- Только по-честному, а то ты, небось, подглядываешь! - едва не подпрыгивая от нетерпения, добавил Уве.
- Я не подглядываю, ты, рыжий дурень! Это вы прятаться не умеете!
- Ничего, сейчас так спрячемся - год не сыщешь! - скорчили одинаковые рожицы близнецы Гюнтер и Ганс. - Давай, отворачивайся!
- Отворачивайся! - махнул рукой толстяк Петер.
- Ну, ла-адно.
Стоило Паулю повернуться, друзья брызнули в стороны - затопотали, быстро удаляясь, лёгкие шаги, трава зашуршала. А водящий упёрся носом в морщинистую дубовую кору и закрыл глаза.
Тили-зонг, тили-ли,
Полетели журавли,
Гадкие, как угорь,
Чёрные как уголь.
Прилетят однажды в гости -
От тебя оставят кости.
И вовсе он не подглядывает. Просто он при... при-мет-ли-вый, вот. Да, точно: "лентяй, но приметливый" - это так Кривой Томас говорит, краснодеревщик, который Пауля на учёбу взял. Только Паулю не очень-то нравится учиться: вот и сегодня сбежал. Хотел за муравьями смотреть - это ж страсть как интересно! - но тот огромный муравейник у кривой берёзы кто-то разорил. То ли зверь, то ли человек какой дурной.
А тут ребята: пошли, мол, в прятки играть! Всё интереснее, чем в мастерской у Томаса разбирать деревяшки. Хелена, сестрица, само собой, как узнает, что он отлынивает от учёбы, всыплет ему... Подумаешь! Не впервой, небось! Эх, жаль, что разглядыванием муравьёв нельзя на кусок хлеба себе заработать - было б можно, так Пауль первым бы богачом во всём Шаттенбурге стал: он же про них всё-всё знает! Да ещё про пауков, и про мух, и про сверчков с кузнечиками! А теперь вместо муравьиных тропок придётся приятелей по лесу искать.
Тили-ли, тили-дом,
Есть в реке чёрный сом,
Под корягой живёт,
Ус свой длинный жуёт.
Кто в реке купаться станет,
Того сом на дно утянет.
Зря они сами всегда одни и те же места выбирают, чтобы прятаться! Тут и совсем дурак запомнит. Рыжий Уве сейчас наверняка к ручью мчится - ему волю дай, он бы в этом ручье жить стал. Под берегом, рядом с молнией битым дубом, прямо среди корней есть пещерка: маленькая, только-только спрятаться-скрючиться. Уве в самой её глубине под камушком хранит лесу из прочных жилок и крючки. Хорошие крючки, кованые, больших рыб таскать можно такими - вот Уве и таскает, рыбарь из него знатный, весь в отца. Пауль давно его ухоронку нашел, но никому о том не сказал - зачем?
Тили-дом, тили-тис,
За кустом чёрный лис,
От хвоста до морды
Он чернее чёрта.
У дороги лис сидит,
За тобою он следит.
Альма - вот хоть на что спорь! - побежала к вырубке: там пней накорчёванных просто умереть сколько, среди них хоть половина шаттенбургских ребят спрятаться может, и ещё на половину другой половины место останется.
Тили-тис, тили-бом,
Под горой чёрный гном,
Копит злато в норе,
Ворожит на заре.
Если гном тебя поймает,
Живым в землю закопает.
Петер лентяй, значит далеко не побежит, где-то тут, рядом будет прятаться - либо на дерево залезет, либо станет под выворотнем хорониться: в двух шагах от дороги недавно здоровенная осина рухнула, так под корнями места ого-го сколько! Да, наверняка Петер там и засядет: деревьев, таких, чтоб крепкие ветви низко, рядом нет, а тонкие его не выдержат, толстопуза. А вот Гюнтер и Ганс - те, как пить дать, в кустах засядут, и отыскать эту парочку будет всего труднее.
Тили-бом, тили-долк,
В роще спит чёрный волк,
Как проснётся - вскочит,
И клыки наточит.
Если волк тебя найдёт,
Целиком тебя сожрёт!
Пауль последние слова считалочки произнёс и боязливо поёжился: вспомнилось ему, как весной погнался за ним оголодавший волчина. Ох, и бежал же он тогда, ох и бежал! Примчался прямо к мельничным воротам, и там матёрого взял на вилы мельник Хайнц, не оплошал. За волка потом сам господин бургомистр отвалил мельнику целый серебряк, а Паулю не дали даже медяка, зато всыпали так, что неделю сидеть не мог.
Считалочка, однако, кончилась, и Пауль отлепился от дерева.
- Иду искать! - крикнул он.
Справа, со стороны ручья, послышался странный звук - не то стон, не то сдавленный крик. Небось, полез Уве в пещерку свою - так или крючок себе в ногу засадил, или лбом о корень треснулся. Какие же они пред-ска-зуе-мые...
Вот с него и начнём!
Пауль почти беззвучно скользнул к берегу ручья - сейчас как высунется из кустов, как приятеля напугает!
- Попался! - крикнул Пауль, рывком раздвигая ветки... и прикусил язык.
У пещерки, где Уве прятал лесу и крючки, стояло по колено в воде чудище.
Вода закручивалась вокруг белёсых чешуистых ног, а Уве тряпичной куклой болтался в очень длинной руке, тоже белёсой и чешуистой. Кровь пузырилась в ране на него горле, текла тонкими струйками по груди, по ногам, крупными каплями срывалась в прозрачную воду. Там, куда падали эти капли, вода становилась мутной и розовой.
Чудище фыркнуло, почуяв Пауля: видеть его оно никак не могло - вместо глаз на плоской морде имелись лишь неглубокие ямки. А потом на белёсой шее вскрылись широкие надрезы с алой изнанкой - будто жабры у рыбины, и вывернулись наружу толстые губы круглого, похожего на присосок рта: мальчик увидел несколько рядов мелких полупрозрачных зубов и хлыстом бьющийся во рту язык - тонкий, и тоже усаженный зубами.
Развернувшись, Пауль побежал - так быстро, как не бегал никогда раньше. Разве что весной от волка... нет, ещё, ещё быстрее! Ведь сейчас ни мельника с вилами, ни охотника с луком поблизости нет! Да и возьмут ли жуткую нечисть вилы и стрелы?!
Он слышал, как что-то большое и сильное с треском проломилось сквозь кусты, как затопотало следом. До города недалеко - с полмили, но мерзкое уханье раздавалось уже в двух шагах за спиной. Не уйти! Ой-ёй-ёй!
