-- Доктор! как это ужасно... Милая, хрупкая большеглазая брюнетка. Пышные волосы, пышные ленты у ворота ночной рубашки. Дрожит жилка на перламутровой коже. Оленька... Я ждал, когда она проснётся.
-- Я никогда не приду в себя... Бедный Станислав! Он так любил жизнь... А Алексей был самым преданным из моих поклонников! Я никогда не думала, что он способен на такое! Но им уже не помочь...
Ольга тихо всхлипывает. Закусывает бледную, прелестно очерченную нижнюю губу, но продолжает тихо рыдать. Её рука ищет мою. Пусть девочка выплачется. Я держу её руку в своих, медленно глажу. О, только тыльную сторону руки. Какая нежная, мягкая кожа.
-- Эти ужасные газетчики! Что они кричали под окнами!
Кажется, я нахмурил брови. Да, упущение. Репортёров не пускают в переднюю, а надо гнать их подальше от дома поганой метлой. Ольге и так плохо. -- Вы представляете, Сергей Николаич, эти люди обвиняют меня в трагедии! Но я ничего совершенно не понимаю! Как он туда попал? Откуда Алексей взял ключ? Теперь уже никто не узнает!
(Надеюсь, никто. Ведь свидетелей не было.)
-- Как это ужасно -- остаться в одночасье без... самого... близкого друга... и пылкого поклонника...
-- Конечно, их не вернёшь. Но у вас есть публика! Она счастлива видеть вас ежевечерне! У вас божественный голос!
(Видеть или слышать? И то и другое... пока газетчикам платят за хвалебные отзывы. Но вслух я этого не скажу.)
-- Вы думаете, восторженные зрители могут заменить единственного...
Всхлипывания. Я почему-то перестаю слушать. Я бы предложил ей ехать на курорт, на воды, но -- моя хрупкая птичка, она ведь так дорожит сценой!
Такая бледная. С такой прозрачной кожей. Так несправедливо обиженная злой судьбой и крикунами-газетчиками.
Её пальцы перебирают тонкое кружево на рубашке. Да, известность приносит ощутимые материальные плоды. Не сразу Оленька стала позволять себе столь изысканные вещи. Неужели это мог быть интимный подарок?
Похоже, она всерьёз убивается по этому фанфарону-офицеру. Но всё, что я хочу...
...вернее, всё, что я хотел -- это помочь. Меня никто ещё не обвинял в том, что я оказываю медвежьи услуги. А теперь надо слушать, что она говорит.
-- Доктор, пусть хотя бы вам всё будет ясно. Мы возвращались после спектакля, Станислав провожал меня... да, и вот в парадном -- вы помните, там темно, и я впустила его, чтобы не споткнуться в темноте о ступеньки. Я чувствовала его... трепет... ведь все женщины это чувствуют, и жар, когда он предложил опереться на его руку... Я так и сделала... я чувствовала его рядом, когда мы поднимались на этаж, на один пролёт... Так близко, и так приятно было опираться на его сильную руку, почти в полной темноте... даже голова закружилась...
А там окно у нас, доктор, вы помните -- высокое и узкое, похожее на готическое, без малого в два этажа... и только миновали мы это окно, как слышу -- вздохи, и как будто бы всхлипывание, и скрипит что-то -- обувь будто бы кожаная или перчатки кто-то в руке сжал... А никого нет, не видно, страшно, у меня сердце как заколотится, я и сознание терять начала. А Станислав спрашивает: Ольга Маркеловна, милая...
Губы Ольги задрожали.
-- ...милая, сказал он, что с вами? И тут вдруг из-за туч луна вышла. И дурно мне сделалось, я так у него на плече и повисла, и глаза его близко-близко увидела. И знаете, Сергей Николаич, я там тревогу за себя увидела и заботу большую... Боялся он за меня, как бы мой обморок серьёзным не сделался.
А Станислав взгляд за моё плечо перевёл, и глаза у него совсем страшные стали...
Вышел из темноты кто-то, а я ещё не знала, что это Алексей, только тогда поняла, когда голос разобрала, а потом уже поздно было... Хоть он и мой давний поклонник, но я ему ничего не обещала! а тут обвинять меня начал в разных вещах, нас обоих, и сбивчиво так, непонятно всё...
А как у него в руках оказался пистолет -- я и вовсе не заметила...
Ольга рыдает. Я глажу её руку с длинными тонкими пальцами. Глажу рукав, плечо. Не плачь, милая, они были тебя недостойны.
Не рассказывай дальше, не надо. Что было, я и так знаю. Вот в каком виде (фамилии опущены) это попало в газеты. "Соседи услышали звук выстрелов и вызвали полицию. Прибывшая полиция обнаружила на площадке пятна крови, тела двоих молодых людей с огнестрельными ранениями и хозяйку, Ольгу Маркеловну, известную молодую певицу, в крови и без сознания. Вскоре молодые люди, гусарский корнет Станислав и студент университета Алексей, скончались от полученных ран. Хозяйка оказалась жива и даже не ранена, но в страшном нервном расстройстве, от которого с трудом оправляется.
Полицией было установлено с непреложной истинностью, что произошло убийство на почве ревности с последующим самоубийством.
Полиция установила также, где злоумышленник раздобыл пистолет. Однако неясным остаётся, когда и как Алексей проник в запертое парадное... Ведётся расследование."
Только это, только подобный скандал может выманить её из холодов, серости и сырости этой недружелюбной страны.
Я увезу её в Европу. У меня есть влиятельные друзья, ей будет легко сделать карьеру -- если не оперной певицы, то актрисы синематографа.
Как жаль, что я знаю, как она отблагодарит меня. Новая жизнь, новые тени под глазами, новый американский муж -- режиссёр фильмов...
...а потом ещё один муж, финансист...
Новые платья, свежие новости в газетах, свежие слёзы потоками...
А главное, новые лекарства от нервов, без моей консультации, всё больше и больше...
И в один прекрасный момент она вспомнит обо мне, улыбнётся тенью своей прежней улыбки на безжизненном лице и скажет: Сергей Николаич, милый...
Хорошо, что не "милый друг"...
И что мне останется делать? Я возьму на себя этот груз, эту чудовищную ответственность за неё и её семью. Я не смогу иначе.
Да, я вижу её детей, которые могли бы быть моими, но...
Никто мне этого не позволит. Есть долг, во много раз более важный, чем семейное счастье. Я должен быть сильнее разных трепетаний плоти перед созерцанием прелестной, слегка обнажённой дамы.
А потом она закончит карьеру актрисы, удалится от сцены, будет вести тихую жизнь на ранчо своего второго мужа...
...научится -- вернее, жизнь заставит -- обходиться без белил и румян, и её щёки снова порозовеют.
Она избежит опасностей -- тифа, чахотки, мгновенной оглушающей актёрской славы, голода, революции, пожаров, наводнений, мести завистников, злых капризов электрических устройств, даже неопытности врачей. Она избежит всех опасностей, и когда-нибудь мы сможем состариться рядом, так, как я этого хотел --
так, как я позволяю себе мечтать.
Я очнулся -- всё ещё у постели Оленьки. Грудь её вздымалась легко и ритмично, глаза были закрыты. Пальцы всё ещё сжимали мою руку.
Ещё секунду, ещё несколько секунд я буду любоваться этой невероятной, ускользающей красотой -- а потом окунусь в жизнь, пойду отдавать распоряжения, сначала -- негромко -- слугам, потом...