которые больше всего плакали.
(Элиза Ожешко)
- Когда ты им, наконец, всё скажешь?
Я смотрела в эти карие (тёмные, радужка почти сливается с чернотой зрачка) глаза и уверенно отвечала: - Сегодня и скажу.
- Я слышу это на протяжении...
- Ой, Сёма, не считай! Давно ты это слышишь. Не ревнуй! Не будут они меня ни с кем знакомить. По крайней мере сегодня. Но скажу я им сегодня точно. - И залихватски развернувшись на 180 градусов, я, почти чеканя шаг, пошла к машине. "Ой-ли?!" - начал было причитать мой внутренний голос. "Заткнись, меня Анька ждёт" - рявкнула я мысленно же в ответ.
- Ну, вот ты представляешь какой гад, а!
Анька злилась. Всегда собранная, контролирующая каждое свое движение, сейчас она только с третьей попытки смогла засунуть свой телефон в чехол с улыбающимся Чунга-Чангой и тут же швырнула его на "торпеду" с такой силой, что лобовое стекло, принявшее на себя в конечном итоге "поцелуй" Анькиного "негра" дрогнуло (но уцелело, что порадовало).
- Ань...
-Блин, Яна! Ты курица, ты настоящая курица! Ну, кто так водит! Ну, ты ж нас грохнешь! Ты нас точно грохнешь, и я не смогу выиграть суд у моего козла! Впрочем, у него будет повод улыбнуться на моих похоронах. Яна!
Яна - это я. Я плохо вожу машину. Да, я "тормоз". Да, мне нельзя за руль. Но мне надо для работы. В конце концов, если б не эта машина...
- Ань, что за суд?
Анька замерла на долю секунды:
- Суд? Тебе послышалось! Ничего я не говорила! Ты вон на дорогу смотри. Ну, скажи мне, зачем тебе машина, если ты та-а-ак водишь!?
"Тра-та-та... Тра-та-та... Мы везём с собой кота..." Это не я. Это мой внутренний голос. Успокаивает. Да ладно, это ж Анька...
С Анютой мы познакомились в спортзале. Вернее мы познакомились с ней чуть раньше. По телефону. Ей нужен был проект, а мне - интервью. Вернее, мне нужно было интервью, и я позвонила... Анькину (а тогда Анны Алексеевны) манеру вести беседу вы слышали, говорила, в общем-то, она. И говорила она, что ей некогда, что у неё трое детей и ещё ей нужен проект, а тут я с этим самым интервью. Всё, что удалось мне вставить - это три слова, нет, четыре: "Я знаю того, кто может помочь". Пять всё- таки слов... И запятая. Но они остановили словарный поток, лившийся из трубки.
Пара долгих секунд молчания и потом трубка выдала: "О кей. В пятницу вечером после восьми".
Я сказала: "Созвонимся". Трубка отключилась, и я с ужасом поняла, что мой режим летит к чертям, ибо это будет уже второй пропуск тренировки. И до пятницы вырваться не вариант. Либо пятница, либо...
"Никогда!" - пропел мне мой внутренний голос. И тут я была с ним согласна.
Пятница свалилась неожиданно. Хоп-хоп - и пятница! До восьми - три часа. Если не распыляться туда-сюда я успею позаниматься в тренажерном зале хотя бы на силовых. Хоп-хоп и я влетаю в тренажерный зал.
А в зале была Вера... Вера Брежнева. Ну, та самая которая "Я знаю пароль, я вижу ориентир..." Она поправляла правой рукой свои длинные локоны русых волос и смотрела на меня своими голубыми насмешливыми глазами... Я остолбенела, онемела и хорошо что не упала в обморок.
Эй, вы поверили?!
"Эй, ты поверила?!" - крикнул мне внутренний голос.
"Почти" - отозвалась я. - "Но ведь как похожа, да? Ну хоть прям конкурс двойников устраивай."
Девушка так сильно похожая на известную певицу видно привыкла к таким взглядам. Она отвернулась и, казалось, с равнодушным видом ушла на "лыжню". Я старалась на неё больше не смотреть. Но стараться и не смотреть - две разные вещи. Моё лицо, как подсолнух вертелось вслед за "солнцем". Наверное, я вертела шеей так бесцеремонно, что моё "солнце" не выдержало и, отзанимавшись на "беговушке", смахнув полотенцем пот с лица и плеч, пошла напрямик ко мне. Нет-нет-нет, только не ко мне!
