Аннотация: Когда-нибудь, ангелов загонят в концлагеря.
В тот день, я вместе со многими стоял под надломленными тучами, и видел, как ангелы сыпались с небес.
Они падали и кружились, словно гигантские куски пепла, навстречу брани и необузданной ярости...
***
- Хайль! - Привычно гавкнул, сквозь ком харкоты, Семен. Я улыбнулся в ответ, ощутив, как где-то под челюстью свело мышцу - контрол-чип послал запрос на идентификацию. Тяжелая, обитая толстыми листами стали и увенчанная массивными завитками колючей проволоки дверь с придушенным лязгом поехала в сторону, разлетаясь кусками весенней мерзлоты. За воротами блеснул свет, вычерчивая в блеклом небе угловатые очертания КЛСН (Концентрационного Лагеря Специального Назначения). Я вошел внутрь. Сталь гулко зазвенела за моей спиной, и наконец-то я смог позволить себе вздохнуть - втянуть неизменно материальные запахи намокшей кожи, кислой капусты и черного, тяжелого дыма.
Потепление размыло подъездную дорогу. Я шел к седьмому корпусу, увязая в подтаявшем снеге, усеянном смятыми бычками и прочим мелким мусором, изо рта причудливо ускользали завихрения теплого пара, ломаясь на хрупкие струйки в безупречно мерзлом воздухе. Как ломалось и всё остальное - такова уж русская зима, только люди переносят её без особых потерь, иное же приходит в негодность, сдаваясь под укусами температурных перепадов и ядовитой сырости.
Вот, например, блок семь. Построили его месяцев шесть назад, не больше. Конечно, халявно строили, что спорить, но ведь всё же: сталь, бетон, камень, шпаклевка... Потом оштукатурили, ради пущего благостного вида, в белый цвет. А сейчас что? Я задрал голову, рассматривая ржавые переплетения зарешеченных окошек-бойниц. То ли воздух в этой стране источает смрад, то ли сам снег черен, словно пистолетное дуло, однако вот, поди ж ты - всего за полгода здание обветшало, приобрело грязный, запустелый вид, всем своим нутром выпячивающий унылость и безнадёгу. Плотную, вонючую безысходность умирающего старика.
Уже в комендантской, переодеваясь в форму и тупо разглядывая ровные полоски робкого солнца, стекавшие от ботинок к шероховатому бетонному полу, я внезапно понял, что здание только отражает внутреннее содержание, впитывает чадящие испарения душ. И моей в том числе.
Правда, к тому моменту, когда я допил остывшие за ночь остатки чая, оставленного кем-то из сержантов на древнем дубовом столе, меня перестало это волновать. Надо было работать, а так как я рано пришел, и не присоединился к пьяному храпу остального охранного состава, очевидно, так и не выбравшегося из бани 5-го блока, то работу эту не следовало откладывать.
Проведя пальцем по внутренней стороне запястья, я наткнулся на тонкую иглу штыря, выпиравшего их сеточки шрамов, и вытянул из руки тонкий бледный провод в комочках сукровицы. Воткнул штекер в порт тюремного терминала ЖЭЙЛ-36. В утреннем полумраке бельмом засиял экран. По венам потекли инструкции, вверх, к усталому мозгу.
От них пересыхало в горле, хотелось пальцами разломать себе голову, лишь бы не чувствовать эту сухую боль.
- Т-с-сс, слышь, передай, следующему - ай, бля... Короче, передавай - нет, тихо, он... - Тусклый шёпот с привычным налетом страха. Лица вдавливаются в решетки и наливающаяся кровью плоть стремится проскользнуть сквозь прутья. Слой пыли на полу, ещё помнящем шорох метлы. Пылинки танцуют в воздухе и оседают на влажные белки глаз. - Да, да, говори, гово-ории всем, что Дейм идёт... Передавай, не стучи...ааа... ттт...
Бледные пауки рук опутывают пОтом ужаса стальные перегородки. В перекрестьях теней, в прохладных, безмерных глубинах камер - хаотическое, безумное движение спутанных клубков тьмы. В КЛСН все камеры тесные и темные. Свет - это только лишние хлопоты.
Я знаю, что они боятся. Если я совершаю утренний обход - о да, они оповещены о том, что кому-то сегодня придётся несладко.
Левый глаз налился синевой всезнанием лагерного ИРа. Я чеканю шаг, вступая в иссеченный призрачными тенями коридор - и грохот тяжелых подмёток набатом разносится по помещению, усиленный гулким эхо.
