Сложив газету, Яков Блюмкин посмотрел на человека, подошедшего к нему на центральной улице Харбина, которая, кстати, так и называлась - Центральная. Азиат лет между тридцатью пятью - сорока, стройный, роста немного выше среднего, в хорошем европейском костюме темного цвета с легкой бамбуковой тростью в руках.
- Добрый день Ваша Светлость.
Подошедший слегка и вместе с тем довольно улыбнулся. Его звали Ганжуржаб, сын Бабучжаба, от своего покойного отца он унаследовал титул монгольского гуна (великого князя) и ему нравилось, когда его именовали официально Вашей Светлостью. Блюмкин не первый год знал Ганжуржаба и успел неплохо изучить князя.
- Прошу прощения за то, что заставил вас ждать, - Ганжуржаб говорил на хорошем английском, - Обстоятельства.
- Какие если не секрет? - полюбопытствовал Блюмкин, хотя догадывался, что это могли быть за обстоятельства.
- Не секрет. Как гун свободного государства Маньчжоу-Го вынужден был присутствовать на приеме у Его Императорского величества.
Блюмкин непроизвольно закашлялся.
- Это у царя Никиты?
- Да у него у императора всероссийского Никиты I.
Ганжуржаб старался говорить со всей серьезностью, но в глазах его так и плясали насмешливые искорки.
Блюмкин выдохнул.
- Подумать только, - произнес он, скорбно качая головой, - покойный великий князь Александр Михайлович был одним из немногих здравомыслящих и вменяемых представителей богом проклятого семейства Гольштейн-Готторпских, а сын его оказался недалёким клоуном. Пока был жив отец держал себя в рамках хоть и ошивался в свите Николая Николаевича, а как не стало родителя, так и пустился во все тяжкие решил стать царем Никитой и поспорить с царем Кирюхой за Корону Российской империи.
- Кстати 'кирилловцы' сегодня опять протестовали перед резиденцией Никиты I, - добавил Ганжуржаб.
Да все так, многомудрые уроженцы древней страны Ямато официально оказывали покровительство Никите Александровичу Романову, провозглашенному в Харбине императором всероссийским бывшими 'николаевцами' (сторонники покойного Николая Николаевича) но не отказывали в гостеприимстве и так называемым 'кирилловцам' сторонникам Кирилла Владимировича Романова, ещё одного императора всероссийского, но обретавшегося в Сен-Бриаке, что во Франции. 'Кирилловцы' были в заметном меньшинстве в Харбине, да и в Маньчжурии в целом, но это не мешало им регулярно выяснять отношения с подданными царя Никиты, вплоть до потасовок. Японцы не препятствовали спору двух монархов за власть над российской империей на просторах Маньчжурии и лишь следили за тем, чтобы мордобой не перерастал в кровопролитие со смертоубийствами.
- Ну что ж, - философски пожал плечами Блюмкин, - подданные шута горохового из Франции снова выясняли отношения с подданными шута горохового из Маньчжурии.
Ганжуржаб осуждающе покачал головой.
- Господин Блюмкин - это неосмотрительно говорить подобные вещи в Харбине о дорогом госте императора Хирохито.
- А кто узнает и как? Неужели вы донесете на меня Ваша Светлость?
Блюмкин пристально посмотрел на Ганжуржаба.
Отведя глаза, монгольский князь неспешно оглядел улицу, постукивая тростью о мостовую.
- Я вот о чем подумал господин Блюмкин, - проговорил он, - к чему нам торчать посреди улицы и привлекать излишнее внимание. Давайте прогуляемся по городу. Два дня лил дождь, а сегодня прекрасная погода, просто созданная для пеших прогулок.
- Да вы правы Ваша Светлость, не стоит нам уподобляться жене Лота и изображать соляные столбы на городской улице. Пройдемся.
Мимо прошла смешанная пара, белый мужчина скорей всего русский и женщина китаянка. Приблизившись, они учтиво поздоровались с Ганжуржабом, в ответ князь приподнял шляпу и галантно поклонился.
Глядя на мизансцену Блюмкин не удержался от легкой улыбки.
Подумать только гун Бабучжаб и внешне и образом жизни мало отличался от своих предков вплоть до самого Чингисхана, даром, что был офицером Японской императорской армии во времена Порт-Артура и Мукдена. Зато его сын хоть и родился в юрте, носил цивильный европейский костюм, так что его элегантности, его манерам мог даже позавидовать и какой-нибудь французский или итальянский аристократ. Что говорить японцы умели заниматься дрессурой в своих высших учебных заведениях. Монгольский гун Ганжуржаб окончивший университет Васэда в Токио и Военную академию Императорской армии Японии, там же, являл из себя великолепный образчик европеизированного азиата.
- А теперь поговорив о пустяках, перейдем к делу, - произнес Ганжуржаб, когда они неспешно зашагали по пешеходной стороне Центральной улицы в сторону Сунгари, - Для чего я вам понадобился господин Блюмкин? Уж явно не для того чтобы обсуждать царя Никиту I. Так?
- Да верно Ваша Светлость. В такое место как Харбин я никогда бы не приехал по пустяковому делу.
- Ну, тогда я вас слушаю господин Блюмкин.
Блюмкин достал из внутреннего кармана пиджака небольшой сложенный кусок бумаги, весьма старинный и потрёпанный на вид и протянул его собеседнику.
- Прочтите это, - сказал Блюмкин.
- Что это?
- Вы прочтите.
Взяв бумагу, Ганжуржаб развернул ее. Внутри на листе было несколько строк скорописью.
- Это на тибетском, - сказал он.
- Да, - отозвался Блюмкин.
Пару раз, вдумчиво перечитав написанное, Ганжуржаб не сбавляя шага и ничем не выражая свои эмоции, вернул лист Блюмкину.
- Что скажете? - поинтересовался тот, возвращая бумагу во внутренний карман пиджака.
Продолжая идти по улице, Ганжуржаб поднял голову и задумчиво посмотрел на голубое небо. Затем снова перевел взгляд на мостовую.