Слева от тропы из ямы под корнями выворотня мелькнула холщовая рубашка с ярким шитьем: одет Толстый Петер всех друзей лучше - его родители купцы не из последних. Впрочем, у других ребятишек, что играют тут в прятки, родителей вовсе нет.
- Беги! - только и выдохнул Пауль, проносясь мимо выскочившего из своего укрытия толстяка.
- Я раньше бу... - Петер не договорил, осёкся и завизжал. А потом за спиной чавкнуло, хрустнуло, захлюпало, словно кто-то втягивал ртом из миски горячее молоко с густыми пенками, и от этого звука короткие полотняные штаны сделались ещё мокрее, но Пауль всё бежал и бежал, потому что останавливаться было нельзя, нельзя, нельзя...
* * *
...Увидев, как пронёсся мимо приятель, Ганс по-рачьи пополз назад, зарываясь поглубже в кусты. Вылезти из укрытия и припустить следом он даже не подумал - уж очень напугал его недавний визг, и уж очень напуган был Пауль. Да и как сбежишь, когда где-то рядом в гуще шиповника прячется брат?
- Гюнтер! - зашептал он на ходу. - Гюнтер, ты где?
- Чш-ш-ш! А-ай!
Справа вдруг затряслись, закачались зелёные ветки, и снова вскрикнул брат. Забыв о собственном страхе, Ганс рванулся на крик. Злые колючки прочертили по коже белые штрихи царапин, мальчик зашипел от боли и досады... и вывалился на тропинку.
- Гюнтер! Гюн...
Брат лежал под молодым дубом, безвольно раскинув руки, а над ним склонился человек в тёмной сутане и верёвочных сандалиях. Монах! Слава Спасителю!
- Дяденька! - Ганс шагнул вперёд, да так и застыл на месте, внезапно разглядев в руке божьего человека короткую дубинку.
- Тихо, сынок, не бойся, - человек в сутане поднял голову, глянул на обомлевшего мальчишку и улыбнулся. Одними только губами улыбнулся, глаза у него остались холодными и злыми. Тут затрещали кусты, на тропу из зарослей выломился другой монах - крепкий и плечистый, как плотогон. Этот не улыбался, лицо его всё перекосилось от ярости, столь дикой и злобной, что Ганс поневоле попятился.
- Постой, малыш, - первый незнакомец уже шёл к нему, подняв руку в успокаивающем жесте. - Тут дружку твоему, вроде, худо стало...
Ганс пятился, не в силах оторвать взгляда от дубинки монаха. Навершие её влажно поблёскивало... Точно такой дубинкой дядька Фридрих забивал к ярмарке поросят.
Прочь отсюда! Прочь! Что есть мочи мчаться к мельнице, звать на помощь взрослых! А Гюнтера, наверное, заберет к себе Иисус, ведь душа у него была добрая и чистая...
Он не увидел, как прямо за его спиной возникла огромная фигура. Не человек - настоящий великан беззвучно шагнул к мальчику; и едва тот повернулся, решившись спастись бегством, сильные пальцы сжали горло ребёнка. Ганс с ужасом ощутил, как его приподнимают над тропой, точно кутёнка, затрепыхался в железной хватке, замолотил ногами, а потом зажмурился, увидев падающий из поднебесья громадный кулак.
* * *
Ганс обмяк в руках у гиганта, и Альма ладонью зажала себе рот, чтобы не закричать, сразу поняла: хоть пикнет - тут ей и конец. Кошкой она скользнула под еловые лапы, на четвереньках пробежала весь ельник насквозь, а там уж вскочила и припустила к реке вспугнутым зайцем.
Уже возле вырубки чуть не померла со страху, когда кто-то выпрыгнул, шипя, из зелёной крапивной стены. Взвизгнула, шарахнулась в сторону, да только теперь и разглядела: это же Пауль! Охает, трёт обожжённые ладони.
- Чтоб тебя чёрт сожрал! Чего наскакиваешь?! Там такое...
Тут она увидела его лицо, и слова встали ей поперёк горла. А Пауль молча схватил девочку за руку, поволок за собой, и вот уже оба они мчались к городу, задыхаясь, выбиваясь из сил, но с каждым шагом всё больше отрываясь от погони.
За их спинами вздрагивали, будто в мелких судорогах, густые заросли, и было неясно, то ли колышет их ветер, то ли творится там чёрное и страшное дело.
День первый
1
Окрестности имперского города Шаттенбурга (Shattenburg)
Германия, Саксония, к северо-востоку от Цвикау
Сентябрь 14... года
- Попробуйте ещё вот этот паштет, отец Иоахим, - предложил барон Ойген фон Ройц. - Гусятина с базиликом и прочими травами.
- Благодарю, благодарю, - цыкнул зубом инквизитор, пододвигая широкую тарелку поближе. - Ваш повар не перестаёт удивлять меня, право слово... Большой искусник! Пожалуй, он не ударил бы в грязь лицом даже на пирах Лукулла. И как только умудряется сохранять паштет свежим целыми неделями?
- Это его личный секрет, - усмехнулся барон. - Даже я толком не знаю, в чём там суть... хотя, и не очень-то интересовался, признаться. Слышал только, что, прежде чем набить паштет в горшок, повар долго греет посудину в печи, а набив, заливает сверху салом.
- Надо же... Путешествуем в глуши, а стол таков, будто мы приглашены на обед к королевскому министру! И да простятся мне эти слова, но я рад, что сегодня не постный день!
- Благодарю, святой отец. Я передам повару ваши восторги.
Возок переваливался на ухабах, поскрипывали оси, снаружи доносилось всхрапывание лошадей, чуть слышно переговаривалась о чём-то охрана. Узкие оконца пропускали мало света, так что прежде чем подать обед, оруженосец занавесил их шторками и зажёг висевшую над столом лампу под стеклянным колпаком. Заправлена она была самым чистым маслом, поэтому запах не перебивал ароматов трав и пряностей, на которые баронский повар не скупился. Сотрапезник должен это оценить... впрочем, фон Ройц старался не столько для него, сколько для себя. Лампа раскачивалась; по стенам, набранным из широких дубовых досок и обтянутым тканью, метались тени.
- Ум-м! - инквизитор с видимым удовольствием облизал деревянную ложку. - Паштет и впрямь удался на славу! Какое достойное завершение прекрасной трапезы!
