Пал-Говядич тревожно обнюхал скамейку и отметился. Куда ни глянь - всюду понаехала инородная живность. Ходют тут себе, бродют, покоя не дают мирным московским нюхачам, а потом еще бабульки им куриные кости отдают. И пошто-куда катится нынешняя жизнь.
А бывали времена, - думалось Пал-Говядичу, пока тот деловито обегал территорию на предмет неожиданных отметин со стороны чужаков, - когда все по закону было, по старым добряцким понятиям - и за тобой с удавкой бегали, и ты улепетывал, и по помойкам шлялись с братцем, и жизнь была вольная-разудалая, на загляденье.
Отметины попадались еще пару раз, и Пал-Говядич озлобленно внюхивался в неприятный, неприличный до мерзости след, и старательно от него избавлялся.
- Я тебе вот что скажу, - присел Пал-Говядич на обочину и поднял морду к местному воробьиному завсегдатаю, что чистил перышки на ветке, - по нынешним временам тебе каждый норовит то костей принести, то обрезков мясных, а ведь еще такие дурни попадаются, что хлебушек подсунут... Да кто нынче из московских нюхачей хлебушек жрет... Сразу провинцию видно...
- Тадыш, на Новый год, - присела рядом ворона Гарышкина, - наблюдала я превеселую картину, - по всей Москве нюхачи валяются, пузо до носа расперло, дышать не могут, а перед каждым еще по кило сосисок или карбонату какого валяется...Богатеет столица, одним словом...
- Куда там удавки да хлебушек, - ностальгически заметил Пал-Говядич и задумчиво прикусил блоху.
Мирный разговор прервался, оба сыто грелись на солнышке и обозревали окрестности.
- Говорят, Дракон нынче буянил, весь Север перетряс... Князь его еле угомонил, - зевнула Гарышкина.
- А...ну... - свернулся в клубочек Пал-Говядич и положил нос на лапу.
Мимо натужно веселились гуляющие, словно из-под палки, - бродили мелкими группами, пили пиво и мусорили; мельтешили дети, сновали коляски, и Москва мерно растворялась в свете дня. Другого парка Пал-Говядич не помнил, вся жизнь его прошла в этой неспешной воскресной суете, за которой следовали тихие будни, а потом и суббота, от которой он старательно прятался на помойке, а потом снова пряное, безмозглое воскресенье.
Он встал и отряхнулся, попрощался с вороной, кивнул прочим сотоварищам из парковой стаи и побрел погулять в Старый Город.
Днем на улице мало кого увидишь из жителей Старого города, они призрачно пронесутся из переулка в переулок, и только их тени изредка отразятся в витрине магазина. Разве что вдумчивый путник встанет спиной к Гоголю, посмотрит левым глазом в окно, и в зеркальном образе на миг прояснится перед ним исчезнувший с карты Малоосманный переулок, уходящий куда-то вдаль, под самые облака. По нему скользят воздушные колесницы, перебегают черные коты, будто нарисованные масляной краской, и кипит жизнь, скрытая от земного обитателя, поглощенного лишь заботами и беспокойствами.
Можно и пролететь по Сорочьим горам, обязательно спиной вперед, и тогда облака сложатся в причудливые границы Княжеского замка, где в тихих, зачарованных покоях проводит дни свои Северный Князь, мудрый и справедливый правитель Старого города. Иногда через тучи виднеются каменья на куполе его самой высокой башни, да и те издревле принимаются людьми за небесные звезды.
В чарующей суете переулков, среди снесенных деревянных домов, перестроенных на свой манер новыми призрачными жильцами, - вот они то и дело высовывают любопытные носы прямо в стену и устраивают базар и свары по поводу и без повода, - в этом лабиринте можно и заплутать до скончания веков, или вылететь в первую же трубу прямиком на макушку Пушкина, а можно и добраться до самых потаенных, глубоких мест, где в толще земли и пустоте древних московских пещер еще сохранились капища и сгнившие избы, и горе той зверюшке, которая неосторожно посмотрит в глаза их неприветливых, полуистлевших хранителей.
