Крупная баба вышла на крыльцо, огляделась, смачно зевнула, обнажив два ряда металлических коронок, и сказала: "Хорошо!".
С шумным стрекотом поднялись с компостной кучи сороки и, взлетев, расселись по ветвям рябины. Летнее утро только-только вступило в свои права: в воздухе еще царил аромат мяты и рано зацветших флоксов - его еще не выпил дневной зной, уже начавший растягивать свои щупальца над прохладной землей.
Сопя носом, баба вперевалку прошествовала к компостному ящику, натужившись, вылила в него ночное ведро и, близоруко поглядев на сорок, замахнулась на них свободной рукой: "У, дармоедки!".
Поставив ведро, баба, оттопырив широкий зад, наклонилась и принялась привычным движением выдирать сорную траву из ближайшей грядки. Набрав большой пук сорняков, она кинула его в компост.
- Здрассте, Иван Петрович! - увидела баба курившего возле своего крыльца соседа.
- А, Наталья Васильевна! Приветствую Вас. День-то сегодня, пожалуй, не такой жаркий, как вчера, будет!
- Да, вчера душно было, но в доме у меня и в жару прохладно. Хороший у меня дом. Как ваша поясница, Иван Петрович?
- Спасибо, лучше. Спал я сегодня плохо. Снилось что-то такое мерзопакостное. Проснулся, еще не рассвело, ворочался долго, но так и не заснул. Я все думал: Наталья Васильевна, а давайте мы с Вами чайку вечером попьем. Сядем, поговорим о том, о сем.
- Сегодня мне нужно в сарае хлам разобрать, а вечером буду баню топить. Вот после бани, может, попьем чаю. У меня нынче желе смородинное знатное получилось.
Баба на минуту нахмурилось, в ее взгляде промелькнуло что-то тревожное. Суеверно перекрестившись, она добавила: "Если, конечно, жива буду".
- Полно, Наталья Васильевна, куда мы с вами денемся! Здоровья Вам не занимать - оглядел масляным взглядом обширную фигуру соседки Иван Петрович - все при вас имеется - и стать, и сноровка.
- Да будет вам любезничать - жене привет передавайте - махнула на него рукой Наталья Васильевна и пошла по направлению к дому.
Налив себе большую кружку чая, баба, прихлебывая, пила, сложив губы трубочкой, стараясь, чтобы чаинки не попали в рот.
- А что-то и мне сегодня снилось не обычное - подумала она. И тут ей вспомнился ночной сон. Как будто она, сидя на большой арбузной корке, жадно вгрызается челюстями в его ароматную мякоть и вожделенно поводит усиками, поджимая от удовольствия под себя полосатое брюшко. А потом кто-то как закричит: пошла вон, дармоедка, и сверху начал стремительно надвигаться огромный пресс из сложенной в 10 слоев газеты - еле-еле увернулась. От страха-то и проснулась.
Пока солнце не достигло зенита, Наталья Васильевна полола клубничную грядку. В этом году клубника не удалась, но сорняки на грядке чувствовали себя отлично: раскидистый одуванчик, ползучий пырей, бледная пастушья сумка, зеленый подорожник, кудрявая лебеда и множество других растений, сцепившись корнями друг с другом, делились с соседями пространством солнечного света.
- Зачем я их выдергиваю - думала Наталья Васильевна. - Почему их жизнь менее ценна, чем, положим, жизнь клубничного куста? Кто дал мне право решать, что природе важнее - разнообразный мир сорняков или моя худосочная клубника?
Проворно работая руками, Наталья Васильевна быстро освободила грядку от сорной травы, почистила междурядье и отнесла полный таз корней и травы на компост.
Припекало. Присев на минутку отдохнуть в тени, Наталья Васильевна смотрела через забор на молодую девушку, лениво срывающую ягоды спелой малины. Ягоды одна за другой исчезали в чувственном рту.
- Дармоедка - подумала Наталья Васильевна, впрочем, без неприязни. Мать с утра до ночи спину гнет на участке, а эта приехала - хоть бы пальцем пошевелила, помогла, нет, сейчас полотенце расстелет и ляжет на солнце - будет загорать, пока обед не подадут.
- Здрассте, Наталья Васильевна!
- Здравствуй, Леночка! Отдохнуть приехала?
- Устаешь на работе сиськами трясти? - мысленно добавила к вышесказанному Наталья Васильевна.
- Да, ужасно устаю - поддержала разговор Леночка - у нас ненормированный рабочий день - с девяти до девяти пашем, все время на ногах.
- Мы в твои годы все успевали - и по дому, и по работе и с детьми, и в магазин - подумала Наталья Васильевна, а вслух сказала: отдыхай, Леночка, где как не у матери на даче отдохнуть можно!
