Дерябин Григорий, Галяутдинова Александра : другие произведения.

Нейро-лингвистический фашизм

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 3.00*3  Ваша оценка:

   Нейро-лингвистический фашизм
   (повесть в рассказах)
  
  
   Настолько им сделалось не до нас,-
   Ибо мы спутали их орбиты,-
   Что мы сидели вдвоем подчас,
   Не поднимая смятенных глаз,
   Делая вид, что никем не забыты.
   Роберт Фрост. В забвении.
  
  
   001. Пролог. Хло.
  
   А все-таки странно, что дождь,
   Напоивший румянцем веселые щеки томатов,-
  
   Тот же дождь замесил
   Неотвязную, липкую грязь.
   Эжен Гильвик
  
  
   Вы слыхали о Хло?
  
   Хло любила зиму, когда вокруг падают снежинки. Зимой она часто поднималась на крыши и подолгу сидела, свесив ноги. Через круглые красноватые линзы модных электронных очков от Sony она смотрела на снег. Линзы были полупрозрачными - на внутренней стороне светились миниатюрные экранчики. И часть её сознания, блуждающая по бесконечным сетевым лабиринтам, была в это время безучастна. Другая же часть искренне радовалась падающим фрактальным хрусталикам. Ей было нестерпимо, почти физически больно наблюдать, как хрусталики превращаются в грязное месиво под ногами животных.
  
   Животные не замечали хрусталиков, двигаясь сплошным потоком. Как они могут, как они смеют!? Тонкие её губы кривились презрительно и гневно, лоб морщился, а кулачки сжимались сами собой. Ей хотелось смять эти лица цвета облачного неба, смешать с грязью, размазать по стенам. Ведь снег - всё, что есть у Хло.
  
   Ещё зимой Хло любила бродить по улицам, втаптываясь тяжёлыми ботинками в подножную жижу. Из-за вечной своей раздвоенности, она часто натыкалась на прохожих, иногда - на фонарные столбы. Смешная Хло, в красном пальто и с двумя ассиметрично торчащими из головы хвостиками. Она так привыкла к потокам информации, к фотонам, несущимся из красноватых линз прямо в мозг и выходящим где-то в районе затылка, что ни секунды не могла продержаться без них. Привычка, потребность, зависимость - как угодно.
  
   Захламлённые улицы каких-то трущоб, узкие улочки чайнатауна, широкие проспекты, огни МКАДа-2 - всё это сливалось в красноватый калейдоскоп. Всё плыло навстречу, не останавливаясь.
  
   Знаете, где жила Хло? И я не знаю. Будто бы целый день она бродила по городу. То разглядывала безделушки на Новом Арбате, то кружила по дворам вокруг Новых Патриарших. Весь город был её домом, но домом ненужным. Скорее всего, ей был нужен снег, да ещё вот очки.
  
   У каждого города есть свои легенды, может быть, Хло одна из них? Но я же видел её несколько раз. Когда ещё выходил на улицу. Помню, как первый раз повстречал её: она стояла у светофора, на перекрёстке, метрах в десяти передо мной. Уже зажёгся зелёный свет, а она застыла на месте, и потоки людей, огибая её, устремились на другую сторону дороги. Она словно задумалась о чём-то: губы беззвучно двигались, будто шептала слова неведомого заклинания, взгляд был устремлён сквозь красную плоскость вдаль, мимо всего. Падал снег.
  
   Этот кадр нельзя было упустить. Я достал фотоаппарат, сделал несколько снимков. Она обернулась, посмотрела прямо в камеру. Тогда мне показалось, что она видит что-то. Что-то на грани двух миров, за снежной пеленой и неоновыми разводами. За грязью и серым городским дымом.
  
   - Привет, - я помахал ей рукой, - Меня зовут Дик. Ты не против, если это фото будет в журнале?
   Она подошла ближе.
   - А я Хло...
  
   И даже не спросила - что за журнал. В тот день мы гуляли допоздна, а под утро она исчезла. Городской призрак.
  
   Через пару дней фото красовалось на обложке The City, а я внезапно превратился из внештатного фотографа в настоящую знаменитость. Ненадолго.
  
   Вы когда-нибудь слышали о агорафобии? Агорафобия - это боязнь открытого пространства. Сейчас, когда вирусы загнаны в колбы, на сцену вышли агорафобия и эпилепсия. Шум, огни, толпа, - отличная почва для психических и невротических заболеваний. Так сказал мне мой врач, а я склонен ему верить.
  
   Поначалу я начал реже выходить на улицу. Всё чаще поднимался на крышу - делал снимки оттуда. Панорамы. К сожалению, они получались не ахти, моя специализация - портреты.
  
   Очень скоро я начал бояться даже выйти за сигаретами, и просил об этом соседа. Хло заходила несколько раз, но, в отличие от меня, она боялась пространств замкнутых, что в наше время просто нелепо. Она сидела на диване, напряжённо, словно готовясь вскочить. Разговор не клеился, она уходила, желая мне выздоровления. Уходила к своему снегу, к улице и огням.
  
   Я дома. Кофе на столе. Экран монитора чуть осветляет мрак комнаты. За моей спиной окно, и, время от времени, отрываясь от работы, я курю, глядя на улицу. Серый вечер заполняет её, вечер, полный неона и шума. В этом шуме непросто обратить внимание на падающие с неба снежинки. В этом чёртовом городе никому нет до этого дела, кроме Хло. Мне подмигивает красно-белая вывеска: Coca-Cola. Собственно, с чего я взял, что существует какая-то Хло? Память - странная штука.
  
   Я гляжу на мерцанье, и не знаю. Один в этом чёртовом городе я задумался, а была ли Хло? У каждого города должны быть свои легенды.
  
   Я сажусь обратно за компьютер. Мне пришло сообщение. Буквы смеются надо мной:
  
   Вы знаете Хло? - спрашивают они.
  
  
   002. Скука.
  
   Беспечно ходит речь, что ходит в строчку,
   Банальной рифмой походя играет
   И столь же верно ногу подбирает,
   Сколь неизменно попадает в точку...
   Роберт Фрост
  
   Утро четверга 22 декабря 2039 года выдалось ясным. Ночью шёл снег, и улицы ещё не успели расчистить. Этим утром магазин электроники "У Ричи" огласился детским криком:
  
   - Хочу робота! Ну, мам!
  
   Владелец магазина, Ричард Блейк, работавший без выходных, толстоватый, сонный, стоял у кассы, натянув на лицо дежурную улыбку. В этот день, как и в любой другой, он открыл магазин ровно в 9:00, ни секундой позже.
  
   - Хочу собаку, электронную собаку, мам!
   - Но зачем тебе электронная собака, Ник? Смотри, сколько здесь всего.
   - Ну, маааам!
  
   Помещение заполоняли роботы всех мастей. Роботы-уборщики, роботы-повара, роботы-строители и так далее. Полки занимали компьютеры, наладонники, коммуникаторы. Новейшие разработки всех передовых фирм.
  
   - Ники, мы же пришли за приставкой, за игровой приставкой. Зачем тебе робот-собака, он же не живой?
   - Ну и что?! Не надо мне никакой приставки, купи робота!
   - Ники, но там, на улице, мы видели собаку, давай возьмём её? Бедненький щенок, голодный. Возьмём его.
   - Нет, маааам! Хочу робота, нахрен твою блохастую псину!
   - Как ты выражаешься. Кто тебя, чёрт возьми, научил так выражаться?
  
   Далее пошёл беспрерывный поток нравоучений. Роботы прятали взгляды, Ричи дремал. За окном, загребая серую кашу, проехала снегоуборочная машина. Старомодный колокольчик над дверью тренькнул. Внутрь, вместе с холодом, ввалилось нечто красное, припорошенное снегом. Отряхнувшись, превратилось в странного вида девушку. Определить цвет её глаз было невозможно - красные линзы очков насмешливо поблёскивали. Из-за пазухи девушки испуганно выглядывала страшноватая мордочка щенка. Щенок втягивал носом мёртвые запахи пластика и металла, выдыхая моментально исчезающие облачка пара. Оставляя мокрые следы, девушка углубилась в хитрые лабиринты стеллажей и полок. Роботы молчали.
  
   - Мы возьмём вон ту собаку-робота. На сколько гарантия?
   - Два года. Не забывайте - раз в полгода нужно проводить техническую проверку ...
  
   Затем:
  
   - Спасибо за покупку.
  
   Дверь закрылась, выпустив наружу мрачную мамашу и счастливого обладателя HD-15, усовершенствованной модели робота-пса.
  
   - Как думаете, зачем они все покупают электронных животных? - обратился к странной девушке Ричард. - Я пять лет ими торгую, но ума не приложу, зачем они кому-то нужны. Понятно, что спрос рождает предложение. Но вот почему?
  
   Она молчала несколько секунд, она рассматривала витрину, на которой мостились разнообразные аккумуляторы. Щенок тихо сопел во сне.
  
   - Это же удобно. Робот не требует внимания, еды, не обижается. Он идеален. Заряжаешь его раз в неделю, да возишь на обследование раз пол года. Удобно? Дайте-ка мне вон те батарейки... Спасибо.
  
   Дверь снова закрылась, оставив Ричи наедине с мёртвыми взглядами. В этот день почти не было посетителей, и скука навалилась на него всем своим многолетним весом. В этот четверг 22 декабря 2039 года, Ричард вдруг почувствовал, насколько он устал. Даже имя его, он только сейчас это осознал, - имя его было стандартно до отвратительности. Продукт своей эпохи, хотя он всегда этим гордился. Жизнь представилась ему чередой серых событий, когда точно знаешь - что будет завтра. Когда твёрдо знаешь, что было вчера. Он был одним из первых американцев, кто открыл свой бизнес in Russia пять лет назад, когда глобализация уже завершилась, и когда разнообразные террористические организации уже были стёрты с лица господней земли, хотя отдельно взятые фанатики ещё взрывали себя тут и там.
  