"Ты сейчас на мистера Бина похожа!" - заорал мой внутренний голос и я перестала прятаться за тренажер для гребли, а встала и даже шагнула навстречу "Вере".
- Может хватит на меня пялиться?! - она не кричала, нет. Она тихо, но очень убедительно говорила.
- Простите меня...
- На меня здесь так даже мужики не смотрят! - в её голосе было что-то... Что-то знакомое.
- Простите меня... - промямлила я в ответ чуть ли не плача, потупив глазки. - Но вы так похожи на...
- Да, уж угораздило.
Вот это её "угораздило" я знаю. Уже слышала. И я поднимаю взгляд, и смотрю ей в лицо. В эти её насмешливо прищуренные глазки. Кажется, она думает о том же, что и я.
- Яна? - спрашивает она.
- Анна Алексеевна? - улыбаюсь я ей в ответ.
Оставшуюся тренировку мы закончили спокойно, и никто ни на кого уже пристально не смотрел.
Да, я снова соврала. Смотрела я на неё. Но уже в душе, после тренировки. Ибо конструкция банного помещения способствовала. Мне даже стало стыдно перед Сёмой за свой интерес к Анне Алексеевне. Анна же, перехватив мой полный обожания взгляд, так же бесцеремонно окинула меня с головы до пят, польстив:
- А ты тоже неплохо скроена, - и отвернулась.
Наскоро высушившись, мы всё-таки решили провести встречу там, где договаривались. Анна была без машины ("Я никогда не езжу в тренажерный на своём авто"), так что вопрос транспортировки нас по-отдельности отпал: мы загрузились в мой "Митц" шумно, даже, наверное, слишком шумно для двоих. Пощелкали тумблерами обогрева сидений и стекла. Включили фары.
Включили фары и увидели её. Она стояла на тротуаре, тряся телефон, как будто от этого у него станет больше заряда. Маленькая хрупкая замерзшая. Она не выглядела жалкой, в ней было столько достоинства, что хватило бы не на один десяток королев. И всё-таки...
На улице минус пятнадцать, на ней - красное демисезонное пальто автоледи и сапоги на тонкой подошве. Мы не успели ей ничего крикнуть, только распахнули дверь, и она пошла к нам. Сев в салон, она извинилась, сказала, что такого с ней никогда ещё не было, - чтобы авто и телефон отказывали вместе, и что до сего момента она никогда не садилась в машину к незнакомым (тут она осеклась ибо увидела, что нас (т.е. меня и Анны) двое и мы - женщины). Лену Александрову (а это была она, без сомнения) в городе знали все, наверное, ибо она являлась сестрой очень уважаемого, известного своей благотворительностью, предпринимателя. Она сама была меценатом одной из православных школ и районного детского дома. Знали Елену Ивановну заочно, наверное, все, а вот личное знакомство - это ж для избранных. Мы с Анной в них не числились. Но вошли. Вот таким путём.
Как она потом говорила: "Велением высшей силы у меня именно в этом месте заглохла машина, потух телефон, и не приехало ни одно такси, которое я вызвала с телефона в тренажерном зале. И это всё ради вас, девочки!" Также по странному стечению обстоятельств Елена Ивановна Александрова спешила на встречу, в тот самый ресторанчик, куда не торопясь собирались отправиться и мы.
Подождав минутку (Елена Ивановна сбегала подергать ручки своего авто "на всякий случай"), три девицы на "Митце" отчалили в ресторан, где Яна отинтервьюировала Анну Алексеевну, а затем Анна Алексеевна выудила много интересного из Елены Ивановны (чем Яна Фёдоровна нагло воспользовалась, не выключив диктофон). Закончился вечер заряженным телефоном и вызванным такси для Ленки, брудершафтом с Анькой (впрочем, с Ленкой тоже был брудершафт, только символический), обменом телефонами и обещанием повторения встречи "Великой тройки" ровно через неделю в тот же час. Иногда встречи с пятницы переносились на субботу, но за три года не было ни одной недели, чтобы мы не виделись.
- Ау, ты, вообще, где сейчас? - Анька ущипнула меня за плечо. - Ты меня пугаешь! У тебя всё в порядке? Ян?
- Да, у меня всё в порядке. Ты ж сама сказала "смотри на дорогу". Вот я и смотрю. Ты что-то сказала про суд?
- Ничего. Забудь. Вот приедем. И Ленка приедет. Тогда скажу.
- Что за суд, Ань?
- Ян, ты на дорогу смотри! Угробишь, ведь.
Огромный Ленкин "Паджеро" на стоянке VIP-персон выглядел убого. Можно было бы и высмеять богатую меценатку, если не знать, что он бронирован, да и вообще сделан по спецзаказу. "Мне его папа подарил" - сказала Леночка на один неосторожный выпад Ани.
А папа у Лены... Там вообще такая история... Знаете, Леночка... простите, за пафос, - глубоко верующий человек. Как и вся её семья. На деньги Александровых был отстроен не один православный приход. Люди, знающие происхождение александровского капитала, за это Леночкину семью и уважали. Люди, незнающие правды, злословили, но никто внимания на эту злость не обращал, ибо хоть злословь, хоть нет, а из песни слов не выкинешь: если б Иван Александров не продал бы дом в декабре 1993-го года да не скупил бы у бестолково метавшегося народа ваучеры, да не выкупил бы он по ним львиную долю акций градообразующих предприятий, то неизвестно ещё что с городом (да и с районом тоже) было бы. Везло Ивану Александрову на деньги. И в "чёрный вторник" 94-го, и с "МММ". В общем, смог. За это везение прозвали Александрова "Дьябло", а он только ухмылялся в ответ да храмы помогал восстанавливать и новые приходы открывать. Детей у Ивана Аркадьевича народилось семеро. Леночка была самой младшей. Отец умер, когда Леночка родила первенца. Лена рассказывала об этом с нарочитым спокойствием. Только голос дрожит, когда вспоминает. "Папа приехал. Подержал на руках новорождённого. Чмокнул в щёку. Сказал, что под окнами подарок стоит (тот самый "Митц Паджеро"), уехал домой и утром нашли его на кухне, скончавшимся от обширного инсульта." Так Леночка из роддома с ребёнком на руках на подаренном "Паджеро" и отправилась прямиком на похороны отца.
Моё имя хотя и знали в городе, и вроде как лицом на мероприятиях примелькалась, но всё-таки я - маргинал, в VIP-зону мой хоть и "Митцубиси", хоть и "Паджеро", но "Пинин" не пустят. Я и не стремилась. Анюта, правда, негодовала, а я вот не стремилась никогда, и потому, высадив Анюту у дверей, сделала ещё один круг вокруг квартала в поисках свободного места для парковки.
Август всё ещё был жарким, но вечерами уже можно было не искать комфортной прохлады под сплит-системами внутри помещений, потому девчонок (ха-ха, конечно, нам ведь всем по сорок с разными "хвостиками") увидела сразу. Анюта сидела в солнцезащитных очках, теребя одну из дужек, как всегда раздумывая - прятать или нет свою похожесть на "звезду". Возле Леночки стоял официант и "жрал" её глазами. Он настолько беззастенчиво это делал, что видно было очень далеко. Т.е. даже мне, идущей к столику издалека, было видно. В конце концов, Анюта тоже что-то сказала официанту, сняла очки и засмеялась. Официант покраснел, потом побледнел и ретировался.
Когда я доковыляла до стола, обсуждение этой маленькой сценки было в самом разгаре.
- Нет, ну ты видела? Видела? - Леночкины глаза были полны слезами. Она мучилась своей красотой. Нет не так. Она "заморачивалась" своей красотой. Скажем так, ей не трудно было быть богатой, а вот быть при этом ещё от природы красивой считала тягостным.
Я кивнула и улыбнулась в ответ.
Даже не знаю, как вам Леночку описать. В отличие от Ани, она не была похожа ни на кого, с кем можно было бы хоть мало-мальски её сравнить. Метр-шестьдесят вместе со шпильками, стройняшечка без худобы, тёмные волосы, курносенькая, маленький рот с чуть пухлыми губками. А ещё глазищи в пол-лица, как на рисунках японских аниме, глазищи, обрамлённые длинными пушистыми ресницами, карие (правда, не такие жгуче карие как у Сёмы, а зеленовато-карие, светлые). Анджелина Джоли? Враньё! Джоли со своими губищами и мощами рядом с нашей Леночкой ставить нельзя - мировая "звезда" сдаст позиции по всем пунктам.
