В 1969 году, получив повестку из военкомата, я прямиком отправился в то самое здание. Где комиссаром этого заведения был подполковник по фамилии Промах. Будучи в этом чине, он производил впечатление неотёсанного солдафона и горлопана. Иногда, выбегая из кабинета, он набрасывался на молодых призывников с руганью и оскорблениями? У многих отбивая всякое желание служить в армии. Но в этот раз в фойе военкомата меня встретил знакомый старшина с ярко-рыжими волосами и таким же красным лицом. Старшина всегда был весельчак и в какой-то мере добряк, в противоположность военкому Промаху. 'Наконец-то ты пришёл', - сказал он мне с порога. - 'А то мы тебя одного тут заждались. И сразу с порога стал объяснять, как вести себя в дороге и каким маршрутом добраться до пункта отправки на службу.
И снова мельком взглянув на меня, старшина произнёс: 'В этой группе ты будешь за старшего', - и, протянув мне папку с документами, добавил: 'Как доберётесь, передашь тому, кто вас встретит'.
Чтобы подготовиться к отправке в армию, на всё про всё нам дали сутки. Затем мы должны были встретиться на станции Асбест и оттуда отправиться уже до станции Егоршино. На перроне вокзала нас, тех, кто отправился на службу, было всего трое, а провожающих собралось довольно много. Среди них были люди в состоянии алкогольного опьянения, что привело к небольшой ссоре. Я тогда старался избегать любых драк, так как хотел попасть в армию, а не в отделение милиции.
Когда я устроился в вагоне и посмотрел в мутное окно, то увидел, как три девушки, с которыми я успел подружиться и даже понравиться, машут мне на прощание. Каждая из них считала меня своим парнем. Но ни одна из них не тронула моё сердце, и я подумал, что, возможно, было бы лучше, если бы они меня не дождались.
А когда я получал письма из дома, особенно от Людмилы Власовой, в которых она писала, что её слёзы размывают чернила, я думал: "Скорей бы она уже вышла замуж".
И вот мы наконец отправились в путь. К вечеру, без происшествий, добрались до временных казарм недалеко от места прибытия. Дойдя туда пешком. Где нам предстояло провести время до следующего этапа службы.
Хотя на календаре было первое июня, но теплом не радовало. Временные казармы без окон и дверей казались неуютными. Вместо стекол - старые фанерные щиты, которые хоть как-то спасали от ветра. И потепления не предвиделось, да и деревья тоже не спешили зеленеть.
Войдя в здание, я узрел обширные деревянные нары, которые предназначались для нашего временного пребывания до отправки на службу. Новобранцы, прибывшие вместе с нами, пытались найти свободные места на двухъярусных нарах. Многие из них были в состоянии алкогольного опьянения, а некоторые, после проводов, едва держались на ногах.
На следующий день после бессонной ночи нас повели на завтрак. В столовой царила гнетущая атмосфера, есть совсем не хотелось. Суп был водянистым и безвкусным. На второе нам предложили сухую рыбу хек, но только в виде хвостов. Эти резиновые сухожилия скрипели на зубах. Мы не знали, как долго нам придется здесь находиться, поэтому ели то, что подавали, и пили темную жидкость под названием какао.
Вновь прибывающие новобранцы из разных уголков Свердловской области шумно передвигались по территории, образуя большие группы. Находясь так же, как и предыдущие, в состоянии алкогольного опьянения. Конечно же, пьяных были в меньшинстве. Однако вели себя они агрессивно по отношению к одиночкам и меньшим группам призывников.
Лёжа на нарах, мы с товарищем обсуждали, куда нас могут отправить и когда это произойдёт. Внезапно к нам подбежал невысокий парень, в глазах которого читался пьяный блеск. Он потребовал деньги. Я спокойно ответил, что деньги у нас есть, но в данный момент они нам нужнее.
Отбежав на безопасное расстояние, он, уже издалека, прокричал: 'Скоро вернусь с ребятами, и мы с тобой разберёмся'. Однако больше он не появился. Вокруг царила суета и гул, и было трудно определить, где мы находимся и что нас ждёт. Неопределённость и гнетущая атмосфера вызывали беспокойство. Внезапно на соседних нарах началась возня.
Поднявшись, я заметил, что у одного из новичков случился эпилептический приступ. Люди вокруг старались удержать его на боку, чтобы предотвратить удушье от собственных выделений, вытекающих изо рта. Кто-то закричал: 'Не переворачивайте его на спину, он задохнётся!' Вскоре появились те, кто, очевидно, знал, как действовать в подобной ситуации, и быстро увели его под руки. После этого о нем больше ничего не было слышно, вероятно, его отправили домой.
И вот наступил обед, нестройной колонной мы снова направились в столовую. Знакомую нам своими отвратительными блюдами. После первого завтрака её сразу прозвали 'рыгаловкой'. В обед меню не изменилось: каша на воде и мутный напиток в стаканах, который выдавали за чай.
Вернувшись в казарму, мы увидели новых новобранцев. Через некоторое время нас, сто пятьдесят человек, выстроили на улице в две шеренги. Кто-то в строю из более осведомлённых громко объявил, что нас забирают покупатели и сегодня же увезут к месту службы.
Услышав слово 'покупатели', я вспомнил сцену из романа Гарриет Бичер 'Хижины дяди Тома, или Жизнь среди низших'. Внезапно все обратили внимание на человека в военной форме, который оказался тем самым покупателем, ищущим новобранцев. Его решительный голос мгновенно поднял настроение и дал понять, что наша судьба скоро определится. Этим 'покупателем' был Иван Иваныч Сухоруков - старшина, под руководством которого мне предстояло провести два года службы.
Он тщательно пересчитал всех присутствующих по именам и громко поинтересовался: 'Есть ли у кого-нибудь вопросы?' Несколько солдат одновременно спросили, куда их направят для службы. Широко улыбнувшись, обнажив крупные прокуренные зубы, старшина ответил: 'Я именно этого и ждал'. Его ответ прозвучал быстро и, как мне показалось, был заранее подготовлен: 'Мы отправимся туда, где всегда ясно и светит солнце, где цветут яблоневые сады и каждую палку обвивают лозы виноградников'. И тут же добавил, что нам невероятно повезло. Однако я вас сразу предупреждаю, сказал старшина Сухоруков, что если кто-то нарушит правила или попытается достать спиртное во время перерывов, его ждёт строгое наказание.
