СОНАТА ДЛЯ БАНКИРА
I
Душный летний вечер сменился не менее душной ночью. Природа изнемогала в недвижимом воздухе, ни один лист на деревьях не шевелился, птицы замерли в своих гнёздах, будучи не в силах охотиться на мошкару, да и самая мошкара куда-то попряталась, не выдерживая давления жаркого марева. Только к утру робкая прохлада тронула верхушки сосен дальнего леса. Они едва качнулись, и это движение пробудило ветер, который всё это время прятался где-то в ароматной сосновой хвое. Он радостно тряхнул уставшие от жары сосны, спустился на луг, пригнул к земле густую траву, пересёк зелёный простор, набирая силу, и ворвался в сад. Листья яблонь и вишен затрепетали от его прикосновений и весело зашептались друг с другом. Птицы встрепенулись и прислушались, не решаясь пока покидать насиженные ветки.
А ветер быстро набирал силу, носясь по саду. Вот он вихрем поднялся вверх к самому небу, метнулся к горизонту и тут же вернулся обратно, таща за собой густые тучи, затягивая и без того тёмное ночное небо ещё большей чернотой. Не прошло и пяти минут, как весь небосвод от края до края покрылся рыхлой клочковатой массой. То и дело в её глубине вспыхивали отсветы далёких молний, встревоженные птицы прислушивались к едва слышным раскатам робкого грома.
Но вот ветер яростно пронёсся по саду, сорвал с деревьев целые охапки листьев, расшвырял их по клумбам, и тут же небо рухнуло на землю стеной проливного дождя. Брюхо зловещей тучи поминутно распарывалось огненными штрихами, а раскаты грома сменяли друг друга почти без пауз. Ветер бешеной собакой носился между деревьями, дёргал за ветки, сдирал с них густую летнюю зелень, прижимал к земле цветы на клумбах, швырял дождевые струи в распахнутые окна дома, прячущегося в глубине старого сада.
Неистовство стихии прекратилось почти также быстро, как началось. Ветер устал и спрятался в каминной трубе, повыл немного для приличия и затих. Молнии уже с явной неохотой мелькали, вспыхивали в глубине тучи, раскаты грома из оглушительного грохота превратились в глухое ворчание. И только дождь с прежней силой лился на землю, смывая с садовых дорожек разбросанные ветром листья и превращая цветники в небольшие болотца. Он падал на землю бесконечными струями, проникая в самую толщу пересохшей почвы, и достигал корней измученных деревьев, даря им живительную влагу. Он колотил по листьям, смывая с них пыль и усталость после давешней духоты. Он пытался пролезть через распахнутые окна в дом, но не мог пройти в глубину комнат и растекался лужицами под окнами на полу. Он дробно стучал по подоконникам и крыше, сочиняя какую-то ритмичную музыку.
Ночь пошла на убыль, и туча нехотя приподняла свой край от горизонта. И вдруг оказалось, что утро уже наступило – между горизонтом и рыхлой тёмной массой, закрывающей небо, появилась узенькая светлая полоска. Напуганная этим ярким светом туча, подхватывая свои лохмотья, потянулась к западу, унося с собой остатки дождя. Он ещё несколько раз пытался вернуться в сад, но в конце концов оставил его в покое и заспешил следом за своей матерью-тучей.
А полоска на горизонте быстро расширялась, утро вступало в права и осматривало свои владения, проверяло, какой ущерб нанесла эта шумная ночная гроза. Верхушки сосен зазолотились в первых лучах восходящего солнца, стройные стволы румяно зарозовели в смущении от такого придирчивого осмотра. Но солнечные лучи не стали задерживаться в сосновом лесу. Они скользнули на ровный изумрудно-зелёный луг, и над ним задрожал влажный воздух, примятые ливнем стебли медленно выпрямлялись, и аромат мокрой травы и полевых цветов наполнил собой просыпающийся мир.
Пока все лучи обсушивали луговые травы, один тонкий лучик отделился от своих братьев и скользнул в сад. Осторожно прикоснулся к листьям старой яблони, увидел дупло в стволе кряжистой груши и заглянул в него, но не нашёл ничего интересного и побежал дальше. Быстро чиркнул по цветочной клумбе под стеной дома, заставил утренние цветы показать свои серединки и осторожно пополз по красной кирпичной стене вверх.
На втором этаже из распахнутого настежь окна свисала лёгкая полупрозрачная занавеска. Наверное, хулиган-ветер вытащил её наружу, да так и бросил. Лучик потрогал занавеску, осмотрел подоконник и спрыгнул на пол комнаты. Угодил в лужу, оставленную дождём, рассыпался в ней тысячей искр, но тут же снова собрался и продолжил свой путь.
В комнате царил прохладный полумрак. В глубине стояла широкая высокая кровать, на которой лежал крупный старик. Солнечный луч забрался на кровать, но не сразу решился побеспокоить спящего. Старик лежал на спине, по грудь укрытый тонким одеялом. Одна его рука свободно вытянулась вдоль тела, вторая лежала на груди. Седые пряди волос падали на влажный лоб, изборождённый глубокими морщинами. Суровая складка над переносицей и горькие борозды от носа к уголкам рта придавали лицу старика мрачное выражение. Луч осторожно коснулся сухих плотно сжатых губ, но не остановился, пробежал вдоль тела и устроился на руке, спокойно лежащей вдоль тела.
Но лучик ошибался – старик не спал. Сначала ему мешала духота. Потом сон сбежал, спугнутый раскатами грома. А затем старик слушал дробный шум дождя. И теперь, едва он начал проваливаться в чуткий утренний сон, как почувствовал на руке тепло робкого солнечного луча. Губы старика дрогнули в улыбке, и он повернул кисть, так что луч оказался в его ладони. 'Я поймал солнце', – мысленно сообщил сам себе старик, и подобие улыбки снова на миг коснулось его плотно сжатых губ.
Теперь он уже не уснёт, но по-прежнему лежал с закрытыми глазами. К чему их открывать, если вид от этого не изменится? С плотно сомкнутыми веками старик видел перед собой темноту. Эту же темноту он видел, открывая глаза. Старик был слеп и парализован. Всё, что он мог, это поворачивать голову к окну, когда его лица касалось солнце, и шевелить руками. Но левая рука, лежащая на груди, подчинялась ему неважно, а правой сейчас двигать было нельзя, потому что в её ладони сидело солнце. Старик и не хотел сейчас шевелить руками, он знал, что это ощущение живого тепла скоро исчезнет, луч будет сидеть на его ладони всего несколько минут, а потом уже можно будет поменять положение. А пока нужно насладиться этим подарком неба. И снова слабая улыбка озарила его суровое лицо.
Лучику и в самом деле скоро наскучило сидеть в неподвижной руке старика, и он заскользил по одеялу, прыгнул на пол и... исчез – солнце поднялось выше и больше его луч не попадал в комнату. Старик вздохнул огорчённо и положил руку на подушку за головой. В саду уже вовсю галдели птицы. Из общего щебета выделялся голос соловья – он будет петь недолго, ровно столько, сколько надо, чтобы вернуть старику хорошее расположение духа после бегства солнечного луча. И в самом деле старик, прислушиваясь к виртуозному посвисту, очень скоро широко улыбнулся, а соловей, словно увидев это, вывел ещё несколько трелей и умолк.
Улыбка ещё не исчезла с лица старика, и теперь было видно, что когда-то он был очень красив. Густые и сейчас, но совершенно седые волосы лежали пышными прядями вокруг его головы, и он кончиками пальцев слегка касался их. Очень скоро дом наполнится шумом, и начнётся очередной день в его семье. Знакомые голоса, знакомые звуки... Он мог почти поминутно рассказать, что будет происходить до того момента, когда наступит вечер, семейство разойдётся по своим комнатам, и ночная тишина укутает дом своим одеялом.