- Семнадцать лет назад, когда я служил в азиатской дивизии фон Унгерна, - заговорил он, не глядя на Блюмкина, - к барону заявились двое европейцев англичанин и поляк с похожей бумагой уверявшие что знают, где находится маска Чингисхана. Барон поначалу поверил им и очень обрадовался. Но когда они ничего не нашли, очень огорчился. А когда барон огорчался, случались страшные вещи. Поляк то удрал, а вот англичанин отказался, не столь проворен. Барон был в таком расстройстве от того что его обманули что грозился посадить того англичанина на кол. И посадил бы. Мы даже уже начали устанавливать кол рядом с раскопом, где те двое искали маску. Но англичанин оказался счастливчиком, на нас случайно наткнулся разъезд красных, и нам пришлось срочно уносить ноги. Это было в 21-ом году, а пять лет назад в 33-ем к моей бывшей жене Есику Кадасиме с подобной бумагой пришел один китаец. Вот он оказался не таким везучим, как тот англичанин, быстро убедившись, что ее дурачат самым пошлым образом моя бывшая женушка, недолго думая просто повесила мошенника. На ближайшем дереве.
Ганжуржаб немного помолчал, неспешно вышагивая по тротуару глядя перед собой и машинально раскланиваясь с встречными.
- И да я не верю таким бумагам, - произнес он.
Затем остановился, продвинувшись к стене дома, чтобы не мешать гуляющим (Блюмкин также замер на месте), обернулся к своему собеседнику.
- Но вам, вам господин Блюмкин я верю, - сказал он, глядя тому прямо в глаза, - Я давно и неплохо знаю вас и знаю, что вы никогда бы не прибыли в Маньчжоу-Го, а для вас это риск и немалый, и никогда не попросили бы меня о личной встрече, имея на руках пустышку. Это не в ваших правилах. Этот документ подлинный и все что в нем сказано, правда. В этом я не сомневаюсь.
Улыбнувшись уголками рта, Блюмкин слегка приподнял шляпу. Вот что значит репутация!
Ганжуржаб снова зашагал по улице, Блюмкин последовал за ним.
- Вы предлагаете войти мне в долю? - спросил монгольский князь.
- Конечно.
- И какова будет моя доля?
- Деньги, можете забрать себе хоть все, но там есть кое-какие рукописи... Вот их бы я хотел забрать себе.
- Понятно. Вы не меняетесь господин Блюмкин. Материальные ценности вас как обычно мало интересуют, вам раритеты нужны...
Ганжуржаб сделал паузу.
- Ну и что вы хотите взамен? - спросил он, - Ведь когда вы что-то предлагаете, то всегда требуете так же что-то взамен. Хотя мы с вами уже почти два года не виделись, может вы изменились за это время...
Ганжуржаб покосился на Блюмкина. Тот снисходительно улыбнулся, давая понять, что о подобном вздоре и речи идти не может.
- Я так и думал. Так чего вы хотите?
Блюмкин собрался духом. Теперь, вот теперь он должен был сказать, сделать то ради чего он и прибыл в Харбин, в это чёртово государство Маньчжоу-Го о последнем визите, в которое три года назад у него сохранились не самые приятные воспоминания. Конечно же, он рисковал и немало. Но он привык играть по-крупному, привык рисковать. И ведь как говорят французы - кто не рискует, тот не пьет шампанского.
- Ваша Светлость, - четко и раздельно произнося слова, заговорил Блюмкин, - Неподалеку от Чанчуня японцы строят некий секретный объект не могли бы вы для меня разузнать побольше подробностей об этом объекте?
Блюмкин пристально посмотрел на Ганжуржаба при этом, скосив глаза, в сторону просматривая улочку меж домами, куда можно было бы быстро нырнуть в случае чего.
Ганжуржаб выслушав Блюмкина, не замедлил и не убыстрил шаг, не изменился в лице и лишь пару раз механически покачал головой из стороны, в сторону повернувшись к собеседнику.
- Господин Блюмкин вы готовы повторить этот вопрос в присутствии офицеров из Кэмпэйтай? - полюбопытствовал он, выразительно глядя на Блюмкина, - И как вы вообще могли подумать, что я верный вассал императора Хирохито передам вам секретную информацию?
Практически каждый человек находящийся в пределах Японской империи пришел бы в ужас при одном упоминании о Кэмпэйтай - военной контрразведке, за время своего существования сумевшей заработать по-настоящему жуткую славу. Практически каждый, но не Блюмкин. Он верил в свою счастливую звезду. Верил, когда в 18-ом прятался от разъярённых большевиков после убийства Мирбаха. Верил даже тогда, когда в 29-ом сидел в камере смертников во внутренней тюрьме Лубянки. Верил всегда. Конечно, Блюмкин умом понимал, что наступит момент и его счастливая звезда погаснет. Это было неизбежно. Но он так же был уверен в том, что это произойдет когда-нибудь, не скоро, а не здесь и не сейчас. Он и решился то на эту авантюру только потому, что успел за годы знакомства хорошо изучить Ганжуржаба. Потомственный Чингизид, ярый монгольский националист князь буквально бредил новой монгольской империей от Тихого океана до Средиземного моря. Он не любил китайцев стоявших, по его мнению, на пути к осуществлению его заветной мечты. По причине этой нелюбви он и пошел на службу к Японии. Но и японцев, которым он служил, князь также не любил, и у него были на то весьма серьезные основания.
- Это какой император? - спросил Блюмкин, в упор глядя на Ганжуржаба, - Уж не тот ли что отказал вам в праве стать главой республики Мэнцзян?
Удар был, как говорится не в бровь, а в глаз. Едва не споткнувшись на ровном месте, князь бросил на Блюмкина косой и мрачный взгляд и отвернулся.
Когда два с половиной года назад, в начале 36-го, во Внутренней Монголии вспыхнул мятеж, против центрального правительства Китая приведший к образованию монгольской республики Мэнцзян под протекторатом Японии, Ганжуржаб рассчитывал, что именно его, назначат правителем нового государственного образования. Но в Токио рассудили иначе, и главой Мэнцзяна стал один из крупнейших феодалов Внутренней Монголии потомственный Чингизид князь Дэ Ван Дэмчигдонров.