После рассказа старшины Сухорукова наша разношёрстная компания разразилась нестройными возгласами 'ура!' и радостными возгласами. Кто-то снова стал задавать вопросы: 'А есть ли там море, далеко ли оно?' И снова, широко ощерив свой большой рот, поступил ответ: 'Там, куда я вас везу, целый океан'. И снова команда: 'Равняйсь! Смирно! Разговоры в строю прекратить! Шагом марш!' - и мы покинули место временного пребывания, направившись к тому же железнодорожному вокзалу, откуда и прибыли. Где, усевшись в поезд, который повёз нас в Свердловск (ныне Екатеринбург).
По прибытии на железнодорожный вокзал в Свердловске нас встречали три автобуса, которые оперативно доставили нас в аэропорт Кольцово. Там нас уже ожидал самолёт ТУ-134. Когда мы заняли свои места в салоне, стюардесса попросила пассажиров сохранять спокойствие и не перемещаться по салону без необходимости, особенно группами. Для многих из нас, включая меня, это был первый полёт на самолёте.
Наш самолёт взял курс на Братск, откуда после посадки и дозаправки направился в Хабаровск. По прибытии в Хабаровск нам дали короткий отдых перед пересадкой. Затем нас снова пересадили на другой рейс, и стюардесса объявила, что мы летим в Магадан. Даже наивные парни из уральских деревень начали осознавать, что их обманули. Старшина обещал им тёплое море и виноградники, но реальность оказалась иной. Мало кто теперь мечтал о тёплых краях, яблоневых садах и виноградниках за пределами Магадана.
После посадки в Магадане нам сообщили, что до нашей части осталось совсем немного - нужно лишь пересесть на другой самолёт, и мы окажемся на месте. Многие уже потеряли интерес к тому, куда их направляют. Все были измотаны долгой дорогой, и все, чего им хотелось, - это скорее добраться до пункта назначения.
Те, кто накануне перебрал с алкоголем, постепенно приходили в себя. Особенно буйные наконец-то успокоились. У некоторых из них похмелье было особенно тяжёлым. Они сидели тихо и шуршали пакетами, что напоминало звуки рвотных позывов. Похмелье дало о себе знать, смешавшись с ароматами домашних угощений. Но теперь они уже не могли облегчить своё состояние очередной рюмкой, как бы им этого ни хотелось.
Старшина Сухоруков стал жестче с теми, кто задавал лишние вопросы. Мы снова в воздухе, направляемся в город Анадырь, о котором никто из нас ничего не знал.
После долгого путешествия с частыми пересадками мои ноги сильно затекли. Иногда казалось, что они стали как деревянные. Мне приходилось вставать и разминаться. За окном самолёта тянулся однообразный пейзаж: горные породы острыми пиками угрожающе смотрели под брюхо нашему самолёту.
Скоро объявили о посадке в аэропорту Анадырь. Когда мы вышли на платформу, снова выстроились в шеренгу. Впереди виднелись небольшие сопки с заснеженными вершинами, откуда дул довольно холодный для июня ветер. По прибытии старшина Сухоруков внезапно изменился. Его голос стал значительно строже, и он начал кричать. Стало ясно: время для шуток и тёплых воспоминаний о виноградниках прошло.
Старшина выглядел уставшим после долгого перелёта. Ему явно надоели постоянные претензии. Он хотел переложить все дела на других и отдохнуть. 'Прекратить разговоры!' - снова скомандовал он. 'Сейчас мы отправимся к месту вашей службы, но сначала - в баню. Затем - в столовую. После всех процедур - в роту'. Отдав команду 'Равняйсь! Смирно!', наш разношёрстный взвод направился к бане.
По пути к бане мы увидели казармы, похожие на бараки, где жили солдаты. Их форма выглядела удручающе: у одних она была грязной и засаленной, у других - с болтающимися бляхами на ремнях, свисающими ниже прорех их штанов.
В тот момент они скорее напоминали обычных слесарей или участников банды Махно, а не военных. Ни один из них не напоминал мне Ивана Бровкина из фильма о его армейской службе.
Проходя мимо группы солдат, вдруг кто-то из толпы крикнул: 'Салаги, держитесь! Мы на вас пахать будем!' Не обратив внимания на этот выкрик, мы направились к маленькому зданию с вывеской 'Баня'. Внутри здания нас встретил молодой сержант, недавно вернувшийся из учебки. Ему помогали солдаты-срочники, которых называли каптёрщики. Они нам спокойно объясняли, куда идти и что делать.
В очереди на стрижку нас быстро подстригли и отправили мыться. Перед входом в моечную каждому из нас выдали небольшой кусок хозяйственного мыла.
Войдя в моечный зал, я увидел, что там находятся только новобранцы, включая меня. Среди них были солдаты с татуировками на теле. На некоторых были изображены цепи, орлы и колокола. Поговорив с одним из них, я узнал, что у него есть судимость за преступление. До армии он, как и я, привлекал внимание милиции и состоял на учёте. В обычной жизни меня тоже привлекли к ответственности за участие в уличной драке и дали десять суток ареста. У тех, кто был в наколках, тоже были небольшие, но тюремные сроки.
Снова я вспомнил нашего военкома, Промаха, который был родом с Украины. Он часто пытался задеть и унизить молодых призывников. Когда он увидел моё дело на комиссии, его лицо исказилось от гнева. Он начал кричать на меня, будто я отправлялся не в армию, а в тюрьму.
'Ты поедешь к белым медведям', - заявил он. Сначала я подумал, что это какая-то шутка. Но оказалось, что это было его намеренное решение.
После бани мы небольшими группами вернулись в роту, где нас ожидал месяц карантинных мероприятий. Построившись, мы направились в столовую - длинное строение, напоминающее барак. Когда мы вошли, в самом конце барака нас встретили крупные крысы, сидевшие на задних лапах, словно большие кошки. При нашем появлении крысы спокойно и без паники скрылись в своих норах в полу.
Когда нас рассаживали по десять человек за каждый стол, на столах уже были расставлены еда, посуда, ложки и половники. Я заметил, что посуда была жирной и, как мне показалось, недостаточно чистой, поэтому решил отказаться от ужина.
