"...хотя истина и может стоять на одной ноге, но для того, чтобы двигаться и обойти свет, ей нужно две".
(Фридрих Ницше, "Странник и его тень")
В те темные холодные вечера, когда в потребительской и политкорректной Америке шел снег, Фредерик Тчертовски сидел в небольшом щитовом коттедже на окраине университетского кампуса философствовал.
В то утро он как обычно прочитал лекцию по современной методологии науки и провел коллоквиум по проблеме истины. Вернувшись домой, он сварил себе кофе и задумался: а была ли правда его словах сегодня ?а вообще? "Я, Платон есмь истина" не подходила ему. Он был всего лишь преподавателем,но не истиной в последней инстанции.
Фредерик вспомнил Пилата: Христос был тоже преподавателем, но истиной стал до рождения, и Пилата в настоящее время репортеры какой-нибудь Washington Post обвинили бы в чудовищной неполиткорректности.
Фредерик размышлял, а что если истина не является тем, на чем основывается все современном ему мышление ? Быть может, все концепции, фундаментальные учения - это просто труха, остающаяся после гниения великого дуба метафизики? Здесь, в сытой рыночной Америке, в среде тех, кто спонсировал победу "Солидарности" и Валенсы в Польше,те, кто всячески распространял либеральные плевелы в издыхающий организм СССР, работал "пятой колонной", здесь Фредерик считал, что нашел себя. Он думал (по крайней мере до сегодняшнего дня), что все, что он делал, он делал, стремясь прожить именно свою жизнь в истине. Сегодняшний день подорвал его.
Все это этот язвительный господин Чашас, этот эммигрант из Чехии, который обвинил меня в устарелости моих философских позиций, - думал Фредерик. В доме погас свет. "Начинается. Опять перемкнуло подстанцию. Будем снова сидеть при свечах."
Он встал и дотянулся до шкафчика, где среди упаковок широкоразрекламмированного порошка, лежала пачка рождественских свечек. "США не Польша, хозяйственных свечек нигде не найдешь",- про себя отметил Фредерик.
Когда он зажег свечу, он сел за письменный стол, надел очки и стал работать. Фредерик писал статью для ннаучного сообщества по вопросам вероятности появления нового дискурса, идущего на смену психоаналитическому и шизоаналитическому. Фредерик писал ее уже месяц, а вернее месяц сидел каждый вечер на стуле с чашкой кофе и минералкой и думал с чего начать. Не придумав ничего, он ложился спать в надежде на то, что именно во сне его осенит мысль, пока утренняя дрема не прогонит идеи. Так и получалось и к концу трех недель накопилось достаточно отрывков для его статьи. Фредерик стал перечитывать их и пытался соединить в определенную структуру текста. И вот, что у него получалось.
"Истина есть. И это непреложная тайна мироздания. Истина открывается мне в том, что каждый день я вижу себя в открытости бытия. Но бытие воспринимает меня как брошенное, пропавшее без вести. Мне не представляется смыслом свое бытие, я не вижу своего места в нем.
Я понял, что снятие истины в добре и зле привело меня к лжи, лжи во имя жизни. Но жизнь отвергает меня и я переоцениваю ее. С ног до головы она открывается мне как уродливое тело старой шлюхи, которое было прикрыто платьем истины. По всему телу я вижу кровоточащие бородавки, - узлы смысловых конструктов, которые кровоточа, истекают смыслом самих себя в среду обитания. Я вижу рваные раны от порезов - это прошли небесследно переоценки всех ценностей, которые хотели, желали тела жизни, чиня на нем оргии. И жизнь отдавалась им, совершая снятие истины как платья и развержения отверстия морали на беспредельную глубину. Жизнь испытывала давление ценностных ориентиров на эти зоны, чувствуя как наполняет ее сущность теплом наслаждения. В один прекрасный день, смысл перешел границу, все пределы и стал переполнять все основание морали. Так произошел в жизни акт лишения и приобретения цельности бытия.
Но оно стало оппозиционным по отношению к человечеству, к его старой девственной моралью, старым девичеством смысла как цели. Шлюха не хочет больше обслуживать клиента, спадает наслаждение нового смысла, разум восстанавливается, истина выстирывается как маленькое голубом платье Моники Левински. "Я верю в Президента - пусть он будет мне смыслом!"
Первое слово, которое было бы сказано первочеловеком, стало последним звукоизвлечением умирающей истины.
Все как у людей. Но люди умерли лет 160 тому назад. Но не все в курсе об этом..."
"А как же я? Кто я в этом мире?"- начал бомбить как США Югославию и Ирак, Фредерик себя.
"Что я могу знать ? Что я должен делать ?На что я могу надеяться ?" - не унимался Фредерик Тчертовски, вспоминая старину Канта. "Какая пошлая фамилия, - заметил он. В то место обычно вставляют отросток знания и тем самым смысл наслаждается, соприкасаясь с истиной жизни. Не люблю я всех этих немцев. Они - все извращенцы. Был только один у них парень в порядке, да и то из-за этих идиотов сам сошел с ума, - Ницше."
Тчертовски задумался : а надо ли мне самому заниматься философией.
Он понимал, что в современное время философия никому не нужна,как наука о сущем: все сущее стремительного меняется, что знание устаревает не успев родиться, что применимо к истинностным основаниям всего сущего.Тчертовски полагал, все что он преподает в Гарварде не идет ни в какое сравнение, с тем, что нужно современному постиндустриальному обществу раскомплексованных и ангажированных политическим переустройством мира молодчиков, которые являются кумирами его студентов. К чему им, например слушать об генезисе сознания и самосознания в истории философии 20 века, по сути дела, кардинальной проблемой, откуда растут ноги у современной модели сущего. Современной вовсе не обозначает настоящее, а лишь узко зажатый между бедрами времени конец истории, о котором еще Фукуяма упоминал. Тчертовски подумал:"А что если преподавать студентам историю с точки зрения сексологии, как акт последующий ласкам прошлого и эмоциональному предвкушению будущего?" Нет, посмотрят на меня, как на извращенца образца середины 20 века, как какого-нибудь Лакана, с его структурным психоанализом.