Старик вдруг почувствовал сильную жажду. Но Марта, его сиделка, зайдёт в комнату не раньше, чем через полчаса. Старик знал, что рядом с кроватью стоит тумбочка, на которой Марта по его просьбе всегда оставляет стакан воды на ночь. Он никогда не пытался взять его, потому что грузное тело не хотело поворачиваться, и дотянуться до стакана было невозможно. Или он просто никогда не пробовал? Полчаса – это очень долго. Он облизнул пересохшие губы. Конечно, он не умрёт от обезвоживания за эти полчаса, но ведь ожидание превратит полчаса в нескончаемую вечность. Тумбочка стоит с правой стороны, а правая рука действует очень хорошо, это левая порой не хочет повиноваться, а с правой проблем нет. Если осторожно протянуть её и нащупать тумбочку, то, пожалуй, можно попытаться взять стакан. Ещё можно попросту позвать сиделку, и она тут же прибежит и подаст ему воду. Но ей тоже нужен отдых, впереди у неё новый день, полный забот о немощном паралитике.
Он полежал в нерешительности, но жажда не отступала. Тогда старик всё же решил попытаться и осторожно протянул вбок правую руку. Так... ничего... снова ничего... ох, вот и деревянная столешница прикроватной тумбы. Теперь нужно двигаться очень аккуратно, чтобы не опрокинуть стакан. Старик вдруг ощутил подобие интереса, даже азарта – сможет ли он достать стакан и донести его до рта? Очень осторожно он принялся ощупывать тумбочку, и наконец его пальцы коснулись прохладного стекла. Ещё несколько осторожных движений... Ах, Марта, Марта... Ну что стоило тебе поставить стакан на пару сантиметров ближе к кровати? Но всё же ему удалось обхватить стакан, и, не веря себе, он медленно поднёс его к губам. Увы, приподнять голову он не в состоянии, проклятый паралич сделал это простое движение невозможным. Так что большая часть воды пролилась мимо, попала в нос и затекла в уши. Но несколько глотков старику всё же удалось сделать. Он испытал такую гордость, словно поднялся на вершину Эвереста.
Полежав немного, он попытался поставить наполовину пустой стакан на место, но на этот раз удача отвернулась от старика – стакан ударился о край тумбы, выскользнул из вмиг ослабевших пальцев и упал на пол, с пронзительным звоном разлетелся вдребезги. Старик зло ударил кулаком по одеялу, и прежнее суровое выражение снова застыло на его лице.
В положенное время он услышал, как щёлкнула дверная ручка, и лёгкие шаги Марты приблизились к его кровати.
– Доброе утро, – этот ласковый голос вот уже десять лет приветствовал его первым в этом доме.
– Доброе утро, Марта, – ответил старик. – Будь осторожна, я разбил стакан...
– О, ну что же вы не позвали меня? – упрекнула его сиделка. – Ведь есть звонок...
– Я не хотел тревожить тебя.
– Я всё равно уже не спала, в следующий раз тревожьте меня без всяких сомнений, – по голосу было ясно, что она улыбается.
Старик хмуро молчал.
– Впрочем, если вам непременно хотелось взять воду самому, – Марта стала серьёзной, – то в следующий раз я могу оставить её не в стакане, а в бутылке. Вам будет удобнее. Договорились? – она снова улыбалась.
– Да, Марта, это было бы замечательно, – старик усмехнулся. – Тебе, пожалуй, надоело возиться со старым паралитиком Элиасом, и ты собираешься приучать его обходиться без тебя? Решила найти себе подопечного помоложе?
– Как вы догадливы, – рассмеялась Марта. – Я сплю и вижу молодого беспомощного красавца, который будет целиком в моей власти!.. Ах, вы же прекрасно знаете, – продолжила она уже серьёзно, – вы прекрасно знаете, что вы мой любимый пациент, и по собственной воле я вас никогда не оставлю. Даже если вы поправитесь и сможете обходиться без меня, я стану просить вас оставить меня в доме хотя бы в качестве горничной.
– В этом доме не я хозяин, Марта, – недовольно проговорил старик. – О месте горничной тебе придётся договариваться с Мартином.
– Ну тогда мы никому не расскажем о вашем выздоровлении, и я останусь при вас сиделкой. Когда в доме никого не будет, мы будем носиться по комнатам, а потом снова спрячемся в вашей спальне и будем изображать вашу тяжёлую болезнь.
– Договорились, – Марте удалось развеселить своего пациента.
– Ах, как же мне нравится, когда вы улыбаетесь! – сиделка даже тихонько хлопнула в ладоши. – Улыбка вас просто преображает!.. Сейчас я уберу осколки и помогу вам умыться. Скоро будет готов завтрак.
– Прошу тебя, береги руки, – озабоченно проговорил старик, – я не хочу, чтобы ты порезала свои нежные пальцы.
– О, благодарю вас...
– И не воображай, что я забочусь о тебе, просто не хочу, чтобы ты прикасалась к моему лицу шершавыми царапинами, – брюзгливо заявил старик.
– Ах вы! – возмутилась Марта. – А я-то растаяла, думала, вы обо мне переживаете! Так и знайте, сегодня надену перчатки перед умыванием! Хозяйственные перчатки, в которых моют посуду!
– Ты жестока...
– А вы грубиян!
Такая утренняя перепалка была в порядке вещей. И старый Элиас, и его сиделка Марта за десять лет настолько прикипели друг к другу, что позволяли себе подобные словесные игры. Это веселило их обоих и сближало ещё больше. Элиас услышал, как зашуршало платье Марты, когда она присела, чтобы убрать разбитый стакан, до него донёсся даже запах её чистого свежего тела. Он вдруг подумал, что никогда не спрашивал, сколько ей лет. В его воображении она представала то юной взбалмошной девчонкой, то седой старушкой, то строгой процедурной сестрой с белой медицинской шапочкой на приглаженных волосах. Он уже почти решился спросить её о возрасте, но чуткий слух слепого уловил неспешные шаги за дверью.
Краткий уверенный стук, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошёл посетитель, появление которого редко радовало больного – Мартин, молчаливый и замкнутый сын Элиаса, ставший его преемником после того, как сам он однажды обнаружил, что не может встать с постели, и что вокруг него сгустилась темнота. Между отцом и сыном не было заметно тёплых чувств, со стороны казалось, что они поддерживают лишь ровные нейтральные отношения, но это было далеко не так. На самом они питали друг к другу самую нежную привязанность и прочную любовь, но оба не позволяли себе, да и не умели проявлять подобные эмоции. После того, как Элиас стал лежащим почти недвижно телом, Мартин попытался стать полновластным хозяином и в банке, созданным его отцом, бразды правления которым перешли к Мартину, и дома. Но его суровость привела к тому, что штат прислуги решил покинуть старый дом в полном составе, и только конфиденциальная беседа старика с каждым по отдельности заставила их остаться. Остаться в память о Регине, единственной любви Элиаса, его жене и матери Мартина. Служащих банка также удалось убедить не увольняться, для чего старый Элиас заключил с Мартином негласный договор о том, что старик сохранит свои полномочия как глава банка. Это оказалось несложно, ведь после случившегося удара разум Элиаса сохранил прежнюю память и чёткость мышления. Мартин, поначалу скептически отнёсшийся к такому решению, постепенно убедился, что знания и авторитет отца незаменимы для управления мощной банковской сетью, несмотря на то что и сам Мартин к этому времени был уже опытным и рассудительным банкиром.
– Что происходит? – резко прозвучал голос вошедшего, нарушив уютную тишину комнаты. – Марта, я задал вопрос. Почему здесь грязь?
– Доброе утро, Мартин, – со сдержанным раздражением проговорил старик. – Оставь её в покое, она выполняет свою работу. Я переоценил свои возможности и разбил стакан с водой, только и всего.
– Прошу прощения, – тихо сказала Марта, выходя из комнаты и унося осколки стакана и мокрое полотенце, которым она убрала растёкшуюся по полу воду.
– Ты слишком мягок с ней, отец, – заметил Мартин, когда остался с отцом наедине. – Потакая её ошибкам, ты расслабляешь дисциплину. Если она продолжит так относиться к своим обязанностям, придётся указать ей на дверь и нанять другую сиделку.