Ганжуржаб был оскорблен подобным решением. Ещё бы, он, его покойный отец всегда ориентировались на Японию, всегда связывали свои надежды на освобождение Монголии от китайского владычества с Японской империей. А вот Дэмчигдонров прежде чем стать борцом за независимость Монголии большую часть сознательной жизни служил китайцам, точнее тем, кто был в силе. Состоял на службе у маршала Чжан Цзолиня, затем у его сына Чжан Сюэляня, потом переметнулся к Чан Кайши. И вот именно его японцы и поставили во главе Мэнцзяна. Главное поделать ничего было нельзя. Решение утвердил сам император Хирохито. К тому же Ганжуржаб был не в том положении, чтобы возмущаться и протестовать, борец за свободу Монголии полностью находился на японском содержании. Пришлось смириться.
Не став правителем Мэнцзяна Ганжуржаб сделал очень даже неплохую карьеру и в японской армии, получив чин полковника и в государстве Маньчжоу-Го возвысившись до одного из приближенных императора Пу И. Так что внешне всё было вполне благополучно, но обида, жгучая обида, затаившаяся внутри никуда не делась. И Блюмкин знал это совершенно точно.
- Черт бы вас побрал Блюмкин! - с чувством произнес Ганжуржаб, ударив тростью о ботинок.
Блюмкин внутренне восторжествовал. Не побежит Ганжуржаб в Кэмпэйтай, нет, не побежит. Блюмкин и раньше был в этом практически уверен, а теперь нисколько в этом не сомневался. Но какой же все-таки он молодец, как точно все рассчитал!
- Хорошо. Допустим, допустим, что я не такой уж и верный вассал императора, - проговорил Ганжуржаб, - Но с чего вы решили, что я владею какой-либо секретной информацией?
- Скромность похвальная черта характера спору нет, - улыбнулся Блюмкин, - Но, на мой взгляд, странно слышать подобные слова от полковника Генерального штаба Императорской армии Японии и протеже генерала Юко Кадасимы.
Бывшая супруга Ганжуржаба Есику Кадасима, была приемной дочерью японского предпринимателя Нанива Кадасимы, младшего брата генерала Юко Кадасимы. И хотя брак давно распался Ганжуржаб, и генерал Кадасима сохранили между собой хорошие отношения. Именно благодаря протекции Юко Кадасимы Ганжуржаб и стал офицером Генерального штаба Императорской армии. Правда после того как Кадасима не стал поддерживать Ганжуржаба в его притязаниях на пост главы Мэнцзяна благожелательность монгольского князя по отношению к японскому генералу несколько пошатнулась.
- Когда-нибудь вы свернете себе шею господин Блюмкин, - отрезал Ганжуржаб.
- Вполне возможно... когда-нибудь... - спокойно отозвался Блюмкин.
Ганжуржаб рассеянно кивнул, как бы соглашаясь со словами Блюмкина и задумался, крепко задумался.
Блюмкин понимал Ганжуржаба, предавать всегда нелегко, даже тех, в ком разочаровался, уж он-то знал это по собственному опыту. Так что пусть подумает, хорошенько подумает. Взвесит все 'за' и 'против' прежде чем дать положительный ответ. А в том, что он будет положительным Блюмкин практически не сомневался, ну хотя бы потому что японцы как хозяева были скуповаты, а Ганжуржаб очень любил деньги и нуждался в них... И согласится, согласится монгольский князь, никуда не денется!
Но пока что Ганжуржаб думал неспешно и даже вальяжно шагал по улице Центральной города Харбина.
Он шагал мимо жилых домов, лавок, магазинов, шагал мимо бесчисленных вывесок на китайском, русском и японском языках. Он делал то же что и сотни жителей Харбина, азиатов и европейцев в этот солнечный ясный день, прогуливался по одной из самых оживленных и живописных улиц города. Но в отличие от горожан ему необходимо было принять очень важное решение, от которого возможно зависело все его будущее, и он думал, усиленно думал.
Блюмкин так же неспешно и вальяжно вышагивавший рядом тоже думал, но думал о другом. О том, какой же все-таки ловкий и умный парень Яков Григорьевич Блюмкин из Одессы. Как высоко он поднялся! Покойный Беня Крик, которому так завидовал мальчишкой Яша Блюмкин щенок по сравнению с ним, с теперешним. Король Молдаванки! Ха! Яша Блюмкин давным-давно перерос этот провинциальный уровень. Яша Блюмкин не был самозваным королем, он был человеком планетарного масштаба и с настоящими королями за одним столом сиживал и даже с одним императором! Ах, видела бы его старая мамаша Хая-Ливша Блюмкина, что живет в Одессе, в кого превратился ее маленький Симха-Янкев, каким человеком он стал! Нет, тысячу раз был прав товарищ Владислав Симен из одесского ЧК, когда сказал как-то что тот, кто убил Мирбаха и остался, при этом жив, далеко пойдет. И он пошел, пошел даже много дальше чем мог подумать тогда товарищ Симен. А все почему? Да потому что он, Яков Блюмкин, очень рисковый и очень умный. Рисковал он, встречаясь с Ганжуржабом в Харбине? Конечно, рисковал! Но как умно он устроил эту рисковую встречу! Блюмикин не стал назначать Ганжуржабу рандеву в каком-нибудь укромном местечке, где так легко быть обнаруженным. Нет, он встретился с монгольским князем на одной из самых многолюдных улиц Харбина, где всегда было полно народу даже по будням. Он умный парень и потому он спрятался среди людей от вездесущей Кэмпэйтай...
Центральная улица практически закончилась, и до набережной Сунгари было рукой подать. И в этом месте Ганжуржаб сначала внезапно остановился, а затем подхватив Блюмкина под локоть почти затащил того в переулок неподалеку от складов на берегу реки.