- Ну почему же завершение? Есть ещё очень славный травяной настой: рецептов мой повар знает великое множество, - фон Ройц поставил на стол круглобокий глиняный кувшин, над которым поднимался чуть заметный парок. - В нём листья ежевики, малины, крапивы, земляники и еще яблочная кожура. Он не только вкусен, но и снимает тяжесть от обильной еды...
Священник только восхищенно потряс головой.
- ...а кроме того, есть груши, финики и... - барон выставил на стол небольшую мисочку, - ...сахар.
- Увы, - фон Ройц развел руками, и поддетая под дублет (* - вид средневековой мужской одежды) тонкая кольчуга чуть слышно звякнула, - язык не поворачивается признавать, но магометане в некоторых областях преуспели лучше честных христиан.
- И вы не гнушаетесь пользоваться их достижениями.
- Что ж, у нас, детей Адамовых, не столь много радостей в юдоли нашей, чтобы отказывать себе в возможности попользоваться хотя бы одной из них.
- Мнится мне, что вы желаете подначить меня, барон, а то и спровоцировать на диспут, - отец Иоахим лишь расслабленно махнул рукой и чуть откинулся на набитую тонкой шерстью кожаную подушку; массивный нательный крест медленно, в такт дыханию, вздымался и опускался на его животе. - Но сегодня я не в настроении, ибо иные мысли меня одолевают. И меньше всего мне хочется сейчас вести споры. Тем более споры с вами.
- Как это понимать, святой отец? Как признание того, что мои скромные познания в теологии и трудах отцов церкви снискали мне толику вашего уважения за те две седмицы, что мы в пути? - улыбнулся в усы Ойген. - Или...
"Ну, наконец-то, - подумал барон. - Сколько он ждал этого момента? Проверял, задавал вопросы, но повода начать щекотливый разговор так от меня и не получил, и вот сейчас, когда мы почти уже прибыли на место - не выдержал, решил сам взять быка за рога. Что ж, самое время!"
Отца Иоахима и его сопровождающих барон фон Ройц встретил на дороге в двадцати милях от Штутгарта. У одного из людей инквизитора - паренька-писаря - захромал мул, и часть поклажи плюхнулась в грязь: лужи на раскисшей дороге были поистине гигантские. Шёл дождь, и барон великодушно предложил путникам помощь. Чуть позже, за кружкой глинтвейна в его возке, выяснилось, что он и инквизитор направляются в одно и то же место. Их целью был Шаттенбург - городок, затерянный среди отрогов Рудных гор, неподалёку от границы с чешскими землями. Так началось совместное путешествие, длившееся вот уже почти две недели. Правда, о причинах столь дальней поездки обе стороны особо не распространялись, предпочитая беседовать на иные темы. И лишь теперь, когда баронский возок сматывал под колёса последние мили до Шаттенбурга, настало, похоже, время для открытого разговора.
- Скажу честно, барон, пикировка с вами доставляет мне изрядное удовольствие, - заявил, меж тем, инквизитор, - ибо мне всегда приятно говорить с человеком, полагающимся не на одну лишь остроту своего меча, но и на остроту разума. Вот только...
- Только - что, святой отец? - Ойген не изменил ни позы, ни интонации, но глаза его чуть прищурились.
- Что вы планируете делать в Шаттенбурге, фрайхерр (* - немецкий аналог титула барона. Барон (фрайхерр) получал земельный надел от короля, и был его прямым вассалом) фон Ройц?
- Вам это прекрасно известно, святой отец. Шаттенбург не относится к вольным городам, а находится под юрисдикцией короны, и я послан туда с проверкой, дабы на месте определить, какова ситуация в городе. Ибо ситуацией этой мой сюзерен в некотором роде... обеспокоен. И уверен, вы понимаете причину его беспокойства.
Отец Иоахим кивнул.
- Скажу более, барон, эта причина не чужда и мне самому, и Святому престолу. Император боится...
- Император не боится. Император выказывает опасения, - ледяным голосом поправил фон Ройц.
- В самом деле... - кивнул инквизитор. - Так вот, он выказывает опасения, что неурядицы в восточных областях империи могут перекинуться на сердцевинные её земли, и его добрые подданные будут страдать, я прав?
- К сожалению, обстановка в восточных землях и впрямь оставляет желать лучшего, - барон сунул в рот финик, сплюнул косточку, отпил подслащённого мёдом настоя.
- Уверяю вас, опасения помазанника понятны, и вызывают самое трепетное соучастие Рима, - всплеснул руками инквизитор. - Однако отношения меж владыкой светским и владыкой духовным далеки от сердечных... да, они зиждутся на взаимном уважении, но сейчас скорее прохладны, чем теплы. Не перебивайте меня, прошу вас, ибо это никоим образом не осуждение, а лишь констатация со стороны человека, искренне желающего, дабы отношения эти стали тесными и поистине дружескими. Чтобы император и папа не только на словах, но и на деле владычествовали вместе над этими благодатными землями, владычествовали равно в умах, как и в сердцах, оберегая паству от греха телесного и духовного. А меж тем, возмущения в восточных землях, средь славян и мадьяр, беспокоят и Святой престол. Император Фридрих опасается, что из Чехии перекинутся искры волнений, папа Николай опасается...
- Распространения гуситской ереси, - барон снова наполнил чашку, отхлебнул. - Что ж, более чем разумно. Пусть она почти и раздавлена, но загнанный в угол зверь на многое способен. Однако раз уж мы стали... хм-м... столь откровенны друг с другом, скажите, святой отец, почему сюда послали именно вас?
- Вы имеете в виду - инквизицию?
Барон кивнул.
- Конечно, угроза ереси - есть угроза ереси, но... Гуситы тревожат Чехию уже немало лет, однако допрежь Святой престол никого сюда не посылал: давненько доминиканцы (* - орден монахов, основанный испанским монахом Домиником, причисленным к лику святых. На гербе ордена изображена собака с горящим факелом в пасти, что символизирует охранение церкви от ереси и просвещение мира проповедью. По созвучию названия часто неофициально именовались Псами Господними (Dominicanes - лат. "Псы Господни")) не посещали эти края. Я уж, грешным делом, полагал, что про инквизицию здесь и думать забыли, как инквизиция забыла думать об этих землях. Но вот вас направляют в Саксонию - причем не в крупный город, не в Дрезден или Хемниц, а в самый что ни есть медвежий угол. Зачем, святой отец? Шаттенбург должен стать форпостом для восстановления влияния Рима в здешних краях?
Отец Иоахим помолчал, осушил чашку ещё тёплого настоя, медленно отрезал изящным ножичком половинку груши, вдумчиво её прожевал.
