Аннотация: "Есть четыре вещи, которые никогда не возвращаются: сказанное слово, вылетевшая стрела, прошлое и упущенная возможность" - Ибн Аль-Халиф.
"Как надену я белую шляпу и поеду я в город Анапу"... Апаринский, конечно, не Анапа, но очень похож, очень. Бывала Янка в этой самой Анапе... Видела и памятник этой самой шляпе... Никогда Анапа не была настолько шансонистой, чтоб шляпы на улицах устанавливать...
Тьфу! И чего это она разозлилась... И причем тут Анапа? Тут, в Апаринском, точно такое же море... И бетонные шляпы на улицах не валяются... Янка с тоской посмотрела с улицы сквозь витрину родного магазина. Весь Апаринский вышел торговать на улицы. Даже книгами. Вот такая свойственность. Ну не идет торговля в закрытых помещениях. За то на улице... Человек идет по тротуару... И ничего, что он идет совсем по краешку, машины страшнее прилавков. Человек от машин на прилавок шугнется и за что-нибудь зацепится, а если зацепится, то тут намазано намертво - оплачивай, забирай и иди.
А вот этот тип в белой шляпе явно зря зацепился. Он явно чем-то раздражал. И чего он стоит? Шел бы дальше. К деду.
Обладатель "белой шляпы" недовольно хмыкнул.
А вот не подойду! - ну не хотелось эту нелепость обслуживать. Эта шляпа отлично смотрелась бы на каком-нибудь высоком молодом "жеребце", а не на вот этом чудаке, в возрасте... том самом, когда без паспорта не понять, то ли ему недавно за тридцать пять, то ли ему уже давно к пятидесяти. Предположительно (под шляпой-то не видно) лысоват, явно полноват и ростом... ниже Янки на полголовы точно будет.
Чтоб проверить свое предположение Янка встала, обошла прилавок и остановилась на непозволительно близком расстоянии.
Почти угадала... Если бы босиком, то он был бы ниже нее чуть-чуть. Но обувь сделала свое "убийственное" дело, Янка поглядела на обладателя белой шляпы настолько свысока, насколько позволяли ее любимые сабо с десятисантиметровой толщиной подошвы.
Обходить прилавок очень даже было лень... Янка потянулась за книжкой. Ветер как-будто ждал удобного момента поиграть с симпатичным клёшем Янкиного платья...
Никогда! Никогда не тянитесь за книгами через весь прилавок, не пытайтесь одернуть подол платья, и не крутите головой при этом, стараясь увидеть тех, кто успел улицезреть ваше нижнее белье!!! Никогда не делайте этого одновременно!!!
-Ой, - толстячок в попытке поймать падающее молодое тело, то и дело хлопает в ладоши. Потому как Янка отчаянно машет руками... Попытайтесь слету поймать стрекозу за крылья, когда она в полете! Не получится?! Вот то-то, а уж Янка-то та еще стрекоза и в том еще полете!..
Наконец-то поймал! Но не совсем... Поймал рукав платья...
"И платье с плеч ползет само..." а на плече горит... ну, не клеймо, нет. А шрам через все плечо! Уродливый плохозашитый шрам...
Толстячок охнул второй раз... Янкино тело расставаться с платьем, да еще посреди улицы, никак не хотело и потому велело мозгу вспомнить, что стоит устойчиво на очень хорошей платформе двумя сорокаразмерными ступнями.
-Простите...- Янку опять кинуло, но теперь в жар... По тому, как пылали щеки, ей казалось, что она ничем сейчас не отличается от своего платья цвета бордо.
-Что это было? - толстячок, взмокший от напряжения, снял-таки свою шляпу, чтобы протереть лоб платочком. Янка тут же забыла о своем конфузе, потому что внимание переключилось на мысль - что же скрывала та самая шляпа - лысоватый лоб или лобастую лысину?
-Что вы сказали? - Янка с трудом оторвала взгляд от солнечного зайчика на голове толстячка... Теперь она поняла, зачем этому дяденьке такая шляпа - под ней живет солнечный зайчик!
-Я спросил про шрам, простите.
-Аааа, это... Это... Бандитская пуля... - но, вспомнив, что для пули шрам великоват будет, тут же обмолвилась - Бандитский нож.
Ей не надо было даже глядеть на своего собеседника, она почувствовала, как холоден и пренебрежителен стал его взгляд. Вздохнула... Ясно, она либо неудачно пошутила, либо не тем тоном пошутила, либо...
Вернулась за прилавок, подала книгу.
-С подругой под утесом загорали, случился камнепад. Вот. По башке не попало. Случайно.
Впервые, за все время их общения, Янка смотрела ему в глаза, слова застревали в горле, толкались, путались, мялись по пути. Вот именно - мялись. Хотя может и мямлились.
Потому что Янка не знала, как относиться к такому взгляду, который к тому же менял свой оттенок на новый, не менее смущающий... Какой?
А-то вы не знаете, что мужчины на машину, которую предполагают купить; ужин, который предполагают съесть и женщину, с которой тоже что-то предполагают, смотрят одинаково? Да бросьте! Вы что, никогда не видели мужчин? Ладно, будем считать, что вы просто не видели их за этим занятием.
