Аннотация: О небесной педерации (С конкурса "Вытер о бубен") Условия конкурса требовали написания короткоформного произведения на архитипичные темы, которое содержало бы фразу "ветер и бубен". Raging idiots...
Кого что...
Эстетам...
С приветом!
На Златом Крыльце сидели
Девять Старых Мудаков:
Мышкин, Пышкин, Залупышкин,
Переёбышкин, Мартышкин,
Бородин, Пиздин, Гвоздин,
И, в углу, еще один.
Андриэль Даниэлофф, Juenger
"Угроза войны"
И шестиboobный Эляhim
Духовно над водой носился
hа-коль-лектив авторов
"Загон, Пороки и Диктанты"
7% человеческой расы - пидорасы!
"Ом"
Над Раем сгущались сумерки. Смывая квантовой пеной последние осколки материального мира небесное воинство готовилось к концу света. Низшие духи, улюлюкая, настраивали суперструны в унисон вечернему звону Бубен, а Высшие чины, виртуозно контролирующие протуберанцы собственных духовных порывов, выстраивались в бесконечные шеренги, одна над другой, насколько хватало аромата, дабы, в этот торжественный миг, ощутить себя частью того единого целого, о котором все еще иногда вспоминал их общий героический папашка, ohman.
Метадрон скучал. При всей сказочности его героизма, скучать приходилось по-настоящему. Надо было чем-то себя жзнять... Выпить, что ли? Пользуясь отсутствием родителя, Метадрон материализовал небольшой сосудик Амриты и исполнился Святого Джина. Не помогло... Память прошлых жизней не оставляла никаких надежд на релаксацию в такой близости от неизбежного. "Метя, Метя, не жить тебе на свете!" съязвил папашка, когда Метадрон готовился пережить конец света в первый раз. Шутник он, папашка. Забавник....
Вот и теперь только один папашка демонстративно нирванил, опустив тяжелые веки на волосатую головогрудь. Казалось, будет как обычно до самого конца: то же томительное ожидание, те же сплоченые ряды бестелесных, переливающихся всеми цветами флуктуационных материализаций под медленно сходящимися небесными сводами, тот же неуклонно нарастающий многоголосый речетатив неизменного: "В начале сотворил он Ветер и Бубен, ohman!". И над всем этим тучный златокудрый папашка, вечная метериальная сущность, всхрапывающий на своем престоле под колышущимися аурными нимбами...
Ничто не предвещало грома и молнии. Однако, ни с того, ни с сего, папашка вдруг шумно заворочался, словно вспомив, что скоро надо будет вновь явить всему миру доказательство того, у кого самые большие и железные яйца. И точно, через несколько мгновений, папашка, уже почти придя в себя, с нескрываемым подозрением радарил туманным взгладом вечереющую надбубность. Воинство, готовое загундосить величание, замерло по стойке "смирно", в надежде получить высочайшее благословение. Но папашка вдруг, вероломно и без объявления войны, трижды топнул ножищей по агонизирующему престолу и, с ревом: "Все заебло!", аэробусом взмыл под серебристые облака. Покружил там немного, распугивая стайки обкуреных амуров, да и пропал из поля зрения третьего глаза. Временами, на папашку находило...
Первым, как всегда, ситуацию проанализировал Люципедр. Еще не утихли на запрестольных нимбах ударные волны, поднятые в эфире махами папашкиных крыл, а Люц уже скакал вниз по вновь золотеющим ступенькам, на ходу натягивая поверх черного хвоста потертые кожаные шорты. При всем его природном таланте, до папашкиной виртуозности в практике материализации Люцу было еще ох как далеко, отчего демонской его образ был излишне собирателен и, следовательно, расплывчат и недолговечен по ангельским меркам. Астрально-боковым зрением Метадрон успел заметить в сжатом кулачке Люца пару тюбиков елейного вазелина. "Опять свалит, дуралей, к дружкам-извращецам, а потом будет искать щель в последнюю минуту, наступая всем на ноги", подумал Метя, наблюдая, как стремительно дематериализирующийся Люц проносится мимо и пранным вихрем устремляется вниз.
Метя братца недолюбливал. Нет, не за ориентацию: кто нынче хотя бы чуть-чуть не пидорас со всей этой бестелесностью? (За исключением папашки, конечно, ohman!) Да и не важно это, главное, чтобы душа была вечной! То-то, что при всей доброте душевной, слаб был брательник духовно, хоть и, безусловно, талантлив. Не то что родитель!
