Среди ночи я замерз и взял взаймы у мёртвого священника его рясу. То, что нужно для согрева и конспирации. Благо накопившееся за день тепло в крупных кусках глины сполна отдавалось ночью обратно. Я пытался отвлечься от внешнего холода и стал определять температуру воздуха по стрекотанию сверчков. Для этого сосчитал количество звуков за 25 секунд. Затем разделил их на 3 и прибавил к результату 4. Так и получилась нужная температура в Цельсии. Но эта формула работает только выше 10 градусов.
Помимо сверчков было слышно, как надомной пролетел самолёт. Из-за непроглядной тьмы не мог распознать, чей он был. Но через пять минут, мне на голову дождём посыпались листовки. Это была немецкая агитационная пропаганда, хитрый ход фюрера.
А на утро меня застали врасплох союзники. Вместо первых петухов местных жителей разбудили выстрелы. После предупредительного выстрела, на меня наставил ППШ-41, какой-то ефрейтор. Может солдат решил, что я переодетый диверсант или перешел на вражескую сторону, начитавшись нацистских предложений. Но вдруг, я увидел всё те же, знакомые лица.
Колек Возняк где-то успел заработать повязку на один глаз. Видимо боевое ранение. Он оценил ситуацию и, догадавшись в чём дело, солгал. Иначе бы меня расстреляли за дезертирство, чем дольше длилась война, тем жестче были последствия.
- Опусти оружие. Или ты хочешь разгневать Бога?- вступился мой бывший учитель истории, ломаным русским акцентом.
- А он не слишком молод для священника? Ему от силы лет тридцать.
- Это война. Сейчас всё возможно,- снова заступился Колек,- Сейчас и дети воюют, что уж говорить.
В этот момент я вспомнил, что уже давно не брился, и это добавило мне года.
- Вы православный?- спросил капитан.
Я лишь кивнул головой.
- Если вас теперь ничего с этим местом не связывает, тогда пойдёте с нами. У нас как раз убили капеллана. А ребятам нужна духовная поддержка.
Колек улыбнулся и подморгнул. Я прочел много религии. Сейчас из всех моих навыков этот был самый полезный и целесообразный. С тех пор стал для солдат чем-то вроде психотерапевта. Человеком, которому можно было излить душу и задать вопрос. Но разве я имел на это право, верующим лишь в Морфея? Ответ пришел сам по себе, когда мне отдали библию предыдущего капеллана. Края обложки были слегка закровавленны. Можно в Бога не верить, но в священные писания, верить нужно обязательно. Библия как устав в армии, что даёт напутствия, дабы не позволить человеку потерять себя. Ведь божье мудрые слова спасают раненую душу и смиряют покоем. Неважно есть Бог или нет, люди нуждаются в нём в трудные времена. Пришло время послужить Господу для прощения, компенсируя этим собственные грехи.
Первым на исповедь, ко мне пришёл Марек. Но не для того, чтобы исповедаться, а для утоления нездорового любопытства.
- Как тебя угораздило?
- Говори, пожалуйста, чуть тише.
- Как тебя угораздило?- теперь уже шепотом спросил Марек.
- Руки устали стрелять. Или как говорил один священник - пути Господни неисповедимы. А ты не стесняйся, я всегда рад тебя выслушать.
- Ты забыл? У нас с тобой разная вера.
- В религии, как и в войне, пролито много крови из-за разногласий. Так к чему эти формальности?
- Ого, ты и вправду заговорил, как подлинный священнослужитель.
- Ты хоть веришь в Бога, коль стал притворяться его слугой?
- Время от времени.
Внезапно за Мареком образовалась целая вереница, и я понял, что меня ждёт тяжелый день. Ефрейтор, который недавно наставлял на меня оружие, был следующим в очереди.
- Наконец-то я могу поговорить с образованным человеком. Вы заканчивали семинарий? А где? В каком городе?
- Ты отрок пришёл мою биографию дознаться или исповедаться?
- Извините батюшка. Чего-то меня не в ту степь понесло. Я хотел спросить. Почему Бог допустил всё это безумие? Разве он не должен был вмешаться?
Мне не хотелось втягивать бедолагу в религиозные дебри, и ответил ему по-своему:
- Бог никому ничего не обязан. Он всё дал людям для выживания, процветания и благополучия. А то, что люди всем этим не пользуются, это уж, Бог не виноват.
Как только солдат намерился продолжать меня донимать, я его опередил:
- Подумай, перед тем как спросить. Большинство людей знают ответы на свои вопросы.
Солдат почесал затылок и уступил место следующему молодому рядовому.
- Отче, а трусость это порок?
- Как по мне, трусость это самый страшный человеческий порок. Этот мир полон страшных вещей и событий, но он стоит того, чтобы за него бороться.
Третий рассказал мне, что его цель в жизни вставить нож в сердце Гитлеру. Что он хочет убить его лично. А затем спросил, разве убийство или желание убить, это не грех? Я ему ответил, что им движет священный гнев и убивать сатану в облике человека это не грех.