Но девушка Яна волею Судьбы, скажем так (хотя какая там "воля" - сестра старше на 15 лет) росла среди ухажеров своей сестры, + спартанское папино воспитание, + во дворах (куда бы не переезжала Янкина семья), она оказывалась единственной девочкой на всю округу. Для ухажеров сестры она всегда была маленькой девочкой, ее не стеснялись (впрочем, и она этих тогда юнцов (с высоты нынешнего возраста) считала взрослыми дядьками). После двух кровавых разборок сверстников по поводу внимания единственной девушки во дворе, Янка быстро всех своих кавалеров передружила, переквалифицировавшись из любимой девушки в надежные подруги... С годами слово "подруга" преобразовалось в "свой парень Янка", а значит порой разговоры (даже при Янкином присутствии) доходили до обсуждения тех или иных разнополых отношений опять же без какого либо стеснения.
-Нелитературно выражаетесь для "книжницы", - пробурчал толстячок.
-Ах, оставьте, - отмахнулась ладонью.
-Ну, да... - мужчина явно не торопился заканчивать разговор. - С вашим-то "бандитским" прошлым...
-Что?! - Янка, стоявшая к нему вполоборота, развернулась всем корпусом, уперлась кулаками в прилавок.
-Ага... - толстячок не унимался. - Значит, прошлое было не таким уж и бандитским...
-Мое прошлое ВАС не касается.
-Касается.
-Это почему же?
-А может, я жениться хочу.
-Я замужем. Хотите дальше. - Янка не была хамкой... Она просто никого не хотела впускать в свою жизнь, и в прошлую, и в настоящую, и, тем паче, в будущую.
-Сколько дерзости, ярости... - но тут порыв ветра, хватанув порцию уличной пыли, изъявил желание спрятать ее всю меж книжных страничек.
Янка, уже не помня о развевающемся подоле платья, вступила в борьбу с ветром-шалуном.
-Извините, мне надо работать, - и отвернулась, закружилась вокруг прилавка, захлопывая раскрытые книжки.
Услышав за спиной - Никак вы не замужем. - Ничего не сказала, тему не поддержала, пожала плечами, не оглянулась...
-Янчик!
Вот теперь оглянулась, засветилась счастливой улыбкой.
-Деда! - обнялись, дежурно почмокались в щечки.
-Ты бы накинула сетку на книги.
Покачала головой - Алешка запретил. Сказал - клиенты должны иметь свободный доступ.
-Ну, раз шеф так сказал... - Дед развел руками. - Мучайся. - Помолчав, добавил. Кивнув на удаляющуюся шляпу. - Что за фраер?
-Дед... - Янка засмеялась. - Деда... - погрозила пальчиком.
-Что, деда? Я не первый день живу на свете... Он пришел именно к тебе. Во всем белом... Тоже мне Остап Бендер.
-Дед, ты что? Он книжку купил. Я, конечно, понимаю, что у тебя и ассортимент побольше, и цены пониже...
-Но я не Янка, с ее молодостью и экстремизмом. - Улыбнулся дед. - Ты смотри! Я не ревную, но предупреждаю...
Погрустнел, стал совсем серьезным: - Янчик, начальство мою точку закрывает, остаешься одна.
Увидев глаза полные слез, поспешил хоть немного оправдаться - Не сегодня. С понедельника. - Сам расстроился, махнул в сердцах рукой, развернулся и пошел к себе. Что-то закричал сыну Гешке...
Янка присела на стул... Вот так новости... Как же она без деда?
Вообще-то никаким он ей дедом не был, дедом, а точнее - дедой, окрестил Матвея Геннадьевича трехлетний Янкин сынулька Кузьма. Росший без мужского пригляда, он тянулся ко всем мужчинам, оказывавшим внимание его матери. Из вокруг-работающих деда выделил сразу, частенько убегал к нему, слушать дедовы сказки и непридуманные истории про войну (Матвею Геннадьевичу уже было за семьдесят, хотя держался он бодрецом, несмотря на войну, и плен, и лагеря. Бывают такие люди. Не стареют они.)
Янка дедова возраста не замечала. Матвей Геннадьевич притягивал своей надежностью, спокойствием, мудростью жизненной. Несмотря на то, что Янка на два года младше самого младшего дедовского сына Гешки (баловня и повесы), как-то легко сложилось общение. "Я тя люблю деда!" - эти слова звучали сами собой... С лукавством и шуткой (за размен купюры) или с признательностью (за совет в какой-то очень сложной для юных мозгов ситуации). После выходного дня почти бежала на работу, чтоб засиять и улыбнуться - "Я так по тебе соскучилась!"
Расстроилась... и расплакалась... Плакала навзрыд так, как-будто что-то неотвратимострашное уже наступило. Наступило, придавило и не дает свободно дышать...
Вечером подошел Гешка. Пьяный в драбадан. Четко выговаривая слова, сказал. "Завтра к тебе придет дед. С разговором. Скажешь ему - "нет"". Янка растерялась, - Что случилось, Геш?
-Пока ничего не случилось. Но может. С твоим сыном. Если завтра скажешь что-либо другое, кроме того слова, что я тебе предложил.
-Геш? Ты можешь мне сказать - что все-таки происходит?!
-Говорю. Ты скажешь завтра деду одно слово - "нет". Если будет что-либо иное, или скажешь деду о том, что я тебе сейчас сказал - пеняй на себя.