   В этот день Ричи впервые закрыл свой магазин раньше обычного - в шесть часов вечера. Он отправился домой по уже успевшим зарасти снегом тротуарам.
  
  
   003. Ранние сумерки.
  
   Я сказал вам однажды в стихах - читали вы их или нет -
   О прекрасном месте, куда смертельно раненные
   Олени идут умирать; их кости лежат вперемешку
   Под листьями у сверкающего ручейка в горах; и если
   У оленей есть души, им это нравится; и рога, и ребра
   довольны...
   Робинсон Джефферс. Выбираю себе могилу.
  
   Наступил очередной вечер, заполняющий бесконечность пространства и времени между днём и ночью. Мостовая легко, почти легко, ложилась под ноги. Дима шёл домой. Две остановки метро - не много, чтобы пройтись, тем более, что в гудящий подземный муравейник лезть совсем не хотелось. Подходя к перекрёстку, он заметил нечто странное - нечто четверорукое, стоящее у стены. Приблизившись, понял, что это, всего-навсего, один из тех психов, "усовершенствующих свои тела". Две искусственных руки психа, выполненные из лёгкого металла и пластика, и две обычных, человеческиx, с невероятной ловкостью жонглировали девятью разноцветными шариками.
  
   - Идиот, - подумал Дима, - Никогда не понимал таких придурков, уродующих себя. Посмотрите, как круто я подкидываю шарики... Обезьяна!
  
   Но шапка, лежащая у ног жонглёра, была уже более чем наполовину наполнена мелочью и бумажными деньгами.
  
   - Да я столько за месяц не зарабатываю! - Дима сжал кулаки. Перед его глазами всё ещё стояло чёрное полотно ленты конвейера, на руках ныли мозоли от пневмоотвёртки.
  
   И вспомнил, что совсем недавно, с утра, наверное, смотрел по телевизору репортаж про ЭТИХ. Обычно дети богатеньких родителей, ОНИ делают дорогостоящие операции по усовершенствованию тела, ОНИ гребут деньги лопатами, в то время как обычные люди вынуждены работать весь божий день; работать в грязных подвалах, на опасных производствах, разгребать дерьмо и мусор. А эта обезьяна знай себе подкидывает разноцветные шарики. Какой-то кретин даже сфотографировал его, рожа то какая довольная, так и светится!
  
   На светофоре зажёгся зелёный. Дима, усиленно работая локтями, влился в поток людей. У кромки тротуара он чуть не сшиб нечто снежно-красное. Девушку. Окинув её презрительным взглядом, Дима зашагал дальше.
  
   - Ещё одна кретинка, - бурчал он себе под нос, - а очки то... Стоят, наверное, как пять моих персоналок. Уроды, блядь, кругом одни уроды.
  
   Неоновые вывески маячили вокруг, кружились и, казалось, смеялись над ним. Глаза остановились на рекламном плакате: "Ты на обочине, ты потерял веру в себя, девушки не желают с тобой общаться? Новый дезодорант Old Spice с неповторимым душистым запахом вернёт тебе веру в себя!". На плакате был вырисован слегка мультяшный громила в обнимку сразу с двумя грудастыми девками.
  
   - Ненавижу, - прошипел Дима. Изо всех сил он пнул металлическое основание, на котором держался плакат. Нога отозвалась вспышкой боли, резкой и быстрой, как свет. Перед глазами завертелись неоновые пятна. Железяке было на это совершенно плевать. Дима согнулся, сыпля ругательствами и распугивая прохожих. Чуть придя в себя, похромал домой.
  
   Добравшись, ввалился в лифт, прислонился к холодной металлической поверхности. Вверх-вверх, до конца, на последний этаж. В коридоре, возле двери в квартиру было разбито окно, хрустели под ногами осколки и старые окурки. Через рваную дыру в стекле далеко внизу виднелось ненавистное неоновое море, шевелящееся, словно разноцветный спрут. Через дыру намело снега и противно дуло. Сумерки теперь наступают рано, - думал Дима, - чересчур рано.
  
   Он жил один на последнем этаже, в маленькой холодной квартире с ржавой водой и холодным полом. Несколько раз представлялся шанс сменить жильё на нечто более удобное, но он оставался. Что-то было в этом последнем этаже, в этой одинокой жизни, что-то, от чего не хотелось уезжать.
  
   Сбросив куртку на пол, Дима включил компьютер, тот глухо зашуршал старыми винчестерами, загудел. Дима прошлёпал на кухню, чиркнув спичкой, зажёг конфорку древней плиты, питавшейся газом из облезлого красного баллона, поставил чайник. Нога ныла, хотя уже не так сильно. Включил радио. Радио выплюнуло:
  
   - Сегодня, с подписанием ряда документов, фактически...
  
   Выключил радио. Прислонился лбом к стеклу.
  
   - Зачем это всё? - спросил он сам себя. Напротив мигала квадратными окнами тёмная громадина, будто зеркальное отражение диминого дома. На мгновенье ему даже показалось, что это действительно отражение. Словно кто-то установил огромное зеркало. Что если в этой громаде напротив живёт такой же Дима, только он левша, да и сердце, должно быть, у него с другого бока? Этот зеркальный Дима тоже каждое утро уходит на работу - в 8 утра. Возвращается в 7 вечера. Он так же не любит телевизор. А сейчас он так же смотрит в ночь, разглядывая дом напротив.
  
   За спиной включился телевизор - время вечерних новостей.
  
   - Сегодня, с подписанием...
  
   Дима выключил телевизор, с трудом подавив в себе желание выкинуть его в окно.
   Чайник засвистел, и Дима с трудом подавил желание выбросить его в окно. Выключил плиту. Заварил чай, густой и едкий, обжигающий горло. Тёмный, как заоконные сумерки, расплавленный гудрон. Включилось радио - вечерние новости:
  
   - Это событие - огромный шаг вперёд для...
  
   Дима выключил радио, выдернул шнур из розетки. Подумав, вынул батарейки. Прислонившись лбом к стеклу, он шептал как заклинание: если ты чего-то не видишь, значит его и нет... Напротив, за стеклом, то же самое, но наоборот шептало его отражение. Далеко внизу мигала вывеска "Coca-Cola". Далеко внизу стандартно-красивая японка, обрамлённая неоновой мишурой, держала бутылку колы так, чтобы было видно этикетку.
  
   - Пей Кока-Колу, - было написано, - Лучшее среди лучшего.
  
   Дима, сжав голову руками, шептал заклинание быстрей, время ускорилось.
  
   - Пей колу, это лучшее. Этого нет. Если не видишь, значит - этого нет.
  
   Потом был звон стекла, когда отражения, наконец, соединились. Было мельканье огней и шум ветра. Удара не было, но от чего-то все телевизоры и компьютеры в округе выключились на несколько секунд, будто бы от перепада напряжения, чего не случалось уже лет пять.
  
   Отраженья промчались сквозь асфальт, дальше-дальше. Тысячную долю секунды вокруг было темно, а затем темнота озарилась сияньем миллиардов звёзд. Звёзды очень сильно напоминали неоновые новогодние гирлянды из прошлой жизни. И, миновав жёлтый шар солнца, отражения со скоростью света устремились к ним.
  
  
  
  
  
  
   004. Эстет.
  
   ...Мне эта мука всласть,
   Хочу к земле корней
   Еще плотней припасть,
   Еще больней...
   Роберт Фрост. К земле.
  
   Это была одна из тех старух, которые умеют постоять за себя в любой ситуации. Лицо, словно ком мятой бумаги, той, что шла на бюрократические нужды в прошлом столетии. Хорошо помятый временем ком. Старуха ухмылялась каким-то своим мыслям. Если бы не шум метро, я наверняка услышал бы её нечеловечески сухое дыхание. Я начал чувствовать вонь, исходящую из самых недр старого организма.
  
   Древнее существо, каким чудом ты дожило до наших дней? Древнее существо, ты мне не нравишься.
  
   Неожиданно, морщины, составляющие её лицо, дёрнулись. Если за пару минут до этой резкой и неуклюжей судороги чёрствых лицевых мышц на неё можно было смотреть, затаив чувства, то теперь, когда уродливая гримаса боли сдвинула все эти складки и борозды в омерзительный орнамент, взгляд просто соскальзывал на пол. Я с отвращением отвернулся и зашагал в дальний конец перрона, подальше от этого чудовища.
  
   Скрип, который не могло издать человеческое горло, хлопок удара за где-то за спиной. Я ускорил шаг. Скорее всего, старуха бьётся в эпилепсии. Эпилепсия - вот то, что случается с пожилыми людьми в большом муравейнике гораздо чаще, чем инфаркты. Они просто не могут наслаждаться тонкой красотой городской жизни, их убивает многоцветие и скорость. Сейчас она бьётся в судорогах на гранитном полу, пускает слюни и закатывает глаза. Полицейский, которого я видел около эскалатора, прибежит уже тогда, когда она начнёт извергать содержимое своего вонючего нутра наружу. Возможно, он сообразит, что стоит вытащить язык из её горла и перевернуть старуху на живот, чтобы она не захлебнулась собственной блевотиной. Возможно - нет. В любом случае, это не мои проблемы.
  
   Моё обострённое чувство прекрасного пострадало от этого инцидента. Всё вставала и вставала перед глазами эта старуха с её мятым лицом. Даже прекрасные неоновые мозаики на стенах не могли отвлечь меня от неприятных мыслей. Старуха, её дыхание. Когда человек стареет, он может стать благородней, чем в юности, а может стать мешком с вонью, гнилью и скрипучим голосом. Как бы там ни было, их всех стоит поместить в одно место, подальше от солнца.
  
