Люк (выхватывая бластер): Что за тобой наблюдают...
Джордж Лукас. Сказка
- Ты меня простишь?
- За что?
- Я был очень неправ, хотя ты, наверное, не помнишь,..
- Не выдумывай...
- ... на озере, на волнах розового тумана...
- Хорошо, хорошо, я прощаю...
С наступлением ночи Волшебный лес преображался. На самом деле, он становился Волшебным именно ночью. Мохнатые еловые лапы, впитавшие за время дневного сна солнечный свет, начинали просыпаться, медленно приходить в себя. И если днем стволы стояли, не шолохнувшись, и птичьи трели наперегонки носились по чаще, петляя между деревьями, то, с наступлением сумерек, лес погружался в таинственный шелест. Иногда, сквозь ветви пролетала сова, вызывая у деревьев бурю эмоций, и стаи светлячков поднимались в небо, пытаясь угнаться за ясноглазой птицей, плавно скользащей во мраке. Воздух вскипал при каждом новом взмахе карих крыльев, и деревья, на мгновение, смолкали, чтобы послушать последние новости.
Однако, все это происходило в вышине, на уровне крон. У самой земли царили безмолвие и сумрак. По тайным тропам бродили тщедушные лешие, с благоговением прилипавшие к стволам, при виде очередного фосфорного испарения. За многие годы ночей, они привыкли быть единственными носителями знания о перемещении по Волшебному лесу. Правда, их дороги никогда нигде не начинались и никуда не вели, поскольку лешие были совершенно уверены, что сколько ни ходи, а из леса все равно не уйдешь.
"Фея живет далеко и высоко... Ее и вправду кто-то крепко обидел. Неужели это ...? Такое заклятие она не снимет! Если только разорвать нить Времени, да снова завязать на твоей дурацкой шее!"
Но вот, внезапно, все деревья замолкли. Что это за мерный стук слишится вдалеке? Очень похоже на шаги... Лешие сбились в кучу и, в ужасе, захлопали слезящимися глазами. Шаги все приближались. Во мраке забрезжил огонь факела. Скоро, его тусклое пламя вырвало из темноты маленькую фигуру, закутанную в черный волнующийся балахон. Не обращая ни малейшего внимания на всеобщее изумление, путник уверенно вышагивал по тропинке. Вскоре стали видны зеленые сапоги со шпорами и полы красной шляпы, вылезающие из-под широкого капюшона. На уровне пояса под балахоном просматривался клинок; в свете факела, его рукоять переливалясь изумрудами. Живые тонкие губы что-то постоянно бормотали. Единственное, чего было не разглядеть - это глаз, на которых лежала густая серая тень, от которой выражение всего лица казалось немного грустным.
На опушке
В лесу глухом
Жил в избушке
Маленький гном
В полдень обедал,
Ночью - спал.
По лесу бегал,
Горя не знал.
"Какая все-таки странная тропка... Идешь-идешь по ней, вперед да вперед, да за поворот, идешь-идешь, а она все не кончается, да и не кончается. Что за напасть! И кто только меня сюда звал? Сглазили, так и есть, одно слово."
Ветки раздвигались сами собой, он их даже не просил. не то что не вспоминал заклинаний. Они лишь тихо шелестели, наверное, вторя его дыханию, а, может быть, переговаривались. О чем бы они могли говорить?
Кто там в тишине шумит,
Снова за полночь не спит?
Кто идет в ночную тьму,
Вторя сердцу своему?
Стой же! Слышишь, аль оглох?
Лучше ляг на теплый мох,
И усни, как днем луна,
Вспомни прошлые года,
Как бродил ты средь ветвей,
С песней юною своей,
И с отрогов Синих скал
Тебе ветер подпевал.
Как, забыв года считать,
Не решался убежать
В вышину, где Звездный дождь...
Не туда ль ты днесь идешь?
"...Если идти все время вниз, и вниз, да никуда не сворачивать, а, главное, не смотреть назад и не смеяться вперед, то можно выйти к Океану. Он такой большой и синий, как небо в июльский полдень, или зеленый, как пихтовый лес после ливня, или нежно розовый, как... В общем, его никто не видел, все только и делают, что притворяются. А взяли бы, да хоть разок сходили. А нет - нальют недорослям лужу во дворе да и вспоминают бурную молодость..."