Ушел. Настроение совсем испортилось.
Спала плохо. Утром пришла хмурой, невыспавшейся и злой. Здороваться с дедом не пошла. Он сам пришел ближе к обеду. Янка даже не встала со стула.
-Чего хмурая? Случилось что?
Покачала головой.
-Рассказывай! Что-то случилось. Кузьма? Родня? Что?!
-Нет, деда все нормально.
Дед нахмурился. Присел перед Янкой на корточки. Взял ее руку.
-Я тебя люблю, Янк.
Грустно улыбнулась в ответ, поправила ему воротник. - Я тебя тоже люблю.
-Нет, я серьезно. Я тебя люблю. Не могу без тебя. Ты же все видишь, все знаешь. Жена умерла давно. Девчонки по всему Союзу разъехались, у них свои семьи. Гешка, оболтус, не женат, но я и ему свой дом отгрохал. Слышь, Янка. Женщина у меня вроде как есть... Но она так... Горничной... Пришла два раза в неделю, обслужила и ушла. - Дед смотрел ей в глаза, она это знала. Но она не отвечала. Она усиленно сосредотачивала взгляд на книгах. - Янк? Я понимаю, сколько тебе лет и сколько мне... Но я тебя люблю. Ты моя радость, ты мое солнышко. Я думал всю жизнь, что однолюб. И таковым был. Но Женьки нет уже 10 лет. И не смотрел ни на кого... И тут ты... Янк, я ВСЁ понимаю. Я даже не прошу тебя быть мне женой, то бишь со мной спать. Я прошу тебя переехать ко мне. Сама решай в качестве кого. Мне не так много осталось... Скрась, прошу тебя, мне оставшееся.
-Дед...
-Подожди. Ты подумай... Я не тороплю. До воскресенья подумай.
-Деда...
Он опять не дал договорить. - Я понимаю, ты думаешь, что скажут дети, что скажут люди. Дети все уже обустроены, хорошие у меня дети, все счастливые. Даже бестолковый Гешка. Я им всем сказал, что есть еще одна девочка. Грустненькая такая милая девочка, которая тоже достойна счастья, и малец один есть - ему нужен авторитет, мужской авторитет. Янка, я про тебя и про Кузьму...
-Деда... Прости меня. - Она отрицательно покачала головой.
Дед выпрямился, вид - как-будто плеткой хлестнули.
-Прости меня, деда. Нет.
-Ты подумай.
Чего тут думать. Рвать так сразу, Янка так и не поглядела на него. - Нет, дед.
-Прости и ты меня, девочка, старого дурака. - Он ушел.
А Янка сидела окаменевше, оглушенная горем. Ведь и она его - ЛЮБИЛА. Да-да! Она его любила! Именно так. Банальное заезженное - "любви все возрасты покорны" - коснулось и ее вот таким вот образом. Да это не была любовь-страсть, это не была любовь-привычка, это, возможно, была любовь-привязанность. Но для Янки - это была любовь-спокойствие, любовь-признание... Много чего любовь... И не какой он не старый дурак! И вообще!.. Она любила!!!
От осознания этого чувства, от признания его в себе Янкино тело захотело было ожить. Захотелось крикнуть, остановить, уехать с ним, к нему и быть счастливой, пусть недолго, но все-таки быть! Но разум... Разум просто и очень легко убил все порывы. Кузьма. Вернее - Гешка. А если за Гешкиной угрозой - мнение всех четверых дедовых детей? Имеет ли Янка право строить свое счастье на семейной ссоре?
Душа жаждала собрать все книжки горкой, закинуть поверх всего этого прилавок и уйти. Увы. Янка не обладала фотомодельной красотой продавщицы Маши, и нимфетной юностью продавщицы Анютки. Янка брала свое одним - она была просто лучшей. Лучшей "книжницей" в фирме. Не безупречной, конечно, но все равно - лучшей. И эта Лучшая, конечно же, не ушла. Отработала. Улыбаясь посетителям, покупателям, но с болью в сердце, наблюдая, как соседи - Матвей Геннадьевич и Гешка внеурочно хмуро сворачивают бойкую торговлю (еще бы не была она у них бойкой - цены самые дешевые в городе), собираются и уезжают.
Они не вернулись. Ни до понедельника, ни тем более после...
Торговый ряд быстро сомкнулся. Жизнь закрутила какими-то иными своими заботами... Довольно скоро Янка перестала ждать знакомую машину с очень знакомым водителем. Уверенность, что с дедом уже не придется встретиться, пришла ниоткуда и поселилась навсегда. Грусти и боли в душе и так было предостаточно. Янка заперла к этим двоим еще и тоску. Уж кто-кто, а я Янка знала - меланхоликам нельзя открывать ящик с надписью "Уныние". Разве только за тем, чтоб запихнуть туда еще парочку новых проблем, чтоб создать их невидимость для себя. Не замечать и забыть. Или хотя бы не вспоминать.
