В одно майское воскресенье у нас дома собралась небольшая компания. Среди гостей была Елена Борисовна Н., приехавшая из Франции провести свой отпуск на родине, в Москве. Она уже несколько лет жила там, работала врачом-терапевтом в небольшом северном городке. Речь зашла о телевидении. Кто-то вспомнил первые советско-американские телемосты, проводившиеся, как принято говорить, на заре перестройки. Многие из тех, кто смотрел эти передачи, помнят случай с женщиной, которая сказала фразу, мгновенно ставшую крылатой: "У нас в СССР секса нет!". Мало кто сообразит сейчас, о чем шла речь в той программе, и еще меньше людей знают, что фраза эта на самом деле - плод удачного монтажа, принесшего высокий рейтинг создателям шоу и многие хлопоты той несчастной даме. Ведь она сказала на самом деле совсем другую фразу, от которой отрезали только эффектное начало - оно одно и осталось в эфире. Истинный смысл ее выступления заключался в критике советской системы сексуального образования. Дама потом, кажется, судилась с телевидением, на предмет задетых чести и достоинства, потому что считала, что ее незаслуженно выставили на посмешище перед многомилионной телеаудиторией, однако суды, кажется, не принесли ей успеха. Так или иначе, но фраза эта пережила и СССР, и перестройку, и телемосты, и до сих пор, как ни странно, она воспринимается многими как наиболее точная характеристика ситуации с половым просвещением в советской стране.
- А ведь это и вправду так, - вступила в беседу Елена Борисовна. - Когда мы росли, время было воистину пуританское. Какой там секс, что вы... Элементарных вещей не знали, даже самой сейчас не верится, что такое могло быть. Что самое интересное в разговоре? Пример из собственной жизни. Я вам не рассказывала, как пришлось лечить милиционера от импотенции? Нет? Был такой эпизод в моей жизни. Тогда послушайте, какая со мной приключилась однажды история. В семнадцать лет я поступила на первый курс московского медицинского института, тому назад уж тридцать семь лет... Как мы изучали анатомию? По одной стандартной схеме. Вот, к примеру, нос: симметрия сверху вниз, хрящ, левая ноздря, правая ноздря... Грудь - правая часть, левая часть... Позвоночник, живот... И так постепенно дошли мы и до наиболее интересного мужского органа. Задали нам прочитать параграф на дом. И я, как занудная отличница, читала и все никак не могла понять. И вот на занятии спрашиваю:
"Простите, я вот никак не могу понять, где должен быть конец?"
Преподавательница наша говорит:
"Поставьте тело!"
Я, как положено, мысленно его ставлю и говорю:
"Все равно не понимаю, ведь если он стоит, то конец должен быть снизу, а тут в учебнике нарисовано так, что конец получается сверху!"
Ну, одногруппники мои уже прыскают, а преподавательница нахмурилась, как грозовая туча:
"Знаешь, что такое недостаток кровообращения? - спрашивает. - Это как раз то, что происходит у тебя в мозгах! Так что если не можешь понять, то запомни и не срывай мне занятие!"
Вот такая я была наивная студентка в семнадцать лет. Но это не помешало, а может, как раз и поспособствовало мне на третьем курсе в девятнадцать лет изящно выскочить замуж. Конечно, был бой с родителями, были рыдания, крики и прятанье паспортов. Но вот у нас закончилась сессия. Мы с Димкой сдали утром последний экзамен, а днем пошли и расписались, а на следующий день отправились в наше свадебное путешествие - на студенческую практику. Мы уже заранее вместе на эту практику записались, зная, что поженимся, и вот попали в одну сельскую больничку. Это был небольшой стационар с поликлиническим отделением, и нас там уже ждали, потирая руки. Потому что пришло время отпусков. И вот заведующая отводит Димку в хирургическое отделение и говорит:
"Ну, что ж, прошу, отделение ваше на целый месяц, поздравляю! Не волнуйтесь, тут ничего страшного не будет, будут механизаторы с производственным травматизмом, ну, вы же ранки умеете зашивать? Вот и хорошо, вот и славно, а если что серьезное, смело направляйте прямиком в районную больницу".