Сходив к речке за навозом, где в луговине гуляло на выпасе чудом сохранившееся совхозное стадо, Наталья Васильевна обложила сухими коровьими лепешками кусты смородины. Кусты, раскинув высокие ветви по сторонам, отдыхали. Еще неделю назад каждая ветка была усыпана крупными, блестящими на солнце, ягодами. Черные ягоды послушно ложились в руку, но стоило разжать ладонь, они перекатывались, пытаясь соскользнуть на землю. Земля прятала их в складках травы, не желая отпускать в чужие руки. Тонкая кожица ягоды, если прижать ее языком к небу, послушно лопалась, наполняя рот кислой сладостью. Пяти ягод хватало для того, чтобы утолить жажду новых ощущений.
- Чудная ягода - думала про себя Наталья Васильевна - любит солнце и тень, воду и рассыпчатую землю. Откуда берет она свой терпкий аромат, свою тягучую мякоть, свой ядреный вкус? За что благодарна она человеку, что так щедро делится с ним своим темно-вишневым соком, леча его от простуды и одаряя витаминами?
- Смородина - сама родилась, всем сгодилась - вспомнилась ей приговорка, слышанная в детстве.
Солнце стояло в зените, когда Наталья Васильевна открыла дверь сарая.
Щелястый сарай был забит досками, поржавевшими кастрюлями, сломанным инструментом, плесневелыми мешками и прочим старьем. Она не разбиралась в сарае со дня внезапной кончины бывшего мужа.
- Человек без дела, как сломанный инструмент - вертела в руках молоток без ручки Наталья Васильевна - если этот молоток не починить, то он окажется обыкновенным мусором и его можно смело выбросить на свалку, а вот если его насадить на легкую отполированную ручку, то работать с ним будет одно удовольствие. Вот я теперь такой же молоток без ручки - горько подумала она про себя.
Наталья Васильевна два года назад вышла на пенсию, а до этого работала на швейной фабрике - шила постельное белье. На производстве от нескончаемого шума машин она оглохла на правое ухо и на заслуженный отдых вышла с большим удовольствием - решила, наконец, заняться любимым делом - ковыряться в земле на своем участке. Но работа на участке, к ее большому сожалению, носила временной характер. Когда начинались осенние дожди, она полностью теряла свою привлекательность и на Наталью Васильевну наседала скука, а когда на улицах сгущалась ноябрьская темнота, и не было большой нужды выходить из дома, на нее наваливалась тоска. Наверное, поэтому она, не переставая, трудилась летними днями. Конечно, и в межсезонье она не переставала работать - заказов на шитье комплектов белья хватало, а шила она аккуратно, и заказчики были довольны. Но летняя работа на участке доставляла ей несравнимо большее удовольствие.
- Не колготись, мама - говорила ей дочь - что ты ходишь туда-сюда с лопатой как зайчик энерджайзер с барабаном? Сядь, отдохни, книжечку почитай, телевизор посмотри, новости послушай.
- Что толку нам от твоих грядок - вторил ей сын - я на рынке все куплю - там товар покачественней будет! Помидоры круглые и красные, огурцы один к одному!
Наталья Васильевна тревожно смотрела на непонимающих ее детей - зачем ей отдых, отдых, который превращает жизнь в ничто, отдых, стелющий постель для приближающегося вечного сна? Она страшилась - нет, не естественного хода событий, ухода в небытие, а своего превращения в отжившее пустое тело, ждущее разрешения выйти вон из этого мира! Поэтому каждую минуту летнего дня она жадно пыталась заполнить работой.
Надев рабочие рукавицы, баба перетаскивала хлам, наваленный как попало в сарае, на скошенную траву и раскладывала по кучкам. Это - на дрова, это - заделать дыру в заборе, а это - бабкины вилы, которыми та ворошила сено.
- Вот бабушка всю жизнь трудилась, как заведенная, а что после нее осталось? - Эти грабли, да ухват? Да если бы не я, дети все бы уже давно сдали в металлолом. Да и по правде сказать, кому нужны сейчас эти грабли да косы? - Кто ими станет работать? - Отошел их век и вряд ли вернется.
Дальше на эту тему она думать боялась - невзначай можно додуматься до нехорошего.
Вдруг в дальнем углу сарая за длинными жердями она увидела осиное гнездо величиной с баскетбольный мяч. Вокруг него, недовольные чужим вторжением, встревожено летали осы.
- Ба - закрыла рот ладонью баба - сон в руку.
- Геннадьич, Геннадьич - крикнула она через участок соседу - помоги.
Геннадьич, одетый в белый балахон с сеткой на лице что-то колдовал возле своих ульев. Издалека он был точь-в-точь первый космонавт на Луне.
- Тише ты орать-то - пчел напугаешь - откликнулся он - чего всполошилась?
Но баба уже спешила к нему - слушай, дай мне твою дымовуху - ос распугать надо и гнездо разорить.
- А не боишься? Осы они, знаешь, какие ядовитые! Может лучше их "дихлофосом" потравить? От "дихлофоса" все сдохнут.
- Так ведь они живые, Геннадьич, а ты их "дихлофосом" хочешь. Нет, давай распугаем, пусть они в лес улетят и новое гнездо себе там построят.