Она бы и не вспомнила о "белой шляпе" вовсе, если бы он не пришел снова. Нет не в этот день, позже. Он приходил с завидной периодичностью... Хотя периодичности-то никакой не было... Просто приходил... Иногда два раза в неделю, иногда в две недели - раз. Раздражение от его посещений сошло на нет. Оказалось, что дяденька очень неглупый, не просто неглупый, а мудрый даже. И не дяденька вовсе, а Владимир Петрович, а для нее - просто Петрович (потому что друг Вовка у Янки уже был, не в смысле был, как БЫЛ, а в смысле имелся (и не думайте плохо о Вовке, Вовка - ВСЕГДА!) Вовка не был, а Вовка был, есть и будет. ВСЕГДА.)
А вот Петрович БЫЛ майором. В недавней отставке. И мужем БЫЛ в отставке.
Так и приходил он, так и общались, не отходя от прилавка. Но однажды, обнаружив в себе давно забытое чувство ожидания встречи, Янка испугалась... И, как оказалось, опять неслучайно.
Петрович пришел с цветами. Нечто из рода орхидей. Янка названия не знала, но они (эти цветы) ей очень нравились, даже без названия. "Петрович, миленький, не делай глупостей!" - заныло Янкино сердце.
Увы, видно думала она слишком тихо. Либо сердце стучало так громко, что услышать вразумительное Петрович просто не смог. Прокашлявшись (для порядку) он по-уставному - четко, ясно и с расстановкой сказал: - Яна!
На этом военное и с расстановкой закончилось. Остальная речь либо сочинялась после команды "Вольно!", либо просто "уставное" где-то запропастилось (возможно, от явного волнения), а потому приходилось подбирать слова прямо сходу...
"А может это любовь?" - подумалось, слушая сумбурную речь. Но из запертого душевного ящика с грустью, болью и тоской громко постучали, и Янка сама себе сказала мысленно шепотом - "Про любовь не будем. Не нужно. Никогда".
Петрович же говорил, говорил, говорил... Вся суть сводилась к одному - он уезжает в Германию. Насовсем. Просит Янку выйти за него замуж. И проследовать вместе с ним.
Опять кто-то уезжает! Мысль обожгла или резанула или... Ну, в общем, больно стало.
Янка медленно села на стул. Ну, уж нет! Она только привыкла, только оттаяла и опять расставаться?! Расставаться с такой неординарной личностью как Петрович?!!! Она, конечно, его не отпустит, она за ним, хоть в Сибирь, хоть на край...
-Скажи, Петрович, тебя не смущает, что я выше тебя даже босиком?
Сбила. Он на секунду замер. Но! Какого, однако, славного майора потеряла наша армия. Какая реакция!!!
-Ян. - Он кашлянул.
(Да знала она, что не мучается он астмой. Там в этом лобешнике, милом, лысом лобешнике, идет работа. Все четко. Сейчас будет и ответ и аргументация.)
-Ян. А мне нравится. И вообще, женщина рядом с мужчиной должна блистать. А он купаться в этих брызгах-блестках. Чтоб на нее глядели и восхищались, а ему - завидовали.
-Ну, со мной-то тебе завидовать не будут.
-Ян. Во-первых, у тебя крайне низкая самооценка. Во-вторых, еще как будут. В-третьих, мне по фиг. Главное, чтоб ты была рядом.
Улыбнулась. Ладно, пусть так. Пусть так.
-Петрович. Но ведь я не одна. У меня Кузьма.
Петрович кашлянул еще раз.
-Ян. Кузьма останется здесь.
Хорошо, что Янка уже сидела на стуле.
-Ян. Мне не нужен ЧУЖОЙ ребенок. Мне нужен МОЙ. Родишь ещё. Моего.
Янка медленно встала. Много раз она проделывала этот путь, много раз она выкидывала всякий мусор. Представить не могла, что однажды она пройдет эти десять метров до мусорки для того, чтоб выкинуть цветы. Самые любимые ее цветы. Свежеподаренные любимые цветы.
-Уходи.
Майор переминался с ноги на ногу.
-Уходи. - Вернувшись, не села - упала - на стул. Поморщилась от боли... Ей-таки (боли) удалось вырваться из злополучного ящика.
Смотреть на майора Янке не хотелось. Противно. Смотрела на мусорную вазу с цветами. Почти прокричала. Ему ли, в пустоту ли, всему миру? Или оправдываясь перед этими нежными бутонами?
-После развода у меня был выбор - рожать или не рожать ребенка, от которого отказался его отец. Я сделала свой выбор. В роддоме мне предложили - оставить ребенка у них или забрать с собой. Я сделала свой выбор. При регистрации ребенка мне опять предложили - записать ребенка на отца и подать на алименты (отомстив ему таким образом) или растить в одиночестве, самой, никого своим ребенком не обременяя. Я СДЕЛАЛА СВОЙ ВЫБОР!
Слышал ли ее Петрович? Возможно, нет. А зачем? Он и так все понял. Она смотрела, как согласно кивают ей в ответ цветы - Прощаем, прощаем... Понимаем, понимаем...
Давно это было. И летом. А сейчас Янка смотрит сквозь витрину кафе на улицу. Холодно. Ветер играет не пылью, а поземкой. Декабрь. Никакой работы. Никакого просвета. Никакого счастья. Как все изменилось вокруг. Жизнь вокруг вроде та же самая, но уже другая. Место вот то же самое, но уже другое. Напротив нее сидит тот же самый товарищ майор, но совсем другой. Они оба - другие, но те же самые. Бывают такие метаморфозы, бывают, поверьте!
-Я замужняя женщина. Верная жена. И, вдруг, сижу в кафе с весьма импозантным мужчиной...
-Ян! Не дергайся. - Он разговаривал с ней в той самой давно ей знакомой манере.
-Если Сережке скажут - дома будет скандал. - Янка улыбалась, пряча грусть. Изо всех сил, рисуя из себя неунывающую, ту самую взбалмошную, прежнюю Янку.
-Это кому-нибудь надо? Говорить ему об этом? К тому же ты же в кафе сидишь... Хотя... Конечно... Сплетни не растут там, где ничего не видно. А не видно нас было бы в моем гостиничном номере.
-Ой, Петрович! А ты верностью не отличаешься!
-Дурашка ты, Янка... Я-то как раз и отличаюсь. Ты вот о чем подумала?
-О гостиничном номере...
-О постели ты подумала... А я подумал, что в гостиничном номере мы смогли бы нормально пообщаться, без твоей трусости насчет сплетен.
-Петрович... - Янка проглотила слишком большой кусок мороженого, хрипела и давилась. - Петрович, было бы странно столкнуться с тобой случайно спустя столько лет в твоем гостиничном номере...
-Ну, - он заботливо пододвинул ей сок, - например, ты там работала бы...
-Горничной, уборщицей или проституткой? - второй кусок грозил ангиной... и чего это ей захотелось мороженого посреди зимы? Короче, девочки, не заказывайте мороженое при случайных встречах. Оно может: а) случайно оказаться на вас; б) не случайно оказаться на собеседнике; в) в конце концов, оно может запросто стать причиной воспаления миндалин как вырезанных (то бишь послеоперационного пространства после них), так и здравствующих... Особенно запросто - при непростом разговоре.
Майор кашлянул. Хотя... Ну, чего тут думать-то? Тут соображать надо!
-Ян. Низкая самооценка! А владелицей гостиницы ты себя не видишь?
Янка отодвинула от себя мороженое. От себя и от греха подальше. Рисовано пооглядывалась... - Не-а, не вижу.
Он вздохнул.
-Не выросла. Ты так и не выросла...
Она пожала плечами. Музыка смолкла. Тишина навалилась неимоверной массой. Янка не знала, что ему сказать... Она только сидела и размышляла, отчего она пришла сюда сегодня.
Все павильончики давно снесли. Построили огромный торговый комплекс, в котором никто не хотел (или не получалось) торговать (как и прежде лучшая торговля шла на открытых рынках). Кафе вот процветало, наверное. Летом можно было скрываться в кондиционированной прохладе. Зимой согреться в кондиционированной жаре. Янка зашла сюда именно потому, что замерзла. Спина расплачивающегося у стойки мужчины показалась знакомой, и Янка как-то само собой, невзначай, выдохнула единственно возможное - Петрович?
И вот они сидят тут... и молчат... Тишина устала воевать с двумя упрямыми людьми и отдала бразды правления очередному шлягеру. Петрович наклонился ближе, спросил - Ян? Ты счастлива?
Она улыбнулась, насколько смогла естественно. Кивнула.
-А если честно?
-Честно, Петрович.
-Ян. У счастливой женщины не возникло бы мыслей о постели...
-Сереж...- осеклась, покраснела, - Володь... Прости... Ты просто цепляешься к словам.
-Мне не нужно слов. Ты плохо выглядишь.
-Володь, я просто постарела.
Он засмеялся... Искренне и немножко... больно.
-Мне 47, а я намного старше тебя... Я не чувствую себя старым. Ты, маленькая взбалмошная стрекоза, говоришь о старости?
Янка пожала плечами... Он покачал головой...
-Рано для кризиса.
-Володь, я пойду. - Она рванулась было из-за стола. Он вскидывает руку, чтоб поймать ее ладонь. Нет!!!!!!!!! Ну, вы этого не видите!!!!! А теперь смотрите снова! Она порывается встать из-за стола. Он вскидывает руку, чтоб поймать ее ладонь. Ловит. Она пытается освободиться. Стакан с соком переворачивается на нее - рррраз, его бокал с вином переворачивается на него - два... Но нет! Это еще не все! Мороженое!! Мороженое! Никогда не знаешь, где оно окажется, если присутствует при непростом разговоре! Вам же говорили! Вас предупреждали! Розетка с мороженным летит на пол, на удивление не разбивается, но в полете теряет содержимое, которое с омерзительным, но смешным звуком - "чвяк!" падает на мраморный пол. Капли мороженного большие и малые, не согласные с общей массой упавшей на пол, отскакивают, летят на брюки, на штору, на ножки стульев, хватаются за края скатерти... В общем, повсюду, куда им получилось единожды подпрыгнув единожды допрыгнуть.
Янка стоит, вжав голову в плечи, в беззвучном крике обхватив голову. Петрович истерично смеется. Смеется. Смеется. Бежит официант. Что-то кричит бармен.
Петрович достает бумажник. Из бумажника банкноту. Хоррошую банкноту. Спрашивает - Где туалет? Официант (хорроший официант), быстро оценивает ситуацию, битое стекло, испорченную скатерть и ложащуюся ему в ладонь банкноту, расплывается в улыбке и указывает на дверь с табличкой: "Служебные помещения".