Дальше был четвертый и тридцать четвертый. Я старался помочь каждому и, по всей видимости, мне это удалось. К концу дня я остался довольным произведённым эффектом. Раздавая ответы налево и направо, я и сам нуждался в ответе на вопрос - что страшнее голод или война? Ведь там и там люди умирали.
Последним ко мне пришел сам Колек и шепотом произнёс:
- Знаешь, почему я предложил своё ходатайство в отношении тебя?
- Вы поняли, что воин из меня никудышный, и решили не мучить?
- И это тоже. Но моё лояльное к тебе отношение, появилось ещё в школе. Можешь верить, а можешь и не верить, но ты как две капли воды похож на моего сына. А точнее, погибшего сына.
Я с сожалением спросил:
- Как его не стало?
- Первая война, забрала его. Он умер по-глупому, споткнулся и упал на немецкий шлем с остроконечной пикой. Пробил себе лёгкое и захлебнулся в собственной крови. Супруге повезло, она умерла ранее от испанки, и не успела пережить собственное дитя. Но самое обидное, что на следующий день война закончилась, которая с точки зрения позиций, почти не изменилось. Всё было напрасно, как и его смерть.
- Вы когда-то сказали, что воюете ради семьи. А оказывается их уже давно нет.
- Может для тебя это покажется странным, но воевать можно и ради памяти.
- Я не знаю, что и сказать.
- А ничего и не надо. Ты первый, кто меня выслушал, и мне стало легче.
Я кивнул Колеку в ответ, и он с благодарностью похлопал меня по плечу. Раньше не знал, чем ему импонировал, а теперь всё стало на свои места.
Когда наша разведывательная группа в белых маскхалатах подошла до концлагерей Освенцима, там уже почти никого не осталось. Печи всё ещё работали. Если бы я их не видел, то подумал бы, что с неба летит не пепел, а снег. Это была не обычная сажа, это был пепел из кожи, и я молил Морфея, чтобы среди этих серых песчинок не было Агнешки. Так как в основном сжигали евреев. А вспомнив, что все мои близкие погибают, я разволновался не на шутку.
- Работаем тихо,- прошептал Колек и достал охотничий нож.
Накинув фуфайку на колючую проволоку, Колек перелез первым. Одинокая цепочка следов на 'снегу' растянулась к сторожевой вышке, где стоял часовой, повернутый к нам спиной. Проверив нож на остроту, Колек заточил край флагштока и бросил его словно копьё в немца, попав ему в спину. Фриц упал лицом на землю, а у него со спины торчал его же флаг. Затем Колек подкрался к другим воротам и нежданно напоролся на другого охранника, который резко выскочил на наши шорохи. Одно молниеносное движение и фриц схватился за живот. Остриё ножа Колека попало в область желудка, и враг скончался в страшных муках. Все только удивленно посмотрели на бывшего учителя истории, которому это было не впервые. Предыдущая мировая война закалила его на всю жизнь.
- Что? Никогда свинью не резали?- в ответ удивился Колек и вытер пепел с лица, но пепел лишь размазался продольными полосами по коже.
Колек был подвержен частой смене настроения, но столько ненависти в одних глазах, при улыбчивом лице, я не видел никогда прежде. Скорее это даже было похоже на какое-то минутное безумие.
Вечером в наряд заступили Марек и Климек. Я случайно подслушал беседу командира, когда он предлагал им испробовать на себе новый препарат Модафанил, чтобы бодрствовать всю ночь. Ведь не спящий солдат самый эффективный на войне. Но ребята сразу не согласились, пообещав подумать над предложением. Ведь эксперимент не был официальным и мог выполниться лишь на добровольных началах.
Зачем им пить всякую гадость, если я сам мог подменять их в наряде, хоть каждую ночь? Теперь эта мысль не выходила у меня из головы.
Когда я к ним подошел перед нарядом, они как всегда спорили, чем отличаются их священные учения. Этим спорам не было ни конца, ни края.
- Если рука не ранена, можно нести яд в руке,- произнёс Марек, голосом мудреца, как истинный буддист,- Яд не повредит не имеющего ран. Кто сам не делает зла, не подвержен злу.
- Грехи убивают душу, также как яд убивает тело,- парировал исламист Климек.
- Тот, кто побеждает себя, сильнее того, кто побеждает тысячу раз тысячу человек на поле битвы,- не давал пасти задних Марек.
- Терпение, проявленное в момент гнева, спасает от тысячи моментов сожаления.
- Сколько бы мудрых слов ты ни прочел, сколько бы ни произнёс, какой тебе от них толк, коль ты не применяешь их на деле.
- Не смотри на того, кто читает Коран. Чтение - просто слова. Смотри на того, кто действует в соответствии с Кораном.
- Всё! Хватит!- вмешался я в словестный дуэль,- У меня есть к вам деловое предложение. Вы идёте спать, а я вас заменю, на всю ночь.
- В чём подвох?- незамедлительно спросил Марек, не понимая моей выгоды.
- Командир втайне предложил мне препарат, от которого вы отказались.