– Только попробуй это сделать, – ответил Элиас. – Марта останется здесь до тех пор, пока я этого хочу. Тебе ясно? То, что я не могу встать с постели, ещё не делает меня безвольным немощным овощем. Не заставляй меня спорить с тобой.
– Прости, отец, – Мартин сердито сверкнул глазами, но в голосе послышалось искреннее раскаяние, – я просто испугался, что ты мог пораниться.
– Не беспокойся за меня, у тебя есть люди, требующие гораздо больших забот, – и старик отвечал примирительным тоном, хотя в душе его нарастало раздражение.
Тихо щёлкнула прикрытая дверь, и Элиас вздохнул свободнее – Мартин ушёл и унёс с собой чувство дискомфорта, которое старик иногда испытывал в его присутствии.
II
Почему Мартин вырос таким? Его мать была мягкой и доброй женщиной, с её губ не сходила добрая улыбка, а глаза были полны любви. Её радовало каждое мгновение жизни, она приходила в восторг от падающего снега зимой и от палящего солнца летом. Она радовалась этому миру сама и научила радоваться ему и Элиаса. Когда они встретились, Регина была совсем юной, ей было семнадцать, а Элиасу двадцать пять. Он пытался построить свою карьеру, но никак не мог выбрать область, где мог бы применить свои таланты. Элиас улыбнулся, вспоминая первую встречу со своей будущей женой.
Он шёл по старому парку и увидел девчонку в порванных на коленях джинсах. Она сидела на траве, рядом валялся видавший виды велосипед. Девчонка усердно уговаривала белку съесть кусочек бутерброда с сыром. Белка озадаченно обнюхивала бутерброд и удивлённо смотрела то на угощение, то на человека.
– Белки не едят бутерброды, – строго сказал Элиас, – тем более летом, когда вокруг полно более подходящей еды. Так что вы можете съесть хлеб сами.
– Я знаю, что не едят! Но она утешала меня, когда я свалилась с велосипеда, а кроме бутерброда у меня нет ничего, чем бы я могла её отблагодарить, – закончив свою тираду, девчонка взглянула на Элиаса снизу вверх и рассмеялась. – Ой, у вас такой суровый тон был, я думала вы совсем старый старик, а вы ещё очень даже ничего, даже не пожилой вовсе.
Он невольно улыбнулся ей в ответ и сразу почувствовал себя так легко, словно знал её всю жизнь. Присев рядом с девчонкой на траву, Элиас протянул ей бумажный кулёчек с орехами, которые он купил на входе в парк. Он собирался съесть их сам, но, пожалуй, им нашлось лучшее применение.
– Спасибо! – обрадовалась девчонка, забирая кулёк.
На этот раз белка проявила благосклонность и приняла угощение. Отблагодарив таким образом зверька, девчонка протянула Элиасу перепачканную травой и маслом от бутерброда ладошку, тут же ойкнула, вытерла её о джинсы и снова протянула ему:
– Меня зовут Регина, а вас?
– Элиас, – он пожал её руку, оказавшуюся крепкой и шершавой, как у мальчика-подростка.
– О, какое красивое имя, – она с искренним восторгом несколько раз повторила: – Элиас... Элиас... Как сказочный герой.
– Нет, я вовсе не сказочный герой, – усмехнулся Элиас. – Я просто человек.
– Но вы же собираетесь кем-то стать в этой жизни?
По правде говоря, в тот момент он не имел ни малейшего понятия, кем он хочет быть. Перед ним были сотни путей, но на одни ему не хватало средств, к другим не лежало сердце, и он чувствовал себя на каком-то перекрёстке, тщетно пытаясь найти верное направление.
– Давайте, я угадаю! – Регина забавно сморщила нос, видя, что собеседник не торопится отвечать.
– Угадайте, – он даже обрадовался такой возможности.
– У вас очень суровое лицо, – собеседница стала серьёзной, пристально разглядывая нового знакомого, – и глаза строгие. Мне кажется, вы занимаетесь каким-то очень серьёзным и... скучным делом. Может быть, вы банкир?
А Элиас, соглашаясь на предложение Регины, загадал – вот как она скажет, так и будет. Он удивился её предположению, ведь банковская сфера в самом деле давно привлекала его внимание, просто он не ощущал в себе способностей для такой деятельности. Но теперь решение было принято, и он кивнул:
– Вы угадали.
– Ой, и у вас, наверное, свой собственный банк? Да?
Элиас смутился и нахмурился, чем привёл свою новую знакомую в полный восторг. Она весело затормошила его, запрыгала вокруг, строя смешные рожицы до тех пор, пока он всё же не улыбнулся.
– Мне нужно возвращаться домой, – сообщила она, когда они уже окончательно примирились и просидели на траве добрых два часа. – Вот только мне не справиться с ломаным велосипедом. Вы меня не можете проводить? Я живу не очень далеко, но велосипед тяжёлый, а катиться не хочет. Я свалилась с него, разодрала колени и джинсы, но это ерунда, а вот он совсем не едет больше.
Элиас переместился к велосипеду и принялся изучать поломку. Она оказалась пустяковой – слетела цепь и заклинила шестерёнку. На ремонт ушло не больше пяти минут, и Элиас, посадив Регину на раму перед собой, отвёз её домой. Так начался их спокойный роман.
Через год они поженились, и потекла рутинная семейная жизнь. Элиас целыми днями пропадал в банке, куда он устроился на работу через пару дней после их знакомства. Управляющий был доволен новым сотрудником, заметив в нём недюжинные способности, и принимал самое горячее участие в его карьере. Она быстро шла в гору, а Регина решила, что должна обеспечить своему ненаглядному Элиасу все условия для того, чтобы он мог достичь своей цели, не заботясь о бытовых неурядицах. А цель у него в самом деле уже появилась и оформилась в воображении очень чётко. Он намеревался купить большой особняк с садом и поселиться в нём вместе с Региной и выводком меленьких копий своей жены обоего пола, а со временем стать главой того самого банка, в котором так успешно продвигалась его служба.
Пока же они снимали крошечную угловую квартирку в старом доме неподалёку от банка. Доходов Элиаса вполне хватало на жизнь, а экономная Регина умудрялась ещё и откладывать небольшую сумму на 'чёрный день', хотя они оба свято верили, что все чёрные дни их жизни уже позади. Спустя два года после свадьбы Регина сообщила Элиасу, что у них будет ребёнок. Элиас был в шоке. Он трясущимися руками трогал живот Регины, не понимая, как там может поместиться целый младенец, он запретил ей вставать с постели и обращался с ней как с фарфоровой куклой. Регина, смеясь, подчинялась ему, а Элиас ругал её за то, что она смеётся, – ведь живот может заболеть, ведь этим ребёнку можно навредить. Правда, утром следующего дня он ушёл на работу, и Регина тут же соскочила с постели и принялась заниматься обычными делами. А вечером она встретила его у банка и, не обращая внимания на его взволнованные причитания, потащила к врачу, чтобы тот объяснил беспокойному мужу, что беременность – это не причина для того, чтобы трястись над будущей мамой, как над хрупкой китайской вазой.
Беременность протекала хорошо. Тем временем карьера Элиаса сделала очередной скачок, и он занял ответственный пост руководителя одного из подразделений. Он уже начал подумывать о том, чтобы переселиться в какой-нибудь загородный дом и начинать создавать родовое гнездо. Вместе с женой он на только что купленном автомобиле объезжал пригороды в поисках подходящего варианта. И однажды они наткнулись на большой особняк из красного кирпича, утопающий в зелени разросшегося и немного запущенного сада. С первого взгляда оба просто влюбились в этот дом, и Элиас принялся за оформление ссуды в своём же банке, начал готовить документы для приобретения особняка. Мать Регины только стиснула перед лицом ладони, когда увидела, в каком дворце предстоит жить её дочери, а отец проникся к зятю бесконечным уважением. Элиасу же некому было показывать своё новое жилище – его родители погибли, когда он был ещё подростком.