Мелкие камни то и дело выскальзывали из под его сапог и ворчливо укатывались в серый туман. "А утра-то видать и не будет нынче." И уже скоро Отроги Незримых стражей с Проклятыми пещерами и мудрым Летучим Мышем.
...Где-то у приближающейся с каждым шагом линии горизонта в безоблачное ночное небо уносился крутой склон. Его буйной зелени сейчас не было видно, просто словно кто-то смахнул с части неба звездную пыль, и оставшийся след теперь чернел ослепительно чистой тьмой. Там, ровно на уровне золотого сечения находась неприметная щель, служившая входом в Мышиное обиталище.
Летучий Мыш,
Ты снова не спишь,
Над темной землей
одиноко паришь.
Не зришь звездопада
В небесной прохладе,
Вниз головою в пещере висишь.
Вот я собрался тебя навестить
И о сокрытой дороге спросить:
Как встретить на ней мне
Прекрасную Фею
И слезно прощенья у ней попросить.
Но Мыш не ответил. Даже не взмахнул перепончатыми крыльями, когда факел разгорелся с новой силой. Пламя вырвало из темноты сводчатоеподземелье. Но как все изменилось! Противоположной стены, околокоторой обычно висел Мыш, неизменно сверля камень полуслепымиглазами, теперь не было. Вместо этого, стены, причудливо, словно изогнувшись изпоследних сил, образовали узкий лаз в нечто, где все ещетаился сумрак. Пришлось сбросить шляпу, и она мгновенно ушла на днопеска.
Такой пещеры он еще не видел. Это был длинный и широкий сводчатый коридор, высеченныйв скале. На стенах и потолке, то и дело проявлялись диковинныерисунки и знаки, смысла которых он не знал. Но чем дальше в глубьпещеры, тем знаки преобретали все более различимые очертания. Ещечерез минуту уже можно было не сомневаться, что все рисунки быличастью одной бесконечной картины. На картине были изображены дети,уже умеющие говорить или еще стоящие на четвереньках. А вокруг детей в безумном танце резвилисьпричудливые птицы с золотыми перьями. Дети смеются, некоторыне пытаются ухватить птиц за крылья. Кому-то удается оседлать птицу, и они вдвоем уносятся высоко под каменный свод и исчезают в нарисованном небе. Казалось, что вот вот рисункиоживут, и пещера наполнится детским гомоном и переливами трелей.
"...Когда она на меня взглянет... Нет, просто случайно окинет взором долину, полную ночи и, конечно, заметит меня: куда уж, от ее взгляда не укроешься. Я стану тотчас большим-пребольшим, и мне уже не нужно будет красться по буреломам, нет. Я облаком буду взлетать к ее ослепительной вершине, чтобы снова и снова смотреть с ней на ночной прибой.
Она меня простит, обязательно."
Внезапно, потолок ушел куда-то очень высоко, по кайней мере, пламенифакела уже не хватало, чтобы его осветить пещеру до потолка. Пол тоже стал подниматься, словнообразуя подземный перевал. Несколько десятков шагов и...
В глаза ударил свет десятков огромных свечей. Пламя факела как-тонеуверенно качнулось и погасло само-собой. Даже странно, почемутам, до перевала не было видно зарева на стенах. Здесь же стеныбыли темно-красного цвета, без малейшего намека на рисунки. Он стоялна холме, над сначала обрывистым, а потом все более пологим каменистым склоном, примыкавшим с другойстороны к совершенно отвесной стене. На этой стене был единственныйво всей пещере рисунок - одинокая белоснежная вершина, снанизанными на нее четырьмя кольцами голубых облаков. Почему-то, он оглянулся и на миг оцепенел: за его спиной была точнотакая же стена, только без рисунка. Ни единой шели, не то что коридора, из которого он, казалось, вышел, лишь бугристый базальт. И две стены - вправо и влево, на сколько хватает взгляда, между которыми, в резных чашах, плавятся исполинские свечи.
И, только теперь, еговнимание привлек странный звук, доносившийся откуда-то из подподножия стены с белой горой. Он спрыгнул с холма и, не отпускаярукояти клинка, медленно направился к маленькому гроту, почтиневидимому сверху. Чем ближе он подходил, тем светлее ствновилсягрот. И когда он уже прошел под каменной аркой, ни единой каплитемноты не осталось перед его глазами.
