Грохотали копыта, и мертвые глаза смотрели в небо. Больше ничего не существовало, только бешеная скачка невидимого коня и глазницы, в которых не отражалась луна. Он не знал, что уйдет так... Он всегда думал, что это будет тихо и скучно. Не получилось.
Тишина наступила внезапно, и он понял - конец пути. Душа вслед за этой мыслью медленно взлетела над непроницаемо-черным миром.
Две женщины почти беззвучно двигались у его тела. Только вздыхали, прикладывая намоченные в травяном отваре бинты к кровоточащим глазницам. Пожилой бородатый мужчина сидел у стола, свесив голову на грудь. Лучше бы парень умер, чем так... Лучше бы умер.
Старшая из женщин подошла, тронула за плечо, кивнула. Мужчина в ответ безнадежно махнул рукой, вышел, хлопнув дверью. Ветер свистел, закручиваясь в воронки над огромными бетонными кругами, звенел раскачивающийся ржавый крюк козлового крана, приткнувшегося к дальнему пролету. Крюк ударялся о колонну недостроенного монтажного цеха и гудел набатом. Полсотни лет так. Пора бы его срубить, нет сил слушать.
Серая тина отчаяния, заливающая сердце и мозг, не исчезала. Вся надежда была на Клима. Ждали, когда поднимется на крыло, почувствует силу, увидит новые горизонты. А они бы уж за ним. Не всякому Дар дается, справиться с собой иногда трудней, чем с другими, чем с обстоятельствами и искушениями. Но Клим был одарен не зря. Всё живое замирало под взглядом сероглазого мальчишки, рвалось выполнить его малейшую прихоть, трепетало от желания подчиниться одному движению его ресниц. Он был силен, сильнее их всех. И чист душой. Клим вывел бы их из этой бетонной пустыни, вернул к жизни, пусть не очень нормальной, но все же не такой тягостной и бессмысленной, как сейчас. Теперь надежды не осталось...
--
Где ты его нашел? -- та же женщина вновь прикоснулась к его плечу шестипалой рукой.
--
Они бросили его на заднем дворе. Наверное, хотели потом вывезти и закопать живьем. Но я успел.
--
А Таша?
--
Таши больше нет. -- Он замолчал так резко, что женщина поняла -- больше он ничего не скажет. Она подавила горький вздох и вернулась к Климу.
Старик -- да, теперь он выглядел и чувствовал себя настоящим стариком -- остался стоять, с ненавистью глядя на восходящее солнце. Зачем женщинам знать то, что услышал он, прячась среди зловонных ящиков с отбросами, куда выволокли окровавленное тело юноши. Таша ужасу воспоминаний и отвращению к собственному телу, над которым надругались эти подонки, предпочла смерть. Из последних сил она перегрызла собственные вены. Совсем девочка... И Клим ещё не знал о смерти любимой.
Старик догадывался, для чего им был нужен Клим. Всё деньги, эти проклятые деньги, вряд ли им было нужно что-то другое... Но вот откуда они узнали, что существует парень, который может войти куда угодно и взять что угодно? Кто знал о Климе, как его заманили в Город? Ответа не было. Из посторонних тут бывали только трое, и каждый мог предать. Но теперь это уже неважно. Он окинул сумрачным взглядом окрестности -- колоссальные сооружения заброшенной атомной станции, поросшие густо сплетенными полевыми травами поля, дальний лес. Больше полувека прошло, как их изгнали из Города, и другого места, кроме этого, проклятого людской памятью, им не нашлось. И никому теперь не докажешь, что мутации через три поколения почти сошли на нет... Да и кого это интересует?
Клим очнулся спустя два дня. Не понимая, почему вокруг непроглядная ночь, шептал запекшимися губами, звал Ташу, просил зажечь свет. Старик сидел рядом, отдавал понемножку энергию, латал изорванную ауру, выправлял всё, что мог. Но сказать, что больше Клим никогда не увидит свет, не мог, боялся. Только Клим и сам понял, сосредоточился и считал все. И про Ташу тоже. Как плачут люди, лишенные глаз?
Кровь пропитала повязку, никому не нужная жизнь уходила, и никто не мог остановить её.
