Васятка открыл глаза. Через щели в досках, которые служили потолком его жилища, пробивался хмурый осенний день. Рядом похрапывала Матрёшка, женщина, с которой Васятка жил в этом сложенном из старых ящиков шалаше. Стараясь не разбудить её, Васятка вылез наружу. Ему было сорок лет. Он был высоким, но уже привык сутулиться, лицо ещё хранило следы былой красоты, но он давно его не умывал, густые волосы с проседью на висках торчали во все стороны, забыв, что существуют такие вещи, как расчёска. Уже два года Васятка был бомжем.
Он запахнул тоненький пиджачок с короткими для него рукавами и пошёл в сторону маленького деревянного магазинчика. Но, не дойдя до него несколько шагов, он сплюнул на землю, чертыхнулся и поплёлся обратно – дверь магазинчика была закрыта, принимали товар. Надо разбудить Матрёшку, пусть идёт в город, добытчица. Васятка никогда не спрашивал, откуда она приносит еду, главное – не ложиться спать голодным. Он потрогал в кармане смятую сторублёвку. Это были первые деньги, которые он держал в руках за два года. Купюру дал ему разодетый незнакомый мужик за то, что Васятка поднял для него на третий этаж несколько мешков с цементом, рулоны обоев и коробки с кафельной плиткой. Он ещё не решил, что делать с деньгами, потратить или отнести в банк и добавить на сыновний счёт. Васятка поднял с земли обронённую кем-то сигарету, чиркнул спичкой и закурил. Он решил посидеть на лавочке и спокойно прикончить сигарету, потому что иначе Матрёшка отнимет у него половину.
На лавочке сидел мальчишка лет восьми с опущенной головой и шмыгал носом. Васятка уселся рядом с ним. Мальчишка покосился на него и отвернулся. Бомж с наслаждением тянул свою сигарету.
Сопение мальчишки почему-то заставило его удариться в воспоминания. Когда-то давно, целую вечность назад (хотя на самом деле вечность составляла два года), у Васятки был дом, была семья. И был недостаток, который однажды всё разрушил – запой. Жена и мать бились с этим недостатком десять лет. Лечили, просили, уговаривали, грозили. Васятка, тогда ещё Василий Дмитриевич, обещал завязать, но проходил месяц – и он снова на неделю выпадал из жизни. Прятался по квартирам приятелей, иногда жил у матери, когда запой проходил, возвращался домой. Жена ругалась, сын Кирюшка плакал и просил его не уходить. Он обещал, клялся, но опять проходил месяц...
Всё закончилось в день, когда умерла его мать. Узнав об этом, Василий ушёл в двухнедельный запой. Его жена сама занималась похоронами и поминками. Когда он вернулся, она выставила ему за дверь чемодан с его вещами и вручила ключи от квартиры матери. Видеться с сыном она запретила. Василий прожил в материнском доме два месяца, ни разу не взяв в рот ни капли, и вернулся к жене. Но она захлопнула дверь перед его носом.
Василий прожил один ещё месяц. Затем оформил на себя квартиру, продал её со всем, что в ней находилось, положил все деньги в банк на имя сына и ушёл. Он осел в крохотной деревушке на противоположном краю города, состоящей из двух трёхэтажных многоквартирных домов и двадцати частных, и стал бомжем. Воровать он не смог, поэтому стал помогать жителям деревушки в огородах, во дворах, продавщице в сельском магазинчике. За это они его кормили и отдавали старую одежду. Два раза его избили местные бомжи, но он подкараулил их поодиночке и показал, что лучше с ним не связываться. Его оставили в покое, а вскоре к нему прибилась Матрёшка. Он позволил ей жить с ним в сложенном из ящиков шалаше, но при этом почти не замечал её. Она приносила из города еду и водку, бомжи, с которыми когда-то не складывались отношения, стали заходить в их деревянный шалашик. Васятка ел за двоих, но по-прежнему не прикасался к алкоголю.
Он вернулся от своих воспоминаний, услышав прерывистый вздох мальчишки.
– Эй, ты ревёшь, что ли, пацан?
– Вам-то что? – огрызнулся мальчишка, не поворачиваясь.
– Да мне всё равно, – пожал плечами Васятка.
