В 1969 году в конце мая, я получив повестку из военкомата, и прямиком отправился в туда. Где в то время комиссаром был подполковник по фамилии Промах. Будучи в этом чине, он производил впечатление неотёсанного солдафона-горлопана. Иногда он выбегал из своего кабинета и начинал кричать на молодых призывников, оскорбляя их.Это отбивало у многих желание служить. Но в этот раз в фойе военного комиссариата я встретил знакомого старшину. Его ярко-рыжие волосы и румяное лицо уже с порога подняли настроение.
Этот старшина всегда был жизнерадостным и в какой-то степени добрым человеком, в отличие от неотёсанного военкома Промаха.
'Ну наконец-то пришёл', - встретил он меня с порога. 'Мы заждались тебя одного', - и он сразу же начал объяснять, как правильно вести себя в дороге и каким маршрутом добраться до места отправки на службу.
Быстро бросив на меня взгляд, старшина произнёс: 'В этой группе ты будешь за старшего', - и, протянув мне папку с документами, добавил: 'Как доберётесь, передашь тому, кто вас встретит'.
Чтобы подготовиться к отправке, нам дали всего сутки. Затем нужно было встретиться на станции Асбест и отправиться до Егоршино.
На перроне вокзала нас, тех, кто отправился на службу, было всего трое, а провожающих собралось немало. Среди них были люди, находившиеся в состоянии алкогольного опьянения, что привело к небольшим стычкам между провожающими. Но в тот момент я старался избегать драк, потому что хотел в армию, а не в милицию.
Вскоре устроившись в вагоне и выглянув в мутное окно, я увидел, как три девушки, с которыми я успел подружиться и даже им понравиться, машут мне на прощание.
Каждая из которых считала меня своим парнем. Но ни одна из них не тронула моё сердце, и я подумал, что, возможно, было бы лучше, если бы они меня не дождались.
А когда я получал письма из дома, особенно от Людмилы Власовой, в которых она писала, что её слёзы размывают чернила, я думал: "Скорей бы она уже вышла замуж".
И вот мы наконец отправились в путь. К вечеру, без происшествий, добрались до временных казарм недалеко от места прибытия. Дойдя туда пешком. Где нам предстояло провести время до следующего этапа службы.
Несмотря на первое июня, погода не радовала теплом. Временные казармы без окон и дверей выглядели неуютно. Вместо стекол были старые фанерные щиты, которые кое-как защищали от ветра. Потепления не предвиделось, да и деревья не спешили покрываться зеленью.
Войдя в здание, я увидел деревянные нары, на которых нам предстояло провести время до следующей отправки к месту службы.
Новые новобранцы, прибывшие, как и мы, искали свободные места на двухъярусных нарах. Некоторые из них были пьяны, а кто-то, после проводов, с трудом держался на ногах.
На следующий день после бессонной ночи нас повели на завтрак. В столовой было скучно, есть не хотелось. Суп оказался водянистым и безвкусным. На второе дали сухую рыбу хек, но только хвосты. Они скрипели на зубах, как песок. Мы не знали, сколько пробудем здесь, поэтому довольствовались тем, что давали, и пили какао - густую тёмную жидкость.
Новобранцы из разных районов Свердловской области шумно передвигались по территории, образуя большие группы. Многие из них были пьяны и вели себя агрессивно по отношению к тем, кто шел один или небольшими компаниями.
Мы с другом лежали на нарах и обсуждали, куда нас отправят и когда это случится. Вдруг к нам подбежал невысокий парень с пьяным блеском в глазах. Он потребовал деньги. Я ровным тоном сказал, что деньги у нас есть, но сейчас они нужнее нам самим.
Отбежав на безопасное расстояние, он, уже издалека, прокричал: 'Скоро вернусь с ребятами, и мы с тобой разберёмся'. Однако больше он не появился. Вокруг царила суета и гул, было трудно определить, где мы находимся и что нас ждёт. Неопределённость и гнетущая атмосфера вызывали беспокойство. Внезапно на соседних нарах началась возня.
Приподнявшись, я заметил, что у одного из новичков случился эпилептический приступ. Люди вокруг старались удержать его на боку, чтобы предотвратить удушье от собственных выделений, вытекающих изо рта. Кто-то закричал: 'Не переворачивайте его на спину, он задохнётся!' Вскоре появились те, кто, очевидно, знал, как действовать в подобной ситуации, и быстро увели его под руки. Больше его не видели, вероятно, его отправили домой.
Вскоре наступил обед, нестройной колонной мы снова направились в столовую. Знакомую нам своими отвратительными блюдами. После первого завтрака её сразу прозвали 'рыгаловкой'. В обед меню не изменилось: каша на воде и мутный напиток в стаканах, который выдавали за чай.
Вернувшись в казарму, мы увидели новых новобранцев. Вскоре вошел человек и зачитал фамилии тех, кому нужно было выйти. Он вывел нас на улицу, где выстроил в две шеренги. Один из новобранцев, хорошо информированный, сообщил, что за нами приехал покупатель и сегодня нас отправят к месту службы.
Услышав слово 'покупатели', я вспомнил сцену из романа Гарриет Бичер 'Хижины дяди Тома, или Жизнь среди низших'. Внезапно все обратили внимание на человека в военной форме, который оказался тем самым покупателем, ищущим новобранцев. Его решительный голос мгновенно поднял настроение и дал понять, что наша судьба скоро определится. Этим 'покупателем' был Иван Иваныч Сухоруков - старшина, под руководством которого мне предстояло провести два года службы.
Старшина пересчитал всех по именам и громко спросил: 'Есть вопросы?' Несколько солдат одновременно поинтересовались, куда их направят служить. Старшина широко улыбнулся, обнажив крупные прокуренные зубы, и ответил: 'Именно этого вопроса я и ждал'. Его ответ прозвучал кратко и, как мне показалось, был заранее подготовлен: 'Мы отправимся туда, где всегда светло, где только солнце, цветут яблоневые сады и каждая палка обвита лозой винограда'. Он тут же добавил: 'Вам всем повезло'.
