Май 1938 года. Могла ли представить себе комсомолка Анюта Самохвалова, волею судьбы оказавшись в центре операции, проводимой советской контрразведкой против агентурной сети абвера в Москве, что в нее влюбится пожилой резидент немецкой разведки?
Но неожиданно для нее самой девушка отвечает мужчине взаимностью. Что окажется сильнее: любовная страсть или чувство долга? Прав ли будет руководитель операции майор Свиридов, предложивший использовать их роман для проникновения своего агента в разведку противника в преддверии большой войны?
Часть 1.
Глава первая
Ну надо же так по-дурному попасться! Правду говорят, жадность фраера сгубила... Интересно, кто сегодня дежурный опер? Если Максимыч, пиши пропало. Тот уже дважды грозился загнать его, Клеща, за Можай. И загонит ведь, за ним не заржавеет. И то сказать, по "малине" уже кто-то слух пустил, будто Клещ так долго на воле гуляет, потому что у него благодетель в уголовке появился. Пришлось даже одному портяночнику в глаз дать да подсказать, чтобы язык на привязи держал, а то, не ровен час, на перо напорется...
Это его-то, старого уркагана, кто-то вздумал подозревать в дружбе с мусорами? Клещу едва перевалило за тридцать, но уголовный опыт у него был солидный. Воровать он начал еще в беспризорниках, не раз попадался, направлялся в детколонию, убегал, его ловили, а он снова убегал. Никак не получалось у чекистов перековать его в сознательного гражданина -- так и пошел по воровской дорожке. Правда, в начале тридцатых годов едва не загремел под фанфары за бандитский налет с трупами, но вышку впаяли только настоящему убийце. Он же, получив свой пятерик, когда откинулся, заказал себе соваться в мокрые дела. А потом вообще занялся "карманной тягой" и стал заметной фигурой среди блатных. И вот на тебе, такой конфуз приключился! А началось с того, что он в этот раз решил вечерком выйти к поезду Минск -- Москва. Пассажиры, как обычно, выходили, заходили -- какая-то мелкота, глазу не за что зацепиться. Как и почему прилепился он к парню, выскочившему из вагона и направившемуся в здание вокзала, Клещ не понял, видно интуиция сработала. Он решил, что парень бежит в станционный буфет, где сегодня, в канун первомайского праздника, завезли кое-какие подзабытые продукты. Но в здании вокзала Полосатый, как окрестил пассажира Клещ из-за футболки под пиджаком, зашел в отделение связи и начал что-то быстро писать на телеграфном бланке. Клещ сначала тоже взял чистый бланк, потом положил обратно и стал разглядывать образцы поздравительных открыток. Парень, закончив писать, поднял голову, равнодушно мазнул по Клещу взглядом и подошел к окошку. Клещ поплелся за ним, вспоминая, хватит ли у него мелочи хотя бы на одну открытку. "Поиздержался, однако",-- хмыкнул он про себя, но тут же сделал стойку: Полосатый вытащил из внутреннего кармана симпатичный бумажник и приготовился расплачиваться. Телеграфистка уже взяла деньги, вернула сдачу, но вдруг решила что-то уточнить по обратному адресу отправителя. Тот, неловко сунув бумажник в карман пиджака, начал ей что-то объяснять. В это время станционный громкоговоритель женским голосом возвестил о том, что поезд Минск -- Москва отправляется с первого пути. Полосатый, растерянно махнув рукой, стремглав вылетел на перрон и едва успел заскочить на подножку вагона, как поезд тронулся. Но дальше он поехал уже без гомонка, без того самого бумажника, из которого Клещ уже достал деньги и срочно подыскивал место, где от него избавиться.
Выбросив гомонок в укромном месте, Клещ решил побаловаться пивком в станционном буфете, где с ним и приключился упомянутый конфуз. А все из-за этой бойкой тетки, стоявшей перед ним в очереди. Она так нахально и открыто бросила бумажник в хозяйственную сумку, что устоять было трудно. Вместо того чтобы угомониться, Клещ, почуяв фарт, закусил удила -- и, как говорится, "пожалуйте бриться". Сидевшие за столом в углу буфета станционные рабочие с виду так были увлечены пивом, что Клещ не принял их в расчет. А зря! Мужички оказались не только глазастыми и проворными, но еще и тяжелыми на руку. В итоге все закончилось клеткой в станционной мусарне и ожиданием дежурного опера. Клещ вздохнул, потрогал языком передние зубы и чуток приободрился -- все зубы были на месте и даже не шатались. Скула ныла; так ведь на нем все заживает, как на собаке. Однако в следующий момент градус его настроения опустился ниже нулевой отметки -- в коридоре послышался голос лейтенанта Швецова, того самого Максимыча, который не раз грозил карманнику заможайской стороной. Что-что, а "колоть" подозреваемых лейтенант умел...
Дальше действительно случилось именно то, чего и боялся Клещ. Максимыч надавил на него так, что через четверть часа Клещ чистосердечно поведал ему в деталях не только всю историю с "полосатым" пассажиром, но и обрисовал место, где он выбросил пустой бумажник. Посланный Максимычем сержант вскорости принес выброшенный бумажник, а заодно и списал текст телеграммы с данными "полосатого" отправителя. А еще через несколько минут Клещ писал "чистуху", то бишь чистосердечное признание, а сержант по указанию опера звонил сотрудникам милиции на следующей станции, дабы те нашли пострадавшего от умелых рук Клеща пассажира и обрадовали его по случаю завтрашнего праздника трудящихся всего мира.
Глава вторая
...Боль в голове усиливалась. Минут двадцать назад, еще на перроне, Николай почувствовал первый ощутимый укол в районе темечка и огорченно вздохнул -- началось. Давняя контузия последнее время давала о себе знать все чаще. Но сегодня она объявилась в самый неподходящий момент, в поезде, за несколько часов до рассвета, возвещающего о наступлении всенародного праздника. Могла бы и подождать по случаю Первого мая.