Мальчишка сжался и заскулил, как побитый щенок. Васятка опять подумал о своём Кирюшке, стало жалко мальчишку.
– Пацан, тебя обидел кто? – спросил он.
– Я... деньги потерял, – помолчав, признался мальчишка.
– Попадёт? – с удовольствием спросил бомж.
Мальчишка кивнул, вытер кулаком слёзы.
– Много денег-то?
– Сто рублей.
– Мать за молоком послала или за хлебом?
– За сигаретами.
– Чего??? – у Васятки едва глаза на лоб не вылезли. – Какие сигареты? Тебе сколько лет? Кто тебе продаст?
– Так я ж не себе, – мальчишка старался больше не плакать. – Меня отчим послал, он с продавщицей давно договорился, чтоб она мне продавала.
– Прибьёт отчим? – опять с удовольствием спросил Васятка.
Мальчишка кивнул и остался сидеть с опущенной головой.
– А мать что не заступится?
– Она не знает, – шмыгнул носом пацан.
– Как это?
– Он при ней не бьёт.
– Так следов-то не видит, что ли?
– Я большой мальчик, – покосился он, – я сам моюсь, откуда она увидит?
– А что не скажешь?
– Зачем? Она с ним жить стала, так хоть не плачет больше.
– А то плакала?
– Да.
– Отец помер?
– Ушёл, мне три года было. Мама плакала, говорила, трудно ей. Потом с отчимом познакомилась, он с нами жить стал. Уже полгода живёт. Мама не плачет больше, наверно, счастлива. Чего я лезть буду? – мальчишка взглянул на Васятку сухими взрослыми глазами.
Васятка пощупал сторублёвку.
– Ремнём бьёт? – спросил он зачем-то.
Мальчишка кивнул и встал со скамейки.
– Пойду я, – хмуро сказал он и поплёлся к своему дому.
Васятка мрачно смотрел ему в ссутуленную, как у старика, спину. А вдруг и его жена тоже с кем-то вот так же стала жить, и этот кто-то хлещет ремнём его Кирюшку?
– Эй, пацан, – окликнул он, – тебя как звать-то?
– Киря, – оглянулся мальчишка и тут же добавил по-взрослому: – Кирилл.
Васятка нервно сглотнул и отвернулся. Опять потрогал смятую сторублёвку в кармане. Вытащил, расправил. Снова сжал в кулаке и решительно бросил скомканную купюру под скамейку.
– Эй, Кирюха! – крикнул он. – Поди-ка сюда.
– Чего ещё? – нехотя спросил мальчик, но вернулся.
– Не твои деньги валяются?
Кирилл заглянул под лавку и расцвёл в улыбке:
– Ой, спасибо!
– Пошли-ка со мной.
Васятка зашёл с мальчишкой в магазин и отобрал у него деньги.
– Какие сигареты твой отчим курит? – спросил он.
– "Парламент".
– Катя, слышала? – он протянул деньги продавщице.
Потом сгрёб сдачу, высыпал мальчишке на ладонь, сунул ему в руки пачку:
– Иди домой, пацан. Скажи отчиму, мол, продавщица сказала, что больше не продаст сигарет, понял?
Кирилл кивнул и умчался.
– Слушай, Кать, ты ж меня знаешь, я человек не злой, – проговорил Васятка, облокотившись на прилавок, – но если я узнаю, что ты продавала этому шкету или другому сигареты или алкашню, прости, спалю твой магазинчик. И лучше не проверяй меня, ладно?
Васятка вышел на улицу и побрёл в свой шалаш. Матрёшки уже не было. Он растянулся на драной подстилке лицом вниз. Почему-то очень хотелось заплакать, но он сдержался и заснул.
Через несколько дней Васятка плёлся по улице, кутаясь в свой кургузый пиджачок. Навстречу ему с пакетами шла семья. Впереди торопливо подскакивал Кирилл. За ним шагал высокий статный мужчина с кудрявыми волосами и аккуратными пушистыми усами. Последней шла усталая женщина с очень грустными глазами, но держалась она ровно и гордо, стараясь показать всем, что она счастлива.
Киря поравнялся с Васяткой и широко улыбнулся:
– Здрассте!
– Здорово, коли не шутишь, – кивнул бомж, – этот твой отчим, что ли? – он указал на мужчину.
– Да, – ответил мальчик.