Прямо перед ним, висел громадный сталактит, занимавший единственную нишу в на удивление округлой противоположной стене грота. Заледеневшим потоком жизни сталактит вырывался из рваной трещины в своде. В самом верху сталактит был чисто зеленого цвета, словно душа листьев волшебного леса, оставшегося далеко позади. Потом он плавно становился ослепитнльно синим, как небо, окаймляющее солнечную корону в жаркий летний полдень. Ниже сталактит становился фиолетовым и, наконец, зазубренное острие отливало огненно красным цветом. Было заметно, что на кончике острия висит большая густая алая капля, еше не набравшая сил чтобы оторваться и упасть вниз на находяшийся всего в нескольких сантиметрах...
Это был матово-белый обелиск, по форме напоминавший то-ли некое подобие алтаря, то ли саркофаг, то ли надгробие. Что то темнело внутри него, что-то, на что так не хотелось смотреть. Обелиск лежал под углом, так, что его верхнюю грань было хорошо видно. Но, что самое интересное, сразу за ним начинались большие каменные ступени, ведущие куда-то наверх, за сталактит. Видимо, монолит опирался на первую ступень. И до второй ступени можно было добраться лишь умудрившись пролезть под сталактитом по обелиску.
В этот момен,т алая капля медленно оторвалась от острия и с треском распласталась по матово-белой поверхности. Красная жидкость в то же мгновение зашипела, монолит покрылся багровыми пузырями, и к своду грота пошел ядовито красный пар. Всего через несколько секунд с поверхности обелиска исчесли даже грязные разводы - он снова был матово-белым.
Больше ждать не имело смысла. Взмах клинка - и сталактит рассечен на уровне водораздела зеленого и синего. Но он не падает, а раскалывается на мелкие кусочки льда и медленно оседает на надгробии. Черный балахон вспархивает над облаком пыли, обнажая золотой доспех, и ложиться поверх надгробия. Несколько прыжков, и вот уже десяток ступеней позади, главное - не смотреть вниз...
...Подземелье более не молчит. Дети плачут все сильнее, их всхлтипывание превращается в истошные надрывные крики. Пещера сотрясается в судорогах. Птицы расправляют крылья и одно мгновение отрываются от земли. Их тела бьются о каменные своды, осыпая вековой песок червоным золотом...
Он поднимался все выше и выше, его тень на далеких волнах ударялась о берег, таила в черной гальке и вновь, с порывом прохладного бриза, вырастала до горизонта и уносилась в небо. Внизу остались бурные чащобы и каменистые склоны; ноги мягко утопали в серебристой дымке. Только бы не упасть! Нельзя же ждать целую жизнь, нет, нельзя. Тогда уж не следовало и выбираться из берлоги. Теперь уже немного...
Где тот голос, что песни пел
О стране Лазурных Гор?
Ветер унес все, что хотел,
В аквамариновый простор.
Можно целые ночи не спать,
Но не зови, я не прийду.
Мне уж под звездами не играть,
Я похоронен в синем саду.
Лучше, вернись на песчаный пляж,
Тот, где не бывает снегов,
Вспомни пришедший с моря мираж.
Пусть он, гонимый от берегов,
Тихо падет тебе не плечо -
Утренний штиль, перешедший в зной.
Но ты скажешь, "Как горячо..."
И укроешься
Волной...
...Фея спала в маленькой уютной кувшинке. Крепкие лепестки почти сошлись над ней, защищая то ли от ушедшей ночи, то ли от наступающего утра. Он осторожно раздвинул лепестки и посмотрел в ее лицо. Наверно от огня, еще не погасшего в его глазах, она проснулась. Сладко зевнула и, потянувшись, расплылась в лучезарной улыбке. Словно на небе взошло еще одно Солнце. "Привет...". И, совершенно по детски моргнув глазами и не прекращая улыбаться, свернулась клубочком и вновь уснула прямо на его ладони.
Снова мы вместе,
В кои-то веки.
Нужно ли мести?
Мы ль человеки?
Ночь нас похитит
И оправдает.
Никто не увидит,
И не узнает.