С некоторых пор он невзлюбил ночные дежурства. Под конец ночных бдений стал чувствовать себя разбитым, кружилась голова, а уж если начинались головные боли, тут хоть святых выноси. Все чаще одолевали его мысли о нормированном рабочем дне, с положенным обедом и перекурами и чувством удовлетворения службой в конце рабочего дня. И надо же ему было поддаться на уговоры своего дядьки... Опять началась эта бесконечная, изматывающая круговерть оперативной работы и непреходящее чувство неудовлетворенности ее результатами.
Николай с легкой завистью поглядел на своего спутника, сержанта милиции, вполголоса беседующего с проводником. Экой ладный да подтянутый, как будто родился в шинели. И все у него впереди "в нашей юной прекрасной стране", только-только третий десяток разменял. А тут ты, старик, башкой маешься, за стенку держишься. Страшно сказать, в следующем году сорок пять стукнет.
Сержант тем временем, закончив перешептываться с проводником, обернулся к Николаю:
-- Товарищ старший лейтенант, в четвертом купе едет похожий. Один в купе.
Согласно кивнув, Прохоров бодро шагнул за сержантом. Вглядываясь в номера купе, они дошли почти до середины вагона. Подойдя к двери, Николай сделал шаг назад, приложил палец к губам, показал на себя и покачал головой. Сержант понятливо кивнул.
Стучать пришлось дважды. После второго раза щелкнул замок, и сержант увидел за дверью среднего роста парня в брюках и в полосатой футболке. На вид он выглядел чуть старше его самого. Парень удивленно-непонимающе глядел на ночного гостя. Сержант, козырнув, представился:
-- Пожалуйста, а что случилось? -- парень в первое мгновение замешкался, потом отвернулся, взял с вешалки пиджак, что-то там поискал, переложил и снова повернулся к двери, держа в левой руке паспорт. В голосе пассажира ощущалось недоуменное напряжение, которое можно было понять -- такой неожиданный поздний визит милиционера в поезде кого хочешь с толку собьет. Николай, равнодушно слушая со стороны их диалог -- дело-то пустяковое,-- смотрел себе под ноги. Сжав одному ему известным способом кулаки в карманах старого плаща, он пытался снять головную боль. Преисполненный важностью происходящего, сержант изучил паспорт и торжественным тоном спросил "полосатого" пассажира:
-- Извините, гражданин, бумажник при вас?
-- А где ж ему быть? -- хлоп-хлоп по карманам, нету бумажника.-- Ничего не понимаю...
-- Разрешите,-- сержант шагнул через порог.
Удовлетворенно вздохнув, Прохоров, тихо ступая, прошел в купе проводника. Пусть сержанту сполна достанется благодарность пассажира за хорошую новость, а воспоминания о советской милиции с этого момента всегда будут ассоциироваться у него с образом сержанта Меньшикова. Но что-то тем не менее зацепило сознание Николая, и это "что-то" даже пересилило головную боль. Присев в купе на место, которое услужливо освободил пожилой проводник, он попросил воды и в следующий момент понял, что привлекло его в пассажире -- акцент. Едва ощутимый прибалтийский акцент. "Любопытно,-- подумал Прохоров и тут же осадил себя.-- Вот так, в поезде, ни с того ни с сего зайдет к тебе в купе милиционер поздно вечером да начнет сюрпризами одаривать, так ты не только с прибалтийским, но и с китайским акцентом заговоришь".
Сержант вернулся через несколько минут с довольным выражением лица. Попросив проводника побыть в коридоре, Николай закрыл дверь и предложил Меньшикову дословно передать состоявшийся разговор.
-- Значит, зовут его Лещинский Леонид Иосифович, проживает в Минске по улице Опанского, дом сорок шесть, квартира два. Работает...
Николай перебил:
-- Какая улица?
-- Улица Опанского.
-- Интересно... продолжай.
-- Ну вот, значит, работает в облпотребсоюзе снабженцем. В Москву едет в командировку в Центросоюз, командировочное я проверил, все путем. Сначала растерялся, даже испугался, по-моему, а потом так обрадовался. Он ведь даже не заметил, как у него бумажник свистнули. Кстати, я забыл спросить, этого жулика поймали?
-- Поймали-поймали. Как, ты сказал, его фамилия? -- перебил Прохоров.
-- Так... Лещинский,-- сержант, похоже, обиделся на невнимательность сыщика.
-- А какая фамилия отправителя была в телеграмме?
Меньшиков наморщил лоб, потом для верности достал бумажку:
-- Владимиров.
На лице Прохорова появилось заинтересованное выражение.
-- А ты его об этом не спрашивал? Ну, почему он другой фамилией подписался?
По паузе было видно, что сержант расстроился.
-- Виноват, товарищ старший лейтенант, как-то из головы вылетело...
Прохоров заговорщицки взглянул на парня и слегка подмигнул:
-- Чуть позже, товарищ проводник.
Понимающе кивнув, проводник закрыл дверь. Николай снял плащ, повесил.
-- Ну, молодой человек, будем знакомы. Николай,-- протянул он руку.
Парень ответил вялым рукопожатием:
-- Леонид.
"Чем-то он расстроен или встревожен",-- Прохоров сел напротив парня. Тот сидел одетый на заправленной постели и читал журнал "Огонек". Лицо его было полузакрыто обложкой с весело улыбающимся сталеваром, держащим в руках какую-то железяку. Прохоров когда-то знал, как она называется, но забыл. На столике перед пассажиром стоял стакан с недопитым чаем. Порывшись в карманах плаща, Прохоров достал свежий номер "Известий".
-- В Москву едете? -- задал он стандартный вопрос попутчика. Парень, не отрываясь от журнала, кивнул.
-- По какой надобности, если не секрет?
-- Я по линии потребсоюза,-- коротко бросил пассажир.
"Ишь, какой неразговорчивый. Сейчас мы тебя растормошим",-- задорно подумал Николай.
-- Так мы с вами, почитай, коллеги. Я тоже по этой части раньше работал. А откудова будете? -- он решил сыграть роль простоватого чиновника районного масштаба, полжизни проведшего в командировках и которого хлебом не корми, а дай поговорить обо всем и ни о чем конкретно.
-- Из Минска,-- парень отвечал нехотя, показывая, что не расположен к пустопорожней болтовне. Но Прохоров не отставал:
-- Ой, хороший город. Я, когда в заготзерне работал несколько лет назад, был у вас там в командировке,-- Прохоров почувствовал, как парень внутренне напрягся.-- Вокзал-то будут расширять или как?
-- Уже начали,-- уверенно ответил попутчик.
-- Стройка у вас большая намечалась, по всему видать. Это хорошо. Особливо в центре мне понравилось, ну там, площадь Ленина, Советская улица, другие. В кино нас водили, как он, этот кинотеатр-то, прозывается, запамятовал? "Червонная..." Как это?
В глазах у парня мелькнула еле заметная неуверенность, сменившаяся облегчением.
-- А, "Червонная зорка". Хороший кинотеатр.
Прохоров решил немного отпустить и, подделываясь под белорусский говор, произнес:
-- Во, точно, "Червонная зорка". А вы на какой улице проживаете?
-- На Опанского.
"Сейчас еще раз проверим на вшивость",-- подумал Николай.
-- Где-то слыхал про такого... Этот Опанский вроде герой Гражданской войны?
-- Да, кажется так.
"А этот парень начинает мне все меньше нравиться. Жителю улицы Опанского грех не знать, в честь кого она названа..." А Прохоров знал. В тридцать пятом году он в составе комиссии центрального аппарата Главного управления госбезопасности НКВД был с проверкой в Белорусском военном округе, которым тогда командовал Уборевич. Кто бы мог подумать, что всего через два года практически все руководство округа будет смещено со своих постов и арестовано. В Минске они пробыли три дня, в последний день им устроили экскурсию по городу, поэтому Николай так свободно оперировал некоторыми названиями. Правда, фамилию Опанского он знал по другой причине.
-- Слушайте, а вы как насчет пива? -- Прохоров решил сыграть еще один кон.
-- Не знаю, я не большой любитель...
Но сыщик уже не слушал попутчика. Он еще до прихода в купе заказал проводнику пару бутылок "Жигулевского", желательно минского. Так что одна нога здесь, другая там -- и на столике уже красовались две бутылки и два стакана.
Как ни величался Полосатый, но предложенный тост за Первомай и за товарища Сталина вынужден был поддержать. Первый выпили махом до дна, а вот когда принялись за второй, то Прохоров невинно спросил:
-- Ну, как "Жигулевское"?
-- Неплохое пиво,-- чувствовалось, что парень был рад угощению.
-- Действительно, отличное пиво. Странно: когда я был у вас в тридцать пятом, то "Жигулевского" не попробовал. "Баварское" пил, еще чего-то такое пользовал. Даже каким-то "Экспортным" нас потчевали, а вот "Жигулевского" не встречал.
-- Ну, значит, просто не повезло,-- сочувственно заметил парень.
-- А может, не делали раньше-то?
-- Ну как не делали? Делали давно, я его иногда раньше употреблял. Просто так у вас получилось. Зато сегодня попробовали.
-- Значит, как говорится, исправил упущение,-- сыщик улыбнулся. В разговоре возникла пауза. Парень допивал пиво, а Прохоров лихорадочно соображал, что делать в сложившейся ситуации. Приняв решение, он встал:
-- Пойду еще спрошу, может, завалялась у проводников бутылка-другая.
Выйдя из купе, он нашел сержанта. Растолковав тому, что он должен сделать, попросил того повторить задание. Сержант доложил по форме: сойти на первой же станции, позвонить в Москву в Главное управление госбезопасности и пригласить к телефону капитана Свиридова, рассказать тому про Прохорова и попросить, чтобы его встретили, желательно люди от Николая Николаевича. Сержант должен передать приметы Прохорова и предупредить, что в руке у того будет газета "Известия". Ну а своим надобно сообщить, что задерживается старший лейтенант милиции Прохоров по причине проверки важной оперативной информации.
Вернувшись в купе, Николай огорченно развел руками и доложил, что пивом разжиться не удалось, все у всех закончилось, хотя он даже в соседний вагон бегал. Усевшись на свое место, он достал "Известия" и сделал вид, что внимательно читает фельетон. Как опытный опер, Прохоров понимал, что все его подозрения косвенные и не тянут на подключение к проверке сил и средств наружного наблюдения, или "Николая Николаевича", как часто контрразведчики между собой называли одно из подразделений второго, оперативного, отдела ГУГБ. Однако интуитивно он чувствовал, что с пассажиром надо было работать, и надеялся на поддержку Свиридова.
Фельетон в "Известиях" ему не понравился, и он отложил газету. Попутчик вежливо поинтересовался, нельзя ли ее посмотреть, предложив на обмен "Огонек". Николай, погруженный в свои мысли, полистал журнал и на последней странице наткнулся на кроссворд. "Вот то, что тебе нужно. Отвлекись и расслабься",-- он достал из кармана ручку-самописку и, спросив разрешения Леонида, начал заполнять клеточки. Дело продвигалось быстро, пока он не дошел до вопроса: "Немецкий философ XVIII века". Убедившись в отсутствии собственных познаний в этой области, Прохоров проговорил вопрос вслух и безнадежно воззрился на соседа. Каково же было его удивление, когда тот, почти не раздумывая, произнес:
-- Кант.
И повторил:
-- Иммануил Кант.
Николай посчитал клеточки:
-- Не подходит. Здесь слово из восьми букв.
Парень наморщил лоб, но потом пожал плечами. Поезд набирал ход. За окном купе промелькнула фигура сержанта, быстро шагающего к зданию станции. "Ну, надеюсь на тебя, сержант Меньшиков, не подведи... только бы Свиридов оказался на месте",-- в голову опять гуртом полезли всякие мысли. Николай встряхнулся и снова углубился в кроссворд.