– Давай, топай, мне с ним поговорить надо.
– Мы пришли уже, – Кирилл поднялся на крыльцо трёхэтажного дома.
– Слышь, мужик, на пару слов, – позвал Васятка.
Тот подошёл. Они были одного роста, но бомж сутулился и был немного поуже в плечах. Кирюшкин отчим навис над ним, презрительно глядя сверху вниз:
– Что надо?
– Слышь, мужик, ещё раз узнаю, что ты пацана за сигаретами гоняешь, пеняй на себя, понял? И драть его не смей, не твой ведь шкет!
– Ты! – мужчина задохнулся от ярости. – Да ты что себе позволяешь, бомжара поганый?
– Ты не ори, не ори, – спокойно сказал Васятка, – я бомжара, конечно, но если узнаю, что ты продолжаешь пацана портить, я тебе устрою такую жизнь, не нарадуешься! Я шикарных девок подговорю, чтоб они на тебя заявили, будто ты их изнасиловать хотел! Думаешь, если я в ящиках живу, у меня связей нет? Шалав для такого дела найду, да и денег найду им заплатить... Тебя не посадят, конечно, ты же отмажешься, но крови тебе попортят. Так что прислушайся к моим словам.
– Пошёл к чёрту, урод! – заорал мужчина.
Киря, побледнев, наблюдал с крыльца за происходящим. Женщина подскочила к усачу, схватила за руку, как-то оттесняя его себе за спину, и с упрёком спросила Васятку:
– Что вы к нему пристали? Что вам от него надо?
– Кого ты его защищаешь? – горько проговорил Васятка. – Тебе вон, мальчишку надо защищать, а этот... эх, бабы... – он махнул рукой и поплёлся дальше.
Минул месяц.
Васятка лежал в своём шалаше и думал о жене и сыне. Вылезать не хотелось. Холодно было и здесь, но шаткие стены хоть немного защищали от пронизывающего осеннего ветра. Он закрыл глаза, прикрыв лицо согнутой рукой.
– Вам вот мама передала, – раздался над ним детский голос.
Васятка вздрогнул и убрал руку. Над ним стоял Киря и протягивал ему огромный пакет.
– Что это? – хмуро спросил бомж, усаживаясь.
– Там куртка. И свитер. И ещё ботинки.
– Зачем?
– Зима скоро. Холодно.
– Унеси, – Васятка снова улёгся.
– Нет, мама велела отдать, нам не надо.
– Отчим пусть носит.
– Он ушёл, – сообщил Киря.
– Что вдруг?
– Ну, – замялся мальчик, – вскоре после того, как вы поговорили, мама всё увидела. Я не хотел показывать, но она ж сильнее. Штаны мне стащила, ну и... Он как раз меня накануне выпорол. Потом они долго ругались. А потом отчим ушёл.
– Вернётся, – философски заметил Васятка.
– Он уже приходил. Мама сказала, что не хочет его видеть. Отдала ему вещи его все. Сказала, чтобы забыл к нам дорогу.
– Плачет?
– Плачет. Но ей трудно не будет больше. Я уже большой, я ей помогать буду. А потом работать пойду. Проживём. Сейчас ещё погрустит, а потом я больше не дам ей плакать. Я всё сделаю, чтобы она никогда больше не плакала! – твёрдо заявил мальчик. – Я пойду.
Он поставил пакет на землю и ушёл. Васятка вдруг вскочил, догнал его:
– Слушай, парень, а ты мог бы кое-что сделать для меня?
– Да!
– Спроси у матери, можно мне зайти к вам? Ненадолго. Помыться.
– Сейчас!
Васятка даже не успел моргнуть, а Кирилл уже нёсся к своему дому. Через несколько минут он уже мчался обратно.
– Можно! Можно! – орал он на бегу.
Васятка робко вошёл в квартиру.
– Проходите, ванная там, – женщина с грустными глазами показала ему на дверь и протянула огромное полотенце, – мыло, шампунь – всё на полочке.
Она всё так же старалась выглядеть счастливой, только глаза выдавали истину.
Васятка мылся почти два часа, полностью израсходовал кусок мыла и бутылку шампуня. Чисто выбрился бритвой, видимо, забытой усачом. Наконец, он закрыл воду и протёр запотевшее зеркало. На него взглянуло осунувшееся лицо с лихорадочно блестевшими глазами.