- Господин Блюмкин, - Ганжуржаб старался не смотреть в глаза собеседнику, - Скажите честно, там... (выразительный взгляд за лацкан пиджака Блюмкина) там действительно столько денег сколько говорят?
Блюмкин едва не расхохотался от облегчения. Сегодня хороший день и он точно не станет последним днем в его жизни!
- Больше, - ответил он, - Много больше.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Харбин 12 августа.
Генерал-лейтенант Юко Кадасима сел в кресло и жестом пригласил стоявших перед ним офицеров последовать его примеру.
Полковник Генерального штаба Тацунари Утагаве, майор Масахико Амакасу из разведотдела Квантунской армии и капитан Кодзо Танака сели в кресла напротив выжидательно глядя на генерала.
- Итак, господа офицеры, - торжественно заговорил Кадасима, - с особой радостью сообщаю вам, что наша последняя проба сил на высотах Чжангуфэн прошла более чем успешно.
Утагаве и Амакасу одобрительно закивали головами, но Танака глянув на генерала, слегка покраснел.
- Прошу прощения господин генерал, - тщательно подбирая слова, произнес он, - но разве последние сводки из зоны боевых действий не говорят о том, что наши войска сброшены с высот и все попытки их вернуть окончились неудачей?
Кадасима снисходительно, словно на неразумного школьника, сказавшего на уроке глупость, посмотрел на Танаку.
- Да все так Кодзо русские действительно выбили нас с обеих высот, это правда. Но чего им это стоило господа! Они задействовали в полтора раза больше орудий и в четыре раза больше самолетов, чем мы, у них было больше пулеметов и против их двух с половиной сотен танков мы не выставили ни одного. Да господа с нашей стороны в боях не участвовало ни одного танка! И при таком техническом превосходстве русские сумели сбросить наших доблестных солдат с высот, только со второй попытки, потеряв за время боевых действий минимум в два раза больше военнослужащих, чем мы!
- Эти данные точны господин генерал? - поинтересовался майор Амакасу.
- Абсолютно. Это данные радиоперехватов. И не верить им, оснований нет!
Кадасима воинственно стукнул тростью о пол.
- Да господа с полным основанием я могу заявить, что, несмотря на итоговый проигрыш, разведка боем на русской границе прошла успешно! Мы увидели, что советская армия ослаблена массовыми расстрелами командного состава и что войска у большевиков стали еще хуже, чем были у царя тридцать с лишним лет назад. Русские воюют не умением, а числом! Их солдаты не умеют воевать, их офицеры без инициативны, их военачальники абсолютно безграмотны! Советский Союз - это тощий медведь без зубов, это колосс на глиняных ногах!
Кадасима перевел дух, окинув офицеров пристальным взглядом.
- Вы спросите, не выдаю ли я желаемое за действительное? Не слишком ли глобальные выводы я делаю из локального столкновения на границе? Нет господа офицеры! Нет! Не только последние бои на границе позволяют делать подобные далеко идущие умозаключения, но и тщательнейший анализ разведданных по России полностью подтверждают эти выводы. И я повторял неоднократно и повторяю сейчас, СССР - это колосс на глиняных ногах! Достаточно одного сильного удара в уязвимую точку и все обрушиться со страшным грохотом!
Слегка кашлянув, Кадасима отпил глоток чая из фарфоровой чашки, стоявшей на столике рядом с его креслом.
- Поразить русских одним метким ударом в самое сердце, - сказал Кадасима и, сделав эффектную паузу, заключил, - Убить, уничтожить Сталина! Сталин вот сердце Советского Союза, он вождь, он живой бог русских большевиков. Все что они делают, они делают с его именем. Все их успехи, а они будем откровенны, значительны, они объявляют его успехами. Он идол, он бог! Все держится на нем! Уберите его и в Кремле в окружении диктатора начнется грызня за власть! Уничтожьте Сталина, и вся страна погрузиться в хаос в анархию. Убив Сталина, мы обезглавим большевистского монстра в преддверии новой большой войны, которая начнется скоро, очень скоро! Убив Сталина, мы избавим мир от кровавого тирана!
Офицеры, не отрываясь, смотрели на Кадасиму, в молчаливом почтении слушая словоизлияния генерала.
- Сегодня 12 августа, - продолжал генерал, несколько сбавив пафосный тон, - и я рад сообщить вам господа, что сегодня утром я получил секретную радиограмму из Токио о том, что Его Высочество принц Котохито отдал личный приказ о начале операции по физической ликвидации Сталина...
Замолчав, генерал Кадасима обернулся к полковнику Тацунари Утагаве.
- Полковник Утагаве, вам слово...
Тот почтительно опустил голову.
- Да господин генерал. Меня так же ввели в курс дела. Операция по уничтожению красного диктатора Сталина получила кодовое название 'Медведь'. И в Чанчуне уже начата подготовка к строительству макетов купальни Сталина в натуральную величину, на которых будут происходить тренировки. И я уже получил указание из Генерального штаба о подборе боевиков из русских эмигрантов, на которых будет возложена великая миссия по ликвидации Сталина, по освобождению цивилизованного мира от кровавого тирана!..
Выслушав полковника Утагаве, майор Масахико Амакасу сдвинув брови, слегка тряхнул головой, и это телодвижение не осталось незамеченным генералом Кадасимой.
- Вы что-то хотите сказать майор Амакасу? - спросил он.
- Да господин генерал.
- Говорите.
- Я полностью согласен с вами господин генерал, - заговорил Амакасу, - что мы не имеем права не воспользоваться уникальным шансом, выпавшим нам, и обязаны постараться уничтожить большевистского тирана Сталина. Все именно так. Мы посылаем русских варваров убить тирана, правящего Россией. Посылаем фактически на смерть, так как даже при самом удачном для нас исходе операции, убийства Сталина, шансы на то, что они сумеют уйти, ничтожно малы. Меня не волнует судьба этих большеносых варваров, они сгинут там на Кавказе, и никто даже не вспомнит того как их звали. Но чем бы, не окончилась операция 'Медведь' в истории останемся мы, уроженцы благословенной древней страны Ямато, те, кто все придумал и организовал, те, кто послал этих русских ликвидировать красного диктатора Сталина. Наши потомки будут помнить о нас, о том, что мы сделали, и первое что им будут говорить, вспоминая о нашем деянии это то, что свершили это мы потомки славных самураев...