Шепот стихает. Моя рука слепо ласкает тугую резину электрошоковой дубинки - не простой дубинки, эта называется бАЛрог-ЭШ. Не зря. Приятно чувствовать мощь и власть, смиренно похлопывающие тебя по бедру.
Череда решёток сливается в одну линию. Периферийным зрением я вижу зачёркнутые лица, перекошенные бледностью ожидания, но сегодня - не ты, не ты, не ты.
Ваш страх и ваш ужас - отдайте их мне, я приму их с благодарностью победителя.
Ваша любовь и ваша признательность - отнесите их в крематорий. Они сгорят прахом, потому что никому не нужны.
Короткий сигнал, как удар в голову, и я разворачиваюсь, порами впитывая тишину.
Сегодня - ты.
И мне отрадно видеть потускневшие очертания твоих губ.
***
Никто не знал, почему так случилось. Бога искали в небе, и в космосе, но тщетно. Самолеты рассекали лобовыми стеклами лишь птиц, а у астронавтов случались галлюцинации на почве невесомости. Озоновые дыры росли вопреки всему - и ученые разработали аэрозоль, который, будучи распыленным в стратосфере связывал атомы кислорода в триединство озона.
Так и сделали, выслав целю флотилию серебристых зондов, в одночасье пронзивших небесную высь. Но химикат вместо того чтобы спасти человечество, разрушил их облачные города - и, ломая крылья, они полетели вниз.
Ангелопад продолжался несколько дней. Эти существа плохо летали, будучи отравленными озонитом. Часть разбилась насмерть. Начался глобальный хаос. Потом где-то месяца три по всему миру вспыхивали революции и восстания - чтобы так же быстро закончиться, когда люди поняли, что ангелы... Что ангелы не божественные посланники и не всемогущие мифические создания, а просто-напросто люди с крыльями и некоторыми иными, не такими уж выдающимися, способностями.
Однако они хотели выжить. Желание это было велико, и затмило помутненный небесной катастрофой, разум крылатых. Ангелы были в курсе земной мифологии, поэтому политика их была проста - объединить всех религиозных фанатиков, сформировать из них огромную армию и захватить власть на планете. Многих они склонили на свою сторону, многие поддались, и... Снова война. Короткая, яростная, кровавая. Я был на той... бойне, и видел, как города выжигались напалмом дотла, когда на много километров вокруг не оставалось ничего, кроме чернеющих на фоне зарева, руин. Мы их не жалели - ангелов было слишком много, и все мы не могли поместиться на этом глупом шарике. Они не жалели нас... я видел человеческие трупы, облепленные этими антропоморфными воронами, которые срывали с погибших последнее обмундирование грязными, заляпанными кровью, пальцами.
Я видел много крыльев, раскрашенных людской кровью.
Тем не менее, несмотря на способность к полету, ангелы были физически слабее людей, и скоро (всего-то за два года боевых действий), мы победили. Ущерб, нанесённый мировой экономике, оказался не таким большим, и скоро мир вернулся к стабильности. Стал таким, каким был, когда мы претендовали на звание единственных разумных существ на планете. Почти. За исключением того, что оставшихся в живых мы заточили в концлагеря - на память потомкам и - для иных целей.
У меня никогда не возникало сомнений в правильности этих мер.
***
Видели вы живого ангела? Думаю, что нет. Образ этот разительно отличается от светлых иконописных ликов, от гравюр в Библии, изображающих высоких, статных, златокудрых созданий, сияющих от внутреннего света и несомой ими истины.
- Заключенный АР-8992-дробь-6. Ваше местоположение в обществе определено и утверждено Верховным Автоматизированным Рейхсканцлером. Вы будете перемещены из седьмого блока КЛСН "Подмосковный" для дальнейших процедур по социализации. Все ваши личные вещи будут выданы вам позже. Я препровожу вас в Блок-6 для дальнейших процедур. Просьба отойти от двери вашей камеры на два шага.
Всматриваясь в лицо 8992\6, я посылаю к чертям всех иконописцев и художников. Нет, это не сверхраса. Это недочеловеки.
Средний рост ангела колеблется в пределе 150-160 см, редко кто дотягивает до 170. У них легкие, тонкие кости, к которым липнет маломощная плоть, и пергаментная кожа, складками виснущая на сгибах, лоснящаяся синеватым, болезненным оттенком. Они безволосы, как выбеленные солнцем пенсионеры, а глаза - проблески сырых, гноящихся белков и стеклянно-пустые радужки, обрамляющие провал зрачка.
Они уродливы, как был уродлив тот зэк, дрожавший передо мной, мявший свои сухие руки в приступе панического ужаса.