По такому переулку как раз прогуливался Пал-Говядич. Он не любил шумных людских улиц, где нюхачи год от года становились все злее, все ревнивее охраняли территорию, и даже иногда казалось невозможным добраться до какого-нибудь отдаленного места, не будучи облаянным и покусанным. В Старом Городе было спокойнее, княжеские соглядатаи не давали баловать ни нюхачам, ни беспризорникам, ни кошакам, ни даже голубям - первейшим на всю округу обжорам и спорщикам. А потому Пал-Говядич мирно перебегал от улицы к улице, имея в мыслях забежать к тетке, а в целом шляясь безо всякой цели.
Вдруг в тихом тупичке, где Пал-Говядич хотел перебраться через подвал к набережной, он увидел глаз.
Глаз виновато мигнул в окне второго этажа пятиэтажки. Пал-Говядич присел от удивления и на всякий случай вежливо поклонился. Глаз замигал часто-часто и даже пустил слезу. Пал-Говядич был на редкость сообразительным нюхачом и живо метнулся в подвал, где, по его прикидке, должна была находиться еще какая-нибудь часть невиданного зверя. В самом темном углу, в смрадной угольной печке раздался тихий шепот. Пал-Говядич закашлялся, вильнул хвостом и присел поодаль, чтобы не запачкаться.
- Ну и как же ты туда попал, радость моя? - осведомился нюхач и постучал хвостом по пыльным доскам, которые валялись на полу.
- Гуляю тут, - осторожно сказал незнакомец и исподтишка кашлянул, - Вы только никому не говорите, хорошо?
- Что же, гонится за тобой кто? - недовольно спросил Пал-Говядич, - соглядатаи, никак, княжеские, - набедокурил, голубчик? - ему что-то расхотелось вмешиваться и выспрашивать дальше, ибо кто же в Старом городе любит влезать в государственные вопросы.
- Да нет, - жалобно прохрипел некто из печки, - нельзя мне... Не разрешается... Дракон я...
На этом Пал-Говядич мгновенно встал с места и собрался на выход, подальше от чудища.
- Так ведь подождите, пожалуйста, не уходите, - жалобно просипел Дракон, - я... это... только поговорить хотел... давно не говорил ни с кем...
- А мне за такие разговоры, - огрызнулся Пал-Говядич, - хвост на нос намотают и правы будут. Кто же с вашей сосланной братией говорить будет... Супротив вас правительство предупреждает, а княжеская власть есть единая и неделимая...
Последнюю фразу Пал-Говядич проскулил немного погромче, на всякий случай.
- Ой, это так неприятно, что же делать, - жалобно умолял Дракон, - а чуть-чуть поговорить? Совсем чуть-чуть? А можно где-нибудь еще поговорить? Я, это, могу куда-нибудь еще переместиться, если осторожно...
Пал-Говядич, хорошенько осмотревшись, обещал подумать, на чем и порешили, а Дракон еще минуты две горячо и живо благодарил, кашляя угольной пылью и совсем смутив Пал-Говядича.
Вернувшись в парк под вечер, Пал-Говядич сразу же ткнулся в старую добрую помойку, где у него несколько отлегло от сердца. Краткое знакомство с безумным злобным Драконом, который часто буянит где-то под землей, кого угодно могло привести в деликатное расположение духа, а уж тем более такого почтенного и заслуженного нюхача, как наш знакомец. Вроде бы и пообещал он побеседовать с любопытным подземным персонажем, да что-то угнетало Пал-Говядича, что-то тревожило.
- Княжеские соглядатаи прознают, так и к самому Похлебкину могут вызвать, - рассуждал Пал-Говядич, вылизываясь на ночь, - эту престранную привычку приобрел он от кратковременного знакомства с кошаками в годы, когда весь Старый город трясло от экономической разудалости и правительственной лихости.