Немного помолчав и скрыв улыбку, старшина продолжил: 'Но всех предупреждаю: если кто-то нарушит правила или попробует достать спиртное во время перерывов, последует строгое наказание'.
Закончив свой красочный рассказ, старшина Сухоруков, и наша разношёрстная компания разразилась криками 'ура!' и радостными восклицаниями. Кто-то поинтересовался: 'А есть ли там море, далеко ли до него?' Широко улыбнувшись, старшина ответил: 'Там, куда мы едем, целый океан'. Затем он скомандовал: 'Равняйсь! Смирно! Разговоры в строю прекратить! Шагом марш!' - и мы снова двинулись в путь. Направились к тому же железнодорожному вокзалу, откуда прибыли. Вскоре, сев в поезд, покатили в сторону Свердловска.
По прибытии на железнодорожный вокзал нас ждали три автобуса. Они быстро доставили нас в аэропорт Кольцово. Там уже стоял самолёт ТУ-134.
Когда мы сели в салон, стюардесса попросила нас не беспокоиться и не ходить по салону без нужды, особенно группами. Для многих, включая меня, это был первый полёт на самолете.
Наш самолёт направился в Братск. Там мы сделали посадку, заправились и полетели в Хабаровск. По прилёте нам дали немного отдохнуть перед пересадкой. Затем нас пересадили на другой рейс, и мы узнали, что летим в Магадан. Даже наивные ребята из уральских деревень начали понимать, что в пределах Магадана их не ждёт ни тёплый юг, ни море с виноградниками.
Мы прибыли в Магадан. Нам сообщили, что до части осталось совсем немного - нужно лишь пересесть на другой самолёт. Многие потеряли интерес к месту назначения. Все устали от долгой дороги и мечтали наконец добраться до цели.
Те, кто накануне перебрали с алкоголем дома, уже пришли в себя и успокоились. У некоторых похмелье оказалось особенно мучительным. В креслах самолёта они тихо шуршали бумажными пакетами, иногда издавая звуки, похожие на рвоту. Однако теперь они не могли облегчить своё состояние очередной порцией спиртного, как бы им этого ни хотелось.
Мы снова летим. Наш путь лежит в Анадырь - город, о котором никто из нас раньше не слышал.
После долгого пути с пересадками ноги затекли. Они казались деревянными, и я часто вставал, чтобы размять их.За иллюминатором тянулся однообразный пейзаж: острые скалы угрожающе нависали под брюхом самолета.
Вскоре объявили о посадке в Анадыре. Вступив наконец на землю, мы снова выстроились в шеренгу. Перед нами возвышались небольшие сопки с заснеженными вершинами, откуда дул несильный ветер, но довольно холодный для июня. По прибытии старшина Сухоруков резко изменился. Его голос стал более строгим, улыбка исчезла с лица, и он начал кричать. Стало очевидно, что время для шуток и воспоминаний о виноградниках подошло к концу.
После долгого перелёта старшина выглядел измотанным. Его раздражали постоянные претензии. Он мечтал передать все дела подчинённым и наконец отдохнуть.
- Прекратить разговоры! - рявкнул он. - Сейчас мы едем в баню, затем в столовую, а после всех процедур - в роту.
И он тут же скомандовал: 'Равняйсь! Смирно!' - и снова наш разношёрстный взвод направился к бане.
По пути к бане мы увидели солдатские казармы в виде бараков, на крыльце и вокруг него стояли солдаты, форма которых выглядела удручающе: у одних она была грязной и замасленной, у других - с болтающимися бляхами на ремнях, свисающих прямо на прорехи штанов.
Они больше походили на обычных слесарей или членов банды Махно, чем на военных. Ни один из них не напоминал Ивана Бровкина из известного фильма о его армейской службе.
Проходя мимо разношёрстной группы этой братвы солдат, вдруг кто-то из их толпы выкрикнул: 'Салаги, держитесь! Мы на вас будем пахать!' Никто не отреагировал, и мы направились к невысокому зданию с вывеской 'Баня', где нас встретил молодой сержант, вернувшийся из учебки, два солдата, которых называли каптёрщики. Они спокойно объяснили, куда идти и что в эти минуты нам делать.
Нас быстро подстригли и отправили в моечную. Перед входом каждому выдали небольшой кусочек хозяйственного мыла, заранее нарезанного на кусочки.
В моечном зале я увидел солдат с татуировками. Некоторые из них изображали цепи, орлов и колокола. Позже выяснилось, что среди нас были люди с криминальным прошлым. Они совершили преступления до того, как пошли в армию.
Снова я вспомнил нашего военкома, по фамилии Промах, который был родом с Украины. Он часто пытался задеть и унизить молодых призывников. Когда он увидел моё дело на комиссии, его лицо исказилось от гнева. Он начал кричать на меня, будто я отправлялся не в армию, а в тюрьму.
'Ты поедешь к белым медведям', - заявил он. Сначала я подумал, что это какая-то шутка. Но оказалось, что это было его намеренное решение.
Потому что я привлекался и получил десять суток ареста. Те, у кого были наколки, имели хоть и небольшие, но тюремные сроки.
После бани мы вернулись в роту небольшими группами. Нас ожидал месяц карантина. Снова построение, и мы отправились в столовую - длинное и напоминающее барак строение.
Войдя в столовую, мы заметили крупных крыс, сидевших на задних лапах, как большие кошки. Они спокойно скрылись в своих незакрытых норах в полу, не проявляя ни малейшего страха.
На вопрос о том, почему не заделать дыры, сопровождающий мгновенно ответил: 'Их снова прогрызут в другом месте'.
По команде нас рассадили по десять человек за каждый стол, где уже были расставлены еда, посуда, ложки и половники. Я заметил, что посуда была жирной и, как мне показалось, недостаточно чистой, поэтому решил отказаться от ужина.
По прибытии в роту я с удовольствием доел пирожки, приготовленные мамой. Но к утру сильно проголодался. Несмотря на крыс и жирную посуду, я съел всё, что было на завтрак.