Глава третья
Вот и Белорусский вокзал. Именно он, скрывшись полтора года назад за последним вагоном поезда, увозившего Прохорова из Москвы, стал границей между той, прошлой, и нынешней жизнью Николая. Тогда он уезжал с ощущением, что жизнь закончилась, а вот что дальше? Мысли о будущем накатывали волнами и разбегались, как тараканы во все щели. О каком будущем могла идти речь? Уволенный из органов по состоянию здоровья, бывший старший лейтенант контрразведки не видел, ну никак не видел себя вне работы, которой отдал лучшие годы своей жизни. И надо же, как все развернулось... А все дядька его, областной милицейский начальник, уговоривший пойти в угро на "чугунку". И пошло-поехало, вот даже в Москву на Белорусский снова прикатил. А тут ничего за это время не изменилось. На здании вокзала портреты тех же вождей, те же лозунги. Хотя стоп! Лозунги-то те же, а вот кое-какие вожди новые. На ум пришло вычитанное где-то латинское выражение: "Sic transit gloria mundi" ("Так проходит земная слава"). Не силен он был в иностранных языках, но это выражение запомнил крепко и часто вспоминал его, когда к месту, а когда и просто так. Сейчас оно вспомнилось как нельзя кстати. Прохоров взглянул на часы. Ну вот, Первомай-праздник уже несколько минут как вошел в Москву. Между прочим, могли бы и бодрой музыкой встретить. Впрочем, стоит ли будить трудовой народ столицы из-за его скромной персоны? -- да и на перроне знакомая высокая фигура маячит, которой шумный прием совершенно противопоказан.
Из вагонов в объятия встречающих уже повалил народ. Попутчик взял чемодан, попрощался и пошел к выходу. Николай поспешил за ним, и на перрон они спустились друг за другом. Осторожный взгляд сыщика не выявил среди встречающих никого похожего на коллег, а высокий мужчина, на котором задержал свое внимание Николай, куда-то исчез. "Мартышка к старости слаба глазами стала",-- выругал себя сыщик.
Принял, понимаешь, какого-то дылду за Свиридова. "Эх, сержант, сержант, такую песню испортил!" -- от огорчения у Прохорова снова кольнуло в голове. Надо было как-то потянуть время.
-- Вам в какой гостинице забронировали? -- Николай ругнул себя за то, что вопрос пришел ему на ум так поздно.
-- Я пока к знакомым, а потом посмотрим, может, у них и останусь,-- спокойно ответил парень.
-- Хорошо, когда друзья-знакомые в Москве есть, не надо о гостинице думать. А мне сейчас, как медному котелку...-- Николай отчаянно сплюнул, и, надо сказать, получилось это у него весьма убедительно. Полосатый сочувственно вздохнул, развел руками и, еще раз попрощавшись, пошел с чемоданом по перрону.
И тут произошло то, что Николай видел в кинокартине "Чапаев", когда в самый критический момент психической атаки каппелевцев Василий Иванович на лихом коне врубился с красными конниками в стройные ряды белых офицеров, всех порубал и спас чапаевцев от разгрома. Точно так же, как в картине, из здания вокзала на перрон выскочил высокий мужчина в плаще и фуражке, в котором Прохоров тотчас узнал Свиридова. Не выпуская из виду пассажира, сыщик со страдальческой миной на лице побрел в сторону товарища. Замедлив шаг около Свиридова, Прохоров одними губами прошелестел:
-- Вон тот, полосатый,-- и указал на него взглядом. Тотчас Федор Ильич обернулся к молодому парню, следовавшему за ним, и повторил то же самое. Парень кивнул и заторопился за Лещинским.
Дожидаясь, пока преследуемый и преследователь уйдут с перрона, Прохоров глянул в сторону вагона. Пожилой проводник усердно протирал поручни. "Давай-давай, трудись,-- по-доброму усмехнулся сыщик.-- Товарищ Каганович, железный сталинский нарком, страсть как не любит грязь на паровозе и вагонах. Его подчиненные начальники в белых перчатках в вагон залезают, и не дай бог, если на них копоть окажется. Враз с поезда спишут. Ничего не поделаешь, железная дорога, она чистоты и порядка требует..."
Лещинский и его "провожатый" исчезли. Прохоров и Свиридов медленно дошли до конца вокзала, зашли за угол и только тут дали волю чувствам. Постояв какое-то время обнявшись, Федор Ильич ткнул Николая кулаком в плечо:
-- Что же ты... уволился и как в воду канул?
-- Так получилось, Федор Ильич, извини,-- смущенно пробормотал Прохоров и посмотрел долгим взглядом в глаза товарища, в котором читалось: "Такое время, дружище, сам понимаешь..."
Глава четвертая
То, что Свиридов сам приехал на вокзал, стало для Николая приятным сюрпризом. И не потому, что его лично встречал начальник отделения Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Они ведь были давно дружны, по службе шли почти нога в ногу и очень уважали друг друга. Свиридов не раз и не два отмечал перед начальством оперативное чутье Прохорова. Но сегодня все-таки было утро Первого мая и (это Николай знал точно) все начальство было задействовано в праздничных мероприятиях. Хотя, с другой стороны, час ранний, и полчаса на серьезный разговор у них есть. Прохоров коротко обрисовал ситуацию. Свиридов молча выслушал товарища, неопределенно покрутил головой и вздохнул:
-- Да... ладно, пошли в машину.
Отослав шофера прогуляться, он повернулся к Николаю:
-- Ну, брат, хорошо я своих парней с собой взял, а то за "наружку", не ровен час, могли и шею намылить. Ну, посуди сам. Телеграмму его попросили отправить и подписать чужим именем. По-товарищески. Так?
-- Так,-- угрюмо ответил Прохоров, уловив, куда клонит капитан.
-- Дальше. То, что он по Минску "тормозит"... ну, согласись, если бы профессионалы его готовили как разведчика, они бы с улицей промашки не дали. Так, нет? А для обывателя какая разница -- революционер Опанский или известный белорусский чекист. Откуда ему знать, что он участвовал в игре с Савинковым? Я думаю, что многие, живущие на той улице, полагают, что Опанский -- это революционер или герой Гражданской войны. Теперь пиво. Ну, может, парень просто не обратил внимания. Это нам с тобой известно, что Микоян в тридцать шестом году велел после всесоюзного конкурса повсеместно выпускать "Жигулевское" пиво. А для обывателя год туда, год сюда -- непринципиально. Особенно если он не большой любитель этого дела.