Но особняку было не суждено стать тем, чем хотел видеть его молодой Элиас, ибо счастье переменчиво. Первенец рождался в тяжёлых муках. Мальчика выходили, а Регина уже не поднялась. Она пролежала в больнице два месяца, но врачи так ничего и не смогли сделать.
– Обещай мне, что ты достигнешь тех высот, к которым ты так стремился, любимый, – шептала Регина и даже не пыталась скрыть бегущие из глаз слёзы. – Обещай, что ты станешь самым главным банкиром в этом банке. Обещай, что ты не оставишь Мартина, обещай, что ты вырастишь его, что станешь для него таким же хорошим отцом, каким чудесным был мужем.
Элиас сжимал её руку и кивал, не находя в себе сил, чтобы хоть что-то сказать в ответ. Только на одну её просьбу он отрицательно помотал головой – когда она попросила найти женщину, которая смогла бы заменить ребёнку мать, а самому Элиасу стать женой. Он знал, что больше ни одна женщина не сможет поселиться в его сердце.
Со смертью Регины в Элиасе что-то умерло. Работа заменила ему всё. Он просыпался с мыслями о работе, и засыпал, думая о ней же. Он жил в том самом особняке, который теперь оказался слишком велик для его семьи, ведь в ней больше не было самого главного для него человека – Регины. Маленький Мартин рос на руках бабушки – матери Регины. После смерти дочери её родители поселились вместе с Элиасом – чтобы поддержать его и позаботиться о внуке. Но отец ненадолго пережил свою любимицу – не прошло и полгода, как у него произошёл инсульт, и он отправился в мир иной. Похоронив тестя, Элиас окончательно замкнулся, предоставив все заботы о Мартине осиротевшей тёще. Нельзя сказать, что он вообще не замечал ребёнка. Он желал ему мальчику доброго утра и спокойной ночи, интересовался его успехами, покупал подарки к праздникам. Но всё это делал вскользь и внешне отчуждённо, не пытаясь сблизиться с ним и даже не зная, как сделать это.
Когда Мартину исполнилось шесть лет, бабушка умерла. Элиас отправил сына в пансион, откуда он вернулся уже семнадцатилетним юношей. Эти два человека оказались словно чужими друг другу. Они не проявляли ни любви, ни привязанности, лишь в глубине души чувствуя прочные узы кровного родства. Окружающим казалось, что, живя в одном доме, оба просто старались поддерживать ровные отношения, были взаимно вежливы – добрые соседи, но не отец с сыном. Но те чувства, что жили в их сердцах, были тайной для всех, и отчасти даже для них самих.
III
Невесёлые воспоминания Элиаса прервала вернувшаяся Марта. Она заговорила со стариком прежним весёлым голосом, но он чутко уловил в нём едва заметную дрожь.
– Он сказал тебе что-нибудь? – спросил Элиас.
– Кто? – слишком быстро уточнила Марта.
– Ты понимаешь, о ком я говорю, – раздражённо проговорил он. – Ты не должна слушать его угрозы. Пока я жив, ты останешься работать в этом доме.
– Я не видела его, – тихо сказала сиделка.
– Но ты огорчена! – возразил он.
– Я не видела его после того, как вышла из комнаты, клянусь вам. А огорчена я вашей ссорой. Вы знаете, я не люблю ссор, тем более между вами и вашими близкими.
– Увы, Марта, у меня нет близких, – вздохнул старик. – И я сам оттолкнул от себя всех, кто мог бы стать мне близким, – добавил он еле слышно.
Элиас нахмурился и повернул голову к окну. Он знал, где находится это волшебное отверстие в стене, через которое по утрам к нему приходит тёплый солнечный луч. Сейчас он не хотел разговаривать ни с кем, он хотел вспоминать свою Регину и желал одного – чтобы никто не мешал ему это делать. Марта настолько хорошо изучила своего подопечного, что могла угадать его настроение даже по дыханию. Но сейчас она не могла оставить его одного – нужно было провести утренний туалет, выполнить назначения врача и принести завтрак. Марта знала, что первое и второе старик позволит ей сделать, потому что сегодня он ждал управляющего банком и должен выглядеть прилично. Но кормить себя завтраком старик не даст – он скажет, что не голоден. Если же сиделка начнёт настаивать, то он опрокинет поднос с едой. Но терпеливая Марта и сейчас знала, что надо делать. Ведь одна рука у старика действует, поэтому в хмурые дни она приносила ему такой завтрак, с которым он мог справиться сам. Пара бутербродов, которые он сможет взять самостоятельно, кофе в кружке с носиком – из таких учат пить маленьких детей. А немощный старик мог поднести её к губам без риска пролить напиток на постель.
Не говоря ни слова, Марта выполнила свои обязанности и принесла поднос с завтраком. Элиас недовольно поморщился, когда аромат кофе достиг его носа и сварливо пробормотал:
– Я не буду есть, Марта, унеси это. И сама можешь быть свободна. Я позову тебя, когда мне что-нибудь понадобится.
– Хорошо, как вам будет угодно, – кротко проговорила она. – Может быть, мне поднять вам подушки прежде, чем я уйду?
– Да, пожалуйста, – немного помолчав, ответил он.
Сиделка ловко подняла изголовье кровати и уложила поудобнее подушки, так что старик оказался в полусидящем положении.
– Спасибо. Теперь уходи, – потребовал Элиас.
– Ухожу, – последовал покорный ответ.
Но до того, как закрылась дверь его спальни, старик почувствовал, как под его действующей рукой оказался край подноса. Элиас усмехнулся. Вот же лиса, опять принесла ему то, что он сможет съесть сам. Наверняка на подносе лежит разрезанная пополам пышная булочка, на одной половинке – веерочек ветчины, на другой – такой же веерочек сыра. И кофе именно той температуры, когда он уже не обжигает, но ещё не слишком остыл. Он нетерпеливо пошарил рукой, нащупал чашку и поднёс к губам выступающий носик. Сделав пару глотков, он понял, что очень голоден и с удовольствием принялся за завтрак. В голове его уже роились деловые мысли – что сказать управляющему, какие вопросы уточнить и какие дать распоряжения. С каждым проглоченным куском он чувствовал прилив сил и настроения, так что ему стало казаться, будто он вовсе не парализован и может легко подняться на ноги. Но усилием воли Элиас отогнал эти ощущения – паралич и слепота никуда не делись, самое большее улучшение, на какое он может рассчитывать – это возвращение относительной подвижности левой руки, не более того. Он никогда не увидит свет и никогда не встанет на ноги. Элиас зажмурил глаза и сжал правой рукой край подноса. Если ему удастся поставить поднос на прикроватную тумбочку, то... Что тогда? Произойдёт что-то хорошее? Но если загадать подобное желание, то у него будет и противоположная сторона. А именно – если поднос упадёт на пол, то произойдёт что-то плохое. Элиас зажмурил глаза сильнее и подумал, что, если он сможет благополучно переместить поднос, то это уже будет хорошо. И больше никаких желаний.
Он осторожно приподнял поднос. Тихо звякнула посуда, и старик замер. Нет, ничего не упало. Он медленно, очень медленно отвёл руку туда, где стояла тумбочка, туда, откуда утром он брал стакан. Элиас едва успел подумать, что надо двигаться предельно осторожно, как край подноса уткнулся во что-то твёрдое. Рука замерла. Что это? Но тут же он понял – это же тумбочка! Надо просто немного приподнять руку... Поднос тихо прошуршал по деревянной поверхности. Элиас немного полежал, боясь разжать пальцы. Даже сосчитал про себя до трёх прежде, чем решился это сделать. Ослабив руку, он нервно сжался, боясь услышать грохот падающей посуды. Но было тихо... Он смог! Он смог это сделать. Подумать только, какие примитивные действия для него теперь становятся героическими поступками. Он усмехнулся, и в его кривой улыбке было поровну гордости и горечи.
