Аннотация: "...Действительно, если я лучше, то почему он светится счастьем, а я упиваюсь горем... Кто мне то мешает светиться? Кто мне не дает?.."____Рассказ о том, как за каких-то двадцать секунд можно решится на поступок и никогда об этом не жалеть.
Иван Антонович прикрыл глаза... Нет, он не устал... Нет, он не хотел спать... Нет... Нет... Нет... Он просто хотел сосредоточиться. Пять часов вечера... В доме царила предновогодняя суета.
Девчонки на кухне спешно нарезают салатики, зять Василий и внуки колдуют во дворе с шашлыками. А его, Ивана Антоновича, оставили приглядывать за колясками.
Осторожно, чтоб не разбудить спящих в них двух крепышей, включил компьютер. Зашикал на пискнувший "бесперебойник"... Прислушался... Все тихо... За стеной смеются девчонки. Умиротворение и счастье...
А ведь он помнит иной Новый год. Как, впрочем, и многие обитатели этого дома помнят. Потому что невозможно забыть.
Был такой же суетливый день. Потом наступил обычный предпраздничный вечер. Разговаривали о подарках, о праздничном меню, о том, что нужно еще прикупить... И вдруг мирно спящий спаниель Луис-Альберто вскочил и бросился облаивать дверь. Странно... почему стучат? Есть же звонок.
Иван Антонович навсегда запомнил этот момент как живую картинку.
- Я открою, - старший внук из кухни прошаркал тапочками по коридору. Зазвенели ключи, заскрипела распахнутая дверь. Пес с каким-то невыразимым визгом забился под диван.
- Это ко мне, - жена Ивана Антоновича встала с кресла.
Он взглянул на нее поверх очков, расправляя, встряхнул газету. Открыл рот, чтоб спросить - кто же это...
Жена ойкнула.
Грустными и отрешенными становятся ее глаза, жадно ее рот пытается вдохнуть воздух. Она падает. И уже к черту очки, газету, все к черту. Иван Антонович подхватывает ее тело. Каким несусветно тяжелым становится оно прямо на его руках. Не удержал, упали вместе...
Голос внука из коридора: - А нет никого...
Крик дочери, прибежавшей из соседней комнаты на шум.
Жена умерла сразу. В один миг.
Тот Новый год...
Они ее похоронили несколько часов назад. Сидели в темноте с зашторенными окнами и ненавидели весь этот полуночный шум. Траурная тишина и темнота. Свет казался кощунством. Даже блики от вспышек салюта и петард вызывали на лицах гримасы страдания.
А наутро Иван Антонович не поднялся. Как можно жить без Нее? Он ведь не помнил уже, как жил без нее. Казалось, и не было до нее ничего.
Всю жизнь он мерил с того самого момента, когда, возвращаясь под утро с выпускного бала, встретил бредущую навстречу девушку, такую же выпускницу. Спросил, из какой она школы, где живет и можно ли ее проводить домой. Подав ей - совсем по-взрослому - руку, спросил, не хочет ли она забрать его сердце. До сих пор помнит, как дрожали кудряшки ее волос, когда девушка засмеялась в ответ...
Он все помнит, он ничего не забыл... Как встречались вечерами, как вместе готовились поступать в институты. Как сбегали друг к другу с лекций. Как поженились, как жили то там, то сям: везде, куда посылали служить. Как, несмотря ни на что, растили детей, держались друг за друга, любили друг друга. Как счастливы они были.
И вот ее не стало. Он лежал в кровати, парализованный и отрешенный. Ему ничего не оставалось делать, как только вспоминать. Мысли ведь можно прогнать только работой... Единственная работа, которую он был способен тогда делать, - это мыслить.
Семейная пара была очень дружной и счастливой. Вот только дети... Такое ощущение, что судьба требовала расплаты от их семьи за столь бесценный дар.