По прибытии в роту я с удовольствием доел пирожки, приготовленные мамой. Но к утру сильно проголодался. Несмотря на крыс и едва ли чистую посуду, я съел всё, что было на завтрак.
Вновь построение, и новые командиры объясняют правила. В какой-то момент я осознал, что больше не принадлежу себе. За время карантина я освоил множество новых слов, которые раньше не знал. Если что-то вызывало недовольство или я не успевал, меня спрашивали: 'Ты что, такой борзый?' Когда нужно было что-то принести, приказывали: 'Быстро! Мухой!', и многие новобранцы спешили выполнить нелепые команды. В тот же день нам выдали военную форму. Надев её, я заметил свою тонкую шею, да а форма сидела на мне мешковато.
В девять вечера, после того как прозвучал отбой, я мгновенно погрузился в сон. Проснувшись по команде 'подъём', я вновь осознал, что нахожусь не у себя дома. В шесть утра раздался громкий голос дневального: 'Рота, подъём!'. Затем последовал ещё один точно такой же крик. Кто-то рядом давал советы, как быстро и правильно одеться. Было сложно определить, кто главный, но те, кто отдавал команды, явно получали от этого удовольствие. В первый же день после подъёма сержанты отправили на внеочередные наказания тех, кто одевался медленно или допускал ошибки.
После подъёма нас отправили делать утреннюю зарядку. Бежать пришлось по длинному коридору, где в открытых дверях стоял солдат-грузин по фамилии Рухадзе. У него был орлиный нос, а в руке был накрученный на ладонь солдатский ремень. Которым он хлестал по спине тех, кто, как ему казалось, медленно бежал на зарядку. Кому попадало пробегавшим мимо него, выгибались от боли. Я успел проскочить опасный участок, избежав удара, но понял, что может и моя очередь скоро настать.
Неприятно было думать об этом, но для себя я уже решил, что не позволю никому унижать себя, а тем более бить. Я был готов к таким ситуациям и знал, как правильно действовать. Прежде чем отправиться в армию, я успел пройти через свои уличные 'хулиганские университеты', где не раз приходилось защищать себя.
Лет с двенадцати я перестал рассчитывать на помощь других, даже если речь шла о более сильных сверстниках, способных меня защитить. Однако именно в самые трудные моменты они, эти сильные ребята, часто оказывались ненадежными.
В детстве, когда я приходил домой после того, как меня избили два сверстника, мать просила отца: 'Сходи и разберись с ними'. Но отец отвечал: 'Не пойду. Вот увидишь, когда вырастет, он сам решит с теми, кто его обижал'. Перед армией, когда мне было около восемнадцати лет, я уже научился давать отпор местным хулиганам, которые бродили по нашим улицам и подворотням. Кто-то из них носил ножи, но часто даже не успевали их даже достать, как падали.
В итоге те, кого я побеждал, часто становились моими друзьями. Они начинали меня уважать. Я не был похож на хулигана. Худой, с тонкой шеей и едва заметным пушком на лице, я сбивал с толку тех, кто решался меня обидеть. Но после того как они теряли передние зубы, всё становилось ясно. Слухи распространялись быстро. А те, кто не знал меня и пытался вести себя со мной так же, как в детстве, вскоре об этом жалели.
Конечно же я пробовал алкоголь, чтобы соответствовать друзьям. Однако не могу сказать, что он мне был по душе. Ни пиво, ни другие спиртные напитки не доставляли мне удовольствия, и после их употребления я чувствовал себя плохо.
Меня всегда привлекали борьба и подтягивания на турнике. Как только представлялась возможность, я помогал соседям колоть дрова. Лесовоз с берёзовыми дровами мог расколоть всего за три рубля. От чего появился очень хлёсткий удар, особенно с правой руки, который я добавил почти случайно на авторемонтном заводе.
Когда мне было 17 лет, мать привела меня на завод, где я стал учеником слесаря.
Мастер поставил меня на конвейер по сборке двигателей ГАЗ-51. Где я и проводил целую смену, стоя на конвейере, работая ключом-шпильковертом, чтобы вывернуть шпильки из блока двигателя. Где мой боковой удар стал для меня настоящим спасением. Иногда те, кто хотел меня ударить, засыпали прямо на месте. Я же успевал нанести ещё один или даже два удара, от которых противник скручивался в штопор.
Но это было не самое главное. В какой-то миг я понял: в любой драке страх - худший враг. Порой он и мешает достичь победы.
В условиях карантина я заметил, что некоторые наши новобранцы стремились утвердиться и завоевать влияние в коллективе. Между ними иногда случались конфликты, которые порой напоминали петушиные бои. У меня, который пришёл с улицы, кроме смеха, ничего не вызывали. Но в любой момент эти драки могли привести к серьёзным травмам.
Мне, пришедшему с улицы, смотреть это было интересно. И я, как эксперт уличных драк, среди наших задир-новобранцев пока не видел хороших бойцов.
Особенно мне запомнился один из новобранцев - Александр Макаров. Больше всего меня поразило, что, несмотря на русскую фамилию, у него были мелкие кудряшки. И он больше походил на человека с кавказскими корнями, что вскоре и подтвердилось.
То, что его поведение было вызывающим, этим ничего не сказать, он каждую минуту задирался и провоцировал конфликты. Если кто-то осмеливался ответить ему, не боясь, он хватался за первый попавшийся предмет - стул или что-то еще. Многие, увидев это, предпочитали отступить.
Находясь в карантине, я не пересекался с ним и другими новобранцами. Большую часть времени мы были с земляком, с которым потом попали в одну роту после карантина.
Как и многие другие новобранцы, я скучал по дому. Два года казались мне бесконечностью. Но я понимал, что нужно привыкнуть к армейской жизни и влиться в коллектив.
Прошла неделя. Командир собрал всех и спросил, кто хочет заняться стенгазетой. Мой товарищ Иван Березовский, который приехал сюда вместе со мной, сразу предложил свою помощь. Я с радостью присоединился к нему, чтобы не отставать. Собрав всё необходимое, мы устроились в ленинской комнате и с энтузиазмом принялись за дело.