Николай мрачно молчал.
-- Опять же акцент. Ну, может, он когда-то в Прибалтике жил. Вот и подхватил, как хроническую болезнь,-- Свиридов улыбнулся, пытаясь подсластить пилюлю старому другу.-- Нас с тобой просто не поймут, если мы на основании таких твоих рассуждений "наружку" потребуем.
-- Федор Ильич, дай команду, пусть срочно запросят в Минске кадры облпотребсоюза,-- тихо, но решительно проговорил Прохоров.
-- Ну ты даешь! Да если его готовили, то и легенду отработали так, что нам скажут: есть такой снабженец. И ростом и возрастом похожий. Да что я тебе рассказываю... слушай, может, просто нюх притупился у старого сыщика, а, Николай Николаевич? -- Федор Ильич увидел, что товарищ нервно закрутил головой.-- Ну, ладно, если ты так уверен, давай, пусть его милиция задержит да покрутит, а?
На лице Николая появилась ироническая ухмылка.
-- Слушай, ну, может, ты еще что-нибудь интересное заметил? -- с надеждой спросил Свиридов.-- Вспомни.
Прохоров вздохнул:
-- К сожалению, список, как говорится, исчерпывающий. Не было больше ничего существенного. Вот ты говоришь, что он того может не знать да этого. А парень-то он, между прочим, грамотный. Я кроссворд разгадывал, так он мне философа немецкого с лету выдал.
Свиридов прищурился:
-- Философа?
-- Ну, вопрос там был, как обычно, в кроссворде. Немецкий философ. А я, сам понимаешь, в них не тятю, не маму. А тот с ходу ответил -- Кант.
-- Как ты сказал? Кант?
-- Ну да. Кант. Только не подошло, там букв больше.
-- И он больше никого не назвал?
-- Нет. Видно, только этого Канта и знает. Но я-то и Канта не знаю,-- Николай невесело ухмыльнулся.-- Я и подумал, раз про Канта знает, значит, и про Опанского должен знать.
-- Погоди-погоди,-- Свиридов явно чем-то заинтересовался.-- Вот что. Ты подожди тут, я на минутку в одно место заскочу, а потом поедем ко мне на работу, там продолжим.
В кабинете Свиридова все было как прежде: мебель, пережившая не одного хозяина, видавший виды сейф, те же портреты Сталина и его верного ученика Ежова. Знакомые шторки книжного шкафа, за ними наверняка те же книги и брошюры. И тот же вид из окна. Далеко из него Россию видать и на запад, и на восток, а особенно, как в народе перешептываются, на север. Поэтому и старался простой люд обходить этот дом стороной, о чем отлично знали его обитатели. Хотя если посторонний человек, незнакомый с обстановкой в стране в последние годы, попал бы сюда, то ничегошеньки чиновного, страшного и ужасного он бы не увидел ни в кабинете, ни тем более в его хозяине. Наверное, так и должно быть. Это только разномастная контра да шпионы с вредителями должны трястись от страха в этом здании, а честному человеку здесь бояться нечего.
Глянув на Свиридова, наполняющего рюмки коньяком, Прохоров опять вспомнил кинокартину "Чапаев". Как там? "...Я чай пью -- садись со мной чай пить!" Жалко, что это только у товарища Чапаева в кино так душевно все выходило. У нас нынче, товарищ Василий Иванович, малость все по-другому сложилось. Опять же, если капитана Свиридова взять, то его мало сегодняшняя жизнь переделала. Такое ощущение, что как был не от мира сего, таким и остался. Чувствуется, не перешел он в этом здании тот рубеж, за которым душа пустеет, а все остальные части тела становятся деталями флюгера, скрипуче крутящегося под непрекращающимися политическими штормами. Стоп, отставить! Ты ведь дал себе слово даже в разговоре с собой молчать на эту тему. А вон официантка чай и закуску из буфета несет.
Хозяин кабинета тем временем, внимательно пролистав какую-то книгу из своего шкафа, положил ее на стол. Затем долгим взглядом посмотрел на гостя:
-- Ну, бери рюмку. За первомайский подарок в лице моего старого товарища Коли Прохорова! Твое здоровье.
Коньяк оказался как нельзя кстати. Только сейчас Николай почувствовал обволакивающую усталость и ватность в ногах.
-- Ешь. Это же сколько мы не виделись?
-- Ну, считай,-- гость проглотил кусок и запил чаем.-- Уволился я осенью тридцать шестого.
-- И исчез -- ни слуху ни духу. Весной прошлого года хотел тебя отыскать, потом... в общем, передумал,-- Свиридов многозначительно глянул на гостя.
"Понятно,-- подумал Прохоров, прихлебывая чай.-- В прошлом годе об эту пору самый разгар подготовки к суду над маршалами, обстановка-то была небось приближенная к боевой".
-- ...А он, вишь, сам объявляется, хоть и без приглашения,-- опрокинув рюмку, продолжил Свиридов в том же тоне.-- Как ты на этого пассажира-то вышел?
-- Ты знаешь, Федор Ильич, случайно. Короче, тут такая штука вышла. Я вчера на сутки ответственным заступил. К ночи получаем звонок от соседей: едет, мол, в вашу сторону мужичок. У него, пока он у них на станции телеграмму отбивал, какой-то местный хмырь бумажник спер. Они этого хмыря вскорости повязали, а поезд-то уже тю-тю. Вот и звонят: найдите, мол, терпилу да обрадуйте, что деньги нашлись. Фамилия его Владимиров. Это он телеграмму так подписал. Ну, я сначала этому сержанту поручил обрадовать пассажира. А потом думаю: молодой еще, прокачусь-ка с ним, да посмотрим-проверим, как проводники службу несут, нет ли каких лиц подозрительных в поезде на Москву. Первомай все-таки на носу. Нашли мы терпилу, парень как парень, сержант с ним побеседовал и доложился мне. Все вроде в порядке, только у пассажира этого фамилия другая. Лещинский. И так мне стало интересно, когда я сперва акцент услышал, потом про разные фамилии узнал, что решил я подселиться к нему -- вроде до Москвы еду. Разговорил мало-помалу, и возникли у меня сомнения, о которых я тебе доложил. Велел сержанту выйти и тебе позвонить. Ну и моих начальников тоже наказал предупредить. Вот, собственно, и вся история. Ты уж извини, что побеспокоил в такой день...