Построение возобновилось, и новые командиры вновь разъясняли правила. В какой-то момент я понял, что больше не контролирую свою жизнь. За время карантина я узнал много новых слов, о которых раньше не имел представления. Если кто-то вызывал недовольство старших или не успевал выполнить задание, его сразу спрашивали: 'Ты что, такой борзый?' Когда требовалось что-то принести, звучал приказ: 'Быстро! Мухой!', и многие новички спешили выполнить нелепые указания. В тот же день нам вручили военную форму. Надев её, я обратил внимание на свою тонкую шею, а форма сидела на мне слишком свободно.
Вечером, когда прозвучал отбой, я сразу уснул. Проснувшись от команды 'подъём', я понял, что нахожусь не дома. В шесть утра дневальный громко выкрикнул: 'Рота, подъём!', а затем повторил. Кто-то рядом подсказывал, как быстро и правильно одеться. Сложно было понять, кто главный, но те, кто командовал, явно наслаждались процессом. В первый же день после подъёма сержанты наказали тех, кто одевался медленно или ошибался, отправив их на внеочередные задания.
После пробуждения нас повели на утреннюю зарядку. Мы бежали по длинному коридору, и у открытых дверей стоял солдат грузинской национальности по фамилии Рухадзе. Его нос был большим и острым, как клюв орла, а в руке он держал солдатский ремень, который был накручен в ладонь. Этим ремнём он без промедления бил тех, кто, по его мнению, бежал недостаточно быстро. Каждый, кого он хлестал, невольно выгибался от боли. Мне удалось проскочить мимо него, не получив удара, но я понимал, что скоро могу оказаться на месте битого.
Размышлять об этом было неприятно, однако я твёрдо решил, что никому не позволю себя унижать или бить. Я был готов к подобным ситуациям, поскольку уже знал, как действовать. Ещё до армии я прошёл свои 'хулиганские университеты' на улице, где неоднократно защищал себя и своих друзей.
Где-то с двенадцати лет я начал осознавать, что не могу полагаться на помощь других, включая даже тех своих сверстников, которые казались мне сильными и могли бы меня защитить. Уже тогда я понял, что в самые сложные моменты те, кто выглядел большим и сильным, могли оказаться первыми предателями.
В детстве я вернулся домой после того, как меня избили двое сверстников. Мать попросила отца: 'Сходи и разберись с ними'. Но отец отказался: 'Не пойду. Подожди, когда вырастет, он сам разберется с теми, кто его обижал'.
Перед армией я уже пользовался авторитетом среди местной молодежи и мог дать отпор любому, кто пытался меня задеть. Некоторые из них носили ножи, но большинство даже не успевали их достать, как падали.
Порой те, с кем у меня возникали конфликты, впоследствии становились моими друзьями. Это происходило потому, что они начинали относиться ко мне с уважением. Внешне я не выглядел как задира. Наоборот, худощавый, с тонкой шеей и едва заметным пушком на лице, но после первой стычки я заставлял тех, кто пытался меня обидеть или унизить, терять уверенность.
После того как они теряли зубы, всё становилось очевидным. А те, кто не был со мной знаком и пытался вести себя так же, как в детстве, вскоре об этом жалели. Слухи обо мне распространились по городу молниеносно.
Конечно же, я пробовал алкоголь, чтобы соответствовать ожиданиям друзей. Однако он не вызывал у меня положительных эмоций. Ни пиво, ни другие алкогольные напитки не принесли мне удовольствия, а после их употребления я чувствовал себя некомфортно.
Меня всегда тянуло к спорту, особенно к борьбе и подтягиваниям на турнике. При любой возможности я с удовольствием помогал соседям колоть дрова. Как только приезжал лесовоз с берёзовыми поленьями, я мог за несколько утренних тренировок расколоть их за три рубля.
Особенно мне нравилось работать зимой, когда замороженные чурки разлетались от колуна, как стекло. В процессе этой физической работы я развил мощный и хлесткий удар. Этот навык случайно сформировался у меня на авторемонтном заводе. Когда мне было 17 лет, мама привела меня туда, и я стал учеником слесаря.
Мастер назначил меня на сборку двигателейГАЗ-51. Весь день я стоял на конвейере и работал ключом-шпильковертом, выкручивая шпильки из блока двигателя. Именно в этих условиях мой боковой удар оказался невероятно полезным. Иногда противники, пытавшиеся меня ударить, буквально падали на месте. Я успевал ответить ещё одним или даже двумя ударами, от которых они буквально сворачивались.
Однако самое важное понимание пришло ко мне позже. Я осознал, что страх - это худший враг в любой драке. Именно он часто мешает достичь победы.
В период карантина я заметил, что некоторые наши новички стремились укрепить свои позиции и утвердиться в коллективе. Между ними иногда возникали конфликты, которые порой доходили до уровня петушиных боёв. Меня, пришедшего с улицы, это забавляло, но наблюдать за происходящим было увлекательно. Как человек, знакомый с уличными драками, я пока не встретил среди наших новобранцев настоящих бойцов.
Особенно мне запомнился один из новичков - Александр Макаров. Его внешность была настолько необычной, что сразу привлекала внимание: несмотря на русскую фамилию, у него были мелкие кудряшки. Это наводило на мысль о его кавказских корнях, что вскоре подтвердилось.
Его поведение было вызывающим. Он постоянно задирался и провоцировал конфликты. Если кто-то осмеливался дать ему отпор, он хватался за первый попавшийся предмет - стул или что-то ещё. Многие, увидев это, отступали.
В период карантина я старался избегать общения с ним. Чаще всего я находился с земляком, который впоследствии оказался в одной роте со мной. Как и многие другие новобранцы, я очень скучал по дому. Два года казались мне вечностью. Однако я понимал, что необходимо адаптироваться к армейской жизни и стать частью коллектива.
Неделя пролетела незаметно. Командир собрал нас и поинтересовался, кто готов взяться за стенгазету. Мой друг Иван Березовский, приехавший вместе со мной, тут же вызвался помочь. Я с удовольствием присоединился к нему, не желая отставать. Собрав все необходимые материалы, мы устроились в ленинской комнате и с энтузиазмом начали работу.