А меня, как терапевта, бросили на поликлинику. А у них все вместе было: кожные заболевания, венерология... Я, как эти стопки с документами увидала, так и побледнела:
"Извините, а мы кожно-венерологические не проходили еще..."
А заведующая в ответ:
"Да вы не беспокойтесь, тут работа простая, будут к вам доярки приходить, у них у всех руки от доения болят, трескаются, так вы, чтоб не думали, что всем одно и тоже прописывают, одной мазь, другой болтушку, одной мазь, другой болтушку, оно и хорошо получится, и славно. Вот я вам тут и рецепты все уже подготовленные стопочкой под стекло сложила... Так что входите в курс дел, а через месяц я вернусь и практику вашу подпишу. Всего хорошего!"
На следующий день было пятое июня и первый прием. Я сижу в своем "кибинете", в коридоре очередь доярок. Все идет как по маслу: мазь, болтушка, мазь, болтушка. И вдруг, слышу, шаги в коридоре - бум, бум, бум, дверь распахивается, а на пороге... Милиционер, при полной форме, с усами, с плечами. Он ка-ак глянул, у меня сердце под стол закатилось. И только пискнуть сумела:
"Вы ко мне?"
А он так низко и коротко:
"Нет, я - не к вам!"
И дверью - трах! Ну, думаю, вот тебе и здравствуйте, и до свидания. А минутой позже опять слышу в коридоре шум какой-то, голоса, дверь опять распахивается, и на пороге снова тот милиционер, но уже вместе с заведующей (она еще три дня должна была перед отпуском доработать).
"Ну, в чем дело? - говорит заведующая. - Все в порядке, доктор на рабочем месте, идет прием, что вас не устраивает?"
"Да вы что! - возмущается милиционер. - Вы что, не понимаете? Мне нужен врач, и при том - мужчина!"
Тут во мне что-то звякнуло. Ах так, думаю, хорошо же. Встаю и говорю:
"Гражданин, видите, на мне белый халат?"
Милиционер отвечает неуверенно:
"Ну, вижу..."
"А если видите, то это значит, что перед вами не женщина и не мужчина, а врач. Если же это вас не убеждает, то это означает, что вы абсолютно здоровы, и вам не нужен никто: ни женщина, ни мужчина, ни врач!"
Заведующая, видя, как я воспряла, говорит:
"Ну, я смотрю, вы тут и без меня договоритесь, вот и хорошо, вот и славно, так что желаю успехов, всего доброго!" - и быстренько за дверь. А я осталась наедине с моим милиционером. Глаза мои упираются ему точно в середину галстука. Я духу набралась и спрашиваю:
"На что жалуетесь?"
Он засмущался, глаза в сторону отвел:
"Понимаете, доктор, не стоит..."
А что не стоит, я не понимаю, и говорю первое, что на ум приходит:
"Так, так, все понятно, ну, садитесь, садитесь, пожалуста..."
Он опять взвился:
"Вы что, издеваетесь?!"
Я вижу, что дело серьезное, а понять все равно ничего не могу.
"Так, - говорю ему, - вот что. Видите, у меня полный коридор больных. А вы тут врываетесь, шумите... Вот что. Вы приходите к концу приема, мы с вами спокойно побеседуем".
Он послушался и ушел. А я в обеденный перерыв бегу к Димке.
"Спасай, - говорю ему. - Что делать, не знаю".
Димка спрашивает:
"Да что случилось?"
"У меня милиционер, - говорю, - а у него не стоит, что делать?"
Димка как закричит:
"Вечно ты в какое-то дерьмо вляпаешься! Ничего себе начало практики! Где он?"
"Придет в конце дня".
"Так, шли его сразу ко мне, мы тут с ним побеседуем по-мужски".
Ну уж нет, думаю, это мой пациент.