Старший сын погиб в Афганистане. Иван Антонович и его жена выдержали этот удар. Вцепившись друг в друга, ни на миг не выпуская из поля зрения, слуха, осязания, продолжали жить. Средний сын... Никакого Афганистана... Никакой армии вообще. Погиб. На соседней улице. На гололедице встречный автобус занесло, и, если бы парень намеренно не подставил свой автомобиль под скользящий удар, не дав опрокинуться набитой людьми махине (это в один голос утверждали очевидцы), то смертей было бы не одна, сыновья, а гораздо больше. Нет, он не гордился героической гибелью сына. Ему было все равно - как он умер. Ему было не все равно, что сына больше НЕТ.
Иван Антонович помнил: и в те дни они с женой ни на миг не отпускали друг друга.
Лелеяли и холили дочь. Желали ей счастья. Вздохнули спокойно, когда та вышла замуж, родила здорового Антошку. Но что-то у нее не заладилось. Валентина развелась.
Иван Антонович помнил, как он кричал, что семья - это святое, что нужно терпеть и прощать. И как он осекся, когда дочь наотрез отказалась мириться с мужем. Помнил он, как сосватали ее за сына знакомой. Родился Ванька. Когда Валентина подала на развод во второй раз, только жена уберегла Ивана Антоновича от семейного раздора. Он очень сердился. Валентина встреч с отцом избегала, появлялась на праздники. Со слов жены, жила сама, растила детей, ни с кем не встречалась, дружила с одноклассницей Оксаной, их соседкой.
Девочка эта, которая одноклассница, давным-давно с кем-то сойдясь и расставшись, так и жила одна со своей матерью. Валентина очень часто у них бывала. Не раз Иван Антонович замечал две знакомые фигурки, прогуливающиеся в соседнем парке. Насмотревшись всяких новомодных телевизионных ужастей об однополых извращениях, со страхом поделился своим предположением с супругой. На что та чуть было не стукнула его ложкой по лбу, засмеявшись: "Ты хоть подумал, о чем сказал, бестолочь?"
Так он лежал три года назад и мыслил. Праздничные дни закончились, дочери надо было выходить на работу. Валентина привела Оксану. На все уговоры и мольбы о том, что не нужна ему нянька, что ему стыдно ходить по нужде перед молодой девчонкой, Валентина резко ответила, что гораздо стыднее ходить под себя, чем куда-то. А то, что им с Оксанкой по 33 года, и он считает их молодыми, это даже лестно. И вообще родного отца кроме как близкой подруге она доверить не может, к тому же график работы у Ксюхи сутки через трое - очень даже удобно.
То ли Ивану Антоновичу стало стыдно умирать на глазах у этой пигалицы, то ли передумав обо всем, наконец-то смирился с потерей... но к весне он поднялся. Нет, он не разлюбил жену. Он просто потерял вкус к жизни. Часто ездил туда, где гуляли вдвоем, еще до рождения детей. Долго разглядывал фотографии. Много и часто рассказывал Оксане, как БЫЛ счастлив в семейной жизни.
Он давно уже мог обойтись и без помощи этой девушки. Дочь с внуками наведывалась реже и реже, а Оксана все приходила и приходила.
Однажды они повздорили из-за мусорного ведра.
- Я справлюсь сам, Оксана, - сказал он ей.
- Мне не трудно,- ответила она.
- Знаешь, спасибо. Ты мне помогла. Тебя тут никто не держит. Я скажу дочери, чтоб она больше тебя не присылала.
Девушка встрепенулась так, как-будто ее хлестнули нагайкой. Подняв на него взгляд, полный негодования и слез, прошептала:
- А мне никто не присылает.
Иван Антонович опешил:
- Тогда что ты тут делаешь?
- Уже ничего, - горько ответила Оксана. От дверей, одетая, вернулась и почти шепотом произнесла: - Я люблю вас...
И ушла. Вместе с мусорным ведром (оно нашлось потом пустым на лестничной площадке у дверей).
Через три дня пришла Валентина. Разговор ни о чем... Но Ивану Антоновичу не терпелось поделиться. Заодно посмотреть на реакцию дочери... Потому что авторитет жены оно конечно - да, но мало ли что...