С другой стороны, думалось на сон грядущий старому псу, - а ну и вызовут... а где запрещено с драконами беседовать?.. правительство, конечно, не одобряет, так ведь как же там... это... как ее... демократия... и указа не было... на заметку, конечно, возьмут, да мы и сами с хвостами... что они мне, родные... окромя хвоста и нет за душой ничего...
Пал-Говядич заснул и приснилось ему, что он задиристо убегал от толстого санитара с удавкой и даже укусил того под конец за жирную ляжку.
Наутро Пал-Говядич собрался с духом, прикинулся совсем неподозрительным нюхачом, облаял для порядку милиционера, погонял голубей и присел у тележки с сосисками.
- Что-то Говядич какой-то невменяемый сегодня, - заметила Гарышкина, обращаясь к желудевому хранителю старого дуба. Тот все маялся от вытоптанного наголо газона и избитых прохожими корней, а потому всегда был рад посплетничать.
-Смотри, и милиционера опять облаил, негодник старый, - захихикала ворона, - чай, задумал сосиски опять воровать или с жалобой идти.
- А, никак, на воробья жаловаться пойдет, - обеспокоенно зашумел хранитель, - а тут и до желудевых недостач дело дойдет, этот комок общипанный всех сдаст...
- Не боись, - заверила его Гарышкина, - наш Говядич своих не подведет, такие, как он, в старые времена на самые лучшие шапки шли, даже первый секретарь райкома в такой шапке ходил и нарадоваться не мог.
Хранитель не поверил, но немного успокоился.
Пал-Говядич, наконец, угомонился и направился на встречу с Драконом. Уговорились они встретится у колодезного люка близ Москвы-реки, где было тихо и прохожие редко появлялись из-за страшной вони и странного вида лягушек.
- А лягушки ничего, музыкальные, - заметил Пал-Говядич.
- Да, приятно послушать, - раздался голос из люка, - очень мелодично.
Разговор не клеился.
- И чего тебе все неймется, родной, на свет вылезать? - начал Пал-Говядич, - кто же грозным духом подземные тоннели наполнит, языком-пламенем вагоны раскачает, ушами в трубах пошевелит, а хвост, - ты зачем, негодник, хвост на прошлой неделе в Лосиной Роще высунул? Шуму было - на всю область, а лоси со страху до сих пор из речки не вылезают.
- Пошалил немного, - доверчиво сообщил Дракон, - тяжело метро толкать, и не зубы уже, а колеса сплошные, шею ломит, уши в трубочку скукожились, а эти... еще орут все время... "при выходе из вагонов..."
- Да, нелегко, - согласился Пал-Говядич и настороженно смолк.
- Я, вот, - осторожно начал Дракон и от волнения даже высунул одно ухо в пролет моста, - я бы других драконов поискал, мечта у меня такая.
-Не, это ты, братец, зря, - закашлялся Пал-Говядич, оглядываясь, - ишь куда загнул. Ваше дело драконье - под землей торчать, а ежели туда еще и метро запихали, так хорошо, при деле, значит. И работа у тебя есть, и пользу приносишь, что тебе неймется?
- Ну, я тут слышал, есть, говорят, в ЛондОне метро, - Дракон убрал, от греха подальше, прозрачно-синее ухо из моста и только выглянул одним глазом в окне проезжавшего троллейбуса, - а может, там тоже местный дракон поселился, и тоже при общественно полезном деле. Вот и я к нему, в порядке командировки, так сказать...
- Да кто ж тебя в Путевой комиссии в командировку в Лондон направит, - погрустнел Пал-Говядич, - ты сам что, совсем глупый?
Дракон печально согласился со старым псом, ведь он хорошо помнил, что давным-давно был сослан под землю за собственное беспощадное коварство, бесстыдные размеры и частично за то, что обозвал в эпиграмме тогдашнего начальника жандармерии полосатым тунцом.