"Ты знаешь, у меня очень долго ничего не было. Кроме твоего Имени. Где твой дом, на какой из снежных вершин, какого цвета сейчас твои глаза? И сколько змей сейчс обвивают твой стан перед рассветом? Кто мог это знать? Кто об этом смел задумываться?
Но уменя было твое Имя. Твое Имя было моей исповедью перед очередной смертью, твое Имя вырывалась из моей еще не дышавшей новорожденной плоти в четыре часа после полуночи и становилось моей первой молитвой. Я придумал много новых знаков, призваных хранить звучание твоего Имени в хитросплетении синих черт, которые я складывал из дубовых и березовых побегов первой декады, терзая их невинность каплями янтарного меда. Когд, в такой тонкой щели между землей и ночью не оставалось воздуха, мои пересыхавшие артерии наполняли переливы сияния далеких звезд, названых в честь твоего Имени. Твоим Именем я призывал Новый год, застрявший где-то за пыльным городом, наверно из-за того, что без памяти влюбился в таинственное мерцание снежинок на твоих ресницах.
Твое Имя я вырезал на своей груди, и от прикосновения обуглились пальцы, и он в ужасе умчался назад на небо, прихрамывая на обе ноги, потому что сталмудрым.
А теперь ты спишь, свернувшись клубочком на моей ладони, под еле слышную колыбельную утихающих зарниц и запах цветущего вереска..."
Он тихонько положил спящую Фею в кувшикну и побрел прочь, загребая носками серебристых сапог мелкую цветущую воду. Он шел очень медленно, плавно перенося вес с ноги на ногу, устало вдыхая воздух, холодный и влажный. Иногда, утреннюю тишину пронизывал чей-то полусонный стрекот или короткая трель. Солнце уже поднялось, но еще не припекало. Он удалялся все дальше и дальше, в глубь этого бескрайнего моря, беспечно плескавшегося где-то у щиколоток. Теперь ему не нужно было оборачиваться, ему наконец можно было не вечно идти куда-то вперед и вверх, а беззаботно прогуляться до горизонта и обратно. "Если я ей действительно понадоблюсь, ей будет достаточно лишь на секунду закрыть глаза. А когда она их откроет, то даже не вспомнет, что ей было нужно - я уже исчезну, сольюсь ли с ночным сумраком или расстаю горячим воздухом и понесусь назад, подальше от берега."
По мелкой воде ступать,
Вдыхая спелый озон,
И бережно охранять
Обетованный сон.
Сегодня Хорс не спешит
Нагнать полуденный зной:
Моей вчерашней души
Он не нарушит покой.
Внезапно, в сознании возникла на редкость ясная мысль, возможно, первая в своем роде за все время его долгого путешествия. Наверно причиной ее стала чистая бирюза воды, свободной даже от намека на растительность. Всего в одном шаге впереди мелководье обраывалось, дно исчезало в бездонной глубине, а на его месте волновалась уже совсем черная вода, в которой то и дело яркими звездочками вспыхивали разноцветные огоньки. Наверное, там было очень глубоко. Может быть, даже темно и холодно, и если нырнешь очень глубоко, то можно уже не вынырнуть. Но что это такое - стремительно пронзать темнеющую толщу воды? Все глубже и глубже! И в первый раз вдохнуть полной грудью леденяшую воду...
Безмолвие рассек резкий всплеск, высокий водяной столб ухнул над голубой равниной и вновь все стихло.
***
Здесь было очень жарко, иногда даже казалось, что горячо. Особенно горячо становилось, когда от центра ядра приходила очередная волна жара. На поверхности ядра, она либо гасла в тугой магме, либо проносилась дальше, туда где сейчас зима. Нужно было уметь предугадывать, куда пойдет тепло в следующий раз, и успевать перейти в другое место. Там можно было вновь сесть на теплую и, словно, медленно дышашую поверхность ядра, и, откинувшись на локти, смотреть на созвездия, ставшие такими близкими и отсюда видимые намного более отчетливо. И кто бы мог подумать там наверху, что, на самом деле, земная кора - это лишь мельчайшая пыль, ледяная в перемешку с золотом, а единственная истиная твердь - это ядро, покрытое тонким слоем темно-красной копоти. И если смахнуть копоть с поверхности и заглянуть внутрь, то в ясные ночи можно увидеть Южный крест.