Откинувшись на спинку кресла, генерал Кадасима окатил капитана тяжелым пристальным взглядом и под этим взглядом Масахико Амакасу умолк.
- Продолжайте майор Амакасу, - подбодрил Кадасима, - мы все вас внимательно слушаем.
Полковник Утагаве кивнул.
Кодзо Танака повернув голову, с любопытством разглядывал своего коллегу, ему вдруг показалось, что он начинает понимать, к чему клонит майор Амакасу.
- В старину, - продолжал Амакасу, - самурай, проникая ночью в спальню врага, которого он пришел убить, первым ударом меча выбивал подушку из-под головы спящего противника. Истинный самурай считал недостойным для себя убивать врага, как бы он его не ненавидел, спящим и беззащитным. Во имя сохранения чести самурай должен был встретиться с врагом лицом к лицу и одолеть того в честном поединке. Честь для самурая была всегда превыше всего, даже превыше жизни. И вот мы собираемся послать наемных убийц уничтожить Сталина. Буду откровенен, у меня возникают определённые сомнения по этому поводу, не запятнаем ли мы этим поступком свою честь. Да Сталин тиран, да Сталин кровавый диктатор. Но вместе с тем он глава огромного государства и великий человек, что бы мы о нем не думали и не говорили. И какой смерти достоин человек необыкновенного ума сам достигший таких высот во власти, и в котором, в конце концов, течет благородная кровь грузинских князей, жалкой смерти в ванной от рук презренных наёмных убийц или же прекрасной смерти от благородного самурайского меча?
- Поддерживаю! - мотнув головой, произнес тот, - Майор Амакасу прав! Именно так - благородная смерть от самурайского меча! Никто и никогда не посмеет обвинить нас в бесчестии!
Кивнув, Кадасима глянул на Танаку.
Капитан Кодзо Танака много учился, в Японии, в Англии, во Франции, много читал, много думал и имел собственные представления о том, когда уместно говорить о чести, а когда нет. Убийство пожилого безоружного человека с деформированной рукой было изначально делом бесчестным хоть и преследовало благородные цели с точки зрения организаторов. На взгляд Танаки разглагольствовать о чести в таком деле было уже само по себе занятием бесчестным. Но...
...майор Амакасу говорил с таким пылом,
...у полковника Утагаве так загорелись глаза,
...а генерал Кадасима так смотрел на Танаку что...
- Я согласен с майором Амакасу! - произнес Кодзо Танака.
Кадасима покачал головой.
- Да вы правы майор Амакасу, мы должны быть достойны славы наших славных предков и ничем не должны запятнать честь наших самурайских родов. К стыду своему я не подумал об этом. Сталин как глава государства и как человек дворянских кровей достоин красивой смерти от благородной стали самурайского меча. Это так. Но не может быть так же никаких сомнений в том, что мы не можем отдать священную катану в руки грязных варваров. И из этого следует то что...
Кадасима умолк, словно в нерешительности.
- В диверсионную группу необходимо будет включить нашего офицера, - заключил полковник Утагаве.
- Да! - кивнул Кадасима.
Масахико Амакасу вскинул голову.
- Господин генерал я...
Кадасима рубящим жестом прервал капитана.
- Нет, господин майор, нет! Сразу говорю вам нет! А ты Кодзо, - генерал ткнул тростью в Танаку, - даже говорить об этом не смей! Даже намекать! Даже думать! Господа офицеры я знаю, что каждый из вас почтет за высшую честь выполнить приказ и умереть во славу императора. Вы все достойны того что бы на вас возложили столь ответственную и великую миссию. И сотни, тысячи других сыновей великой страны Ямато так же достойны этого славного деяния. Но дело в том, что это тот самый случай, когда мы просто не имеем права посылать воина на верную смерть. Идти должен не просто самый достойный, а самый лучший из достойных, тот, кто не только будет способен проникнуть в водолечебницу и поразить Сталина, но и будет иметь наибольшие шансы на то что бы вернуться живым домой во славу империи.
- И вы уже можете назвать своего кандидата господин генерал? - спросил полковник Утагаве.
Кадасима в задумчивости поигрывая тростью, устремил свой взор в пространство между Утагаве и Амакасу.
Он размышлял...
Конечно, предложение майора Амакасу было чистым безумием. Но это было, разрази его молния, великолепное безумие! Безумие достойное истинных самураев! Подобного рода безумные затеи остаются в истории, о них слагают легенды, сочиняют поэмы, поют песни.... И Кадасима нисколько не сомневался в том, что затею с самурайским мечом горячо поддержат в Генеральном Штабе, все, включая Его Высочество принца Котохито. Ведь там тоже сидели потомки гордых самураев помешанные на сословной чести.
Так что майору Амакасу пришла в голову восхитительная в своем безумии мысль...
И жаль, что она пришла в голову ни ему генералу Кадасиме...
Очень, очень жаль...
Неужели он подступает к тому возрасту, когда в голову больше не приходят блестящие сумасшедшие идеи?
Неужели это старость?..
Но даже если так, ведь он не молодеет, он скажет свое веское последнее слово! Пусть автором блистательного сумасшествия оказался майор Амакасу, но имя главного героя, имя исполнителя главной роли в этом кровавом спектакле назовет все-таки он - генерал Кадасима!
Вот только кого послать? Кого назначить в герои нации? Чье имя будет сейчас произнесено?
И ведь ни в коем случае нельзя ошибиться. Нельзя потерять лицо в присутствии младших по званию...
Неспешно перекидывая трость из ладони в ладонь, генерал Кадасима думал. Он понимал, что затянувшаяся пауза роняет его достоинство в глазах офицеров, но он так же осознавал, что не может сейчас ошибиться, права не имеет...
Так кого, кого послать?
