В нашем городе было солнце. Всегда. Мы держались за руки, дни один за другим танцевали в лучах солнечного света, как пылинки, а время почтительно обходило нас стороной.
"Они жили долго и счастливо и умерли в один день", - мурлыкала ты, сидя у меня на коленях. Мы жили в своем пряничном домике на тридцать шестом этаже и мечтали о том, кем станем, когда вырастем. Заваривали полынный чай и смеялись над его горечью. Рассыпали по вазочкам леденцы и щурились от их сладости. Кутались в пледы и носили махровые халаты, прячась в них от сквозняка. Каждый день выходили из дома. После обеда, приблизительно в два тридцать по Гринвичу. В дни, наполненные ясностью, светом и синевой высокого неба. Зимой мы грелись в подъездах дыханьем друг друга и писали наши имена на покрытых инеем витринах. Я так любил рассматривать тебя, ведь на радужной оболочке твоих глаз огнем и светом было вышито слово "единственная". Странно, что никто больше не мог его разглядеть. Дни уходили с сизыми закатами, и на зеленом небе теплых ночей загорались и падали желтые звезды. Мы никогда не загадывали желаний, не желая этим обижать свое счастье.
Если ты не знаешь, что такое боль, значит, ее нет.
...
В моем городе шел дождь. Всегда. Мои крылья отсырели и покрылись коричневой плесенью от тяжелой влаги.
Я родилась из правого мизинца Всемогущего с мечом в руках. Меня выкормили искусственными смесями из молочных облаков и холодного воздуха. Учили по учебнику "Основы теологической градации добродетели". Впрыскивали яд ненависти к неверным. Я зазубривала молитвы и хвалебные песни. Тренировала свое бессмертие на специально подобранных грешниках и оттачивала мастерство кары Господней на подопытных падших. Разучила, как стихи, все самые популярные способы оправдания Божественной жестокости. Правда, иногда я вставала на колени, складывала крылья и молилась о пощаде.
Я часто смотрела вниз на солнце. Если глядеть на него, прикрыв глаза ресницами, то можно увидеть день своего избавления, который выбит на запястьях холодными каплями дождя. Внизу я видела настоящее и вечное. Оно было раскрашено в пастельные тона и излучало тепло. Ты был настоящим и искрящимся. Ты так нежно любил и так честно молился о ней. Всегда о ней.
"Они жили долго и счастливо и умерли в один день", - голос был приторно-сладок, как мед к чаю, и проникал своими щупальцами преданности и верности все глубже в душу. И вот она уже навсегда поселилась в твоем левом предсердии. Я ненавидела ее и культивировала свою ненависть точно так, как было написано в учебниках и научных обоснованиях слова Господня. Слишком много ненависти, слишком много дождя. Слишком много ночей с чужими смертными. Я позволяла им проникать к себе под кожу, чтобы впитать их липкий грех и вскормить ненависть. Слишком часто я стала стоять на карнизе тридцать шестого этаже. Ты никогда не видел меня и не знал обо мне. Значит ли это, меня не было? Однажды, натерев меч пчелиным воском и чужими слезами, я ... совершила. эту. ошибку.
...
Ты заболела осенью. На улице непрерывно лил дождь, серое небо стерло все краски с города, растеклось мутным бесцветьем по оконным стеклам. Ты куталась в свой любимый теплый халат, хриплым, смешным голоском неразборчиво шептала банальности о том, что все будет хорошо. Светло-серым дымом с ароматом свежей сдобы и карамели из тебя уходила жизнь. Я гладил твои острые скулы и целовал серые худые пальцы. Они пахли любовью и прелой листвой. Я перетирал в пальцах твои выпавшие волосы и читал вслух детские сказки про Бога и Ангелов, про прощение и справедливость, про любовь и спасение. В нашем городе пошел дождь, и пряничный домик на тридцать шестом этаже растаял, оставив горечь во рту и пустоту в сердце.
Сейчас я кутаюсь в твой халат и смотрю в темноту ночи за стеклом. Я будто жду бесконечно опаздывающий поезд в холодном, мерзко пахнущем лекарствами и пирожками с тухлятиной зале ожидания. Я продолжаю молиться о тебе, забывая и путая молитвы. Иногда мне кажется, что стоит только вспомнить одно единственное верное слово, и все вернется на свои места. Но память упорно молчит, изможденная бессонницей. Уже давно не могу спать, слишком много одиночества, напрасных воспоминаний и нерешительности.
Здесь всё напоминает о тебе. Нет сил уйти, и нет сил остаться. Жизнь уже давно не имеет смысла. Это утверждение с недавних пор стало сверхочевидным, как результат умножения дважды два. Но каждый раз, когда я, набравшись решимости, подхожу к окну и распахиваю его, чтобы лететь на поиски тебя в объятия низкого неба, что-то меня останавливает. Как будто кто-то вместо меня делает нужный шаг с карниза и использует всю накопленную за день решимость.