- А вы опасный человек, барон, - наконец сказал он. - Лишний раз убеждаюсь в том, что ваш сюзерен не случайно отправил в Шаттенбург именно вас. Но я откроюсь вам, ибо думаю, что мы можем помочь друг другу. Вы направлены сюда императором, я - Святым престолом. Казалось бы, уже одной тени стоящих за нами сил достаточно, дабы обеспечить и вам, и мне полное содействие местной власти и местного духовенства. Но нам обоим ясно, что на деле всё будет гораздо сложнее. Вы говорите, будто посланы оценить ситуацию в городе. Но с вами больше десятка вооружённых бойцов. И, как говорит мой телохранитель, бойцов отменных - а уж доверять его словам у меня есть все основания. Да, Шаттенбург - имперский город, но его жители уже не раз задумывались о том, чтобы воздвигнуть статую Роланда (* - символ статуса вольного города). И мнится мне, что при необходимости вы готовы применить силу. Например, если городские власти ввязались в какую-то игру со сторонниками Постума (* - Ладислав Постум - внучатый племянник императора Священной Римской империи Фридриха III, король Чехии, Австрии и Венгрии. Коронован королем Чехии в 1453 году, однако фактическим правителем страны был Йиржи из Подебрад. В течение некоторого времени Ладислав Постум удерживался в плену своим родственником, Фридрихом III. Умер в возрасте 17 лет (по всей видимости, от рака крови)) или, того хуже, Йиржи (* - Йиржи из Подебрад - король Чехии, первый правитель европейского государства, не исповедовавший католицизм. Принадлежал к утраквистам (чашникам) - умеренному крылу гуситского движения. В 1466 году папа Римский Павел II объявил Йиржи еретиком. Скончался во время войны против Зеленогорской конфедерации, созданной чешскими землевладельцами-католиками при поддержке венгерского короля Матьяша Хуньяди). Конечно, это лишь предположение...
"А ты тоже не так-то прост, папаша-доминиканец, - подумал фон Ройц. - Сразу видно, что не только труды отцов церкви изучаешь... Да, такого проныру стоит держать на коротком поводке - конечно, так ты можешь узнать многое из того, чему лучше бы остаться скрытым, но и о твоих планах я буду знать заранее".
- Прошу, не отвечайте, барон, - с трудом скрыв довольную улыбку, сказал отец Иоахим. - Как бы то ни было, думаю, мы с вами встретились на этой дороге отнюдь не случайно. Нам предначертано быть союзниками, предначертано действовать в единстве. Хотим мы того, или нет, но нам лучше держаться вместе и быть заодно. Конечно, сейчас мне трудно сказать, чья задача окажется сложнее - ваша или моя. Не стану отрицать, в моей душе есть место и тревоге, и неуверенности. И я вовсе не желаю повторить судьбу Конрада Марбургского (* - первый инквизитор Германии, убит в 1233 году рыцарями за чрезмерную жестокость по отношению к еретикам).
- Да, святой отец, - скупо улыбнулся Ойген, - терновый венец прельщает очень немногих.
Лоб инквизитора - высокий, с залысинами - прорезала вертикальная морщинка.
- Остроумие есть большое подспорье в беседе, барон, однако не в каждой. Так вот... Гуситская ересь - это, конечно, важная причина для визита инквизиции, однако епископат имел и более насущный повод, чтобы отправить меня в Шаттенбург. Несколько времени назад к нам пришла весть о том, что близ города случилось событие поистине жуткое: будто бы на игравших в лесу детей напала неведомая тварь. Говорят, кто-то из детей спасся - несомненно, на спасение их была воля Провидения, и его же воля, что разрешить это дело должна инквизиция.
Конечно, Иоахим не стал упоминать, что решение об этой поездке поддержали далеко не все кардиналы, и если его миссия провалится, всякую память о ней просто сотрут из документов Святого престола и инквизиции, как стирают с пергамента старый текст, желая поверх него написать новый. Хорошо бы барон поверил в слова о нападении чудовища... Было оно, это нападение, или не было - значения не имеет, важен лишь успех его миссии. А чтобы добиться успеха, надо смотреть дальше всех - и дальше врагов, и дальше союзников. Особенно дальше союзников. Священник чуть заметно улыбнулся. Пусть барон считает, что инквизицию привело в город стремление помочь людям. Тогда отцу Иоахиму придется гораздо легче.
- Тварь? - вскинул брови фон Ройц.
- Так сказано в донесении. Но мы избавим горожан от угрозы. И хоть со мной лишь юный послушник да телохранитель, но даже малых сил достанет для победы, и люди убедятся в том, что мы им - лучшие защитники. Разве не удивительно будет, когда потомки тех, кто наших скромных служителей из этих земель изгонял два столетия тому назад, теперь сами призовут нас в защитники свои?
- Поистине удивительно это будет, - прозвучало двусмысленно, и, чтобы убедить инквизитора в своей искренности, Ойген перекрестился. Он уже ждал: сейчас священник запросит поддержки, ведь силы его и впрямь скромны.
И барон не ошибся.
- Сегодня мне важно знать, фрайхерр фон Ройц, окажете ли вы поддержку посланникам Святого престола? - истово произнёс отец Иоахим. Глаза его блестели, и Ойген не мог не признать, что как проповедник инквизитор, наверное, совсем недурён. - Или в схватке со злом, желающим подчинить себе души малых сих, нам придётся рассчитывать только на себя?
В борт возка постучали, и барон откинул занавесь с забранного ажурной решёткой узкого оконца:
- Что случилось, Николас?
- Экселенц (* - буквально: Ваше превосходительство. Почтительное обращение к дворянину. Производное от нем. exzellenz -превосходство), вы просили предупредить, когда мы поравняемся с границей городских владений, - сообщил министериал (* - в средневековой Европе представитель прослойки мелкого рыцарства, владеющий небольшим феодом (т.е. землями, жалуемыми сеньором вассалу за службу), и обязанный военной службой королю либо крупному феодалу. В XII-XV веках министериалы формируют часть мелкопоместного дворянства, в XV веке министериалы уже составляют ядро?? немецкого рыцарства. Николас - личный вассал Ойгена фон Ройца).
- О, благодарю. Скажи вознице, чтобы остановил.
Когда возок замер, барон распахнул дверцу и легко выпрыгнул наружу. Он потянулся, разминая затекшие мышцы, щурясь, поглядел на солнце, хлопнул ладонью по верхушке поросшего мхом милевого камня.
- Святой отец, не желаете выйти?
Инквизитор нехотя высунулся из возка, спустился по лесенке.
- Смотрите, - вытянул руку барон.
В ложбине между отрогов гор, одетых в золото и багрянец осеннего леса, лежал небольшой городок. Вокруг простирались опустевшие поля - урожай уже сняли, и только местами на стерне высились копёнки соломы. За серым поясом крепостной стены сгрудились дома, среди которых виднелись кубик ратуши и острый шпиль церкви. В ворота вползала цепочка подвод - наверное, купцы прибыли на ярмарку. К прозрачному небу поднимались чуть заметные дымки.
Фон Ройц втянул носом воздух.
- Хлебом пахнет... - сказал он, хотя даже самый чуткий нос вряд ли уловил бы на таком расстоянии запах свежего печева.
- Ну, так что вы скажете насчёт нашего сотрудничества, барон? - вполголоса спросил инквизитор.
- Отец Иоахим, вы ведь считаете, что наша встреча неслучайна, - Ойген скупо улыбнулся. - Кто я такой, чтобы противиться Провидению?
2
Странно они смотрелись вместе - дворянин и священник, рыцарь короны и инквизитор. Человек, полагавший смыслом своей жизни возвышение империи и слуга божий...
"Нет, не божий, - мысленно поправил себя Николас, - папский слуга. А Риму возвышение империи ни к чему. Даже если она называется Священной Римской".
Врагов своих следует знать, как пальцы собственной руки, так что интерес, проявленный бароном к отцу Иоахиму, не был удивительным. Зато вызывала подозрение улыбка, расплывающаяся сейчас на круглом лице инквизитора - вне всяких сомнений, тот был чем-то очень доволен. Неужели они с Хладнокровным Ойгеном пришли к какому-то соглашению? Николас поймал на том, что нервно кусает губу: чёртова привычка, никак от неё не избавиться!
Лошадь под ним переступила с ноги на ногу и потянулась губами к кусту орешника - сорвать желтеющий лист. Они с самого утра в пути, а солнце уже начинает клониться к закату. И ехали сегодня почти без привалов, намереваясь поспеть к городским воротам ещё до темноты. Все устали, все проголодались - что люди, что животные.
- Похоже, наш ворон спелся с пауком.
В голосе говорившего звучала ничем не прикрытая насмешка, и Николаса неприятно поразило, насколько эти слова оказались созвучны его собственным мыслям. Обернувшись, он встретился взглядом с голубыми глазами Оливье Девенпорта - капитана сопровождавшего их отряда. Тот сидел в седле мощного каурого жеребца и, расслабленно откинувшись назад, отдыхал. На губах наёмника играла привычная усмешка, делавшая его похожим на сытого, довольного жизнью пса... или же на волка - этот зверь, пожалуй, натуре француза подходил куда больше. Он и внешне напоминал лесного хищника: поджарого, жилистого, быстрого и точного в движениях... опасного.
Капитаном у фон Ройца Оливье стал четыре года назад и Николас по сей день гадал, с какой стати барон доверил своих бойцов пришлому человеку. Где Оливье родился, где за тридцать семь лет успел побывать и что творил в тех местах? Прошлое француза затерялось где-то между Бургундией и Константинополем, и кажется, даже Хладнокровный Ойген имел о нём довольно смутное представление. Дерзкий и самоуверенный, ядовитый на язык как сам дьявол, Девенпорт за четыре года так и не смог снискать у Николаса приязни. Впрочем, он и сам не больно-то старался в том преуспеть. В конце концов молодой человек смирился: как ни крути, а капитан дело своё знает крепко и барону искренне предан. Пусть даже и любит время от времени показывать обратное.
- Господин фон Ройц знает что делает, - холодно заметил Николас. - Надеюсь, ты не намерен оспаривать его решения?
- Ma foi (* - (фр.) - моя вера), нет! - француз пожал плечами. - Дела ворона - это дела ворона. Нам, мышам, в них лучше не соваться.
И осклабился по-волчьи. Николас вздохнул.
- Когда-нибудь тебя повесят, Оливье. На твоём же длинном языке.
- Да будет тебе, мсьё Коля, я не из тех, кого вешают за болтовню. Когда следует молчать, мой рот остаётся закрытым. Будь иначе, я бы не протянул в Адрианополе полных три месяца, и уже, верно, поджаривался бы на вертеле в османском аду.
- Что ты делал в Адрианополе?
- Скучал.
Девенпорт повернул голову и принялся с безучастным видом смотреть на лежащий в отдалении город. Николас не стал спрашивать дальше, знал наверняка: француз всё равно ничего к сказанному не добавит, будет лишь ухмыляться и злить собеседника пустословием.
- Едем дальше! - громко объявил барон.
Они с инквизитором вновь забрались в возок, кортеж вытянулся по дороге привычным порядком. Николас ехал впереди, поглядывая по сторонам с вниманием, положенным телохранителю императорского посланника. Рядом держался Карл Зальм, семнадцатилетний оруженосец фон Ройца. Юноша сидел в седле прямой, как жердь, и на окружающий мир взирал с видом важным и независимым, будто на свою собственность. Две недели утомительного пути не избавили паренька от чувства собственной значимости - ведь барон взял с собой в эту поездку именно Карла, а не братьев Эбербаум, его друзей и вечных соперников.
Позади министериала и оруженосца ехали вассалы барона - благородный рыцарь Дитрих фон Шеербах и его сын Гейнц. Давно минули те времена, когда благородство Шеербахов подкреплялось содержимым денежных сундуков в подвалах родового поместья. Зато седоусый рыцарь ударом кулака в латной перчатке превращал железный салад (* - вид средневекового шлема) в сильно помятую сковороду, а на пару с сыном они запросто поднимали гружёный баронский возок. Такие умения в дальней и небезопасной дороге всяко полезнее блеска богатых доспехов.
На самом возке - кучер Йохан и Хорст, слуга барона. Кучер правил, слуга сидел хмурым нахохлившимся сычом, баюкал на руках заряженный арбалет - попробуй, сунься к хозяину без спроса.
Ещё двое всадников неспешно рысили позади скрипящей на рытвинах повозки. Люди инквизитора: юнец-писарь по имени Кристиан и Микаэль... не монах и, кажется, не простой наёмник; крепкий малый со взглядом бывалого воина, столь же опасный, как Девенпорт, но, в отличие от француза, молчаливый и добродушный. Вот только Николаса не проведёшь, он привык зрить в корень и видеть в людях больше, чем те пытаются показать друг другу. Если капитан - волк, всегда собранный, злой, готовый броситься на добычу, то Микаэль - это рысь: ходит мягко, обманчиво расслаблен, двигается плавно, неторопливо. Пушистые, неопасные с виду лапы большой кошки таят до поры острые иглы когтей, и человек отца Иоахима наверняка такой же - тронь его или инквизитора, вмиг пожалеешь, что на свет родился.
Замыкали кортеж Оливье и подчинённый ему десяток солдат. Все в кольчугах, вооружены до зубов, у француза, вон, даже ручница (* - один из первых образцов ручного огнестрельного оружия в Европе) к седлу приторочена. Если рассудить здраво, то никакие разбойники не полезут на полтора десятка мечей и секир, лесных голодранцев фон Ройцу опасаться нет никакого смысла, и, значит, нет смысла для охраны истекать потом под тяжёлым железом. Но Девенпорт утром, пока собирались в дорогу, приказал своим людям ехать в броне. Зачем? А чтоб служба раем не казалась. Может, встал капитан не с той ноги, а может, сон ночью скверный приснился... Николас, привыкший не отмахиваться от чужих предчувствий, тоже поверх роскошного тёмно-синего жиппона (* - стёганый камзол, французская разновидность дублета. Мог надеваться под доспехи, но часто носился просто как верхняя одежда) натянул стальную рубаху. С него не убудет, а так и впрямь спокойнее. Ойген фон Ройц не желанным гостем едет в Шаттенбург, лишняя осторожность лишней вовсе не будет... Вон, впереди горка, густо поросшая дикой малиной - отличное место для засады.
- Ты всё озираешься, Николас, - заметил снисходительно Карл. - Мы почти на месте, а ты опять крутишь головой, да брови хмуришь. Здесь уже людные места... Да и кто осмелится напасть на посланцев императора?
- Например, тот, кто не признает в тебе императорского посланца, друг мой Карл, - не удержался министериал от колкой насмешки. - Если какой-нибудь дикий горец всадит в тебя стрелу, мечтая снять с твоего ещё тёплого тела кошель и бархатный камзол, слишком поздно будет кричать ему про нашу важную миссию.
- Пустое говоришь, - скривил губы оруженосец, но в глазах его отчётливо мелькнула неуверенность, и юноша против воли скользнул взглядом по малиннику на горке. Миг спустя потревоженное самообладание уже вернулось к нему, и Карл фыркнул с досадой:
- Слишком уж ты боишься за свою жизнь, Николас! Не пристало рыцарю трястись при мысли о всякой безродной швали. Пусть их хоть сотня выйдет на дорогу, что они смогут со своим дрекольем против мечей?
- Я мог бы, любезный Карл, напомнить тебе о крестьянах из Альбиона, уложивших в поле возле Креси цвет французского рыцарства. И ста лет не прошло, как они проделали эту штуку.
- Не путайте английских йоменов с сервами, мсьё Коля, - посоветовал внезапно появившийся по левую руку Девенпорт. - При Креси и Азенкуре (* - Битвы при Креси (1346) и Азенкуре (1415) - крупные сражения Столетней войны (1337-1453). В обоих численно превосходящее французское войско было наголову разбито англичанами, умело использовавшими для обороны рельеф местности и очень эффективно применявшими отряды лучников против тяжеловооружённых рыцарей) свободные люди дрались со свободными людьми. Так ли уж важно, кто из них имел меч и рыцарскую бригантину (* - доспех из железных пластин, наклёпанных под суконную основу. В XIII-XIV веках бригантина была самым распространённым рыцарским доспехом), а кто - лишь кожаную куртку да длинный лук? Не благородство происхождения решило дело, а воинское умение.
К раздражению от нежданного вмешательства капитана добавилось острое любопытство: француз полез в чужой разговор, да ещё и выступил с несвойственной ему горячностью - с чего вдруг? Показалось: глухая броня наёмника дала трещину, меж пластин надёжного панциря показалось на миг живое тело... Николас не удержался от соблазна, ткнул в щель кинжалом догадки:
- Давно хотел спросить, Оливье. Для француза у тебя слишком английское родовое имя...
И он, похоже, попал своим выпадом в цель, ибо ответный удар капитана был безжалостен:
- Как и у тебя, mon ami (* - фр. - мой друг), для французского имени слишком саксонский говор.
Николас надеялся, что загар спрячет бледность на его лице. Проклятый Девенпорт точно угадал, куда бить.
Вопреки опасениям, последние лиги они проехали без происшествий. Скоро лес выпустил баронский кортеж из зелёных объятий, и город открылся перед путниками во всей красе высоких крепостных стен и массивных башен. Вокруг рва со стоячей водой теснились десятки домов, которых не смогло вместить каменное брюхо Шаттенбурга. Здешнему предместью, впрочем, было далеко до обширности берлинского; случись к городу подступить неприятелю, эти лачуги сгорят за пару часов.
Николаса забавляли собственные мысли. Какой неприятель заберётся в эдакую глушь? Зачем? Лучше любых стен этот город защищает от алчных соседей его удалённость. Если Шаттенбург, как опасается Его Величество, станет заигрывать с чешской ересью, то помешать ему силой имперского войска будет непросто. Потому и прислан сюда Ойген фон Ройц, вернейший из верных - он должен решить дело малыми усилиями, утвердить в этом медвежьем углу власть империи, убедить сомневающихся, упредить предателей. Сегодня барон и горстка его людей - это и есть армия императора.
"А я в этой армии - засадный полк", - подумал Николас и усмехнулся.
3
Мурлыкая себе под нос бесконечную песенку из разряда тех, под которые так славно работается, Ругер фон Глассбах подрезал розовые кусты. Скрипел садовый ножик, хрустели срезаемые ветки, и листва осыпалась на взрыхлённую почву. Конечно, потом он непременно приберёт мусор, но пока - пусть сыплется.
Загляни сейчас через невысокий заборчик какой-нибудь приезжий, он бы ни за что не поверил, что возящийся с кустами полноватый человек в холщовых штанах, верёвочных сандалиях и бесформенном суконном балахоне - никто иной, как сам господин бургомистр. Скорее приезжий решил бы, будто это почтенный отец семейства из числа ремесленников коротает в саду тёплый осенний вечер. А вот горожане ничуть не удивлялись: каждый из них, от мала до велика, знал про страсть бургомистра к садовому делу. Она была тем удивительнее, что больше во всём городе никто подобным делом не увлекался. Да и в округе тоже. Конечно, есть кое у кого плодовые деревья или ягодники, есть овощные грядки, а вот из декоративных растений - разве что в монастыре цистерцианок, что неподалёку от города, имеется клумба с шиповниками. Но розы... настоящих роз нет ни у кого.