Элиас снова повернул голову к окну. Горечь всё же победила, и гордость потихоньку угасла. А ведь когда-то он был молод и силён. Он мог поднять Регину над собой на вытянутых руках. Он знал, что отцы поднимают так своих маленьких сыновей – высоко над головой, и те хохочут от счастья. Почему же он сам никогда этого не делал? Почему он ни разу не подкинул над головой своего розовощёкого карапуза Мартина? Может быть, если бы он хоть раз это сделал, сейчас всё было бы по-другому. Может быть, они были бы настоящими отцом и сыном, а не теми, кем стали. Может быть, не случилось бы и этой проклятой болезни, и сейчас он, Элиас, сидел бы в столовой в окружении семьи, обсуждал планы на предстоящий день, а потом вместе сыном отправился бы на работу, по пути забросив внуков в школу. Мрачная складка между бровями старика стала ещё глубже. Радость от только что совершённого подвига испарилась без следа.
И тут Элиас услышал музыку. Тихая мелодия полилась в его распахнутое окно и растеклась по измученной душе. Он не знал, откуда льётся эта мелодия, и никогда даже не задумывался об этом. Но он знал, что она появляется именно тогда, когда в его душе зарождается щемящая тоска, и музыка не даёт этой тоске опутать его, Элиаса, своими губительными щупальцами. Нежные звуки заставляют тоску уползти обратно в свою тёмную нору и омывают душу старика живительной росой. Каждый раз, слушая напевные мелодии, Элиас внутренне приходил в изумление. Он никогда не любил музыку, у него никогда не было ни магнитофонов, ни проигрывателей. Он никогда не ходил на концерты. Даже с Региной, хотя она часто уговаривала его. И вот теперь, когда он лежит разбитый, немощный и неподвижный, очарование музыки вдруг коснулось его души и разума. Лицо Элиаса осветила широкая улыбка, морщинка на лбу разгладилась. Он слушал волшебство.
IV
Музыка пришла к нему недавно, хотя Элиас вряд ли смог бы точно сказать, сколько времени прошло с того момента, когда осторожные звуки музыкального инструмента коснулись его чуткого слуха. Поначалу музыка была неуверенной, словно пробиралась к нему впотьмах, наощупь, словно она была такой же парализованной, как и он. Она то делала несколько бойких шагов, то оступалась, замолкала, а потом снова начинала свой непростой путь. А Элиас и не прислушивался к тому, насколько красивы долетающие до него аккорды – это были просто непривычные звуки, проникающие в его замкнутый чёрный мир из мира здоровых людей. Но проходило время, и музыка становилась увереннее. Она уже не спотыкалась на каждом шагу, и только изредка останавливалась, чтобы через несколько мгновений политься с новой силой. И старик привык к ней, как привык к пению птиц в ночном саду, к шуму дождя, к звукам просыпающегося по утрам дома. Она стала частью его неполноценного существования, и он принимал её как нечто существующее самостоятельно, рождающееся ниоткуда и уходящее в никуда. Он просто слушал музыку, пока она звучала, а когда она замолкала, терпеливо ждал следующего дня, потому что точно знал, что она вернётся к нему. И музыка всегда возвращалась, в другом обличии, в другом ритме, в другом настроении.
Вот и теперь тихая, едва уловимая мелодия, достигла своего апогея и замерла, оставив после себя щемящую тишину, которая продолжалась лишь долю мгновения. И вот уже снова мир наполнен привычными звуками, и ничто не напоминает о том, что несколько секунд назад вокруг была музыка. Старик вздохнул. Он был счастлив, переживая услышанное, и одновременно огорчён тем, что сегодняшнее напевное чудо уже ушло. Тихо открылась дверь, Элиас по шагам узнал сиделку. Он поблагодарил её за завтрак и досадливо поморщился, когда она сказала что-то по поводу того, что он справился с трапезой без посторонней помощи. Марта по выражению лица своего пациента поняла, что он не расположен к общению. Поэтому она забрала поднос с посудой, осведомилась, не надо ли чего-нибудь Элиасу, и почти бесшумно выскользнула за дверь.
Но одиночество старика длилось недолго – за дверью послышалась возня, быстрый шёпот и сдавленный смех. Элиас повернулся к двери, разгладил одеяло на груди, провёл рукой по лицу, проверяя, не осталось ли губах крошек. Предосторожность эта была вовсе не лишней – звуки за дверью означали, что пришли внуки пожелать старику доброго утра. Едва он успел снова положить руку вдоль тела, как дверь открылась.
– Доброе утро, – звонкий голосок Розы прозвучал первым.
– С добрым утром, хорошего дня, – солидно подхватил баском Борис.
– Утро доброе, – мягко добавил с едва уловимой хрипотцой Элиас-младший.
Потом три раза от двери к кровати протопали быстрые шаги и стариковых щёк коснулись детские губы. После этого дверь закрылась. Старик полежал немного молча, прислушиваясь. Осторожное дыхание выдало ему чьё-то присутствие. Нет, конечно, не чьё-то, а вполне конкретного человека, ибо старик точно знал, кто из детей остался в комнате.
– Что тебе пообещали на этот раз? – спросил Элиас.
От двери донёсся сдавленный смешок, и через секунду кровать буквально подпрыгнула, когда в ноги старика с разбега рухнул вихрастый подросток.
– Как ты догадался, что я остался? – весело спросил хрипловатый голос. – Ну ладно, ты услышал дыхание, но как ты понял, что это я?
– Ты сопишь, – улыбнулся старик.
Мальчик шмыгнул носом и тихо рассмеялся:
– Соплю, да! Я бегал под дождём перед рассветом. Ты ведь слышал, какой был дождь? Я не удержался и вылез в окно. И бегал по саду, пока не промок совсем, а потом ещё немного поспал. Мне не было холодно, но проснулся и вот – соплю.
– Ты сорванец, – старик постарался придать голосу строгости.
– Пусть так, – легко согласился внук. – А пообещали мне вот что. Роза отдаст мне кожаную папку для рисунков, а Борис как всегда – половину сегодняшних карманных денег.
– И тебе не стыдно?
– Нет, не стыдно, – беспечно махнул рукой подросток. – Папку Роза всё равно ни к чему не может приспособить, ей больше нравится рисовать в альбоме. А Борис и так получает карманных денег больше, чем я. Вот и пусть делится.
– А тебе зачем папка? Ты стал рисовать?
– Я? Ой, нет, конечно. Но я сложу в папку... – мальчик на мгновение замялся, – я сложу в папку доклады по экономике. Всё это ерунда! Скажи лучше, как ты себя чувствуешь сегодня? Тебе не мешал дождь?
– Чувствую себя как обычно, и дождь мне не мешал.
– Ты сделал то, что я говорил тебе? – строго спросил внук.
– Да.
– Получилось?
– Первый раз нет, не получилось, – ответил старик, не скрывая удовольствия, – но второй раз вполне. Я позавтракал и поставил поднос с посудой на тумбу.
– О! Правда?
– Клянусь зубом дохлой акулы, – торжественно проговорил старик.
Мальчишка расхохотался и упал на Элиаса. Обхватив лицо старика ладошками, он покрыл его поцелуями и заявил:
– Я горжусь тобой! Делай так почаще, ладно? Обещай!
– Обещаю, – улыбнулся старик. – Теперь отправляйся в столовую, не заставляй себя ждать, наверняка уже все собрались к завтраку.
– Хорошо! Я забегу к тебе после школы, – и мальчишка, хлопнув дверью, умчался из комнаты, оставив старика с улыбкой на лице.
V
Старик прислушался – в комнате в самом деле сейчас никого не было, и он провёл рукой по лицу, по тем местам, где ещё горели следы мальчишеских поцелуев. Элиас-младший, Эли, вихрастое чудо, единственный человек, который, как считал больной, искренне любил старика, и которого сам старик потихоньку от всех боготворил. Любил ли его мальчик на самом деле – старик не задумывался, он просто знал это, чувствовал всем своим существом. Стоило ему войти в комнату, как старик уже ощущал его присутствие. Мальчик проверял это – ступал следом за Мартой, след в след, затаив дыхание, обхватив себя руками, чтобы даже шороха одежды не было слышно... Но каждый раз его ждало разочарование – старик заговаривал с ним, едва он переступал порог комнаты.
