Аннотация: О несостоявшемся спиритическом сеансе...
II
Природа зиждется на равновесии. Половодье сменяется летней меженью. Листья обращаются в перегной, давая начало новым побегам. Люди обращаются в прах, уступая место потомкам.
Жизнь обменивается на жизнь.
Закон этот противоречит желанному милосердию. Он древнее милосердия.
Люди ещё не умели прощать, но око за око забирать выучились.
Ещё древние знали: невозможно вернуть мертвеца. Но легко его выменять.
Как ни жаль добродетельной Маргариты, иной цены за Зигфриду я заплатить не могу.
И как никогда недостаёт мне помощи той, кого я оплакиваю. Зигфрида добывала птиц, кошек и прочую живность для моих изысканий: пуститься за ними вдогонку мне не под силу, да и не к лицу. Просить малолетних вилланов - не столь достойно и весьма опрометчиво для желающего сохранить тайну...
Взять кошку, желательно чёрную, освежевать, вырезать потроха, сжечь шкуру, на этом огне выварить кости и мясо...
Однако вернёмся к началу. Взять кошку.
Сей зверь обитает под крышей конюшни и ежевечерне обменивается со мной взглядом через окно.
Но что же я? Подманить кошку и обойтись без царапин легче лёгкого. Недаром корень вандалов зовётся также кошачьей травой. Несколько капель на подоконник, и жёлтые глаза сверкают из-под стрехи с любопытством.
Мягкий прыжок - через мгновение меж створ просовывается остроухая морда.
Мужайся, бедное создание, ты послужишь благому делу.
Это не сложнее, чем поворот ключа.
Лекарю, цирюльнику, алхимику - важно иметь ловкие пальцы. Ни на гран, ни на йоту, ни на толщину волоска нет у них права ошибиться. Так единственный зубец малейшей шестерни сбивает ход часов на башне ратуши. Помнится, мой брадобрей допустил однажды оплошность, и я в гневе пообещал, что каждый мой порез отразится на нём как в зеркале. Преисполнившись страха, на следующее же утро он порезал меня дважды...
Нет, я всего лишь его прогнал.
Между прочим, с помощью бритвы легко снять шкуру с мелкого зверька...
Я знаю, велико желание спросить, отчего сердце не преисполнено трепета, предвкушения встречи с духом погибшей возлюбленной. Так ли служат Прекрасной Даме, будь она даже незнатной - воспели же фон Рейенталь и Вальтер Птицелов простолюдинок? Не свойственен ли всякому естеству страх переступить границу яви и небытия? Так уж устроен разум: разнородные, мелкие воспоминания успокаивают, заполняют пустоту, в которой грозит рассеяться самое главное - так многочисленные корни укрепляют почву.
Говорят, корни размахом своим равны кроне. Дерево отражается в самом себе, существуя в двух мирах - наземном и подземном - одновременно.
Природа зиждется на равновесии.
Не успел я вдохнуть запах палёного волоса, занятие моё пресёк скрип дверных петель. Я запрещаю их часто смазывать, чтоб не лишать голоса в нужное время, когда они могут предупредить о незваных гостях.
Опаснее всего прерывать обряд на середине, когда те, к кому взываешь, потревожены, но тревога их ещё смутна, поскольку причина её до поры не известна.
У матушки необъяснимая привычка - сперва войти, затем стучать по косяку, предупреждая с опозданием, что стоит потушить огонь и спрятать котелок. Лишь собственная тень предшествует ей, самой подобной тени в траурном платье.
Она берёт меня за руки, не давая возможности стряхнуть с одежды пепел, и тотчас делает это сама, не придавая значения его происхождению.
- Мой дорогой Ульрих, ты, верно, досадуешь, что твоё уединение нарушено, но лишь беспокойство о сыне - теперь, увы, единственном - заставило меня пренебречь твоей привычкой...
Мы сели на скамью, под сенью гобелена, чьи тканые деревья, подражая настоящим, образуют подобье беседки.