Саженцы роз он приобрёл у заезжего купца три года назад. Тот долго заливался соловьём о том, как прекрасны сады Мадрида и Барселоны, утопающие в розовом цвете, как лучи солнца дробятся в каплях росы, что покрывает по утрам огромные, с голову человека, бутоны, и как птицы едва ли не падают на мостовые: настолько густ дурманящий цветочный запах. И клятвенно обещал, что совсем скоро сад достойного господина Глассбаха - стоит только купить эти замечательные саженцы! - станет почти как сад мадридского городского головы: ну разве что самую малость поскромнее. Да и то потому лишь, что солнце в Испании греет не в пример жарче, чем в Саксонии, но тут уж не властен ни купец, ни даже почтенный бургомистр.
Цену купец заломил несусветную, но Ругер недрогнувшей рукой отсыпал ему серебра - и, прижав к груди завёрнутые в холстину саженцы, почти неприличной для его положения рысью помчался в свой сад.
Розы приживались плохо, болели. Днём, разбираясь с городскими делами, фон Глассбах нет-нет, да и заглядывал посмотреть, как чувствуют себя его любимицы. Долгими холодными ночами укутывал чахлые кустики холстиной, ворошил дымный костерок, согревая питомиц его теплом. Удобрял землю лучшими в округе навозом и золою, подсыпал песок и вносил глину, даже выписал из Берлина книгу "О растениях, произрастающих в странах ближния и дальния, и возделывании их на радость добрым христианам". То ли книга помогла, то ли ночные бдения, но розы постепенно оправились и пошли в рост. По этому случаю бургомистр откупорил бутылку хорошего рейнского, напился пьяным и даже подвесил фонарь шурину, сказавшему, что ради таких уродцев не стоило и стараться. Зря, конечно, дал рукам волю - шурин-то дурень, как и ругерова жена. Одна порода, что с них взять, с остолопов. Но всё же стерпеть такого пренебрежения своими красавицами он не мог.
Конечно, походить на мадридский его сад не стал: бутоны не становились размером даже с женский кулачок, какое уж там "с человечью голову". Да и птицы на лету от ароматов не падали; по правде сказать, ароматы эти и вовсе были едва заметны.
Однако Ругер фон Глассбах всё равно был горд своими цветами. Всё-таки единственные розы на сотню миль вокруг - не шутка! Да и Эльзе они очень нравятся. Ах, Эльза... Жаль, что кусты отцвели, и завтра придётся идти к ней с корзинкой медовых сластей. Впрочем, до них она большая охотница.
- Ругер!
Бургомистр едва не подпрыгнул - этот визгливый надоедливый голос и без того приводил его в оцепенение, а когда Марта кричит вот так неожиданно...
- Ну, я так и знала, что найду тебя здесь, подле твоих розов! А где ж тебя искать, как не рядом с ними, только тут и сыщешь, такие вот дела! - протарахтела женщина в огромном вычурном кружевном чепце, совершенно не гармонировавшем с простым строгим платьем. Впрочем, и платье на ней сидело, как седло на корове.
Глядя на жену, Ругер в который уже раз подумал, что преимущества браков по расчёту всё-таки слишком преувеличены. Увы, три десятка лет назад эта простая истина не казалась столь очевидной. Тогда у него из всех богатств остался только титул: поместье, и без того не из крупных, было заложено и перезаложено папашей-кутилой, отдавшим богу душу прямо в кабаке. Зато у отца Марты, купца Вернера, который и ссужал Глассбахам, деньги имелись - а ещё имелась дочка на выданье и огромное желание хоть плечом прислониться к родовому гербу, пусть и захудалому. Так и решилась судьба Ругера фон Глассбаха, восемнадцатилетнего провинциального дворянина. А какие были мечты!
"Стерпится - слюбится", - говорила мать. Чёрта с два!
Хорошо хоть, бог детей не дал: при мысли, что из его чресел вышли бы такие же остолопы, как Марта и её братец, Ругеру становилось дурно. А ведь не предвидишь, как оно сложится: вон, у самого Вернера голова золотая, дети же - дураки дураками. Вот в чем родство с ушлым торговцем пошло на пользу, так это в делах, иначе вряд ли стал бы фон Глассбах бургомистром. И дом сейчас полная чаша. А что до любви - так у него есть Эльза. Ах, Эльза...
- Подожди, что я сказать-то хотела, шла-то зачем? Зачем, зачем...
"Вот именно - зачем? Эх ты, бестолочь...", - тяжело вздохнул Ругер, с привычной жалостью глядя на трясущую выбившимися из-под чепца кудрями жену. - "Вспоминай уже и проваливай от моих розов... Тьфу ты, роз!"
Марта, тем временем, почти отчаявшись, загибала пальцы:
- Про что же, про что я забыла? Может, про ужин? На ужин у нас цесарка с чечевицей...
"И кухарка наша - такая же бестолочь, только провизию переводит. Цесарка с чечевицей, надо же! Не хватало ещё заливного из свинячьих хвостов..."
- ...и заливное из хвостиков, прямо как ты любишь, милый!
Ругера передёрнуло - и от предстоящего испытания трапезой, и от "милый".
- Угу.
"Надо будет в погребок спуститься. Под рейнское и хвостики сойдут, а вообще-то там можно и колбасу прихватить. О, точно! Кружок кровяной в самый раз будет".
В городе скотину на зиму забивали пару недель тому как, так что многие горожане уже успели наделать колбас. А попозже и ветчинка поспеет, и уже никакие кухаркины сумасшествия ему аппетита не испортят.
- Нет, это всё не то, не то, - продолжала Марта. - Но что же? Ну конечно! Там же к тебе посыльный с депешей!
- Посыльный... - смысл сказанного не сразу пробился сквозь мысли о колбасе. - Посыльный? Откуда?
- Да от начальника воротной стражи, от кого же ещё! - всплеснула руками жена.
"Да уж, действительно - будто бы больше не от кого... Бестолочь!"
Сунув нож в поясную сумку, и не обращая внимания на Марту, бургомистр заспешил в дом. За порогом на крыльце переминался вихрастый рыжеволосый парень в кожаной куртке стражника. На поясе дубинка, в руке короткое копьё.
- Что случилось, Дитрих? - спросил Ругер, и парень зарделся: сам городской голова помнит его имя!