   Слегка лязгая давно не крашеным железом, подъехал поезд. Открылись двери, я вошёл в вагон, залитый больным сиянием ламп дневного света. Зазвучал "Вальс цветов" Чайковского, и поезд плавно понёсся под гремящим городом.
  
   Пассажиров было мало, и большинство находилось в середине вагона. Неподалёку от меня стоял удивительно красивый молодой человек, с внешностью мраморного Аполлона и с необычайно длинными, глубокого медового цвета волосами. Как легки были его движения, когда он отводил золотистую прядь со лба, как прекрасен и строен был стан этого ангела, спустившегося с заоблачных высот на грязную, шумную землю! Мой взгляд почти утонул в волнах его волос, и я медленно, незаметно для всех, шаг за шагом подбирался к нему.
  
   Нет, мне совершенно не хотелось изнасиловать этого юношу или облобызать его тонкие кисти цвета слоновой кости. Я всего лишь хотел прикоснуться к прекрасному, получить моральный оргазм. Хотя бы почувствовать запах златокудрого - я был уверен, что он пахнет мрамором.
  
   В то же время краем глаза я заметил какое-то движение. Грязный, с сальными спутанными волосами юнец сидел напротив моего ангела. Угловатый, с узкими прорезями глаз на заспанном лице, в щетине и юношеских багровых прыщах. Скорее всего, завсегдатай легальных заведений для онанизма, торчал в кабинке всю ночь и пускал слюни; а теперь едет в какое-нибудь среднее узкопрофессиональное вечернее заведение, где медленно становится смазкой для машины общества. Однако что-то совсем больное было в этом прыщавом юнце. Как-то неприятно дёргалось серое веко и чуть тряслись его грубые руки.
  
   Он всё порывался встать, но что-то его держало. Чем-то объёмным были набиты его карманы, и непонятные проводки торчали из-под его старой мятой куртки. Бывают такие консервативные личности, не пользующиеся современной техникой, но среди молодёжи их мало. Кто же ты, неудачник? Что-то ты мне не нравишься.
  
   Вздохнув, я побрёл в противоположный конец вагона. Прыщавый неудачник сильно корёжил моё чувство прекрасного, и ангел не успевал восполнять потери. Всё-таки ангелок был не так уж красив, всё портил его нос с крошечной родинкой. Что же ты, милый, не удалил её? Операция стоит не так уж и много. А маскирующий крем - и того меньше.
  
   Прыщавый зачем-то поднялся, грубо отпихнул юношу-ангела, и встал посреди вагона, ссутулившись. Искусственный свет ярко осветил его прыщи, подчёркивая их неестественно-багровый цвет и величину.
  
   Скорее всего, самоубийца.
  
   Само-Убийца!
  
   Раз есть провода, значит, он использует старый добрый динамит. Килограммов пять старого доброго динамита, если он не засунул его внутрь себя. Пару лет назад один разочаровавшийся в жизни юнец, чтобы пройти через детекторы, засунул какую-то мощную взрывчатку себе в задницу, и остановил движение поездов на целый день.
  
   А лет десять назад, когда я учился в средних классах школы, нашу страну сотрясали общественные волнения: террористические акты, взрывы, и многие другие неприятные события. Большую часть школьной программы я освоил дома, а зачастую - находясь в старом, советских времён бомбоубежище. Редкие посещения центра Москвы запомнились мне плакатами, на которых были изображены террористы и заложники в различной обстановке, и продолжительными лекциями, произносимыми громкоговорителями в метро. Сейчас времена стали спокойнее, но любой современный вагон всё ещё можно разбить на три отсека.
  
   Видите два этих выступа на потолке, щели эти видите?
  
   Из пола и потолка выдвигаются бронированные переборки, захлопываясь, словно огромный рот, а окна закрывают стальные "жалюзи". Каждую из металлических дверей можно экстренно схлопнуть нажатием незаметной клавиши. Надо всего лишь успеть добраться до неё, вон она, почти у меня под рукой; и всего лишь метр от безопасной части вагона.
  
   Медленно, чтобы не провоцировать прыщавого, тянусь к кнопке и вдавливаю её. Завыла сирена, зашуршали выдвигаемые гидравлическим движком бронированные пластины. Быстро шагаю через сужающийся проход, перевожу дыхание и оборачиваюсь. Пассажиры из обречённой части вагона смотрят на меня с удивлением, словно кролики из клетки. Я сажусь на грязный, заплёванный пол, и говорю им:
  
   - До свиданья, кретины!
  
   Прыщавый смотрит на меня с ненавистью. В его руках зажаты два белых провода, их кончики соприкасаются. Мой ангел тоже смотрит на меня, только в глазах его нет эмоций; совершенно бессмысленный взгляд. Как у статуи.
  
   Переборки, верхняя и нижняя, присосались друг к другу. Я жду взрыва.
  
   Впрочем, я мог ошибиться насчёт прыщавого. Он мог быть коммивояжёром, или же попрошайкой. В таком случае, переборка ограждает меня только от прыщавого юнца. Бронированная стена между тонким ценителем жизни и грубым ничтожеством.
  
   Громыхнул взрыв, и, словно Титан ударил с досады кулаком в железную стену, - переборка прогнулась. Замигал и погас свет. Темнота...
  
   Я вытащил из кармана коммуникатор и включил встроенный фонарь. Что делать дальше, я не знал. Если нет электричества, значит, я замурован здесь на какое-то время. Зашипев от злости, ударил в заслон ногой. Металлическая конструкция оставалась непоколебима.
  
   Свет вновь появился минуты через две. Сначала неохотно пополз из окон, потом - вспыхнули лампы, загорелась красным кнопка вызова. Погнутые створки заскрежетали и поехали - одна вниз, другая вверх. До половины вошли внутрь, нервно дёргаясь, словно в агонии. С той стороны темноту нарушали всполохи искр, тянуло удушливым дымом. Я перескочил через дверную пасть, наступив во что-то липкое и тёплое.
  
   То, что осталось от моего ангела, прилипло к обратной стороне заслона. Похоже, взрыв отшвырнул его от прыщавого и впечатал в загородку. Остатки тела прибиты к полу поблёскивающим осколком поручня. Точь-в-точь, как мотылёк на булавке.
  
   Я только что вступил в ангельский кишечник.
  
   От красоты Аполлона остались только золотые волосы. Я побоялся смотреть на то, что стало с его лицом. Я побоялся даже оглядеться. Слава богам - вокруг этот дым.
  
   Тяжело вздохнув, достал свой талисман - швейцарский складной нож, который мне кто-то подарил на далёкий день рожденья. Намотал на палец чудесный золотой локон и обрезал его. Перемахнул через перегородку обратно. Из спасшейся части вагона на меня поглядело удивлённое существо в тёмно-зелёном пуховике. Мне почему-то хочется думать, что это была девушка.
  
   Я вылез из вагона через нетронутые взрывом двери - они безвольно разъехались в стороны, стоило мне только коснуться одной створки. Поезд почти доехал до станции, когда прыщавый решился на самоубийство. Трубы и провода уже сменялись гранитными плитами в том месте, где я покинул состав. Пройдя мимо трёх вагонов по узкой полоске пола между стеной и поездом, я спотыкнулся о ступеньки лесенки, ведущей на перрон.
  
   В ярко освещённых окнах состава застыли неподвижные фигуры людей. Головы их неестественно, словно чьи-то толстые пальцы крепко держали каждую, повёрнуты в сторону электронного табло. Электронное табло отсчитывало время. Пассажиры выказывали молчаливое нетерпение, не ведая о том, что в паре десятков метров лежат мёртвые люди. И мёртвые куски людей.
  
   Вдали загромыхали шаги, наконец-то взвыла усталая сирена. Вход на перрон был загорожен железной дверью, со стороны путей тянулась стальная высокая сетка. Я сел на ступеньки, и закурил.
  
   Так я и дождался спасателей, и фотограф-фрилансер, пришедший вместе с ними, пару раз щёлкнул здоровенным kodak'ом. Я сидел и курил, а в кармане держал руку с локоном неизвестного мне Аполлона. Мой ботинок покрывала застывшая бурая кровь, а на носке красовался маленький ошмёток кишки.
  
   На перроне я поговорил с роботом-следователем, получавшим информацию от людей-спасателей, прошедших в вагон. После того как я сказал, что внизу разорвалась бомба, голос без следа интонаций всего лишь попросил мои документы. Потом я оставил свои отпечатки пальцев на холодном щитке, сказал, что не имею претензий. И меня отпустили.
  
   ***
  
   Мокрые снежинки падали с серого неба. Я вышел на Лубянке, и меня подхватила безликая толпа. Протуберанцы этого скопления протоплазмы извивались в подземных переходах, текли по переулкам, бурлили в труднопроходимых местах. Рядом со мной уютно проплывал тёплый бок здания "Библио Глобуса".
  
   Я втёк внутрь вместе с удачно подвернувшимся людским потоком. По ногам подул тёплый ветер, над головой прошипел металлодетектор. "Глобус" - солидная компания, даже в самые худшие времена ни один террорист или самоубийца не рисковал взрывать себя на их территории. Бессмысленно, безынтересно.
  
   Первый этаж - здесь продают книги для детей домохозяек и компьютерные игры. Череда ярко освещённых залов, заполненных шкафами и стойками из настоящего дерева, распираемых разнообразными носителями информации. Преимущественно - маленькими картонными карточками с замурованными внутри микросхемами. Улыбчивые люди-консультанты - у Глобуса хватает средств, чтобы оплатить лицензию на каждого из них, - следят за посетителями холодными глазами.
  
   Второй этаж предназначается для иной аудитории. Специальная литература, техническая литература, классическая литература, операционные системы, разного рода программы. Соответственно, и карточки из дорогих синтетических биополимеров.
  