Иван работал, а я сидел рядом. Он справлялся лучше меня, поэтому я просто с ним разговаривал, наблюдая за солдатами, которые убирали казарму: нося ведра с водой и тряпками, отрабатывая наряды вне очереди за какие-то свои провинности. Вдруг я заметил, что молодые призывники выглядят растерянными и испуганными. Внезапно раздался голос с кавказским акцентом. В комнату вошел Рухадзе, и тут стало ясно, почему ребята нервничали и чего-то опасались.
Он постоянно входил и выходил из комнаты, громко крича на кого-то в коридоре, где раздавал указания нарядчикам. В очередной раз ворвавшись в комнату отдыха, он ловко запрыгнул на гладильный стол, поёрзал, устраиваясь поудобнее, вытащил папиросу 'Беломорканал' из нагрудного кармана, с наслаждением затянулся и пристально посмотрел на нас. И вдруг его взгляд остановился на мне.
Я же не мог оторвать от него свой взгляд. Он был похож на пирата из фильма - только повязки на глазу и ножа за поясом не хватало. Чёрная кожа, орлиный нос, синеватые белки с чёрными зрачками делали его образ зловещим.
Гимнастёрка на нём плотно облегала его мускулистое тело, а голенища сапог врезались в икры его ног. Сидя на гладильном столе, куря папиросу, играя и подкидывая коробок спичек, он остановил свой взгляд на мне и вдруг спросил: 'Ты тут что сидишь?' На что я спокойно ответил, что мне дали задание подготовить стенгазету. Но он, не выслушав, резко меня перебил. 'Рисовать и полимить там пийдошь', - сказал мне снова Рухадзе, указав на то место, где работали напуганные молодые солдатики.
Я не получал наряд, - спокойно ответил я снова ему, предполагая, что он ошибается и имеет в виду кого-то из тех солдат, которые уже мыли полы. Хотя уже стал понимать, просто его наезд на меня, чтобы унизить меня.
Он не дал мне даже возможности высказать свою мысль. Его реакция на мой ответ была крайне агрессивной. Внезапно он швырнул коробок спичек прямо мне в лицо и вскочил со стола, бросившись на меня, как коршун, готовый к атаке. Но я мгновенно ответил боковым ударом в челюсть правой рукой.
Пропустив удар, он резко рванулся к стене напротив. Его лицо отразило смесь страха и даже ужас, и исчезло всякое высокомерие. Он вжался в стену, как настоящий кавказский джигит, раскинув руки и плотно прижав ладони к поверхности стены, словно он стоял на краю обрыва скалы. Затем он быстро скрылся за дверью, хотя я ожидал увидеть между нами кулачный обмен.
Призывники, которые стали свидетелями этой сцены, остановились, крепко сжимая в руках тряпки. Мой друг Иван, не теряя самообладания, произнёс: 'Сейчас Рухадзе кого-нибудь приведёт'.
Через несколько минут после инцидента с Рухадзе в дверях появился новобранец нашего призыва с тряпкой. Его лицо выражало испуг, похожее на выражение Пьеро из сказки 'Буратино'. Он тихо произнёс: 'Тебя зовут'.
'Кто?' - спросил я его. Он молча указал на дверь командира роты и тут же исчез. Я решил, что меня вызывает командир, но, войдя в комнату, увидел за столом Рухадзе. Его лицо было искажено болью, а взгляд направлен на меня исподлобья. Рухадзе произнес: 'Я твою мать имел'. Я ответил, что его родню и его самого не раз, и добавил: 'Давай, вставай, решим всё один на один!'
'Ты занимаешься боксом?' - вдруг спросил он, словно пытаясь отвлечь меня. Я кивнул, хотя на самом деле никогда не занимался этим видом спорта.
И вдруг он спокойно и примирительно сказал: 'Пожалуйста, никому об этом не рассказывай, хорошо?' Я не стал отвечать и вышел из кабины, чтобы отправиться спать.
Его просьба тогда вызвала у меня недоумение. Однако я начал осознавать, что если бы рассказал об этом другим, это могло бы повредить его репутации среди сослуживцев. После инцидента с Рухадзе он перестал замечать меня. И уже больше он не появлялся у дверей с ремнём и не проводил утреннюю зарядку.
После месяца карантина нас отправили на стажировку в разные роты вместе с опытными военнослужащими, которые готовились на дембель.
Меня направили на стажировку к невысокому улыбчивому парню по фамилии Медведев. После вечерней проверки, подойдя ко мне, он представился и протянул мне руку. Я впервые увидел старшего солдата таким дружелюбным и лишенным высокомерия. Он просто, без высокомерия, спросил мое имя и предложил показать мне объекты, которые нам, как водителям, предстояло обслуживать.
На следующий день мы с ним пошли в автопарк, где была собрана вся техника нашего автобатальона. Он указал мне на старый самосвал ЗИЛ-ММЗ-585 и сказал: 'Вот моя ласточка'. Аккумулятор машины не работал, и чтобы завести двигатель, нужно было использовать заводную ручку. Так началась моя работа, в которой я был и стажёром, и стартером одновременно.
До службы в армии я нередко заводил автомобиль с помощью ручного стартера. Такое случалось и во время моей службы. Однако этот процесс всегда приносил мне радость и заряжал энергией.
Мой новый напарник Медведев был человеком с позитивным настроем. Одним своим появлением с утра он поднимал мне настроение. А не как некоторые из тех, кто служил дольше нас и называли себя 'стариками', корчили из себя королей. На следующий день он показал мне, как правильно держать заводную ручку. Это нужно было для того, чтобы не сломать пальцы, если зажигание отрегулировано неправильно. Хотя я раньше об этом и не подозревал.
На рабочих объектах он старался не глушить двигатель самосвала во время погрузки. Однако, если это всё же происходило, я был готов завести его в любой момент. Что у меня получалось на отлично. Залезая обратно в кабину, Медведев, смеясь, говорил мне: 'Ну ты даёшь, паря! Вроде с виду поджарый, а здорово это у тебя получается'.
Месяц стажировки пролетел незаметно, и после вечерней проверки ко мне подошёл старшина. Он сообщил, что завтра мне предоставят другой автомобиль для индивидуальной работы, но сначала его нужно будет отремонтировать, чтобы я мог выезжать на линию самостоятельно. Я был невероятно рад, что наконец получу возможность работать на своём транспорте.