– Откуда ты знаешь, что я пришёл? – возмущался он, ластясь к деду.
– Просто знаю, – отвечал тот, – я слышу твоё сердце.
– Нельзя слышать сердце, – возражал мальчик.
– Слепые могут слышать то, чего не слышат здоровые.
– Правда? – изумлялся внук.
– Правда, слепые слышат и чувствуют руками... Это помогает им заменить глаза.
– И ты можешь сказать, как я выгляжу?
– Конечно, – старик прикасался кончиками пальцев к лицу ребёнка. – Ты улыбаешься, и рот у тебя до ушей.
– Неправда! – мальчик заливался смехом и целовал старика. – Ты самый лучший!
Старик улыбался, вспоминая эти разговоры. С тех пор прошли годы, Элиас-младший уже не спрашивает, как старик догадывается о его присутствии, да и не таится, входя в комнату. Для непосвящённых только что состоявшаяся краткая беседа между дедом и внуком показалась бы непонятной, но они-то понимали друг друга с полуслова. Роза и Борис пришли вместе с братом, чтобы поцеловать деда и пожелать ему доброго утра. Пожелать-то они пожелали, а вот целовать старого паралитика им было неприятно, и они регулярно уговаривали Эли сделать это за них. Первое время он отказывался, но потом неожиданно для брата и сестры согласился, но с условием – за каждый поцелуй они что-то должны ему дать. Роза и Борис пытались выяснить причину такой перемены в решении старшего брата, но тот отмалчивался и только ухмылялся, повышая расценки после каждого вопроса. В конце концов они перестали выспрашивать, поняв, что так очень скоро уже не смогут предложить упрямцу ничего, соответствующего его запросам. И просто называли очередную плату.
А перемена объяснялась просто. Как-то раз мальчик, вконец расстроенный сделанным в десятый раз предложением Розы поцеловать утром старика вместо неё за шоколадную конфету, пришёл к деду в слезах. Тот потребовал объяснений. Мальчик пытался выкрутиться, говорил о школьных неприятностях и проблемах с учёбой. Но в конце концов признался. Элиас-старший стиснул зубы и помолчал. Горечь обиды ощущалась даже во рту. Однако после недолгих размышлений он представил себя самого десятилетним ребёнком, которого каждое утро заставляют заходить в комнату к слепому паралитику, которого он, ребёнок, в сущности и не знает – когда Роза и Борис появились на свет, он уже лежал здесь, разбитый недугом. Наверное, он испытывал бы отвращение и попытался любым способом избежать этого. И обида на внуков вдруг прошла, уступив место озорному веселью.
– Тебе тоже неприятно прикасаться ко мне? – спросил он, заставляя себя не улыбаться.
– Ты что! – возмутился Эли, всхлипывая. – Разве ты не знаешь, как я люблю тебя? Ты же мой самый большой друг! – в подтверждение этих слов он обхватил старика руками, прижавшись мокрой от слёз щекой к его губам. – Даже никогда не спрашивай меня об этом!
– Ну и согласись, – усмехнулся дед, – мне приятно, когда ты приходишь ко мне, тебе нравится болтать со мной. Пусть это будет ещё и прибыльно.
– Ты рассуждаешь как делец, – хмуро заметил мальчик.
– Я рассуждаю как банкир, – парировал старик. – Ты делаешь им уступку, пусть они за это платят.
– Но это неправильно, – прошептал Эли.
– Неправильно, – согласился дед. – Но пусть лучше ты целуешь меня от души, чем Роза и Борис будут делать это по обязанности. А мы с тобой сохраним это в тайне.
И всё же Элиас-младший долго не мог согласиться с предложением деда. И только когда он вдруг заметил, с каким отвращением Борис вытирает губы, отходя от деда, мальчик зло согласился. Ему было горько видеть отношение брата и сестры к деду, которого сам он обожал, и он решил оградить старика от них. Действительно, пусть они за это расплачиваются. И он прибегал днём к старику, и они, таинственно хихикая, ели конфеты, шоколад и печенье, которыми младшие откупались от поцелуев. Со временем сладости заменились более существенными предметами – вплоть до карманных денег. А старик смирился с тем, что младшие внуки не любят его и стараются избегать визитов к нему. Он утешал себя тем, что Эли любит его за всех. В обществе этого мальчишки он чувствовал себя так же легко и радостно, как когда-то давно рядом с Региной. И за это он готов был отдать всё, отказаться от всего и от всех, оставив с собой только Эли. Он знал, он очень хорошо знал, что этот мальчик любит его гораздо сильнее и искреннее, чем все остальные, включая и Мартина.
VI
Вскоре дом стих. Дети умчались в школу – учебный год заканчивался, и они писали заключительные диктанты и сочинения, решали уравнения и задачи, выписывали сложные формулы. Скоро Эли примчится к деду, размахивая листком с итоговыми отметками. Он заканчивает в последний класс средней школы, теперь ему предстоит готовиться к вступительным испытаниям в финансовый колледж. Дед уже поговорил с Мартином и Анитой, его женой, о планах на образование мальчика. Мартин во всём согласился со стариком – мальчик должен был со временем взять бразды правления банком в свои руки. Анита попыталась возразить, посоветовав поинтересоваться у Элиаса-младшего, нет ли у него своих планов. Но Мартин тут же пресёк подобные разговоры – семейный бизнес должен оставаться семейным, и логично, что управление в своё время перейдёт старшему наследнику. Анита хмуро замолчала и больше не вступала в беседу, предоставив мужчинам принятие решения.
Анита... Анита была второй женой Мартина, первая его супруга, Инга, умерла, произведя на свет пухлого розового Элиаса-младшего. Старику нравилась Инга, но Аниту он невзлюбил, и тому было достаточно причин. Мало того, что она была любовницей Мартина ещё при жизни Инги, так ещё и появилась в доме, когда и года не прошло после её кончины. Неприятно укололо его и то, как охотно потянулся к Аните маленький Эли, когда она предложила ему пойти к ней руки. Элиасу хватало такта сдерживать свои эмоции при виде Аниты, он был подчёркнуто вежлив и предупредителен с нею, но она обладала достаточной проницательностью, чтобы понять его отношение. Молодая женщина не стала устраивать сцен ни свёкру, ни мужу, просто приложила все усилия, чтобы как можно реже попадаться старику на глаза, сведя общение к минимуму, необходимому для того, чтобы в доме сохранялась нормальная атмосфера. Элиас был благодарен ей за это, но больше всего он ценил её за то, что она стала настоящей матерью для маленького Эли. Малыш привязался к ней и скоро стал называть мамой, хотя от него никогда не скрывали, что настоящая его мать умерла. Старик порой ревновал ребёнка к мачехе, но добрый мальчуган всегда предпочитал общество деда любому другому. И всё могло бы так и продолжаться, но, когда малышу шёл четвёртый год, Мартин сказал, что у Эли скоро появится сестричка – у Аниты будет ребёнок. Выслушав новость, Элиас ощутил какую-то ноющую боль внутри, словно в нём медленно обрывались нервы, мышцы, сосуды, кости... Сердце стучало неровно, то ускоряясь, то замирая. Перед глазами маячил серый туман. Старик с трудом, почти на ощупь добрался до своей комнаты и рухнул на постель. Наутро он уже не поднялся...
– Пора делать уколы, – в комнату неслышно вошла Марта.
– Надоела ты мне со своими уколами, – проворчал Элиас, – колешь, колешь, всё равно никакого толку нет.
– Я скажу вам по секрету, что без уколов вам было бы гораздо хуже, это во-первых, – возразила Марта. – А во-вторых, в прошлый визит доктор сказал, что вы должны разрабатывать левую руку, пока она ещё немного двигается. Он выписал новое лекарство, оно должно помочь в этом.
– Лучше бы он выписал лекарство для глаз, – угрюмо заметил старик, – я бы согласился вообще не двигать левой рукой, но хоть немного видеть.