   Я прохожу мимо полок с классической литературой. В маленьком кусочке картона или в металлической полоске можно упаковать всю жизнь, все чаяния и надежды великого человека. Крошечный кусочек пространства против духовной силы, умноженной на время. Книга всё же гуманнее. Я иду мимо полок, я благоговею. Электронный храм вечности? Гробница для некогда великих людей?
  
   А она стояла около полки с русской классической поэзией, на которой установлены экраны и небольшие, удобные ридеры для обзора книги. Русые волосы, заплетённые в косу, и синее тёплое пальто. Она стояла спиной, но я понял, что испытываю наслаждение, просто глядя на её спину.
  
   - То, куда мы спешим,
   этот ад или райское место,
   или попросту мрак,
   темнота, это все неизвестно,
   дорогая страна,
   постоянный предмет воспеванья,
   не любовь ли она? Нет, она не имеет названья...
  
   Она читала стихи чуть нараспев, и чуть дрожал её голос. Мне кажется, думала, что рядом никого нет. Я стоял, глядя на синюю спину.
  
   Задумавшись, я упустил момент её ухода. Коса мелькнула где-то на донышке глаза, и секунду спустя её уже не было. Одинокие полки, одинокие чипы. Одинокие носители информации, забитые никому не нужными сейчас словами. И я, ценитель прекрасного, которого оставили в дураках.
  
   Выбравшись из "Глобуса", я зашёл в "Флегматичного Енота" - неплохое заведение, в котором можно выпить чашечку кофе и посидеть бесплатно в Интернете. Из-за последней особенности заведения этой сети бывают переполнены школьниками и студентами - русский человек никогда не откажется от чего-то бесплатного. А бесплатный Интернет стал популярнее бесплатных туалетов. В середине дня здесь заседает богема, и изредка приходят на бизнес-ланч деловые люди. Но сейчас посетителей сравнительно немного. По стенам, обитым досками искусственного дерева, развешаны портреты популярных сетевых деятелей в рамках, стилизованных под мотки оптоволоконного кабеля. Я заказываю себе самый обычный эспрессо и сажусь за свободный стол, включаю терминал.
  
   Напротив сидит она.
   Напротив сидит моя девушка.
  
   Я узнал её по цвету волос. Только волосы видны из-за чёрной коробки со светящимися гранями. И она вновь собирается уходить!
  
   Жду, пока она проделает половину пути до дверей кафе, встаю и медленно следую за ней. Если я побегу, это будет выглядеть неэстетично. Я смогу встретить её ещё раз, это несложно, но если я потеряю своё достоинство, то как я его найду?
  
   Она идёт торопливо, сутулится. Даже коса потускнела от неведомого напряжения. Приходится прибавить шагу, чтобы не потерять её из виду. Мы проходим мимо переулка, ведущего в сырую глубину между домов. Неожиданно, она останавливается.
  
   Я чувствую некоторое недовольство. Девушка стоит, похожая на камень в бурливом потоке, - люди обходят её, глядя с презрением. Должно быть, вода точно так же презирает препятствия на своём пути. Я иду всё медленней, чтобы не пройти мимо. И когда оказываюсь в пяти шагах, она, словно очнувшись, забегает в переулок. Следую за моей девушкой. Мимо пролетают заледеневшие окна и водосточная труба. В одном окне сидит большой белый кот.
  
   Она падает на снег, ясный и девственный - должно быть, этот переулок не очень посещаем. Встаёт, прислоняется к холодной и древней стене дома, плачет. Я не люблю видеть, как девушки плачут, как искривляется рот, как краснеют глаза. Такие моменты старят их, и мне неприятно смотреть на молодых старух. Я слежу за ней уголком глаза. Она успокаивается не скоро - успеваю замёрзнуть. Разворачивается и идёт мимо меня, будто не замечая.
  
   Её лицо, хотя и измазанное слезами, чудесно: большие, выразительные синие глаза, высокие скулы, и светлая чистая кожа. Скорее всего, всё натуральное, пластические хирурги не изменяли ничего, а если и изменяли, то за очень большие деньги.
  
   Я продолжаю следовать за ней. Она вливается в толпу и идёт к ближайшей станции метро - "Чистым Прудам". Толпа иногда отрезает её от меня, но я чувствую присутствие моей девушки. Я всегда чую прекрасное.
  
   Около станции с большой стеклянной витрины удивительно широкими глазами смотрит японка, кокетливо потягивающая кока-колу. Должно быть, результат сложной операции. Однако японка проигрывает моей девушке во многом, несмотря даже на модные глаза-бабочки.
  
   Девушка входит в неприметную дверь, расположенную у японки под ухом. Я оказываюсь перед дверью в тот момент, когда она почти захлопывается, легко вздохнув. Ловлю ускользающую ручку, читаю белую табличку на двери: "клуб Animelayer, вход только для членов".
  
   Вхожу в сыроватый и тёмный холл, скармливаю автомату кредитку. Автомат думает несколько секунд, и выплёвывает кредитку обратно. Меня не впускают.
  
   Я выхожу на улицу, где уже начинает темнеть, покупаю кофе в аппарате, который нахожу в двадцати шагах от двери клуба, и занимаю выжидательную позицию примерно в том месте, где шея японки должна была бы перейти в грудь.
  
   Я жду около двух часов. Чувство прекрасного ясно и отчётливо говорит мне, что она не задержится там на ночь.
  
   Мою прекрасную девушку вежливо вытряхивают из клуба два молодых человека с синими длинными волосами, одетые в футуристические наряды из серой кожи и силикона. На правом рукаве у каждого краснеет повязка с надписью "охрана". Один явно младше, я бы не дал ему даже восемнадцати.
  
   Она пристаёт к ним, глупо смеясь, пытается запрыгнуть на руки к младшему охраннику. Охранники отступают к двери и захлопывают её перед носом моей девушки. Она барабанит в пластик маленькими кулачками, но поняв, что пути обратно нет, садится на грязный зелёный половик перед входом.
  
   Я медленно, чтобы не спугнуть, подхожу к ней. Она достаёт сигарету из длинной синей пачки и неуклюже вертит перед лицом длинными белыми пальцами.
  
   Чувство прекрасного толкает мои ноги быстрее, вперёд, к двери, к пьяной девушке. Я склоняюсь перед ней и молча предлагаю зажигалку. Она никак не может понять, зачем ей зажигалка, и морщит прелестный лоб. Я вытаскиваю сигарету из её холодных пальцев, прикуриваю, и с учтивым поклоном передаю обратно.
  
   Она осторожно берёт сигарету розовыми губками, опасливо затягивается. Минуты две мы молчим. В вечернем небе горят жёлтые и синие фонари. Снег теперь падает мягкими хрупкими комьями, и паденье их всё учащается.
  
   Она встаёт, неуклюже отряхивается, и мы идём вдоль прудов. Грязная вода уже недели три как превратилась в чистый, опрятный на вид лёд. По льду неспешно двигаются люди на коньках - взрослые и молодёжь Я слышу гул голосов, словно огромный улей подвесили над голубым льдом в окружении мотыльков-фонарей.
  
   Она усаживается на лавочку, изукрашенную местными неформалами. В неярком, мечущемся свете я замечаю ярко-розовое слово "evangelion" и лицо девочки с голубыми волосами и непропорционально большими ушами, намалёванное на сиденье.
  
   - Это была первая в моей жизни сигарета.
  
   Она смотрит на танцующую по льду толпу, не отрывая глаз. Мне показалось, что губы девушки не шевелились, и слова прозвучали где-то совсем близко от моего правого уха.
  
   Молчание началось. Должно быть, она находила это неудобным и чувствовала себя не лучшим образом, хотя винные пары ещё не оставили её. Она ёрзала по скамейке, теребила пачку с сигаретами.
  
   А я наслаждался. Моё чувство прекрасного утоляло голод, который усилился после гибели белокурого ангела в метро.
  
   Все мы голодны в этом городе, и все по-разному питаемся. Фаст-фуд, наркотики, картинные галереи - всё, чтобы не дать себе умереть от голода, от истощения.
  
   Потому что город ест нас.
  
   Она встаёт со скамейки, влезает по колено в сугроб и втыкает сигареты маленьким частоколом - одну за другой. В середине получившегося круга ставит пустую пачку.
  
   - Приглашаю вас в мой новый дом! - смущённо и радостно говорит она, будто бы удивляясь своей смелости. Тонко хихикает и падает на снег. Я подаю ей руку, мы идём к метро.
  
   Мы едем ко мне домой. Она, должно быть, об этом догадалась, и не задаёт никаких вопросов. Она рассказывает о себе, пока мы мчимся через нескончаемые туннели со светом в конце, и замолкает, когда поезд останавливается и перестаёт заглушать её слова. Но я успеваю узнать её немного, старательно прислушиваясь к болтовне.
  
   Её зовут Лена, но все её друзья - бывшие друзья - зовут её Лейн, в честь какого-то персонажа какого-то мультфильма. Все её друзья состояли в клубе Animelayer, и те двое охранников, которые столь нелюбезно выпроводили её оттуда, тоже её друзья. Месяц назад она сильно заболела, и стала напиваться до бесчувственности, чтобы не ощущать боли. Её друзья знали об этом.
  
   Но всё-таки отказались от неё, и выгнали из клуба.
  
   У неё нет денег на лекарства, и теперь, с потерей друзей, нет смысла в жизни.
  
   Мы пересаживаемся на Библиотеке имени Ленина, я чуть не теряю её в ядовито-многоцветной толпе. Нахожу - она стоит в растерянности около перехода на голубую линию. Почти с боем прорываюсь мимо неповоротливой женщины, отягощённой автоматической тележкой, хватаю Лену за руку. И мы плывём по мутному потоку людей к Александровскому саду. Поезд отошёл как раз в тот момент, когда нас вынесло к его синим, в полоску, дверям.
  