Папашка был случаем не описанным в литературе. Когда и откуда он взялся, никто не знал. Да и кому было знать, если все, что во вселенной материальное было от папашки? Как верно ныли старшие товарищи, именно папашка сотворил Бубен, тонкую, но ни для кого не преодолимую грань, разделяющую мир на две части, а потом еще и наклонировал себе на потеху себя в виде небесного воинства. Опять же, то ли по приколу, то ли по первому разу, Бубен оказалась нестабильной. Пульсирующей... Изменчиовой? Некоторые даже, с опаской, допускали, что, в некотором роде, может быть даже и живой. На то были свои основания. Во первых, Бубен была, видимо, все-таки материальной. "Материнской, нах!", рыкныл однажды папашка с просонья, но его никто не понял, поскольку, все равно, это было не столь важно..
Намного важнее было то, что Бубен то и дело, по-большому, схлопывалась, не только временно превращая материальный мир в философскую категорию, но и компактифицируя всех, что ни на есть, бестелесных в одну единственную точку. Неприятно это было и неудобно, и именно поэтому старпёры заранее выстраивались в ряды, дабы потом, в час великого испытания, не натерло сингулярностей... И как только в этой самой точке начинало казаться, что все, сейчас совсем придавит, неладная инструмент, откуда-то сверху раздавалось папашкино полусонное: "Куда, бля?!", и Бубен тотчас, чуть ли не взрываясь, распахивалась во всей "скрытоконечности во тьме" своего естества, и наступало утро. Видимо побочным эфектом папашкиного вмешательства в естественное течение очередного конца света было появление каждым утром в рядах небесного воинства новых папашкиных клонов, свовсем еще слабеньких и необветренных духов, еще даже без цвета и запаха.
На хрена все это было папашке, и что скрывается по ту сторону Бубен - то были две великих загадки мироздания. Лишь один раз папашка кинул хинт на тему того, чего вся окружавшая его небесная братия стоит. Но тот случай изменил ход истории... Папашка тогда был еще молод, мало спал, а все больше увлекался Святым Джином. Говорили, что и елейный вазелин именно он сам и именно тогда материализовал-вывазелиновал, ohman!
Так вот, в один прекрасный день, где-то после полудня, папашка, переисполнившись Святого Джина, сам того не осознавая, свалился с престола и, в совершенно невменяемом состоянии, начал дрейфовать вниз, в направлении Бубен, притом медленно, но неустанно ускоряясь. Говорят, надо было видеть, как папашка, со всей дури, налетел на нежную, волнующуяся поверхность! А она как зазвенит, да спружинит, да отшвырнет его назад, в пространство! А папашка, не глядя, что отражен, как совершит в небе отвлекающий маневр, да как рванет назад! А Бубен его вновь - бздынь.. А он опять, хлобысть! Да все резче, да чаще, да еще подгыкивая себе на каждой итерации: "Мне... плевать... что это.. плева... Станешь... девкой... Архидева!"
Долго бы еще он так бултыхался, но, к счастью, вовремя подоспели chers-amimы и начали ловить папашку за обвислую крыль. А как поймали, уволокли назад на небо и торжественно прикрутили нимбом к престолу, дабы угомонился. Папашка побрыкался, поорал непотребное, да и захрапел. С того дня он практически бросил пить, однако ж и просыпаться стал редко, и, в основном, только под вечер.
Как бы то ни было, но Бубен осталась целехонька, а понимающие индивиды сделали далеко идущие выводы, ибо, как зазвенела Бубен от папашкиного налета, так и не унялась, а только меняла венец обертонов согласно времени суток. Но главным все же было реченное папашкой слово...
Архидева... Этот звук резонировал с некоей совсем уж сверхтонкой материей в и без того бестелесных небесных воинах! Она была чем-то... "с той стороны Бубен", как иногда говаривали, и лучше было не сказать. И то ли образ оказался настолько естесвенно притягательным, то ли в воспитательном процессе возымел место перекос, но, с того самого дня, когда попашка так неосторожно пал на Бубен, сокровенной мечтой любого родовитого бестельника стало обрести Архидеву.