"Ладно, - говорю, - раз не хочешь мне помочь, буду сама разбираться!"
И пошла. Такой у меня характер. Пришла в "кибинет", и все снова: мазь, болтушка, мазь, болтушка... День к концу подошел, является мой милиционер. А я вспоминаю, как нас учили: чтобы понять причину и суть заболевания, прежде всего необходимо получить точный анамнез, то есть, попросту говоря, историю болезни.
"Вы уж не обижайтесь, - говорю, - только садитесь, пожалуйста, и все по порядку мне расскажите, а там уж посмотрим. Как это у вас началось?"
А сама так и не понимаю, что началось-то. Он говорит:
"Понимаете, доктор, у меня в поселке жена. И любовница. И все было хорошо, но поселок маленький, все по ветру носится. Жена прознала как-то. И говорит мне: вот оно что, гуляешь от меня, так смотри - еще узнаю, что был у ней, подсыплю тебе отравы в питье, и с ней не сможешь, и со мной не сможешь, и ни с кем не сможешь! А она у меня и вправду по травам сильна, так, видать, дожидаться не стала, а со зла в тот же день и подсыпала. Я к любовнице-то прихожу, а у меня - не стоит! Я уж всех баб в поселке перепробовал и даже в райцентр ездил, а все без толку. Если вы не поможете, то и не знаю, как жить буду!"
"Поможем, поможем, - говорю. - Советская медицина - лучшая медицина в мире". Говорю-то говорю, а сама и не понимаю, в чем помогать-то. Такая я была три дня женатая практикантка. Ладно, думаю, мне тут шесть недель всего работать. Вспомнила про занятия наши по психотерапии, подумала еще немного и говорю:
"Слушайте, она вам, конечно, чего-то подсыпала, это точно, но современной науке совершенно так же точно известно, что ни одно лекарство и ни один яд не действуют вечно. Думаете, почему в аптеках на всех лекарствах ставят срок годности? Потому что потом они перестают действовать - раз, и как отрезало. А если лекарство введено в организм, то у него тоже есть максимальное время действия. Что касается травяных составов, к примеру, и это совершенно бесповоротно доказано наукой, то такое время действия составляет максимум три месяца. Так что какого числа у вас был разговор с женой?"
"Двадцать восьмого мая".
Я еще это число так точно запомнила, потому что тут совпадение вышло - у меня тогда же день рождения.
"Так, - говорю, - три месяца у нас будет двадцать восьмого августа. Значит, сделаем так. Вы ко мне вечером будете приходить в рабочие дни, мы с вами будем немножко заниматься психотерапией, у вас сейчас стресс, депрессия, вам нужно перестать волноваться. А насчет любовницы... Лучше всего вам этим больше не заниматься".
Он аж подпрыгнул:
"Как не заниматься?"
"А вот так, - говорю. - Вам сейчас лучше всего заняться чем-то отвлекающим. Организуйте, например, тимуровскую команду. Или, еще лучше, волейбольный турнир. Вы же милиционер, вот и поддерживайте порядок таким образом. Вы вот ездили в райцентр, там же есть наверняка молодежная команда, вот и организуйте товарищескую встречу. Вам нужно отвлечься. Главное - не думать об этом. Потому что есть одна опасность - обычно все из организма выводится в течение трех месяцев, но если зацепится за центральную нервную систему, тогда дело примет другой и весьма плачевный оборот. Тогда вам помочь будет уже гораздо труднее. Центральная нервная система - это самое главное, как учил академик Павлов. Так что отнеситесь к лечению серьезно, я вам это ответственно советую. Не дай бог зацепится за центральную! А про жену с любовницей не думайте, играйте себе в волейбол и каждый вечер - ко мне, на терапию. И двадцать восьмого августа будете как новый!"
Вот говорю я все это, а у самой все внутри обрывается - что ж я делаю? Как вниз головой прыгать - у-ух... Но он так выслушал грустно и ушел. И я пошла - домой, к мужу моему. Димка спрашивает:
"Ну что, приперся милиционер-то?"