Коварные звери, эти драконы, думал Пал-Говядич, пока бежал трусцой до родного парка. И ведь хочет за мой счет в небо вырваться, а мне потом за него отдуваться. Хотя, с тех пор сто лет как прошло, а бедняга все сидит и сидит себе, от нечего делать людей в вагоны по триста штук запихивает, на тоннелях, как на органе играет, мается, размяться хочет... И его, горемыку, понять можно... А все-таки нехорошо вышло, никак, до Похлебкина дойдет...
И странная приключилась вещь - Пал-Говядич еще раз встретил Дракона у таинственного московского места, где, говорят, когда-то текло аж триста рек сразу, да и теперь каждый восьмой год виден прозрачный огненно-красный ручеек, выбивающийся из-под старинных дверей полицейского управления. Нынче в этом затхлом, сыром тоннеле и приличного ветрюка не встретишь - и не шелохнется даже паутинка на стене, и только вросли в мшистую стену эти самые двери, - резные ворота со стершейся надписью "Ъ" на самой середине, - и на пороге виден желобок, словно натертый красным мелом, - след того самого ручейка.
Пал-Говядич с видом деловым и таинственным заявился сюда около полудня, почесался боком о старую кирпичную кладку, оставил там пару клоков шерсти и три раза тявкнул.
Дракон появился не сразу. Он с трудом протиснул нос в люк прямиком под Пал-Говядичем, отчего старый пес было полез на потолок, но все же справился с собой и поздоровался.
- Здравствуйте, пожалуйста, - вежливо начал Дракон голосом самым скромным и тихим.
Оба помолчали немного.
- Слухай, а ты... энто... правда за тунца полосатого тут сидишь? - осведомился Пал-Говядич и покосился на старинную дверь. Та сытно скрипнула.
Дракон смешливо пошевелил носом, и старый пес почуял, как в тоннеле кто-то засмеялся. Он сам слегка оттянул верхнюю губу, обнажил клык и почувствовал себя последним проходимцем, за которым - нет, и не санитары, - целое войско соглядатаев не угонится! Настроение это вдруг так всецело завладело им, что он начал запоем выспрашивать подземное чудище и о секретных его промыслах, и том, как Южный царь, съеденный своими приспешниками сто лет назад, похоронил в недрах Музея целую армию полуспящих каменных псов, и о злобных княжеских стражниках, - сильно колют и жалят молниями, когда пробую нос на улицу высунуть, жаловался Дракон, - и про птичью подземную почту, и про метростроевские усыпальницы, и про сокровища из самоцветных языческих фигур, и даже выведал, что на самом деле прячет принципиально непрозрачный призрак Белинского в подвале дома ?15 по улице Бакинских комиссаров.
- Да неужто?! - отвисла челюсть у Пал-Говядича.
- Информация самая проверенная, - интригующе прошептал Дракон.
В родной парк Пал-Говядич возвращался в настроении приподнятом, отчего даже и не приметил, как от самого Триединого вокзала следовала за ним поначалу одна маленькая синяя тень, а затем уже и две, а потом старого Пса окружили, вручили ему секретную телеграмму, писанную прозрачными чернилами и оттого не видимую, но весьма серьезного содержания.
Посему доподлинно известно, и вороны Гарышкиной сводная племянница двоюродного шурина тому искренний и восторженный свидетель, что в пять пополудни пес Пал-Говядич в родную стаю не явился, а отправился прямиком в сторону Старого Галицейского переулка в сопровождении трех синих туч, следовавших над ним на удаленном расстоянии. И хотя показания смотрителя, сразу свалившего желудевые растраты и крушение Итальянской башни на воробья, исчезнувшего в тот же день в сторону Ижевска, ясно говорят о том, что вовсе то был не Пал-Говядич, а призрак Вашингтона Ирвинга с просроченной регистрацией (понаехали тут!), факт остается фактом - старый пес где-то пропадал между пятью и семью вечера и явился в парк озабоченный и весьма грустного настроя.