Чего угодно, он ожидал, но только не...
Валя устало подняла на него свои глаза:
- Пап, тебя любят, что здесь смешного, плохого, крамольного?
- Но ведь Оксана...
- А что она - не человек? Не женщина? Или то, что ей однажды попался такой же подлец, как и мне, поставило на ней клеймо - "заразная"? Она только поэтому не достойна внимания?
Иван Антонович не понимал.
- Валя, ты что?! Валя, она ведь... И вообще, как ты можешь?! Я люблю только твою маму.
- Мамы больше нет! Я тоже люблю маму. И братьев тоже люблю. Но их больше нет. А мы - есть. И в нас кто-то нуждается. Раз они ушли, а мы остались, значит, мы нужны тут кому-то больше, чем нужны им там. Туда мы всегда успеем, а вот сюда уже не вернемся.
- Я не понимаю о чем ты, Валентина! - Иван Антонович аж побагровел от возмущения. - Мы сейчас об Оксане...
- А что об Оксане? - Почти кричала на него Валя. - Что об Оксане?! Она - не женщина? Да, мама лучшая, но её нет! Разве Оксанка виновата, что тебя любит? Моя лучшая подруга влюблена в моего отца! Она - моя лучшая подруга, влюблена в лучшего из мужчин, моего отца! Она тебя этим оскорбила, обидела, унизила?
- Но она же мне в дочки годится. Она же твоя одногодка...
- Папа! О чем ты? Нам что - по пятнадцать лет? Мы уже давно взрослые. И еще. Она не может быть твоей дочерью, потому что твоя дочь - я. Или ты спал с ее матерью? Нет?! Ну, тогда это не инцест.
Иван Антонович налил себе воды. Такого разговора он никак не ожидал.
- И все-таки, Валя, возраст... Вам нужны одногодки...
- Тебе ли судить, кто нам нужен, папа?! - в сердцах воскликнула Валентина. - Ты меня уже женил однажды, помнишь? А второй раз... Чем он был лучше? Итог один... Не буду и не хочу говорить почему, грязно это папа. Не хочу даже ворошить все свое прошлое.
- А зря, может я смог бы понять.
- А ты пойми так. По мне - возраст абсолютно не важен. Мне важно, чтоб человек был надежен, мудр, добр, справедлив и честен. Ты у меня именно такой. И нет ничего плохого в том, что тебя любят.
- Но возраст...
- Возраст это всего лишь предубеждение. Возраст... Время... А как же - "счастливые часов не наблюдают"?
- Влюбленные... - машинально поправил дочь Иван Антонович.
- А влюбленные не счастливы? И кто сказал, что в пятьдесят поздно любить? На что ты гробишь время? На память... А ты живи сейчас. Отдай время счастью!.. - Валентина говорила пылко и, казалось, убедительно.
- Разновозрастная любовь - это извращение!.. - попытался огрызнуться Иван Антонович.
- Извращение это однополая, групповая и малолетняя любовь... - запал дочери иссяк, она уже устала спорить.
Иван Антонович мысленно облегченно вздохнул - уже легче. Однако...
- Уж не хочешь ли ты сказать, что вот, допустим, ты могла бы жить с Василием? - назвал он первого попавшегося на ум знакомого сверстника.
Дочь, собиравшаяся наливать по кружкам чай, поставила чайник на стол. Обернулась. Серьезно посмотрела:
- Он сам тебе это сказал?
- Кто? - не понял отец.
- Вася. Василий Иванович.
Иван Антонович отказывался верить догадке. "Его дочь и Васька?.. Не может быть!.. Я ему морду набью!"
- Даже не вздумай, - в ответ на его мысли отозвалась Валя. - Слышишь? Даже не вздумай. Кстати, я для того и пришла - сказать, что замуж выхожу. Мы решили оформить отношения.
Иван Антонович побагровел.
- Вон, - не прокричал, прошипел он. - Вон!!!