Геннадьич раскурил дымовуху и пошел вслед за бабой.
- Ишь разгуделись - чуют напасть. Ты, Наталья, здесь пока постой, а я пойду, шугану их.
Осторожно открыв дверь сарая, Геннадьич, выставив вперед руки, начал мехами быстро нагнетать внутрь дым. Подойдя совсем близко к гнезду, он, окутал его едким шлейфом. Осы, облепив серый шар гнезда, гудели, как пожарная сирена. Окружив плотным кольцом матку-производительницу - крупную осу, они быстро махали крылышками, но разогнать клубы дыма были не в состоянии. Осиная матка, потеряв ориентацию, начала кружить вокруг гнезда, расширяя радиус от круга к кругу. Потом, видно почувствовав дуновение свежего воздуха, она забилась в щель, отчаянно работая лапками, выбралась наружу и полетела к неподалеку стоящей сосне. За ней последовали три поджарых самца.
- Ну вот, на развод ос оставили - Тащи ведро с водой - крикнул Геннадьич бабе.
Он взял лопату, срезал гнездо с потолка и опустил его в принесенное бабой ведро.
Через несколько секунд все было кончено: трупы ос плавали в ведре, личинки задохнулись, оставшиеся в живых осы вылетели через щели сарая.
- Ну вот и все, Васильевна, - сказал пчеловод, снимая накомарник с лица и вытирая рукой вспотевший лоб. Теперь не подходи пару дней к сараю, осы - злопамятные твари.
- Не к добру мы с тобой гнездо разворошили - говорила Наталья Васильевна, сидя у Геннадьича на террасе вечером после бани. Геннадьич разливал по стаканам медовуху.
- Ах, эти черные глаза меня пленили - доносилось сладкое пение из магнитофона.
- После того, как мой Николай, царство ему небесное, богу душу отдал, я сарай не трогала. Так - загляну - возьму лопату, потом положу - и все.
- Работящий человек был твой Николай. Жаль человека. Давай помянем.
Звякнули рюмки, и тягучая медовуха потекла по назначенным ей местам.
- А что, Наталья, помнишь как мы тогда с тобой?
- Да уж как не помнить? Николай после того меня чуть не задушил. Хороший человек был, но как выпьет лишку, так в зверя превращался. Винище его сгубило. Дурак, место нашел - в сарае повесился. Знаешь, я иногда думаю, а вдруг душа Николая где-то здесь витает, например, в той осе, которая улетела. А ты говоришь ос дихлофосом травить...
Чем меньше медовухи оставалось в бутылке, тем темнее и глубже становились глаза соседа, обращенные на Наталью Васильевну.
Скоро дыхание его стало прерывистым, ноздри раздулись, он подошел, обнял ее за плечи, прошелся руками по крутым бокам, потом впился пальцами в налитые бедра.
- Красивая ты баба - сказал Геннадьич после всего, прыгая на одной ноги, пытаясь другой попасть в штанину.
- Не будь моей Люськи, я бы к тебе прилип.
Люська твоя - баба мировая и терпение у нее ангельское - сколько девок от тебя на сторону отвадила. Ну, я пошла, что ли? Мне завтра картошку окучивать надо.
- Постой, постой, Наташ, я тебе медку баночку дам. Вот этот - цикориевый, а вот этот с лип брали.
Этой ночью в дом к бабе пролезла оса. Медленно она влезла в открытую форточку, медленно сползла по стене, медленно поползла дальше. Лететь, конечно, было бы проще, но тогда ее присутствие могло бы выдать жужжание. - Почему осы жужжат? - думала она, с трудом преодолевая сантиметр за сантиметром по покрытому линолеумом полу. Нервно трепеща тонкими усиками, цепляясь за свисающее до пола одеяло, оса заползла на кровать, где спала баба.
Баба лежала на своей широкой кровати, прижав руки к груди. Временами она заходилась от душившего ее храпа. При каждой руладе лицо ее вытягивалось, челюсть опускалась, отчего она становилась похожей на глубоководную рыбу. По лбу и шее, свисающей на подбородок толстыми складками, струились ручейки пота. Изо рта с каждым отрывистым выдохом вырывался аромат перегара.
Добравшись до складки на шее, оса жадно напилась кислого пота, пахнущего медовухой. Потом переползла в мягкую ямочку, туда, где бился пульс. Заскрежетав челюстями, пристроила свой зад над трепещущей жилой и с наслаждением вонзила свое ядовитое жало по самое его основание в сонную артерию бабы. Потом она содрогнулась, и, распоров живот харакири, вывернула наружу внутренности. И дернув на последок лапками, сдохла.
Почувствовав нестерпимо жгучую боль, баба открыла глаза и схватилась рукой за распухшую шею. Под рукой сухим комочком зашуршала дохлая оса. Перед глазами плыли, вращаясь, цветные круги. Она попыталась вздохнуть, но паралич сковал горло, и воздух так и остался снаружи.
- Кажется, конец - успела подумать баба - надо было все-таки ос дихлофосом травить.