-- Да погоди ты извиняться. Тут любопытная штука вытанцовывается. Видишь книгу? -- Свиридов взял со стола ту самую книгу, что достал из шкафа.-- Я сейчас специально посмотрел. Ты знаешь, где этот Кант жил?
-- Да я же говорю, первый раз про него слышу, а ты --"где жил".
-- А жил он и трудился в Кенигсберге,-- почти торжественно провозгласил хозяин кабинета.
-- Ну, про этот-то город я слыхал. Кенигсберг... Кенигсберг... Там еще шпионский центр немцы организовали, против нас работает.
-- Вот! Совершенно верно, "Абверштелле Кенигсберг". Тебе это ни о чем не говорит?
-- Пока нет,-- Прохоров с удивлением поглядел на Федора Ильича.
В этот момент на столе Свиридова зазвонил телефон. Выслушав звонившего, капитан коротко, но внушительно приказал:
-- Ждать и глаз не спускать. Сниматься только по моей команде.
Положив трубку, он повернулся к Прохорову:
-- Этот пассажир-то сидит в адресе, не вылазит.
-- Спит, наверное. Так при чем тут Кенигсберг?
-- А при том. У нас тут как-то на курсах профессор выступал и рассказывал случай, как раскололи одного убийцу. Ему просто произносили слова, а он, не думая, должен был быстро говорить любое слово, которое в этот момент придет ему в голову. Я точно сейчас не помню, но примерно следующее. Спрашивают: Дорога. Отвечает: шоссе. Область. Отвечает: Московская. Райцентр: Подлипки. Улица. Отвечает: Кирова. Лопата. Отвечает: сад. Яма. Отвечает: забор. Вот следователь ему и говорит: "Вы убили подельника в Подлипках, на улице Кирова и зарыли в саду под забором". Тот тут же раскололся.
-- Федор Ильич,-- Прохоров сокрушенно вздохнул.-- Меня, видать, точно надо в тираж списывать. Не пойму я, о чем ты?
-- Да о том, что этот пассажир других немецких философов, ну там Фейербаха, Гегеля, не знает, а Канта знает. А почему? А потому, что был в Кенигсберге в шпионской школе и слышал, что в этом городе жил Кант.
-- Да ну? -- Николай с веселым изумлением посмотрел на товарища.-- Всяких фантазеров видал, сам такой, но такого, как ты...
Опять зазвонил телефон. Свиридов снял трубку и почти сразу выдохнул:
-- Заходи.
Николай снова ничего не понял, но интуитивно почувствовал возникающее в кабинете напряжение. Вошел молодой парень в форме сержанта госбезопасности:
-- Товарищ капитан, в Минске нашли заместителя начальника отдела кадров облпотребсоюза. Он подтвердил, что у них работает снабженцем Лещинский Леонид Иосифович. Кадровика нашли дома, поэтому он говорил по памяти. Сказал, что лет этому снабженцу около двадцати пяти.
Прохоров почувствовал, как мерзкая боль медленно поползла наверх из глубины организма. "Все, пора бросать работу и, к едрене матери, на пенсию. Ну, ладно, сам-то придурок, но зачем занятых людей от работы отрывать". Николай виновато поднял голову, искоса посмотрел на Свиридова. Лучше бы не смотрел. Тот, невидяще глядя в затертую поверхность стола, медленно покачивал головой, беззвучно шевеля губами, и, очевидно, ругал Прохорова последними словами.
-- Тут, правда, закавыка одна имеется,-- выждав паузу, солидно добавил сержант.-- Этот кадровик сказал, что Лещинского на днях послали в командировку в Москву, но через несколько часов сняли с поезда с приступом аппендицита. Сейчас он в Минске в больнице, после операции отлеживается.
-- Это все? -- чувствовалось, что Свиридов едва сдерживает себя.
-- Так точно, товарищ капитан.
-- Спасибо, свободен.
Сержант вышел. Свиридов поднялся, подошел к Николаю, обнял товарища. Чувства, переполнявшие обоих, куда-то схлынули -- глядя друг на друга, они молчали.
-- И когда это ты успел команду по Минску дать? -- спросил Прохоров первое, что пришло на ум.
-- А пока ты в машине сидел, я к уполномоченному на вокзал заскочил, оттуда и позвонил в управление.
-- Ну что, пора "наружку" заряжать? -- азарт Николая уже перехлестывал через край.
Свиридов, нервно потирая руки, прошелся по кабинету:
-- Отставить, товарищ старший лейтенант.
-- Не понял? А как же...
-- Погоди, Николай Николаевич. В другой день мы бы с тобой приняли любое выгодное нам оперативное решение. Но сегодня, сам понимаешь, не тот случай. А может, он приехал с целью теракта, а мы тут антимонию с уксусом будем разводить? Именно так будет с нами начальство разговаривать.
Прохоров понимал, что Федор Ильич был гораздо более искушен в нынешних делах конторы и лучше знал, как надо действовать в сложившейся ситуации. Да и то сказать, рисковать в таком положении себе дороже. Свиридов тем временем уже куда-то звонил -- вызывал машину.
-- Значит, так. Сейчас едешь к моим бойцам и возьмешь их под свою команду. Молодые еще, необстрелянные. Дождешься выхода его из адреса и возьмешь где-нибудь в укромном месте по-тихому. А дальше будет видно...
-- Слушай, ты мне дай какой-нет мандат, а то они еще пошлют меня подальше.