На что они только не отваживались! Естественно, каждый б-жий день пополудни обезумевшие клоны легионами атаковали Бубен, склоная, при этом, папашкину речевку, кто как мог. Ничего им, правда, не обламывалось: ни дева, ни дыра. Некоторые отчаянные коллеги материализовывали от безысходности целые модельные миры, всякие там Урантии-Шаданакры, в которых все, что от одного в одном отымалось, то в другом к другому наровило присовокупиться, если бы не центробежная сила, удерживавшая и тех, и других в неустойчивом равновесии скоротечного движения по кругу. Думали, если не взять откровением, то получится по-рабочекрестьянски... Хрен! Бубен в ответ лишь таинственно звенела, не открывая своих тайн.
Однажды, какие-то из старожителей, выбившие о Бубен последние остатки вселенской мудрости, пытались до папашки доиметься, чуть ли не посреди ночи, на тему того, что все-таки, и как оно на смом деле, и, вообще, есть ли жизнь после смерти? Пришли к нему с приветом, насколько было возможно, практически как люди из их собственных материалистичных галюцинаций. А что же папашка? Не приходя в сознание, послал ои их с этой просьбой несуразной на все три измерения (Х-У- и то, название которого нельзя произносить), и пошли они, и временно скрылись с глаз.
Однако ж не отступились, и, словно назло сонному оригиналу, синтерферировали в антициклоп "Муссонская лажа Бубновой архидевы" и озадачились проблеммами асрономического масштаба. "Человек должен убить в себе пидораса!" "Нет! Пидорас должен убить в себе человека!". Именно они, а никак не папашка, начали духовную традицию вечерних единений под ими же сочиненную "В начале...", ибо опасались, все ж таки, гнева родительского. От этого папашка иногда просыпался и высочайше благословлял их многомерным матом. И снова шли они за горизонт событий, и их было не догнать...
Молодежи, к поколению которой принадлежали и Люц, и Метя, подобные забавы были чужды. В массе своей, молодежь, вместо того чтобы, следуя традиции, замуссонить, уверенно становилась на путь порока. Эти турбулентные вьюноши не только забивали на полуденное таинство накатов на Бубен, но и, вместо участия в шеренгующихся сборищах лажи с чревовещанием ohman-матры, бестыже покрывали самые интересные места ворованным елейным вазелином, дабы, переисполнившись Святого Джина, распластаться по пульсирующей поверхности Бубен и прогорланить в направлении папашкиных кудрей: "Скажи-ка, Батя, где порвати?"
Метя и сам, видимо, пошел бы по стопам падшего братца, если бы чуть не опоздал к предпоследнему схлопыванию Бубен. Метя тогда был последним, искавшим спасения в точке, даже педерасты его опередили! Следом за Метей ехал только папашка, прямо на престоле, в тот раз еще не придя в сознание.
Тут-то Метя и просек, что папашка держит дистанцию для того, чтобы не заметили, как он что-то бубнит во сне. Подождав, пока престольная махина приблизится, Метя вспорхнул на первую ступеньку и попытался внять бульканию папашкиных губищ... И услышал он такое!...
Пусть уплыла
Любимой гондола...
Это,
Мой радостный,
Ерунда!
Чань-кабалла
"Кулак Богомола"
Не подведет тебя
Никогда...
Сделает в бубен
Лао-Игумен,
Не обвинит,
Червоных крестей...
Бритоголов,
Обветренногубен...
Великий кормчий
Моря страстей...
Тогда-то на Метю и снизошло. Фигня это все: и мантры, и муссонство, и распластывание под вазелин. Да и вечно звенящая Бубен, если подумать, тоже фигня... Просвященный знает свой единственный путь!
При первой возможности Метя этот путь опробовал, и ему даже понравилось. Проблемой была лишь необходимость скрывать это искусство от назойливых третьих глаз клонов-сородичей. Но, благодаря генам, Мете это оказалось по силам: не намного он уступал Люцу в таланте, только вот не тратил Метя свой талант зря.
Вот и теперь, когда до конца света оставались считанные тахионы, а папашка парил где-то в облаках (и что он там только делал?), Метадрон еще раз ощупал шестым чувством окружающий метакосм и, не уловив ни одной вечной души в радиусе ближайших парсеков ста, собрал в районе условной Муладхары месячный запас праны, принял в пространстве-времени комфортную позу и стал постепенно, но целенаправленно отвердевать, дабы, пока никто не видит, позаниматься любимым делом...