   Где-то позади ещё одна женщина бьётся в эпилептическом припадке. Мне уже всё равно.
  
   Лена защищает моё чувство прекрасного. Больная, пьяная, всеми покинутая Лена.
  
   Мы едем до Митино в пахнущем потом и нездоровьем поезде. Вагонный голос, женский в этот раз, объявляет остановки. Нам с ней выходить в синей точечке где-то посредине щупальца метро, всё ещё растущего, словно опухоль. Лена прикорнула у меня на плече.
  
   Может быть, она не талантлива и не особо умна, но она мне нравится. Она эстетична, а это - самое большее, на что я могу рассчитывать. Мне не нужен замок в горах, с меня хватит скромного дома где-нибудь в пригороде Москвы, с камином и метро неподалёку.
  
   "Следующая остановка - Митино. Осторожно, двери закрываются", - нежно говорят из-под потолка. Поезд мчит сквозь вязкий туннельный сумрак, и когда колёса перестают стучать так яростно, я бужу Лену, и мы выходим из жарких нор в метель, чтобы доехать почти до самого дома на монорельсовом трамвае.
  
   Мой дом - одна из новостроек, сооружённая из продуктов переработки токсичных отходов. За проживание в ней мне полагается ежегодная выплата компенсации - из-за возможного ущерба здоровью.
  
   В моём районе, все здания которого некогда были токсичным мусором, во дворах и подземных парковках стоят довольно дорогие машины, из чего я заключаю, что мои соседи не так уж и бедны. Соседка по лестничной клетке, Авдотья Петровна, вдова какого-то генерала, жертвует своей компенсацией в пользу погибающих лесов Амазонки, но терпеть не может "зелёных".
  
   На прокуренной лестничной клетке тихонько, словно старые ходики, тикает счётчик. Вот мы и дома, Лена.
  
   Я втаскиваю Лену в тёплую прихожею, где в углу гордо стоит рукастая вешалка для одежды. Прислоняю Лену к стене, и она сползает вниз, даже не пытаясь устоять. Однако, и это прекрасно - морозная усталость, снежная пустота, которую город оставил Лене. Я раздеваюсь, снимаю с неё пальто, и мы входим в гостиную, освещённую яркой жёлтой лампой. Включаю электрический камин, и пламя - почти настоящее и очень жаркое на вид - бешено мечется по голографическим дровам.
  
   Лена подпирает шкаф. Когда я подаю ей руку, она отстраняется от меня, опускается на четвереньки и ползёт к камину. Засовывает в него руку - и долго водит ладонью над огненными волнами.
  
   Ненадолго оставив её наедине с нарисованным огнём, я иду на кухню и завариваю зелёный чай в небольшом глиняном чайничке. Чай - это для меня. Лене я наливаю водки в глиняную чашечку.
  
   Когда я возвращаюсь в комнату, она тщетно пытается спалить свою косу в камине. Я протягиваю ей чашечку, она смотрит на меня, не понимая, чего же я хочу. Я почти насильно заливаю водку ей в рот. Лена облизывается, как кошка, и говорит, глядя на меня жадными кошачьими глазами:
  
   - Ещё.
  
   Я приношу ей всю бутылку. Водка дорогая; если верить этикетке, её изготовили где-то в Китае. Но это обычная пшеничная водка, отнюдь не саке.
  
   Лена пытается пить из горлышка, но явно переоценивает свои возможности. Я молча иду в ванную, приношу оттуда мочалку - тряпок у меня не водится - и вытираю лужу.
  
   Возвращаюсь в ванную, выжимаю мочалку над раковиной, и нечаянно заглядываю в зеркало. Оттуда смотрит малознакомый мне, бледный и небритый молодой человек. Мы перемигиваемся с ним, как добрые приятели.
  
   Лена перебралась на кухню, где у меня стоит большой аквариум с новомодной подсветкой и несколькими полосатыми рыбками. Лена заворожено смотрит на рыб, и даже, кажется, дёргает ушами. Как большая кошка.
  
   Лена говорит мне, что хочет плавать. Так же, как эти рыбки. Я говорю ей: что ж, прекрасно, Лена. Мы поплаваем.
  
   ***
  
   Следующим утром события ночи вспоминались с трудом. Лена нашла в Интернете какие-то мультики, и мы смотрели их. Я вытащил из холодильника пачку весёлых таблеток, и мы ели их.
  
   Я летал над молочной рекой с апельсиновыми и марципановыми берегами. Около реки колыхались деревья из пластиковых слов. Зелёные стволы, красные листья и глубокие, берущие начало у самых корней, у земли, дупла. В одно я сунул руку, и вытащил за хвост крысу с часами. Крыса сказала: "ай, отпусти мою ногу!", и ускакала в сторону реки.
  
   Девочки с водянистыми огромными глазами на полголовы превращались в лягушек и стрелы. Сколько бы я не целовал их ледяные губы, они оставались лягушками, и со звонким кваканьем исчезали в реке. Решив, что мне одиноко, я нырнул в реку и проснулся.
  
   По-моему, я изнасиловал Лену.
  
   Она лежала рядом - такая торжественная и бледная. Она улыбалась.
  
   Значит, ей понравилось.
  
   Я иду на кухню, завариваю чай. В голове гудят иерихонские трубы, и рушатся крепостные стены мыслей. За окном бледнеют дома и дороги, завёрнутые в снег.
  
   - Лена, ты голодна?
  
   Не отвечает. Наверное, не слышит.
  
   Возвращаюсь в комнату с чашкой чая. Тишина стоит такая, что хочется поежиться. Словно кто-то выключил все звуки - в комнате, в доме, во всём квартале.
  
   Лена лежит на диване, и от тусклого зимнего света мне она кажется слишком бледной, даже зеленоватой. Я сажусь рядом и глажу её по голове.
  
   Проходит полчаса - она всё не просыпается. Наверное, весёлые таблетки имеют такой побочный эффект. Я иду на кухню, достаю из мусорного ведра две помятые пачки.
  
   В одной из них, покрытой голубоватой полиэтиленовой плёнкой, раньше лежали презервативы. Я брезгливо выбрасываю её обратно. Вторая - это искомая пачка из-под колёс. Единственное предостережение, мелким шрифтом напечатанное на дне коробки, - "противопоказано диабетикам".
  
   Лена не говорила мне, что она - диабетик. Но и я не спрашивал.
  
   Я звоню знакомому врачу. Звоню в дверь, так как мы живём на одном этаже. Он выходит на лестничную клетку в мягких тапочках и халате. Вообще-то он и не врач вовсе, просто пару курсов отучился в Медицинском. Пока не выгнали. Теперь пишет какие-то популярно-медицинские статьи.
  
   - Что у тебя могло стрястись в десять часов воскресного утра? - спрашивает он устало. Я молча предлагаю ему сигарету.
  
   - Тим, у меня девушка лежит, - неуверенно начинаю я. Лицо Тимы плывёт, его уши превращаются в лягушачьи лапки. Я сильно жмурюсь, до тех пор, пока цветной калейдоскоп точек стекает миниатюрной Ниагарой по зрачкам. Открываю глаза, уши Тимы приняли обычный для них вид. Тима совершенно безучастно курит.
  
   Я неловко молчу. Мозг совершенно пуст, и немного болит голова. Не из-за колёс - я просто не выспался.
  
   Тима кидает бычок на пол, где обгорелый кусок сигареты рассыпается трухой.
  
   - Хорошие колёса были? - безо всяких интонаций спрашивает Тима.
  
   Да, колёса были хорошие. Качественные, не чета тем, которые можно купить в Москве или Питере. Я достал их в прошлом месяце в Амстердаме, когда ездил на экспозицию "Прадо", в то время находившуюся в Государственном музее Нидерландов. Помню, как зашёл в маленькую аптеку, неподалёку плескалась вода в зелёном канале. Узкие улочки, пёстрые старинные дома и аптека, где можно купить слабые наркотики. На витрине нарисована перечёркнутая голова ребёнка, и подпись под ней - "0-16". Весёлые пилюли, расфасованные в белые пачки, больше похожи на витамины.
  
   Я купил тогда пять пачек амфетаминов, и сразу же съел одну таблетку, не сводя глаз с меланхоличного аптекаря.
  
   Потом я поплыл по сияющему великолепием Амстердаму к музею. Иероним Босх был прекрасен. После второй таблетки я долго стоял перед "Адом" и думал о зелёном цвете, которого не хватало на этой картине. Мне очень хотелось мазнуть по верхнему правому углу зелёным, но люди, расхаживающие вокруг и гудящие, словно колокола, мешали мне. Тогда я пошёл обратно в гостиницу, где в номере обнаружил репродукцию "Ада". Я точно помню, что нарисовал в углу зелёным маркером маленький цветочек. Утром ни картины, ни цветочка, ни маркера я не нашёл.
  
   - Да, Тима, - он удивлённо смотрит на меня. Должно быть, мы уже долго стоим. - Посмотришь её?
  
   Зашли ко мне, и Тима сразу же прошлёпал тапочками в гостиную. Я тупо смотрю в угол прихожей, где стоят три бутылки. Водка. Какое же быдло станет угощать девушку водкой!
  
   Тима возится с Леной, что-то щупает на её горле, я наливаю себе остывший чай. На поверхности гадкой жидкости образовалась белёсая плёнка, но я всё равно пью.
  
  
   ***
  
   - Она умерла, Фриц! - доносится из комнаты.
  
  
   005. Убить время.
  
   ...Ко мне стремятся боги тщетно,
   Священных Семь,- но в тишине
   Добро творящий незаметно
   Придет и без небес ко мне!...
   Ральф Уолдо Эмерсон
  
   Восемь часов, время новостей. Я переключаю канал, щёлкая пультом. Нельзя пропускать новости, только полные эгоисты могут не интересоваться тем, что происходит в мире. Я не эгоист. Сейчас восемь, и я пялюсь в экран, я вот-вот упаду с кресла, я вытянул шею, вот какой я не-эгоист. На экране миловидная дикторша произносит:
  
   - Сегодня, с подписанием ряда документов, фактически завершилось долгожданное объединение Moscow-city и Piter-city. "Этот огромный шаг в процессе глобализации и урбанизации, ведущий, несомненно, к общему процветанию цивилизации", - заявил по этому поводу президент МП...
  
   Здорово! Как же это здорово, позвоню-ка Эду. Эд - мой друг. Скажу прямо, самый лучший друг. Приглушив звук телевизора, я тыкаю в телефонные кнопки.
  
   - Алло, Эд, привет! Смотрел новости? Как так? Да ты что? Да там же... Что? Ну, можно... Через сколько? Хорошо. До встречи.
  
   Меня, конечно, немного обидело, что Эд не захотел меня слушать, это несколько эгоистично, ведь я хотел рассказать такую важную новость. Впрочем, я его давно не видел - надо бы прийти. Старинный бар "Флегматичный енот" - там всё сохранилось ещё с начала века. Есть даже автомат с пластинками. Подумать только, сорок лет назад люди ещё слушали пластинки. Хотя, я могу ошибаться, история никогда не была моим любимым предметом. В общем, если вы ищите спокойное классическое заведение с холодным пивом, ненавязчивой фоновой музыкой и бесплатным Интернетом, "Флегматичный енот" - то, что вам нужно, - я процитировал рекламный ролик.
  
   Оделся я, краем уха слушая ток-шоу The Times, да и поспешил к метро, предварительно вставив в ухо новенький радиоприёмник от Sony (размером с ноготь, между прочим). В ухе что-то непрерывно шумело, убаюкивающее так. Не знаю, что бы я без приёмника делал. Сейчас, например, там какой-то радиоспектакль. Это навевает воспоминания о детстве: помню, давным-давно, я был в театре с родителями. Мне жутко понравилось, но я ничего не понял. Кажется, это была Seagull by Chekhov.
  
   Спустившись в метро, я влез в поезд. До Лубянки мне ехать всего ничего - пару остановок. Наверное, как обычно, приеду раньше времени. Задумчиво разглядывая схему метрополитена, я слушаю "радио-классика". Играет Stupify by Disturbed, давно забытая песня начала века. Сажусь подальше от центра вагона, там полно людей. Поезд трогается. Внезапно, справа от меня происходит какое-то резкое движение. Я толком не успеваю ничего разглядеть, вижу только, что бронированные створки, служащие для защиты пассажиров, внезапно схлопываются, отрезая часть вагона. Бледный, хорошо одетый молодой человек еле успевает проскочить. Через мгновенье с той стороны стальной перегородки что-то оглушительно ударяется, даже сквозь гитарные рифы, звучащие в ухе, я слышу шум взрыва. Свет пропадает. Что-то скрипит, летят искры. Я пригибаюсь и закрываю голову руками, этому меня научили родители лет десять назад - тогда разные психи взрывали себя на каждом шагу. До сего момента я и не предполагал, что эти знания мне как-то пригодятся. Да и створки, если подумать, сейчас уже ни к чему, однако...
  
   Радио трещало:
  
   And don't deny me
   No baby now, don't deny me
   And darlin' don't be afraid
  
   Я сжался в комок и попытался успокоиться. Слава Богу, или кому там, что радио ещё работает. Через долгие две минуты (я отсчитывал время про себя) зажглось аварийное освещение. Внутренности вагона осветились красным светом. Пострадала, кажется, только отгороженная часть. Стальные створки прогнулись, но выдержали удар. Бледный парень зачем-то пытался разжать их любовное объятье, тыкал кнопки настенного пульта. Наконец листы немного раздвинулись: из зазора валил дым, были видны всполохи пламени. Подтянувшись, Бледный перевалился через преграду, словно бы исчез геене огненной. Деньги он там оставил что ли? Затем он вернулся, открыл уцелевшую дверь, и спрыгнул в темноту. В тоннель. Вот псих.
  
   Динамики внутренней связи вдруг ожили, раздался хриплый голос: Без паники! Всё под контролем, оставайтесь на своих местах!
  
   Господи, а я что делаю? Сижу и жду, сижу и жду. Слушаю радио. Невезучий день, зачем я только из дома вышел...
  
   Поезд тронулся, медленно, нехотя прокатил оставшиеся до Лубянки последние метры. Двери открылись, вагон наполнился светом, и внутрь, будто ангельский хор, въехала команда роботов-эвакуаторов. Один из них подъехал ко мне, пощёлкал, поводил медицинским сканером. Пробурчал электронным голосом: "Всё в порядке, можете идти. Психологи на станции окажут вам помощь".
  
   Психологи, ненавижу их. С детства. "А что ты видишь в этой кляксе, Майк? А в этой?". Нет, к психологам мы не пойдём. Пробираясь к выходу на поверхность, я заметил несколько продолговатых чёрных свёртков, лежащих на полу. Тела. Странно, но я не испытывал никаких эмоций. Ничего. Это просто была холодная отстранённая оценка: тела. Не живые, не двигаются. Всех людей уже вывели, станция была оцеплена полицией. Видимо, вид у меня был более-менее приемлемый, так как никто не попытался меня остановить и отправить к Психологам, устроившимся на противоположном конце перрона.
  
   Радио шумело в ухе, один раз затихло. В этот момент я очень испугался, изо всех сил сжал поручень везущего меня наверх эскалатора. Но умная машинка поймала сигнал, хотя уже другой канал. Шли новости, снова что-то про объединение мегаполисов.
  
   Я вывалился из метро на холодный воздух. Рядом слышался детский плачь. Я же не чувствовал ничего. Будто бы только шум радиоприёмника заполнял пустоту внутри. Всё прошлое показалось мне записанным где-то в голове. Записанным на плёнку, на карточку, не важно. Вот оно прошло, но плёнка дальше пуста, и ты не знаешь - что будет, и что тебе делать. Я прижался к стене, напротив меня мерцала, как сказочный дворец, громадина Кремля, подсвеченная со всех сторон прожекторами, обвешанная неоном.
  
   Должно быть, на площади уже установили новогоднюю ёлку. Не помню, как добрался туда, помню - ёлка уже была. Она светилась разноцветными гирляндами в тон неоновой вывески ночного клуба Lenin. Клуб, кажется, называется так в честь древнего героя комиксов. Чёрт, что-то с моей памятью. Да ведь и сегодня я пришёл сюда не на ёлку глядеть, а потому что Эд позвал меня посидеть в "Еноте". Но мне не хотелось ни в бар, ни куда бы то ни было ещё. Не хотелось ничего. Наверное, надо начинать привыкать к этому новому состоянию. Наконец, зашёл в Lenin, пробравшись в обход танцпола к барной стойке, заказал что-то обжигающе холодное. Далее провал.
  
   Я обнаружил себя напротив ГУМа - пялился на витрины и прохожих. Я понял, что Эд позвал меня только лишь затем, чтобы не слушать мою болтовню по телефону. Миру плевать на меня, несмотря на то, что он упорно транслирует новости мне в мозг. Я не нужен миру, но он нужен мне, исключительно для того, чтобы заполнить пустоту внутри груди. ПуСтОтУ. Да туда целая галактика уместится. Хотя, может она там и есть? Живёшь ты, живёшь, а внутри целая галактика. С другой стороны, она же расширяется, так ведь можно и лопнуть. Не силён я во всей этой философии, что и говорить.
  
   - Министерство общественной безопасности сообщает: продолжается поиск троих андроидов (двое мужчин и женщина), исчезнувших 2 года назад из Санкт-Петербургского института кибернетики. Внимание, опасность сбежавших или похищенных андроидов всё ещё находится под вопросом. Будьте бдительны.
  
   ***
  
   Я обошёл Кремль по кругу несколько раз. Здесь, в центре города, почти ничего не поменялось с прошлого века. Обшарпанные здания подвергались ремонту не раз. Время застыло. Будто бы вчера ещё Ленин не лежал в своём хрустальном гробу, окружённый голубоватым свечением. Ещё вчера он ходил по этой вот мостовой, а не лежал среди огней танцпола, как мёртвый бог.
  
   - По сообщениям NASA, исследовательский космический корабль "Рузвельт" достиг Юпитера.
  
   Юпитер исследуют, скоро он и его спутники превратятся в такие же металлизированные куски пластика, как и Земля. Скоро общество доберётся и туда. Боги мертвы, вот новые боги! Они пьют, веселятся, колются и глотают колёса, они смотрят новости и читают электронные газеты. Они потребляют. Меня тошнило, но я не мог, просто не мог вынуть из уха дурацкое радио. Я - никто без него. Пустая личность. Ноль. Пусть хотя бы эти электронные звуки заглушают голос пустоты.
  
   Я шёл по ночному городу среди непрекращающегося движения. Кажется, ночью людей на улицах становится только больше. Где они днём все эти люди с их взглядами, уставившимися мимо? С их пустыми глазами кукол. Может, все они существуют лишь для того, чтобы заполнить ночное пространство между стенами. Вы - кровь нового бога, или вы его блевотина, исторгающаяся на ночные улицы?
  
   Хватит! Я сильней этой штуки. Я прислоняюсь к стене и, собравшись с духом, вытаскиваю из уха таблетку-радио. Кидаю её в лужу, она тонет, монотонно жужжа о том, как новая космическая экспедиция отправляется куда-то там.
  
   П
   р
   о
   в
   а
   л.
  
   Куда я шёл? Куда-то шёл. Но факт, что очутился я у себя дома. Быстрей, включи телевизор, включи что-нибудь! Я включаю микроволновку.
  
   - Добрый вечер, - говорит она механически, и приветливо машет мне дверцей.
   - Привет, привет! - говорит холодильник.
   - Ты слыхал новые новости? - спрашивает телевизор.
   - Выпей соку, - говорит холодильник, - это полезно.
   - Я разогрею тебе что-нибудь, ты же голодный?
  
   Я дома, в центре неоновой паутины, пойманный и счастливый. Я счастлив, пока жужжит телевизор, пока говорит холодильник, словно горящий куст. Пока я здесь, на островке спокойствия.
  
   Но мысль, странная мысль пролезает откуда-то в череп. Всё ведь так славно, исследования Юпитера, объединение мегаполисов. Но что-то не так, что-то на самом краю сознания. Чёртовы андроиды - вот что.
  
   Давным-давно я смотрел древний фильм, в нём андроидам внедряли ложную память. Ложные воспоминания. Глупо как. Я иду в ванную, моё лицо в зеркале стандартно, мои глаза - потухшие огоньки. Ложные друзья, ложная жизнь, ложные чувства.
  
   Я беру лезвие, тонкое и одноразовое. Ладонь моя, на которой не заметно никаких жилок, словно это рука ребёнка, дрожит. Провожу по ладони полоской металла, тонкой-тонкой. Я не чувствую ничего. Время застывает, но вот на порезе выступает капля крови, затем ещё. Капли скатываются по пальцам в водосток раковины, белый-белый.
  
   - Ужин готов, - говорит с кухни микроволновка.
  
   "Здорово...", - думаю я.
  
  
  
   006. Скользя во тьме.
  
   ... Выключи звезды, сотри их с лица небес -
   Я очень скоро смогу обходиться без.
   В небо ночное уставясь, в его наготу,
   Я полюблю его темноту, пустоту.
   Уистен Оден
  
  
   Окраина города, вечер. Впрочем, какая окраина, если город съел свои бывшие края. Какой вечер, если город обмотал себя проводами с яркими лампочками, словно цыганка бусами. Свет, свет, свет, виниловый свет фонарей и рекламных щитов, тягучий, как свежий асфальт.
  
   Я стою в тени склада. Я часто стою в тени, или ползу в тени, чтобы никто не видел меня, жертву цивилизации. Будучи ещё маленьким мальчиком, я собирал комиксы. Разные комиксы, и мангу тоже. У меня была самая большая коллекция этой чёртовой бумаги во всей Европе. Чёртова крашенная бумага, видеть её не могу.
  
   Рекламные плакаты напоминают мне о моём увлечении. Вот она, страшная японка из рекламы кока-колы на стене. Словно персонаж манги или аниме. Вы знаете, что операция по безопасному увеличению глаз сейчас длится целый год? Целый год эта японка страдала, потому что почти не могла видеть. Ещё были мучительные операции, во время которых ей особенным образом распиливали череп и натягивали кожу; пересаживали мышцы, вставляли подкожные имплантанты, чтобы изменить форму глаз. Десять процентов этих операций заканчиваются тем, что человек слепнет, и ему приходится делать себе ещё одну операцию - по внедрению кремниевых чипов в глаза. И носить специальные очки или линзы, чтобы видеть.
  
   Некоторые пересаживают себе глаза, но это - баснословно дорого. Чипы стоят дешевле, и они практичней. Не ломаются.
  
   Маленький мальчик был фанатом комиксов про Человека-Паука. Нет, мне не нравился неудачник Питер Паркер, вот его враги были занятными существами. Я всегда мечтал стать похожим на доктора Октавиуса, и узнав об этом, отец сделал мне Подарок на день рожденья. Впрочем, я сам сделал намёк.
  
   Отец никогда мне ни в чём не отказывал. Младшенький, любимый сыночек одного из самых удачливых российских бизнесменов, я всегда имел самые модные игрушки. Когда операции по тотальному изменению внешности вошли в моду, мне было десять лет. В двенадцать я попросил отца об операции. Мать была против, она чуть не поссорилась с отцом совсем, когда он отвёл меня к врачу в первый раз. Через неделю ежедневных походов я порой заставал её размазывающей тушь по лицу, но она говорила, что всё в порядке. Через месяц у меня появилась вторая пара рук, чудесных механических рук из пластика и металла. Это было в июле, я точно помню.
  
   Жара съедала город, как и сто лет тому назад. Мы шли с отцом из клиники, смеялись. Я нёс четыре гелиевых шарика, по одному в каждой руке.
  
   Мать избегала меня ещё года два. Потом я сам начал её избегать.
  
   В школе, само собой, я сразу превратился в объект пристального внимания одноклассников. В последний год учёбы я освоился на школьной дискотеке, стал ди-джеем. Я помню, как звучала музыка - моя музыка, послушная моим же четырём рукам. На выпускном балу.
  
   И всё, пустота.
  
   Я стою здесь, около склада, расположенного в самом больном и диком районе Москвы. Здесь достаточно тихо, хотя совсем недалеко шумит улица. Я недавно напился в близлежащем баре, помню, как блевал в грязном туалете. Я часто напиваюсь в последнее время. Синие тени ложатся мне под ноги. Должно быть, сейчас часов пять-шесть.
  
   Мне ужасно хочется упасть на какую-нибудь гладкую поверхность и заснуть. От бетонного бока склада веет холодом, и мне не хочется лежать в её тени. Нет, довольно с меня уличной грязи!
  
   Складская дверь закрыта, но я не стал ею пользоваться всё равно. Окна, пожалуй, несколько велики для склада, да и расположены низко - у самой земли, но тоже все закрыты. Я крадусь в тени холодной стены, втайне надеясь найти хотя бы одну открытую лазейку. Под ногами вздымается снежная пыль. Складской район, снег здесь преимущественно сухой, это чтобы избежать гниения товаров и продуктов. Не знаю, как так получается.
  
   Не знаю, как так получилось, что я могу управлять своими механическими руками. Не знаю, почему я оказался здесь и сейчас. Я просто хочу спать в тёплом, сухом месте.
  
   Из одного проёма торчит какая-то длинная коробка, оно приоткрыто. Просовываю в щель руку, пытаюсь дотянуться до переключателя окна, но длины руки не хватает. Становлюсь к ней спиной, и, держась двумя механическими руками за раму, просовываю руку в щель.
  
   Коробка упала. На моё счастье, в ней были какие-то железные штанги, так что ничего не разбилось. Вместе с роем сухих снежинок я влетел в тёмный подвал. С некоторым трудом захлопнул окно, поставил на место коробку.
  
   Вблизи, тускло освещённые, громоздятся коробочные горы. Почти на ощупь, неожиданно слепой, я скольжу вдоль них. Раза три захожу в тупик, возвращаюсь к окну, и начинаю брести снова.
  
   Здесь сухо и тепло, я могу спокойно лечь и отоспаться. Но я думаю о том, каково будет проснуться в чудовищном соседстве с ящиками, напоминающими гробы.
  
   Почти отчаявшийся и озлобленный, я добрался до двери. Открыв её, попал в огромное помещение, похожее на заводской цех.
  
   В стеллажах, на столах и ящиках, заполнявших зал, стояли мёртвые компьютеры. Множество выпуклых глаз с любопытством разглядывали незваного гостя. Древние компьютеры, старше меня раза в два-три. Угрюмые башни системных блоков с бойницами дисководов торчали тут и там, разных мастей и размеров, а некоторые лежали на полу, в чём я убедился, спотыкнувшись.
  
   Я шёл внутрь зала. Компьютеры становились всё новее, эстетичнее и компактней. Некоторые модели я узнавал - использовал их год или два назад. С нескрываемом укором, стеклянные глаза смотрели на меня.
  
   Они были ни разу не использованными, почти все. Выходили модели новее, и эти железяки даже не успевали продавать.
  
   Между закрытой коробкой с компьютером от "эйч пи" и горкой принтеров "кэнон" стояла ветхая софа. Не в силах больше держаться, я дополз до неё - упал.
  
   Мои сны были не самым лучшим времяпровождением. Я всегда знаю, сплю я, или нет. Сейчас я вполне чувствую скрипучие пружины дивана, но существую в двух измерениях. Во втором, которое опирается своими колючими гранями на стенки моего черепа, плачет мама. Я не понимаю её, меня мучает совесть, я глажу её по волосам железным пальцами. И мама исчезает, на грязный, заплёванный пол падают её выжженные краской космы.
  
   Я сплю дальше, а волосы неподвижны, там, в моей голове. Будь я пьян, заплакал бы во сне, и утром стало бы легче. Но я уже не пьян. Волосы всё так же лежат, мёртвые, словно парик.
  
   Холод заставил меня очнуться от дрёмы. Поеживаясь и скрипя задубевшими мышцами, я встал и начал пробираться к окнам на другой стороне зала.
  
   В одном из ответвлений лабиринта стеллажей на полу лежит пустая банка из-под пива. "Питерское - лучшее в вашей жизни!" - всплыл в голове слоган из рекламы. Обычно такую мочу пьют студенты-программисты.
  
   - Эй, друг, дай огня!
  
   Мятое лицо, прикрытое сальными чёрными прядями, всплывает передо мной, как воздушный шарик, чуть-чуть не долетев до носа.
  
   - Извини, друг, не курю, - бормочу под нос. Пряди кивают:
  
   - Ничего, ничего...
  
   Пряди так и висят перед моим носом, очевидно мозг под ними проделывает какие-то хитрые манипуляции с извилинами. Мне почему-то представилась розового цвета пустыня с каньоном, на дне которого изгибается ручеёк. И я падаю в этот каньон, падаю долго, долго.
  
   Я никогда не упаду.
  
   - Нет, надо что-то делать, друг.
  
   Странно. Сальные пряди всё ещё тут.
  