- Г-господин б-бургомистр, - запинаясь от волнения, сказал стражник. - Там ить ц-целый поезд в город припожаловали! Сейчас через Нижние ворота проходят! Н-народу - тьма, душ двадцать! Прямиком к вам едут. Мы им - пожалуйте, мол, на Ратушную площадь, там встретят вас как положено, по-благородному, а они: нет, мол. Вот, значит, сюда и наладились. Дядька Фриц... н-ну то есть г-господин десятник, меня сразу сюда, значит, и послали: мол, упреди г-господина бургомистра, чтобы встречал гостей.
- А кто, кто едет-то?
- Один сказал, вроде как барон - императорский посланник, и с ним толпа оружных. Все с мечами, так глазами и зыркают по сторонам. А ещё... - парень доверительно понизил голос. - А ещё, г-господин бургомистр, с ними инквизитор, вот как.
- Вот так новость... Посланник! Инквизитор! - фон Глассбах потёр лоб. - Новость.
- Ох ты, - всплеснул руками Ругер, - и в самом деле! Стой пока здесь, подъедут - скажи, спущусь сейчас.
И заторопился на второй этаж.
Он как раз успел помыть руки, умыться и облачиться - "да-да, Юрген, поскорее тапперт (* - вид верхней мужской одежды, у дворян зачастую - с рукавами-"бубенчиками") подай - да не этот, а парчовый! И цепь, конечно же, цепь!" - прежде чем со двора донеслось ржание лошадей, стук копыт и скрип осей возка. Погано, конечно, получилось: гости важные, а их даже встретить толком не сумели! Если б заранее знать, так почётный караул за ворота бы вывели в парадных цветах. Потом - добро пожаловать на Ратушную площадь: там и ратманы (* - здесь - члены городского совета), и священники, и вся знать. А тут - вон как вышло... Эх!
На крыльце он показался в самый раз вовремя, чтобы увидеть, как спешиваются прибывшие. Тут же на крыльцо вылетела Марта, расфуфыренная до невероятия: когда только успела переодеться да набелиться? Словно клещами, вцепилась в локоть: ни дать ни взять, любимая супруга.
Просторный двор вмиг стал тесен: люди заполнили его, как подымающееся тесто заполняет квашню. Ругер насчитал дюжину вооружённых мужчин в кольчугах и дорожных кафтанах - оруженосцы, телохранители, слуги. И это ещё не все - похоже, кто-то и за забором остался. На самом же заборе гроздьями висела шаттенбургская малышня, таращилась на невиданное зрелище.
Бросился в глаза худощавый парнишка в монашеской сутане: это, что ли, инквизитор? Не может быть, шибко молод. Прибывшие, тем временем, выстроились в две линии, образовав этакий короткий коридор от массивного и приземистого возка к крыльцу дома. Ага, вот и главные гости!
- Приветствую вас в Шаттенбурге, - сказал бургомистр, когда к крыльцу подошли два человека, непохожие друг на друга настолько, насколько могут быть несхожи меж собою люди. Один - рослый, поджарый, в неброском, но явно дорогом тапперте из узорчатой парчи с серебряными колокольцами по подолу, узких парчовых штанах и сафьяновых сапогах. На боку меч, ножны и рукоять которого - как, впрочем, и у всех прибывших - уже охвачены толстым шнуром с восковой печатью: никому не позволено невозбранно обнажать оружие в пределах городских стен. Другой - тучный, с выбритой на макушке тонзурой, под чёрной уличной мантией белая сутана с капюшоном, хоть и просторная, но не скрывающая объёмистого живота. Белая сутана! И впрямь доминиканец-инквизитор! Пресвятая Богородица!
- Доброго дня и вам, господин бургомистр, - коротко кивнул поджарый. - Я посланник Его Величества, барон Ойген фон Ройц...
- ...и посланник Святого престола отец Иоахим, - продолжил священник. - Вы воззвали к помощи матери нашей, Святой Церкви, и она откликнулась, как всегда откликается на просьбы своих добропослушных чад.
Оба высоких гостя протянули городскому главе запечатанные свинцовыми буллами свитки.
- Прошу в дом, - приняв грамоты, Ругер сделал приглашающий жест. - Почту за честь...
Барон и инквизитор переглянулись.
- Пожалуй, мы не станем злоупотреблять вашим гостеприимством, - ровным голосом сказал фон Ройц. - Мы очень устали с дороги и хотели бы поскорее расположиться на отдых. Да и час уже поздний.
- Конечно, дел у нас много, - подхватил инквизитор, - но будет уместнее начать их с рассветом дня нового.
- Что ж... - от растерянности у бургомистра даже дыхание перехватило. - Тогда... Тогда я провожу вас к постоялому двору. Конечно же, к лучшему.
- Это было бы очень уместно, - сказал отец Иоахим. В его глазах, как показалось Ругеру фон Глассбаху, он прочёл сочувствие. И от этого на душе у шаттенбургского головы стало совсем скверно.
* * *
- Ах, право, какая всё же радость, что гости устали с дороги! Как удачно, правда, милый? - Марта погладила по плечу вернувшегося супруга. - Ведь у нас и не прибрано, и угощения бы ждать пришлось долго. Они поняли, наверное, что врасплох нас застали, потому и не стали входить. Ах, какие воспитанные люди - сразу видно, не из нашего захолустья!
Ругер хотел было доходчиво объяснить Марте, какая она дура, но только рукой махнул. Воспитанные, как же! Тут каждый, у кого хоть чуть-чуть сала в башке есть, должен понимать - от таких визитов жди только беды.
Но ничего, может, вкусив шаттенбургского гостеприимства, хоть немного сердцем размякнут гости. Чтобы определить прибывших на постой, фон Глассбах первым делом лично отправился в "Кабанчик", лучший городской кабачок - там тебе и стол, там тебе и комнаты. Кабачок принадлежал Кунрату Хорну, человеку более чем сообразительному. Тот уже знал о приезжих, и буквально с порога сообщил Ругеру, что особый ужин скоро будет готов, лучшие вина уже поднимаются из погреба, а подавать угощение будут самые миленькие служанки. Хоть на кого-то положиться можно.
Он дёрнул себя за короткую бороду. Стукнуло же его два месяца назад подписать то клятое прошение! Дети в лесу пропали: так редкий год кто-то не пропадает! Те двое мальцов, что прибежали в город все в слезах, конечно, наплели про какое-то чудовище небывалое... Вот именно, наплели! Небось, обычного волка испугались! Но нет же, подписал... Вот теперь и расхлёбывай!
Ругер без сил опустился в резное дубовое креслице, присланное в подарок сестрой Аннеке аж из самого Бремена.