- А знаешь, я нашла тебе "двойника" - выждав, когда официант поставит пиццу и уйдёт, сказала я.
Алёнкины идеальные бровки взлетели вверх:
- А ну-ка давай, это интересно!
- Морозко! - выпалила я. - Не помню, как зовут актрису, но ведь похожа!
- Наталья Седых её зовут, - хмыкнула Анюта. - Любимая сказка в детстве была. Наизусть знаю. Детям кручу. Только совсем не похожа. Хотя что-то в этом есть. Не похожа, но есть.
- Я тоже детям крутила, - отозвалась Леночка. - И они бы точно сказали, если б была похожа.
Тема похожести Лены на кого-нибудь обмусолена уже не раз, но всё равно возникала, не постоянно, но периодически.
- А голос? - не сдавалась я.
Анюта уставилась на меня в недоумении:
- У тебя, мать, склероз, мы Седых лет сто назад уже к Ленке примеряли. Да есть в ней что-то, но настолько неуловимое, типаж разве что, ну и голос. И вообще на фиг оно ей надо. Она и так хороша, что даже несмотря на моё присутствие от неё не могут оторвать глаз.
Я засмеялась, представив Леночку облепленную глазами официантов. Где-то за спиной раздался грохот оброненной посуды.
- Вот слышишь!? - подтвердила Анюта. - Мать четверых детей имеет право быть не похожей ни на кого.
- Сёма говорит... - начала было я.
- Кстати, почему ты свою маму называешь не мамой, а Сёмой?
Леночка потупила глазки. Я - тоже.
- Потому что она мне не мама.
Кажется, настал момент, когда пора...
"Девочки..." "Лен, я подала на развод, прости" "Девочки, я беременна"
Три фразы прозвучали одновременно. И мы затихли. И все вокруг затихли. И всё вокруг затихло.
И снова понеслось. Там за пределами нашего столика, за нашими спинами где-то носились официанты, за пределами кафе носились машины, росли деревья, летали птицы: фон размазался, мы - остались.
Леночка захлюпала носиком, и, зажав платочек в кулачке у кривившегося от плача рта, пробормотала:
- Я беременна, девочки.
- Это ж замечательно! - воскликнула я.
- Ян, насколько это замечательно тебе знать, прости, не дано. - Анюта была жестоко права. Права настолько, что ком подкатил к горлу. - Прости, я не так выразилась, ты не хочешь знать насколько это замечательно!
Анюта смотрела на меня. Я смотрела не Леночку. Леночка металась взглядом между нами:
- Девочки, мы с Егором не планировали вовсе. Так получилось. А теперь вот не знаю. Мне ж не 17 лет. Моемй старшему уже "двадцатник", что он скажет?
- А Егор? - я не помню, кто из нас это спросил.
- А Егор что... Бог дал.
Леночка была глубоко верующим человеком. Как и вся её семья. На деньги Александровых был отстроен не один православный приход. Вопрос в другом: Почему сомневается?
- Страшно мне, - прошептала Леночка, как будто услышала мой вопрос. И уже совсем разревевшись, в тщетной попытке успокоиться чужими проблемами толкнула в руку, начавшую также хлюпать носом Аню.
- Ты-то чего?
- Развожусь я. Прости меня, Лен. Не могу я больше это терпеть, понимаешь? Ненавижу его ложь. Ничью ложь ненавижу! А он, гад, встречный иск подал, представляешь? Я кручусь. Я заработала на дом. На магазины. У нас трое детей. А он... встречный иск! - Аня набирала обороты злости, превращаясь в разъяренную Фурию - Гаааад! - с последним словом злость куда-то ушла, и Аня превратилась в просто рыдающую Аню.
- Ой, девочки, всё наладится! - всхлипывала я.
Да простит меня Сёма. Ну не могу я им сказать! Паутина лжи и страха замотала меня в такой плотный кокон, что язык парализует каждый раз, как только возникает мысль о признании.
И только мой внутренний голос сохранял спокойствие, был мудр и беспристрастен: "Плачьте, девочки, от счастья. Плачьте, девочки, от горя. Плачьте, девочки, от безысходности. Женские слезы ничего не стоят, но много значат, и, хрен её знает, кто такая Лилиан Сеймур-Туласевич (когда-то встретила её цитату как статус в одной из соц. сетей), но она права: "В течение своей жизни каждая женщина должна пролить определенное количество слез. Главное, чтобы оно того стоило".