– Урод, – пробормотал он, – бомжара поганый.
Он уже хотел натянуть свою одежду, как в дверь постучали:
– Послушайте, здесь чистое бельё, рубашка, брюки. Возьмите.
Васятка сел на край ванны, сжал рукой горло. Подождал, пока дыхание восстановилось. Он осторожно приоткрыл дверь – у стены на стуле лежала стопочка одежды. Васятка заколебался, но всё-таки забрал всю стопку и снова закрыл щеколду на двери. Одежда была немного великовата, но она была чистой и приятно пахнущей. Васятка опять почувствовал, как клещами сжало горло. Он передохнул и вышел в коридор.
– Идите покушать, – сказала женщина и исчезла в комнате.
Васятка прошёл на кухню. На столе стояла тарелка с дымящимся борщом, картофельное пюре с котлетами, нарезанные огурцы и помидоры, банка с компотом, стопка и закрытая бутылка водки. На подоконнике сидел, свесив ноги Кирилл.
– В этом я не сомневаюсь, но я хотел только помыться.
– Ну и что? Заодно и поедите.
– Это уже наглость.
– Нет. Мама сказала, что вам надо поесть. Она не придёт, вы не стесняйтесь.
– Я не стесняюсь, – буркнул Васятка.
Он хотел уйти, не прикоснувшись к еде. Но запах борща заставил его передумать. Он сел за стол, зачем-то разломил пополам кусок хлеба. Потом вспомнил, что делал так, когда жил с сыном. Тот не любил хлеб, и Василий говорил, что ему самому не справиться с целым куском, а выбрасывать хлеб нельзя, ломал кусок пополам и половину отдавал сыну – и тот был вынужден съесть его.
– Убери это, – сказал Васятка, отставив в сторону водку.
Он съел всё. Вытер кусочком хлеба тарелки начисто. Выпил всю банку компота. Несмотря на протесты Кирилла, вымыл за собой посуду.
– Спасибо, – сказал он, заглянув в комнату.
Женщина с грустными глазами гладила бельё. Она взглянула на него и помолчала. Потом очень тихо сказала:
– Это вам спасибо, – и опять склонилась над утюгом.
Васятка потоптался на пороге и вышел на улицу. В шалаше уже сидела Матрёшка. Распотрошив пакет, она разглядывала вещи, принесённые мальчишкой.
– Это что? – спросила она и взглянула на Васятку. – Ого, где ты это взял? Намылся где-то, что ли?
– Дай сюда, – он вырвал из её рук куртку, – не твоё, не лапай.
– Да пошёл ты! – Матрёшка обиделась, плюнула на землю и отвернулась.
Васятка натянул ботинки, свитер и куртку.
– Бывай, Матрёшка, – сказал он.
Не дожидаясь ответа, Васятка вышел наружу. Через час он уже ехал в трамвае. Ещё через час – шагал пешком по знакомым улицам. Два часа он просидел на скамейке в чужом дворе. Потом медленно пошёл дальше.
Знакомый двор встретил его детскими воплями. Мальчишки катались на велосипедах, девочки играли в мяч, в песочнице ковырялись малыши. Василий взглянул на окно своего дома. Вечер был мрачный, в окне кухни уже горел свет. Ему было видно, как у плиты двигается его жена. Вот она открыла окно и стала искать глазами сына, чтобы позвать его домой ужинать. Нашла.
– Кирилл! Кирюша! – знакомый голос резанул Василия по сердцу.
Он оглянулся – где ты, сын? Мальчишка в синей курточке крикнул:
– Иду, мам!
Проезжая на своём велосипеде мимо Василия, мальчик взглянул на него и остановился.
– Па? – робко спросил он и тут же заорал, отбросив велосипед: – Папа! Папа приехал!
Он запрыгнул на Василия, обхватив руками и ногами, покрыл его лицо поцелуями и вопил при этом, не переставая:
– Мама! Мама! Смотри! Папа вернулся! Мой папа приехал! Мама!!! Папа вернулся!!!
Василий взглянул на окно. Его жена прислонилась головой к раме и смотрела на него. Он стоял на месте, гладил волосы сына и не отводил глаз от окна. Прошла вечность. Наконец он услышал голос жены: