Мягко, словно туман, наполняла комнату грусть. За окном неистово метался ветер. Время от времени невидимая рука закрывала звёзды и туманило ночное око. Я лежал на своём диване, взирая в чёрные дали пространства. В комнате, как и за окном, царствовала ночь. Непогода, полночный час и домашний уют сплелись, затягиваемые в аккорд наброшенной петли мелодии плачущего проигрывателя. Муки, медленно витающие в тёмной комнате, порождало "Адажио" Самуэля Барбера негромко исходящее с пластинки. И вдруг непонятная жалость, воспарившая из душевной бездны, искривила видимость. Чтобы унять набегающий тайфун скорби, я потянулся за графином. Налив рюмку водки, выпил её не закусывая. И как только бегущее по невидимому тоннелю тепло попало в центр моего тела, я услышал, что некто появился в моей комнате. Но кто же это мог быть, если не мой Архивариус, поспешивший на пьянящий напиток, и как бы в тон моей печали, неся с собой одну историю произошедшую когда-то...
* * *
Почти беззвучно падал в лесу снег. Лес был неподвижен, ожидая. Белая перина, накрывшая его, не таяла. В спектакле, который должен состояться, принял участие мороз, небольшой - минус 8-9 градусов. Небо закрыло свои веки под тяжестью туч.
Особый тембр тишины говорил ему, что он здесь один. Надев на свой рассудок кандалы бездумья, он шёл к последней точке своих передвижений, как физических, так и жизненных. С каждым шагом, углубляясь в лес, он отдалялся всё больше и больше от своей обители существования. Уходя в зимнюю тяжесть елового леса, он тянул за собой, будто в неводе, свою жизненную трагедию.
Как хорошо, что этого не знает никто из моих близких. Кто я? Всего лишь одна человеческая единица, каких вокруг много. И то, что я задумал, тоже ни есть что-то сверхъестественное. Но, я не имею права, сейчас, об этом думать. Хотя? Может быть побалансировать? Поиграть? Нет! Нет... это может расслабить, и не дай Бог расстроить. Всё решено окончательно. Природа!... Спасибо тебе!... Спасибо за эту грусть!... Своей печалью ты помогаешь мне! - кричал он в сознании. И лес незаметно соглашался с ним.
Красота зимнего бора поражала. Ему подумалось, что он такого до сего дня не видел. Это, видимо, потому, что день был особый. Возможно, этим всё и объяснялось. Эта волна, подкатившая именно сегодня или то, что никто не позвонил, а может быть боль, ударившая новым, неизвестным до сего аккордом?
Хруст шагов разносился недалёким эхом. Слёзы зимнего дождя продолжали падать. Лесная рать, пытаясь уберечь землю от снежных завалов, брала на свои ветви непомерную ношу.
Он шёл по только что сотканному ковру. Это, в прямом смысле белоснежное покрывало, ещё не успел никто потревожить: продырявить своими следами. Кладбищенская тишина, царившая вокруг, впрыскивала в сознание трагизм ситуации, провоцируя на дальнейшее, хотя некое непонятное желание скромно подталкивало к тому, чтобы упасть сейчас в снег и умереть. Но он шёл дальше, шагал в глубь онемевшего от его поступка леса. Природная армада, застывшая в изумлённом параличе, не могла, да и не имела права сопротивляться затее его души.
На мгновение всё показалось бредом: "Если бы лес не хотел этого совсем, то, тогда бы он защитился колыханием-негодованием". Как будто лёгкий проигрыш на фортепьяно, коснулся его уха, и, показался мистикой...
Ему было холодно. Мороз, знакомясь с ним, обнимал его. Подрагивала челюсть. Он умышленно оделся легко: под простой курткой не было ни свитера, ни пуловера, лишь одна рубашка. Содержимое карманов состояло из плеера, небольшой бутылочки со спиртным и письма.
День чуть дрогнул, дав понять, что собрался уходить. Серьёзные лица деревьев стали ещё серьёзней. Начали вянуть краски леса. Звук шагов стал протяжней. Осторожно, за деревьями, решила подкрасться поближе чернота. Холод помрачнел.
Охотничья вышка, печально посмотрев, не смогла возразить и впустила его. Она его как будто ждала, защитив скамью от хлопьев небесного плача. Ветер не захотев, видимо, быть соучастником - спрятался. Всё, можно сказать, действительно всё, кроме времени, шло у него на поводу. Но вот время! Эта неумолимая субстанция была, как всегда, суха и лаконична.