Иван работал, а я сидел рядом, наблюдая за ним и солдатами, которые убирали казарму. Они носили ведра с водой и тряпками, отрабатывая наряды вне очереди за свои провинности. Я заметил, что молодые призывники выглядели растерянными и испуганными. Вдруг раздался голос с кавказским акцентом. В комнату вошел Рухадзе, и стало ясно, почему ребята нервничали.
Он постоянно входил и выходил, громко крича на кого-то в коридоре и раздавая указания нарядчикам. В очередной раз ворвавшись в комнату отдыха, он ловко запрыгнул на гладильный стол, поерзав своим задом, чтобы устроиться поудобнее. Достав из нагрудного кармана папиросу 'Беломорканал', он затянулся и пристально посмотрел на нас. Его взгляд остановился на мне.
Я тоже не мог оторвать от него взгляд. Он был похож на пирата из фильма - не хватало только повязки на глазу и ножа за поясом. Чёрная кожа, орлиный нос и синеватые белки с чёрными зрачками создавали зловещий образ.
Гимнастёрка плотно облегала его мускулистое тело, а голенища сапог врезались в накачанные икроножные мышцы. Сидя на гладильном столе и куря папиросу, Рухадзе играл со спичечным коробком. Остановив взгляд на мне, он спросил: 'Ты что тут сидишь?' Я спокойно ответил, что мне поручили подготовить стенгазету. Но он не стал слушать и перебил меня: 'Закончишь рисовать и пойдёшь туда', - глядя прямо в глаза, сказал Рухадзе, указывая на место, где работали напуганные молодые солдаты.
Мне не давали наряд, - спокойно ответил я, подозревая, что он ошибается. Может, речь о солдатах, которые уже мыли полы? Но я начал понимать, что его слова - это способ унизить меня и заставить мыть полы.
Он не дал мне и шанса высказаться. Его реакция на мои слова была молниеносной и крайне враждебной. Он резко бросил коробок спичек мне в лицо и вскочил со стола, метнувшись ко мне, как хищник. Но я мгновенно ответил ударом правой рукой в челюсть.
После удара он отпрянул к противоположной стене. Его лицо выражало смесь страха и ужаса, все высокомерие исчезло. Он прижался к стене, как настоящий кавказский воин, раскинув руки и прижав ладони к её поверхности, будто стоял на краю пропасти. Затем он стремительно исчез за дверью, хотя я ожидал, что мы вступим в драку.
Призывники, ставшие свидетелями этой сцены, замерли, сжимая в руках тряпки. Иван, не теряя спокойствия, сказал: 'Сейчас Рухадзе кого-нибудь приведёт'.
Через несколько минут после инцидента с Рухадзе в дверях появился новобранец нашего призыва с тряпкой. Его лицо выражало испуг, похожее на выражение Пьеро из сказки 'Буратино'. Он тихо произнёс: 'Тебя зовут'.
'Кто?' - спросил я его. Он молча указал на дверь командира роты и тут же исчез. Я решил, что меня вызывает командир, но, войдя в комнату, увидел за столом Рухадзе. Его лицо было искажено болью, а взгляд направлен на меня исподлобья. Рухадзе произнес: 'Я твою мать имел'. Я ответил, что его родню и его самого не раз, и добавил: 'Давай, вставай, решим всё один на один!'
'Ты занимаешься боксом?' - вдруг как ни в чём не бывало спросил он меня. Да, сказал я, хотя на самом деле никогда не занимался этим видом спорта.
И вдруг он спокойно и примирительно сказал: 'Пожалуйста, никому об этом не рассказывай, хорошо?' Я не стал отвечать и вышел из кабины, чтобы отправиться спать.
Его просьба тогда вызвала у меня недоумение. Однако я начал осознавать, что если бы рассказал об этом другим, это могло бы повредить его репутации среди сослуживцев. После инцидента с Рухадзе он перестал замечать меня. И уже больше он не появлялся у дверей с ремнём и не проводил утреннюю зарядку.
Через месяц карантина нас направили на стажировку в разные роты к опытным военнослужащим, которых готовили к демобилизации.
Меня прикрепили стажироваться к невысокому улыбчивому парню по фамилии Медведев. После вечерней проверки, подойдя ко мне, он представился и протянул мне руку. Я впервые увидел старшего солдата таким дружелюбным и лишенным высокомерия. Он просто, без пафоса, спросил мое имя и предложил показать мне объекты, которые нам, как водителям, предстояло обслуживать.
На следующий день мы с ним пошли в автопарк, где была собрана вся техника нашего автобатальона. Он указал мне на старый самосвал ЗИЛ-ММЗ-585 и сказал: 'Вот моя ласточка'. Аккумулятор машины не работал, и чтобы завести двигатель, нужно было использовать заводную ручку. Так началась моя работа, в которой я был и стажёром, и стартером одновременно.
До службы в армии я нередко заводил автомобиль с помощью ручного стартера. Однако этот процесс всегда приносил мне радость и заряжал энергией.
Мой новый коллега Медведев был человеком с отличным настроением. Он с самого утра поднимал мне дух, в отличие от некоторых 'стариков', которые служили дольше нас и пытались строить из себя важных персон.
На следующий день Медведев показал мне, как правильно держать заводную ручку. Он объяснил, что это необходимо, чтобы избежать травмы пальцев при неправильной регулировке зажигания. 'Если зажигание настроено неправильно, - повторил он, - то заводная ручка может вылететь обратно и повредить кисть'. Я кивал ему в знак согласия, хотя раньше даже не знал об этом.
На рабочих объектах он старался не глушить двигатель самосвала во время погрузки. Однако, если это всё же происходило, я был готов завести его в любой момент. Что у меня получалось на отлично. Залезая обратно в кабину, Медведев, смеясь, говорил мне: 'Ну ты даёшь, паря! Вроде с виду поджарый, а здорово это у тебя получается'.