- Собственно, запретить я Вам не могу, дорогой-мой-уважаемый-заслуженный- ветеран-вы-наш, - ласково суетился Похлебкин в своем сером форменном фраке, хлопая по полу скромно напудренным хвостом. Шесть задних лап его были одеты во фланелевые брюки скромного покроя; передние, наоборот, - выдавали щегольскую натуру Заглавного полицая нравов, ибо из каждого рукава фрака торчала совершенно немыслимых расцветок рубашка, а кое-где даже болтались фенечки. Дамочки Старого Города, из тех, что еще сочненькие, но уже требуют уступить место, находили его весьма элегантным господином, успевающим за модой и очень, очень страстный у него блеск в глазах...
-По современным понятиям, Дракон - явление отсталое, ненормальное для мегаполиса, за ним надо следить, что полиция успешно и делает вот уже сотню лет, - ворковал Похлебкин, приглашая Пал-Говядича откушать кофею, прикусить баранку и слопать сардинку, - вы пес умный, бывалый, пережили всю нашу нелегкую историю, - что вам эти бабушкины сказки про небывалое подземное чудище? - Он приблизился к Пал-Говядичу и доверительно почесал тому за ухом, - вы-то прекрасно понимаете, что стоит за всеми этими россказнями? Им уже сотня лет; нас, современных управителей, такими не напугаешь...
Пал-Говядич слушал его вкрадчивые слова, а перед глазами тем временем замутилось, дыхание сперло, - и вот уже он видит, как вгрызаются в землю первые метростроевцы, как бежит Дракон по тоннелю, и вот видит желанное солнце, вот уже семью холмами расправились его крылья, - и налетели вороньей стаей, северным ветром, колдовским скрежетом, схватили, скрутили, измочалили, загнали в самые недра, заковали в стальные прутья и привязали к сердцу столицы - Средоточию семи холмов, где грохочет и скрежещет день-деньской колесо Старого города...
- ... И к чему, дорогой мой, вам это неприличное общение? - тек голос Похлебкина, - нашему государственному устройству Дракон больше не страшен, он - явление устаревшее, все больше покоится на кухонных пересудах, на полузабытых страхах. Мы его усмирили новейшими вагонами, и послужит он...еще долго.
- Что же, веки вечные ему там сидеть? - поднял нос Пал-Говядич и вопросительно, кляня собственную слабую натуру, посмотрел прямо в глаза Похлебкину.
- А что же и не сидеть! - всплеснул шестью передними лапами ласковый начальник, - тепло ему, сухость наводим современными методами, при деле, по земле не шляется, в дурную компанию не попадет... да и признаться - все-таки буянил он знатно тогда, государев дворец покренил, народу сколько перепугал - что же, надо рационально, профилактически подходить к решению этого вопроса. А ну как вылезет? А где гарантии?
- Так вы ж сами лаите, что не вреден он... энтому.... государственному устроительству? - поднял уши Пал-Говядич и тупо посмотрел в пол, речи начальника измочалили его, вытянули из него всю былую несговорчивость и вылизали до кончиков лап, как кошака, - так пустите его, в энту... командировку в ЛондОн... у него там родичи...
- Не вреден! Не... вреден! - радостно заключил Похлебкин, провожая старого пса к двери, - но посудите, ежели он оттуда вылезет, какой ущерб метро? Толпы людей на улицах! А кто колесами стучать будет? А огонь выдыхать? А Княжий пароход толкать? А вы подумали, что для экономики приключится? А у нас на него уже план до самого Петровского воскресенья проплачен кредитными бумагами самого - он понизил голос - надежного источника! Нет, мы нашего Дракона давно при деле держим... Ну, бывайте, папаша, пути доброго, да подфонарного...