И в комнате опять остаются лишь смущенное, плачущее время, твой теплый махровый халат и строчка "Жили они долго и счастливо, но не умерли в один день...". Не умерли, слышишь? Черт бы побрал меня, не умерли! И я никак не могу набраться смелости исправить эту досадную ошибку. Невидимые холодные руки заталкивают меня обратно в темную комнату, высасывая способность принимать решения. Кажется, кто-то следит за мной через мокрое стекло. Как же я ненавижу эту невидимую силу, которая не позволяет мне снова быть с тобой. Небо, вспомни! Там, Наверху, ничего не знают или не хотят знать обо мне. Значит, меня нет. Я снова подхожу к окну...
...
Я опять стою на высоте в тридцать шесть этажей на узком карнизе, прижимаясь лбом к мокрому стеклу. Дождь предательски плюет ледяными каплями в спину. Капли ввинчиваются крошечными буравчиками холода в тело, прорывают свои норки до самого сердца и кусают его своими зубами-сосульками. Точнее, грызут. Босые ступни сводит холодом, ноги скользят, оставляя разводы на грязной полоске жести. Тревожное ночное небо ложится на плечи свинцовым грузом, пытаясь оторвать мои ладони от окна и сбросить вниз. Заманчиво. Но я пока не могу уйти. Просто намертво прилипла взглядом к стеклу, и меня уже почти невозможно отделить от скользкой поверхности, через которую я могу видеть. Могу видеть тебя. Теперь ты один. Теперь ты мой.
Ты сидишь на кафельном полу, закутавшись в старый махровый женский халат, и смотришь в темноту ночи за стеклом. Каждый раз, когда ты смотришь на часы, они показывают одно и то же время. Оно, одинаковое в своей повторяемости, каждое мгновение, незаметно течет сквозь сухие пальцы, унося частички жизни и старя твою плоть. Слишком много дождя и ветра за окном. Слишком много страха и бессонных ночей. Ты боишься спать, ты боишься своих кошмаров. Я видела их, снующих о тьме.
Стою на холодной скользкой жести, желая распустить по ниточкам эту махровую тряпку - ее халат, твою память - и смотрю в темноту комнаты за окном. Когда там совсем черно и тихо, стекло обращается зеркалом. Каждый раз, когда я смотрю в зеркало, там показывают разную меня... Твои окна открываются наружу. Уже несколько раз ты распахивал их и сталкивал меня с карниза. Иногда я успевала зацепиться за раму и беспомощно раскачивалась на руках, загоняя занозы под ногти. Но чаще я падала вниз и подолгу смотрела потом на свои неестественно раскинутые конечности, на липкую безнадегу, стекающую теплыми красными ручейками из носа и уголков рта. У меня больше не было крыльев.
Раньше ты думал, что кого угодно можно спасти, если держать его за руку и, всхлипывая, произносить имя Бога. А ведь Господь любит шутить и балагурить. Он любит приходить по ночам и тихо нашептывать истории о смертных грехах, пока из твоих ушей не потечет кровь. И когда ты будешь ползать на коленях, повторяя в бреду молитвы, он забьет в твои руки ржавые гвозди и наденет на голову терновый венок, чтобы ты понял каждое слово из повести о настоящем человеке, чтобы ты ощутил очищающую силу страданий. И ты потянешься руками к небу, ты скажешь "Ты прав, Господи! Прости меня, Господи!". Тогда Всемилостивый погладит тебя по поседевшей голове ласковой рукой, и ты в надежде на Спасение будешь бегать еще долго в колесе для самых быстрых белок. Избалованный мальчишка. Я-то знаю все о Его доброте, я видела в действии Его святое всепрощение. Мое горло тоже обдирало нечеловеческое, звериное, отчаянное "ХВАТИТ!". Я и сейчас бегу по лабиринтам для самых смелых подопытных крыс.
Ты сидишь на кафеле и держишь сжатыми добела пальцами подол старого махрового женского халата. Комната пахнет сигаретным дымом и слезами. Ты теперь всегда пахнешь слезами, а в твоих ладонях - страх и всхлипы. Когда тебе больно - за окном дождь. И поэтому я здесь. Я буду здесь всегда, чтобы отгонять твои сны, наполненные бессмысленными молитвами об успокоении души. Ты никогда не узнаешь обо мне. Значит, меня никогда не будет. Как бы хотелось держать ладонями твое лицо и быстро-быстро, почти неразборчиво, повторять банальные слова о том, что все будет хорошо, что все будет хорошо, что всё будет хорошо, что у тебя тоже все будет хорошо. Как бы хотелось стать тем единственным человеком, который сможет унять твою боль. Я бы целовала твои руки и слушала, как бьется твое сердце. Ты снова подходишь к окну.
Делаю за тебя шаг, и мои ладони отклеиваются от стекла. Волосы набиваются в рот и глаза, и я ощущаю всю мощь земного притяжения. Свинцовое небо удаляется. 35...34...33...32........2...1. Сердце разбивается на тысячу осколков. И вот я снова лежу на мокром асфальте, нелепо раскинув руки, и дождь смывает с лица красную влагу. Я закрываю глаза. Спокойной ночи. Теперь ты тоже бессмертен.