Месяц стажировки пролетел незаметно, и после вечерней проверки ко мне подошёл старшина. Он сообщил, что завтра мне предоставят другой автомобиль для индивидуальной работы, но сначала его нужно будет отремонтировать, чтобы я мог выезжать на линию самостоятельно. Я был невероятно рад, что наконец получу возможность работать на своём транспорте.
После завтрака нас собрали и отвели в гараж. Механик подвёл меня к автомобилю, припаркованному у забора. Я увидел свою новую машину, изрядно потрёпанную долгими чукотскими дорогами. Мне показалось, колёса словно вросли в землю, а фары с грустью смотрели на меня, будто укоряя за что-то. Механик сообщил, что машина неисправна, и предложил мне самостоятельно разобраться, как её починить, чтобы снова пустить в работу. Он посоветовал обратиться к опытным водителям, если возникнут трудности, и как-то быстро ушёл. 'Может, кто-то поможет советом', - прокричал он мне уже издали напоследок. После этих слов я почувствовал себя растерянно, не зная, с чего начать.
Оставшись один на один со своей машиной, я вдруг услышал свист. Повернувшись, увидел солдата, лежащего на левом боку своего грузовика, такого же, как мой ЗИЛ. Всё его лицо было покрыто мазутной грязью и выглядело раздражённым. На нём и его одежде были видны следы такого же чёрного масла.
После своего посвиста он напомнил мне Соловья-разбойника из фильма про Илью Муромца.
Лёжа у открытого капота, он без слов поманил меня пальцем, приглашая подойти к нему. Его жест не предвещал ничего хорошего, но только не для меня. Подобная высокомерная манера уже вызвала у меня лишь раздражение, но не страх с рабским подгибанием ног.
Приблизившись к нему, чтобы рассмотреть его получше, я увидел в его руках отвёртку, которой он, как я понял, перемыкал бабину стартёра.
Бросив на меня мрачный свой взгляд, он не попросил, а приказал завести двигатель его машины. 'Ты чего встал?' - сказал он мне. - 'Вон заводная ручка, бери и крути'. Я был готов помочь, но его поведение меня разозлило. Я понял, что ситуация выйдет из-под контроля, и он может пострадать. Но только не я.
К своему удивлению, я испытал непреодолимое желание продолжить игру в кошки-мышки и решил ему подыграть. Хотя я не хотел усугублять и без того непростую ситуацию, наивно полагая, что это игра моего воображения.
Взявшись за стартер, который был уже установлен в храповик двигателя, и начал его с силой вращать. В это время солдат, лежавший на крыле, казалось, полностью погрузился в работу под капотом. Он то подносил отвёртку к бобине, то убирал её, внимательно глядя в моторный отсек, как в космическую бездну. Было видно, что он сам не совсем понимал, что делает.
Но все мои попытки завести двигатель его самосвала были тщетны. Однако солдат, казалось, не замечал моих стараний. Внезапно я почувствовал себя пленником, что ещё больше стало меня злить. Бесполезные действия выводили из себя, но я старался не показывать своего недовольства, убеждая себя, что помогаю ему. Глупая надежда на то, что сначала мы заведём его грузовик, затем мой, и станем друзьями, как с Медведевым, не покидала меня. Но двигатель самосвала оставался безмолвным. В конце концов я резко прекратил свои попытки оживить его машину.
Увидев, что я стою неподвижно, он не просто спросил меня, в чём дело. Он зарычал: 'Ну ты чего, салага, ты что уставился, давай крути!' Сгрудив свои брови, он рычал на меня. Но для меня он уже был слизняком, который возомнил себя не пойми кем. Я лишь ждал свою невзрачную жертву, которая набросится на меня.
Уже подыгрывая ему, я предложил ему альтернативный способ: запустить обе машины, сначала его, а затем мою. 'Дай мне отвёртку, - сказал я, - а ты крути. Я не хочу делать бесполезную работу, ты тоже помогай', - снова повторил я.
Его разозлила моя попытка рационально объяснить ситуацию, а меня взбесило его высокомерное поведение.
Моё предложение вызвало у него бурную реакцию. Резко спрыгнув с крыла своего автомобиля, он с отвёрткой в руке рванул в мою сторону, где сразу же получил несколько точных ударов, рухнув к моим ногам. Поскольку этого оказалось достаточно, я не стал его добивать. Очнувшись, он молча, но быстро заполз под свою машину, которая так и не была заведена.
Позже я узнал, что это был Макшаков, боксёр из Москвы, пришедший в армию на год раньше меня. Однако в тот момент я даже не обратил внимания на его профессиональные навыки.
После всего произошедшего я забрался в кабину стоявшего рядом грузовика, где начал обдумывать свои дальнейшие шаги. Внезапно с подножки ЗИЛа я вновь увидел заметил другую наглую физиономию. Которая с напором нагло прокричала: 'Эй, салабон, быстро найди сигарету для дембеля Васи!'
Прежде чем я разобрался, о какой сигарете идет речь и кто такой Вася, а также где искать эту сигарету, незнакомец внезапно распахнул дверцу кабины, резко схватил меня за рукав и с силой потянул из кабины. В результате мы оба рухнули на землю.
Хотя он оказался подо мной, он, видимо, не осознавал опасности. Он продолжал отдавать команды, где искать сигарету, пытаясь выбраться из-под меня и угрожая мне.
После первых моих ударов он уже визжал, как поросенок, лёжа на спине в грязной чукотской луже.
Придержав его ещё какое-то время, я позволил ему сбежать. Так как в любой драке кровожадным я не был.
Не успел я и глазом моргнуть, как ко мне приближалась группа из шести человек во главе с тем самым солдатом, побитым вторым по очереди. Подойдя на расстоянии двух-трех шагов, один из них, очевидно, самый авторитетный, спросил меня:
- Ты что, такой борзый?
Откинув голову с длинными кудряшками и посмотрев на меня с явным презрением.
- Зачем ты нашего парня так? - спросил он меня.