- До меня дошли слухи, которым сердце матери противится верить. Некто склонен искать среди твоих книг, которые ты, мне известно, так ценишь, труды, не достойные доброго христианина. Ответь мне, Ульрих, подтверди, что это ложь.
Руки её становятся жёстки.
- Известно, матушка, небесные светила, растения, и человек, и все живые существа - творенья Божьи, и нет греха в том, чтобы изучать их, ведь через них мы познаём Творца.
- Твои слова, мой любезный сын, врачуют душу несчастной матери. Во мне всегда живёт уверенность в твоей доброте, что бы ни твердили злые языки, ведь - да простится мне столь дерзкое сравнение - даже мой бедный Карлхен, при всей добродетели, не чуждался жестоких забав и в детстве, бывало, причинял мучения кошкам, щенятам или хорькам, а тебя всегда радовало чтение о целительском искусстве... Позволь узнать, что ты читаешь сейчас?
По пути подтолкнув ногой котелок, чтобы тень сундука поглотила его медный блеск, направляюсь за первой попавшейся книгой - лечебником.
Но шаг мой не настолько скор, чтоб колыхались тяжёлые ткани вдоль стен, а фигуры на них исполняли причудливый бранль.
Нельзя прерывать прошение на полуслове.
Матушка с покорностью, точно по принуждению, проследовала к пюпитру. Как угнетает женщину смерть ребёнка. Мне кажется, если я попрошу её отложить беседу на более поздний час, мои слова станут последней соломинкой, что переломит её столп.
Так холоднó движенье воздуха... Открытое окно, сквозняк, преодолевший тщетную преграду из шпалер, шаги проходящего человека, листаемые страницы... Но есть ещё причина.
- Origanum vulgaris , - говорит мать, скорее сама с собой. - Некогда я и сама собирала её. Мы с девушками собирали её - ещё до замужества, в Лотарингии. Лечит простуду, избавляет от головной боли. И ещё кое от чего. Я сожалею об этих знаниях, без них я бы чаще знавала радость материнства...
В каминной трубе мечется ветер.
Хотелось бы, чтоб это был лишь ветер.
- Я утомила тебя разговором?
- Прошу меня простить, мне нездоровится.
- Неудивительно, Ульрихен, - руки её холодны и жёстки, - твои покои наполняет ветер, должно быть и дымоход не в порядке. Неудивительно, что невозможно согреть эту комнату.
По камню заскреблись, и эхо превратило шорох в громкий гул.
- Однако мне удивительно, что ты не позаботишься о себе, - новое беспокойство, кажется, осушило слёзы. - Я немедленно прикажу осмотреть кладку.
- Может быть, просто птица попала в трубу? Прошу вас, матушка, оставим всё до завтра. Мне очень нездоровится.
Она предлагала помочь, приготовить постель, побыть рядом - не лучшую я выбрал отговорку - но наконец покинула мои покои.
- Но обещай мне повидаться с Маргаритой: она который день тоскует в окружении фрейлин, словно и не избавлена от вдовства.
Да, матушка, меня, как и тебя, снедает скорбь по Карлу, который из сыновних чувств навещал тебя не чаще раза в месяц, предпочитая соколиную охоту, и по великодушию именовал меня то кособоким уродом, то хромым бесом, то выродком. Мне тоже его очень не хватает, и некому излить свои стенания...
Стоны в камине и в застенках будто бы стихли... Что же, содержимое котла годится теперь лишь на корм свиньям?
На окне обосновались два кота, неподходящей, правда, масти. Вспоминаю о склянке с валерианой. Посыпаю подоконник свежей золой, чтобы отбить запах. Ловлю себя на том, что склянка до сих пор в моей руке и настоя в ней порядком убыло.
За беспокойство полагается плата. Возмещение ущерба. Вира, как говаривали раньше. Тому, с кем я имею дело, золото и серебро не нужно - они берут часть меня, а взамен тратят часть своей силы.
Достаточно прокалить лезвие в очаге и приготовить, чем перевязать ладонь.
Потому что природе свойственно равновесие.
----
Вальтер Птицелов - Вальтер фон дер Фогельвейде. Фамилия переводится как "место, где ловят птиц".