расстояние от дворца. - Беседка, розарий, чаща, лабиринт. И, если можно, так, чтобы мне не пришлось ложиться на траву. Нынче сыро, а на мне такое тонкое платье.
   - Розарий - это романтично, - произнес ей в тон барон. - Лабиринт - место уединённое, но найдем ли мы из него выход? Беседки, боюсь, все заняты, - много кто вышел прогуляться.
   - Что ж, попробуйте меня догнать... - и мадам Дюшанель, которую, кстати, звали Полиной, свернула с аллеи в какие-то кусты и перешла на бег, смеясь. Алекс настиг её у дерева, прижал своим телом к стволу, покрыл её лицо, шею и грудь жадными поцелуями и, подбадриваемый её стонами и фразой "Ну же, не тяните, мне становится холодно!", овладел ею. Во время соития он представлял себе обнаженную мадемуазель Жорж и довольно быстро и бурно кончил. Его дама ещё не успела прийти к экстазу. Пришлось искупать свою "вину", лаская её между ног. Когда и она получила от их близости желаемое, то прошептала:
   - Вы оправдали мои ожидания и даже превзошли их. Надо вас кое с кем познакомить.
   - Познакомьте меня с мадемуазель Жорж, - проговорил Алекс, застёгивая панталоны.
   - Alexandre, зачем вам какая-то актриса? Да я с ней и не общаюсь, - с улыбкой произнесла его любовница. - Если вы аристократ, то вам нужно общество получше. Я достану вам приглашение в салон мадам Савари.
   - Супруги вашего посланника в нашей столице? - живо откликнулся Бенкендорф.
   - Да, - подтвердила она. - И я думаю, вам с ней следует установить отличные отношения.
   Вечером того же дня Алекс, не думая ни о чём другом, кроме мадемуазель Жорж, пытался написовать по памяти её портрет. Выходило всё не то. Он изорвал несколько листов. Образ этой актрисы в античном платье, с лицом неумолимым, на редкость правильным и огромными сияющими глазами затмил все прочие - и печальные очи Анжелики, и плотоядную улыбку принцессы Като - тех, о ком он мог только мечтать. Здесь же, если постараться, мечта может исполниться. Алекс был уверен в себе и в собственной привлекательности. Эту крепость взять можно. Неизвестно, сколько продлится их посольство, но за это время Маргарита должна пасть перед адъютантом русского посланника, как падали менее интересные ему женщины.
   От раздумий и попыток рисовать его отвлекла записка. Он развернул бумагу - мелкий, острый, явно женский почерк извещал его: "Ваш слуга ужасен! Где вы таких находите? Он в пьяном виде ошибся дверью и залез в мои апартаменты, сбив всё на своём пути и перепугав моих горничных до полусмерти. Из-за этого шума я проснулась и больше не могу уснуть, а у меня завтра, между прочим, премьера! Сделайте с этим негодяем что-нибудь, прошу вас - выставите вон, накажите - но чтобы этого не повторилось. Искренне ваша, М."
   Алекс, прочтя эту записку, задумался вовсе не о своем лакее Жозе, французе, взятом вместо Карлиса. Сей Жозе был хитрым малым, но своё дело знал лучше латыша. Единственный недостаток - пьяница, каких свет не видывал. Судя по всему, оказавшись в родимых краях, он решил отметить своё возвращение бурным возлиянием и причинил некоей даме массу неудобств.
   Но кто же написал записку? Имя на "М"... Упоминание о "премьере". Неужели это мадемуазель Жорж? Алекс немедленно кинулся отвечать. "Приношу мои самые искренние извинения", - начал он. - "Но, увы, я не могу ничего сделать с моим несносным слугой, так как именно благодаря ему я получил шанс познакомиться с вами". "Ну, лети с ответом, вернись с приветом", - сказал он про себя на следующее утро, лично передавая послание в руки горничной мадемуазель Жорж. Та уже уехала в Париж, и Алекс последовал туда же, в экипаже мадам Дюшанель, тоже направлявшейся в столицу.
   Русскому посольству предоставили целый особняк, неплохо выглядящий и изнутри, и снаружи. Алекс попал в салон мадам Савари, дамы уже весьма пожившей, родом с Карибских островов и поэтому обладающей экзотической креольской внешностью. Несмотря на то, что недавно госпожа Савари разменяла четвёртый десяток, одевалась она как юная девушка и вела себя соответственно своим нарядам. Впрочем, стремясь подражать девицам, она не имитировала скромность и стыдливость. Бенкендорф был приглашен в её спальню чуть ли не в первый же его визит к ней. Потом он часто заходил сюда и познакомился со многими влиятельными женщинами. Но мысли его занимала только одна, которая в подобных салонах никогда не показывалась. Он стал завсегдатаем театра La ComИdie FranГaise, видел её несколько раз в неделю, играющую различные роли. Трагедии у неё получались прекрасно. Своим появлением она "подтягивала" до своего уровня и других актёров, задействованных в пьесах. "Неужели она сама пережила все эти страсти, которые изображает на сцене?" - думал Алекс, наслаждаясь её игрой. - "Как бы мне хотелось лично узнать это".
  
   ***
   Граф Пётр Толстой не церемонился ни с главой Франции, ни с министрами, а Наполеон был слишком умён, чтобы злиться на этого "солдафона". Ведь его выбор в качестве посланника - тонкая игра "византийца" Александра, желавшего подразнить давнего соперника и новоиспеченного союзника. Гораздо больше императора Франции настораживали приближенные Толстого. Особенно его адъютант, который начал вести слишком активный светский образ жизни. Его везде видят. О нём говорят. Глава полиции Фуше недавно выяснил, что этот Бенкендорф интересуется мадемуазель Жорж. Несмотря на то, что Наполеон ныне пренебрегал этой актрисой, на его вкус, чрезмерно растолстевшей за эти три года, в глазах всех она всё ещё считалась его любовницей. И могла что-то да знать...
   - Установи за ним наблюдение, - приказал он Фуше. - Если зайдёт слишком далеко, можно его и припугнуть.
   - А можно и убрать, - отвечал его министр полиции. - Этот русский с немецким именем - небольшая сошка, у него даже нет никакой должности при посольстве, а Париж - город опасный, по подворотням лучше не ходить.
   Его повелитель думал о другом и лишь рассеянно кивнул в ответ.
   - Да, и достань мне Жорж. Или нет, лучше скажи ей, чтобы она была поласковее к русскому ценителю её талантов, - усмехнулся Наполеон. У него уже возник план. Пусть актриса вытрясет из этого наивного полковника все секреты.
   - Составь на этого барончика досье. Вдруг он непростая птица? - сказал Бонапарт вслед удаляющемуся Фуше.
   Эти русские - непростые соперники. Бонапарт это знал. Им повезло с умным государем, надо сказать. Александр, наверное, хитрее всех, даже англичан. Поэтому Наполеон и решил заключить с ним союз. Силой Россию сейчас не победишь.
   Потом Наполеон вернулся к бумагам. Савари писал из Петербурга, что там, похоже, назревает заговор против императора - в пользу женщин из династии Романовых. В числе первых кандидаток на престол называют четвёртую незамужнюю сестру государя, великую княжну Екатерину. Ей всего девятнадцать лет, но она умна не по годам, отлично разбирается в политических вопросах и даже в военном деле, популярна среди Гвардии, хороша собой - словом, такая русская "королева Луиза", только ума в ней куда больше, чем в этой прусской кукле, вообразившей себя вершительницей судеб Европы и спасительницей Отечества. Александр, должно быть, опасается такой соперницы. Замуж, как писал Савари, не собирается выходить по той причине, что её неумеренные амбиции не позволяют ей становиться правительницей какого-то захудалого клочка Европы. Говорили, правда, что она не так давно хотела стать четвёртой женой императора Франца, но брат её отговорил. Во Франце, очевидно, её привлек лишь титул. Итак, если Екатерина не хочет замуж за абы кого, а брат её наверняка боится, то почему бы не предложить ей стать императрицей Франции? Наполеон решил попросить Савари выслать ему портрет великой княжны.
   Вопросы престолонаследия волновали Бонапарта столь же, как и императора Александра. Жозефина, его верная подруга, не родила ему детей. Кроме того, Наполеону хотелось доказать свою причастность к монаршьим династиям. Можно сколь угодно устраивать пышные церемонии, сажать на опустевшие троны итальянских и германских княжеств и королевств членов своей семьи - его всегда будут считать "корсиканским выскочкой", даже те, чьи армии он давил, как ореховую скорлупу. Родство с могущественными Романовыми, ребёнок, рождённый от него принцессой крови - залог того, что его завоевания, корона, трон, Империя - это не химера, не каприз судьбы, а нечто неизменное и прочное. Укрепив свадьбой с русской великой княжной союз, Бонапарт сможет покорить Англию и Испанию окончательно и поставит на колени Австрию. Россия продолжит завоевания на Востоке, став его вассалом. И так, постепенно, Наполеон захватит весь мир. Эта мечта преследовала его с детства, когда он читал истории завоеваний Александра Македонского и Юлия Цезаря. Нынче она близка к исполнению.
  
   ***
   Маргарита сидела в гримерной La ComИdie FranГaise, стирая с лица густой слой белил и румян, призванный сделать её яркую внешность ещё ярче, так, чтобы её лицо было видно даже с галерки. Сняла и диадему Меропы, и браслеты, и тяжёлые серьги-кольца. Процедуру разоблачения прервала её горничная Иветта, принёсшая цветы - розы, алые, как кровь - опять от этого русского, наверное. Вот прицепился как хвост! Хуже филёров, ей-Богу. Хоть говори Луи, чтобы нанял людей дать ему по шее. Сейчас Марго не была настроена на очередной роман. Кроме того, Луи ясно дал ей понять, что устал от присутствия других мужчин в её спальне и что они накопили достаточно денег - в том числе и благодаря ей - чтобы вдвоём уйти со сцены и купить ферму в Нормандии, как мечтали давно. Её мать, к которой этот русский полковник уже успел нанести визит, небось, уже наболтала ему о ней не пойми чего.
   Марго открыла письмо, приложенное к букету. Не очень ровные строчки; мелкий, но широкий почерк; какие-то стихи. В тексте пара ошибок, а мадемуазель Жорж терпеть не могла малограмотных. На другом листе обнаружила свой портрет тушью. Неплохой, хоть весьма приукрашенный. Интересно, он сам нарисовал? Мать вчера говорила про этого типа: "Такой любезный! Так хорошо выглядит! Сразу понятно - граф или князь. Не упусти своего шанса!" Актриса только усмехнулась - каких только князей и графов у нее не было. И князь Сапега, престарелый поляк, потерявший с ней остатки своего хрупкого здоровья. И граф Меттерних, посол Австрии. Хоть и граф, но ей почти ничего не дарил, только выел вконец весь мозг, она даже толком играть не могла в период их романа. Букет Марго приказала поставить в вазу, а письмо решительно скомкала, желая отправить в мусор. Только портрет оставила. Тут опять явилась горничная, сообщив, что к ней явился господин Арман, шеф тайной полиции. Она его знала. Как-то жандармы выручили её из большой передряги, и теперь она предпочитала их слушаться. Что нужно ему на этот раз?
   - Вижу, у вас появились новые поклонники? - проговорил её приятель, войдя к ней.
   - Может быть. Я им счёт не веду, - пожала молодая женщина пышными плечами.
   - Александр фон Бенкендорф, - прочёл Арман имя на конверте. - Я бы на вашем месте был с ним полюбезнее.
   - Чем он отличается от других? - Марго выдернула из своих густых чёрных волос позолоченный испанский гребень, начала собирать их в повседневную прическу.
   - Он флигель-адъютант русского царя. Должен быть богат. Очень богат, - со значением проговорил жандарм.
   - Любезный Арман, я что, похожа на нуждающуюся? - усмехнулась мадемуазель Жорж.
   - Как приятное дополнение - ему двадцать пять лет, он строен, высок и смазлив, так что наши дамы отдаются ему вполне добровольно, - продолжал Арман, разглядывая украшения на туалетном столике.
   - Намёк поняла, - актриса повернулась к нему. - Мне опять следует послужить на благо Империи.
   - А вы понятливая. Впрочем, думаю, вы не пожалеете. Мальчишка в вас влюблен, настолько, что об этом скоро узнают все. Вам остаётся ему подыграть. И соглашаться на всё, что он ни предложит.
   - Что он может предложить? - с интересом посмотрела на него своими ясными тёмно-карими глазами Марго.
   - О, этот - всё, что угодно. Русские - они такие. Забросает вас драгоценностями и шалями... - начал Арман.
   - Я устала от денег. Предпочитаю успех, - перебила его Маргарита.
   - Он может предложить вам поехать с ним в Россию. Соглашайтесь. Там мало хороших актрис, ангажемент платят щедрый, и успех будет вам обеспечен. Если будете совсем хорошо играть, этот барончик ещё, чего доброго, сделает вам предложение.
   - На таких, как я, не женятся такие, как он, - скептически произнесла актриса.
   - Поверьте мне, мадемуазель Жорж. Я много русских перевидал. Они сумасшедшие - и на войне, и в мирной жизни. Всякое может случиться, - уверил её Арман.
   Вот эту фразу "Всякое может случиться" мадемуазель Жорж ненавидела. Эта дочка капельмейстера из Амьена всегда желала нормальной, предсказуемой жизни. А получалось всегда, как в тех пьесах, в которых она играла. Сплошь драма.
   - Я подумаю, - заявила она. - Сначала хочу посмотреть на этого... как его?
   - Бенкендорфа, - подсказал ей Арман.
   - Точно. Я поищу его имя в Готском альманахе.
   Марго было не привыкать выполнять подобные поручения. Слишком рано она узнала, что мужчины готовы с легкостью расставаться со своими деньгами за любовь или даже иллюзию любви. Но ей надоела такая жизнь, честно говоря. Этот полковник, умеющий хорошо рисовать, будет последним. А потом она выйдет за Луи Дюпора, терпеливо прощающего ей всю эту череду любовников, и всё наладится.
  
   ***
   Алекс, тем временем, вовсе не жил монахом. Он посетил все увеселительные заведения в Париже, кроме игорных домов, в которые зарёкся заходить. Редкую ночь он проводил в здании посольства. Но и про мадемуазель Жорж Бенкендорф не забывал. Ощущение того, что за ним следят, он приписывал нервозности и думал, что чёрные силуэты людей, поджидавшие его у дома актрисы - всего лишь плоды его фантазии.
   Однажды он отправился в театр вместе с Паулем, и они посмотрели на Марго в роли королевы Марии Стюарт. Всё действие Алекс спрашивал приятеля - как, мол, ему игра и внешность мадемуазель Жорж?
   - Талантлива, бесспорно, - проговорил фон Крюденер. - Что же касается наружности... Она мне напоминает фигуры, которые помещают на носы кораблей. Издалека такая монументальность красива, но вблизи... Ты когда-нибудь видел её вблизи?
   - Всё с тобой ясно. Ничего не понимаешь в женской красоте, - махнул на него рукой Алекс.
   В антракте к нему подошел один очень хорошо одетый господин лет тридцати, красивый и стройный блондин с чем-то неуловимо демоническим и хитрым в лице.
   - Вижу, вас очень интересует мадемуазель Жорж. Из-за этого вы очень интересны местным филёрам. И, кстати, забыл представиться - так спешил вас предупредить. Я граф Меттерних.
   Глаза у этого графа были как у Анж Войцеховской - ярко-синие, пронзительные. Вообще, чем-то он был неуловимо похож на неё - то ли манерой держаться, то ли выражением лица. Алекс представился и спросил:
   - А не вы ли австрийский посланник?
   - А не вы ли адъютант российского посланника? - задал встречный вопрос его собеседник.
   Алекс посмотрел на его руки - красивые, ухоженные. Золотое обручальное кольцо на левой руке. И ещё один, странный перстень на среднем пальце - в виде змеи, кусающей собственный хвост.
   - Здесь все за всеми следят, - сказал Меттерних, когда они последовали на свои места. - Осторожнее ходите по тёмным переулкам. Моему секретарю так недавно вставили кинжал в живот.
   - Почему вам так важна моя безопасность? - усмехнулся Алекс.
   - Если хотите, то я побуду вашим ангелом-хранителем, - в тон ему отвечал посланник, приказывая подавать шампанского. - А что касается мадемуазель Жорж... Если желаете её завоевать, то цветы и записки в этом деле не помогут. Держите наготове ваше золото. Судя по всему, у вас его не так много.
   - Я что, похож на нищего? - вскинулся Бенкендорф.
   - Вы не богаче меня. А я в один момент понял, что тратить деньги лучше на театр, а не на спектакли, устраиваемые в собственной постели, - витиевато выразился граф.
   Видя негодование в зелёных глазах своего собеседника, он поспешил добавить:
   - Вижу, вы сейчас готовы обвинить меня в оскорблении чести дамы. Напомню вам, что защищать нужно честь той, у кого она имеется. У неё чести нет. По сути, она такая же проститутка, как и те, что выставлены на продажу в местных публичных домах. Только масштаб иной.
   - Довольно! - вскричал Алекс. - Вы грязный сплетник!
   - Ничуть. Я ваш ангел-хранитель, - повторил Меттерних и проговорил шепотом ему на ухо:
   - На кого-то из ваших готовится покушение. У меня есть связи в департаменте полиции, я знаю, о чём говорю. Скорее всего, будут имитировать ограбление. Свидетелей они оставлять не любят, поэтому вы или ваши коллеги могут закончить, как наш несчастный Венцель фон Келлерманн. Что касается актрисы, она работает на жандармерию. Когда я это выяснил, меня, естественно, выставили вон из её будуара. Так что лучше любуйтесь на Марго издалека. Говорю вам как друг.
   Алекс, надо сказать, слушал его невнимательно. А Клеменс фон Меттерних не врал, как оказалось позже. Сейчас же барон думал о нём только так: "Подлый австриец, жаль, что он дипломат, а то бы я его к барьеру поставил". Вскоре он с ним расстался.
   Меттерних смотрел на нему вслед с некоей печалью - этот офицер, наверняка, проявил себя храбрецом на полях сражений, а тут влюбился в шлюху и жандармскую подстилку - и пропадёт ни за грош, истечёт кровью в глухом переулке близ Saint-Michel, и поминай как звали.
  
   ***
   Вечером Алекс был счастлив - ему пришла записка от мадемуазель Жорж, в которой она назначала свидание. Он покрыл её поцелуями, счастливый, как никогда. Еле дождался назначенного часа, привёл себя в полный порядок и направился на свидание по такому знакомому маршруту.
   Через три переулка перед ним выросло несколько оборванцев.
   - Эй, красавчик, закурить не найдётся? - спросил один с вызовом в голосе.
   - С собой не ношу, - ответил Алекс, разведя руками.
   - Ну что ты так нас не уважаешь. Хотя бы несколько су на дешёвый табачок будет? - проговорил ещё один, пониже ростом.
   - Заработай, - дерзко кинул ему в лицо барон.
   - Что ж ты за такое надменное дерьмо? - приблизился к нему третий амбал в два раза больше Алекса.
   - Аристократишка, наверное, - поддакнул кто-то.
   - Да он с акцентом говорит. Немчик, как пить дать, - проговорил кто-то слева. Алексу показалось, что пришло куда больше людей, чем он сперва заметил. Он вспомнил, что не взял никакого оружия. Придётся надеяться на кулаки.
   - Обыщи его, Фажоль. Небось у него водится кое-какое золотишко, - приказал атаман шайки.
   Самый мелкий приблизился к нему, чтобы порыться в карманах. Алекс сбил его ударом в бок. Это стало сигналом к началу драки. Его взяли в кольцо десять человек. Против такой силы ему было нечего противопоставить, хотя сопротивлялся он храбро. Но его сбили с ног и этим не ограничились - колотили по голове, спине, двинули в челюсть, и вскоре, когда он уже лишился чувств, пошарились по карманам и выгребли оттуда всю мелочь. Он застонал, пытаясь встать на ноги. Это его чуть было не погубило.
   - Кончай его! - крикнул кто-то сверху. Один из грабителей вынул бритву и располосовал ему горло чуть повыше кадыка. Потом все быстро убежали с места преступления.
   Алекс нашёл в себе силы встать. Тело болело ужасно, но на ногах он держался. Рана на шее кровоточила, в глазах потемнело. Он зажал разрез шарфом и побрёл, сам не зная, куда. С неба ему светили дерзкие звёзды, в голове все путалось, его шатало из стороны в сторону, но он не останавливался. Редкие прохожие принимали его за пьяного и переходили на противоположную сторону улицы.
   Наконец он оказался на пороге квартиры своей возлюбленной. "Господи!" - всплеснула она руками. - "Вас... вас избили?" Она кинулась отирать ему лицо, заплывшее от синяков, а потом разглядела зияющую рану на горле и чуть в обморок не упала. Алекс не мог произнести ни слова, только неразборчиво хрипел, и от этого кровь шла ещё сильнее.
   - Иветта! - окликнула Марго свою служанку. - Иветта, быстрее зови Мориса. Пьяный он, трезвый, с девкой он или без, пусть бежит сюда немедленно. Скажи, у меня человек тут помирает.
   - Потерпите, миленький, - она чуть не плакала от жалости к этому молодому человеку, на которого ей указал Арман, гладила его по слипшимся от крови рыжим волосам, ощупывала его кости. Марго немного училась медицинскому делу - лет в четырнадцать, до того как уйти на сцену, провела несколько месяцев в одном женском монастыре, там монахини и послушницы как раз помогали больным и увечным. Обнаружила, что у него сломано четыре ребра.
   Альхен пытался ей улыбнуться. Перед глазами у него всё плыло от боли, но даже стонать не получалось. Его начал бить озноб.
   - Как же вас так? - она снимала с него окровавленную одежду, промакивала раны. - Отдали бы им, что просили, и всё обошлось бы. Они такие. Как говорится, храбрость воина - ничто перед коварством преступника.
   Он положил свою холодеющую руку на её запястье. Слёзы показались в его глазах. Потом Алекс лишился чувств.
   Морис Сент-Поль, студент иcole Medicale последнего года, явился, пошатываясь с жестокого похмелья.
   - Ну, Марго, что у тебя там... - он приблизился к пострадавшему, увидел открытую рану, через которую можно было увидеть внутренность гортани, и выругался.
   - Спаси его, - взмолилась молодая женщина.
   - И он что, ещё живой? - изумленно глядел Морис на потерявшего сознание Алекса. - И сонная артерия не задета, хочешь сказать? В рубашке родился.
   - Ты сможешь это зашить? - деловито спросила Марго.
   - Постараюсь. Он без сознания, так-то лучше. Но если он у меня помрёт на столе, чур, с тебя уговор, - сказал он скороговоркой.
   Потом Морис, хлопнув Иветту по заднице, приказал нести нитку с иголкой и начал зашивать Алексу разорванную гортань. Через два с половиной часа операции он, вытирая с рук кровь, сообщил:
   - Всё. Дальше заживёт как на собаке. А где ты его нашла, и кому так не повезло?
   - Адъютанту русского посла, - проговорила Марго, отирая Алексу лицо мокрой тряпицей.
   - А, филёры, - равнодушно произнёс без пяти минут доктор медицины. - Хорошо, что я был дома. Они любят их брата резать. Думают, что у них водятся какие-то секреты. Ну, я пошел. Если у него поднимется температура, дай мне знать.
   Алекс очнулся на следующий день, не осознавая, где он и что здесь делает. Марго лежала с ним рядом. Его глаза опухли, горло болело очень сильно, он даже говорить не мог. За одну ночь он онемел. Потом припомнил всё, что случилось: десятеро человек пинают его, как мячик, по грязной брусчатке; он бредёт по переулку, под злыми звёздами; и вот дом, и тёплая гостиная, и женщина, в объятья которой он падает, и кто-то чёрный и страшный зашивает его тело, и над всем этим - граф Меттерних с пронзительными глазами духа огня, говорящий: "Я же предупреждал".
   - Очнулся, - Марго светло улыбнулась ему.
   Он улыбнулся ей в ответ непослушными губами, попытался что-то сказать, но не смог.
   Она прижалась к нему, погладила его ноющее от боли, избитое, измученное тело и начала целовать его.
   "Идиоты", - думала она. - "Проклятые идиоты. А этот Александр действительно родился в рубашке и с серебряной ложечкой во рту".
  
   ***
   - Идиоты! - негодовал Фуше. - Жалкие идиоты! Кто его бил?
   - Вы же сами сказали... - робко возразил его подчиненный.
   - Если его убили, вы представляете, чем это грозит? Вы хотя бы труп его нашли?
   - Мы обыскали все морги, но его там нет. Наверное, выкинули в Сену, - флегматично продолжал Этьенн.
   - Merde! Вам - строгий выговор. И что мне говорить Его Величеству? А?
   - Он жив, - раздался голос вошедшего в кабинет Армана. - И сейчас находится у мадемуазель Жорж. Собственно, куда шёл, туда и дошёл.
   - Все равно ты идиот, Этьенн. Пошёл вон! - прикрикнул Фуше.
   Оставшись с Арманом наедине, он вздохнул:
   - Слава Богу. А то этого Бенкендорфа нет уже вторые сутки, русские на ушах стоят. И Его Величество хотел с ним поговорить лично. Так он и вправду жив?
   - Да. Чудом. Вот только говорить не может, - вздохнул Арман.
   - Почему это?
   - Этьенновские ребятки пытались перерезать ему горло. Ярёмной жилы не задели, но гортань и голосовые связки - в лохмотья. Наш доктор говорит, что Бенкендорф сможет вновь обрести голос только через месяц. Но письменные показания даёт и сейчас.
   - Ну хоть что-то, - с облегчением проговорил Фуше. - Пусть его доставят в русское посольство. А Марго, получается, его спасла?
   - Училась у кармелиток, - тонко улыбнулся Арман.
  
   ***
   Через несколько дней Алекс сидел в печально известном "чёрном кабинете". Перед ним лежал лист бумаги и карандаш - так быстрее записывать ответы, а времени у допрашивающих его было в обрез. Человек, задававший вопросы, был повернут к зашторенному окну так, что его лица нельзя было разглядеть. Но по голосу и резкому итальянскому акценту барон понял, кто с ним разговаривает.
   - Вы же не русский, да? - спросил император - а это был именно он.
   Алекс покачал головой, потом написал:
   "Не по крови".
   - У вас немецкое имя и протестантское вероисповедание. Так ваши предки были выходцами из Германии?
   "Зачем это ему?" - подумал Бенкендорф и начертал на бумаге: "Они пришли в Ригу из Пруссии".
   - Я знаю, что император Александр, а до этого его отец благоволили к таким, как вы, - уроженцам Прибалтики. Вообще, мне интересна ваша родина. полковник. Я даже на досуге о ней прочитал. Только я не понял одного - почему вы так быстро сменили подданство со шведского на российское? - это была самая длинная реплика, произнесённая Наполеоном за полчаса.
   Алекс немного подумал, потом вывел:
   "Государь Пётр I обещал остзейским немцам привлегии. Карл XII эти привилегии отнимал, как и его отец. Отсюда и верность балтов династии Романовых".
   Фуше зачитывал ответы Алекса, а тот радовался, что ему не приходится произносить их вслух. Как вчера говорила Марго, когда у него всё-таки поднялась температура: "Во всём надо находить радостные стороны". И ещё: "Кому-то бывает и хуже". Вот сейчас он видит, чем же так хорошо быть немым. Почерк не выдаёт того, что творится на душе. А голос - предатель.
   - Какие же это привилегии? - отрывисто спросил Наполеон.
   Алекс перечислил: "Право исповедовать лютеранство. Сохранение всех прежних административных учреждений и самоуправления. Сохранение земель и крестьян за помещиками".
   - Как интересно. Только полной независимости вам не хватает. Уверен, некоторые из ваших мечтают об этом.
   Алекс побледнел. Он был достаточно умен, чтобы понимать, о чём именно говорит Бонапарт. Ливонское королевство на французских штыках... Этого ещё не хватало!
   - А вы? Вы, случайно, не мечтаете? - кратко усмехнулся Наполеон.
   Барон нахмурился и написал следующее: "Рыцари Остзейского края - верные слуги российского престола. Если кто из нас и надеется на независимость, то только из рук государя императора. Что касается моего рода, то мы уже на протяжении трёх поколений служим российской короне по военной части и не имеем права..."
   - А как у вас относятся к полякам? Насколько я знаю, Курляндия была подвассальна польскому королю?
   "К полякам относятся очень плохо. Простой народ их ненавидит", - записал Алекс.
   - Почему так?
   "В 17 веке они пришли нас завоевывать. Шведы отдали нас им. Поляки начали отбирать земли, насаждать католичество, устроили охоту на ведьм, сжигали целые деревни. До сих пор есть негласный обычай - каждый латыш, эстонец или балт может безнаказанно убить на своей земле любого, кто говорит в его присутствии по-польски или молится на латыни. Естественно, это правило распространяется только в Остзейском крае, и то, Митава является исключением".
   - Сурово. У вас там просто Вандея случится, если Россию вдруг поразит революция. Итак, всё, что мне нужно, я от вас узнал. Спасибо. Можете быть свободны.
   После того, как его отпустили, Алекс подумал, что весь этот разговор нужно передать своему начальнику. Так и поступил. Шума, кстати, по поводу происшествия не поднимали. Порезали в тёмном переулке, ограбили, слава Богу, что живой. Толстой предлагал ему взять отпуск и уехать на лечение, но барон наотрез отказался - если его не будет в Париже, Марго позабудет о нём совсем, а этого нельзя допустить. Много разговаривать ему по долгу службы всё равно не приходилось, и в постели он пролежал всего дней пять. Потом стало скучно. Толстой, тем не менее, описал всё это происшествие и его причину Марии Фёдоровне.
  
   Павловск, октябрь 1807 года.
  
   Вдовствующая императрица долго сокрушалась над беспутством своего протеже, чуть не приведшем к непоправимому, и поделилась своим негодованием с дочерью:
   - И теперь он весь занят романом с этой девкой! Она не абы кто, а, как пишет граф Пётр, была любовницей самого Наполеона. Уверена, на него напали из-за неё. Но и это не отвратило Альхена от неё.
   Като, оставив свой набросок натюрморта с вазой и колонной, подумала немного и проговорила:
   - А как выглядит эта Жорж? Я что-то слышала о ней. Говорят, очень талантливая актриса.
   Но ее maman в присущей ей манере перешла на другое:
   - А наш Алекс вновь днюет и ночует у этой дряни! Она родила - якобы ему, хоть я в этом очень сомневаюсь - ребёнка, и он теперь постоянно бывает у неё. Как только он приехал с манёвров, то немедленно бросился к этой Нарышкиной, которой как раз пришло время рожать! Нет, я, конечно, не отрицаю, что в этом вина Lise, но я очень сильно подозреваю, что полька крутит им как ей угодно. К ней уже обращаются за протекцией! Ее считают кем-то значимым! Но она не имеет на это никакого права. Тоже мне, мадам де Помпадур выискалась.
   - Саша любит только её, - вздохнула Като.
   - Я не удивлюсь, если она и подговорила его подписать этот мир, - продолжала разоряться Мария Федоровна.
   - Почему вы так думаете? - Екатерина пристально взглянула на мать.
   - Только она из всего света приняла у себя Савари, - отвечала вдовствующая императрица. - Тот, как мне говорили, привёз в дар платья и украшения от корсиканца для Lise, но алчная полька забрала их себе.
   - Нарышкина - просто дура, maman. Ничего большего, - отстранённо проговорила Екатерина.
   - Но он не просто спит с ней, Като, - Мария покраснела, внезапно осознав, что обсуждает столь откровенные вопросы с родной дочерью. - Если бы всё было так, я бы не волновалась. А если он вздумает на ней жениться, когда Lise...
   - Саша не такой идиот, maman, - резко отвечала великая княжна. - Он-то знает, что это может повлечь за собой. Даже наш Костенька не женился на её сестре Жаннете, а мог бы.
   Мария Фёдоровна поджала губы и проговорила:
   - С этим надо что-то делать. И как можно быстрее.
   - Я вижу только один выход - найти ему другую пассию, - отвечала её дочь.
   - Но кого же?
   - Хотя бы эту мадемуазель Жорж, - подсказала ей Като. - Кстати, я припоминаю, что всё-таки видела с ней гравюру - кажется, она была изображена рядом с мадемуазель Марс. Эта актриса даже похожа чем-то на Нарышкину. Брюнетка с пышными формами. Саше понравится, это его любимый тип женской красоты.
   - Като. Во-первых, она актриса... - начала Мария.
   - А что, подкладывать под него княжну? Чарторыйские уже пробовали. И что вышло? Актриса - это даже лучше. Она может сделать всё, что угодно, если пообещать ей побольше золота. Она ни с кем не связана родством и, к тому же, иностранка - значит, будет верна только тем, кто ей платит. А платить будем мы. Нет, с такими, как она, иметь дело гораздо проще.
   Марию Фёдоровну всегда пугали и втайне восхищали практичный ум и цинизм её четвёртой дочери. На её аргументы было нечего возразить. Конечно, можно бы отравить Нарышкину, но это наделает много шума. Все узнают, кому это выгодно. Но до другого императрица-мать сама вряд ли бы додумалась.
   - Като. Всё хорошо, но она в Париже, - произнесла Мария. - И она принадлежит самому Наполеону.
   - Это было года два тому назад, - возразила великая княжна. - А что касается её местонахождения... Толстой может предложить ей съездить на гастроли в Россию. На выгодных для неё условиях...
   - А если эта актёрка откажется? - спросила императрица.
   - Твой Альхен Бенкендорф её уговорит, - усмехнулась девушка. - А то и силой увезёт.
   - Като! - всплеснула руками Мария Фёдоровна. - Если он её увезёт, какой же скандал разразится! И потом, ты представляешь, что с ним тогда сделают французы?
   - Вот и проверим, на что он способен, - заключила Екатерина и вернулась к своему занятию.
  

ГЛАВА 5

   Санкт-Петербург, ноябрь 1807 года.
  
   Лёвенштерн не знал, как себя держать с графом Кристофом. Тот вызвал его к себе в три дня, приказал явиться при полном параде, и вот Жанно стоял перед ним навытяжку, ожидая, что тот скажет.
   Кристоф, увидев его, встал, сложил руки на груди, и, глядя куда-то поверх его головы, начал после приветствия:
   - То, что случилось между нами год назад, уже не имеет значения. Если вы хотите вписаться в стан моих врагов, я не возражаю, их и так слишком много. Меня убьют до конца этого года, но я ещё не знаю, как именно. Если же вы простили и забыли, я попрошу вас об одном - когда меня не станет, позаботьтесь о кузине и моих детях. Найдите им хороших учителей, устройте в приличное учебное заведение, помогите определиться с карьерами. Я сам рос практически без отца и знаю, каково им будет.
   Он остановился. Осёкся, увидев изумление в глазах собеседника.
   - Я не хочу с вами враждовать, - начал Жанно, тоже не глядя на графа. - Но почему вы уверены, что эти поляки вас уничтожат? Ни Чарторыйского, ни кого-либо из его родни в Петербурге нет.
   - У вас устаревшие сведения, - усмехнулся Кристоф. - Теперь меня ненавидит весь свет.
   Лёвенштерн вопросительно посмотрел на него.
   - Хотите спросить, откуда я это знаю? Вчера государь подписал назначение Аракчеева в военные министры, - и Кристоф потянулся к портсигару. Судя по количеству окурков и пепла, он курил очень много. Особенно со вчерашнего дня.
   - И он вам враг? - спросил Жанно.
   - Прямо скажем, не друг. Это вообще удивительная идея, так как против его назначения выступил далеко не я один, - он закурил, уже не смакуя сигару; это действие он довел до автоматизма, его тело нынче нуждалось в табаке как в воздухе. - Готовится нечто странное. Не только против меня.
   - Что вы будете делать, если вас сместят? - спросил Жанно. - И, раз уж вас назначили в ливонские короли, то я бы на вашем месте устроил в Риге восстание.
   - Я собираюсь покупать землю в Лифляндии, - продолжил граф. - Буду строиться. А потом...
   Он подвёл указательный палец к виску и проговорил:
   - Но мне не дадут сделать это самому. Просто не дадут. Хотя не исключаю, что будут целенаправленно до этого доводить.
   Они помолчали. Лёвенштерн смотрел ему в глаза и видел в них смерть.
   - А теперь перейдём к делу. Ради чего вы вызваны сюда. В пол-пятого у вас аудиенция с государем, - проговорил граф.
   Глаза Лёвенштерна округлились.
   - Вы... - прошептал он.
   - Я ничего не делал. Только поместил вашу фамилию в один список. Государь ищет людей для особых поручений в Европе. Как я понимаю, военная разведка, - отвечал Кристоф.
   - Ничего себе, - Жанно аж покраснел.
   - Из всех кандидатов Его Величество пожелал видеть лично именно вас, - продолжал Ливен. Потом он оглядел своего гостя критическим взглядом и проговорил:
   - Волосы уже пудрить не принято, но это ладно. Когда будете говорить, смотрите в глаза, но не слишком навязчиво. Если покажется, что вас не слышат, голоса не повышайте. И не дай Бог вам встать позади государя.
   - Слушаюсь, - вымолвил Жанно, преисполнившись всей важности сегодняшнего дня в его судьбе.
   Через полтора часа он стоял в малахитовом кабинете государя и глядел на него так, как наказывал Кристоф - внимательно, но не слишком пристально.
   Жанно заметил, что Александр выглядел уже не столь юно, как он его всегда себе представлял; на затылке обозначилась плешь, да и живот был уже заметен.
   - Чаю не желаете? - спросил рассеянно император. - Нам с вами предстоит долгий разговор.
   Жанно не знал, отказываться ли от столь неожиданного предложения или соглашаться с ним. На всякий случай кивнул. Принесли чай с вареньем, сливочным маслом и баранками.
   - Знаю, вы были ранены, - начал император. - Пролили за меня кровь.
   - Так точно, Ваше Величество, - Лёвенштерн с удивлением смотрел на накрытый для чаепития стол и на государя всея Руси, деловито и аккуратно намазывающего масло на баранку.
   - Где же?
   - Под Аустерлицем и Эйлау, государь, - отвечал Жанно.
   - Проклятый день двадцатого ноября, навечно запомнил, - вздохнул Александр. - Впрочем, я видел ваш послужной список. Вам хорошо досталось. Неудивительно, что вы расстроили своё здоровье. Но вы же медик по образованию. Где учились - в Лейдене, Гейдельберге, Йене?
   - В Геттингене, Ваше Величество, - Лёвенштерн отломил кусочек баранки, пытаясь сделать это как можно изящнее.
   - Значит, в Геттингене... А почему выбрали именно этот факультет? Люди вашего круга чаще всего учатся праву.
   - Ваше Величество, - Жанно вцепился в это обращение, чтобы не потонуть в светло-голубых глазах своего августейшего собеседника; был бы Александр женщиной, Жанно бы уже лежал у его ног; но и сейчас он понимал, что сделает всё, о чем государь ни попросит: скажет кого-нибудь убить - Лёвенштерн пойдет и убьёт, скажет выпрыгнуть из окна - встанет на подоконник и шагнёт в пустоту. - Медицинская наука предполагает обширную практику, а я по своим склонностям и нраву человек практический. Мне много говорили, что медицина - недостойное для дворянина занятие, но я и не хотел зарабатывать этим ремеслом себе на жизнь.
   - Я понимаю вас, барон, - улыбнулся государь. - Вам просто было интересно, как устроен человек. Этот вопрос всегда занимал и меня, но, как понимаете, я не имел возможности слушать лекции в университете.
   "Он прочитал меня", - от этой мысли Жанно стало зябко.
   - Душа и тело человека - вот что действительно интересно, - продолжал император. - Но вы всё же избрали военную карьеру. Впрочем, я не спрашиваю, почему - других вариантов у вас было немного. Но не хотите ли вы ещё поучиться чему-либо новому?
   На тонких губах государя заиграла улыбка.
   - Я всегда готов учиться новому, Ваше Величество.
   Александр подметил, что этот ротмистр бледен и красив какой-то драматической красотой, и вспомнил, что такой тип мужской внешности очень нравится его жене. Он поморщился. Но, в целом, родственник Ливена ему нравился. По-французски говорит весьма бегло, держится неплохо...
   - Так вот, - перешел государь к делу, ибо время поджимало, а он обещал ещё к Мари заехать сегодня. - Не хотите ли прослушать курс в парижской Ecole Medicale?
   - Я бы рад, Ваше Величество, но ныне я стеснён в средствах... - начал Жанно, но монарх остановил его жестом руки.
   - Расходы мы берём на себя, господин штабс-ротмистр. Вам остаётся только уволиться со службы и наслаждаться Парижем, - усмешливо проговорил Александр.
   - Это большая честь для меня, государь, но... - Лёвенштерн снова побагровел, - Но я всё же желал бы сделать карьеру в Гвардии.
   - Вы её сделаете. И в Гвардии, и при Дворе. Если справитесь с поручением, то и денежные вознаграждения вас ждут, не сомневайтесь, - доверительно взглянул ему в глаза император. "Нет, это не де-Витт. Он остзеец до мозга костей, хоть по крови - только наполовину", - подумал он о Жанно.
   - Извините, государь, но я, кажется, не очень понимаю, - тихо проговорил Лёвенштерн. "Как иcole Medicale связана с военной разведкой?" - гадал он про себя.
   Александр встал, подошёл поближе и положил руку ему на плечо.
   - Буду говорить прямо. Как мой флигель-адъютант и полковник моей Гвардии, вы имеет полное право это знать, - холодным голосом начал он.
   Лёвенштерну показалось, что он ослышался. Неужели его определяют в свиту? И повышают в звании? Не спит ли он и не снится ли ему странный сон?
   - Извините? - пробормотал он.
   - Да. Я зачисляю вас в свою свиту и даю вам очередное звание, - проговорил Александр. - Это, так сказать, аванс за услуги, которые вы окажете мне и Отечеству. С Францией был заключен мир, но мы на пороге новой войны. В этот раз я не собираюсь совершать ошибок, которые стоили мне так дорого. Вам предстоит заниматься разведкой в Париже. Конечно, вы будете не один. Почему-то мне кажется, что вы справитесь.
   Дальнейшее Жанно выслушивал как в бреду.
   - Вы увольняетесь со службы и поступаете в иcole Medicale... Снимаете квартиру близ места учебы, оказываете поддержку сотрудникам нашего посольства, занятым тем же, чем и вы. В случае разоблачения все подозрения должны пасть на вас, так что готовьтесь к худшему. Но если вы выйдете живым, обещаю вам блестящую карьеру, - улыбнулся Александр.
   Жанно вышел с аудиенции полностью ошарашенным. Не заезжая домой, он отправился к Марину, который нынче тоже собирался в Париж с поручением к Толстому от государя. Жанно застал и Арсеньева.
   - Ну что ты, как ты? - накинулся на давно отсутствовавшего друга Серж.
   - Вроде живой, - пробормотал он.
   - Что ты всё это время делал? - спросил его Митя.
   - Ездил по Италии. Болел. А теперь... Через три месяца - в Париж, - отвечал он. - Петрарк, у тебя водки не найдется?
   - Если всю не вылакали, - Марин ушел в столовую и принес полуштоф.
   - А я женюсь. Уже помолвлен, - Арсеньев просиял от этих слов.
   - Вот, будет один из немногих, кто по любви женится, - добавил Марин. - Правда, наш Костуй твердит, что этот брак ему не нравится.
   - Кто невеста? - рассеянно спросил Лёвенштерн.
   - Тоже немочка, как и твоя Лилиенфельд. Кстати, осчастливь девушку, женись уже на ней, наконец, - усмехнулся Марин.
   - Видел когда-нибудь Каролину фон Рённе? Вот она, - мечтательно произнес Арсеньев. - Ангел, настоящий ангел.
   - Что же Майк против? - спросил Жанно.
   - О, Костуя только слушай. У него все не такие, - проговорил Марин, - Не повезет той, на которой он женится. Поедом есть будет. Кстати, я тоже завтра выезжаю в Париж. Говорят, опасный город. Кузена твоего там порезали. Он состоит адъютантом у "посла-осла", вот и напали местные громилы.
   - Как, насмерть порезали?
   - Нет, иначе он что, Воронцову с того света письма шлёт? Жив Сашка, хоть ему горло напрочь искромсали. Пишет, что говорить не может, объясняется жестами и записками, - продолжал Серж.
   - Он ещё там смертельно влюбился, - добавил Митя. - И не в абы кого. А в саму мадемуазель Жорж, лучшую Федру всех времен и народов.
   Лёвенштерн уже что-то слышал об этой актрисе. И представлял себе, чему посвящает Алекс своё время в Париже.
   - Та спасла его и преданно ухаживала за ним, меняла повязку, вычищала гной, кормила тёртой морковкой, - продолжал Марин. - Какая идиллия, даже завидно.
   - Damsel in distress с точностью до наоборот, - Митя взял гитару, начал перебирать струны. - Так что ты тоже смотри в Париже в оба. На всех добрых самаритянок может и не хватить.
   Жанно ещё чуть-чуть посидел с ними. Приехал Майк, они поужинали вчетвером. Потом Арсеньев и Жанно пошли курить и разоткровенничались.
   - Плохо моё дело, Митя, - признался Лёвенштерн. - Тут мне предложили кое-что, от чего нельзя отказаться. Или грудь в крестах, или голова в кустах - так же говорят?
   - Угу, - откликнулся Арсеньев. - У меня хуже. Куча долгов. Рука, которую тогда при Гуштадте зацепило, толком не срастается, её уже четыре раза ломали. Может быть, отрежут. В свои тридцать я полковник, и большее мне не светит. Денег нет совсем. Каро хорошая, но Костуй отчасти прав - привыкла к иной жизни, к другим расходам, любит хорошо одеваться и веселиться в свете, а запереть её в деревне мне совесть не позволит. Твой бывший начальник, кстати, обещал мне дать денег на свадьбу. Хороший человек, хоть и немец.
   - Ты любишь своего ангела? - улыбнулся Жанно. - Если да, то не обращай внимания на неприятности.
   - Мы любим друг друга, а вот маменька её считает меня нищебродом, что вполне заслуженно, - вздохнул Арсеньев.
   - Говорят, жениться лучше на сиротках, - усмехнулся Лёвенштерн. - Никто потом капать на мозги не будет. Для тёщи ты вечно будешь нехорош. Разбогатеешь - ещё найдет, к чему придраться: не так сидишь, не так смотришь, недостаточно почтителен к ней.
   - После свадьбы мы уедем в Италию, - мечтательно проговорил Митя. - Подальше от всех. И будет хорошо.
   Жанно похлопал его по плечу, и они вернулись к остальным. Приехал и Бижу, расписывал прелести охоты на волков, которых близ столицы в этом году расплодилось немало. И Лёвенштерн потом остался ночевать у Марина, дав Суворову клятвенное обещание, что поедет с ним на травлю волков, когда выпадет первый снег.
  
   Париж, ноябрь 1807 года.
  
   Алекс наслаждался жизнью, и даже тяжёлая рана не мешала ему в этом. Она сделала его предметом внимания многих дам. Он на себе убедился, что шрамы украшают мужчин. Роман с Марго развивался бурно. Они довольно быстро перестали скрывать свои отношения перед светом; о новом любовнике примы La ComИdie Francaise заговорил весь Париж. Они часто прогуливались вместе верхом, их видели в парке Фонтенбло. Барон не скупился ей на подарки, опрвдывая репутацию "этого безумного русского", закрепившуюся за ним. Однако Марго часто была занята в спектаклях и на репетициях, а Алекс, добившись от неё желаемого, посматривал и на других женщин, окружавших его. И один раз перешел от взглядов ко вполне определенным действиям.
   Алекс часто проезжал по rue Saint-Martin - раза два в день. Маршрут был ему знаком как свои пять пальцев. Он редко смотрел по сторонам. Лишь однажды, возвращаясь от Марго за полночь и проезжая по тёмной улице, он заметил единственное горящее окно, в которое была выставлена тусклая свечка. И в этом окне он увидел тонкий силуэт девушки, видимо, кого-то ждущей и высматривающей на улице. "А меня никто не ждёт..." - раздосадованно подумал Алекс, зная, что Маргарита вряд ли к этому часу вернулась домой. Ему стало как-то одиноко и грустно. В сущности, он не до конца понимал, что испытывал к этой богине сцены. Вокруг неё слишком много других людей. Она сама признавалась, что без преклонения перед её талантом жизнь для неё бессмысленна. Марго возвращалась со всех светских сборищ, вечеринок, маскарадов, пахнущая другими. Неужели он становится собственником и ревнивцем? Неужели он думает, что у них возможно совместное будущее? Странные вопросы. То, что казалось развлечением, приняло серьёзный оборот. Алекс не мог просто так оставить эту яркую, неординарную женщину, к тому же, волей-неволей спасшую его от верной погибели.
   Когда он приехал к ней, Марго уже спала на диване, разметавшись. Он накрыл её одеялом и пошел покурить в соседнюю комнату. Почему-то силуэт девушки в окне запомнился ему, не выходил из головы. Алекс не разглядел, хороша ли она собой, молода ли, во что одета. Шестнадцатый дом, третий этаж - запомнил он. И даже записал эти сведения в дневник.
   Утром он специально нашел это окно. Девушка стояла в той же позе, что и вечером, только свеча была погашена. Алекс приказал кучеру ехать помедленнее и разглядел её - не больше семнадцати лет на вид, худенькая, волосы светло-русые, зачёсанные назад, и платье розовое, летнее, не по сезону. Личико милое, но заплаканное. Барон улыбнулся ей и жестами показал: "Не плачь". Тогда она, как показалось, разрыдалась ещё сильнее, и Алекс, не выносивший вида женских слёз, сам расстроился. Измождённый облик, слёзы на глазах, слишком лёгкое для осени платье... "Может быть, с ней стряслась какая-то беда", - подумал он.
   - Подожди здесь, - бросил он кучеру, вошёл в подъезд и быстро взбежал по крутой лестнице, воняющей кошками. Дом был не из хороших, и никаких консьержей в парадной не сидело. Он постучался в дверь, и мадемуазель открыла ему.
   - Извините за беспокойство, но я проезжал мимо вашего дома и увидел вас в окне заплаканной и грустной. Если бы я мог вам чем-либо помочь, - и он покраснел, осознав всю глупость своего поступка. - Я Александр Бенкендорф, состою при российском посольстве.
   - Вас я и искала, - слабо улыбнулась девушка. Потом, подумав, что ей нужно представиться, проговорила:
   - Называйте меня Шарлоттой... А на фамилию я больше не имею права.
   Позже Алекс узнал её печальную историю. Лотта происходила из бедной семьи прусских дворян, жила близ Хайдельберга. Там квартировала бригада наполеоновских кирасиров. В их доме проживал начальник бригады, некий генерал-майор, имя которого она отказывалась упоминать. Между ними завязались романтические отношения, закончившиеся тем, что Шарлотта потеряла невинность. Француз обещал жениться на ней, и она согласилась с ним бежать. В Париже выяснилось, что генерал уже женат; он нанял для неё эту квартиру, в которой дуло изо всех щелей, оставил сколько-то денег на проживание, которые Лотта быстро проела, и исчез. Девушка оказалась в крайне бедственном положении. Она не могла пойти к своему коварному соблазнителю, ибо не знала, где он живёт. Вернуться домой, равно как и продолжать жить в Париже, ей было не на что. Лотта начала распродавать свои вещи, чтобы заплатить за жильё и пропитание; это летнее газовое платье было последним, и Алекс с жалостью заметил, как она дрожит в нем. Он укрыл её своим плащом.
   - Но почему вы не обратитесь за помощью в посольство Пруссии? - спросил Бенкендорф.
   - Мне стыдно... - прошептала она. - Посол может знать моих родителей.
   - А почему вы решили обратиться ко мне? - недоуменно проговорил он.
   - Вы похожи на того, кому я могу доверять, - произнесла Лотта в припадке отчаяния. - Я вас часто видела проезжающим по этой улице. И - хотите верьте, хотите нет - в вас есть что-то такое... Хорошее. Вы не оставите меня в беде, правда?
   Глаза её лихорадочно блестели, она подкашливала - неудивительно, что в таком легком платьишке при такой-то сырости она заболела. В квартире от дыхания даже пар шёл. Алекс невольно прикоснулся к её лбу губами, зная, что поступает ужасно дерзко. В ответ она обвила его шею руками и прижалась к его груди - тоненькая, дрожавшая под его плащом, бесконечно милая. Барон не знал, верить ли её истории или нет. В любом случае, она говорила на Hochdeutsche без акцента. Если всё правда, то деваться ей действительно некуда. Только на панель. Марго, знавшая, в отличие от него, тёмную сторону жизни, говорила, что увозы и побеги девушек из отчего дома вслед за возлюбленными частенько заканчиваются именно так; если родители беглянки бедны, они не смеют заставить соблазнителя обвенчаться с ней. "Иногда такие сами продают своих "невест" в публичные дома", - добавляла Марго.
   - Подождите меня, я вернусь сегодня вечером, - прошептал он, гладя её по мягким волосам.
   - Не бросайте меня, Алекс, - она схватила его за руку и вновь заплакала.
   - Только не надо плакать... Не надо, - повторил он. - Ложитесь спать, а проснётесь - и я буду рядом.
   Он сам уложил её в постель и дождался, пока Лотта заснула. "Damsel in distress", - вспомнил Алекс расхожее выражение. Ему было, однако, приятно ощущать себя рыцарем и благодетелем.
   К вечеру он привез продуктов, скупил весь ассортимент модной лавки, не слишком понимая, какой размер ей нужен, ещё привёл доктора, сказавшего, что, к счастью, у Лотты ничего серьёзного нет, но надо пару дней полежать в постели. Алекс сидел с ней до утра, рассказывал обо всём, что знал и видел, а она как вцепилась ему в запястье, так и не отпускала. Потом его самого сморил сон, он прилёг рядом с ней, укрывшись одним с ней одеялом. Они уснули в обнимку.
   Ближе к утру Алекс проснулся от поцелуев в лицо и от того, что кто-то гладит его волосы, наматывая на пальцы пряди.
   - Мой милый, - шепнула Лотта, видя, как он открывает глаза. - Ты очень красивый.
   Алекс ощутил, что его тело реагирует на близость и ласки девушки вполне однозначным образом. Сладкая истома пленила его, он обнял гибкую талию Шарлотты и проговорил:
   - А ведь после того, что с тобой случилось, ты, наверное, больше не веришь мужчинам.
   - Всем. Кроме тебя, - отвечала она.
   Алекс медленно расшнуровал её корсаж, поглаживая её крепкие груди. Она, эта Лотта, была полной противоположностью Марго - небольшой, тоненькой, ладной. И пахло от неё совсем иначе. Это подстегивало его к дальнейшим действиям, которым она с готовностью подчинилась. "Боже. Мне этого не простят", - таковой была его первая мысль после того, как он утолил свою страсть.
   И ему не простили. Только он успел доставить Лотте денег на возвращение в Пруссию, как его встретила разгневанная Марго.
   - Я всё знаю о тебе и этой девке! - закричала она. - Убирайся вон, развратник!
   - Я всего лишь помог ей выжить, - попытался оправдаться Алекс, которому в этот момент показалось, что Маргарита репетирует какую-то очередную роль.
   - Помог? Отлично! - язвительно ответила мадемуазель Жорж. - И чтобы духу твоего у неё не было. Если ещё раз узнаю...
   Алексу пришлось долго её успокаивать. Гнев - реальный, не сценический - ей не шел. Но, утешив её, он почувствовал, что его долг перед Лоттой выполнен. Он купил Марго парочку шалей и был тем самым прощён ею. Потом его послали с поручением в Вену и в Триест, где он пробыл некоторое время.
  
   Краков, декабрь 1807 года.
  
   Анж собрала средства на экипировку и оружие для одного из польских кавалерийских полков, которых посылали в Испанию. Поступила она так в память о брате Анжее, по которому ныне тосковала. Она чувствовала себя уязвимой без него.
   Анжелика кормила своего сына сама - молока у неё было очень много. Мальчик, крещённый Станиславом-Александром, оказался очень спокойным ребенком. Всякий раз, вглядываясь в него, Анж гадала, от кого именно она его зачала. Младенческая желтушка, казавшаяся смуглостью, постепенно сошла на нет, кожа у её сына была светлой, почти фарфоровой, волосы же - тёмными. С цветом глаз было непонятно - пока синие, но могут и потемнеть. "Это дитя я никому не отдам", - говорила она всякий раз, когда прикладывала младенца к своей груди, тяжёлой от обилия молока. Станислав будет воспитываться поляком и католиком, графом Батовским, и никогда не узнает, кого считают его отцом. Да он и не похож. Или всё-таки похож?
   В начале декабря Адам явился к ней и показал платок с инициалами С.L. и бурыми пятнами крови. Проговорил: "Пора".
   - Почему именно сейчас?
   - Курляндские приехали в Петербург. Они все будут сговариваться. Неизвестно, до чего договорятся, - промолвил он. - Ты в силах?
   - Вполне. Это же моя месть, - усмехнулась Анж. Ей уже передали письмо от де-Витта, в котором он выкладывал свои соображения: графа Ливена нужно умертвить так, чтобы это казалось нелепой случайностью, стечением обстоятельств непреодолимого характера. Так никто не догадается.
   Она сверилась с лунным календарем. Да, сегодня подходящий день. И ровно через двадцать восемь суток всё подействует...
   - Мне нужен помощник. Будешь? - спросила она Адама.
   - Что мне надо делать?
   - Представляй его. И ещё - повесь крест на спину, - проговорила Анж.
   Она распустила волосы, растопила в медной чаше чёрный воск, опустила туда платок, бросила перчатку с левой руки. Разрезала палец, добавила каплю собственной крови.
   - Разожги, - кратко приказала графиня Адаму.
   Тот долго смотрел на чашу. Воображал своего врага. В короне, при всех регалиях и орденах. Представлял его голос, запах, походку, характерные жесты. В чаше запылало пламя. Анж встала над ней, созерцая горящую ткань, и заговорила: "Cantus Lupus/Satura luna/Corpus ludus domina/Agnus totus/Animus mortis/Ave deus sinistra/Cultus lupus/Opus damnatus/Metus mortis nocturna/Terra Sanguis/Padre occultus/Sanctus lupus anima". Из чаши повалил дым, лишь только она проговорила по-немецки: "Der Todt wird Christophe, Sohn van Otto und Charlotte zu nemen, ebenso wie alle, die vor wurden und werden, nachdem sein. Amen" ("Смерть возьмёт Кристофа, сына Отто и Шарлотты, как возьмёт тех, кто были до и будут после. Аминь").
   Адам заметил, что дым принял облик волка и, не меняя этой формы, развеялся под потолком.
   Потом князь спросил её, бледную до синевы:
   - И как он умрёт?
   - Его разорвут дикие звери, - отвечала Анжелика.
   - А почему появился именно волк?
   - Это зверь его Рода и его Имени. Нужно было, чтобы он встретился со смертью, да? Так вот, я вызвала его смерть и послала её за ним. Через 28 дней он поедет на охоту. Там на него нападёт зверь. Скорее всего, волк. И разорвёт его насмерть, - Анж говорила это очень спокойным голосом. - Никто ничего не заподозрит.
   Князь молчал. Он всегда знал, что мать этим занималась уже давно, только ничего никогда не говорила. Ему было только обидно, что княгиня Изабелла почему-то передала свои знания и навыки не ему, её любимому сыну, а Анжелике.
   - Это хорошая смерть, - Адам сглотнул слюну, его несколько мутило после ритуала. - Но мучительная.
   - Мучение записано в его роду, - произнесла она. - Много славы, мало счастья. Я делала на него расклад. Так что это правильно.
   Потом она отписала де-Витту, извещая его о том, что графу Ливену остался ровно месяц жизни, "но не спрашивайте меня, каким способом я это определила" - добавила она. "Смерть идет за ним по пятам. Через месяц будет большая охота близ Гатчины. Сделайте так, чтобы его оружие его подвело. Тогда всё исполнится в точности", - написала Анж в постскриптуме.
   "Король мёртв, да здравствует король", - подумал Витт, прочтя это письмо. Он старался не думать, что же Анж сделала для того, чтобы ускорить развязку. Знал только одно - теперь его никто не вычислит.
  
   Санкт-Петербург, декабрь 1807 года.
  
   Граф Кристоф сидел у себя в библиотеке, курил и рассматривал и так и сяк указ о пожаловании его генерал-лейтенантом. Это звание - своеобразная "чёрная метка", и неудивительно, что её прислали, когда он почти прилюдно поссорился с Аракчеевым. Тот громко орал на него; говорят, ещё в павловские времена один офицер покончил с собой от крика Аракчеева. Кристоф в своей жизни видел и слышал и не такое, не страшно. В общем, как понял Ливен, его Канцелярию ликвидируют, а его... Ага, именно. Губернатором в Туруханск. Да, государь встал на сторону Аракчеева. Как это мило. Кто там говорил - нынче придут другие люди с другими правилами?
   ... В спальне жены до сих пор горел свет. Он заглянул туда. Дотти не ложилась и даже не переодевалась. Оторвав от бумаг утомлённые глаза, графиня проговорила:
   - Бонси. Я закончила его.
   - Что?
   - Доклад. Государю. О независимости Ливонии. Можешь подавать его хоть завтра, - она отрешённо улыбнулась.
   Кристоф взглянул на кипу бумаг, лежащую на бюро.
   - Возьми, почитай, если нужно, внеси свои поправки, - сказала Дотти.
   - Ты включила пункт о Двенадцати? - спросил Кристоф.
   - Это не пункт, а целая глава. На восемнадцатом листе всё подробно. Про армию я уже не стала писать. Ты в этом лучше разбираешься, - она вздохнула. - А ещё есть глава о крестьянах.
   - Что о крестьянах?
   - Я предлагаю их освободить. Без земли, естественно. Так мы ничего не потеряем, а заслужим звание прогрессивной державы, - произнесла его супруга, хитро улыбаясь.
   Кристоф невесело усмехнулся.
   - Кажется, государь перешёл от любви к прогрессу и изменениям к тирании. Не пройдёт и года, как рядом с ним останется один Аракчеев, - проговорил он, скрестив руки на груди. - Куда не ткни, будет один "любезный друг" с его приспешниками, такими же холопами, как он сам. Так что, боюсь, наш с тобой проект никто даже читать не станет, а, тем более, воплощать в жизнь даже самые умеренные и разумные его идеи.
   - Я всё-таки никак не могу понять, что общего может быть у государя и Аракчеева? Вижу только одно - граф более чем предан Александру Павловичу. Он для него как собака, даже не как слуга... В остальных государь ощущает достоинство, гордость, и боится их невольно, - Дотти начала расплетать волосы, сверкающие золотом в свете лампы. - Ты тоже никогда никому не доверяй.
   - А во всем виноват Чарторыйский, - проговорил Ливен. - Он слишком много власти в своё время забрал, да ещё и пытался предать Его Величество, злоупотребить его доверием.
   - Поляки вообще склонны злоупотреблять властью. Что он, что его племянница, что эта Нарышкина.
   Доротея чуть было не упомянула про интригу, затеянную "Малым Двором", в которой Альхену выпала роль Париса, обязанного похитить Елену Прекрасную и при этом не допустить до Троянской войны. Хотя, может быть, эта война как раз и подразумевалась? Дотти слишком хорошо знала свою благодетельницу и её дочь Като, чтобы полагать - в таких ситуациях они презирают осторожность и идут напролом. Мужу графиня ничего не сказала, поскольку не была уверена в том, за кого он нынче: за государя или за свою обожаемую Екатерину Павловну, и как он поступит сейчас, когда ему светит отставка, когда он загнан в угол и теряет почву под ногами.
   - Мда, а это ещё нас называют "вездесущими", - заметил Кристоф, подойдя к ней и приобняв за талию. - Мы хотя бы знаем своё место. Но вернёмся к Аракчееву. Он хочет расформировать мою Канцелярию. И он добьётся, чтобы меня отстранили от доклада по военным делам. Я думаю, с Пьером Волконским он поступит ровно так же. Выставит нас двумя дураками, которые провалили прошлую войну.
   Его лицо потемнело. Доротея поняла, что он лишается дела всей жизни. Да, его служба была тяжела, и она часто не понимала, почему муж так держится за это место, ведь есть куда более беззаботные должности при Дворе и в Гвардии. Сколько раз он жаловался, что окружён одними тупицами, что его инициативы никому не нужны, что он чувствует себя простым секретарем, записывающим и зачитывающим приказы! Но эта должность давала власть, а власть была для её "любезного Бонси" дороже любых денег. Так что она решила не "подслащивать пилюлю", предчувствуя, что муж просто обидится и уйдёт в себя, как это часто бывало ранее. Только прошептала, обняв его и прижавшись к его плечу:
   - И что же дальше?
   - Я не знаю, - честно признался Ливен. - Возможно, меня отправят военным губернатором в дальние провинции. Я попробую выпросить себе какую-нибудь дивизию и поеду воевать с турками. Или со шведами - скоро с ними объявят войну.
   Дотти не спрашивала, почему он не хочет пойти в отставку и уехать в Курляндию. Она сама этого не желала. Лучше уж в какой-нибудь Саратов, поражать местных дам столичными туалетами и манерами, чем сидеть, как Анна фон Ливен или сестра Кристофа Минна, в лесу и тосковать от одиночества и холода. Да и дети в деревне вырастут сущими дикарями. Кроме того, графиня успела достаточно разгадать Кристофа, чтобы утверждать - без службы и без дела он зачахнет в прямом смысле этого слова. В отличие от старшего брата, в свои четырнадцать оставшегося за старшего мужчину в доме и поэтому рано постигнувшего нюансы сельского хозяйства, Кристоф к этому вообще не привык. К книгам, искусствам, наукам и литераторству он тоже склонности не имеет. С отрочества он не знает ничего, кроме службы государю, и в 33 года резко менять образ жизни и род деятельности, положение в обществе и статус сложно... Отец Дотти вышел в отставку, когда был уже немолод; да и он человек иного склада, чем его зять. А Кристофу не так мало лет, чтобы с легкостью и быстротой принять на себя непривычную роль помещика, и не так много лет, чтобы наслаждаться покоем сельской жизни, считая, что всё для него осталось в прошлом. Он либо сопьётся, либо сильно заболеет из-за огорчений, обид и невостребованности, или даже наложит на себя руки. Да и собственные амбиции играли не последнюю роль для Доротеи - она тоже зачахнет в деревне, еще быстрее, чем её муж, и даже забота о детях тут не поможет. Было бы, конечно, идеально уехать за границу. "А это идея!" - подумала она.
   - Послушай, Бонси, - проговорила молодая женщина, запустив свою руку ему в волосы и заметив, что он уже начал седеть, правда, пока это не очень видно, волосы у него и так светлые. - Может быть, ты попробуешь перевестись на дипломатическую службу?
   - Кто мне даст? Меня раньше убьют, прежде чем я это сделаю, - отвечал он. - Нет, я, конечно, попробую, но... Дорогая, какой из меня дипломат?
   - Отличный, - уверенно произнесла Доротея. - Ты умеешь добиваться своего не силой, а убеждением. Ты умеешь нравиться людям. Ты умён и осторожен. Будешь всяко получше Толстого, которого и послали туда, в Париж, чтобы скомпроментировать и с позором выгнать в отставку за некомпетентность в делах.
   - Если меня и отправят посланником куда-нибудь, то именно по той же причине, - мрачно проговорил граф.
   - Но ты опровергнешь ожидания своих врагов, - Дотти лукаво сузила свои блестящие глаза.
   - Насколько я знаю, дипломату необходимо постоянно вращаться в свете. Ты знаешь, как я "люблю" общество, - усмехнулся Кристоф. - И писать эти депеши, причем, сочинять их из головы... Какой из меня сочинитель писем, ты тоже знаешь. Так что ничего из этого не выйдет.
   - У тебя есть я, - улыбнулась его супруга настолько соблазнительно, что у него дух захватило. Он жадно поцеловал её. В этот миг он прощал ей всё - и неверность, и оскорбления, и то, что она никогда не будет ему идеальной женой, понимающей его с полуслова. Есть преданность, находящаяся на ступень выше физической верности и покорности воле другого. И в этом смысле Доротея ему безусловно предана. Да, ещё она очень нежна в постели... После третьей беременности Дотти несколько пополнела, что ей очень идет. Он уже хотел её. Так и сказал. Она взяла его за руку и повела в спальню.
   Через полчаса она уже спала, а граф размышлял над её словами, попутно читая написанный ею проект. Стиль у неё весьма неплох. Если была бы мужчиной, могла бы стать его секретарём... Все мысли облечены в логичную, ясную форму. Всем бы офицерам Штаба так писать реляции. Даже почерк у неё не совсем женский - острый, наклоненный вправо, без росчерков и финтифлюшек. Если бы он не видел, что Доротея работала над проектом каждый вечер, он бы подумал, что кто-то другой его за неё написал. В случае чего, как бы он ни умер, он может быть уверен, что жена не пропадёт даже и без покровительства родных. И детей на ноги поставит, и положение сохранит, и, возможно, ещё будет править Ливонией сама. Даже завещания можно не оставлять. Странно, что подобная идея никогда не приходила ему в голову. Словно он не осознавал, что его будут убивать на самом деле. Словно он в это не верил, как ребёнок, бесстрашный лишь потому, что ещё не понимает сути слова "смерть".
   Он прошёл в кабинет. Взял лист бумаги, написал своё завещание, подписавшись под ним. Интересно, будет ли оно считаться действительным без нотариального заверения? Эх, он не знает таких нюансов. Ничего. Дело сделано.
   Он вернулся в кровать к Дотти. Как же она молода и как же он уже стар. Скоро в его внешности не будет ни следа от прежнего "красавчика Кристхена". Граф превратится в какого-то Кощея Бессмертного - старший его брат тоже постепенно становился таким. И не сказать, что он идеально здоров. Если его убьют, то даже лучше, чем медленно умирать от болезни.
   Кристоф подумал - а ведь ему 33 года. Страшный возраст. Свой день рождения он пропустил, даже и не вспомнил за всеми делами. Карлу было столько же, когда он удалился от дел. Да и Спасителю тоже было отмерено 33 года земной жизни, в этом возрасте Его уже распяли... "Уподобимся же Христу", - подумал граф, закрывая глаза.
   Ему приснилось - его протыкают копьем. Как князя Каупо. Остриё входит через правый бок и выходит через левый, но боли он не чувствует, только тепло от вытекающей из ран крови. Потом с него снимают мундир, жилет, рубашку, кладут на белую льняную простыню и несут куда-то. Всё заканчивается тем, что он видит эту простыню - но уже без своего тела, оставившего посредине девственно-белую полосу. Его кровь окрасила материю в багровый цвет слева и справа. "Это будет нашим знаменем..." - прошептал он во сне, прежде чем умереть, без боли, без мучений, без агонии - и проснуться.
  