– Элиас-младший очень похож на вас, – Марта понимала без слов, о чём думал её пациент. – У него такие же волосы, как у вас. Я хочу сказать, не седые, конечно, но они лежат такой же волной. Но глаза у него синие.
Элиас опустил веки. У мальчика синие глаза. У него глаза Регины. У него глаза Инги, его матери...
– Новый укол будет немного болезненным, вы потерпите, пожалуйста, – Марта говорила очень тихо, чтобы не мешать старику предаваться своим мыслям.
Он нетерпеливо шевельнул бровями. По дыханию Марты он понял, что она уже вводит иглу. Самого укола он не почувствовал, но лекарство неожиданно зажгло с такой силой, что он тихонько охнул и стиснул зубы.
– Потерпите, пожалуйста, – взмолилась Марта, – уже почти всё...
– Он меня что, убить решил, этот твой доктор? – язвительно спросил Элиас, когда жжение утихло.
– Не говорите глупости, что ж делать, раз не придумали для вас приятных лекарств... Главное, чтобы помогло, верно?
Старик неопределённо хмыкнул и попытался пошевелить левой рукой.
– Не помогает твой укол, – ехидно проговорил он.
– А вы хотите с первого укола жонглировать начать? – Марта порой умела быть не менее ехидной. – Между прочим, курс из десяти уколов, и эффект может проявиться только через несколько дней.
– Позови полицию, – строго потребовал Элиас, – я хочу заявить, что меня пытают.
– Вы мой любимый пациент! – прыснула Марта. – Честное слово, я никогда не испытывала такого удовольствия от своей работы.
– Конечно, ты, наверное, никого ещё не колола таким ядом.
– Поверьте, колола, и не таким даже! – Марта собрала свои медицинские принадлежности. – Я вам нужна? Может быть вы хотите чаю или сок?
– Спасибо, ничего не нужно, – Элиас улыбнулся, – если можно, принеси немного винограда. Того, что ты приносила вчера.
– Хорошо!
Марта вышла, через несколько минут под правой рукой старика уже стояла тарелка с ягодами, предусмотрительно снятыми с грозди. Если доктор не врёт, и подвижность левой руки вернётся, он сможет сам срывать с грозди виноград. День пролетал незаметно. Марта не позволяла старику хандрить, и, едва замечала угрюмые складки в уголках его губ, она тут же придумывала какие-то темы для разговоров, принималась читать ему журналы и газеты и тормошила его вопросами, заставляя что-то вспоминать, о чём-то думать. Старик был этому рад в глубине души. Пусть он не может встать и пойти в банк, проверить отчёты, изучить сводки, но каждый день в определённое время к нему приходил Мартин с документами, приезжали директора отделений его банка, они проводили своего рода совещания. Когда нужно было заверить какие-то бумаги, являлся нотариус, в присутствии которого старик ставил на документах личную печать. Ему необходимо было сохранять ясность ума, потому что он был ещё жив. И, несмотря на свою болезнь и глубоко преклонный возраст, он думал о смерти не чаще, чем вспоминал о ней в двадцать лет.
Смерть всегда была к нему благосклонна и обходила стороной. Два раза он опаздывал на самолёты, один из них разбился, второй загорелся, не успев взлететь. Несколько раз он умудрялся оставаться невредимым в серьёзных авариях. Даже болезнь, которая убивала более слабых, смогла только лишить его зрения и способности двигаться. Но взамен смерть забирала у него тех, кого он любил. И иногда Элиасу приходила в голову мысль, от которой его пришибал холодный липкий пот. Он не должен любить Эли, потому что смерть может решить забрать и его тоже. И тогда у старика не останется ни одного близкого человека.
VII
После обеда Марта сообщила, что пришёл Саркис, старый друг Элиаса, юрист, которому старик мог доверить ведение всех своих дел – от личных до профессиональных. И сейчас Саркис должен был принести бумаги, подготовленные для поступления Эли в финансовый колледж. У старика не было намерений помогать мальчику пройти вступительные испытания или каким-то образом влиять на его зачисление. Будущий преемник должен поступить самостоятельно, на общих основаниях, старик считал, что это послужит на пользу взрослеющей личности. Однако навести справки о колледже и заняться бюрократической волокитой Элиас считал необходимым для себя. Пусть мальчик думает об учёбе, остального в его жизни ещё будет предостаточно.
Саркис пожал здоровую руку старика и разложил на одеяле бумаги. Он в очередной раз явился к своему приятелю со сведениями о колледжах, где мог бы учиться будущий управляющий банка, но старик отметал предлагаемые варианты один за другим. На этот раз Саркис был уверен, что нужный колледж найден:
– Элиас-младший может поступить в колледж, который финансируется нашим банком. Он находится недалеко от дома, к тому же мальчик сможет практиковаться в каком-нибудь из отделов...
– Это исключено, – тут же возразил старик. – В нашем колледже к нему будут относиться как сыну и внуку владельцев банка. Ему станут делать поблажки.
– Об этом можно поговорить с руководством, – предложил Саркис, – предупредить, чтобы его не выделяли из других студентов.
– Не будь ребёнком, – Элиас с досадой махнул рукой. – Ты не сможешь контролировать всех преподавателей. И кто-то из них всё равно начнёт послаблять отпрыску начальства, так устроена человеческая природа. Кроме того, я не хочу, чтобы Элиас-младший учился здесь, где его фамилия известна на каждом углу.
– В таком случае, ему придётся ехать на побережье. Там тоже есть финансовый колледж, один из самых старых в стране. Но жить мальчику придётся там же, и только на выходные он сможет приезжать домой.
– Каков уровень обучения там? Ты навёл справки?
– Разумеется, – кивнул Саркис, словно собеседник мог его увидеть. – Из его стен вышли крупные финансисты, а среди преподавателей есть весьма достойные имена. Например, – он порылся в бумагах и назвал несколько фамилий.
– О! – воскликнул Элиас. – Я даже не предполагал, что они станут преподавать. Знаешь, Саркис, я считаю, что это лучший вариант из тех, что мы с тобой обсуждали.
– Но мальчик не будет приходить домой, – напомнил Саркис.
– Я потерплю, – проговорил Элиас, – ради его будущего я потерплю. Марта не даст мне закиснуть, а в выходные Эли будет дома. Уточни, пожалуйста, все тонкости поступления. И ещё – я хочу, чтобы ты проверил знания моего... внука. Но не устраивай ему экзамен, поговори по душам, а в разговоре поспрашивай невзначай по части экономики и финансирования. Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Понимаю, конечно, – пожал плечами Саркис. – Но скажи, Элиас, а сам-то мальчик знает о том, что ждёт его в будущем? Ты обсуждал с ним его планы?
– Разумеется, – нетерпеливо ответил старик. – Мы с ним давно всё обсудили и приняли решение. Он прекрасно знает, что его ждёт пост председателя...
– Но ты уверен, что его планы не изменились? – осторожно уточнил Саркис.
– Это невозможно, – отрезал Элиас. – Кроме того, он бы поделился со мной.
– А если он просто не хочет огорчать тебя?
– Глупости, Саркис! – воскликнул старик. – Почему он должен передумать? Что такого могло произойти, чтобы он вдруг решил изменить интересам семьи?
Но ответа не последовало, и Элиас постепенно успокоился. И только в глубине души поселился червячок сомнения. Старик повторил свои наставления, и Саркис ушёл. Элиас вызвал Марту:
– Скажи мне, Элиас-младший говорил когда-нибудь с тобой о своём будущем?
– Очень давно, – растерялась Марта. – Года два назад, наверное. В последнее время он избегает таких разговоров.
– А ты пыталась расспросить его? – насторожился старик.
– Да, я несколько раз задавала ему такие вопросы, но он отвечал очень уклончиво, я поняла, что ему неприятна эта тема. Так что я не настаивала.
– Хорошо, спасибо, Марта, – он махнул рукой, отпуская её. – Погоди! – окликнул он её прежде, чем закрылась дверь. – Как ты думаешь, он сказал бы мне о своих планах?
– Думаю, да, ведь он так привязан к вам.