После завтрака нас собрали и отвели в гараж. Механик подвёл меня к автомобилю, припаркованному у забора. Я увидел свою новую машину, изрядно потрепанную долгими поездками по Чукотке. Колёса словно вросли в землю, а фары грустно смотрели на меня, будто укоряя за что-то. Механик сообщил, что машина неисправна и предложил мне самостоятельно разобраться, как её починить, чтобы снова пустить в работу. Он посоветовал обратиться к опытным водителям, если возникнут трудности, и ушёл. 'Может, кто-то поможет советом', - добавил он напоследок. После этих слов я почувствовал себя растерянно и не знал, с чего начать.
Оставшись один в своей машине, разбитой на дорогах Чукотки, я услышал свист. Повернувшись, я увидел солдата, лежащего на левом боку своего грузовика, такого же, как мой ЗИЛ. Его лицо, покрытое загаром или грязью, выглядело раздражённым. На нём и его одежде были видны следы моторного масла. Он напоминал Соловья-разбойника из фильма про Илью Муромца.
Лежа у открытого капота, он без слов поманил меня пальцем, приглашая подойти к нему. Его жест не предвещал ничего хорошего, но только не для меня. Подобная высокомерная манера всегда вызывала у меня лишь раздражение, но не страх с рабским подгибанием ног.
Я приблизился, чтобы рассмотреть его получше. Подойдя ближе, я увидел в его руках отвёртку.
Он бросил на меня мрачный взгляд и не попросил, а приказал завести двигатель его машины. 'Ты чего встал?' - спросил он. - 'Вот заводная ручка, бери и крути'. Я был готов помочь, но его поведение вызвало меня разозлило. Я понял, что ситуация может выйти из-под контроля, и он может пострадать. Только не я.
К своему удивлению, я испытал непреодолимое желание продолжить игру в кошки-мышки и решил ему подыграть. Хотя я не хотел усугублять и без того непростую ситуацию, наивно полагая, что это игра моего воображения.
Взявшись за стартер, который был уже установлен в храповик двигателя, и начал его с силой вращать. В это время солдат, лежавший на крыле, казалось, полностью погрузился в работу под капотом. Он то подносил отвёртку к бобине, то убирал её, внимательно глядя в моторный отсек, как в космическую бездну. Было видно, что он сам не совсем понимал, что делает.
Но все мои попытки завести двигатель его самосвала были тщетны. Однако солдат, казалось, не замечал моих стараний. Внезапно я почувствовал себя пленником, что ещё больше меня злило. Бесполезные действия выводили из себя, но я старался не показывать своего недовольства, убеждая себя, что помогаю ему. Глупая надежда на то, что сначала мы заведём его грузовик, затем мой, и станем друзьями, как с Медведевым, не покидала меня. Но двигатель самосвала оставался безмолвным. В конце концов я резко прекратил свои попытки оживить его машину.
Увидев, что я стою неподвижно, он не просто спросил меня, в чём дело. Он зарычал: 'Ну ты чего уставился, давай крути!' Сгрудив свои брови, он начал кричать на меня. Но для меня он уже был слизняком, который возомнил себя не пойми кем. И я уже ждал, когда он набросится на меня.
Но по какой-то причине я решил предложить ему альтернативный способ: запустить обе машины, сначала его, а затем мою. 'Дай мне отвёртку, - сказал я, - а ты крути. Я не хочу делать бесполезную работу, ты тоже помогай', - сказал ему я.
Моё предложение вызвало у него бурную реакцию. Он внезапно спрыгнул с крыла автомобиля, вооружившись отвёрткой, и набросился на меня. Его разозлила моя попытка рационально объяснить ситуацию, а меня взбесило его высокомерное поведение. Он подбежал ко мне, но сразу же получил несколько точных ударов и рухнул у моих ног. Поскольку этого оказалось достаточно, я не стал его добивать. Воспользовавшись моментом, он быстро заполз под свою машину, которая так и не была заведена.
Позже я узнал, что этот человек - Макшаков, боксёр из Москвы. Однако в тот момент я даже не обратил внимания на его профессиональные навыки.
После всего произошедшего я забрался в кабину стоявшего рядом грузовика, где начал обдумывать свои дальнейшие шаги. Внезапно на подножке ЗИЛа я вновь заметил чью-то наглую физиономию. Которая неожиданно для меня показалась за окном и нагло прокричала: 'Эй, салабон, быстро найди сигарету для дембеля Васи!'
Прежде чем я понял, о какой сигарете идёт речь и где её искать, незнакомец внезапно открыл дверцу кабины. Он резко схватил меня за рукав, и мы оба рухнули на землю.
Несмотря на то что мы лежали, он не осознавал опасности и продолжал командовать, где искать сигарету. Даже лёжа внизу, он продолжал угрожать.
После первых моих ударов он уже визжал, как поросенок, пытаясь вырваться, лёжа на спине в грязной чукотской луже.
Придержав его ещё какое-то время, я позволил ему сбежать. Так как в любой драке кровожадным я не был.
Не успел я и глазом моргнуть, как ко мне приближалась группа из шести человек во главе с тем самым солдатом, побитым второй по очереди. Подойдя на расстоянии двух-трех шагов, один из них, очевидно, самый авторитетный, спросил меня:
- Ты что, такой наглый?
Он откинул голову с длинными кудрями и посмотрел на меня с явным презрением.
- Зачем ты избил нашего парня? - спросил он.
С первых же минут я понял, что среди них нет достойных соперников, способных противостоять мне в одиночку. Все прибывшие 'заступники' стояли и смотрели на кудрявого с чёрной шевелюрой, ожидая его решения. Они прижимались к нему, не понимая, что им делать дальше. А у самого 'крутого' весь вид выдавал лишь его высокомерие. Было ясно, что он не хочет и не собирается драться со мной.
Да нет, я не борзый, спокойным тоном ответил я спокойно кудрявому. Но один на один с любым из вас готов хоть сейчас. А кинетесь толпой, то буду решать по ситуации. Повторил я снова, не моргнув глазом, сразу заметив растерянность в глазах кучерявого.