   ***
   - Они все сговорились, что ли? - Воронцов был мрачен, как туча, и Лёвенштерн аж отшатнулся от него, когда вошёл к нему в кабинет. Жанно взглянул на стол, на котором в беспорядке валялись бумаги. Перед Майком стояла бутылка виски, но он к ней не притрагивался.
   - Кто сговорился, Костуй? - барон недоумённо воззрился на приятеля.
   Майк налил себе и ему по стопке виски и выпил залпом свою порцию.
   - Да Bedlam какой-то творится. Отделение буйнопомешанных, а я у них вместо доктора, - вздохнул Воронцов. - За три дня - пять вызовов на дуэли, и я по всем веду переговоры. Серёгу Волконского уговорил не драться, одно хорошо. Но вот Митю нашего хрен уговоришь.
   - Облей его холодной водой и вся недолга. Правда, он после горячки, снова заболеет...
   - Вот-вот, после горячки, а всё туда же! Я ему давно говорил: "Брось эту пустышку, ей нужны только твои деньги, которых у тебя нет". И, вместо того, чтобы плюнуть и забыть, он вот как решил сделать. Мириться не хочет категорически. И Хрептович тоже - оно и понятно, когда тебе чуть не в зуб ногой дают... В общем, еду завтра митиным секундантом. Нужен доктор. Моден предлагал своего, но я что-то этим полякам не доверяю. Поедешь? - Воронцов с надеждой посмотрел Жанно в глаза.
   - Скверно всё это. И Петрарк в отъезде. А мы с Бижу его не убедим, - продолжил он.
   - Так из-за чего они дерутся?
   Воронцов рассказал всё, то и дело прикладываясь к виски.
   Итак, две недели назад Арсеньев на маневрах спас упавшего в воду солдата, сам вымок в ледяной воде и свалился с воспалением лёгких. Жанно его посещал, удивляясь, почему невеста ни разу не приехала навестить Митю. Тот звал её в забытьи, справлялся о ней, но за всё время его болезни она даже не удосужилась прислать записки, и это казалось странным, учитывая, что помолвка уже состоялась. После кризиса, во время которого Арсеньев всё бредил о какой-то "белой женщине", на которой он скоро женится, больной рассказал, что ещё до происшествия на маневрах и своей болезни он редко виделся с Каро - то ей нездоровилось, то она куда-то уезжала, то ещё что. Жанно почему-то показалось это подозрительным. Каролину фон Рённе он видел в свете, на вечере у Голицыных. Митя её даже ему представил. Миниатюрная блондиночка с карими, круглыми как вишни глазами и чем-то кукольным в лице. Голосок у неё был тоненький, как у птички - такая женщина-ребёнок. Жанно здесь приятеля не понимал. "Сначала будет тянуть из него деньги, посадит в долговую яму, а потом наставит ему развесистые рога", - предрекал Лёвенштерн незавидную участь ослеплённому любовью полковнику, правда, у него хватало деликатности не высказывать это вслух. А зря. Может быть, и одумался бы.... Хотя Воронцов не стеснялся ему это говорить, но встречал лишь глухое сопротивление. Вчера причины холодности и невнимательности девушки к серьёзно заболевшему суженому открылись. Маменька Каролины, оказывается, нашла дочери куда более выгодную партию - богатого польского помещика графа Иринея Хрептовича. Хрептовичу было за сорок, он не был красавцем, в отличие от белокурого и голубоглазого Мити, но, тем не менее, юная дева быстро позабыла первого жениха и против всех правил приняла предложение поляка, немедленно завалившего её дорогими подарками, заказавшего десяток новых платьев к сезону и пообещавшего своей будущей тёще устроить самую роскошную свадьбу в Петербурге. Вчера в театре Митя увидел Каро в ложе графа Хрептовича. Нашлись доброхоты, быстро объяснившие обманутому жениху, что к чему. Тогда Арсеньев, сам не свой, прорычав: "Он за всё ответит", подошел к своему сопернику во время антракта и съездил по его лощеной физиономии своим тяжёлым гренадёрским кулаком. Каролина сочла разумным затеряться в толпе. Вытерев кровь из расквашенного носа платком, граф, естественно, пообещал прислать картель, обозвав, к тому же, Митю "москальской свиньёй". Теперь эта картель находилась в руках у Воронцова, и речи о примирении даже не шло.
   - Значит, так. Я еду доктором. У меня и бумаги есть, если спросят, - произнес Лёвенштерн. - Но буду и за ходом дуэли следить. Боже... Всё же женская алчность не знает границ.
   - Добром не закончится. Стреляться хотят насмерть, - вздохнул Майк, потирая уставшие глаза. - Давай, что ли, еще выпьем, а то так погано.
   - Давай, только по чуть-чуть, - Лёвенштерн сам разлил по бокалам золотистую хмельную влагу.
   Они выпили. Посидели молча, как будто провожали кого-то в дальний путь.
   Этой ночью Лёвенштерн плохо спал, то и дело просыпаясь. В семь он уже был на месте. Арсеньев говорил мало и выглядел чересчур спокойно для дуэлянта. Шел сырой, тёплый снег, рассвет занимался серый и тусклый. Секунданты поставили барьеры. Первым стрелял Хрептович - как лицо оскорбленное. Мириться даже никто не предложил - все знали, что дело серьёзное.
   Дойдя до барьера, поляк отвел руку и быстро нажал на курок. Прозвучал выстрел, смахнувший шапки снега с голых ветвей деревьев. Жанно услышал, как захлопали крыльями перепуганные птицы, и подбежал к Мите, упавшему навзничь на утоптанный снег. Майк подхватил его на руки.
   Раненный глядел безмятежным, светлым взором в небо. Из края его красивого рта вытекала тоненькая, почти чёрная струйка крови. Жанно показалось, что крови было всего несколько капель. Пуля угодила прямиком в сердце, как будто Хрептович целился специально.
   - Что он? - спросил секундант противника.
   Арсеньев пару раз судорожно дёрнулся на руках у Воронцова, вздохнул - и застыл навеки. Майк, не веря в смерть друга, начал хлопать его по щекам, крича: "Очнись!"
   Лёвенштерн пощупал пульс на шее Мити. Проверил зрачки.
   - Увы, - тихо проговорил он Майку. Хрептовичу же бросил:
   - Вы его убили.
   - И будете иметь дело со мной, - Воронцов подошел к графу и взял его за грудки. - Вы не дошли полшага до барьера, я видел. Требую немедленной сатисфакции.
   - Всё было по правилам, граф, - возразил Моден. - А вы лишь хотите отомстить.
   - Слышали, что вам сказали? - Хрептович с какой-то брезгливостью отодвинулся от него. - Стреляться нам с вами нет причин.
   - Подпишите все необходимые бумаги. Чтобы не было никаких неприятностей, - произнёс Моден.
   В бумагах всё представало так, словно никакой дуэли не было, а Арсеньева убило на охоте случайным выстрелом.
   Остальное Жанно запомнил как в бреду. Какие-то люди, хлопоты, поездка к Арсеньеву на квартиру, слуга его побежал за попом. Лёвенштерн помогал переодеть убитого, Майк и Бижу, объявившийся после большого похмелья, пошли известить всех. Нашли прощальное письмо Мити. В нем он перечислял всех тех, кому должен денег, отпускал на волю слуг, наказывал в случае его смерти известить отца и братьев. У Жанно сложилось такое впечатление, будто Арсеньев заранее знал, чем кончится дуэль. А, может быть, он думал в случае благоприятного для него исхода пустить себе пулю в лоб? Как узнать? Последние слова прощального письма Мити заставили расплакаться всех присутствующих: "Всякого прошу вникнуть в мои обстоятельства, посудить меня и пожалеть, буде найдёт виновным. Любил друзей, родных, был предан государю Александру и чести, которая была для меня во всю мою жизнь единственным для меня законом. Имел почти все пороки, вредные ни для кого, как для самого себя. Прощайте".
   В пять Лёвенштерн заехал к Кристофу, оказавшемуся дома. Все обедали. Присутствовали фрау Шарлотта, Фитингофы со старшей дочерью, недавно дебютировавшей в свете, и граф Иоганн, недавно приехавший в столицу.
   - Что с вами? На вас лица нет? - заметила старшая графиня Ливен.
   Он вкратце рассказал о том, что случилось утром.
   - Как фамилия убийцы, Хрептович? - спросил Кристоф. - Полячишка, всё с ним ясно. А почему ни вы, ни граф Воронцов не застрелили его на месте?
   - Бонси... - с ужасом обратилась к мужу Дотти.
   - Брат, это же дуэль, - произнёс Иоганн.
   - Поляков надо отстреливать как собак, - мрачно проговорил Ливен и больше не сказал ни слова.
   - Сейчас, я думаю, его не достанешь, - заметил Бурхард. - Там возникнет скандал, ведь Арсеньев был официально помолвлен с мадемуазель Рённе, не так ли?
   Жанно кивнул.
   - Значит, во избежании всеобщего остракизма Рённе либо разорвут помолвку, либо уедут из Петербурга.
   - Я немного знаю госпожу Рённе, - заметила фрау Шарлотта. - Деньги она действительно любит более всего на свете, так что будет цепляться за этого жениха до последнего. И бесчестье её не испугает. Даже бесчестье дочери.
   - Как он умер? - поинтересовался Фитингоф.
   - Мгновенно. Ему повезло - не пришлось долго мучиться. У нас с графом Воронцовым сложилось такое впечатление, будто Хрептович стрелял на поражение.
   - А вскрытие делать не собираются? - спросил Бурхард, но его жена одёрнула его взглядом.
   - Странно, - продолжал Жанно. - Он будто бы предчувствовал, что его убьют. Настолько, что написал прощальное письмо, больше похожее на завещание. Вас, - обратился он к хозяевам дома, - Он тоже упоминал. А также князя Волконского.
   Он процитировал по памяти:
   - "Донести графу и графине Ливен и князю Петру Волконскому, что, признавая всю цену милостивого их ко мне расположения, я умру с истинной к ним признательностью и совершенно отличаю их от тех скаредов, которые довели меня до сего положения. Свет будет судить и тех и других, и воздаст каждому должное".
   - Какие хорошие слова, про "свет", - заметил Кристоф отрешённо.
   - Он был небогат, мы дали ему денег на помолвку, - объяснила Доротея. - И Волконские тоже помогли.
   - Надо проводить его в последний путь, - сказала Шарлотта Карловна. - Сообщите нам, барон, когда и где его хоронят.
   После того, как он отобедал, его на улице встретил Бижу и прошептал:
   - Слушай, очень нужна твоя помощь. Мне кажется, Мишка наш с ума сходит. Я его еле держу и слуги его тоже. У себя в доме всё разгромил. Взбесился, не иначе.
   И действительно, судя по перебитой посуде, зеркалам и стеклам на гравюрах, "Костуй" взбесился. Лёвенштерну с Суворовым понадобилось битых три часа, чтобы его утихомирить. Жанно его понимал - не каждый день на твоих руках умирает друг. Да, они все были военными, видели смерть в бою, но тут всё иначе.
   Лёвенштерн дал графу успокоительных капель, уложил на диван и долго говорил с ним. Рассказывал, что испытал два года назад, узнав о внезапной и столь же нелепой смерти сестры. Упомянул своего кузена Вилли, за несколько лет потерявшего мать, брата, сестру, зятя и новорожденного ребенка. Потом приехал Лев Нарышкин, узнавший о случившемся позже всех.
   - Я сам виноват, - наконец проговорил Майк, после буйства впавший в какую-то кататонию. - Надо было получше уговаривать. Надо было к этим Рённе явиться и вызвать на дуэль её брата.
   - Да, и тогда бы вместо Мити в гробу лежал ты, - проворчал Лео. - Вот радости-то было. И вообще, успокойся, а то ещё наживёшь нервную горячку и будешь с Арсеньевым на кладбище рядышком лежать.
   - Так даже лучше, - угрюмо произнёс Воронцов.
   - Пойми, Майк, - продолжал Жанно. - Всякий раз, когда кто-то умирает, оставшиеся в живых винят себя. Этим мы пытаемся рационально объяснить, почему смерть забрала от нас дорогого человека. Но на самом деле, никто никогда ни в чём не виноват, когда речь идет о смерти. Так получилось.
   - Всё слова, - слабо усмехнулся его приятель.
   - Вспомни своего отца. Сколько лет он винил себя за то, что увёз твою мать в Венецию, где она простудилась и заболела чахоткой? - продолжил Лев. - Так же нельзя.
   - Знаешь, священники говорят, что мёртвым куда лучше на небе, чем здесь, - Жанно задумчиво почесал голову и добавил:
   - А ещё есть такая мысль, что умершие очень сильно страдают, когда оставшиеся на Земле по ним много убиваются. Своими слезами мы их не отпускаем от себя.
   - Это тоже слова, - шепнул Майк.
   - Вот он всегда такой, - сказал Лев. - Его фиг уговоришь. Оставим его.
   Жанно отправился к себе. Дома сел писать Алексу о том, что случилось с Арсеньевым.
   Назавтра приехал Марин. Все собрались у Жанно и не знали, как сообщить "Петрарку" новость о гибели его лучшего друга.
   - Что вы все как в воду опущенные? - бодро проговорил Серж, входя в гостиную квартиры Лёвенштерна. - А Митя где? Еще не выздоровел?
   - Хоронят завтра Митю, - выпалил Суворов, прикладываясь к чарке вина.
   - Ну и шуточки у тебя, Бижу... - начал Марин, но Лёвенштерн положил руку ему на плечо и мрачно проговорил:
   - Это правда, Петрарк. Мити больше нет с нами.
   Зря он это сказал. Марин побледнел до синевы, поморщился и схватился за грудь.
   - Он... От горячки? - хрипло спросил он.
   Ему рассказали всё, как было.
   - Ты приляг, - участливо проговорил Бижу, видя, что его приятелю совсем плохо.
   Лёвенштерн пошел за лекарствами.
   - Жанно. Принеси мне еще перо. И бумагу, - прошептал Серж.
   Они, наверное, сидели всю ночь. Марин, немного пришедший в себя, но почувствовавший, что блуждавшая в его теле пуля подошла близко к сердцу, зачитал четверостишье, сочиненное только что: "Но пред тем, как расставался/С телом твой скорбящий дух,/Ты забыл, знать, что остался/У тебя здесь верный друг". Они пили, курили, пели, снова пили. Затем Майк, всё это время молчавший, отозвал Жанно в сторону, проговорил шепотом: "Его последняя воля" и вручил ему кольцо, гладкое, золотое, с тремя сердоликами в оправе. Обручальное, догадался Жанно. Он кивнул приятелю и надел кольцо на указательный палец левой руки. До конца дней своих Лёвенштерн больше его не снимал.
   Он спал беспокойно и проснулся посреди ночи от чужого молчаливого присутствия в его комнате. Думая, что к нему подошёл слуга, он пробормотал: "Якко, ты, что ли?", но, открыв глаза, увидел сверкающую женскую фигуру в светлом платье. Долго разглядывал её. Узнал. "Эрика", - прошептал он, думая, что это ему снится. "Жанно, я завтра замуж выхожу. Жениха себе нашла". "Какого жениха?" "Завтра его хоронят. У тебя моя цепочка. Положи ему в гроб. И скажи графу Иоганну, что я его отпускаю" - и призрак растаял в воздухе.
   Арсеньева хоронили очень пышно. Присутствовал почти весь свет. Официальная причина его смерти гласила: "Несчастный случай на охоте", но все знали правду. Многие дома закрылись для семейства Рённе и для Хрептовича. Арсеньеву сочувствовали как жертве женского коварства и меркантильности.
   Жанно поцеловал приятеля, лежащего в гробу, с красивым, безмятежно-ангельски лицом, совсем не тронутым тленом, облачённого в парадный мундир Преображенского полка, и надел ему на запястье золотую цепочку. Потом вспомнил, о чём бредил Арсеньев во время своей болезни, и ему стало жутковато.
   В толпе Лёвенштерн нашел графа Иоганна фон Ливена и тихонько поведал ему обо всем, что привиделось ему ночью.
   - Я знаю, - отвечал граф. - Ко мне она тоже пришла.
   Они вышли из церкви. Шёл снег. Говорят - хорошая примета, значит, Бог берёт покойника в рай. Закурили.
   - Она мне снилась. В годовщину, - проговорил Ливен. - Сказала, что Кристофа в церкви отпели живым.
   - Это как понимать - живым? - нахмурился Жанно.
   - Буквально. Вписали имя "Христофор" в книжку для поминания за упокой, подали попу, тот и прочёл "вечную память"... Проклятье есть такое, говорят.
   - Бред.
   - Наверное. Но врагов у него уйма, и, знаете, многие так делают. Думают, что помогает, - Иоганн фон Ливен сплюнул на землю.
   Кристоф, тоже присутствоваший на похоронах, потом приписал в своем завещании: "Выньте из меня сердце и похороните его, а остальное сожгите, и прах развейте над Турайдским лесом".
  
   Париж, декабрь 1807 года
  
   Алекс вернулся из Вены вконец уставшим. Его ждало два часа докладов - кроме австрийской столицы и Триеста, он также побывал в Венеции. Дома передали письмо от Жанно с описанием дуэли и смерти несчастного Мити Арсеньева.
   Заехал к Марго, но и её присутствие не смогло изменить печального настроения.
   - Что такое, что случилось? - проговорила она, поглаживая ему плечи - от этой ласки он в любое другое время бы разомлел и предался амурным наслаждениям, но ныне он лишь устало и рассеянно усмехнулся.
   - Был тяжелый путь, я всё понимаю, - она заключила его в объятья. - Ну а всё-таки? Расслабься, ты теперь дома.
   - Мой друг погиб, вот что, - наконец признался Бенкендорф.
   - Боже мой... На войне?
   - На дуэли, - вздохнул Алекс и поведал Марго всё, что случилось.
   Маргарита склонила голову и задумалась.
   - Вот какова женская алчность, - печально произнес барон.
   - Знаешь, а я понимаю мать этой девочки, - проговорила его любовница. - Конечно, ей надо было действовать тоньше и предупредить твоего друга заранее, а не ставить перед фактом, но... Если, как ты говоришь, он был беден и в долгах, а новый жених богат...
   - Как можно в жизни руководствоваться одними соображениями выгоды! - вспыхнул Алекс. - И я удивлен слышать такое от тебя!
   - А деньги решают многое. Сколько бы они протянули вдвоем, с его долгами? Сколько бы продлилась их любовь? Месяц, два, три? - Марго была вспыльчива и тоже повысила голос. - А если бы дети пошли? Начались бы распри из-за долгов, из-за того, что нечего поставить на стол... Тем более, девушка, как я поняла, уже привыкла к определенному образу жизни. Какой бы для нее был удар. Нет, маменька там всё правильно сделала.
   - Да, и из-за этого погиб человек, - возразил Алекс. - Из-за её мудрости и предусмотрительности.
   - А здесь он сам виноват, - твёрдо произнесла мадемуазель Жорж.
   - Да что ты понимаешь! - взорвался её любовник.
   - Я? - усмехнулась она. - Я много что понимаю в этих вещах. Увы.
   Она тяжко вздохнула.
   - Прости, - проговорил Бенкендорф. - Но там была затронута честь.
   - Все-то вы любите говорить о чести. О гордости, - сказала она. - В ущерб здравому смыслу.
   Он хотел сказать: "Что ты знаешь о чести?", но решил замять спор. Осадок всё же остался, и немалый. Он впервые подумал, что они слишком по-разному смотрят на жизнь. Это неудивительно. По сравнению с ней он вырос в тепличных условиях. Марго много пережила в детстве - пьянство и побои отца, скидания, во время которых она каким-то чудом не оказалась в борделе. В 15 лет Маргарита уже играла взрослые роли - ей повезло с внешностью, она рано развилась и в этом возрасте выглядела не угловатой девчонкой, как большинство её ровесниц, а вполне сформировавшейся, обворожительной девушкой. Естественно, где успех - там и поклонники, и обычное для актрис решение найти покровителя. Первым у Марго стал Люсьен Бонапарт, брат Наполеона. Потом - князь Сапега. Затем и сам император. Алекс не расспрашивал её о прошлом. Она сама рассказывала.
   "Мы разные, но все-таки мы вместе", - подумал он, засыпая у себя в постели.
   Алекс и Марго сходились в одном. Им обоим сложно было на протяжении долгого времени хранить верность одному и тому же человеку. На балу в Тюильри он увидел очень красивую, высокую, стройную, тёмноволосую даму - чтицу императрицы Жозефины, мадам Гоццони. Его давняя знакомая, мадам Дюшанель, решила выступить в качестве посредницы, и он через неё назначил свидание своей новой пассии на маскараде в Опере. Он приехал туда пораньше и замер у входа в ожидании дамы, с которой он решил пройти в ложу и заняться там всем, что успел навоображать себе. Вместо этого он столкнулся с другой маской, влепившей ему пощечину и бросившей в лицо: "Распутник!" Это оказалась Марго Жорж, разумеется. Жозе, нерадивый слуга Алекса, доложил ей в подробностях, куда и с какими намерениями отправляется его господин. В этот раз всё было серьёзнее - она отказалась даже принимать Алекса у себя. Бенкендорф вновь почувствовал себя героем какой-то дурацкой пьесы. Просто оставить Марго он теперь не мог - она слишком многое о нём знала, и да, похоже, он и в самом деле любил её. И любовь эта приносила не блаженство, а боль. Слишком много эмоций. Слишком много страстей. Слишком много всего.
  

ГЛАВА 7

   Санкт-Петербург, декабрь 1807 года
  
   18 декабря Аракчеев потребовал у Александра ликвидировать Военно-Походную Канцелярию и убрать графа Кристофа с поста первого докладчика по военным делам. Император не торопился. О "немецком заговоре" сообщали слишком многие. И проект, поданый ему графом, он пролистал. Что ж, создание таких проектов - последствие "остзейских привилегий", отнятых его бабкой и восстановленных отцом. Кое-какие разумные мысли есть, но в целом же... Вроде бы подписано Кристофом, но почерк не его и не его секретаря Штрандманна - Александр помнил, кто как пишет. Да, а ещё на аудиенции Ливен долго и непривычно пылко доказывал, почему воевать со Швецией нельзя. Император не стал с ним спорить. "Он загнан в тупик", - догадался он. - "И куда же мне его девать?" Ликвидировать Канцелярию государь собирался и так - граф Аракчеев показал, что с её функциями прекрасно справится и военное министерство. Можно отправить Кристофа в почётную ссылку. Но тогда вдовствующая императорица выест ему весь мозг, а Ливена ещё и в мученики запишут. Като говорила, что его собираются убить. Пускай. Но лишь бы не в костином топорном стиле... Впрочем, выглядел Кристоф и так не очень, и глаза у него как-то странно блестели, как у чахоточного - может быть, уже кашляет кровью. Тогда жить ему максимум полгода, с учётом петербургского климата. "Если Алексей Андреевич подождёт..." - задумался государь. И Минна фон Саган, эта очаровательная "царица Савская", как её называли в свете, вчера, во время их свидания наедине в её пропахшем пачулями будуаре, говорила нечто про "волков в овечьей шкуре" - остзейских баронов. Некстати вспомнился фон дер Пален, человек с обширнейшими связями в среде "своих", соблазнивший его властью. Уж не соблазнил ли он властью этого "Вильгельма Телля" во время оно? Надо с Кристофом откровенно поговорить.
   26 декабря в Зимнем дворце был бал, большой и весьма веселый. На нём присутствовал весь свет. Лёвенштерн с новеньким флигель-адъютантским аксельбантом упивался собой, флиртовал с пятью дамами и девицами одновременно и радовался жизни. Его бывшая возлюбленная в великолепном платье бирюзового цвета всячески изображала веселье. Её пригласил на танец сам государь. Во время тура вальса они разговорились, и их беседа незаметно свелась к союзу с Наполеоном.
   - Этот год оказался тяжёлым для всех нас, графиня, - говорил государь, глядя в её яблочно-зелёные глаза, блеск которых усиливался причудливым мерцанием бриллиантового колье. - Признаюсь вам в этом честно. Мне пришлось принять не самые популярные решения.
   - Вы сожалеете об этом, Ваше Величество? - Доротея легко улыбнулась. Странно - она была совсем не красавицей, но что-то в ней привлекало его внимание - то ли глаза столь редкого цвета и столь загадочного выражения, то ли манера говорить и улыбаться. Вальсировала она, кстати, превосходно. И одета изысканно.
   - Как вам сказать, Дарья Христофоровна. Современники меня ненавидят, но я уповаю на милость потомства, которое беспристрастно изучит мои мотивы и оправдает меня, - он улыбнулся, но глаза его остались холодными.
   - Ваши решения делают вам честь как благородному человеку и государю, - тихо проговорила она. - Но для того, чтобы считать их успешными, нужно, чтобы и другая сторона также отличалась благородством. Уверены ли вы в том, что не будете преданы и осмеяны?
   Александр ничего не отвечал. "Она умна. Слишком умна", - подумал он. - "А, может быть, она действует на своего супруга подобно леди Макбет?"
   После танца он распил с Доротеей шампанское и очень тихо, наклонившись к её чуть оттопыренному уху, прошептал:
   - Граф Аракчеев давеча попросил отставки вашего супруга. Я в раздумьях - подписывать её или нет?
   - На всё ваша воля, государь, - произнесла она, нервно прикусив нижнюю губу. - Но я бы на вашем месте удалила графа Аракчеева.
   - Это исключено, - возразил Александр. Потом, повертев бокал в унизанной перстнями руке, продолжал:
   - Граф Кристоф слишком много взвалил на себя. Я вижу, что такое количество обязанностей, такой груз ответственности ему не под силам. Наверняка, вы сами не очень-то довольны, когда супруг вечно пропадает на службе и почти вас не видит. Вы почти не бываете из-за этого в свете и при Дворе, и мы очень многое теряем из-за вашего отсутствия. За восемь лет вам, наверное, здорово надоел замкнутый образ жизни?
   - Ваше Величество, - проговорила графиня, и неровный яркий румянец расползся по её щекам. - Если вы поступите так, как вам предлагает граф Аракчеев, то в свете я буду бывать ещё реже. Мы уедем в Курляндию.
   "Чтобы подговаривать тамошних баронов к восстанию?" - насмешливо подумал Александр. Эта рыжая и остроносая дама сейчас напоминала ему попавшуюся в капкан лису.
   - Мадам, - улыбнулся он ей. - Я не собираюсь исключать вашего мужа из свиты. Он останется моим адъютантом. Я только забочусь о нём. И о вас. И о ваших детях.
   Доротее стало душно. Она раскрыла веер и начала им нервно обмахиваться.
   - Простите, Ваше Величество, - произнесла она. - Осмелюсь вас спросить - вы разговаривали об этом с самим Кристофом... с графом?
   - Обещаю, что поговорю, - он любезно поцеловал её руку.
   Она удалилась к мужу. Видно, чтобы передать всё сказанное. Государь представил её в трауре. Заплаканное лицо под чёрной вуалью. Она рано постареет и превратится в настоящую бабу-ягу. "Назначу ей хорошую пенсию", - подумал он.
   - Ты многое ей обещаешь, Саша, - проговорил его младший брат Константин, встав рядом с государем. - Хотя твоя хитрость здесь оправдана.
   - Меньше всего я хочу видеть Ливенов на их исторической родине, - заметил Александр задумчивым тоном. - А его, - он перевёл лорнет в сторону графа Ливена, молча выслушивающего то, что ему рассказывает молодой граф Воронцов, - Его я уважаю за честность.
   - За честность? Змеюка ничем не лучше Палена, - усмехнулся Константин. - Там вся семья такая. И мамаша...
   - Костя. Кристхен хоть честно признался мне, что хочет власти в своей земле. Честность я ценю на вес золота. И вознаграждаю, - проговорил государь жёстким голосом.
   - Посмертно?
   Александр понял, что с братом ему сейчас не о чем разговаривать. Ливен станет третьим человеком, которого убьют с его молчаливого согласия. Хуже всех было с отцом. Одна кровь, как никак. Мальчик этот, элизин любовник, тоже погиб ни за что. Константин утверждал, что тот зарвался, и тандем жены с кавалергардским ротмистром мог привести к вооружённому перевороту в её пользу. Прежде чем государь смог что-то решительно возразить, Алексей Охотников получил смертельный удар кинжалом в спину - театрально, слишком театрально; даже ограбление не стали имитировать. Брат любил не прикрытое ничем кровопролитье. Более деликатными средствами Константин не пользовался.
   - Как? - прошептал он, указывая взглядом на Кристофа.
   - Ad bestias, - отвечал цесаревич.
  