Усевшись на вышке, он сделал несколько глотков из бутылочки, услышав сначала, как прелюдию, стук зубов о горлышко. Он сильно простудится сегодня, но не заболеет....
В плеере стояли новые батарейки. В кассету, самую длинную (120 минут) он добавил ещё немного плёнки, на сколько позволяло пространство. На ней была собрана любимая им музыка. Двух с лишним часов должно было хватить...
Алкоголь, конечно же, помешает, но нужно усыпить контроль в мозгу, который, в противном случае, может восстать. Он расслабился, почувствовав, как чуть отступила сковывавшая его судорога холода. Всё шло, как бы по сценарию.
Темнело.
Он начал вспоминать: не забыл ли он чего-нибудь сделать. Ему казалось: за прошедшие две недели, после того как он узнал от своего врача, что у него шансов лишь один процент, он уладил все свои дела. Он продал всё, что было возможно, переведя деньги своим близким. Свои долги банкам он решил простить.
Мороз, ты должен сегодня не подкачать. Вернуться будет иронией, а он не шутил. Рак неумолимо наступал. Разрастаясь, саркома давала уже явственно о себе знать. Нет, лучше то, что он сейчас задумал, чем это теплящееся, мучительное существование.
Но... почему же столь крайние меры? Ты же не испробовал, даже не попытал, всех способов лечения. Ты не оперирован и это значит, что можешь попытать удачу у знахарей. И у больших специалистов, твоя больничная касса это оплатит. Почему же ты так быстро, можно сказать, сразу, сдался? Действительно, почему? Врач? Но, он не дал тебе шансов, если ты не согласишься на операцию. И, даже с этим, мерзким выходом, с этой колостомой* можно жить. Главное, что жив твой мозг, твоё сознание!
Боже, какая гадость это... в стенке брюха, бесконтрольно исторгающее из себя парфюмерно и оптически "ласкающие" сгустки? Но жизнь! Наша жизнь! Жизнь - наша родина! Ты так легко от этого отказываешься? Не хочу... мерзость... тошнотворная мерзость. Лучше уйти сейчас пока не напала агония.... Если меня не станет, то, я думаю, от этого не умрёт ни мама, ни отец. Конечно же, боль я им причиню, но... Они поймут, что моя боль была сильнее. Мама прости. Прости, что твоё чадо ушло раньше тебя!
Он почувствовал, как спазм сдавил его горло, сжались виски. В этот момент, будучи одним в лесу, он мог, не стесняясь всплакнуть свободно, без боли в гортани и в области ушей. Но, непонятное чувство, довлеющее над ним, не позволяло разрыдаться. Что-то тормозило, накапливая, видимо, энергию страдания.
Победила всё же эмоция, и два ручейка, сопровождаемые подчелюстной болью, неожиданно побежали по щекам.
Эти мысли или терзания не понравились ветру, и он зашевелился, покинув своё укрытие. Колыхнулся занавес, сотканный из снежинок, которые в беспокойстве стали метаться, залетая в кабину вышки, падая на него, и как убитые солдаты на поле боя, успокаиваться, покрывая его своими трупиками. Похолодало. Вернулся озноб, прогнав со злорадством остатки тепла, порождённые было небольшой дозой алкоголя. Любимые музыкальные произведения стали сливаться в реквием. Приоткрыв глаза, он увидел лишь слабые очертания окружающей его действительности.
Почти стемнело. Порывами ругался ветер. Марево белых мух вальсировало на балу у кого-то могущественного. На границе полутьмы и тьмы кромешной, полукругом, стоял хор и пел что-то приятное его слуху. Кто же были эти хористы? Пел загробный хор... или это тянул ещё плеер... Мысли его густели. Руки и ноги отмерли.
Лисы, его, здесь на высоте, не достанут. Он сохраниться, пока его случайно не найдут. А когда увидит его какой-нибудь гуляющий или охотник в шляпе с пером, то у него в кармане лежит письмо, где написано: "Я, такой-то, проживал по адресу,..." вместо которого записан телефон. Ни в справочном, ни в телефонной книге его данных нет. Поэтому найти его обиталище сможет лишь полиция, которая и обнаружит там главное письмо, в котором содержаться последние слова и распоряжения. Он надеялся, что нашедший его, окажется человеком.
В конце концов, мы, все, здесь гости. Он просто возвращается назад... может быть лишь чуть раньше... Сон заставил его замолчать.