Вдруг один из них, светловолосый и сутулый, с торчащими лопатками и приплюснутой головой, словно у цыплёнка табака, пожаренного под гнётом, обратился к кудрявому: 'Ну давай, Боря.'
Но Боря не спешил. Однако плоскоголовый не отставал и взял всё в свои руки. Он снова провокаторским тоном произнёс: 'Ну что ты, Боря? Мы поможем, если что.'
С первых минут общения с Борей всё стало ясно. Его взгляд напомнил мне героя из мультфильма 'Волк и телёнок' - папу-няню. Волк утащил его от коровы, хотел съесть, но потом накормил и полюбил как родного сына. Так и Боря смотрел на меня без какой-либо кровожадности. У него были такие же чёрные длинные ресницы и кудряшки, спадающие на его лоб, как у того бычка из мультфильма.
Как выяснилось позже, провокатор с плоским лицом по фамилии Попков тоже был из Хабаровска, как и их главарь кудрявый Боря. Тогда, повернувшись к солдату, которого я избил, он по-дружески сказал: 'Ну что, Савел, давай ты, мы же с тобой'.
И тот, кто только что вырвался у меня из рук и лежал в грязной луже, теперь сделал шаг в мою сторону. Я отступил на полшага от группы и резко повернулся к нему. В его глазах я заметил страх. Савел мгновенно отпрянул назад, выкрикнув: 'Да пошел он!'. Было ясно, что его лицо пылало от моих ударов, и он явно не желал испытать их снова. Те, кто пришел, чтобы разобраться со мной, тоже заметили, что он уже получил хорошую "прививку". И всё ещё помнит боль на своём лице.
Вдруг снова раздался крик плоскоголового Попкова: 'Макшаков, а тебя кто? Тоже он?' И от самый, кто недавно заставлял меня крутить кривой стартёр, с испуганным лицом вылезал из-под машины. Хотя я уже почти забыл о нём из-за истории со вторым солдатом.
'Да', - тихо сказал Макшаков. И тут снова запричитал плоскоголовый Попков, который хотел, горел желанием разобраться со мной с помощью других. А меня он стал уже раздражать, как вдруг я вспомнил, где видел я это плоскоголовое чудовище.
Внезапно я понял, что передо мной инопланетянин, как на картинках. Его тело, худое и бледное, с тонкими и длинными руками, напоминало ходячий скелет. Но в нём было столько злобы и энергии, что он был готов разделаться со мной, но только с помощью других.
И вдруг, словно Х-Й с горы, внезапно появился тот самый дембель Вася. Который громко, но почему-то не подходя близко, а издалека прокричал в их толпу: 'Ну что вы там застряли?' А потом повторил ещё громче и уже в приказном тоне: 'Савел, а где моя сигарета, ты долго будешь ещё её искать?' Вася закричал, вдруг плоскоголовый, как бы жалуясь: 'Да тут один борзый избил наших двоих!' И Вася с расстояния метров тридцать, не подходя близко. Стоя на ногах, которые были одним круглым колесом, а сам дембель Вася был метр с шапкой. Уже издали изрёк, почти заорал: 'Передайте ему от меня, что он будет пахать на полах до самого моего дембеля!' Затем, медленно развернувшись, тут же укатился на своих ногах-колесах. Куда восвояси.
Оставшись в одиночестве, все шестёрки дембеля Васи по поиску для него сигарет с недовольным видом, наклонив головы, пошли всей своей кучей в сторону. А я направился к своей машине, с которой так и не успел поближе познакомиться. Если не считать её грустных глаз.
Наконец-то наступило время обеда, и нас всех организованно повели в столовую. После этого я вернулся в гараж, чтобы продолжить работу над автомобилем. Однако, к моему сожалению, мне не смогли или не захотели помочь. Пришлось ждать до вечера, когда нас снова отправят в столовую, а затем в казарму.
Вернувшись к вечеру с работы в роту, ко мне сразу же подошёл сержант Саранцев, который был старше меня на полтора года по службе, а по годам лет на шесть. Сам он был родом из города Саранска. Было видно, что он меня ждал, подойдя ко мне вплотную, он тут же повторил заезженную фразу всех старослужащих солдат: 'Ты ЧО такой борзый?'
Я ничего ему не ответил. А просто смотрел на него молча и ждал, что он будет делать дальше. Немного постояв, он ушёл, сказав мне на прощание: 'Ну смотри, салага, служба у тебя будет нелёгкая'.
С первых дней нашего пребывания в роте я обратил внимание на сержанта Саранцева. Несмотря на то что он был старше нас и большинства призывников, его невысокий рост не выделял его среди нас. По словам товарищей, Саранцев пытался избежать службы, но в итоге оказался в армейских рядах. Уже с первых дней я почувствовал его надменное отношение к молодым солдатам и даже к своим сослуживцам, которые часто становились объектом его насмешек.
Его ярко-красного цвета кожа, покрывая тело от шеи до пят. Он носил тёмную офицерскую форму, которая свисала с его узких покатых плеч. Ноги, размер которых был 35, с тонкими икрами, болтались в сапогах, словно пестики в церковных колоколах. Маленькие красные руки с небольшими шишечками напоминали детские. Возможно, именно эти особенности характера и внешности сформировали в нём зависть и стремление доминировать над окружающими, что могло быть связано с его физическими или личными недостатками.
У него было слишком много амбиций, и он часто вмешивался в разговоры солдат, которые просто отдыхали в кругу своих товарищей. Его голос, звучавший как наставление с нотками приказа, можно было услышать в любом уголке казармы.
Когда солдаты отправлялись на работу или в столовую, он успевал найти кого-нибудь, над кем можно было бы посмеяться и уколоть словом, даже когда они были в строю. Но его никогда не видели с гаечными ключами в гараже или лежащим под машиной в процессе ремонта.
Вскоре после разговора с сержантом в казарме прозвучала команда на построение. Рота выстроилась в коридоре для переклички перед отбоем. Её проводил старшина Поленец - высокий, подтянутый, строгий и всегда трезвый. При его появлении солдаты притихали и начинали шептаться.