С первых же минут я понял, что среди них нет достойных соперников, способных противостоять мне в одиночку. Все прибывшие 'заступники' стояли и смотрели на кудрявого с чёрной шевелюрой, ожидая его решения. Прижимаясь к его телу, не понимая, что им делать дальше. А у самого 'крутого' весь вид выдавал только лишь одно высокомерие. Было ясно, что он не хочет и не собирается драться со мной.
Да нет, я не борзый, спокойным тоном ответил я кудрявому. Но один на один с любым из вас готов хоть сейчас. А кинетесь толпой, то буду решать по ситуации. Повторил я снова, не моргнув глазом, при этом сразу заметив растерянность в глазах кучерявого.
И вдруг один из стоящих рядом, светловолосый сутулый, с торчащими лопатками и приплюснутой головой, словно у цыплёнка табака, пожаренного где-то под гнётом, обратился к кудрявому: 'Ну давай, Боря'.
Но Боря не спешил. Однако плоскоголовый не отставал и взял всё в свои руки. Он снова провокаторским тоном произнёс: 'Ну что ты, Боря? Мы поможем, если что'.
С первых же минут общения с Борей я понял, что он не представляет для меня угрозы. Его взгляд напомнил мне образ заботливого папы-няни из мультфильма 'Волк и телёнок'. Волк похитил бычка, намереваясь съесть, но вместо этого накормил его и полюбил как своего сына. Так и Боря смотрел на меня с теплотой и без малейших признаков агрессии. У него были густые чёрные ресницы и кудрявые волосы, спадающие на лоб, как у того бычка.
Как выяснилось позже, провокатор с плоским лицом по фамилии Попков тоже был из Хабаровска, как и их главарь, кудрявый Боря. Тогда, повернувшись к солдату, которого я избил, он по-дружески сказал: 'Ну что, Савел, начни ты, мы же все тут с тобой'. Не отставал от Савела белобрысый Попков.
И тот, кто только что вырвался у меня из рук, лежа в грязной луже, теперь сделал шаг в мою сторону. Я отступил на полшага от группы, не теряя её из виду, резко повернувшись к Савелу. Наши глаза встретились, и я увидел в них животный страх. Мгновенно отпрянув назад, он завопил: 'Да ну его на Х#Й!'. И всем стало ясно, что его лицо пылает от моих ударов, он явно не желает испытать их снова. Те, кто пришел, чтобы разобраться со мной, это поняли тоже, что Савел получил хорошую 'прививку'. И помнит боль на своём лице.
Вдруг снова раздался крик плоскоголового Попкова: 'Макшак, а тебя кто? Тоже он?' И тот самый, кто недавно заставлял меня крутить кривой стартёр, вылезал с испуганным лицом из-под машины. Хотя я уже забыл о нём из-за истории с воином Савелом.
'Да', - тихо и невнятно, как бы жалуясь, произнёс Макшаков. И тут снова запричитал плоскоголовый Попков, который горел желанием разобраться со мной с помощью других. А меня он стал уже сильно раздражать, как вдруг я вспомнил, где видел я это плоскоголовое чудовище.
Внезапно я понял, что передо мной инопланетянин, как на картинках. Его худое и бледное тело, с тонкими длинными руками, напоминало мне ходячий скелет. Но в нём было столько злобы и энергии, что он был готов разделаться со мной, но только с помощью других.
И вдруг, словно хрен с горы, внезапно появился тот самый дембель Вася. Который громко, но почему-то не подходя близко, а издалека прокричал в толпу: 'Ну что вы там застряли?' А потом повторил ещё громче и уже в приказном тоне: 'Савел, а где моя сигарета, ты долго будешь ещё её искать?' Вася закричал, вдруг плоскоголовый, как бы жалуясь: 'Да тут один борзый избил наших двоих!' И Вася с расстояния метров тридцать, не подходя близко. Стоя на ногах, которые были одним круглым колесом, а сам дембель Вася был метр с шапкой. Уже издали дал распоряжение для всех, он почти заорал: 'Передайте ему от меня, что он будет пахать на полах до самого моего дембеля!' Затем, медленно развернувшись, тут же укатился на своих ногах-колесах. Куда восвояси.
Оставшись в одиночестве, все шестёрки дембеля Васи по поиску для него сигарет с недовольным видом, наклонив головы, пошли всей своей кучей в сторону. А я направился к своей машине, с которой так и не успел поближе познакомиться. Если не считать её грустных фар-глазниц.
Наконец-то наступило время обеда, и нас всех организованно повели в столовую. После столовой я снова вернулся в гараж, чтобы продолжить работу над автомобилем. Однако, к моему сожалению, мне не смогли или не захотели помочь. Пришлось ждать до вечера, когда нас снова отправят в столовую, а затем в казарму.
Вернувшись к вечеру с работы в роту, ко мне сразу же подошёл сержант Саранцев, который был старше меня на полтора года по службе, а по годам лет на шесть. Сам он был родом из города Саранска. Было видно, что он меня ждал, подойдя ко мне вплотную, он тут же повторил заезженную фразу всех старослужащих солдат: 'Ты ЧО такой борзый?'
Я ничего ему не ответил. А просто смотрел на него молча и ждал, что он будет делать дальше. Немного постояв, сержант ушёл, сказав мне на прощание: 'Ну смотри, салага, служба у тебя будет нелёгкая'.
С первых дней моего пребывания в роте я сразу обратил внимание на сержанта Саранцева. Несмотря на то, что он был старше нас и многих призывников, его невысокий рост не выделял его в нашей среде. По словам солдат, Саранцев пытался уклониться от службы, но в конечном итоге оказался в армейских рядах. Уже в первые дни я почувствовал его высокомерное отношение к молодым солдатам и даже своим сослуживцам, которых он часто подвергал насмешкам.
Его кожа была ярко-красного оттенка, покрывая тело от шеи до пят. Он был одет в тёмную офицерскую форму, которая обвисала на его узких, покатых плечах. Ноги 35-го размера с тонкими икрами болтались в сапогах, как пестики в церковных колоколах. Маленькие красные руки с мелкими шишечками напоминали детские. Возможно, именно из-за этих особенностей характера и внешности у него развилась зависть и стремление доминировать над окружающими. Это могло быть связано с его физическими или личными недостатками.