-- Ну, леший, совсем забыл. С тобой только свяжись... Сейчас,-- Свиридов что-то написал на листке бумаги, потом посмотрел на Николая: -- Вот. Я тебя посылаю задержать его под прикрытием сотрудника угрозыска, так что никаких проблем быть не должно. Действуй.
Глава пятая
Завершение сюжета с пассажиром из Минска сложилось так стремительно, что тертый калач Прохоров как-то даже вспотел с непривычки. Он едва успел продемонстрировать сотрудникам Свиридова свои полномочия, как Полосатый вышел из дому и куда-то потрясся. Как и уговаривались, молодые чекисты потопали следом, а Прохоров потихоньку за ними, соображая, в каком месте будет удачнее задержать гостя столицы. Что уж там произошло, каким образом сотрудники Свиридова вели наблюдение, но только гость их, по всей видимости, заметил. Хотя отдельные участники демонстрации уже начинали подтягиваться к условленным местам, но все-таки народу на улицах было негусто, а ребятам явно недоставало сыщицкой практики, которую постигают только на улице в реальной оперативной обстановке. Пройдя квартал, Лещинский вдруг нырнул куда-то во двор и выскочил на соседнюю улицу. Благо Прохоров подстраховал молодежь и догнал его, но тот, словно ему пятки скипидаром намазали, поспешил к трамвайной остановке. Николай и здесь оказался на высоте, остановив попутную машину. Но когда гость столицы почти на ходу выскочил из трамвая на следующей улице, сыщик понял, что, как говорил Ильич в октябре семнадцатого, "промедление смерти подобно". В очередном проходном дворе Николай, почти нагнав минчанина, крикнул: "Стойте, гражданин, уголовный розыск". Однако тот не отреагировал на требование милиционера и даже, как показалось преследователю, полез за чем-то в карман. Скорее, Прохорову это просто померещилось с недосыпу, но он решил заканчивать игру в догонялки. Смешается где-нибудь с демонстрантами -- и ищи ветра в поле. Последовало: "Стой, стрелять буду!" -- а после того как тот не подчинился, прозвучал выстрел. Стрелять Николай умел, поэтому попал, куда целил -- в ногу.
Задержанный находился в приемном покое больницы, где ему только что сделали перевязку, благо пуля попала в ногу, не задев кость. Парни-чекисты, которых Прохоров известил о своем местонахождении через Свиридова, стояли перед Николаем Николаевичем, виновато потупив глаза. Хотя винить их, по сути дела, было не за что, ситуация даже для профессионалов-наружников была непростой. Без очков видно, что опыта у них в таких делах шиш да маленько. Хорошо, что все так обернулось. Приказав чекистам вывести персонал и никого не пускать во время разговора, Прохоров вошел в комнату, где находился раненый.
Попутчик его лежал с закрытыми глазами, однако, едва за сыщиком захлопнулась дверь, веки его дрогнули, а в следующий момент широко открылись полные удивления глаза. "Ну что же, гражданин хороший, сейчас мы будем брать быка за рога",-- подумал Николай.
-- Не удивляйтесь, гражданин Лещинский... или Владимиров? Это действительно я. Мы наблюдаем за вами давно, но время вышло, поэтому гоняться за вами не счел больше нужным. Я же вас предупреждал, что надо остановиться. Тогда бы и нога осталась целой, а то лечи вас сейчас, деньги народные расходуй. И вот чтобы эти самые деньги зря на ветер не бросать, вы сейчас назовете мне ваше настоящее имя, фамилию, цель приезда и так далее. Пока самое основное, поскольку эта встреча у нас непоследняя. Ну, я слушаю.
Раненый, устремив взгляд в потолок, молчал.
-- Так. Значит, не поняли меня. Объясняю популярно,-- продолжил Прохоров голосом доброго сказочника.-- Вы, часом, не забыли, какой сегодня праздник? Уверен, помните. И вот в этот светлый для советского народа праздник приезжает в Москву странный гражданин. По паспорту у него одна фамилия, телеграмму подписывает другой, но все они ненастоящие. Ошиблись ваши начальники в шпионской школе в Кенигсберге. Настоящий-то снабженец -- Лещинский -- остался в Минске, раздумал ехать в командировку. Зачем же приехал в Москву этот странный гражданин? Очень просто. Чтобы в день всенародного праздника совершить теракт в отношении товарища Сталина и других руководителей Советского государства.
-- Что вы такое сочиняете! -- у раненого неожиданно прорезался голос.
-- Да мало ли что я могу сочинять. Главное, что прокурор завтра скажет. А скажет он то же самое, поскольку мы ему представим фактические материалы по немецкому шпиону Лещинскому. Да еще добавит, что за подготовку покушения на вождей светит вам высшая мера нашего пролетарского негодования. Улавливаете, сколько вам жить осталось?
Взгляд парня беспорядочно заерзал по стенам и потолку. "Кажись, готов, пора переходить на ты",-- определил сыщик.
-- А не будешь молчать, расскажешь нам, кто ты есть на самом деле да зачем приехал сюда, так, может, мы тебе и поверим. Мне вот почему-то кажется, что приехал ты сюда с кем-то повидаться, контакты установить. Какой же это теракт? Ну, ввели человека в заблуждение, насулили невесть чего, вот он и согласился. Может, жизнь у него сложилась так, что и отказаться нельзя было.
Это была одна из старых заготовок Прохорова, но неведомо ему было, как близко он подошел к сути вопроса. Парень устало выдохнул:
-- Что вам нужно?
-- В твоих интересах рассказать все без утайки, но я понимаю твое состояние, поэтому назови мне сначала свою настоящую фамилию, имя, отчество. Кто тебя сюда послал, цель приезда? И кто такой Львов, которому ты дал телеграмму в Москву "до востребования"?
-- Кто такой Львов, не знаю. Он на меня сам в Москве должен выйти. А фамилия... Риммер. Ян Карлович Риммер.