Захлебываясь смехом, загребая в охапку оступоренную Янку, врывается в "служебное" помещение.
-Стрекоза... Стрекоза! Сколько раз говорил - не маши без толку крыльями!
Кабинка была тесна. А на двоих она оказалась еще теснее.
-Сядь, - хлопнул крышкой унитаза. Янка послушно села. Смывать пятно от сока с нее, сидящей, оказалось невозможно.
-Встань! - Янка встала. Придирчиво оценив возможности пластмассовой крышки и Янкины габариты, скомандовал - Залазь!
К Янке вернулась речь. - Прям так?
-Дурашка. Залазь, ты сверху по пояс в соке, снизу в мороженом.
-Сам такой.
Петрович попробовал оглядеть себя. Ухмыльнулся.
-Да уж... Но я изысканнее, на мне градусов больше, напиток благороднее. - Поднял голову вверх. Ухмыльнулся еще шире. - Руки можешь опустить. Уже все кончилось.
Достав носовой платок, Петрович с заботой и беспредельным наслаждением принялся оттирать с Янкиной блузки вишневое пятно.
-Пятно не страшно, главное брюки. Тут запахнусь в пальто, снизу россыпь белого видно будет.
-Цыть, умница!
-Сереж, тьфу! Володь...
-Попрошу не плеваться вашим мужем на мою лысину, мэм. - Петрович, запрокинув голову, пристально взглянул в глаза... Ох, и нехорош был этот взгляд! Нет, взгляд хорош, но вот мысли!!!
-Володь, ты это... - Янка, попыталась слезть с крышки, та угрожающе затрещала. Янка в испуге замерла.
-Стой, где стоишь! Тут так тесно, что лучше двигаться кому-то одному.
Стукнулся локтем о дверь.
С той стороны двери что-то шебуршнулось, зашуршало. С этой стороны двери двое чокнутых обменялись взглядом о только, что произнесенном и услышанном, разразились гомерическим хохотом.
-Ты щас договоришься, Петрович, что тебя еще и штрафанут за разврат в общественном месте.
-Тут место только на одного, общество сюда просто не влезет. Янк, я не знаю, брюки чистить неудобно.
Его ладони уверенно и нагло заскользили под брючинами снизу вверх, собирая штанину наверх в гармошку.
-Товарищ майор, вы что себе позволяете?
-А что я себе позволяю? - убрал руки, штанина скатилась обратно. - Боже мой, что я себе позволяю! - Он обнял ее ноги, уткнувшись лицом в Янкино солнечное сплетение. Вдохнул полной грудью ее запах. Обнял покрепче. Повернул голову, чтоб можно было говорить, прижался щекой, слушая, как колошматится ее сердце. - Янчик, а ведь я тебя ни разу не обнимал и не целовал... Ни разу!..
Янка зажмурилась сильно-сильно, открыла глаза. Нет, ничего не исчезло. Она стоит ногами на крышке унитаза, а упирается головой в пыльный паутинный потолок. А где-то посередине тискается мужчина ее мечты. Её мечты. Но не ЕЁ мужчина!
-Не лапай меня! Ты женат, я - замужем! - И как бы припечатывая сказанное, притопнула ногой.
Крышка унитаза, возможно, доселе мнившая себя не иначе как титановым люком, запирающим стратегически важный объект страны, такого обращения с собой не потерпела, а еще вдруг обнаружила, что она - пластмассовая, и под натиском удара, разочарованно хрястнула и сдалась.
-Я...- открыл рот Петрович.
Янка обеими ногами проваливается в унитаз. Петрович, теряя опору, чтобы не завалиться на облокотившуюся на него девушку, упирается в бачок унитаза, одним из пальцев попадая на фурнитуру.
-Фрррррр...- с местью за поруганную честь крышки вода омыла и испачканные мороженым Янкины полусапожки и, чего уж мелочиться, брюки тоже, куда смогла достать.
-... тебя люблю. - Петрович отпрянул, прижался к двери.
-О, черт! - Янка пошевелила ногами. Полусапожки-полуботы старенькие, но добротные, симпатичные, и оттого любимые, щедро плескались водой через широкое горло.
-Янк. - прошептал Петрович.
-Вы, что там?! - постучали с той стороны.
-Идите к черту! - ошалело заорал Петрович, - За все будет уплачено.
-Совсем охренели эти зажравшиеся новые русские. А эту проститутку... Рожу ее запомни и вообще на порог больше не пускай.
Владимир Петрович схватился за дверную ручку, чтоб быстренько разобраться с умником с той стороны. Но краем глаза он увидел, как жалко Янка протянула к нему руки. Повернулся к ней, схватил в охапку. Охнув, приподнял, поставил рядом. Янка скосила глаза в унитаз. Боты остались в нем (назвать полусапожками предателей, которые не захотели расставаться с обидчиком-унитазом, язык не поворачивается).
-Говорил же я тебе, стрекоза, поаккуратней с лапками.- Петрович стянул с шеи шарф.
-Ты говорил про крылья. - Всхлипнула Янка.
-Лапки, крылья... - ворчал Петрович, пытаясь подпихнуть шарф под ее разутые ноги.
-Хвост...- попыталась отвлечься Янка, но улыбки не получилось. Получилась мина... горькая мина. Теперь она оказалась с ним вровень. Их взгляды встретились...