У сержанта было слишком много амбиций, и он часто вмешивался в разговоры солдат, которые просто отдыхали в кругу своих товарищей. Его звучавший с хрипотцой голос всегда был с наставлениями приказа, который можно было услышать в любом уголке казармы.
Когда солдаты отправлялись на работу или в столовую, он успевал найти кого-нибудь, над кем можно было посмеяться или уколоть словом, даже когда они были в строю. Но его никогда не видели с гаечными ключами в гараже или лежащим под машиной в процессе ремонта.
Вскоре после разговора с сержантом в казарме прозвучала команда на построение. Рота выстроилась в коридоре для переклички перед отбоем. Перекличку проводил старшина Поленец - высокий, подтянутый и всегда трезвый. При его появлении солдаты притихали и начинали шептаться.
Проведя перекличку, старшина дал команду нарядчикам выйти из строя. Несколько человек вышли вперёд. Ко мне тут же вплотную подошёл сержант Саранцев и тихо прошипел: 'А ты что стоишь? Выходи тоже, у тебя наказание за драку!' 'За что?' - спросил я. Сержант выпучил глаза: 'За драку на производстве!' Я вышел и встал рядом с наказуемыми.
После поверки старшина подходил к каждому по очереди, чтобы узнать, за какие именно провинности они получили наряды. После ответа нарушителя отправляли к дежурному, где тот каждому из них распределял задания. Когда подошла моя очередь, я спокойно сказал: 'За драку'. Старшина переспросил, и я повторил. 'Зайди ко мне в кабинет', - сказал он мне.
В кабинете я изложил события в точности так, как они происходили. Не стал следовать версии сержанта Саранцева. Я рассказал старшине, как помогал завести машину и почему не пошел искать сигарету для дембеля Васи.
Старшина склонил голову над столом и внимательно меня выслушал. Потом он сказал: 'Позови сержанта Саранцева'. Я открыл дверь, чтобы позвать сержанта, и случайно ударил его дверью. Он стоял прямо за ней и всё слышал.
Позовите этих двоих, - сказал старшина сержанту.Когда они вошли, старшина Полонец окинул их взглядом, рассмеялся и сказал:
- Это ты их так отделал? Ну, молодец!
Затем он снова улыбнулся и обратился к пострадавшим:
- Наконец-то, дорогие мои, вы столкнулись с трудностями! Ведь не все же начинают службу с поиска сигарет, как вы.
Он посмотрел на сержанта и добавил:
- Всех троих - на мытьё полов! Распределите их по разным местам. А то он снова им вломит!
Выйдя из кабинета старшины, я подошел к сержанту и спросил, что нужно сделать. На его лице читалось недовольство. Я переспросил. Он молча показал объем работы и собирался уйти. Я спросил, где Макшаков и Савелков. 'Им не положено', - ответил он. Постояв у ведра с тряпкой, я сказал: 'Нам дали наряд всем троим. Один я полы мыть не буду'. Сержант ничего не ответил и молча ушел. Я убрал ведро и пошел спать.
Через неделю после происшествия старшина Поланец во время вечерней проверки громко сказал: 'Ефрейтор Давыдов, выйди из строя!' Все начали искать ефрейтора, включая меня. Старшина посмотрел на меня и произнёс: 'Да, это ты. Выходи вперёд!' Он объявил, что назначает меня командиром отделения из девяти призывников. Затем старшина вручил мне список с их фамилиями.
На следующий день меня вызвал капитан Шкодюк, командир роты. Солдаты прозвали его Мокшей. Он попросил меня не применять силу и, если что, сразу писать на его имя рапорт.
Через два дня ко мне подошёл солдат с комсомольским значком.
- Ты Давыдов? - спросил он.
- Да, - ответил я.
- А я Иванов, секретарь комсомольской организации нашей роты. Пошли в Ленинскую комнату.
По дороге он поинтересовался, состою ли я в комсомоле. Я ответил, что нет. Он достал лист бумаги и сказал:
- Как командиру тебе обязательно нужно вступить в наши ряды.
Я согласился. Он продиктовал, как правильно написать заявление. Затем снял с плеча фотоаппарат и пригласил меня выйти на улицу к автомобилю ЗИЛ-555.
- Встань на бампер и открой капот, - сказал он. - Опусти одну руку под капот, как будто ремонтируешь автомобиль, а другой держись за край капота. И главное, улыбайся в объектив и не моргай.
Моя фотография вскоре оказалась на доске почёта. Под ней значилось: 'Комсомолец и участник боевой и политической подготовки ефрейтор Давыдов В.В. выполняет план на 120%'. Через несколько дней мне вручили значок ударника коммунистического труда и прикрепили к груди комсомольский значок перед строем.
После этого случая меня, как и сержанта Саранцева, стали назначать дежурным по роте. Теперь я поднимал роту на утренний подъём, водил солдат на работу и в столовую. За мелкие проступки меня уже не могли наказать внеочередными нарядами. Те, кто был в конфликте со мной, при встрече отводили взгляд или, заметив издалека, меняли маршрут.
Некоторые молодые солдаты, как и я, подходили и рассказывали, что их тоже обижают. Другие просто спрашивали: 'Ты боксёр?' или 'Я понял, ты бьёшь прямо'. Я не подтверждал и не опровергал их предположения, только улыбался.
Однажды в гараже я встретил своего земляка Вову Глухова. Он с энтузиазмом стирал носки и трусы кудрявого Бори Хабаровского. В тазике с водой он с удовольствием намыливал плавки. Мне показалось, что Вова делает это с нежностью: аккуратно доставал носки из воды, поворачивал их и разглядывал. Я подумал, что ещё чуть-чуть - и он начнёт их целовать.
Когда я подошёл к нему, спросил: 'Вова, ты боишься Борю?' Он с улыбкой ответил: 'Боря - очень хороший человек. Он сказал, что уважает меня'. Эти слова прозвучали искренне и тепло, что свидетельствовало о настоящих чувствах к Боре.