Поговорив с раненым несколько минут и получив первоначальную информацию, Прохоров поручил чекистам определить его в больницу и взять под охрану. Сам он поехал назад, на Лубянку, докладываться Свиридову, который был ответственным по отделу и находился на рабочем месте. Улицы уже наполнились народом. Флаги, транспаранты, песни под гармошку -- все это создавало праздничное настроение, которое у Николая умножалось удачей с Полосатым. В какой-то момент ему просто захотелось выйти из машины, слиться с толпой и вместе со всеми дружно зашагать на Красную площадь, по которой сейчас первыми готовились пройти войска Московского гарнизона. Но дело -- прежде всего, и Прохоров внутренне приказал себе подтянуться: "Ишь, рассупонился, душа петухом поет. Отставить. Это народ должен радоваться, а наша работа как раз заключается в том, чтобы никто, никакая вражина не могла омрачить эту радость". Не знал Николай Николаевич хрестоматийную историю о том, как после назначения начальником третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии генерал-лейтенант Бенкендорф, потомственный военный, прошедший все наполеоновские войны, попросил Николая Первого дать ему инструкцию. Царь в ответ протянул ему платок со словами:
-- Вот тебе инструкция. Чем больше слез утрешь этим платком, тем лучше.
А бывший контрразведчик Прохоров готов был без колебаний отдать жизнь за то, чтобы народ советский плакал только от счастья. Зато те, кто тормозит великое дело строительства коммунизма, причиняет народу страдания и беды, подлежат беспощадному суду этого самого народа. И он, Прохоров Николай, будет биться с ними не на жизнь, а на смерть, до полной победы... Идеалист, однако. Правда, таких идеалистов было тогда полстраны, ведь люди всегда стремились к свободе, равенству, братству -- этим великим, но достижимым ли вершинам человеческого общежития. И в какую цену обходился и обходится для человечества путь к этим вершинам...
Свиридов с нетерпением ждал товарища у себя в кабинете. По его лицу было видно, как он хочет подтверждения их с Николаем догадок. Обычно сдержанный, в этот раз он подгонял Прохорова, прерывал его для уточнения каких-то моментов, эмоционально реагировал на некоторые детали.
-- Короче, не Лещинский он, а Риммер. Немец, что ли?
-- По отцу, мать русская. Отец был царским таможенником, после революции осел в Кенигсберге.
-- А зачем эти игрушки с разными именами?
-- По его словам, когда он приехал из Литвы в Минск, на вокзале должен был через связного получить документы на Владимирова. Но у тех что-то не получилось, -- может, снабженец по фамилии Владимиров в запой ушел, или выгнали, только все документы передали на Лещинского, который, по их данным, был жив-здоров. Мол, поезжай с этим паспортом, а в Москве тот, к кому едешь, другой паспорт выправит. Но изначально его проинструктировали, что телеграмму в Москву он должен был подписать Владимировым. Какая разница, кем подписывать, все равно на телеграфе документы не спрашивают. Вот почему он с Опанским тормозил -- он про эту улицу только из паспорта узнал. А вообще, по Минску его действительно подготовили.
-- Однако фартовый вы мужчина, товарищ Прохоров,-- Свиридов налил Николаю коньяку, пододвинул тарелку с заранее заказанными бутербродами.
-- Давай-ка выпей за свой фарт.
-- А себе?
-- Извини, служба. Сам понимаешь, ответственный. Я свое попозже возьму, в двойном размере.
Сыщик выпил коньяк, пожевал хлеба с колбасой:
-- Ну, спасибо тебе, Федор Ильич. Отогрелся слегка, пора и честь знать. Жалко возвращаться, я чую, дело длинное может завязаться. Теперь уж вы сами тут этот клубок разматывайте.
-- С кем разматывать? -- в словах Свиридова послышалась неприкрытая горечь.-- У меня сейчас в отделении полтора человека активных штыков. Да ты их видел, совсем еще зеленые ребята.
Помолчав, он продолжил:
-- Тут у меня мыслишка одна появилась. Думаю, раз он с тобой на контакт пошел, рано тебя отпускать. Да и рапорт тебе надо завтра написать о своем героическом поведении. Ты вот что: иди-ка сейчас в нашу гостиницу, мы тебя устроим. Отдохнешь, а вечером что-нибудь сообразим. Хотя я же сегодня до утра... Ну, не сегодня, так завтра все равно посидим.
Прохоров почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. "Ну, Федор, ну, спасибо. Нет, ничего не изменилось, также понимаем друг друга с полуслова".
На столе зазвонил телефон, Свиридов взял трубку, послушал, сказал: "Есть",-- и засобирался. Николай тоже встал:
-- Что-то случилось?
-- Не знаю. Начальство к себе требует. Да, чуть не забыл,-- Свиридов набрал номер телефона.-- Иван, зайди.
-- Может, наверху уже прослышали?
-- Вряд ли, я доложу попозже, сейчас начальство занято. Да и режим секретности надо соблюдать, дело, я полагаю, нешуточное.
В дверь постучали, вошел молодой чекист в форме сержанта госбезопасности.
-- Иван, я срочно к начальству. Позвони в гостиницу, устрой товарища Прохорова.
-- Слушаюсь, товарищ капитан,-- деловито ответил сержант и повернулся к Прохорову: -- Пойдемте со мной.
Прохоров сделал шаг за ним, но Свиридов остановил товарища:
-- Подожди, Бог троицу любит. Слушай, а чего тебе капитана милиции не дали, положено ведь?
-- Должности у них пока капитанские заняты. Как освободятся, так обещали сразу присвоить. А на бумажную работу я сам не захотел.
-- Понятно, ты опять в своем репертуаре. А то давай походатайствуем.
-- Спасибо, пока не надо. Вдруг дадут капитана, а я не справлюсь.
Свиридов рассмеялся и налил другу еще рюмку. Тот, поблагодарив глазами, выпил, поставил рюмку на столик и вышел за сержантом. Свиридов подошел к столу, убрал коньяк и рюмки. Вернувшись, он выдвинул ящик стола, достал оттуда фотографию -- на ней улыбалась молодая женщина с девочкой. Внимательно взглянув на фото и что-то сказав самому себе, он положил фотокарточку обратно, закрыл ящик и вышел из кабинета.