На кого возложить великую миссию по уничтожению красного диктатора Сталина?
Кадасима нисколько не сомневался в том, что избранник, тот чье имя он назовет с радостью, без колебаний, пойдет и сделает то что ему прикажут, ибо священный долг каждого самурая, шире того долг каждого уроженца благословенной страны Ямато без размышлений, когда понадобиться умереть по приказу вышестоящего начальства во славу императора. Так что можно было указать на любого, и любой бы смело отправился...
Даже в ад...
...И вот именно поэтому идти должен самый лучший...
Трость пару раз стукнулась об пол...
Идти должен...
Кадасима не смотрел в глаза офицеров, ибо уловил в их взглядах призрак сомнения...
Идти должен...
Стук... стук...
Должен...
Кадасима стиснул кулак и трость замерла...
Утагаве, Амакасу, Танака неотрывно смотрели на генерала...
Он поднял голову и вонзил трость в пол:
- Капитан Таро Хасэбе!
Полковник Утагаве слегка прищурился.
- Лучший стрелок из лука империи, один из лучших мечников на островах, признанный мастер карате... - Утагаве кивнул, - Достойный выбор господин генерал!
- Да капитан Таро Хасэбе это тот, кто сможет вернуться, - произнес майор Амакасу уважительно глядя на генерала.
Кадасима едва удержался от самодовольной усмешки.
- Капитан Таро Хасэбе действительно лучший из лучших, - сказал Танака, - Но ведь он, скорее воин, чем разведчик или диверсант.
- А вот в этом деле то и нужен настоящий воин, а не разведчик или диверсант Кодзо, - снисходительно бросил Кадасима чрезвычайно довольный собой.
Капитан Танака почтительно склонил голову. В конце то концов кто он такой, чтобы спорить с самим господином генерал-лейтенантом Юко Кадасимой? Он всего лишь скромный солдат империи в чьи обязанности входит беспрекословное подчинение императору и всех вышестоящих начальников. Генерал сказал, что для выполнения великой миссии необходим лучший из лучших, и он выбрал лучшего из лучших. Капитана Таро Хасэбе.
Таро Хасэбе. Человек известный всей Японии. Лучший в Японии мастер кюдо - стрельбы из лука, один из лучших мастеров кэндо - владение мечом, известный даже за пределами островов мастер карате.
Таро Хасэбе. Спортсмен. Воин. Палач.
Поговаривали (тсс!!!) что именно капитан Таро Хасэбе во время Нанкинской бойни в прошлом году охваченный спортивным азартом додумался до того что бы устроить 'состязание' среди офицеров - кто больше зарубит людей своим мечом. Так это было или не так в точности неизвестно, многие гордые самураи претендовали на то что бы считаться инициаторами сего действа. Но даже если Таро Хасэбе и не был зачинателем 'состязания', то деятельное участие он в нем принял. Правда, несмотря на славу одного лучших мечников Японии не выиграл, оказавшись на втором месте отрубив на четыре головы меньше чем другой офицер, о чем как поговаривали, до сих пор очень сожалел...
Кодзо Танака глянул на генерала Кадасиму.
Все-таки друг детства его отца все очень хорошо придумал с капитаном Таро Хасэбе. Лучшим из лучших. Пусть этот лучший из лучших отправится в Россию. Пусть он убьет Сталина, если будет на, то воля богов. И пусть он провалится в ад...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
Маньчжурия 14 августа.
Оглядев лесную чащобу вокруг, Половцев выдохнул и тыльной стороной ладони вытер пот со лба.
- Жарко, - произнес он, - Я смотрю этих местах хуже, чем на Черноморском побережье Кавказа, там хотя бы ветерок случается или с моря, или с гор. А тут как в предбаннике парит, дышать нечем.
- Влажность бич этих мест летом, - сказал капитан Федотов, он встал, рядом счищая о камень грязь с подошвы сапог, - В этих долинах летом буквально все насыщено влагой. Она в прямом смысле слова пожирает простое железо. Вы правильно сделали, что послушались меня и оставили свои часы на заставе, они за пару недель превратились бы здесь в труху, ржавчина бы просто сожрала их. Только нержавеющая сталь способна выжить в этих чертовых горах. Ну а зимой здесь другая крайность, сильные морозы и сушь, тоже мало приятного.
- Да, - задумчиво произнес Половцев, - веселые я посмотрю здесь места.
Федотов пристально посмотрел на Половцева.
- Не нравится вам у нас на Дальнем Востоке товарищ подполковник...
- Честно? Нет, не нравятся.
Федотов покачал головой.
- Я вас понимаю товарищ Половцев. Не вы первый. К здешнему климату привыкнуть надо. Когда меня сюда с Украины перевели, то я почитай полгода привыкал к местной экзотике, настолько тут все было не похоже на наши европейские леса. Северные джунгли, так сказать. И живность тут водится соответствующая. Фазаны, полозы, гималайские медведи, тигры... Нам кстати до сих пор крупно везло что мы ни разу еще не встречались в этих дебрях с тиграми. Здоровенные хищные зверюги. Конечно они предпочитают держаться подальше от людей, но в случае чего могут и напасть. Тогда придется стрелять, а мне бы этого очень не хотелось...
- Северные джунгли, - проговорил Половцев озираясь, - и долго нам еще наслаждаться этой экзотикой?
- Рад бы обрадовать вас сказав, что осталось совсем немного, но к сожалению, это не так, - ответил Федотов, - идти нам еще дня два если не три, как получиться.
- О! - не скрывая разочарования выдохнул Половцев, - Значит еще несколько дней плутать по этим долинам... Послушайте я вот о чем вдруг подумал товарищ капитан все эти долины в горах, они так похожи друг на друга... мы не могли заблудиться?
- О нет успокойтесь товарищ подполковник, - рассмеялся Федотов, - У нас очень хороший проводник Ли Сон, да и я неплохо знаю эти места.
Капитан прошел немного вперед по лесной тропе и остановился перед двумя массивными деревьями обвитыми лианами, в которых Половцев уже мог опознать маньчжурский орех.
- Идите сюда.