Поцелуя ждете? Не случилось поцелуя. Янка еще раз попыталась улыбнуться, но... разревелась маленькой девочкой. Он прижал ее голову к своему плечу, гладя по волосам, приговаривал - "Ну будет... Будет..."
А ее прорвало... Захлебываясь слезами, шмыгая носом, она рассказывала ему о том, как она ждала... Ждала и злилась и на него и на себя... Да, он ей звонил уже из Германии аж два раза. Да, она отказалась в обоих случаях. Но подумала, что если человек настолько настойчив, значит, нужна, значит любит. Значит, примет и Кузьму, не сможет не принять. Кузьма ведь хороший мальчик, его нельзя не любить. А Петрович и не позвонил на третий раз. А Янка вышла замуж. Не потому что она уж очень этого хотела, а потому что в дом нужен был хозяин, а Кузьме нужен был отец. Вот только она своему мужу не нужна. Он уже даже не скрывает своих похождений. Приезжает подкормиться, переодеться в чистое, устраивает скандал для повода исчезновения из дома, хлопает дверью и уезжает.
Она говорила, говорила что-то еще, невнятно, неразборчиво. Петрович хмурел и хмурел. Отодвинул Янку от себя, в угол. Достал Янкины полусапожки, вылил воду. Открыл дверь. Велел Янке обуться, не забыть его шарф и идти за ним. Вышел в кафе.
К нему подскочил администратор, закричал - Что вы себе позволяете?!
Петрович узнал этот голос.
-Новый русский, говоришь? - Размахнулся и совсем "по-старорусски" ударил администратора в челюсть.
-Я не позволю оскорблять мою любимую женщину. - Отряхивая ладонь, произнес всем. Сидящие в дальнем углу кавказцы, а может просто местные армяне, доселе что-то шумно обсуждавшие, обернулись разом. И шесть пар глаз сложились в один взгляд - Обижают?
Администратор улетел под столы, но дара речи не потерял, а, выползая, попытался сострить - От этого она менее проституткой не стала!
Петрович нашел его, приподнял и что есть мочи военно-профессионально врезал еще раз.
На пороге кафе возник невесть откуда взявшийся солидный молодой человек. Обслуживающий персонал кафе замер по стойке "смирно". Кавказцы (а может быть армяне) тут же потеряли ко всему происходящему интерес и вернулись к своей беседе.
-Эй, эй, уважаемый! - окликнул вошедший.
Петрович развернулся, кулак сжался для нового удара.
Молодой человек явно не хотел марать свое дорогое пальто. Он поднял вверх ладони, успокаивая разгоряченного посетителя.
-Стоп, стоп. Я хозяин этого заведения. Скажи, что тут происходит?
Бармен, официант и прибежавший из кухни повар, затараторили наперебой.
-Заткнулись все, я сказал. Я спросил вот этого гражданина. Скажи, дорогой, что здесь происходит?
Петрович, не разжимая кулак, и, не отрывая взгляда от вопрошающего, чуть повернул голову и крикнул той, которая тормозила весь процесс. - Яна!
Янка сверху мокрая от слез, снизу мокрая (ну вы помните почему), отвратно чавкая полусапожками, наконец-то соизволила освободить "служебное помещение". Уж что она там делала - оставим за кадром...
Не оборачиваясь к ней, все так же глядя в глаза хозяину заведения, он спросил ее - Ты проститутка?!
- Что??!! Я???!!!
- Я четко спросил, ты - проститутка? Ты тут снимаешь клиентов?.. Или ты, все-таки, верная жена своему мужу, и моя старая знакомая, которую я не видел пять лет?
- Володь? Ты что думаешь, что я и, вправду, - проститутка? Володь, ты, правда, так думаешь? - Владимир Петрович, не глядя, но метко, закрыл ладонью возмущающийся рот возмущающейся Янке. - Цыть, стрекоза.
Янка попыталась дернуться. Он обернулся и уже рявкнул на нее - Может, хватит дергаться? Может, ты дашь мне, МНЕ разобраться. - Убедившись, что Янка, его поняла, опустил руку. Женщина молчала. Но молчать можно по-разному. Янка молчала презрительно. И яростно.
Опять повернулся к управляющему кафе. Не мигая, тихо, уже ЕМУ продолжил.
-За то, что мы тут набедокурили, я расплатился.
Официант суетливо достал майорову банкноту из своего кармана. Положил на стол, ближний к хозяину. - Если мало, я добавляю. - Петрович достал из портмоне еще одну такую же. И еще одну.
Опуская последнюю поверх остальных, он сказал еще одну фразу, кивая на вылезающего из-под стола администратора. - Уволь его. Это, - кивнув, на банкноту, - компенсация за поиски нового. Он забывается кто в доме хозяин. К тому же. Мне теперь из-за него очень долго отчитываться перед ее мужем, но это хрен с ним.
Петрович вздохнул, - А убедить ее, что я не поверил в названные тут занятия, будет гораздо сложнее. Веришь?
Хозяин, оглянувшийся сквозь витринное стекло на сидящую в припаркованной машине нервно-скучающую спутницу, кивнул - Верю.
Петрович тоже посмотрел на улицу. Рядом с машиной хозяина парковалось такси.