Не было времени. Не было ночи. Не было холода. Не было необычного пристанища. Не было боли физической и боли душевной. Не было ничего. Не было даже пустоты. Была просто.... Было просто.... Был просто.... Был сон без сновидений: чернота, растворившаяся в вакууме и поглощённая ничем, низвергнувшись в бездну отсутствия, которая, в свою очередь, рассыпалась в прах, развеявшийся в пространстве, в пространстве полного забвения и неощущений, в аккорде полного конца и в невозможности для невозможного, в глубокой философии абсурда, осознания сладости нахождения ада в рае или наоборот, завихрений чего-то от нуля до триллиарда, и ярко белеющей черноты...
Кто-то поднимает занавес, к которому странным образом прикреплены веки. Ночь. Тишина. Чёрный контур стены леса. Холод отступил. Грустный взгляд луны. Разбежались в испуге звёзды.
Я ещё здесь? А... может... здесь как там, только лишь тише? Может, я нахожусь там здесь? Да нет, всё знакомо: вышка, и, хоть и смутно, вид за вышкой; и ночь с расположением звёзд; и коктейль: этой хищной охотничьей постройки и лысого заснеженного леса.
Разогнав снежные тучи, стих ветер. Видимо поэтому он и возмущался. Царит ночная красота. Прозрачен воздух. Как отчётливо видны лунные ландшафты.
О Боже! Я, я - здесь?... Неужели! Неужели так непросто уйти?! Эх... до чего же я бездарен!... А-А-АЙ!... Крик отразился одноразовым эхом, будто в пустой комнате.
Вернуться? Ведь существует поверье: если, например, при повешении оборвалась верёвка, то значит, этого не хотел Он. Казнь, при этом, должна быть отменена. А что, может действительно встать и пойти домой? То, что мне не удалось вернуться в главный мир, говорит о том, что я должен вернуться назад, в этот? Вполне возможно, что это знамение. Почему нет? Если за столько часов, в лёгком одеянии, не удалось окоченеть на морозе - это же говорит о чём-то.
Не чувствую тела. О, я всё-таки замёрз, почти. Болей и озноба нет. Ещё немного и .... Нет. Как помнится мне, просыпался я два раза - хватит. Нет, так нет!
Приду домой, в тепло, уют почувствую. Так как многое было сдано мне вместе с квартирой, то оно там и осталось. Если мне не изменяет моя заледеневшая память, то в холодильнике осталось, и выпить и поесть. Эх!...Ну! Решайся! А ведь и впрямь, почему не пожить ещё? Кто знает точно, сколько ты сможешь протя... прожить. А там, глядишь, и медицина достигнет, наконец, победы. Ну! Ну! Ну не выдержал, сломался, кто узнает о твоём... порыве?!
Пойду домой. Как тепло, уютно звучит. Запущу руку в почтовый ящик, она у меня проходит, достану ключи.... Первым делом налью себе большую порцию водки, грамм сто пятьдесят. У меня, кажется, осталось полбутылки. Выпью, чтобы согреться изнутри, я ведь так промёрз. Потом поставлю вариться картошку, которую, когда будет готова, полью соусом, приготовленным из растопленного масла и раздавленного в чесночнице зубчика чеснока. Ух, какая!... Пока картошка будет вариться, я приму горячую ванну, ведь этот холод меня иссушил. Потом лягу, взяв интересную книгу из моей библиотеки, в мягкую и тёплую постель. Даже если в последствии заболею воспалением лёгких, ничего, в наши дни это пустяк.
Пойду. Будет тяжело, все мышцы заиндевели. Ан нет! Тело двигается и довольно легко. Рук и ног не чувствую. Скорее в горячую ванну, и, принять вовнутрь.
Спустившись с вышки, невообразимо легко, он ринулся по освещённой луной просеке в сторону своего городка. Пробежав несколько метров, вспомнил, что забыл на вышке плеер. Переполняемый чувством спавшей с него, порученной себе самим, неимоверно тяжёлой ноши, он как пышущий здоровьем юноша вспорхнул на вышку и обмер.... Там кто-то сидел, привалившись к стенке, в показавшейся ему знакомой куртке и наушниках. Взглянув вниз, к подножию лестницы, он не увидел следов.
В скорбном свете луны он узнал лицо сидящего, - лицо, на котором лежал снег, лежал и не таял...
-----------------------------
* Колостома: при раке прямой кишки, кишка удаляется и конец тонкой кишки выводится в стенку брюшной полости (колостома).