Они пришли этой же ночью. Их привел тот, кто выдал им Клима. Добрый торговец, знавший мальчишку с детства и частенько привозивший специально для него длинные полосатые конфеты в прозрачных обертках. Клим показывал ему "фокусы", заставляя кружиться в вальсе двух лохматых дворняжек или рассаживая на чахлой яблоне всех окрестных певчих птиц и дирижируя этим горластым хором.
Торговец так и не рискнул войти в странное, сколоченное из железа и многослойной фанеры жилище изгоев. Вошли другие. Понадобилось несколько очередей, чтобы убить всех, кто был там. Мариту и двоих её детей застрелили в огороде. Старик успел прокричать проклятие. Но что им проклятие?
--
Этого тоже? -- голос Климу был знаком. Именно он уговаривал его войти в большой дом и вынести стальной ящик, обещал красивую одежду и вкусную еду. А потом привел Ташу.
--
Этого? -- рассмеялся голос другого, который терзал Ташу у него на глазах. Глазах... Клим хорошо помнил смуглое лицо с перебитым носом и тонкими некрасивыми губами. Он их всех хорошо помнил. Он видел их, словно опять обрел зрение. И опять он не мог ничего сделать... Но теперь дело было не в их черных очках, а в том, что у него уже не было глаз, которых они так боялись.
--
Слишком легкая смерть, -- оборвал смех тонкогубый. -- Пусть умирает долго. Теперь ему никто не сможет помочь. Пусть в темноте считает каждую оставшуюся секунду, падаль.
И они ушли. Клим лежал, не чувствуя ничего: абсолютная тишина и запах крови. И ещё тиканье стареньких механических часов на полке, электронные давно остановились - батареек не было.
Он заставил себя подняться через боль избитого тела. Только для того, чтобы выйти наружу, чтобы не дышать приторным и липким запахом смерти тех, кто был его семьей, его миром. Тех, чьи души сверкающим серебром растаяли в окружающей тьме. Не они ли дали ему силы?
Спотыкаясь, ощупывая вокруг себя когда-то до последней мелочи знакомое пространство, ставшее невыносимо страшным и враждебным, он долго вначале брел, а потом почти полз к двери. Вдохнул пахнущий полынью ветер и уткнулся лицом в шершавое дерево крыльца. Боль тела он снял усилием воли, заставил остановиться сочащуюся кровь, но душа болела так, что он не выдержал - погасил сознание.
Сколько он лежал так, Клим не знал. Для него уже не было дня и ночи, часов и минут. Время стало вязким, словно битум. Очнувшись и не шевелясь, он исследовал тьму всеми доступными ему органами чувств. Кожа ощущала тепло, это светило солнце. Уши слышали тихое протяжное пенье ветра, но металлического звона не было, значит, ветер не сильный. Всё было бы неплохо, если бы не запах, сочившийся из распахнутой двери. Он подтянул колени к животу и некоторые время лежал, скрючившись и не думая. Только этот запах... Он тревожил и угнетал.
Маленькие лапки почти неслышно коснулись его раскрытой ладони, лежащей на теплой доске. Они переступали медленно, но решительно, а между ними было плоское брюшко, легко скользящее по коже. Клим узнал гостя. Раньше, он встряхнул бы брезгливо рукой, отбрасывая насекомое, но сейчас внимание крошечного существа вдруг стало почти приятным. И он разрешил ему ползти, ощупывая все на пути, выискивая место, где кожа понежнее, потоньше. Он боялся пошевелиться, весь превратившись в ощущение - вот он двигается, слышит близкое биение пульса Клима, ему туда, туда! Так хочется есть...
Насекомое медленно сползло с ладони на запястье, миновало место, где крупные кровяные сосуды синими валиками светились под кожей - ему такие не осилить, захлебнется, ему нужно совсем мелкие капилляры, такие как вот тут. Климу показалось, что клещ облегченно вздохнул, немного покрутился на месте и осторожно впился в его кожу. Никакой боли не было - насекомое выпускало обезболивающий фермент, вгрызаясь все глубже и глубже... Прошло несколько минут, прежде, чем головка клеща полностью ушла под кожу, нашла вожделенный источник пищи, и насекомое принялось медленно сосать кровь. Клим усмехнулся. Кто бы мог подумать, что укус клеща может доставить развлечение?