"А как же, - отвечаю, - ты вот не захотел мне помочь, так я теперь с ним буду каждый вечер психотерапией заниматься".
Ну, это Димку абсолютно не устраивало, но сделать он ничего не мог - такой у меня характер. А милиционер, и вправду, стал приходить. Сидели мы с ним, чай пили, про жизнь разговаривали. И в волейбол он играть начал, действительно, организовал турнир товарищеский, команды какие-то к ним приехали. Рассказывал мне про это, даже увлекся сильно. Но самое главное, что до конца я так ничего и не понимала, вот поверите или нет, но это чистая правда. И думала только об одном - чтобы он о том не прознал. Потихоньку-полегоньку прошли мои шесть недель, попрощалась я с милиционером, и поехали мы с Димкой назад в Москву. И забыла я эту историю.
Прошел год. И вот после четвертого курса направляют меня на следующую практику, опять в сельскую местность и даже в тот же самый район, но уже не в больничку, а в простой медпункт. Приезжаю, показывают мне мой "кибинет". Сажусь я уныло за дээспэшный замызганный стол, и вот представьте себе - не проходит и пятнадцати минут, как открывается дверь, и входит - он! Мой милиционер. Все при нем: и форма, и усы, и плечи. Я от страха чуть сквозь стул не просела. Все, думаю, молись, Ленка, чтобы он тебя не пришиб! А он вдруг мне цветы протягивает и говорит:
"Доктор, я как узнал, что вы к нам в район, так обрадовался, чуть не запел! Я ж вам тогда ни спасибо, ни до свидания толком сказать не успел. Честно скажу: не верил я вашему лечению. Так, ходил к вам, чтобы время скоротать. Ну, а потом привык даже. Бывало, иду вечером домой по поселку, прохожу мимо больнички нашей, эх, думаю, врач-то мой уехала! И так вот шел как-то, и такая тоска взяла, стал все вспоминать, как мы с вами сидели, разговаривали, как-то душу туманом заволокло, и вдруг сковырнулось чегой-то там, я вас так отчетливо вот представил, как вы говорите - двадцать восьмое августа, и вдруг понимаю - ё, так это ж сегодня! И тут меня ка-ак поднимет! Ка-ак вверх рванет! Прямо полетел до дома-то! И сразу к жене - ну, как дикий зверь прямо... Ей-то я ничего про вас не говорил, не рассказывал, и любовнице ни слова, их теперь две у меня, одна в райцентре, тренер волейбольный, мы тут турнир готовим областной... Так что спасибо вам большое, доктор, очень вы мне помогли, спасли прямо, я теперь мужчина хоть куда!..."
Тут он так оглядывается заговорщицки, будто смотрит, нет ли рядом кого, шагает вперед, наклоняется над моим столом и, глядя в глаза, говорит мне:
"И вот желаю вам это доказать, прямо и немедленно!"
Я чуть-чуть отодвинулась:
"Спасибо, конечно, но лучше не надо!"
Он обиделся:
"Как это не надо? Вы же спасли мою мужскую силу!"
Ну, думаю, ничего себе, выходит, все-таки внушила я ему! А сама такое строгое лицо делаю и холодно заявляю:
"Во-первых, я на работе не я, а официальное лицо и представитель международного красного креста, а во-вторых, вашу мужскую силу спасла тоже не я, а безграничная сила советской медицины!"
"Ну, так давайте во имя советской медицины и лично академика Павлова! Доктор, вы не пожалеете! По крайней мере, удовольствие получите!"
Так и ушел, обиженный, цветы на стол положил. Прошло с тех пор много лет. Я вот думаю иногда - а может, зря я его прогнала-то? Вот как сегодня это все перед глазами - стоит, запыхавшийся такой, в форме этой, с усами, с плечами, с цветами. Даже жалею, что не сделала это с ним, с милиционером этим. Честное слово. А с Димкой мы развелись через четыре года и видались потом только один раз.