Пал-Говядич вышел на свежий воздух, покружился на месте, и устало присел у подножья прозрачного Дзержинского.
- Примета-однако-плохая, - пробурчала какая-то букашка, проползая мимо с узелком за спиной. Пал-Говядич осовело проводил ее взглядом, посмотрел на прозрачный памятник и помотал головой. Жизнь виделась в тот момент в свете безрадостном, беспощадном, в ней не было места благородным зверям и птицам, и везде чудились похлебкины и переодетые санитары.
А раньше каково... - думалось псу, - бежишь себе галопами, а за тобой... телесами трясет... кричит... кошаки в разные стороны мечутся... а тот, полосатый, как на бабу... прямо на голову... и вся жизнь - простая такая, радостная, понятная...
Пал-Говядич понуро побрел в парк.
Вдруг, словно солнце вышло из-за туч и лучом щелкнуло прямо по черному носу старого нюхача. Вот он - идет! Навстречу! Навстречу, колыхаясь в своем клетчатом пальто, в кожаной шляпе, с кефиром в сумке! Да постарел ты как! Да три подбородка! А кефир-то, кефир в бутылке где взял! Ну, родной, ну, дорогой!
Пал-Говядич призвизгнул от восторга и просился вперед, приниженно опустив голову и ласково мотая хвостом, слово встретил самого родного, самого нужного в это неспокойное время друга.
Где ж я тебя... - судорожно припоминал пес, ласкаясь к прохожему... - да никак, у Таганской, втроем на десятерых вышли, пятерых заловили... да ты за мной... да через забор двухметровый перемахнул...да за хвост уцепился, родной... да по ребрам... до сих пор зудит в правом боку... радость ты моя...
Долго еще брел Пал-Говядич со старым знакомцем по улицами, деловито гонял с его пути кошаков и разнородных жителей Города, пока не проводил до самого троллейбуса, помахал вослед хвостом и, радостный, помолодевший, побежал домой, словно бы решившись на самые крайние меры.
- Так, - водил Пал-Говядич носом по плану, накарябанному лапой на земле, - ты, значит, стоишь тут, у проводов...
Дракон жадно следил за ним.
- А затем, милый мой, - оглянулся на мрачные подвальные стены пес и подозрительно принюхался, - бежишь, что ни на есть, сломя голову...
- Бегу, Пал-Говядич, бегу, - страстно зашептал Дракон и вытянулся так, что по всему подвалу посыпалась штукатурка.
- Тиш, ты, разбойник, - заскулил старый пес и прислушался. Жизнь бурлила и цвела самыми дерзкими и неожиданными запахами, лапы приобрели потерянную, было, живость, и даже прекратилось давнее желудочное расстройство от куриных костей. Дракон, неопытный в заговорщических делах, волновался, говорил много и бесполезно, и то и дело в щель, а то и в колодезный люк над подвалом вылезала какая-нибудь его часть. Посему, надежда была исключительно на наглость и неожиданность их затеи.
Всю неделю Пал-Говядич носился по Старому Городу, вынюхивал, проверял, вызнавал, где же можно найти лазейку и вытащить наружу бедного Дракона. Два раза принимали его за соглядатая, три раза - за члена масонских и секретных потребительских обществ, и даже пытались завербовать в иностранную разведку, а Пал-Говядич все бегал, все волновался и никак не мог определиться с местом. Судьба словно сняла с него давние оковы, жизнь снова казалась легкой, простой, разудалой и ясной, как холеное майское утро, и даже толстые санитары больше не снились старому псу, как будто и не было в том особой нужды.