Объявив перекличку, старшина велел нарядчикам выйти из строя. Несколько человек вышли вперёд. Ко мне тут же вплотную подошёл сержант Саранцев и тихо прошипел: 'А ты что стоишь? Выходи из строя тоже, у тебя наказание за драку!' 'За что?' - спросил я. Сержант выпучил глаза: 'За драку на производстве!' Я вышел и встал рядом с наказуемыми.
После поверки старшина подходил к каждому по очереди, чтобы узнать, за какие именно провинности они получили наряды. После ответа нарушителя отправляли к дежурному, где тот каждому из них распределял задания. Когда моя очередь дошла, я спокойно сказал: 'За драку'. Старшина переспросил, и я повторил. Он пригласил меня зайти в его кабинет.
В кабинете я изложил события так, как они произошли. А не так, как их описывал сержант Саранцев. И рассказал старшине, что сначала я думал, что помогаю заводить машину. Потом не пошел искать сигарету для дембеля Васи.
В то же время я сказал, что не хочу, как мой знакомый из Уральского региона Владимир Глухов, теперь занимается стиркой носков и трусов для кудрявого Хабаровского Бори. И не искать сигареты.
Склонив голову над столом и внимательно выслушав меня, старшина, молча кивнув головой, сказал: 'Ну-ка позови сержанта Саранцева'. Открыв дверь, чтобы позвать сержанта, я случайно стукнул его дверью. Так как он стоял прямо за ней и всё слышал.
Старшина немедленно велел сержанту привести пострадавших. Когда они вошли, старшина Полонец, окинув их взглядом, громко рассмеялся и сказал: 'Это ты их так отделал? Ну, молодец!' Затем он снова улыбнувшись и обратился к пострадавшим: 'Наконец-то дорогие мо вы столкнулись с трудностями! Не все же начинают службу с поиска сигарет, как вы'. И, посмотрев сова на сержанта, добавил: 'Всех троих - на мытьё полов! Распределите их по разным местам. А то он снова им вломит!'
Выйдя из кабинета и подойдя к сержанту, я спросил, какую работу мне нужно выполнить. На его лице было читалось недовольство из-за того, что всё пошло не его по плану. Я снова спросил его о задании. Он молча показал мне объем работы и собирался уйти. Но я не отставал, а где Макшаков и Савелков? 'Им не положено', - ответил он. Постояв у ведра с тряпкой, я снова сказал сержанту: 'Нам дали наряд всем троим. Без них один не буду мыть полы'. Ничего мне не ответив, он молча ушел. А я, убрав ведро на место, тоже пошел спать.
Спустя примерно неделю после этого происшествия, во время очередной вечерней проверки, старшина Поленец отдал команду: 'Равняйсь! Смирно!'. Затем громко скомандовал: 'Ефрейтор Давыдов, выйти из строя!'. Все в строю начали искать ефрейтора, включая меня. Старшина посмотрел на меня и произнёс: 'Да, да, это именно ты! Выходи вперёд!'. И сразу перед строем объявил, что назначает меня командиром отделения из девяти солдат моего призыва. И тут же вручил мне список с фамилиями молодых солдат моего призыва.
На следующий день меня вызвал командир роты, капитан Шкодюк. Известный среди солдат почему то под прозвищем Мокша. Он провёл со мной беседу, в ходе которой попросил больше не применять силу. А, в случае необходимости, сразу писать на его имя докладную.
Примерно через два дня ко мне подошёл солдат с комсомольским значком на груди. 'Ты Давыдов?' - 'Да', - ответил я. 'А я Иванов, секретарь комсомольской организации нашей роты. Пошли в Ленинскую комнату', - сказал он. По дороге он спросил меня, комсомолец ли я? Я ответил отрицательно. Достав лист бумаги, он сказал: 'Как командиру тебе обязательно нужно вступить в наши ряды'. Я, конечно же, согласился. И он тут же продиктовал мне, как правильно написать заявление. Сняв с плеча фотоаппарат, он пригласил меня выйти на улицу к новому автомобилю ЗИЛ-555. 'Встань на бампер и открой капот', - сказал он. Опусти одну руку под капот, как будто ты ремонтируешь автомобиль. А другой рукой держись за край этого капота. 'И главное, улыбаясь в объектив, и не моргай', - снова повторил он.
Вскоре моя фотография заняла почётное место на доске почёта, где было написано: 'Комсомолец и участник боевой и политической подготовки ефрейтор Давыдов В.В. перевыполняет план на 120%'. А ещё через несколько дней мне вручили значок ударника коммунистического труда и перед строем прикрепили на грудь комсомольский значок.
После этого случая меня, как и сержанта Саранцева, также стали назначать дежурным по роте. В мои обязанности также входило поднимать роту на утренний подъём и водить личный состав на работу и в столовую. За мелкие проступки меня уже не могли наказать внеочередными нарядами. Те, с кем у меня произошёл конфликт, при встрече со мной опускали глаза или, увидев ещё издали, меняли маршрут.
Некоторые молодые, как и я, солдаты, призванные на службу, подходили ко мне и рассказывали о том, что их тоже обижают. А другие просто спрашивали: 'Ты боксёр?' или 'Я понял, ты бьёшь прямым'. Но я не подтверждал и не опровергал их предположения, а просто улыбался.
Однажды, проходя по гаражу, я увидел своего знакомого, земляка с Урала Вову Глухова. Он с огромным удовольствием занимался стиркой носков и трусов кудрявого Бори Хабаровского, наполнив тазик водой. Он с большим удовольствием он намыливал Борины плавки. В тот момент мне показалось, что делает это Вова с особой нежностью: аккуратно доставая носки из воды и бережно их поворачивая то в одну сторону, то в другую, разглядывал. И я подумал: ещё немного - и он вот-вот начнёт их целовать.
Когда я подошёл к нему, я спросил: 'Вова, ты боишься Борю?'. Он с улыбкой ответил: 'Боря - очень хороший человек. И он сказал мне, что очень уважает меня'. Эти слова были произнесены с искренностью и теплотой, что говорило о настоящих чувствах к Боре.
И вдруг я предложил Глухову: 'Давай я выброшу этот тазик вместе с трусами'. 'А ты скажешь, что это сделал я?' Как внезапно в глазах Вовы Глухова мелькнули страх и недоумение. Схватив тазик с его содержимым, он стремительно убежал от меня по территории автопарка. Спасая всё имущество Бори Хабаровского.