Половцев подошел к Федотову.
В том месте, где они стояли, чащоба за орешинами расступалась, и с пологого склона горы открывался вид на долину, густо покрытую лесом. Очередная долина из множества в этих чертовых горах.
Федотов указал рукой вниз.
- Вот смотрите, километр с лишком отсюда растут две большие приметные кедровые сосны растущие вместе похожие отсюда на латинскую букву 'V'. Видите?
- Да, вижу.
- Это ориентир, знак того что мы находимся на верном пути. Мы спустимся в долину дойдем до этих сосен и них двинемся строго на запад.
Половцев поднес бинокль к глазам и с полминуты рассматривал сквозь увеличительные стекла две чудно растущие кедровые сосны, действительно напоминавшие с того места где они стояли огромную латинскую букву 'V'.
- Вы меня успокоили, значит не заблудились.
Половцев опустил бинокль.
- Капитан, я вот о чем еще хочу вас спросить, ради интереса, кто дойдет до зимовья раньше мы или Блюмкин?
Федотов немного подумал.
- Шесть дней назад, 8-го августа Блюмкин, по достоверным сведениям, находился в Шанхае, в Международном сеттльменте, где вечером собирался посетить заведение местного бандита по имени Лао Ше. После же он намеревался отправиться на север в Харбин, - капитан сделал паузу, размышляя, - Конечно по карте нам ближе до зимовья, но с нашей стороны от самой границы сплошные леса и горы. Вы сами видели. А от Харбина добираться проще. От Харбина до Муданьцзяна японцами проложена хорошая железная дорога и по ней регулярно ходят пассажирские поезда. Если к вечеру 9-го августа Блюмкин был в Харбине, то он в принципе может оказаться на месте встречи раньше нас. Так что есть вероятность он будет ждать нас, а не мы его. Хотя всякое возможно.
- Понятно, - кивнул Половцев, какое-то время помолчал, разглядывая долину внизу, - Да все хочу спросить товарищ капитан, но как-то момента не мог выбрать, вы знакомы лично с Блюмкиным?
- Виделись, - ответил Федотов, немного помедлив, - Дважды. Первый раз имел с ним дело в 29-ом году в Москве, когда он едва не прострелил мне голову, пуля из его нагана пробила мне фуражку. Сантиметром ниже и...
- Вы участвовали в задержании Блюмкина?!
- Да вместе с Ковровым Степаном Ильичом. А во второй раз мы с ним встречались в Кашгаре в 33-ем, по заданию Москвы должен был получить от Блюмкина разведданные.
Половцев с интересом посмотрел на Федотова.
- Ну и как всё тогда прошло?
- Да ничего особенного, перешел границу, добрался до Кашгара, встретился с Блюмкиным, получил от него информацию, кстати, очень важную для нашей страны, вернулся обратно. Как обычно.
- Но ведь Блюмкин едва не убил вас.
- Ничего. Я потом поквитался с ним при аресте, зуб ему выбил. Будет помнить, троцкист чертов.
- Вот даже как...
- Да. Блюмкин он конечно скользкий тип и троцкист нераскаявшийся, хотя и пытается убедить всех в обратном, но надо признать информацию он всегда добывает и передаёт ценнейшую. Не знаю, как ему это удается, но это так. К примеру, те сведения, что я получил от него тогда в 33-е во многом и помогли нам тогда не допустить про-японского переворота в Синьцзяне. Что, правда, то, правда. И сейчас можно не сомневаться Блюмкин подготовил для нас настоящую бомбу против маршала Блюхера. Я конечно понятия не имею что откопал Блюмкин, но, если обещанная информация окажется в Москве, песенка 'Богдыхана Амурского' будет спета это точно. Кстати он и вашему ведомству обещал разведданные?
- Обещал.
- Не сомневайтесь этот прохиндей и вам приготовит что-нибудь интересное. Не хочется, конечно, этого признавать, все-таки сам брал девять лет назад Блюмкина в Москве и жизни едва не лишился, но не напрасно тогда пощадили и выпустили из страны этого чертового троцкиста, информацию он еще раз повторюсь, передаёт ценнейшую.
- И информацию эту он всегда передаёт, точнее, продает не задешево, - заметил Половцев.
- Это правда. Задаром Блюмкин не работает, всегда что-нибудь взамен требует. И это неудивительно он же на Молдаванке в Одессе вырос. Торгаш, одно слово. Но вот что интересно деньги почти никогда не берет, а всегда что-нибудь этакое, необычное просит. В последний раз в обмен на информацию стратегического характера Блюмкин выпросил себе подлинную пиратскую карту восемнадцатого века. Ну а тогда в Кашгаре пять лет назад я передал ему одну старинную тибетскую рукопись, принадлежавшую Эрлик-хану.
- Я смотрю этот авантюрист любитель всяческой экзотики.
- Верно. Авантюрист. Обожает все необычное, таинственное, загадочное, особенно с привкусом какой-нибудь чертовщины. Любит клады, спрятанные сокровища. Причем интересует его не сам клад, его стоимость, а скорее процесс поиска. За каким-нибудь древним артефактом, представляющим ценность только для любителя готов отправиться даже на край света.
- И при всем при этом еще и находит время для поиска и передачи разведданных?!
- Ну да. И как ему это только удается?! Ловкач, что тут еще скажешь. Авантюрист высшей категории. Всю жизнь по краю ходит. Готов предоставить нам компромат на Блюхера, а взамен потребовал привести к нему за границу заключенного из лагеря, у которого в голове, какая-то важная для него, для Блюмкина информация.
Федотов посмотрел на Половцева.
- Много бы я дал за то, чтобы узнать, что же такого важного в голове у гражданина Баташева, - произнес капитан.
Половцев кивнул несколько раз.
- Но у меня нет предписаний начальства, выпытывать, что либо, у сопровождаемого.
Половцев пожал плечами.
- А вы товарищ подполковник упорно не разговариваете с вашим бывшим товарищем.
- Мне не о чем с ним разговаривать, - отрезал Половцев, демонстративно отвернувшись.