Пал-Говядич теперь с жалостью глядел на сытых, безликих собратьев по стае, которые давно уже не заботились хорошим именем для щенка и звали друг друга односложными прозвищами, валялись целыми днями под скамейками и на газоне, лениво вставали, когда приходили бабульки с пакетами, забывали помахать спасибо, и даже знать не знали о том, что когда-то, в этот самый парк, за самой маленькой шавкой выезжала огромная машина с пачкой людей, в руках у людей были и палки, и мешки, и ни один нюхач на сто верст вокруг не смел заливисто и громко гавкнуть, хотя бы исключительно на Луну и ради собственного удовольствия.
Вороне Гарышкиной волей-неволей пришлось исполнять роль в действе, придуманном Пал-Говядичем, - тот пригрозил хорошенько старыми грехами. Рано утром, в понедельник, когда город был зол и походил на мокрого взъерошенного воробья, Дракон начал трясти на востоке Сокольники. Остановились поезда, заморгали фонари, темная тень наползла на парки и переулки. Полчища ответственных лиц ринулись в эту часть города, махая постановлениями и полномочиями, ругаясь, устраивая скандалы и попутно решая сотню мелких личных проблем. Через полчаса район бурлил, наземные службы пытались остановить волны людей, накатывающие на станции, встали дороги, мосты, переезды, остановились даже призрачные колесницы, что летят по крышам домов, ибо от сутолоки сотни птиц поднялись в воздух и кричали, кричали, как будто настал конец света, и только метро молчало, не в силах пошевелиться.
Далеко на западе, где филевская ветка выходила наружу, Пал-Говядич ждал Дракона. Воробьи-приятели уже принесли весть, что похлебкинские соглядатаи учуяли неладное и летят сюда; что по взломанной плитке, по трещинам на асфальте, по неосторожно сдвинутым трубам, по странным и быстрым видениям в окнах и витринах кто-то приметил движение огромного зверя, донес, и вот уже зашевелились тайные службы, сопоставили факты, взяли в лапы старые городские планы и мгновенно вычислили путь Дракона. Теперь надежда была лишь на опережение.
Пал-Говядич увидел вдалеке, по синему уху на крыше, что Дракон уже близко. Неспешно подошел он к даме среднего возраста, откашлялся, помахал хвостом и присел сзади. Только что проехал поезд, следующий уже мычал где-то вдалеке, и тут старый пес что есть силы тявкнул, схватил у дамы сумку и играючи швырнул прямиком на рельсы.
Чутье и здесь не подвело Пал-Говядича, ибо дама покачнулась, заколыхалась, загромыхала басом и бросилась сползать с платформы вниз. В динамики заверещал дежурный, остановил поезд, и вот уже выбежало человек десять полномочных - все бегали, суетились, и никто не обратил внимание на старого пса, спрыгнувшего в тоннель и рванувшего вперед, по рельсам, к открытым путям, которые начинались где-то через километр.
В тоннеле ему навстречу метнулась Гарышкина.
- Под охраной, стоят у самого выхода, в три ряда, - только и крикнула она и бросилась назад, что есть силы, ибо в тоннеле уже задвигался воздух, зашевелились стены, и потянулся маленький, слабый ветерок. Времени оставалось мало, впереди, метров через сто, показался свет. Дракон уже миновал последний поезд, застрявший перед станцией, где дама все еще елозила по рельсам, собирая вещи и отбиваясь от дежурных; он уже нагонял Пал-Говядича.
Но навстречу, - навстречу двигался состав, который почему-то не тормозил.
В тоннель его движут, - мелькнуло в голове старого пса, - в тоннеле хотят поставить, наполовину перекрыть, знают, мерзавцы, что Дракон не пролезет!
Гарышкина кричала откуда-то снаружи. До Пал-Говядича долетали отрывки, из которых он понял, что состав движут резервными войсками, сплошь из проверенных ветрюков. Пес, что есть сил, бежал к выходу, сзади уже чувствовалось горячее дыхание Дракона.
Не дамся, только и думал Пал-Говядич, и вся жизнь мелькала перед глазами, - не дамся, гады, не достанете удавками своими.