Странно и дико выглядел человек, лежащий на крыльце дома, откуда шел тошнотворный запах разлагающихся тел, ослепленный, покрытый полузажившими ранами и синяками, и улыбающийся. Он и сам бы решил, что окончательно сошел с ума, если бы не гулкая ясность мысли, не острота чувств, не безумное желание для чего-то сохранить себя.
Солнце начало не на шутку припекать. Клим осторожно, стараясь ничего не зацепить левой рукой, перевернулся и исхитрился сесть. Клещ присосался крепко. Если его оторвать, то головка так и останется под кожей, а жадный рот ещё некоторое время будет тянуть кровь. Клим не боялся заболеть, ещё в детстве он перенес и энцефалит, и болезнь Лайма. И выжил, что удавалось не каждому. А больше ничем этот маленький поганец ему не грозил. Пусть ест, наполняет уже наверняка раздувшееся брюшко -- Климу не жалко пары капель крови.
Он нащупал рукой поручни крыльца и встал на трясущиеся от слабости ноги. Так он долго не протянет - нужно поесть. Хоть что-то. Ощупывая ногами землю, он пошел через двор. Выломал из забора палку. Так стало проще. В ледник спускаться опасно, слишком крутая лестница. Добыл в сарае ящик галет и сгрыз несколько штук. А потом ему удалось достать полведра воды из колодца и напиться. Теперь он был готов.
Клим уселся прямо на землю в дальнем углу двора. Жалобно тянул свою песню ветер, и мешал сосредоточиться. Нужно открыть глаза... Нет у него глаз. Тогда он зажал уши и весь превратился в маленькую точку, в крошечную горошину с прижатыми лапками. Он - клещ. Он идет сюда. Сюда!
Первых откликнувшихся на зов, он ощутил уже через несколько минут, они оказались где-то невдалеке и доползли быстро. Клим попросил у них прощения и позволил только ползать, но не кусать. Ваша еда не тут, ребята. Сколько прошло времени, пока он собрал их всех, или почти всех, он не знал. Теперь его покрывала плотная масса копошащихся, отталкивающих друг друга и то и дело скатывающихся у него с шеи и головы насекомых. Сколько их было? Миллионы? Миллиарда?
И тогда он окончательно слился с ними. Он вложил в этот импульс почти всю оставшуюся силу, он фактически создал для них и для себя новое, единое зрение, более слабое, чем зрение человека, но гораздо сильнее, чем зрение крошечного близорукого насекомого. И разум он создал. Шаткий и однобокий разум, видящий только цель и стремящийся к ней. Цель - еда. Клим зло улыбнулся, и клещи посыпались с дрогнувших губ. Я поведу вас к еде - смотрите, вот она. И он дал им картинку, не забыв никого. Всех семерых. Вот они. Образ вкусной еды.
Ему показалось, или они действительно замерли? Замерли и увидели. И он увидел вместе с ними. Слившееся сознание человека и инстинкт насекомого. Он поведет их к еде. Его память станет для них проводником.
И они двинулись туда, в Город, к еде. Черное пятно, ползущее по земле, не знающее никаких преград, кроме воды. Но через неширокую речку они переползут по мосту. Два или три дня им ползти? Выдержит ли он? Доведет ли? Теперь только смерть разлучит их... Он видел их глазами, полз вместе с ними, ощущал их упорную терпеливость, знал, что миллионы новых и новых клещей спешат слиться с ними, ползут отовсюду, слыша зов. Они дойдут. Только бы не умереть, только бы увидеть...
Прошло почти четыре дня, и он увидел. Всё та же страшная комната, куда швырнули его, лицом в каменный пол, те же люди там. И он - маленький клещик, незаметно влезающий в щель под пластиковой дверью. А за ним - огромная река таких же, как он...
Они нашли свою еду.
Сидящий в углу двора парень с почерневшими бинтами на глазах улыбнулся покрытыми коричневой коркой губами. Осоловевший от обжорства клещ у него не запястье улыбаться не умел.