Вдруг я предложил: 'Давай я выброшу тазик вместе с трусами'. Вова испугался и недоумённо посмотрел на меня. Он схватил тазик и быстро убежал, спасая имущество Бори Хабаровского.
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Когда я стал командиром отделения, у меня появилось больше свободного времени. Вскоре я заметил, что многие мои ровесники-солдаты злоупотребляли алкоголем. Было очевидно, что некоторые из них уже страдали алкогольной зависимостью с молодости. В те времена в солдатском магазине можно было купить водку и зубровку без ограничений. Но больше всего меня поразило, что некоторые из них пили тройной одеколон и огуречный лосьон.
Для этого они уходили в уличный туалет, быстро выпивали пенящуюся жидкость, запивая её водой. Пустые флаконы выбрасывали в отхожее место, и вскоре в туалете образовывалась целая коллекция таких ёмкостей.
После того как я стал командиром отделения и получил звание ефрейтора, ко мне подошёл старшина Сухоруков. Он попросил пришить знаки отличия на погоны. 'Ты же теперь командир, - с улыбкой сказал он, - должен выглядеть соответственно'.
После вечернего осмотра я сразу направился в комнату отдыха. Там я занялся пришиванием знаков различия на гимнастёрку и парадный мундир. Я очень хотел, чтобы близкие увидели моё фото в новых погонах. На пути туда я встретил сержанта Саранцева. Рядом с ним шёл солдат, который подбегал к нему с разных сторон и заглядывал в глаза с почтительным выражением.
Я взялся за дело: аккуратно вшивал аккумуляторные пластины в погоны, стараясь, чтобы они выглядели ровно и без перекосов. Результат меня устроил.
Закончив, я направился к кровати, чтобы отдохнуть. Вдруг передо мной возник солдат, сопровождавший недавно Саранцева. Он бросил на меня короткий взгляд, попытался пройти мимо, но, оказавшись рядом, резко схватил меня за погон, сорвал его и бросился к дверям сушилки, где висели шинели. Я бросился за ним, но он скрылся за рядами вешалок. Я пытался его достать, но конструкция вешалок рухнула, накрыв нас обоих.
Я выбрался из-под груды солдатских шинелей. Солдат упорно лез глубже, сжимая мой погон и сопротивляясь. Мне пришлось ударить его несколько раз, чтобы забрать погон. Я забрал свою вещь. Уходя увидел, что солдат без сознания, а погон нужно переделать.
Я смотрел на свой повреждённый погон, когда передо мной возник сержант Саранцев. Он был в одних кальсонах, без рубашки, от него разило алкоголем. Его тело с покатыми плечами и грудью, похожей на куриную, сразу бросилось мне в глаза. И этот человек, подумал я, руководит теми, кто может сорвать мой погон или насмехаться над другими по его воле.
Ты знаешь, сказал мне сержант, мы тебя изобьём толпой. Я подошёл к нему вплотную и, глядя ему в лицо, сказал сквозь зубы: 'Ты, Саранцев, вообще никто. Если хочешь избить меня, выбирай любое время или день, и я с лёгкостью тебя отделаю'. Затем добавил: 'Мы решим это один на один, на кулаках'. После этих слов сержант Саранцев сразу же ушёл.
На следующий день меня вызвал командир роты Шкодюк. Он отчитал меня за избиение солдата Гилёва. 'Зачем ты это сделал? Теперь ты командир, и поэтому должен писать рапорты, а не применять силу. Будь как сержант Саранцев', - сказал Шкодюк. 'Чтобы это было в последний раз', - добавил он. 'И ещё в погоны нельзя вшивать аккумуляторные пластины, это против устава', - повторил командир роты Шкодюк.
Писать докладные мне не хотелось, но и спорить с командиром роты я тоже не хотел. Я видел, что у сержанта Саранцева погоны не по уставу и форма не та, что должна быть у рядового. Но я решил не настаивать. На следующий день я завершил работу над пришиванием погон согласно своему плану с новыми вставками. Перед тем как увести строй в столовую, после чего доложил капитану о готовности. Он, не задавая лишних вопросов, но отметил, что знаки различия пришиты аккуратно.
К выходным замполит объявил о боксёрских поединках в части. Каждому предложили выбрать: выйти на ринг или стать зрителем. Участники могли сами выбрать соперников, и я с радостью согласился. Мне выпало сражаться с Харитоновым, который пришёл в часть на год раньше. В роте его звали Портосом. Сержант Саранцев был судьёй, хотя сам не участвовал. Он внимательно следил за Портосом, то подходил ближе, жестикулируя, то отскакивал в сторону. Портос, опустив голову, одобрительно кивал, наблюдая за жестами Саранцева и слушая его указания.
В один из дней натянули канаты на импровизированной арене. Все солдаты собрались, чтобы бесплатно посмотреть на бой.
Мы с Портосом стояли в противоположных углах ринга - так решил жребий. Раздался гонг, и поединок начался.
Портос рванулся в центр ринга. Он кружил, нанося удары по воздуху. То отступал, то притворялся, будто собирается атаковать. Каждый раз выбрасывал прямые джебы передо мной, заставляя кружиться в танце бокса то вправо, то влево.
Ждать его удара я не стал. Атаковал сразу, используя обе руки, усиливая боковые удары и ломая его волю к сопротивлению. У Портоса не оставалось шансов. Получив несколько сильных ударов, он быстро нырнул под канаты, сорвал перчатки на ходу и спрятался между двухъярусными солдатскими кроватями.
Сержант Саранцев и его сторонники громко выразили недовольство. 'Это несправедливо! - кричали они. - Он дрался нечестно, это была уличная драка!' Я искал Портоса взглядом и заметил его вдали между двухъярусными кроватями. Он уже снял перчатки, которые сержант Саранцев так старательно надевал на него.
В этот момент на ринг вышел старшина Сухоруков. Подняв мою руку, он спросил: 'Желающие есть?' Недовольные тут же замолчали.