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Когда я стал командиром отделения, у меня освободилось больше времени. Вскоре я заметил, что многие молодые солдаты моего возраста злоупотребляли алкоголем.
Многие из них уже страдали алкоголизмом, будучи совсем молодыми. В те времена в нашем солдатском магазине можно было приобрести водку и зубровку без каких-либо ограничений. Но что меня поразило больше всего, так это то, что некоторые солдаты употребляли тройной одеколон и огуречный лосьон. Для этого они уходили в уличный туалет, где быстро выпивали содержимое из пузырька, запивая его водой. Затем они выбрасывали пустой флакон в отхожее место. После таких процедур в туалете оставался своеобразный склад пустых флаконов из-под одеколона.
После того как я стал командиром отделения и получил звание ефрейтора, старшина Сухоруков подошёл ко мне и попросил пришить знаки отличия на погоны. 'Ты же теперь командир отделения, - с улыбкой сказал он, - и должен выглядеть соответственно'.
После вечернего осмотра я сразу направился в комнату отдыха, где занялся пришиванием знаков различия на гимнастёрку и парадный мундир. Мне не терпелось, чтобы близкие увидели моё фото в новых командирских погонах. На пути в комнату отдыха я встретился с сержантом Саранцевым. Рядом с ним шёл солдат, который постоянно подбегал к нему с разных сторон, заглядывая в глаза с каким-то почтительным выражением.
Вскоре я занялся своим делом: стал аккуратно вшивать аккумуляторные пластины в погоны. Мне хотелось, чтобы они выглядели ровно и аккуратно. В итоге, как мне показалось, результат получился неплохим.
Закончив свои дела, я направился к кровати, чтобы отдохнуть. Неожиданно передо мной появился солдат, который недавно сопровождал Саранцева. Он бросил на меня короткий взгляд и попытался пройти мимо. Но когда мы оказались рядом, он резко схватил меня за погон, сорвал его и бросился к дверям сушилки, где висели шинели. Я не раздумывая побежал за ним, но он успел скрыться за рядами вешалок. Я пытался его достать, но конструкция вешалок рухнула, накрыв нас обоих.
Я выбрался из-под нагромождения солдатских шинелей, а солдат настойчиво продолжал углубляться в эту кучу, сжимая мой погон в кулаке и оказывая при этом сильное сопротивление. Приходилось наносить ему удары, чтобы вырвать свой погон из его рук. Мне удалось забрать своё изделие. При ближайшем рассмотрении стало очевидно, что его нужно переделать.
В тот момент, когда я рассматривал свой повреждённый погон, передо мной появился сержант Саранцев. Он был без рубахи, в одних кальсонах, от него разило алкоголем. Мне неприятно бросилось в глаза его тело с покатыми плечиками и его грудью колышком, как у курицы, готовой к блюду. И этот человек, решил я, руководит теми, кто по его воле может сорвать мой погон или даже насмехаться над другими.
Он попытался меня запугать, угрожая, что в случае чего они могут толпой избить меня. Я, не теряя времени, подошёл к нему вплотную и с угрозой сквозь зубы сказал: 'Ты, Саранцев, вообще никто. Если хочешь избить меня, выбирай любое время или день, и я с лёгкостью тебя отделаю'. Затем добавил: 'Мы решим это один на один, на кулаках'. После этих слов сержант Саранцев сразу же ушёл.
На следующий день меня вызвал командир роты Шкодюк. Он отчитал меня за избиение солдата Гилёва. 'Зачем ты это сделал? Теперь ты командир, и поэтому должен писать рапорты, а не применять силу. Будь как сержант Саранцев', - сказал Шкодюк. 'Чтобы это было в последний раз', - добавил он. 'И ещё в погоны нельзя вшивать аккумуляторные пластины, это против устава', - повторил командир роты Шкодюк.
Писать докладные и спорить с ротным мне не хотелось. Я видел, что у сержанта Саранцева погоны не по уставу и форма не та, что должна быть у рядового. Но я решил не настаивать. На следующий день я завершил работу над пришиванием погон согласно своему плану с новыми вставками. Перед тем как увести строй в столовую, после чего доложил капитану о готовности. Он, не задавая лишних вопросов, но отметил, что знаки различия пришиты аккуратно.
К выходным замполит объявил о проведении боксёрских поединков в части. Каждому военнослужащему предложили выбрать: выйти на ринг или остаться зрителем. Участники могли сами выбрать себе соперников, и я с удовольствием принял участие. Мне выпало сразиться с Харитоновым, который прибыл в часть на год раньше меня. В роте его почему-то называли Портосом. Сержант Саранцев выполнял роль судьи, хотя сам не принимал участия в боях. Он особенно внимательно следил за Портосом, то приближаясь к нему и активно жестикулируя, то резко отскакивая в сторону. Портос, опустив голову, одобрительно кивал, внимательно наблюдая за жестами Саранцева и прислушиваясь к его указаниям.
В один из дней натянули канаты на импровизированной арене. Все солдаты собрались, чтобы насладиться бесплатным зрелищем.
Нас с Портосом поставили в противоположные углы ринга, потому что мы оказались первыми в списке участников. Раздался гонг, и поединок начался. Портос бросился в центр ринга, кружась и нанося удары по воздуху в мою сторону. Он то отступал, то делал вид, будто собирается атаковать, каждый раз выбрасывая прямые джебы передо мной.
Ждать его удара я не собирался. А решил разу же атаковал его с двух рук, при этом резко усилив боковые удары и ломая его волю и защиту. У Портоса не было ни единого шанса. Пропустив всего несколько ударов он быстро нырнул под канаты, на ходу срывая перчатки, и спрятался между двухъярусными солдатскими кроватями.
И тут же сержант Саранцев и его единомышленники с криками выразили своё недовольство: 'Это несправедливо! - кричали они всей кучей. - Он вёл нечестный бой - он просто устроил уличную драку!' Я же искал Портоса взглядом и увидел его вдалеке между двухъярусными кроватями уже без перчаток, которые ему так долго и упорно помогал надевать сержант Саранцев.
Но тут на ринг вышел старшина Сухоруков и, подняв мою руку, объявил: 'Желающие есть?' - и все недовольные замолчали.