Да все так, с того самого дня 5-го августа, когда после двухлетнего перерыва Платон Половцев вновь повстречался с Александром Баташевым на даче НКВД под Москвой, за все эти восемь дней подполковник ни единым словом не перекинулся со своим бывшим лучшим другом. Он игнорировал его во время перелета из Москвы в Хабаровск и во время следования от Хабаровска до погранотряда. Продолжал упорно игнорировать тогда, когда кореец Ли Сон в ночь с 8-го на 9-ое августа по старой тропе контрабандистов нелегально перевел всю их группу через границу в Маньчжурию и тогда, когда, обходя японские заслоны они четыре дня шли по горным поросшим лесом долинам до точки рандеву в зимовье. Половцев, конечно, понимал, что в его поведении есть, что-то неправильное, детское, тридцативосьмилетний мужчина, ранее работавший заместителем директора на крупном оборонном заводе, а ныне с петлицами подполковника служащий в Разведупре РККА не должен себя так вести. Он понимал это, но ничего с собой поделать не мог. Слишком велика и непреходяща была обида на бывшего боевого товарища. Два года назад в тот самый день, когда Баташеву дали пять лет лагерей за растрату Половцев, снял со стены ту самую фотографию из далекого уже 20-го года, на которой они с Александром молодые и бесшабашные, позировали на фоне старинного польского замка на Украине готовясь в экстренной отправке на юг против Врангеля. Снял и запрятал в самый дальний угол самого глубоко ящика стола, постаравшись вычеркнуть из памяти все то плохое, что было связано с бывшим товарищем. Он не мог дружить с растратчиком и вором, предавшим их боевую молодость. И сейчас снова оказавшись рядом с Баташевым Половцев больше всего боялся, что тот начнёт расспрашивать его о сыне Сереже, о Валентине (чертовой гадине), но ничего подобного не происходило. Было похоже на то, что Баташев принял правила 'игры', негласно предложенные Половцевым, так как за все эти восемь дней он не предпринимал никаких попыток наладить каких-либо контактов с подполковником и так же старательно игнорировал своего бывшего друга. Но ситуация была крайне неприятная и даже тяжелая и Половцев страстно желал одного что бы все это поскорее закончилось, Блюмкин бы получил от Баташева нужную информацию, передал бы компромат на Блюхера и все вернулось бы на круги своя. Он, Половцев, вернулся бы в Москву, к семье и работе, а Баташев снова бы оказался в лагере, где ему и место. Да, да именно так, где ему и место, и не иначе!
Половцев скосил взгляд на Федотова стоявшего рядом с поджатыми губами и ощутил некоторую неловкость. Не стоит срывать свое раздражение на капитане НКВД с которым он недавно познакомился и который к нему неплохо относился. В конце концов Федотов не имеет никакого отношения к истории с Баташевым. Надо бы разрядить обстановку. Пусть что-нибудь расскажет. За время знакомства Половцев убедился в том, что Федотов любит поговорить о всяких интересных вещах.
- Капитан, вы упомянули Эрлик-хана чью рукопись вы передали пять лет назад Блюмкину. Кто это? Что-то знакомое. Какое-то древнее божество?
Федотов пристально посмотрел на Половцева, слегка усмехнулся, но разговор решил поддержать.
- Верно. Древнее божество. В тюркской и монгольской мифологии так звали одного из самых могущественных и почитаемых богов, владыку подземного мира. Вот только тот Эрлик-хан, из библиотеки которого мы тогда позаимствовали ту рукопись никаким богом конечно не был. Эрлик-хан это было прозвище, псевдоним. А на самом деле его звали Тогтохо-гун. Сейчас это имя в Китае и Монголии изрядно подзабыто, но когда-то он был довольно таки широко известен. Он происходил из древнего, очень знатного хоть и обедневшего монгольского рода, ведшего свое происхождение от самого Чингисхана, был ярым борцом за независимость Монголии от Китая и кстати был одним из первых кто стал пропагандировать идею новой паназиатской империи от Тихого океана до Средиземного моря, барон фон Унгерн по сути был его последователем и учеником. Тридцать с лишним лет назад он активно работал в Синьцзяне на стыке границ Китая, России и Британской Индии пытался заручиться поддержкой местных горцев используя их антикитайские настроения и кстати небезуспешно несмотря на то что горцы были мусульманами, а Тогтохо-гун одним из первосвященников культа Эрлик-хана, то есть злостным язычником с точки зрения местного населения. Кстати в те времена с ним сотрудничал небезызвестный вам Ян Павлович Тышкевич. Когда фон Унгерн вторгся в Монголию поддерживал безумного барона. Когда барона расстреляли, а в Монголии победила народная революция Тогтохо-гун бежал в Китай во Внутреннюю Монголию. Там принял участие в борьбе генералов-милитаристов, ловко маневрировал между различными группировками, какое-то время был практически полновластным хозяином Внутренней Монголии. Но в 29-ом слишком зарвался, настроил против себя почти всех монгольских князей и был побеждён ими при поддержке китайского маршала Чжан Сюэляня. И Тогтохо-гун вынужден был бежать и из Внутренней Монголии. Угадайте куда он в итоге убежал?
- В Синьцзян? - спросил Половцев чувствуя, что рассказ Федотова становится ему интересен, капитан не только любил, но и умел говорить.
- За двадцать лет его отсутствия среди мусульман в Восточном Туркестане набрали силу исламские радикалы, и они никогда бы не приняли поганого язычника, жреца Эрлик-хана. Нет он убежал в Америку!
- Куда?
- Да, да в Америку! Представьте себе. И очень даже неплохо там устроился несмотря на начавшийся экономический кризис. Основал секту, принял имя Эрлик-хана, чтобы привлечь к себе внимание склонных к экзотике американцев. И хорошо жил, даже богато, пока не ввязался в бандитские разборки с гангстерами в результате которых и погиб в 36-ом году.
- Занятно, - произнес Половцев нисколько не лукавя, - Вы когда-нибудь сталкивались с этим Эрлик-ханом?