- Ты сума сошел? Мало ли, что там намешано,- покрутил пальцем у виска Климек.
- Твоя мозговая деятельность зашла в тупик,- добавил от себя Марк.
- Решение принято и обжалованию не подлежит,- ответил им и заступил в наряд вместо ребят.
От них днём будет больше пользы, чем от меня. Пусть лучше высыпаются. Ведь сонный солдат более подвержен риску.
Каждую ночь я ускользал под видом похода на молитву. Конечно же, моя афера длилась недолго. Бдительный комбат стал замечать, моё странное поведение. При солдатах он обращался ко мне 'товарищ капеллан', вроде как шуточно, но с должным уважением. Сейчас же мы были тет-а-тет. А застав меня врасплох, капитан кое в чём признался:
- Я видел, ты уже давно не спишь.
Каждому хоть раз в жизни задавали вопрос, который вгоняет в ступор, но этот вопрос требовал немедленного ответа. Выдержав паузу, комбат сам ответил:
- Я тоже вчера всю ночь не спал и видел тебя.
- Сон мне только сниться,- я облегченно улыбнулся от собственного сарказма, понимая, что чуть сам не раскололся.
Затем комбат прищурил глаза и с улыбкой посмотрел мне прямо в лицо.
- Ладно. Не нужно вилять.
- Я вас не понимаю,- я сделал удивленное лицо, будто с детства брал курсы актерского мастерства, так и не пересилив себя, чтобы ответить капитану эквивалентно на 'ты'.
- Я всё знаю. Твои товарищи приходили за тебя просить, чтобы я больше не давал тебе Модафанил. А теперь представь моё удивление, когда я увидел, что все препараты на месте? Сейчас я просто хотел проверить, ты сам сознаешься или нет. Но, видимо, ты пока не готов мне сознаться.
Пришлось рассказать командиру всю подноготную, но заступать в наряд по ночам, я не перестал. Бойцы стали воевать эффективнее, так как я давал им выспаться. Вскоре о моем даре узнали и солдаты. Скрывать это было уже невозможно. Некоторые из них увидели в этом божий промысел и чудо. Офицеры пообещали обратить на меня внимание высшего руководства после войны, но меня это почему-то не радовало.
Зимой снега навалило около метра. Никогда не видел столько снега. Ноги заледенели, и я на минуту сунул сапоги прямо в костёр, чтобы не отморозить пальцы. Вчера видел, как у одного солдата ноги опухли, что даже пришлось разрезать обувь.
Война длилась так долго, что я думал, она теперь навсегда. Однажды мы нашли в разбитом доме гитару и ефрейтор признался, что умеет играть. Он играл так, будто у него было семь пальцев на руке. Так как ефрейтор был украинцем, я попросил его спеть любимую песню моей бабушки про Черемшину на украинском языке. Его голос тоже звучал божественно. Он спросил, откуда я знаю украинский фольклор, я ответил, что мне просто нравится мелодия.
Впервые почувствовал какое-то расслабление. Метель стихла до полного штиля, в каске фрица заваривался чай, а я с блаженством слушал родную песню, вспоминая мою неповторимую Агнешку. Где она? Жива ли? Что сейчас делает? Вспоминает ли обо мне? А может она уже считает меня погибшим?
Утром наш отряд получил задание беззвучно вывести из строя немецкий генератор так, чтобы его ещё долго не могли починить.
- С меня ящик сгущенки тому, кто аккуратно сломает фашистский генератор.
- Могу я попробовать,- не смело ему заявил, понимая, что скрывать это нет смысла.
Командир уже привык, что я давно выполняю не свои прямые обязанности. Я не только дежурил по ночам. Но и был истопником. Вел учёт погибших, словно подсчитывал на складе ящики с фруктами или одеждой. Заметал гильзы веником, чтобы не мешали под ногами. Даже после гибели всеми любимого прапорщика, я выполнял и его функцию. А когда сообщил комбату, что могу применить знания инженерии, которые успел получить в мирное время, он даже не удивился.
Прежде чем пойти на задание, в разведку напросился ефрейтор, но он так и не вернулся в назначенное время. Спустя три часа мы нашли его тело в сугробе, возле брошенного генератора. Умирая, он успел собственной кровью из раны нарисовать на сугробе направление, куда нам следует идти. Я интуитивно положил ему руку на лицо и прочёл молитву за упокой.
Генератор всё равно вывел из строя, вопреки тому, что его не забрали. Приказ есть приказ. Проведя все манипуляции с несложной техникой, я принялся выкапывать ефрейтору могилу. Возможно, во мне сработало какое-то ментальное родство с земляком. Возможно, мне хотелось, чтобы герой, о котором никто никогда не узнает, не стал добычей собак и ворон. А возможно, он был просто хорошим человеком, а за таких, всегда болит душа. Мне нечем было копать и я стал рыть руками. Все отговаривали меня бросить это дело, мол, так бывает, что не всех удается похоронить по-человечески, а увидев, что я не намерен сдаваться, начали помогать.