Валя спокойно встала, собралась. В дверях остановилась, совсем как недавно Оксана. Полуобернувшись, сказала:
- Никто на твою любовь к маме не посягает. Но жить прошлым, и не дарить, не отдавать то, что можешь, - это еще более глупо, чем базариться налево и направо. Захочешь увидеть, ты знаешь, где нас найти.
- Пошла вон!!! - рявкнул Иван Антонович.
- Я-то уйду. Только каждый имеет право на счастье, папа.
И она ушла.
Иногда заглядывали внуки. Но Иван Антонович вдруг стал злиться при этих посещениях, подозревая, что они из жалости или с какими происками... Все так же ездил по местам их с женой совместным, жил сычом и ни о чем не думал.
Так прошло лето. Прошла осень. Декабрь...
Приближался день "Ч".
Вокруг суетился народ, покупал подарки, что-то планировал, о чем-то мечтал. Город жил и цветился разными огнями в преддверии праздника.
Иван Антонович был сер.
Возвращаясь в тесной маршрутке из очередной поездки по незабвенным местам, он по обыкновению просто тускло смотрел в окно. Народ суетился - в руках свертки, пакеты. На остановках толчея. "Газели" выстраиваются в очередь, создавая "пробки", выпуская и впуская множество пассажиров.
Еще несколько секунд - их микроавтобус дождется своей очереди у маленького "обменнопассажирного" пятачка. Зайдут, начнут тискаться, утрамбовываться, ругаться.
Издали заметил знакомую фигурку. Сердце ёкнуло. Оксана. Давно он ее не видел. Зяблые, стылые руки. Грустный тоскливый взгляд.
Он так жадно смотрел на нее, что испугался сам. Вот сейчас обернется и увидит... Но она смотрела куда-то через дорогу глазами затравленной, побитой собаки (вспомнился увозимый к дочери спаниель, не понимающий, в чем провинился он в ТОТ вечер).
Иван Антонович заинтересовался, что могло ее так... расстроить.
Обернулся в противоположное окно и обомлел. На другой стороне улицы стояли трое... Он, она и ребенок... В ребенке признал внука Антошку (взрослый уже, вытянулся-то как, не по годам, а ведь всего лишь 14 лет). В женщине - собственную дочь. В мужчине - Василия, этого пройдоху Василия, который совратил его Валюшку... Вон раскашлялся... Так тебе и надо, старый пень (хм, "пень"-то моложе самого Ивана Антоновича на пару лет). Эк она ему шарф поправила. Антон-то чего лезет со своими леденцами. Тоже мне нашли себе авторитета. И вообще, конечно, цветет и пышет, оторвал себе молодуху. Стоп! Эта молодуха - дочь моя единственная. Я что это злюсь? Я ей, что, зла желаю? Васька, конечно, ловкач... А что мне ему предъявить, кроме возраста? Мужик как мужик. Не дружили, но приятельствовали, пока эта история с Валюшкой не завертелась. Действительно, если я лучше, то почему он светится счастьем, а я упиваюсь горем... Кто мне-то мешает светиться? Кто мне не дает?
Маршрутка тронулась с места, подъехала к остановке. Дверь открылась, первой вошла...
- Оксана! - окликнул он...
...Иван Антонович открыл глаза... Девчонки за дверью шепчутся. Сделаю вид, что не слышу...
"Не мешай ему..." - "Я только глазком..." - "Ты хоть знаешь, сколько он ничего не писал... Он компьютер не включал со смерти мамы. Реквием написал и все". - "Какой реквием?" - "Ну, тот страшный рассказ, помнишь?"
Нет, это невозможно... Иван Антонович тихонько встал, заглянул к пацанам в коляски - спят...
Вышел за дверь шикнул на девчонок:
- Чего расшумелись? Мальцов разбудите!
Однако Валентина ведь та еще штучка, не отстанет:
- Пап? Ты в игрушку поиграть? Или написать чего снова решил?
- Решил, решил. Не мешайте...
- Не будем, - чмокнула в щеку Оксанка. - Если скажешь, как называться будет.