   ***
   Вернувшись с бала, Доротея, не раздеваясь, написала брату послание, которое надеялась передать Алексу с дипломатической почтой. Пусть привозит свою актёрку в Петербург всеми правдами и неправдами. "Если государь не врёт, что оставит Бонси в свите..." - думала она, запечатывая конверт. - "Так это даже лучше - сколько места для манёвров!" Этими соображениями она и поделилась с мужем, сидящим в библиотеке и попивающим вермут.
   - Желание государя - закон для нас, - Кристоф смотрел на пламя камина воспаленными, покрасневшими глазами. - Что касается Альхена... Мне говорили, что он настолько влюблен в эту актёрку, что думает сочетаться с ней браком. Второй случай в вашей семье, да?
   - Ему хватит ума этого не делать, - произнесла она, присела на пол у кресла и положила свою рыжую голову ему на колени. - Да и государыня его быстро на место поставит.
   - Я бы не был столь уверен в его благоразумии, - усмехнулся её муж, поставив бокал с недопитым вермутом на столик и начав нежно и аккуратно расплетать её волосы. - Лицедейка талантлива, а брат твой пылок и страстен. Одно хорошо - как правило, такие, как она, избегают брачных уз.
   - Я верю в Алекса. И в тебя, - она закрыла глаза, наслаждаясь нежностью, с которой он прикасался к её волосам, шее, плечам.
   - Меня зовут на охоту. 29-го, - сказал Ливен.
   - На кого? - спросила его жена, потянувшись, как кошка.
   - На волка. Под Гатчиной.
   - Ты поедешь?
   - Конечно, - улыбнулся Кристоф.
   Он знал, что ничего другого ему не оставалось делать.
  
   Гатчина, декабрь 1807 года.
  
   Охотничья партия, собравшаяся ранним утром 29 декабря загонять виденного лейб-егерями близ Гатчинского парка матёрого волка, состояла из множества человек. В их числе было немало дам, в том числе, великая княжна Екатерина, никогда не пропускающая подобные события. Дотти ехать отказалась, хотя её и звали. Она не любила кровопролитье, выстрелы, пальбу. И погода стояла слишком холодная - термометр опустился на пятнадцать градусов ниже нуля. Расставили флажки, выпустили свору борзых, доезжачие поехали вперёд. Кристоф оказался в партии с графом Уваровым, который обратил внимание на его ружьё, привезенное Гансхеном из Лондона.
   - Ничего такая штучка, - похвалил тот оружие Ливена.
   - Да, мне тоже нравится.
   - Не хочешь обменяться на моё? - предложил Уваров.
   Кристоф оценил его ружьё. Довольно неплохое. Кстати, Тульского оружейного завода. Они делают не самые лучшие штуцера, но их охотничье оружие обычно хвалят.
   - На время, конечно, - продолжал "Феденька". - Не жадничай.
   - Что ж, почему не опробовать продукт отечественного производства? - усмехнулся Кристоф. - Ни разу не пользовался русскими ружьями в мирное время.
   - Долгоруков-папа там навел в свое время порядок, так что качество у них стало получше, - сказал Уваров.
   - Вот это мы нынче и проверим, - откликнулся Ливен, принимая у него из рук ружьё.
   Когда он пришпорил своего коня и отъехал чуть подальше от него, перекинув оружие за спину, граф Фёдор скрестил пальцы и сплюнул через левое плечо - на удачу.
   Потом граф Кристоф присоединился к графу де Сен-При, белокурому счастливчику, впрочем, стрелку не хуже его самого. Охота на крупных хищников была для него, как и для многих иностранцев, в диковинку. "Почему не на медведя?" - спрашивал он насмешливо у Кристофа, а тот лишь пожимал плечами.
   Гончие бежали впереди. Граф думал ни о чём, кроме добычи. В такие минуты у него полностью отключалась голова, просыпалось звериное чутьё. Если в этом ливонском аристократе и жила одна страсть, то это страсть к охоте.
   Волк оказался хитёр и уходил от преследователей всё глубже в чащу соснового леса. Собаки то и дело теряли его след. Охотники разбрелись кто куда, многие отстали, вернулись греться - мороз стоял сильный и усугублялся сыростью, витавшей в воздухе. Зимний пасмурный день уже подходил к концу. Кристоф холода не ощущал - ему, напротив, стало жарко. Он распахнул на груди полушубок, снял шляпу. Он следовал за зверем наугад, оторвавшись от своей партии. Зоркими глазами граф видел следы волчьих лап на девственно-белом снегу - их не могли видеть те немногие, кто выдержал испытание морозом и многочасовой погоней, так как они находились от него довольно далеко. Итак, волка, скорее всего, убьёт он. Но хищник показываться не спешил.
   Монотонная езда вызвала в Кристофе странные размышления. Он вспомнил Уварова, отвернувшегося от него и сплюнувшего на землю. К чему это? Подумал о покойном Дмитрии Арсеньеве, похороненном три недели тому назад. Красивый белокурый молодой человек, выглядевший лет на десять младше своего истинного возраста. Герой войны. Бедный, но честный малый. Обманутый невестой, обычной, не очень умной барышней, мечтающей о блеске света. Убитый на поединке с поляком. Прямо в сердце, без мучений, мгновенно. Наверное, даже не понял, что умер. Сказали, что погиб от случайной пули на охоте. Что-то это ему кого-то напоминает...
   Внезапно конь его заржал и резко шорохнулся в сторону, почуяв запах хищника. Граф Ливен едва смог удержаться в седле. Он сумел спешиться. Тихо пошел вперед. Волк должен быть где-то близко. Никого рядом с графом не было. И собак нигде не видно, странно, что след не почувствовали. У цесаревича отличная свора, насколько он знал.
   Кристоф увидел поляну, показавшуюся из-за елей. Перед ним, в трёх десятках шагов стоял огромный матёрый волчище, гораздо крупнее, чем они обычно бывают. И совершенно белый, без единого темного пятнышка. Граф не спешил целиться в него. Он подал знак егерям, затрубив в рог, и только потом выстрелил, прицелившись зверю в грудь. Осечка. Кристоф выругался, быстрым движением вынул второй патрон, но зарядить его не успел. Взбешённый зверь кинулся на него. Граф успел ударить волка дулом ружья в морду, попав в нос. Обычно собак такое отпугивает. Но это была не собака. И даже не совсем волк. Кристоф попытался устоять на ногах, закрыл лицо и шею руками. Волк вцепился зубами в его плечо, но граф не сдавался. Он пытался освободиться; он дрался со зверем, как с человеком, голыми руками, чувствуя его смрадное дыхание, слыша глухое рычание и клацание зубов. Силы оставляли его, левая рука онемела, а вкус крови только раззадорил зверюгу. Вскоре Кристоф уже лежал на снегу, и волк безжалостно драл его, вгрызаясь ему в живот и грудь, приближаясь к горлу. Хищник так упивался своей победой, что выстрел в голову застал его врасплох. Он взвыл и упал на графа, лежавшего замертво.
   Эммануэль де Сен-При первым позвал на помощь. Великая княжна Екатерина услышала его. Она, как и все, не слышала первого звука рога. Следом за ней поскакал "каменный князь" Волконский. Вскоре она увидела её "короля Лифляндии, Эстляндии, Курляндии и Семигалии Христофора I Богоданного", лежащего замертво на окровавленном снегу. Сен-При склонился над ним, почему-то тёр снегом его лицо, распахнул пропитавшуюся кровью одежду, пытаясь нащупать пульс на сонной артерии. Като чуть не упала в обморок от такого зрелища, но вовремя спрыгнула с лошади и побежала к своему умирающему возлюбленному. Слезы катились у неё по щекам. Неисправное ружье лежало в сугробе. Он не смог им убить зверя. Девушка, ничуть не стыдясь своего порыва, кинулась к Кристофу, бесцеремонно отодвинув графа де Сен-При. Ливен был смертельно бледен, правую щеку его исцарапал когтями зверь, глаза были полуоткрыты, он ещё дышал.
   - Кристхен, - шепнула она ему. - О, Кристхен...
   Он открыл глаза. Слабо, не чувствуя и не сознавая себя, шепнул:
   - Любовь моя... - и в тот же миг лишился чувств.
   Его доставили в Гатчинский дворец. Раны его оказались многочисленными, но поверхностными. Опасались, что волк был бешеным. Граф не приходил в себя, не стонал от боли. Он дышал, жила билась на его шее, которую хищник не перекусил чудом - вот и все признаки жизни. К вечеру его перевезли в Петербург. Врач в Гатчине был один и не слишком опытен, кровотечения толком остановить не сумел. Когда экипаж в сопровождении кучи придворных отъехал, Като бросилась к Константину. Брат ещё утром потерял интерес к ловле зверя, сидел у себя и попивал водку.
   - Это измена, - выпалила она.
   - Что измена? Я этого волка не науськивал, сам пришёл, - откликнулся ее брат. - Садись, выпьем. За помин души раба Божьего... как его там, Христофора.
   - Он жив, - Като схватила бутылку водки, разбила её о стену. - И он узнает, кто это сделал.
   - Сумасшедшая, - проворчал цесаревич. - Он всё равно сдохнет. Мне Малков (лейб-медик) говорил. Если не истечёт кровью, то антонов огонь откроется. Поверь старому солдату.
   - Ему дали сломанное ружье, - говорила Като как в бреду. - Его хотели убить.
   - А о ружье спрашивай с Уварова. Они обменялись оружием. Я видел, - Константин сохранял спокойствие.
   Девушка помчалась к графу Уварову. И всё рассказала. Тот сразу заявил, что ничего о неисправности не знал и вообще это не совсем его оружие, он сам его позаимствовал у кого-то. У кого, Екатерина не спрашивала.
   Не в силах больше добиться правды, Като отправилась к матери в Павловск. Ещё по дороге у неё страшно заболела голова так, что ей хотелось кричать. Так, разбитой и больной, сражённой первым, но не последним в её жизни приступом мигрени, она доехала до дворца и, лишь увидев свою гувернантку, выходившую из детской с младшей великой княжной под руку, кинулась ей на шею и зарыдала. Анна тоже заплакала.
   - Что случилось, Ваше Высочество? - Шарлотта почувствовала её слабость. Като в её глазах вновь стала маленькой девочкой.
   - Я им всем отомщу... Всем, если он... - говорила она как в бреду. В её глазах темнело, голова кружилась.
   - Что здесь происходит? - Мария Фёдоровна отвлеклась от станка, на котором вытачивала очередную камею. - Екатерина, я же говорила, что не надо было туда ехать. Константин никогда меры не знает.
   - Мама, - прошептала принцесса. - Кристоф фон Ливен... Он...
   Фрау Шарлотта похолодела. Великая княжна Анна крепко вцепилась в её руку.
   - Отравлен? Застрелен? - проговорила графиня, чувствуя себя как чувствовала 29 мая 1796 года, когда прочла строчки: "Ваш сын, Тульского мушкетёрского полка полковник Фёдор Ливен..." и дальше не читала, ибо знала, что будет сказано дальше.
   - Лотта, я уверена, что... - начала императрица, на всякий случай перекрестившись.
   - Он пока жив, - Като зажмурила глаза от пульсирующей боли в висках. - Как бы не хотелось этому паяцу, которого я больше никогда не назову братом! Как бы не хотелось поганым пшекам и всем прочим подлецам! Это я во всём виновата!
   Императрица Мария позвонила, вызвала своего медика, проводившего её отчаянно рыдавшую дочь в постель. Като сделали кровопускание.
   Фрау Шарлотта отвела Анну в детскую, потом вернулась к государыне. Графине переживать было некогда.
   - Отправляйся в Петербург, Лотта, - проговорила Мария. - Я тоже туда поеду. Бери с собой Штофрегена. Ох, какое несчастье! Ненавижу эти охоты. Каково малышке Дотти сейчас будет...
  
   Санкт-Петербург, декабрь 1807 года
  
   Кристоф пребывал там, где огромные остроконечные звезды нависли над ним с тёмно-синего бархата неба. Где живые и мёртвые гнались за ним в виде своры разъярённых собак, и он бежал, пряча за пазухой белого волчонка с ярко-синими глазами. Испуганный зверёныш грыз тёплую мякоть его живота, но граф уже не чувствовал боли. Он бежал по знакомым местам, но собаки всё ближе и сейчас разорвут его на клочки... "Меня уже разорвали на клочки. Почему я жив?" - подумал он и очнулся, почувствовав резкую боль в руке, бедре и груди, от которой застонал. Перед глазами - настойчивый свет ночника.
   - Потерпи, Кристхен. Потерпи чуть-чуть, - граф слышит свой собственный голос и видит самого себя. Или нет? - Всё позади. Ты дома.
   - Они взяли мой след, Ганс, - Кристоф узнал младшего брата, свою вечную тень, вечного спутника. - Императорские гончие. Как же больно...
   - Заживёт. Все заживёт, - прошептал Иоганн.
   - Нет. Они догонят меня, - говорил граф Ливен-второй, невольно прижав руку к больному месту. - Это... это неспроста, Гансхен.
   Он прикусил губы, чтобы не закричать от боли, охватившей его растерзанное тело. Потом, словно вспомнив что-то, сказал:
   - Я оставил завещание. Как вовремя, - и вновь забылся в тревожном сне.
   В доме сегодня спали только дети. Дотти и Карл сидели в кабинете Кристофа.
   - Это была не случайность. Мы не позволим им нас сломать, - твердил старший граф. - Если Кристхен... - он запнулся. - Мы объявляем вас королевой, а Ливонию - независимой, не спросясь ни у кого.
   - Кто-то очень хотел, чтобы это показалось случайностью, - вторила его невестка, не пролившая за всё время ни слезинки. - Почему никто не пришёл, ведь он же звал? Почему он не смог выстрелить? Да что это за зверь такой?
   - Для волка он слишком большой, - произнес Карл, наливая коньяку себе и ей. - Это все подтверждают. И белый - не альбинос, а именно белый. Боюсь, это не совсем волк.
   - Дьявольщина, - вымолвила Дотти, сжимая холодный хрусталь рюмки в своей ладони. - Они всё спишут на самого Бонси.
   Её плечи задрожали.
   - Карл, что с нами будет? Что будет со всеми нами? - проговорила графиня не истерично, а, скорее, задумчиво.
   - Тридцать три года, - граф подошел к окну, прижался лбом к обледенелому стеклу, сквозь которое вообще ничего не было видно. - Моему несчастному братику 33 года. Возраст Христа. Проклятый возраст. Середина жизни.
   - Вы в 33 года вышли в отставку, - шепнула она.
   - Наверное, зря, - пожал он плечами. - Если бы у меня была власть, я бы прижал всех этих сук, которых приблизил к себе государь. Нет, Пален, Чёрный наш Петер был прав. Либо ты забираешь власть, либо власть забирает тебя.
   - Будут говорить, что он зарвался. Я уже слышала, как шептались, - продолжала Доротея, застывшими глазами глядя на портрет Карла XII. - Будут говорить, что поделом ему.
   - Как в случае Икскуля фон Гильдебрандта, в Стокгольме повешенного, - добавил Карл, упоминая имя борца за сохранение остзейских привилегий, поехавшего отстаивать своё Дело в Швецию и там попавшего на виселицу по приказу короля. - Сейчас другое время. Казнить не казнят, но убирают быстро и страшно. Даже так - бросают на съедение зверю. Господи.
   Он перекрестился.
  
   ***
   Лёвенштерн узнал о случившимся уже после Нового года: он сначала был в отъезде, потом наслаждался жизнью и любовью в объятьях одной светской дамы. Вести передал ему Михаил Долгоруков.
   - Ну всё. Отлились кошке мышкины слезки, - усмехнулся князь. - Зверь его порвал на охоте. Лежит при смерти, не сегодня-завтра помрет.
   Остальные друзья рассказали Жанно все подробности происшествия. За несколько дней этот случай успел обрасти деталями, одна невероятнее другой. Одни говорили, что цесаревич Константин натравил на графа свору собак; другие твердили, что волк был приручен и специально науськан на Ливена; третьи утверждали, что волка держали для забавы, он был вообще натравлен на людей, а Кристофу просто не повезло... В общем, рассказывали много всего. Жанно, однако, слабо верил в то, что человек, проделавший несколько военных кампаний почти без единой царапины, отличный стрелок, заядлый охотник, мог не справиться со зверем при наличии оружия - будь то обычная собака или её дикий сородич. Всех удивляло то, что при обширной кровопотере, при разорванном в клочья животе и груди граф ещё жив и даже в сознании.
   Узнал Лёвенштерн и о том, что Военно-Походной Канцелярии более не существует. Всем занимается военное министерство, и теперь Аракчеев ведает и назначениями, и докладами, и всем прочим.
   Шестого января он поехал на Дворцовую набережную узнать, что и как. Народу собралось у Ливенов много. Кого-то он знал, кого-то - впервые видел. Бурхард Фитингоф прошептал ему:
   - Он о вас спрашивал.
   - Как он?
   - Нехорошо. Начался жар.
   Жанно кинул шинель на руки лакею. Поднялся на второй этаж. Дверь в комнату раненного графа была широко открыта. У его одра сидело шесть человек: Штрандманн, Карл, Иоганн, Катарина фон Фитингоф, бессменный камердинер Кристофа Адольф и некто в пасторском облачении. Странно, что ни жены, ни матери графа здесь не присутствовало. Кристоф полусидел-полулежал на подушках, в рубахе с расстегнутым воротом. Левая рука его была на перевязи. Лицо бледное, чуть повреждённое звериными когтями, лоб весь в крупных каплях пота, светлая щетина заметно покрывала его щёки, подбородок и горло. Глаза его полуприкрыты. Иногда его схватывала судорога боли, он прикусывал губы, но сдерживался от стонов. Всё это выглядело настолько печально, что на глаза Жанно чуть ли не навернулись слезы. Ливен узнал его - одно хорошо, ещё не в бреду. Коротко кивнул и даже попытался улыбнуться. Затем проговорил, указывая поочередно на присутствующих:
   - Ты, ты и ты. И пастор Кирхгоф - оставайтесь. Остальные - уйдите от меня.
   Все, кого Кристоф видеть не пожелал, тихо, по очереди, покинули комнату. Осталось четверо: Иоганн-Магнус фон Штрандманн - Секретарь и Летописец; Адольф - Верный слуга; Жанно фон Левенштерн - Адъютант и Оруженосец; и пастор, представившийся Николасом фон Кирхгофом.
   - Итак, всё плохо, - заговорил граф тихо. - Не сегодня-завтра - конец мне.
   - Вы что, нет... - испуганно пробормотал Штрандманн.
   Кристоф строго посмотрел на него. Тот осекся.
   - Герр Штрандманн. Я чувствую смерть. Она рядом. В этой комнате, - проговорил Ливен. - В кабинете находится моё завещание. Жанно, - он посмотрел на Лёвенштерна ясным, пронзительным взором серо-голубых глаз. - Вам поручаю своих сыновей. Прах мой нужно сжечь и развеять над Трейденским лесом.
   - Так не делается, Ваше Сиятельство, - прошептал пастор.
   - Сердце и еще какую требуху можете закопать в землю. Похорон пышных не устраивайте. Боже... - он схватился за край постели от нового приступа боли в ране. - Я вас всех прощаю. Простите и меня.
   Пастор подал ему причастье.
   - Жанно, - еле прошептал потом граф. Лёвенштерн наклонился над ним. - И все. Запомните эти имена. Иван де Витт. Графиня Анжелика Батовская. Цесаревич Константин. Это все они. Сыновьям моим скажите.
   Он закрыл глаза, впав в тягостный сон. Жанно взял его руку, зажал пульс на запястье, посчитал - 120 ударов в минуту. Лихорадка.
   Его кузина сидела в своей комнате с малышом Полем на коленях. На ней были золотые серьги, простое светло-коричневое платье и бежевая шаль. Малыш теребил кисти шали и тянул их в рот. Жанно остановил на нём свой взгляд. Рыженький, крепкий, голубоглазый мальчишка с ямочками на щеках. Вырастет в красивого юношу, наверное. Наследник.
   - Я видела завещание. И сожгла его, - произнесла Дотти, кивнув своему кузену.
   - И что мы теперь все будем делать? - вспылил барон.
   - Ты всё думаешь о смерти? Хочешь тоже, чтобы он побыстрее умер, да? - бросила ему в лицо Доротея. - Все слетелись, как вороны. Все. И Курляндские... Ненавижу. Все ждут.
   - Дотти. Я понимаю твоё состояние, - тихо проговорил Жанно. - Но давай смотреть правде в глаза. У твоего мужа, похоже, заражение крови. Все признаки. С этим долго не живут. Он и сам это понимает.
   - Думаешь, я не знаю? - проговорила его кузина. - Вчера его рвало чем-то чёрным и кровью. Всю ночь знобило. Он разговаривал в бреду с покойным государем и говорил: "Ваше Величество, я непременно поеду с вами".
   Жанно взял на руки малыша, обнявшего его за шею. Кузина его встала и отвернулась к окну.
   - Что я скажу Паулю? Ему ещё два года, он же не будет Кристофа помнить... Даже портретов не останется.
   - Скажи сыну, - Жанно посадил малыша в кресло, дав ему поиграться со своим аксельбантом. - Де-Витт. Графиня Батовская. Цесаревич Константин. Вот кто убил его отца.
   - При Константине ему, наверное, жить... - рассеянно произнесла Дотти. - Впрочем если на престол взойдет он, то вся Ливония восстанет. Я об этом позабочусь.
   Она зло усмехнулась.
   "Моя величественная королева", - подумал он с восхищением и ужасом.
   - Имя Кристофа уже треплют в гостиных на все лады, мне передавали, - продолжала она. - Его проклянут. Но мы будем помнить правду. А великая княжна Екатерина уже знает всю правду.
   - Великая княжна? - переспросил Лёвенштерн.
   - Да. Она первая нашла его после нападения зверя. И, - Дотти горько улыбнулась. - Она любит его так, как я не в силах.
   - Господи Боже мой, - простонал Жанно.
   Его начальник действительно зашёл далеко. Но скоро он уйдет ещё дальше, получив ангельский чин, что несравненно выше генерал-адъютантского.
  