-Кто-то вызвал? - спросил он громко в зал.
-Я вызвал, - с акцентом отозвалось из угла, - Бери, езжай, дорогой, все понятно. Да.
-Спасибо, уважаемый.
Компания кавказцев (или все-таки армян?) ай, какая разница, да?) за тем столом одобрительно загудела, обнаружив в своих рядах (пардон за своим столом) настоящего джигита.
Взяв Янку за руку, не столько для того, чтоб она не потерялась, а сколько, чтоб не перевернула еще чего-нибудь, Петрович увел ее в такси.
-Так, меня высадишь у "Галактики", а ее отвезешь домой. Вот. - Отдал купюру водителю, тот покачал головой в знак отсутствия сдачи. Петрович махнул рукой. - Не надо. У меня сегодня самый дорогой день, наверное, за всю мою жизнь. - Хохотнул. - Ну, вот туалет за столь дорого я никогда еще не посещал, это точно. Ты живешь все там же?
Янка молча кивнула. И вообще молчала всю дорогу. Петрович отвернулся и тоже замолчал. У "Галактики" он просто сказал: "Я позвоню". Сказал и вышел.
-Куда? - спросил водитель. Янка назвала адрес. Вот и все, - подумала она.
-Вот и все. - Произнесла вслух, войдя домой. Нестандартное приключение. Уж ей-то не знать, что мужчины говоря - "не знаю" и "постараюсь" - подразумевают - "нет" и "никогда". А про "перезвоню", это вообще примитивно и банально... Это означает "тумук ещпумук", ой, простите - never togever. Хотя по-русски звучит смешнее и не так обиднее. Правда?
Дома никого не было, объясняться ни с кем не пришлось. Янка провела руками по бедрам, пытаясь вспомнить ощущения. А ведь так и не поцеловались...
К счастью.
Её семейные отношения и так трещат по швам, а тут еще эта встреча... Ой, дура... Ой, дура... А ведь сегодня восьмое... Сегодня у него ж день рожденья...
А она не вспомнила...
А с другой стороны - зачем ей помнить об этом? Откуда эта уверенность, что с Петровичем она была бы счастлива? Мы всегда заблуждаемся относительно неоправдавшихся надежд. И она заблуждается. А потому с легкостью отмела всякое маломальское воспоминание о случившемся.
Но через две недели зазвонил телефон. Не просто зазвонил, а как-то необычно, не по-русски. Звонил и звонил, как-будто знал, что дома кроме нее, Янки, никого нет. Знал, что Янка, будет долго смотреть на прочерки неопределившегося номера, размышляя - хочется ли ей разговаривать с неизвестным абонентом. Телефонная настойчивость победила женское упрямство.
-Алло...
-Ян? Это я.
Растерялась.
-Слышь, Ян? Твой Петрович. Слушай меня внимательно. Я тебя там - голос запнулся, - в туалете выслушал, теперь выслушай и ты меня. Я тебя люблю. И никогда не переставал любить. Ты прости, я был готов к этому разговору, а сейчас в голове сплошной сумбур.
-Я слушаю, Володь. - Сама тихо сползла спиной по стеночке забыв, что пол холодный, забыв, что только стала выздоравливать после простуды.
-Так вот. У меня тоже не все гладко. Да, я тут женился. Да, родилась дочь. Но, как потом оказалось, она не моя. Вот так. Жена и отец моей дочери просто сделали ребенка разменной картой в бизнесе. Объяснять долго, и не хочу. Я начал бракоразводный процесс. У нас тут главный праздник - Рождество. Так что завтра-послезавтра я побуду тут. Девчонка маленькая, я с ней побуду, она ж не виновата...
Я побуду с ней в Рождество, объясню ей все как смогу. Тем более, что ее биологический на нее претензии предъявил, надо подготовить. Ну, это ладно, это тебя-то особо не касается. В общем, 26-го я буду уже в Апаринском... Реши, пожалуйста, свои семейные дела к этому дню. Главный русский праздник - Новый год, будем встречать вместе.
-Володь... Ты спятил...
-Я не спятил, Янчик. Я хочу исправить давно сделанную ошибку. Мед. экспертиза показала, что я не могу иметь детей. Именно я. И не виновата, ни загруженность на службе, ни нежелание моей первой супруги... Слушай, это не сейчас, потом. Главное. (С той стороны что-то зашуршало, и голос перешел почти в крик.) Пять лет назад я отказался от малыша. Наверняка, чудесного малыша, которому нужен был отец. Этот поступок повлек за собой другой, не менее жестокий, по своей неумности я бросил еще и любимую женщину. Я не построил дом. Не посадил дерево. Янка. Я люблю тебя. Я исправлю все свои ошибки. Жди. Двадцать шестого. Будь умницей. И поаккуратнее с крыльями, стрекоза.
Гудки...
Веселенькое дело... Янка посмотрела на трясущиеся ладони.
Сын, пришедший из школы, так и застал ее сидящей на полу, с трубкой в руке.
Помог встать, отвел к кровати, уложил в постель, заботливо подоткнул одеяло со всех сторон.
-Кто звонил? Отец? - нахмурился. Совсем по-врачебному налил микстуры в ложку.
Янка послушно открыла рот, проглотила то, что дали.