Конец тоннеля и правда был под охраной - всю ветку издавна сторожили на случай, если какие-нибудь подземные элементы соберутся вылезти наружу, - но старого пса они даже и не заметили.
- А, никак, в поезд втемяшится, отойдем-ка, - раздался молодой голос из стены, и охрана отошла на позиции подальше от выхода, где местный дежурный, отважно махая крылышками, ждал приказа остановить ветрюков.
А старый пес несся вперед, как ракета, рассчитывая только на машиниста.
Гнать-то, его гонят, а вот тормозить не только они умеют, - думалось Пал-Говядичу, когда он остановился на рельсах перед приближающимся поездом и отчаянно залаял. То ли какие неведомые силы застыли от подобной наглости, то ли дрогнуло сердце машиниста при виде безвинной животины на путях, но до самого восточного Океана, до самых бескрайних северных угодий и самых темных ижевских переулков доподлинно известно: поезд остановился перед маленьким, ободранным, охрипшим от лая псом и отчаянно засигналил.
Ну, родимый, теперь дело за тобой, - оглянулся Пал-Говядич назад, где Дракон высунул голову из тоннеля и смотрел вверх, в ослепительно синее небо. Он осторожно полз вперед, движения его замедлялись, пока он не остановился, освободившись наполовину.
- Что же ты, вверх давай! Вверх! - что есть сил залаял Пал-Говядич, подбегая к нему.
- Пал-Говядич, сейчас, сейчас, - Дракон перебирал передними лапами и боязливо косился на толпу охранников, испуганно жавшихся в сторонке. За их спинами пес увидел Похлебкина, только что подоспевшего, в своей неизменной цветной рубашке и в желтой шляпе.
- Однако, как вы, господин Дракон, сегодня хитрите, проказник вы наш, - раздался его мягкий голос, и Похлебкин осторожно подошел поближе.
- Давай же, мальчик, второго раза не будет, - проскулил Пал-Говядич, и посмотрел на Дракона, - и в ЛондОн слетаешь, и еще дальше...
- Боюсь я, Пал-Говядич, ой как боюсь, - вдруг залепетал Дракон, и начал пятится назад, в спасительную тень тоннеля. Пес ошалело смотрел на него, не понимая, в чем дело. Похлебкин не пытался вмешаться, ехидно улыбаясь.
- Как же так, мы ж тебя, того...- Пал-Говядич опустился на землю.
- Да вы меня простите, Пал-Говядич, что взбаламутил зря... я думал, в небо хочу, а теперь вот... как-то... не так все интересно... неспокойно, а я покой, ох, как люблю, - Дракон все пятился назад, и вот уже только нос его казался наружу.
С обеих сторон медленно надвигались поезда.
Судьба Пал-Говядича с тех пор нам неведома. Доподлинно известно, что в стаю свою он так и не вернулся, а ворона Гарышкина молчит, как будто и не было ничего, и даже перестала якшаться с желудевым хранителем и ведет теперь благопристойную жизнь.
Слышали мы правда, один случай - где-то далеко, в губерниях, надоумило как-то местного градоначальника прорыть метро в три станции, и частенько около депо стали замечать старого рыжего пса. Он сидел около одного и того же люка и вел с кем-то долгие, проникновенные разговоры. Местные сплетники при виде его замолкали, считая за потускневшего столичного интеллигента, ребятишки обходили стороной, а бабульки оставляли кусочки получше, и длилось все до тех пор, пока дворник Ложкин, охранявший дом культуры от посетителей, не увидел в ночном небе, как над депо взвилось вверх, к самым звездам, сияющее пламя - маленькое и хрупкое.
И хотя дворнику Ложкину в таких делах доверия мало, метро в городе N с тех пор почему-то перестало ходить.
И доходят иногда слухи, что и по сей день то там, то здесь видят старого, облезлого рыжего пса, - во всех маленьких, еще несмышленых городах, в которых почему-то решили выкопать себе метро.