Старик отогнал от себя неприятные мысли. Эли прекрасно знает, что он должен стать во главе банка, и никогда не возражал против этого. Вот и папку, полученную от Розы, собирался использовать для хранения работ по экономике. И расспрашивает деда о профессиональных мелочах, которые могут понадобиться в банке. Старик нахмурился, вспомнив, что уже некоторое время подобные разговоры стали более редкими. Он даже не смог точно припомнить, когда такая беседа состоялась в последний раз. Но это ничего не значит – выпускной класс требует больших усилий по всем предметам, а не только по тем, что пригодятся будущему финансисту. Так что неудивительно, что мальчик сейчас меньше интересуется будущей специальностью. Вот получит документы об окончании школы, и обязательно спросит, на какие науки обратить внимание при подготовке к поступлению. Эта утешительная мысль окончательно успокоила старика, так что он даже задремал, ожидая возвращения Эли.
Старику снился его внук, выросший и возмужавший, такой, каким он никогда его не увидит. Элиас видел мальчика в последний раз, когда малышу было три года. Он души не чаял в этом вихрастом сорванце, и все в доме удивлялись, когда вечно холодный и сдержанный глава семьи лежал на животе в детской, увлечённо катая машинки и споря с Элиасом-младшим. И только сам дед знал, почему он так привязался к ребёнку. Он чувствовал себя так, словно вся любовь, которая спала в нём после смерти жены и которая должна была принадлежать Мартину, вдруг выплеснулась на этого смешного карапуза. Каждую свободную минуту он проводил с внуком. По утрам он забегал в детскую узнать, как мальчик спал, вечером не уходил к себе, не поцеловав его на ночь. На недоуменные взгляды домашних он не обращал внимания, и лишь однажды в разговоре с сыном обмолвился:
– Хватит того, что ты вырос сиротой. Не хочу, чтобы Элиас-младший чувствовал себя безотцовщиной.
Мартин после этого разговора несколько дней ходил как потерянный, в течение следующих месяцев между ним и отцом началось робкое проявление тёплых отношений. Но продолжалось оно недолго и рухнуло, не успев окрепнуть.
Элиас-младший был сыном Мартина от первого брака. Инга, его жена, была удивительно похожа на Регину. Сходство было настолько велико, что, когда Элиас впервые увидел её рядом с Мартином, ему показалось, что это его любимая жена вернулась к нему. Время показало, что сходство между этими женщинами не ограничилось внешностью. Как и Регина, Инга не смогла оправиться после родов. Мартин тогда был в служебной командировке – он только вникал в банковские дела, и Элиас часто отправлял его в филиалы с различными заданиями, а заодно для того, чтобы сын набирался опыта. И Инга умерла на руках Элиаса. После её смерти он сразу отправился в детское отделение больницы, отстранил няню, взял новорожденного на руки и долго смотрел на его круглое личико. И с тех пор комната малыша посещалась им постоянно, а ребёнок видел деда чаще, чем отца.
VIII
Дремота старика была прервана взволнованным ломким голосом Эли и сердитым – Мартина. Он прислушался – между ними действительно происходила какая-то перепалка, но не удалось разобрать ни слова. Элиас встревожился. Неужели у мальчика возникли какие-то проблемы в школе? Ведь он говорил, что всё идёт благополучно, что он хорошо подготовился по всем предметам. Неужели он обманывал? Но этого никак не могло быть, мальчик никогда не лгал, он всегда был искренен и честен с Элиасом, всегда рассказывал ему о своих успехах, неудачах, достижениях и тревогах. И сейчас он не стал бы ничего скрывать, а сразу поделился бы... Элиас вздохнул и расправил здоровой рукой одеяло на груди. Всё хорошо, сейчас мальчик придёт к нему, и всё выяснится. Наконец он услышал, как открылась дверь в комнату, и по шагам узнал внука.
– Ну как дела, выпускник? – спросил старик. – Тебя можно поздравить?
– Да, я закончил с отличием, – ответил Эли, осторожно усаживаясь на край кровати.
– За что отец ругал тебя? – спросил старик, поняв по голосу, что мальчик расстроен.
– Он не ругал, – последовал быстрый ответ.
– Ну хорошо, расскажешь мне потом, – согласился он. – Давай сейчас поговорим о будущем. Сегодня приходил Саркис. Он нашёл отличный колледж, в который ты поступишь осенью. Он узнает, по каким предметам тебе нужно будет подготовиться, чтобы успешно сдать вступительные испытания. Он находится не здесь, тебе придётся жить при колледже, а по выходным ты будешь приезжать домой и рассказывать мне обо всём, чем захочешь со мной поделиться.
Мальчик молчал. Старик тоже замолчал, слегка удивлённый тем, что Эли никак не проявляет своей заинтересованности в том, о чём рассказывал дед.
– Элиас, мальчик мой, что случилось? – спросил он.
– Я должен сказать тебе... – тихо проговорил мальчик. – Ты только не сердись, не отвечай сразу... Пожалуйста. Это про моё будущее... – он помолчал и продолжил едва слышно: – Это ведь моё будущее, правда?
– Конечно, твоё, – улыбнулся старик, – это твоё будущее и твоя жизнь. И ты вступаешь в новый её период, который поможет тебе подготовиться к тому, чтобы принять семейное дело...
– Если это моё будущее и моя жизнь, я могу поступать так, как мне кажется правильным? Как я сам считаю правильным? – Эли говорил так тихо, что старику приходилось прислушиваться.
– Разумеется, – подтвердил он, – ты хочешь сам выбрать колледж? Но этот лучший...
– Я не хочу... – прошептал мальчик и вдруг выпалил: – Я не хочу принимать семейное дело! Почему я? Борис вылитый банкир, пусть он занимает место отца!
– Какая глупость! – возмутился Элиас-старший. – Ты – старший наследник, и тебе предстоит...
– Но почему вы решаете это за меня?
– Но ведь ты всегда хотел стать банкиром как я и как твой отец.
– А теперь не хочу, – несмотря на то, как тихо были произнесены эти слова, в голосе мальчика прозвучала недетская твёрдость.
– Не хочешь? – переспросил Элиас. – А кем теперь ты хочешь стать?
– Я хочу быть музыкантом, – звонким от волнения голосом проговорил мальчик.
В комнате повисла тишина. Старик молчал, не в силах поверить в то, что только услышал. Мальчик, прерывисто дыша от волнения, ждал ответа. Наконец Элиас с трудом выдавил из себя:
– Это шутка, я полагаю?
– Я говорю серьёзно, – тут же откликнулся Эли.
– Ты не можешь говорить об этом серьёзно. Ты ещё слишком мал, чтобы решать своё будущее. Ты прекрасно знаешь, что всё уже решено. Ты поступишь в колледж, о котором я только что тебе сказал. Если Борис тянется к банковскому делу, он сможет поступить туда же и стать твоим партнёром. Но от отца наш семейный бизнес должен перейти к тебе.
– Почему? – спросил мальчик. – Почему мне? Почему Борис, который спит и видит себя банкиром, не может стать главой семейного бизнеса, а я не могу посвятить себя тому, чем мне нравится заниматься?
– Хотя бы потому, что в нашей семье не было музыкантов, и тебе просто не в кого иметь подобный талант!
– Но ведь ты сам говорил, что до тебя и банкиров в нашей семье не было, – тихо заметил мальчик. – Всё решила простая случайность.
– Это нельзя сравнивать! – воскликнул Элиас. – Мне всегда был интересен этот бизнес. Но до знакомства со своей будущей женой я не чувствовал уверенности в своих силах.
– А я чувствую уверенность в своих силах! – мальчик также повысил голос. – Я смогу стать музыкантом!
– Элиас, прошу тебя, не будем говорить об этом, – сдержанно проговорил старик. – Ты поступишь так, как решил твой отец, и как считаю правильным я.
– Извини... – после небольшой паузы сказал Эли. – Отец не захотел услышать меня, и я очень надеялся, что меня услышишь ты. Роза была права, ты такой же как отец. Спокойной ночи, – он поцеловал деда в щёку и вышел так быстро, что тот не успел остановить его.