   Париж, декабрь 1807 года - январь 1808 года
  
   Алекс справлял этот Новый год в компании одного только Поля фон Крюденера. Марго, как всегда, упорхнула встречать 1808-й с семейством. Они с Крюденером добыли настоящего китайского опиума и уселись его курить на балконе её квартиры - мадемуазель Жорж оставила Алексу ключи.
   - Каждый раз, когда я употребляю какую-нибудь дрянь - неважно, какую - мне кажется, что я повис на ветвях какого-то высокого дерева вниз головой, - сказал Пауль.
   - А потом прилетает ворон и выклёвывает тебе глаз? - спросил Алекс, потягивая зелье.
   - Правый, да. Как ты догадался?
   - Это известная история. Ей не одна тысяча лет, - Бенкендорф глядел в небо, озаряемое огнями фейерверков. - А мне вот...
   И он поведал о старике в оранжевом полотенце.
   - Это же Сперанский, - усмехнулся его приятель.
   - Кто?! А, впрочем, если dum spiro spero ("Пока дышу, надеюсь"), ты в этом смысле? - незнакомое вещество заставляло его неумеренно философствовать.
   - Не... Как же его звать - Михаилом? Не помню. Всё сходится, кроме полотенца, - откликнулся Крюденер. - А кто он? Тот, о ком мы в следующем году услышим.
   - Это у вас семейное - предвещать всяко-разные вещи? - полюбопытствовал Алекс.
   - Хочешь знать о моей maman? Она все из головы берет. Сочинительница же, - Пайль закурил обычную сигару. Он относился к той категории людей, которых плохо берет дурман. - В писательницу ей играться надоело. Теперь играется в Сивиллу.
   - Кстати, о Сивиллах. Марго мне все уши прожужжала о некоей мадам Ленорман, - вспомнил Бенкендорф. - Весь Париж у неё бывает.
   - Не мадам, а мадемуазель, - поправил его Поль. - Я был там. Из интереса. Вместе с Карлом.
   - И что?
   - Ну, что. Сказала правильно - на мне кровь. Добавила, что и мою кровь прольют. Потом у неё пошла дальняя дорога и прочая чепуха, - пожал плечами Крюденер.
   - Слушай. Ты в балтийское возрожение веришь? - Алекс снова затянулся опиумом.
   - Как зятю Ливена, я должен ответить тебе "да"? - усмехнулся Поль.
   - Отвечай честно.
   - Честно так честно. В нашей богоспасаемой Балтии устарело всё. Мартикулы, ландтаги с ландратами, то, как мы с латышами обращаемся - у нас же до сих пор право первой ночи кое-где свято соблюдается. Всё это протухло уже давно. С виду - вроде Европа, но копнёшь глубже - отсталость. Живём, как при царе Горохе. Это нужно менять. А потом бороться за независимость и прочее, - проговорил Крюденер.
   - По-хорошему, всю Россию нужно переиначить. Но без сильной власти тут не обойдёшься, - задумался вслух Алекс.
   - Государь же что-то предлагал... - начал Пауль.
   - Предлагал. И знаешь, почему это не исполнилось? А потому что у каждого свои интересы. Его ошибка - считать себя первым среди равных. Так нельзя. Вот Наполеон с самого начала был прав, что отказался делить власть, - Алекс заходил по комнате.
   - Мой крёстный тоже власть не делил и делал то, что ему левая пятка подсказывала. Подозрителен был до безумия, но его - voilЮ, - Пауль сымитировал удушение, взявшись тонкими пальцами за горло. - Кстати, удивлён, почему это ещё не сделали с Бонапартом. Своих недовольных здесь хватает.
   - А вот почему, - Алекс расстегнул воротник, развязал галстук и продемонстрировал приятелю кривой шрам поперёк горла.
   - Мда, - Крюденер аж поперхнулся. - Зашили тебя, конечно... Но причём здесь это?
   - Люди Фуше постарались. Тайная полиция, - вкратце пояснил Алекс.
   - Ты уверен? Там же были обычные грабители.
   - Не обычные. Префект мне вернул мне всё, что они взяли. Это во-первых. Были бы городским сбродом - успели бы толкнуть кому-нибудь. Следовательно, их интересовала не нажива. Потом, они не удовлетворились тем, что хорошо меня отметелили и забрали всё, что при мне было. Они попытались меня прикончить. Спрашивается, зачем?
   - Чтобы не оставлять свидетелей, ясно же, - недоумённо пожал плечами Крюденер.
   - Мне говорили, что воры стараются не мараться преступлениями, за которые гарантированно можно пойти на галеры, - опровергнул его догадку Алекс. - Значит, это были наёмники. А их хозяева - тайная полиция. Именно на ней всё и основано. В России такого нет. Отсюда все заговоры и интриги. Ты знаешь, что в Петербурге вообще война ведется? То порежут кого-нибудь, то пристрелят и скажут, что так и надо. Какая-то Флоренция получается. А была бы жандармерия...
   - Чтобы резала людей в подворотнях безнаказанно? - проговорил с сомнением в голосе Крюденер. - И, зная, насколько в наших краях любят давать на лапу, полицейские тоже втянутся в эту игру, стоит только побренчать звонкой монетой в туго набитом кошельке.
   - Это если туда пойдет всякий сброд, - возразил его приятель. - Нужны благородные люди. Как ты и я. Как мои друзья.
   - Чтобы они ходили и резали подозрительных французов по ночам, да? - покачал головой Поль. - Прямо "ночная стража", как была раньше в голландских городах.
   - Боже мой, но почему ты так всё примитивно понимаешь? - всплеснул руками его собеседник. - Я имею в виду высший контролирующий орган. Подчиняющийся только государю. Состоящий из честных, преданных и неподкупных людей. Пусть их будет немного... но они будут. И наведут порядок в стране. Государство с таким бардаком, как в России, не может успешно воевать. Секрет успеха Наполеона в том, что он уверен - пока он завоёвывает очередные земли, ему не всадят нож в спину те, кого он оставил во Франции. Если получилось у якобинцев - почему же у нас не получится?
   - Напиши проект. Может быть, и возглавишь этот орган, - Поль Крюденер сказал это, не задумываясь о том, что его слова могут оказаться правдой. Так и получилось 19 лет спустя.
   Потом они заговорили о женщинах. Оказалось, что и Поль влюблён в творческую натуру - некую Адель де Руж, полупрофессиональную художницу.
   - Я сам не понимаю, почему я до сих пор не ушел от Марго, - признался Алекс, тоже закуривая сигару. - Думал, это будет простая интрижка, я добьюсь своего - и adieu! Но нет. Она мучит меня своей меркантильностью, оправдывает свои измены, но не прощает моих, и... - он вынул изо рта сигару, посмотрел на тлеющий пепел. - В общем, я знал женщин лучше неё. То, что видишь на сцене, не всегда бывает в жизни. Но я к ней как привязанный. Боюсь, что дойдёт до женитьбы.
   - Где-то я это уже слышал. Или читал, - заметил его приятель. - Где же? А, вспомнил. "История кавалера де Гриэ и Манон Леско". Читал?
   - С книгами не дружу, - усмехнулся Алекс.
   - Почитай обязательно. Там прямо твой случай. И, отчасти, мой. Я в свое время ревел над нею, - отвечал Поль.
   - Это что же, любовный роман?
   - Нет, это совсем не то, что пишет моя маменька - кстати, ни одну из её книг я так и не смог дочитать до конца, - улыбнулся Крюденер. - У аббата Прево всё жизненно - мало кто так нынче сочиняет. Тридцать лет назад ещё умели. Потом начали марать книжные страницы сладкой патокой.
   - Запомню название. Он сильно длинный? - спросил Бенкендорф.
   Крюденер жестом показал, каков объем этого произведения в книжных листах.
   - Хорошо, - обрадовался Алекс. - Я толстые книги не могу читать, терпения не хватает.
   "Историю кавалера де Гриэ и Манон Леско" он прочитает много позже, лёжа больным чуть ли не чахоткой, после того, как его оставит Марго. Читать эту книгу ему будет тяжело, но, как ни странно, роман поможет ему исцелиться от любви-наваждения.
   А сейчас они стояли на балконе и смотрели на крыши Парижа. И пили за Новый год, который должен быть в любом слечае лучше предыдущего.
  

ЭПИЛОГ

   Краков, январь 1807 года
  
   - Анж, у нас проблема, - проговорил князь Адам, без стука входя в спальню племянницы. Та чувствовала себя совсем нехорошо - с самого утра она мучилась от боли в правой груди, поднялся жар, и сейчас её лихорадило. Болезненное состояние выдавал клубничный румянец на её щеках. Чарторыйский заметил его.
   - Проблема? - откликнулась она, невольно держась за больное место. - То, что я скоро ноги протяну - вот это проблема.
   - Ливен не умер. Жив и даже в сознании. Мне пишут, - он показал письмо от графа Строганова.
   - Это ненадолго. Укушенные раны - самые нечистые. Ему наверняка делали прижигание, - говорила Анж, чуть задыхаясь от жара. - Но это бесполезно и даже вредно. Через шесть дней он скончается от того, что вся его кровь станет гноем.
   - Как оптимистично, - усмехнулся её дядя.
   Потом подошел к ней, провёл тыльной стороной ладони по её горячему лбу и щекам.
   - Матерь Божья. Ты вся горишь, - проговорил он озабоченно. - Мы с Александром предупреждали тебя - ты так возишься с этим ребёнком, что сама не своя, ещё расхвораешься. Что у тебя болит?
   - Кажется, у меня грудница.
   - Милая моя. У нас с тобой есть одна общая черта. Её можно даже назвать семейным проклятьем Чарторыйских. Это ничем не прошибаемое упорство. Но, видимо, я всё же научился гибкости. Все то, что я считал своими пороками и ошибками, есть только проявления одного этого качества.
   - Но я ещё и из тех, кто вечно наступает на одни и те же грабли, - проговорила графиня.
   - Признаюсь тебе, Анеля, - произнес Адам, гладя её пылающую руку. - Сейчас, когда смерть моего врага почти неминуема, я почему-то не чувствую торжества.
   - Злорадство - удел подлецов. Ты не подлец, - она положила разболевшуюся от жара голову ему на плечо. - Но, в сущности, его физическую смерть не сравнить с духовной. Если он каким-то чудом выкарабкается, то долго ещё будет приходить в себя. А когда придет - это будет не тот же самый граф Ливен, а некто другой.
   - Возможно, я ещё печалюсь по нему, потому что это был единственный достойный враг, - тихо проговорил Адам. - У нас с ним один вид крови. Королевский. К тому же, он был умен, в отличие от Долгорукова, тоже королевича по происхождению. Кристофа Ливена мне будет очень не хватать. Увы.
   - За него станет мстить его жена, - рассеянно заметила Анж. - Братья. Потом - его сыновья и племянники. Врагов из их семейства нам хватит до скончания веков. Но... - она бросила на него тяжёлый взгляд исподлобья. - Я не желаю, чтобы мой Стась оказался втянут во всё это.
   - Ты так мне и не скажешь, кто его отец? - Адам посмотрел в окно, на мягкие снежинки, падавшие на мокрую мостовую.
   - Это не ты, - усмехнулась она.
   - И не государь? - продолжал спрашивать князь, но как-то отрешенно, вяло, не заботясь, какой ответ ему дадут.
   - Тебе действительно важно это знать? - в её голове царили боль и туман.
   - Нет. Я же сам не знаю, кто из трех человек, с которыми делила постель мать в том приснопамятном Шестьдесят девятом, зачал меня. И сейчас, когда мне 38 лет, по-прежнему пребываю в неведении, - вздохнул он. - Ты также поступишь со Станиславом?
   - Ему будет достаточно знать, что я его мать. А отцом всё равно он станет звать графа Александра, - ответила Анжелика.
   - Если только доброжелатели не просветят его по поводу русского царя.
   - Как мы любим говорить о будущем, - графиня закрыла глаза, уже привыкнув к боли и к ломоте в костях. - Искушать судьбу. А в итоге...
   Адам подумал, что она озвучивает его мысли. Судьба уже искушена и приготовила каждому неприятный сюрприз.
   - Мне кажется, падение Наполеона будет громким и бесславным. А Польша останется растоптанной в пух и прах, - произнёс он.
   - Да, - прошептала девушка. - Его бросят на острове посреди океана и забудут о нём. Все забудут о нём. О его империи. Но не прежде чем он опять потопит в крови эту часть суши. В том числе, и в польской крови.
   Она уже почти бредила. Адам понял, что её нужно оставить в покое. И вышел из комнаты.
   Анж вытянула руку и вынула из-под подушки письма. Почерк императора Александра. Переслано де-Виттом окольным путём. Эти послания предоставляли ей право выбирать: либо жить как все, скромно и незаметно, либо окунуться в жизнь, полную опасностей и приключений - ради этого властелина. В обмен он обещал свободную Польшу - ну разумеется! С Адамом она не советовалась, ибо знала наперед, что он скажет.
   Пани Изабелла пришла к ней, осмотрела её грудь, поругала за пренебрежение своим здоровьем, но добавила, что если бы Анж перевязывалась, чтобы остановить молоко, было бы гораздо хуже. Княгиня поставила сложный компресс на больное место и выслушала всё, что рассказала ей внучка по поводу предложения императора Александра.
   - Он тебя предаст, - покачала она головой.
   - Я это знаю. Он предаёт всех и вся, - вздохнула графиня.
   - В этом его суть. Я вижу, однако, что ты сомневаешься, - проговорила Изабелла. - Мой тебе совет - принимай это предложение. Ты можешь прожить жизнь затюканной и безгласной курицей, а можешь прославиться в веках. И послужить Польскому Делу.
   - Если мне придется служить России, то как я могу что-нибудь сделать для Польши? - спросила Анж.
   - Он даст тебе свободу действий, - произнесла её бабка. - Вот и действуй как полька - за нашу свободу. И с немцами покончишь. С этими Ливенами.
   - С главным из них уже покончено, - отвечала молодая женщина.
   - Размечталась, - усмехнулась Изабелла. - Ему ещё тридцать лет жить на этом свете.
   - Я же сделала всё по правилам! - разволновалась графиня Батовская. - И его порвал волк - всё так и случилось. Теперь он лежит в жару и бреду, готовясь к смерти.
   - Тебе помешали. Кто-то вместе с тобой делал на него церковное проклятье. А ты помнишь закон? Что надо либо идти в церковь, либо вызывать элементалы, но никогда - одновременно, иначе это просто бесполезно? - проговорила княгиня.
   - И теперь проклятье перекинулось на меня, - с негодованием отвечала Анж, прижимая руку к обвязанной бинтами и корпией той половине груди, которая у неё ужасно болела. Впридачу ещё и железы под мышкой сильно распухли, что усугубило её состояние, мешая ей двигать рукой. - Кто этот колдун?
   - Колдунья, - поправила её Изабелла. - Ты её не знаешь. И я её не знаю. По сути, это профанка. Всё делает по чужим подсказкам. Дара в ней нет.
   - Русская или немка?
   - Русская. Раз твоего врага отпели в православной церкви, - задумчиво отвечала пани Чарторыйская. - Могу сказать, что она спит с Аракчеевым, который прибрал нынче всё к рукам в военном ведомстве. А лет через десять он приберёт к рукам всю Россию. Так вот, эта дурочка, баба тёмная и глупая, решила пособить своему любовнику и вызнала где-то о церковном проклятье.
   - Но раз она без способностей и делала всё по наитию, то как же это заклятье могло отменить моё? - недоумённо спросила Анжелика.
   - Проклятья, в которых используются погребальные и кладбищенские элементы, сильнее остальных, и тут уже ничего не зависит от того, кто именно их использует, - Изабелла посмотрела куда-то вдаль. - Правда, такие как мы, обходятся без последствий, а профаны заболевают, сходят с ума.
   - В следующий раз я попробую убить его сама. Собственными руками, - прошептала Анж. - Раз всякие москальские шлюхи лезут в наши дела... Кстати, может быть, мне заняться некромантией?
   - Не смей! - Изабелла чуть ли не пощечину ей дала. - Впрочем, если хочешь, чтобы у тебя вымерла половина семьи и все, кого ты любишь, - вперед.
   - Вся магия небезвозмездна, ты же сама говорила, - сказала Анж.
   - Ялле собирает свою дань со всех, кто с ней соприкоснется. Поэтому так мало кто занимается некромантией. В Европе - только один из наших это практикует. Кажется, он откуда-то из Рейнланда. Но и он страдает от мести Королевы Смерти, не прощающей вторжения в свои владения. Да это занятие не слишком подходит для людей нашего круга. Бродить по кладбищам, копаться в трупах - ужас.
   - Согласна, - усмехнулась Анж. - Я не представляю себя в этой роли.
   Потом они перевели разговор на более легкомысленную тему.
   Анжелика потом ответила государю утвердительно. Превращаться в трусливую клушу, зависимую от твердой мужской руки, к тому же, далеко не всегда оказывающейся твердой, она не собиралась. Равно как и замыкаться в собственном мирке. Она согласилась - и император Александр получил на свою службу великолепную разведчицу со сверхъестественными способностями. Она без провалов "работала" в трех европейских столицах. Государь всё время думал, что Анж служила лично ему, но, как и в случае с её родственником, он жестоко ошибался. Графиня Батовская действовала исключительно во благо Польши. И ничего другого.
  
   Санкт-Петербург, январь 1808 года.
  
   Он, тот, кого когда-то звали графом Кристофом-Генрихом фон Ливеном, уже третьи сутки шел по пустыне. Этот утомительный переход - лучше, чем встреча со знатоком многих нехороших вещей, с Князем Мира Сего, о имени которого Кристоф имел лишь смутное представление. Это лучше, чем чувствовать, слышать, обонять всё то количество людей, приходивших к нему. Это лучше, чем появление государя Павла Петровича, его благодетеля и "отца-командира", позвавшего его с собой в некую инспекционную поездку на Восток. Государь, отдавший Господу душу семь лет назад, выглядел так, как при жизни, без следов страшной смерти, но глаза у него были без зрачков, и граф прекрасно знал, что это означает.
   В пустыне, по которой брёл граф, почему-то стоял сильный холод. Над головой низко висели звёзды. На нём был мундир екатерининских времен. Никакого оружия он не взял почему-то. С ним шел его охотничий пёс, издохший двадцать лет назад.
   Граф понимал, что уже пересек ту Грань, которая отделяет два мира - "живой" и "мёртвый". Но сам он не ощущал себя мертвецом, и ничего из того, что он ранее ассоциировал с "загробным миром", там, где он теперь оказался, не присутствовало. Пустыня не походила на описания Рая или Ада. Возможно, католики всё-таки правы, и это место, где звёзды давят на тебя своим светом, где стоит мороз, есть Чистилище. Где все умершие? Пока Кристофу встретился только император Павел. И этот не человек и не дух. Да, и почему, если он с псом мертвы, то их дыхание застывает паром в воздухе?
   Пустыня сменилась предгорьем. Граф и его верный пес начали подниматься высоко, и он ощущал, что у него кружится голова, дыхание замирает в груди - был бы мертвым, то ничего такого не чувствовал, ибо смерть, как сказано повсюду, избавляет от страданий и боли. Чем выше он поднимался, тем красивее становился пейзаж. Пустыня превращалась в густой зелёный лес. Полная луна взошла на севере. Таинственные птицы взлетели с крон деревьев, потревоженные его шагами.
   Граф остановился. Пёс лизнул его руку, повернулся и убежал - вперед, к золотистой луне, легко и быстро, словно паря в воздухе. Кристоф попробовал окликнуть его - но питомец его исчез из виду.
   Перед Ливеном расстилался прекрасный и загадочный мир. Сам пейзаж заставил его забыть обо всём, что было. От этой низкой луны, от вершин сосен внизу него веяло таким спокойствием и умиротворением, что граф понимал: если это не смерть, то тогда что же?
   - Нет, это не смерть, - услышал он голос позади себя.
   Женщина в длинном белом платье, напоминавшая всех тех, кого он когда-то любил, но более всего походившая на полузабытую им наяву голландку Фемке, которую он знал в Амстердаме, в свои двадцать, которую обесчестил и погубил, смотрела на него.
   - Мы уже виделись, - прошептал он. - И если это не смерть - то и не жизнь, да?
   - Это Грань, - она обняла его, как обнимали все женщины, искавшие в нём силы и защиты. И граф понял - неважно, как её зовут, ведь имена не важны. Лучше - вовсе без них. Кристоф даже не заметил, что девушка растаяла и исчезла - так ему стало спокойно от осознания того, что имена действительно ничего не значат. Он вновь посмотрел на луну и заметил, что то была не луна, а зеркало, в котором он отражался разным - "северным варваром" в шлеме и с длинной бородой; восточным воином в белом халате, вспарывающим себе живот; знатным испанцем в старинном черном костюме эпохи Реконкисты; и, наконец, тем, кем он был в предыдущем, последнем своём воплощении - воином, придворным, претендентом на полулегендарный престол ещё не существующего королевства. Пейзаж перед ним весенне-летний - вереск лиловым ковром покрывает поляны и прогалины; горят костры чуть ли не до небес, как в день Лиго в ливонских селах; деревья стоят в цвету. Раздавалась откуда-то сверху тихая музыка, и граф, вопреки обыкновению, слушал её с наслаждением.
   - Я остаюсь, - сказал он.
   - Нет, - кто-то возразил ему. - Это межмирье. Или возвращайся, или иди дальше.
   - Я пойду дальше, - граф с ужасом подумал о возвращении в собственную земную оболочку, ту, которую ему показали в луне-зеркале, от которой он был так счастлив избавиться.
   - Тебе пока нельзя идти дальше, - огни разгорались всё ярче, дым застилал небо, лунный диск спрятался в набежавших откуда-то тучах. - Но и остаться здесь - страшная участь.
   Мир, прежде такой приветливый и яркий, потемнел перед его глазами. Музыка смолкла. Луна обломком зеркала упала на землю, и её уничтожило пламя.
   - Путь отсюда только один, - перед графом стоял очень высокий и атлетически сложенный человек в античных доспехах, алом плаще римского легионера, кольчуге. Кристоф посмотрел ему в лицо. А лица и не было. Вместо него - пёсья морда.
   И граф обернулся назад, возвращаясь в Жизнь.
   Тяжёлые вишнёвые портеры в его спальне - первое, что увидел граф, открыв глаза. Тело болело. Ему недавно обмыли раны. Пот струился с его лица ручьями. Он поднял истончившуюся руку, посмотрел на ребристые длинные ногти, бросил её бессильно на одеяло. "Я жив", - прошептал Кристоф.
   Четырнадцать дней граф Кристоф боролся со смертью. Пока его душа стояла на границе миров, его тело пылало в жару, искромсанное, сильно похудевшее и ослабшее. Его домашние молились - что ещё делать? Мать ночами просиживала у его постели, надеясь, что если он умрёт, то на руках женщины, подарившей ему жизнь. Она видела, как в лице её третьего сына постепенно проступают признаки смерти, как ногти и губы зловеще синеют, а под глазами ложатся лиловые тени. Шарлотта постепенно принимала неизбежное - её Кристхен уходит, скоро его не станет. Она начала уже обдумывать, как обрядить его в гроб. Но смерти не было суждено его забрать.
   Дотти, узнав о том, что её муж пережил то, что могло считаться кризисом, впервые за две недели дала волю слезам, копившимся всё это время в ней.
  
   Едва поправившись, Кристоф поехал на аудиенцию к государю. Александр слегка испугался его вида - граф напоминал сейчас привидение. Но он знал, что с ним случилось, выслушал все подробности в пересказе матери и сестры, считавшей, что метили в неё.
   - Ваше Величество, я составил прошение об отставке, - проговорил Ливен. - Вот. Вы сами понимаете...
   - Ты остаёшься в свите, - перебил его император.
   - Вы милосердны, Ваше Величество, - сказал Кристоф с едва уловимой иронией в голосе.
   - Отдохни полгода-год, и я найду тебе новое назначение, - заговорил государь поспешно, боясь смертельно обидеть этого своего генерал-адъютанта, перед которым чувствовал вину. - Впрочем, я иногда буду давать тебе поручения.
   Граф промолчал. Его немного подташнивало.
   Через какое-то время он собрался уходить. Под конец аудиенции спросил:
   - Ваше Величество. Я, кажется, подавал вам один проект. Вы прочитали его?
   - Да, - государь отражал его, говорил столь же кратко и серьёзно, как и Кристоф, и даже глаза его приняли, казалось, такой же оттенок голубого цвета, как и у Ливена. - Давай об этом проекте договоримся так: ты его не писал, а я его не читал.
   Краска бросилась Кристофу в лицо, слегка оживив его бледность. Что это - последняя милость государя?
   - И, кстати, это же не твой почерк, или я ошибаюсь? У тебя, что, новый секретарь? - продолжал император.
   - Да... Новый секретарь, - глухо отвечал Кристоф.
   - Надеюсь, ему можно доверять? - Александру было и противно, и жалко играть с этим остзейцем в кошки-мышки, но ничего поделать с собой он не мог.
   Граф кивнул. Что же из этого всего выйдет? Безмятежное округлое лицо его повелителя не говорило ни о чем. Читать по нему было невозможно, но Ливен никогда не считал себя физиогномистом. Да даже и опытный физиогномист не мог бы раскусить этого человека до конца. Вот бы из кого получился идеальный разведчик!
   - Постой, - государь просто так не отпускал от себя графа. - Моя сестра и ты - у вас была связь?
   Кристоф выдержал и этот вопрос. Он ответил:
   - Да, это так.
   - Что же иного я ждал? Ты же нашей семье фактически как кузен, получается, - усмехнулся Александр. - А все знают, что Le cousinage est un dangereux voisinage. (Двоюродное родство - опасное соседство).
   - Так вышло, Ваше Величество, - признался Ливен. - И скажу откровенно: я был влюблён.
   - Неудивительно. Впрочем, я не люблю копаться в грязном постельном белье, не царское это дело, - проговорил Александр. - Только вот что: последствия. Ты понимаешь, о чём я?
   Ливен поспешил кивнуть. Конечно, он всё понимал.
   - Прекрасно. Она, кстати, очень переживала, когда с тобой случился весь этот кошмар, - император уже улыбался ему в своей очаровательной манере "доброго царя-батюшки". - Этим себя отчасти и выдала. Но я связываю это, - он взял в руки проект. - И твой роман с Като. И помнишь, мы как-то с тобой говорили про твоего предка. Имея таких предков, не грех и в короли метить.
   - Государь, - Кристоф пристально посмотрел на него своими глазами стального цвета. - Буду откровенен...
   - Не надо, - прервал его Александр. - Мне не нужна твоя правда. И я знаю, кто толкает тебя на измену. Вся эта павловская партия моя матушки. Но я в тебя верю.
   С этими словами они и расстались. Кристоф вскоре уехал в Ригу, где и провел остаток зимы и половину весны. Из шкуры белого волка, ставшей его трофеем, был сделан ковёр, который граф потом долго показывал своим гостям, не вдаваясь в подробности истории.
  
   Париж, апрель 1808 года
  
   В Париже одуряюще цвели каштаны. Алекс всё чаще задумывался о своем будущем с Маргаритой Жорж, такой изменчивой и неуловимой. К тому же, и сестра, и Толстой твердили об одном - надо уговорить Марго уехать с ним в Россию. Благовидный предлог для самого себя он придумал - поучаствовать в "крестовом походе против неверных", то бишь, уехать в Молдавию на войну с турками. Осталось найти повод к отъезду своей любовницы из Франции.
   Дотти описала со всей откровенностью и красочностью, что же произошло с её супругом под конец прошлого года. "В такую минуту нужно защищать наше Дело всеми средствами", - завершала она послание. - "Возвращайся". Эти слова Алекса убедили больше всего.
   После одного спектакля он зашёл к Марго в гримерную. Она разоблачалась из театрального костюма в повседневное платье. Последнее время его любовница играла исключительно королев, поэтому перед ней на туалетном столике лежала диадема.
   - Как все, по-твоему, прошло? - Маргарита смотрела на его и своё отражение в зеркале, не оборачиваясь.
   - Изумительно, - отвечал Алекс со всей искренностью. - Слышала эти аплодисменты?
   - О да, - сказала она спокойно. - А что толку? Говорить чужие слова в чужом костюме перед толпой дураков - как же мне это уже надоело!
   Алекс понял, что надо срочно воспользоваться удобным моментом.
   - Слушай, - он взял в руки диадему. - Не хочешь ли ты, чтобы это была настоящая корона настоящей державы?
   - Сказки рассказываешь, - усмехнулась Марго. - Каким же образом?
   - Моя родина - страна возможностей, и в ней случается всякое, - улыбнулся ей Бенкендорф.
   - Надо же. До недавних пор нам лили в уши, что это Франция, - она приняла дерзкий и иронический тон, который его обычно бесил. - И что, теперь в России раздают королевское достоинство всем актрисам?
   Бенкендорф продолжал:
   - В России мало хороших актрис. Публика не очень избалованная. Вознаграждения весьма щедры. Поехали?
   - Кто же меня отпустит? Я связана с La ComИdie FranГaise годовым контрактом, - ответила молодая женщина. Потом, заметив лукавый огонек в зелёных глазах своего любовника, очаровательно улыбнулась и проговорила иным тоном:
   - Так ты предлагаешь бежать?
   - Марго, - он встал у неё за спиной и обнял её за плечи. - Мне нужно скоро уехать в Петербург. Я уже договорился с начальником. Дела семейные и политические. Но я очень не хочу, чтобы всё у нас закончилось так, как обычно кончается. Едем со мной.
   - Но как же? - возразила она. - За мной же следят. И за тобой, наверное, тоже.
   - Кстати, когда я говорил о короне, то не шутил, - проговорился Алекс. - Пока ничего не обещаю, но если мы будем вместе...
   - Знаешь, за что я люблю тебя? - Марго резко обернулась, обняла его. - С тобой не скучно. Ты прирождённый авантюрист. Странствующий рыцарь. Только такие, как ты, - обычно одиночки. Им спутницы не нужны.
   - Не в моём случае.
   Они поцеловались.
   Через неделю были выправлены поддельные паспорта для Марго и других знакомых ей членов труппы La ComИdie FranГaise. Она сорвала спектакль, уехав в ночь со своим "странствующим рыцарем" в далёкий Петербург.
  
   ***
   Похищение ловким повесой звезды французской драмы наделало много шума в Париже, и даже Лёвенштерн, подвизающийся скромным студентом хcole Medicale и проживающий на мансарде одного дома на Rive DroНte, услышал об этом. Он пока осторожничал и не искал знакомств. Ему такая жизнь нравилась.
   Алексов аффронт его поразил, но Жанно слишком хорошо знал своего кузена, чтобы долго удивляться его поступку. Ходили, правда, слухи, что Алекс хочет жениться на Марго, и Лёвенштерну они не очень нравились. "А потом у них родится сын. Такой же, как я", - подумал он мрачно. Эта история напоминала ему о его родителях. Слишком напоминала.
  
   Санкт-Петербург, май 1808 года.
  
   Алекс с Марго устроились в роскошных апартаментах в доме Грушкина на Невском. Барон сразу же после приезда поехал в Павловск. Там его встретили совсем не радостно. Его долго продержали у фрау Шарлотты, проявившей к нему куда больше сердечности, чем её повелительница. Под конец почтенная дама проговорила со всей откровенностью:
   - Александр. Чтобы вы не обольщались. Вашу... особу хотят отдать государю в качестве развлечения. Ничего более. И если вы заговорите о браке с ней, то знайте: все будут против.
   Мария Фёдоровна обрушила всю тяжесть своего гнева на повинную голову Алекса. В конце концов, он почувствовал себя виновным даже в том, что появился на свет. Императрица то и дело хваталась за сердце, закатывала глаза, без конца поминала его мать, всплескивала руками, постоянно повторяя слова "стыд" и "позор".
   - И твои долги, - жестко проговорила она напоследок. - Сделал их ты, а расплачиваться по ним мне. И мне неприятно тратить на прихоти этой актёрки деньги, которые бы пошли на что-то более полезное. Я избавлю тебя от кредиторов, но скажи: как ты собираешься искупать свою вину?
   - Кроме как уйти на войну, мне ничего другого не остается, - вздохнул Бенкендорф.
   Увы, в столице его приняли тоже довольно холодно. Друзья называли его "дурнем", а Воронцов мрачно говорил: "Ей от тебя нужны лишь деньги. Митя из-за такой уже Богу душу отдал. Ты следующий, хочешь сказать?"
   В Петербурге Марго действительно заразилась болезнью скупать всё и вся - шелка, меха, драгоценности, персидские шали. Если мебель - то только лучшая, если еда - то только деликатесы первого сорта, вроде черной икры или осетрины. Долги Алекса росли в астрономической прогрессии.
   В июне состоялось выступление Маргариты Жорж в Каменноостровском дворце в присутствии государя и всего двора. Она читала монолог Федры. В числе приглашенных были и Ливены. Алекса в этот вечер отправили в Зимний на дежурство.
   Монолог, исполненный звездой французской драмы, оказался прочувствованным и выверенным. Женщина изящно, но при этом очень естественно всплескивала руками, со страстью декламируя бессмертные строки. В очах её блистали неподдельные слезы. Простота в её манере игры сочеталась с величием.
   Александр Первый слушал про муки преступной любви мачехи, обуреваемой страстью к пасынку, и сам разрыдался - великий поэт озвучил, а выдающаяся актриса передала всё то, что он испытывал к Като, которая сидела рядом с ним, скрестив руки на груди и прищуренными глазами следя за происходящим на сцене. То, чем так восхищались другие, казалось ей наигранностью и фальшью. Да и сама внешность этой актрисы вызывала в ней отвращение. "Сколько же надо жрать, чтобы к 21 году превратиться в такую коровищу? Да в одном её платье вместятся две меня и ещё три таких, как младшая графиня Ливен", - думала великая княжна. Лицо у этой Маргариты, правда, красивое, правильное, греческого склада, но вот фигура, конечно, далека от грациозности и изящества. Впрочем, дело своё она знает - движениями и жестами госпожа Жорж заставляла забывать о своей полноте, которую даже по меркам тогдашней моды, предполагающей телесное изобилие, можно было назвать чрезмерной. Като одёрнула себя - с каких это пор в её голову полезли такие банальные "бабские" мысли, достойные лишь всяких тупых куриц, которые, рассевшись вдоль стен на придворном балу, без стеснения обсуждают дебютанток? Всё просто. Великая княжна знала, что эта Марго Жорж не сегодня-завтра окажется в постели её любимого брата, который, слушая этот истеричный монолог, почти рыдал. "Сейчас у неё пена изо рта пойдет", - подумала Екатерина. Затем она встала с места и вышла в сад. Ночь была белая, странный лилово-золотистый свет озарял небосклон. В отдалении она заметила графа Кристофа, вышедшего из залы уже на пятой минуте декламации - такое он на дух не переносил. Като махнула ему рукой.
   - Как тебе пассия твоего beau-frХr'а? - улыбнулась ему девушка.
   - Чересчур. Слишком чересчур, - отвечал он.
   - Ей по этому случаю надо было выбрать другой монолог, - усмехнулась Като и процитировала:
   - "Если я Цинну соблазню, как многих других соблазняла..."
   - То-то Алекса услали дежурить в Зимний, - проговорил Кристоф. - Оказали милость.
   Они помолчали. Екатерина с грустью смотрела на графа. Человек, видевший Грань, всегда меняется, хоть и не всегда это очень заметно. Кристоф стал увереннее в себе, лицо его казалось безмятежным, как у мраморной статуи.
   - Всё кончено? - спросила она. - Мой брат всё похоронил?
   "Почти", - подумал Ливен. - "Началась война со Швецией".
   - Не знаю, - пожал он плечами. - Меня, по крайней мере, вообще отстранили от всех военных дел. Сейчас посылают с поручением в Берлин, потом - в Вену.
   - Любой другой на твоём месте сбежал бы за границу под предлогом лечения, - проговорила Екатерина.
   - Одни мои враги добились своего, - отвечал Кристоф, не глядя ей в глаза. - А другие нынче как раз таки за границей.
   - Ты собираешься их там разыскивать? - спросила великая княжна.
   - Постараюсь, - он холодно улыбнулся ей.
   Таким было их последнее свидание. Через шесть лет они ещё раз встретятся, даже останутся наедине - и окончательно расстанутся злейшими врагами.
  
   Доротея тоже согласилась со своим мужем в том, что Марго - это "чересчур". Даже для её старшего брата. Актриса она превосходная, и Алекс наверняка влюбился не в неё саму, а в её сценический образ. Этот образ, надо признать, величественен и красив. Но если всё, что говорят о их браке, правда... Если эта толстушка действительно уже подписывает свои послания "George-Benckendorff"... Тут Доротея была вынуждена согласиться с Марией Федоровной. Называть вот эту особу "belle-soeur" она не сможет никогда. Если брат добьется-таки своего и не мытьём, так катаньем получит разрешение на брак, она больше никогда не перемолвится с ним ни словом. Вот было бы хорошо, если бы Марго очень понравилась государю и сделалась его постоянной фавориткой, практически собственностью. Тогда ситуация разрешилась бы сама собой.
  
   После представления император Александр подошёл к Марго, вытирая глаза надушенным платком.
   - Верите ли, мадемуазель, это первые слёзы, которые я проливаю в театре, - сказал он, всхлипывая.
   Актриса улыбнулась. Государя она ещё перед началом представления выцепила взглядом из толпы, и ей он весьма понравился. Немного похож на её любовника Бенкендорфа, но повыше ростом, с более мягкими чертами лица, волосы посветлее, глаза голубые и туманные.
   - Я не знаю, считать ли ваши слова комплиментом моему мастерству или упрёком в мой адрес. Я, сама того не желая, заставила плакать одного из величайших людей в Европе, - отвечала обаятельная дама.
   - Иногда плакать полезно, - возразил государь. - Мне, как сами понимаете, это запрещено. Издержки моего положения, которое слишком многие находят завидным.
   - Я не нахожу, Ваше Величество.
   Он протянул ей ладонь. Марго сжала его руку в своей и слегка надавила средним пальцем на мякоть ладони. Он взял её под руку, и они удалились в сторону личных покоев императора.
   Вернулась в дом Грушкина она уже под утро, сверкая бриллиантовым перстнем. Назавтра у неё была назначена декламация в Мраморном дворце, перед цесаревичем Константином. В общем, успех у неизбалованной сценическими талантами северной публики ей, как и предсказывали Арман вместе с её "странствующим рыцарем", был обеспечен.
   Алекс не был ни ревнив, ни глуп. Он знал, зачем всё это затевалось. И вздохнул с тайным облегчением, когда тайные чаяния государыни не сбылись, и госпожа Жорж не стала постоянной любовницей Александра - одного раза ему оказалось достаточно. С Константином у Марго тоже ничего не вышло - тот даже заявил, что мадемуазель Жорж "в своей области не стоит и половины того, что моя скаковая лошадь стоит в своей".
   Бенкендорф жил со своей актрисой в открытую, как муж с женой, и вскоре его приятели приняли их отношения как данность. Только сестра не понимала его. Алекс даже думал - а что, если в самом деле взять и жениться?
   - Почему бы и нет? - усмехнулась Марго, когда он предложил ей это в довольно будничной обстановке, придя домой после очередного дежурства. - Раз уж мы и так живем вместе. Невенчанными жить грех, а я добрая католичка.
   - Правда что ли? - Алекс посмотрел на неё по-новому. Сколько дней и ночей он провел с этой женщиной и до сих пор не знает её полностью! - Но предупреждаю, что я не очень богат и в основном живу лишь службой.
   - А тебе разрешат? - прищурила она темные глаза, обрамлённые густыми ресницами.
   Да. Он и забыл. Императрица-мать. Что ж, придется с ней поссориться.
   - А я ни у кого спрашивать не буду, - улыбнулся Бенкендорф.
   Впрочем, через два дня он был вынужден взять свои слова обратно. Марго охотно принимала дары от многочисленных поклонников, а деньги у Алекса были на исходе. Всё чаще она отказывала ему в близости, говоря, что у неё болит голова, пришли "эти дни", она жутко устала на репетиции, и прочая, и прочая... Из-за этого у них состоялась очередная ссора, после которой барон хлопнул дверью и ушёл в ночь. Утреннее примирение было бурным, и она, в очередной раз сдаваясь перед его натиском, прошептала:
   - Если мы были мужем и женой, то ничего такого бы не случилось.
   Алекс спросил у своей спутницы жизни:
   - Ты ничего не чувствуешь?
   - Вообще-то, много чего, - улыбнулась женщина, обнимая его, проводя рукой по его обнаженной груди. - Любовь к тебе, например. И желание.
   Она скользнула рукой чуть ниже его живота, парой ловких, испытанных движений возбудив его.
   - Чёрт... - он постарался справиться с собой, разговор как-никак серьезный. - Я не это имею в виду. Не надо...
   - Надо, Alex, надо, - игриво прошептала его любовница. - Ах, ты просто ленишься? Ну, это нам не помеха.
   Её волосы черным каскадом упали ему на грудь, на живот, и не успел он опомниться и выразить свой протест, как она начала одарять его пылкими ласками, быстро приведя его к бурному оргазму.
   - И всё-таки, - проговорил он, опомнившись. - Ты как? Тебя не тошнит? Голова не кружится?
   Марго расхохоталась.
   - О, по этому поводу вообще не беспокойся, - произнесла она. - У меня не может быть детей.
   - Почему же? - спросил Алекс.
   - Скажем так - лет пять тому назад я совершила одну большую глупость, - ответила мадемуазель Жорж серьёзно и без улыбки. - И никто меня, увы, не отговорил от неё. Вот и поплатилась. Теперь я в таком же положении, что и моя императрица. Так что, боюсь, у меня с тобой не получится никакого продолжения рода. Ты дворянин. Таким, как ты, это обычно очень важно.
   - Тем лучше для детей, которые у нас не появятся, - Алекс чувствовал себя несколько тоскливо после её признания. - У меня был родственник. Женился на итальянской певице, беременной от него. Она умерла, он спился и тоже помер. А дети - как неприкаянные. Все помнят, кем была их мать. Так что, я думаю, так лучше. Когда мы будем вместе, ты сможешь продолжать выступать, заниматься тем, что тебе нравится. Никакие дети тебя ни в чём не будут ограничивать. Если хочешь, можно взять на воспитание сиротку. И я не единственный сын. Мой брат, в любом случае, продолжит наш род.
   - Это ты пока так говоришь, - печально произнесла Марго. - Потом, глядя на своих друзей и родственников, радующихся появлению на свет своих малышей, ты невольно начнешь им завидовать. Ты захочешь продолжить свой род, но я не смогу тебе в этом помочь. Тогда ты проклянёшь тот день, когда женился на мне.
   - Слушай, - его сердце болезненно сжалось. - Наверное, это можно как-то вылечить...
   - Это необратимо, - и она, задрав рубашку, показала на тонкий белый шрам, вертикально перерезающий её живот.
   Алекс даже не хотел предполагать, что это означает. Понял только, что прошлое его возлюбленной таит в себе много такого, о чём ему не стоило знать. И ныне он сомневался, что готов разделить свою жизнь с этой актрисой, талант которой явно развился из-за её непростой судьбы, сделавшей её расчетливой, беспринципной и бесплодной. Возможно, будь она чистенькой девочкой, до восемнадцати лет проживавшей под присмотром гувернантки или надзирательницы пансиона, о бедах и лишениях читавшей только в книжках, как большинство её сверстниц, принадлежавших к одному с Алексом кругу, она бы и не стала сколько-нибудь замечательной актрисой, её игра казалась бы вымученной и ненатуральной. Но может ли он сделать Марго вновь обычной женщиной, женившись на ней, поселив её в Штернгофе, представив её свету как баронессу фон Бенкендорф? Пока они не венчаны, свет хоть и сплетничает, но в целом, не враждебен к ним. Князь Шаховской давно содержит актрису Семёнову - и все на это смотрят сквозь пальцы. У каждой актрисы есть набор постоянных поклонников из числа знати. И это нормально. Конечно, их роман протекает на виду, денег он поиздержал немало, но чуть стоит ему с Марго переступить порог церкви и обвенчаться - он будет исключен из числа "приличных людей". Ибо на актрисах дворяне, и уж тем более остзейские дворяне не женятся. То, что Марго католичка и представительница "третьего сословия", поставило бы его в один ряд с родителями Жанно и Эрики Лёвенштернов. Кузену до сих пор приходится отстаивать свое место под солнцем. Да и Дотти, уж на что понимающая и всегда поддерживающая его, и то как будто с цепи сорвалась. Правда, Алекс догадывался, что её бурная реакция вызвана не только и не столько оскорблением фамильной чести Бенкендорфов, сколько чем-то иным... Напоминающим ревность. "Странно всё это", - подумал он, обнимая Марго. Они быстро заснули.
  
   Так Марго с Алексом прожили лето и осень. Алекс в свободное от развлечений время изучал мистику и даже вступил в масонскую ложу "Соединённых друзей". Более близко сошелся с князем Сержем Волконским, который, как показалось Алексу, понимал его с полуслова. И он начал писать свой проект под названием "О Когорте Добромыслящих". Или, как называли его труд друзья, "О Ночном Дозоре". Однажды они собрались в очередной раз обсудить алексовы идеи. Уселись вокруг стола, и барон зачитал им окончательную версию своего проекта, который собирался подать государю на днях.
   - Слушай, - сказал Майк, собравшийся в Молдавию воевать. - Всё это очень хорошо. Но где ты найдешь этих Добромыслящих?
   - Ты слишком веришь людям, Саша, - вздохнул Марин. - Когда твоим Добромыслящим достанется столько власти, сколько ты им отводишь, кто-то из них обязательно начнёт ею злоупотреблять.
   - Да. Власть развращает, - сказал Георг фон дер Бригген, уже выдержавший экзамен на пастора и приехавший в Петербург ненадолго, уладить кое-какие имущественные дела. - Об этом и в Писании сказано. Даже Апостолы и те оступались. А если в твоей la haute police служить будут люди, а не ангелы...
   - Тебе придется ещё придумать ведомство, которое станет контролировать действия Добромыслящих, - добавил Майк.
   И только князь Волконский его полностью поддержал со всем пылом своих двадцати лет. Он отличался восторженным нравом, был очень восприимчив к новым идеям, а его друг, так много видевший, так много испытавший, казался ему настоящим Учителем.
   - Господа, - проговорил Алекс. - Нам необязательно понадобятся святые. В Париже у Бонапарта сплошь одни головорезы. Но он в них уверен. И знаете, почему? Потому что они подчиняются непосредственно ему. Если у нашего государя будет в распоряжении подобное ведомство, подконтрольное только ему, и люди, преданные лишь ему, то всё станет так же, как во Франции.
   - А зачем нам, как во Франции? - спросил Марин.
   - По-твоему, это нормально, когда законного монарха убивают в его собственной спальне? - посмотрел на него ехидно Алекс.
   Серж вспыхнул. Он участвовал в свержении Павла, а его приятель намекал именно на это.
   - Твои идеи очень бы понравились Павлу Петровичу, я тебя уверяю, - сказал он мрачно. - Тайная канцелярия, служащая его прихоти - как это мило. Ты у нас учился у иезуитов, кажется? И князинька тоже, вот вы и спелись. Иезуитский орден хотите у нас сделать, да?
   - На, - Алекс швырнул через стол бумаги, исписанные его почерком. - Вот тебе мой проект. Читай. Потом поговорим.
   - Проект Алекса предназначен не для тиранов, а для таких благородных монархов, как наш, - вставил Серж Волконский. - Он найдёт неподкупных. Их и не должно быть очень много.
   - Я боюсь самого слова "неподкупный", - вздохнул Марин. - Попахивает Робеспьером, Директорией и гильотиной. Аракчеев вон тоже неподкупный.
   Надо сказать, что Серж не поленился и прочел доклад о la haute police от начала и до конца.
   - Знаешь, что я думаю? - проговорил он позже Алексу, когда тот наведался к нему, чтобы справиться о его мнении. - Это очень хорошая идея, но она для немцев. И, уж не обижайся, Саша, - сразу видно по этому проекту, что его автор - тоже немец.
   - Это почему же? - нахмурился Алекс.
   - Такие понятия чести и преданности государю для нас не характерны, - отвечал Серж. - Русские дворяне служат Крови, а не Идее. России, а не правителю. Мы разделяем эти два понятия. Поэтому и свергли Павла - он, будучи государем, вредил России. Поэтому и папеньку его вилкой закололи - а нечего с пруссаками погаными брататься! Поэтому столько шума было, когда наш государь с Наполеоном помирился. Мы, русские, приязаны к земле. Даже такие нищие, как я. Каждый из нас - в своем огороде царь. А вы, остзейцы, от царской милости зависите напрямую. Поэтому вас можно выстроить в эту твою Когорту и отправить командовать страной.
   "У Кристофа в проекте было ZwЖfl..." - вспомнил Алекс. Он понял, куда клонит его старший приятель. Что он предлагает создать "немецкую Когорту", правящую Россией.
   - Если ты читал внимательно, то должен был обратить внимание, что для членства в Когорте неважно, кто ты, сколько у тебя денег, немец ты, русский, поляк или татарин, - нетерпеливо пояснил ему Бенкендорф. - Важна чистота намерений и помыслов.
   - Саша, - Марин приобнял его по-дружески. - Ты идеалист. Я когда-то таким же был, вместо сатиры писал оды и верил во всякую чепуху, вроде вечной любви. Ты имеешь в виду одно, а народ-то другое поймет. Пастор Георг вчера истину изрек - нет святых, даже среди апостолов Иуда нашёлся.
   - Я все же подам проект государю, - упрямо проговорил Алекс. - Как он решит, так всё и будет.
   - Боюсь, если ты возглавишь эту Когорту, тебя ославят властолюбцем, фаворитом и выскочкой, - вздохнул Серж. - И соратников твоих тоже. И пуще всех - то дерьмо, с которым вы будете бороться. Я бы на твоем месте даже не показывал государю этот проект. Одно дело - что во Франции или там, в Пруссии принято. У нас всё куда более мерзко.
   - А что мне остается делать? - вздохнул Бенкендорф в ответ. - Я хочу принести пользу.
   - Служи. Воюй. Погибнешь - так героем, - произнес "Петрарк". - Полезешь во власть - с говном смешают. Я вот даже рад, что в генералы так и не вышел.
   Алекс не внял предупреждением приятеля и отправил свой проект на стол государю. Тот, узнав, от кого он, даже читать не стал. Он подумал: "Опять какая-то "Когорта". Все пишут проекты, чтобы оправдать своё честолюбие. Свою жажду власти. Наивные. Зачем этот Бенкендорф, как глупый мотылек, стремится к тому же пламени, на котором чуть не сгорел его зять?" Касательно Ливена у Александра, кстати, были кое-какие планы. Тот блестяще справился со своим поручением в Берлине, пришёялся ко двору пруссакам... "А что, если заменить старика Алопеуса Кристофом?" - подумал государь. - "Тем более, сейчас там нужен человек, знакомый со штабным делом. Пусть контролирует моих ребят в немецких землях. И да, нам следует перетянуть Пруссию на свою сторону. Не верю я Бонапарту".
  
   Екатерина Павловна после происшествия с Кристофом быстро поняла - никакого заговора у неё не получится. Её могут уничтожить так же. Поэтому она решила затаиться и поиграть в преданную сестру своего брата. Тот, казалось, совсем перестал стыдиться своих двусмысленных чувств к ней и заваливал её письмами с такими словами: "Никого в мире я не люблю так, как Бизям...", "Я заявляю, что ты полностью завоевала меня, и что я без ума от тебя" и даже "Очарование глаз моих, обожание моего сердца, светило века, явление природы". Такие страстные послания были вовсе не в духе всегда сдержанного, скрытного Александра, и Като они были неприятны. Но, вместо того, чтобы скармливать их огню, она прилежно сохраняла их, чтобы в случае чего продемонстрировать maman.
   Больше всего принцессе в этой ситуации не нравилось то, что брат ограничивает её свободу. На словах он большой свободолюбец, уважающий личное пространство, руководствующийся принципом "Живи и дай жить другим", но вот на деле - обычный ревнивый тиран, каких полно. Като вспоминала - все эти годы, что они состояли в греховной связи, брат расчищал пространство вокруг неё, удаляя всех мужчин, которые были ей небезразличны или которых он подозревал в связи с ней. Первым куда-то делся от неё Багратион - Александр отправил его в Молдавию, где до сих пор велась нескончаемая война. Потом - Леопольд, у которого с Като почти ничего не было, если не считать, что пару раз они делали друг другу "приятное" и она его научила, как доставить женщине удовольствие. Екатерина, конечно, сама виновата, что указала на красавчика-принца как на своего первого мужчину, но она и не подумала, что Лео за это могут выслать чуть ли не с конвоем из России. Затем на её глазах с другим её любовником, графом Кристофом фон Ливеном, произошло то, чего она ни в жизнь не забудет. Александр, конечно, прямой роли в этом не сыграл, но всё случилось с его молчаливого попустительства. Он не дал делу ход, не стал доискиваться, кто выдал его другу детства и верному соратнику неисправное ружьё. Более того, брат Като устранил Ливена от доклада по военным делам, упразднил ведомство, которое Кристоф уже больше десяти лет как бессменно возглавлял, сделал графа фактически никем, лишив его всех полномочий. Волконского он отправил в Париж, изучать опыт французских штабистов, а Кристоф теперь как неприкаянный.
   Итак, у Като теперь оставался только Мишель Долгоруков. Верный её друг, но не любовник - у него была идиллия с княгиней Евдокией Голицыной, с которой он чуть не под венец идти собрался. Александр знал это.
   Недавно Екатерина стала опять говорить, что если и пойдет замуж - то только за русского. Так как Мишель часто бывал в её обществе, начали говорить, что он-де и станет её мужем. Разговоры вызвали брожение в свете. Одни радовались - впервые за сто лет правящая династия роднится не с какими-то "немцами", а с русскими аристократами; другие негодовали на Долгоруковых, не первый раз подбирающихся к трону подобным образом. Известно ведь, что одна из княжон Долгоруковых ещё в начале прошлого столетия чуть ли не стала женой мальчика-императора Петра Второго, но тот внезапно скончался от оспы.
   Как бы то ни было, слухи, очевидно, дошли до императора, и он отправил князя в Швецию, на войну. Тот только обрадовался - в Петербурге ему было душно, а воевать Долгоруков действительно любил.
   И в конце октября 1808 года он погиб - внезапно и страшно. Перед ним разорвалось ядро, и он умер на месте, даже не мучаясь. Как его прабабка Екатерина Долгорукова навсегда осталась "царской невестой", так и князь Михаил стал вечным "царевниным женихом". Через три недели после смерти ему исполнилось бы двадцать восемь лет.
   Узнав о гибели друга, Като не заплакала, как плакала, увидев растерзанного волком Кристофа. У неё снова разболелась голова - настолько невыносимо, что ей хотелось завыть, начать биться о стену, сделать всё, что угодно, чтобы облегчить эту боль, которую не сняли ни пиявки, ни кровопускание. Она думала о птице, большой сильной птице, ястребе, найденном Мишелем в ванной в страшном доме на Английской набережной. О злых глазах Анжелики. "Она заколдовала Александра, и он стал таким", - подумала принцесса вопреки всякому здравому смыслу.
   На болезнь и печаль Като все смотрели с сочувствием, ведь её называли невестой Долгорукова. Когда князя похоронили в закрытом гробу близ его брата, умершего почти двумя годами ранее, Александр, вернувшийся со свидания с Наполеоном в Эрфурте, на котором довёл императора французов до гнева и кидания оземь его знаменитой шляпы, написал сестре несусветное. Её руки якобы просил сам Бонапарт, недавно развёдшийся с Жозефиной и находящийся в активном поиске новой жены. И брат, вместо того, чтобы наотрез отказать корсиканскому чудовищу, ещё и спрашивает её согласия? Maman тоже была в шоке.
   - Скажите ему, - сказала Като адъютанту, передавшему послание. - Я лучше пойду замуж за последнего истопника, чем за это. Таков мой ответ, и я его не переменю.
   Мать написала послание в более дипломатичных тонах. Мол, она не перенесет разлуки с Като, отъезда её в дальние страны. Париж так далеко, к тому же, неизвестно, позволит ли Бонапарт ей остаться православной, он сам как-никак католик.
   Александр, получив ответы сестры и матери, только усмехнулся. Като же хотела быть императрицей - что же она сейчас артачится? Скорее всего, она поняла, на что он намекал своим несусветным предложением. На её имперские амбиции.
   Бонапарт, впрочем, не сдавался, и, узнав, что Екатерина не хочет его знать, посватался к великой княжне Анне, которая уже вошла в возраст. Но Мария Федоровна отвечала уже более резко: Аннет слишком юна и в пятнадцать лет замуж не пойдет ни за кого, тем более, за корсиканца.
   Однако вопрос о браке Екатерины встал ребром. Александр боялся, что кто-нибудь догадается о его грешной любви к сестре. Или, тем паче, она сама сделает их связь достоянием широкой публики. Лучше всего выдать её замуж за какого-нибудь мелкого принца, согласного перейти на российскую службу. Потом этого принца посадить в какой-нибудь провинции губернатором - главное, подальше от столицы. Он подумал о Леопольде Саксен-Кобургском. Вытащить его из Парижа... Тем более, maman, с которой он переписывался по этому поводу, говорила о нём много хорошего. Но Александр не мог пересилить себя. Он помнил, что Лео взял девственность его сестры. И к тому же, был красив, как картинка. Даже когда он был ещё мальчиком, чувствовалось, что вырастет в сущего Адониса. Он отлично держался в седле, фехтовал, дрался на саблях и стрелял без промаха. В отличие от своих беспутных старших братьев, Леопольд был довольно сдержан, себе на уме, из породы "тихонь", предпочитал всегда помалкивать, прежде чем высказываться, и, насколько Александр мог судить, умом и хитростью его Господь не обделил. Раз чем-то пленил Като, которая никогда не была падка на одну лишь смазливую внешность. Нет, такой зять будет его только злить. А в паре с коварной сестрицей он на многое способен... "Екатерине нужен кто-нибудь попроще", - решил он про себя.
   Вскоре он нашел Като настоящего простака. Как ему показалось. Это был младший из принцев Ольденбургских, лишённых Бонапартом своего владения и поэтому проживавших в России. Как и у Лео, у этого Георга не было ни кола, ни двора, но в отличие от "прекрасного принца", он был некрасив, неловок, не развит физически. Александр вскоре потрудился поговорить с ним. Его и поразила, и обрадовала наивность и бесхитростность этого молодого человека, робевшего и стеснявшегося перед ним. Из России Георг поклялся не уезжать ни при каких условиях. Вскоре государь отправил его в Павловск - знакомиться с невестой.
   Екатерина отнеслась к выбранному братом жениху гораздо снисходительнее и доброжелательнее, чем того опасались Александр и Мария Фёдоровна. Георг, правда, переволновался, и сразу же после знакомства с Като, показавшейся ему самой красивой женщиной на свете, побежал в отхожее место, где и просидел с полчаса, мучаясь животом от волнения и трепета, к которым примешивался страх перед этой девушкой. О ней он так много слышал - мол, она чуть не свергла брата, чуть не покончила с собой из-за смерти Михаила Долгорукова (говорили, что пыталась перерезать себе вены), спасла графа Кристофа фон Ливена от верной гибели на охоте, и вообще, умница необычайная. Когда он, наконец, вернулся, Като отпустила всех своих фрейлин и поговорила с ним наедине, чтобы понять, что он за человек.
   Невзрачная внешность будущего мужа не смутила Екатерину. Да, он на полголовы ниже её ростом и отличается довольно хлипким телосложением. Да, у него не очень правильные черты лица, а кожа вся в рытвинах от сильной угревой сыпи. Да, он заикается, мнётся, не смотрит в глаза, потому что крайне застенчив. Но всё это ровным счетом ничего не значило для неё.
   Като показала ему свои рисунки и спросила:
   - Говорят, вы занимаетесь литераторством?
   - Да... Пишу немного, - сказал Георг.
   - Стихи? Или романы?
   - Поэзию всё больше, - его довольно выразительные голубые глаза загорелись.
   - Какой ваш любимый поэт? - спросила Като. - Клопшток?
   - Гёте, - сказал Георг и начал с горящим взором декламировать девушке любимые стихотворения "веймарского затворника". - Гедерлина я тоже люблю, - добавил он.
   - Под настроение мне нравится "Оссиан", - улыбнулась она. - Хотя совершенно не в моем духе. Я не люблю сентиментальность. В мире и так много бед, несчастий и смертей, чтобы об этом ещё и писать. Или читать.
   Она подумала, что сей немчик начнет сейчас переубеждать её и доказывать преимущества сентиментализма над всеми другими жанрами. Но Георг неожиданно сказал:
   - Я согласен с вами. Мне тоже не нравится творчество некоторых наших авторов, которые, вместо того, чтобы предложить, как зло искоренить, кажется, смакуют в стихах и прозе все те беды, которое оно причиняет людям.
   Потом он по её просьбе прочёл одно из своих стихотворений. Не о любви, не о смерти, а о Господе. Екатерине оно понравилось.
   - Давайте сделаем так, - произнесла Като, улыбнувшись. - Вы пишете стихи, а я рисую к ним иллюстрации. Потом издадим книгу.
   Он весь просиял. С ней Георгу было говорить легко и просто, он даже перестал заикаться и запинаться, некий дар красноречия прорезался у него.
   Напоследок девушка сказала, видя, что её собеседник мнётся, краснеет и заикается ещё больше, чем в начале их встречи:
   - Если вы хотите сделать мне предложение руки и сердца, то я согласна. Вот вам моя рука, - она протянула свою кисть, взяла его за узкое запястье. - А сердце получите немного позже.
   Георг в порыве чувств поцеловал её руку чуть ли не взасос, так, что на её коже потом остался синяк.
   Со свадьбой тянуть не стали. Она была довольно пышной. Когда в первую ночь их оставили наедине, Като взяла инициативу в свои руки, как и обдумывала ранее.
   - Я обещала дать вам сердце, - сказала она, и сама развязала ворот своей ночной рубашки, обнажив грудь. - Вот оно.
   Принц не решался к ней приблизиться. Тогда Като взяла его руку, слегка дрожащую и потную от волнения, и положила на левую грудь.
   - Теперь оно бьётся только для вас, мой возлюбленный супруг, - улыбнулась девушка.
   - И моё тоже, - прошептал он, обняв свою супругу за тонкую талию.
   - Предупреждаю, - сказала Като вполголоса. - Я достаюсь вам не девственницей.
   - Я вам тоже, - наивно проговорил Георг, густо покраснев и кусая губы.
   - Это очень облегчает дело, - усмехнулась его новобрачная, увлекая его за собой на белоснежную, пышно взбитую перину...
   Через некоторое время, засыпая под боком у своей новоиспеченной жены, принц Ольденбургский благословил Господа трижды: за то, что он вознесён на небывалую высоту, став супругом царской сестры с богатым приданым; за то, что его судьба и карьера, наконец, устроены и можно не волноваться о будущем, доселе казавшемся ему очень смутным; и, наконец, за то, что у него такая понимающая, умная, красивая и, как он только что убедился, очень нежная и страстная жена, которую не смутил его недостаточный опыт в амурных делах, как и его не смутил тот факт, что она была близка с другими мужчинами до него.
   Екатерина, как и было обговорено, оставалась в России, став великой княгиней и принцессой Ольденбургской. Георгу дали полк, потом назначили военным губернатором в Тверь. Он проявил себя неплохим администратором, был довольно старателен и трудолюбив, а Като помогала ему разрешать сложности, возникающие при выполнении обязанностей по управлению провинцией. Они стали отличными супругами и оценили те качества друг друга, которых окружающие в них не замечали. Като довольно быстро забеременела и спустя десять месяцев свадьбы родила сына, названного Фридрихом-Александром. Император убеждал Екатерину и Георга крестить мальчика по православному обряду, но обычно покладистый принц проявил в этом вопросе неслыханную принципиальность и сказал, что его первенец должен быть лютеранином и только. Жена приняла его сторону. Неглупый Георг понимал, что Александр, не имеющий собственных наследников, отберёт этого ребёнка и будет воспитывать его под себя, с тем, чтобы посадить маленького своего тёзку на российский престол.
   И беременность, и роды Екатерина перенесла очень легко, без всех тех страданий и мук, которые ей описывали что мать, что фрау Лотта, и быстро восстановилась, на второй неделе после рождения сына уже начав выходить в свет. Её стройная фигура ничуть не испортилась. К ребёнку, правда, Като не проявляла особых чувств. Она маленьких детей вообще не любила, и собственный первенец не стал исключением. Муж её, казалось, испытывал куда больше теплоты и привязанности к своему наследнику, чем она, которая его девять месяцев носила в себе. Передав малыша на руки кормилицам и нянькам, Екатерина приступила к дальнейшим делам. Она вознамерилась превратить Тверь, этот замшелый провинциальный городок, в "русские Афины". Великая княгиня собирала у себя на приемах самое блестящее общество обеих столиц, покровительствовала людям искусства, продемонстрировала себя отличной хозяйкой салона. О своих прежних амбициях она если и вспоминала, то только как о причуде ранней юности. Так она прожила до Двенадцатого года, разделившего её недлинную жизнь на "до" и "после"...
  
   Рига, декабрь 1808 года.
  
   15 декабря 1808 года граф Кристоф встречал прекрасную королеву Луизу на границе с Россией. Шел снег крупными хлопьями, вечерело. В ожидании королевского кортежа он думал о том, что произошло год назад. Это казалось графу далеким прошлым. В целом, всё обошлось. Могло быть и хуже. Никто не узнал о его тайне. Кроме того, Ливонское Дело продолжалось. Армфельд сообщил, что пруссаки в целом за них. И Курляндские тоже, в конце концов, приняли сторону Ливенов.
   Королева была в восхищении этой страной, своим элегантным спутником, сопровождавшим её в Ригу, украшенную по-рождественски. Луиза отличалась влюбчивостью, а раз холодный властелин Севера, Kaiser Alexander не обращает на неё внимания, то почему бы не увлечься его генералом-адъютантом - высоким, подтянутым, аристократичным блондином? Она всю дорогу до Риги бросала на него пылкие взгляды и немного огорчилась, увидев на его правом безымянном пальце золотое кольцо. Ей не хотелось разрушать святость своих и его брачных уз, но какая теперь разница, если её пьянит эта зима, этот теплый снег, падающий на меховой воротник шинели её спутника? В Риге Луизу ждало три дня празднеств. Муж её Фридрих-Вильгельм напрямую поехал в Петербург, а она задержалась в столице Ливонии. В сам день Рождества она танцевала на балу с Кристофом, которого тоже охватило какое-то легкомысленное настроение. В самое красивое время года он едет по стране, которая когда-нибудь будет его собственной, с самой красивой женщиной Европы, которая к нему явно неровно дышит. И это его не пугало. Как не пугал и ключ от луизиной спальни, переданный ему Адольфом. Все эти дни Кристоф разыгрывал не свойственную для себя роль дамского угодника, которая нынче должна была увенчаться совместно проведенной ночью.
   Луиза оказалась пылка, не хуже своей младшей сестры Фике. У неё было красивое тонкокостное тело, сияющие белокурые волосы, синие глаза и переливчатый звонкий голос. Вернувшись от неё под утро, ещё не поняв, как относиться ко всему тому, что случилось между ними, Кристоф посмотрелся в зеркало и сказал собственному отражению: "Боже. Луиза, прусская королева. Её сестра Фредерика, прусская принцесса. Екатерина, русская великая княжна. Кристхен, ты развратник!" Через два месяца его назначили посланником в Берлин, и это назначение его, признаться, несколько смутило. Он догадывался, какие именно его действия на него повлияли.
  
   Молдавия, Санкт-Петербург, 1808-1811 гг.
  
   Алекс уехал в "крестовый поход" в Молдавию, воевать с турками. Его друзья Воронцов и Суворов, а также граф Иоганн Ливен уже давно сражались там. Марин даже написал по этому поводу прощальные стихи. Марго устроила пылкую сцену прощания с ним, обещая его ждать, как Гризельда у окошка, хоть тысячу лет.
   Алекс отличился несколько раз; правда, молдавская слякоть сыграла с ним злую шутку - во время одного из переходов его лошадь поскользнулась в грязи и, падая, увлекла его за собой. Он сломал левую руку и ключицу, и его чуть не сожрали мухи и оводы, от которых он не мог отмахиваться. Время шло, рука плохо срасталась, и лекарь полка Иоганна фон Ливена обнаружил, что кости толком не вправлены, начали сращиваться косичкой, и пришлось их ломать заново. К тому же, прибыв в Видино, барон слег с перемежающейся лихорадкой - ей болели все поголовно, даже его слуга не избежал сей участи, и вместо того, чтобы лечиться самому, он лечил камердинера, а тот был очень плох. Вскоре в этот Богом забытое местечко приехал Ганс фон Ливен, уже три недели болевший тем же, чем страдал Алекс. И они сидели здесь ещё какое-то время, по очереди ухаживая друг за другом, добывая еду и много разговаривая.
   В конце концов, Алекс триумфально взял Расоват, ключевую крепость в Молдавии, зарубил массу турок - и потом получил известие о том, что его Прекрасная Дама Марго сочеталась законным браком с танцовщиком Луи Дюпором. Она писала ему сама: "Прости и не вспоминай обо мне дурно. У нас не было будущего, это стало мне понятно после приезда в Петербург. Я никогда не стану настоящей баронессой Бенкендорф, да и тебе нужна не такая, как я. Будь счастлив. Береги себя". И всё. Алекс хотел рвануть в Петербург, расстроить этот брак, но это бы означало дезертирство из армии. Поэтому он дождался окончания боевых действий и первым делом поехал в столицу, где разыскал новый адрес, по которому проживала его неверная возлюбленная. Его не приняли ни в тот день, ни в последующие пять. Бенкендорф бродил по осеннему городу в отчаянии. В конце концов, снова заболел. Хина сначала кое-как помогла, но потом температура снова поползла вверх, да ещё пошла кровь горлом. Доктор объявил, что у Алекса скоротечная чахотка и дал ему четыре месяца жизни. Время, оставшееся ему до смерти, Алекс решил потратить на просвещение и кинулся читать все те книги, которые не успел. За время болезни он часто вспоминал об Анжелике, её облик вновь представал перед его внутренним взором. Во сне и в бреду он видел во сне горный Китай и деревья, на которых он висел сутками. Барон жил отшельником, никуда не выезжал из дому и никого не принимал. Каким-то чудом грудь его зажила сама, чахотка прошла. Но барон подосадовал на себя - ему теперь так просто не умереть. Надо ускорить приход Смерти.
   В день, когда ему исполнилось 27 лет, Алекс накурился гашиша, лёг в ванну и взрезал себе вены. Воронцов, явившийся к нему, спас его, потом долго матерился, отчитывал его и кричал: "Сделай уже что-нибудь со своей жизнью!"
   И Алекс снова уехал воевать с теми же турками. За время его отсутствия он узнал о гибели Бижу. Аркадий Суворов утонул в Рымнике, спасая не умеющего плавать денщика. Река сильно разлилась после весенних дождей. "Бижу" просто унесло течением, тела его не нашли. На этом этапе своего "крестового похода" Алекс отличился в сражении под Рущуком, принёсшим ему славу. И опять его не задела ни одна пуля. В конце этого года он снова явился в Петербург, не зная, что готовит ему следующий год, от Рождества Господня 1812-й, год Смерти и Славы, озарённый светом кометы Галлеи, кровью и пожарами.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"