И только крылья - пыльные, истлевшие на костях перья, перехваченные узловатыми сухожилиями, неправильно сросшиеся, но ещё способные к полету - только это и было в них хоть немного... прорезавшим липкую грязь обыденности.
Я коснулся дубинкой выбитого лазером номера на груди 8992\6 и вывел его из камеры.
Ничтожные, слабые духом. Он шагал передо мной в рассыпчатом благоговейном шепоте своих бывших сокамерников. Хилые ноги тихо скребли по полу, я помахивал дубинкой. Нервирующий шелест кончиков крыльев.
Оскалилвшись, я ткнул между прутьев дубинкой. В блеснувшей пасти гнилых зубов зародился и умер крик боли.
Они для меня - номера, не больше.
Не больше, чем приятная, но выжигающая нутро, работа.
***
Я вывел ангела на улицу. По шинели барабанила мерзкая морось, с охранных вышек кто-то крикнул мне: "В печку его!", и я не мог не согласиться с тем, что замолчавшая на ночь труба крематория приняла бы душу этого урода и отправила бы его обратно на небеса.
На небеса, не размякшие от озонита.
Мимо проходил знакомый. Придерживая фуражку, спешил во второй блок, и золотой орел отражал неверный свет ещё по-весеннему холодного солнца. Заметив меня, улыбнулся, широко и открыто, и подошёл к нам.
- Хайль, конвоир! Как дела? Куда ведешь ублюдка?
Я пожал протянутую мне руку.
- В шестой.
- О-о-о! Кто приказал? Все ж ваши пили вчера.
- ЖЭЙЛ, кто же ещё.
- А, ну да. Как глаз-то твой, не барахлит? А то Док базарил, что у тебя с иром этим проблемы могут быть.
- Нормально всё. Работает. Инструкции получаю, выполняю вот, - Прохладно заметил я. - Да, сигарет не будет?
- Лови пачку, всё равно они поддельные, а ты, хех, всякую дрянь и так куришь! - Порывшись в карманах, он извлек пачку "Петр I" и протянул мне. - Ну всё, бывай, я побёг, будешь в первом - заходи, беленькой нальем завсегда!
Ангел не сводил с нас голодных глаз. Его лицо как-то в отчаянии потекло вниз, и на какой-то миг мне показалось, что он заплачет.
Олег скрылся из виду, и стоя с конвойным посредине внутреннего двора, я закурил, разглядывая жалкую маленькую фигуру ангела. Наблюдал как тяжелеют от влаги крупные грязные перья.
- Курить не хочешь? - Спросил я, сцеживая дым между зубов.
Он испуганно дернул лысой головой, глаза удивленно выползли из темных мешков бессонницы.
- Ангелы не курят. - Тихий, крошечный голос.
- Не курят, гм. А что же вы вообще делаете?
- Мы... Летаем.
- Летаете. Угу. А скажи мне, ангел, вот если у меня, всю жизнь сжигавшего и мучившего вашего брата, проснулась совесть и я бы - я бы снял скобы с твоих крыльев - улетел бы ты?
Замедленный кивок, обнажающий шейные позвонки. Я подошёл ближе, игнорируя его дрожь, впился пальцами в стальные крючья, сжимавшие нежные перья и суставы - поднатужился, разогнул, морщась от боли. Он с усилием выдохнул, крюки отлетели в слякоть, истекая кровью.
- Ну, лети, идиот! Сейчас как раз только один охранник на вышке, есть шанс!
В его стеклянных глазах мелькнуло недоверие, а потом - жуткая жажда.
Сильный взмах, разворачивающий крылья в серое мягкое полотно. Проблеск свободы. Я увидел, как мучительно, под гнетом надежды заострилось его лицо.
А потом я улыбнулся.
Дубинка свистнула, разрушая мозаику головы ангела, превращая её в смерч костей, плоти, мозгов и крови.
Мечта вывернулась осколками черепа и челюстей, упала на землю заиндевелым комком и разбитым телом.
Я захохотал, и вцепился в крылья, выдирая пух и перья из ноздреватой кожи, круша ботинками ажурное переплетение трубчатых костей, перемалывая, перемалывая, как безжалостная бетономешалка, превращая всё это - в бездушное кровавое месиво, жадно впитываемое раскисшей землей...
Лепестки перьев, витавших в воздухе, смешивались с едким сигаретным дымом.
Я вытер кровь о штаны, смахнул её медный запах с губ.
- Жаль, что вы не курите...
Присел на корточки.
Уцелевший раскрытый зрачок покорно, с шипением заглотнул жаркие искорки бычка.