Тчертовски перестал писать свою статью, допил свой стакан кофе и решил сходить на улицу. На улице мела метель, было слишком темно. Тчертовски направился на окраину кампуса, чтобы побыть с собой наедине, да и для того, чтобы порывшись в мусорном баке супермаркета "24-7" найти себе кетчуп. Деньги у Тчертовски имелись, благодаря тому, что его по блату устроили на работу в Гарвард, но он поддерживал движение фригенов - эпатажных эксцентриков, ковыряющихся в помойках в поисках еды на халяву, подрывающих всю сущность "общества потребления", его антигуманнистическую установку на то, что "нет денег, ты - не человек". Тчертовски считал, что если он будет поддерживать это движение в своем онанирующем порыве перед моралью капитализма, то он действительно будет "быть философом".
Тчертовски дошел до магазина и стал рыться в баке, надеясь найти в нем кетчуп. Кетчуп нужен был ему, во-первых, для сосисек с пивом, а во-вторых, для симуляции крови и наслаждении забрызгать томатной пастой студентов на послезавтрашнем экзамене, чтобы остальные помнили своего эпатажного профессора, который решил закончить с преподавательской деятельностью и начать жизнь с нуля- стать коммивояжером, реализовать настоящую "американскую мечту".
Тчертовски не нашел кетчупа, зато пару очень гнилых помидоров ему удалось выковырять из пакета с надписью "Not for use by Niggas". Какое счастье, что я - поляк, а не этот шоколадный заяц, - подумал Фредерик.
Возвращаясь, Тчертовски думал о своей будущей жизни в новом качестве, разбирал свое сознание по косточкам, ради того, чтобы в очередной раз убедиться в очередности параноидальной системы вещей, почти что по Бодрийяру, которого очень уважал Фредерик. Вдруг на очередном пассаже психологической мысли он понял, что перед ним плывет горизонт как-то странно покачиваясь и накреняясь влево и в конце концов став вверх ногами, как будто произошла переоценка всех ценностей, черное стало белым, левое - правым, истинное - ложным, добро - злом. Оказалось, что Тчертовски упал, поскользнувшись на льду и сломав левую ногу. Теперь у него не оставалось ничего, кроме как не иметь истину в ногах, а вернее всего, в одной правой ноге, как сейчас.
Жизнь проносилась как кусок пищи, застрявший где-то в районе двенадцатиперстной кишки, всяким движением своим причиняя боль, но боль безысходную, смешную в своей сущности. Тчертовски встал и попытался дойти до дома, сжимая в руках уцелевшие помидоры, хотя что их, что их владельца уцелевшими в нормальном смысле этого слова назвать было невозможно; так проковыляв не более трех шагов, Тчертовски завалился еще раз и опять неудачно - на этот раз навзничь. В голове казалось работает "номадическая сингулярность", а проще говоря, сотрясение смыслов. Тчертовски подумал, лежа в сугробе: "А ведь не так и плоха будет моя жизнь будущего, избавленная от перманентного дискурса... Жаль, только что я упал сейчас, когда упасть - означает потерять концепт своего равновесия, перейти в нестабильное состояние и начать развиваться как какая-нибудь стволовая клетка в матке давно уже немолодой роженицы, каждый помет который идет на продажу разным родительским организациям."
С этими словами Фредерик Тчертовски решил подняться и остаток пути до дома преодолеть на четвереньках, превзомогая боль. За этим занятием, по просшествии изнурительных сорока минут передвижения как черепаха в метель, его застал местный патруль и спросив у него первым делом документы, вторым делом - о его цели движения и лишь потом о состоянии его здоровья, вызвали амбулаторию, которая препроводила Тчертовски в приемный покой местной университетской лечебницы. Тчертовски при поступлении отказался воспользоваться имеющимися у него льготами, как профессора Гарварда и запросился истерически в палату с асоциальными элементами. По дороге в палату, он уже будучи в беспамятстве после перенесенного стресса, рассказал молоденькой и очень сексапильной медсестре о деконструкции смыслов в эротизме современного дискурса, о том, что сейчас цинично и также, чтобы совсем возбудить прелестную барышню, поведал ей все премудрости "порнографии текста". Все это был курс его лекций, который он самолично разработал для студентов Гарварда, приуроченный к тому, чтобы будущие выпускники могли блеснуть полученными знаниями не только в официозной, но и в сугубо интимной обстановке. Тчертовски так уболтал, находясь почти без сознания, молодую прелестницу, что она не отходила от его постели в районе часа, пока главврач, обходя больных вечером, не хлопнул ее по попе, приглашая в ординаторской повторить закрепленный материал, услышанный медсестрой - выяснилось, что врач на самом деле являлся одним из ярых приверженцев Тчертовски и посещал его лекции, записывая их и озаглавив их как "неадекватные".
С этого дня в клинике стали твориться необъяснимые события, виной которых стали лекции Тчертовски, произносимые им в беспамятстве и разрабатывающие все те концепты, которые легли в основу "неадекватных" лекций". Тчертовски жаловался на то, что все, что он видел, представлялось ему в качестве цвета с оттенками серого, что послужило названием нового смысла: "Сумерки себя".
21:48 24.01.06