   - Мне нужен этот косяк, понимаешь, друг? - на мой нос смотрят глаза цвета погасшего экрана. Пустые глаза. - Ты же никогда не знаешь, когда у тебя случится последний косяк. Надо быть готовым.
  
   - В баре, наверное, можно купить зажигалку, - говорю я нехотя. Этот наркоман начал надоедать мне.
  
   - Друг, ха-ха-ха, друг, - захрипел он. - Кстати, друг, как твоё имя? - чёрные колодцы смотрят на меня доверительно, вдобавок на плечо легла рука. Неизящная, здоровая, с толстыми и грубыми пальцами.
  
   - Эрик, - я снимаю руку с плеча, и трясу её механической пятернёй.
  
   - Ха, друг Эрик! - из моей руки выскальзывают пять грязных колбасок. Закрываю глаза, и где-то внутри розовый каньон сворачивается омерзительным клубком. - А я - Шиджи. Просто Шиджи, друг. Ты в компьютерах понимаешь? Помоги, а? Я покажу, куда идти.
  
   Он что-то говорит, но я не слышу. Отвечаю что-то - "да", "конечно", "сочувствую", - и Шиджи радостно гудит, как большой сальный шмель. Мы идём по коридору из мёртвых компьютерных "глаз", и он не умолкает. Нас трое - в огромные окна (я только сейчас заметил, какие они большие!) - злобно скалится японка. Эта стена здания, видимо, выходит на проспект. "Чёртова Йоко Оно!" - почему-то думается мне.
  
   Мы уткнулись в тупик, в хаотичное нагромождение нераспакованных коробок с компьютерным барахлом. Пахло электричеством и сыростью.
  
   На полу тупика стоит системный блок со снятым кожухом. Монитор, разбитый вдребезги, меланхолично прилёг рядом, а осколки кто-то аккуратно сложил в пластиковый стаканчик. Немного покопавшись в коробках, я нахожу ни разу не пользованный, но уже устаревший на год монитор. Подключаю его к компьютеру и длинному, в двадцать гнёзд, пилоту, провод которого уходит куда-то под коробки и вдаль. Включаю компьютер, синий свет озаряет мои руки и Шиджи, что-то бормочущего под нос. Из системного блока торчит маленький чёрный цилиндр - прикуриватель.
  
   Эту жестянку то ли никогда не включали, то ли основательно перетряхнули - на нём нет системы. Но прикуриватель должен работать, если уж компьютер включился.
  
   - Давай сюда свой косяк, - говорю я устало.
  
   ***
  
   Косяк ввёл Шиджи в странное состояние сознательности. Его мутные глаза стали ясными, словно горные озёра, и сам он как-то вырос, распрямился. И стал неестественно печальным.
  
   - Друг, а это действительно мой последний... - сказал он, заглядывая в черноту за моими зрачками. И я верю ему.
  
   Сволочная японка скалится за окном. "Скалься-скалься, - думаю я. - Придёт время, и твоя пластиковая рожа прогниёт насквозь, или раздробится под прессом".
  
   И тогда раздался звук. Такой пронзительный, что я лёг на пол, опасаясь осколков окон. За ним последовали другие - дрожащая кавалькада стакатто. Попытался оглянуться, всем телом прижимаясь к полу.
  
   Это был Шиджи. Демонически сверкая глазами, он вновь и вновь впивал толстые свои пальцы в струны, терзая неведомо откуда взявшуюся здесь гитару. Мой череп отчаянно вибрировал, словно Шиджи играл не на гитаре, а на нём. Всё выше и выше, сильнее, так, что мне казалось, - сейчас я не выдержу! - звучала музыка, совершенно неуместная здесь. Через три-четыре чудовищные музыкальные фразы Шиджи отбросил гитару. Я встал, отряхнул колени, и неловко подошёл к нему.
  
   - Шиджи, что это? - пробормотал я, неуклюже сворачивая механические руки. Он помедлил, прежде чем ответить.
  
   - Лунная соната. Я переписал её для гитары.
  
   Молчим. Что ещё можно сказать? Слишком пусто и мелочно было всё, что приходило мне на язык. Семь тысяч известных мне слов на русском чертовски не подходили для выражения мыслей. Вытаскиваю из кармана два смятых косяка, прикуриваю, и мы продолжаем молчать.
  
   Оказывается, Шиджи не просто так тут ошивается. Он бросил свою девушку, чтобы не мучить, ушёл с работы, чтобы не тратить зря время. Он даже бросил консерваторию.
  
   Однажды к нему пришло понимание, насколько бессмысленна его жизнь. Когда это было? В пьяном угаре? В наркотическом сне? Он не помнит.
  
   Только он бросил всё, и оказался на этом складе. Когда-то здесь был театр, а теперь Шиджи собирает бомбы из компьютерных запчастей и устаревших военных снарядов, которые по ошибке отгрузили сюда.
  
   Не знаю, как он рассказал мне всё это - мы не обмолвились ни словом.
  
   Потом мы пошли в местный клуб. Я редко бывал в заведениях такого пошиба, однако, сейчас мне было наплевать. Какая разница, где напиваться?
  
   Спустились по обледеневшим ступенькам в тёмный подвал, безвкусно отделанный красным виниловым покрытием. Ди-джей за древней, трескучей установкой, лениво менял дешёвые пластинки, под ленивыми прожекторами роилась местная молодёжь. На стене у бара висел плакат предвыборной кампании моего отца. С тех пор, как я получил две механические конечности, отец успел дважды стать мэром метрополиса.
  
   Я подошёл к стойке, взгромоздился на стул и буркнул бармену:
  
   - Джин с тоником, - оглянулся, заметил Шиджи, смущённо толкущегося у дверей, поманил его рукой, и добавил - Два джина с тоником. Самого лучшего.
  
   - Только для членов клуба, - отрезал бармен.
  
   Оглянувшись на плакат, я заметил, что отец подмигивает мне. "Сволочь, все сволочи!" - говорит кто-то злой в моей голове. Раз - и хрупкая шея бармена оказывается в моей металлической клешне.
  
   - Видишь плакатик, быдло? - ледяным голосом спрашиваю я. Очень осторожно, чтобы не сломать, приподнимаю голову бармена, и поворачиваю её в сторону плаката. - Так вот, пидор гнойный, знакомься с моим папашей. Завтра я приведу сюда спецназ, и мы разнесём ваш гадюшник! - бармен падает на стойку, я демонстративно вышагиваю к двери, по пути хватая Шиджи за ворот.
  
   Мы выходим на улицу. Падает яркий, чистый снег.
  
   - Что ж, - тихо говорит Шиджи. - Я, пожалуй, пойду.
  
   - Извини, друг, - зачем-то оправдываюсь я. - Давай, пойдём в другой клуб? И устроим вечеринку в твою честь!
  
   - Нет, не надо, спасибо, спасибо, - он совсем не смотрит на меня. Кажется, я его обидел.
  
   - Прощай, Эрик.
  
   Он уходит в сторону склада, сутулясь, не вынимая рук из карманов.
  
   - До свидания, Шиджи, до свидания.
  
   ***
  
   Следующие дни и ночи я не вылезаю из клубов. Утром меня, пьяного и бесчувственного, перевозят из одного в другой, поят рассолом и накачивают какими-то лекарствами, и я снова стою за вертушками. Нет, меня совсем не насильно накачивают наркотой - первую шприц-таблетку я вколол себе сам. Потом я ел горстями какие-то антидепрессанты, закусывая их чёрной икрой и ещё какой-то дорогой дрянью. Иногда меня оттаскивали, и на моё место становился "запасной" ди-джей. Иногда меня оставляли, но я не мог регулировать музыку - включали запись. Людям в свете неоновых огней всё равно, под какую музыку танцевать.
  
   Утром тридцать первого я встретил отца. Он пришёл в клуб с моей старшей сестрой, занимающейся экологией метрополиса. Я блевал под барной стойкой, а служители убирали зал. Отец, помнится, сказал:
  
   - Молодец, младший.
  
   А сестра просто скривила нос. Она ненавидела меня, а я недолюбливал её. Крашеная в огненно-рыжий цвет, с длинным, но миловидным при этом лицом, она до сих пор была одна. Занималась цветочками, травкой и бомжиками, вместо того, чтобы найти себе нормального парня.
  
   С другой стороны, и у меня девушки не было. Случайные - из тех, которые были готовы лечь где угодно и под кого угодно - были, а девушки не было. Каждый раз под Новый Год, когда раздавался бой курантов, я загадывала только одно - девушку. И в каждую новогоднюю ночь, захмелев и изрядно наевшись каких-нибудь новых колёс, я обязательно находил девушку, но она исчезала утром. И никогда не возвращалась.
  
   Потом отец что-то говорил. Я понял только, что его избрали мэром объединённого Moscow and Piter city, но что из этого следовало, я не понимал. Я водил пальцем по стойке, блевотиной рисуя ёлочку.
  
   Я снова отрубился. Проснулся, одетый в строгий костюм, уже за праздничным столом в кремлёвской резиденции отца. Напротив сидел и улыбался жёлтый, сморщенный японец. На тарелке передо мной возлежал кровавый бифштекс, по-дурацки украшенный петрушкой. Японец что-то невнятно говорил ртом, полным еды и искусственных, белоснежных зубов. Сестра сидела рядом, и мило улыбалась японцу.
  
   На огромном голографическом экране, нависавшем над столом, другой я зажигал на дискотеке. Ни синяков под глазами, ни красных точек от уколов на голых, потных руках, - счастливый молодой человек, наслаждающийся властью над толпой. Правда, голос за кадром слишком долго и убедительно говорил что-то то ли на японском, то ли на китайском. И огромный, полупрозрачный логотип Nokia неприятно искажал картинку.
  
   Новогодняя реклама. Мы сняли её в Нью-Босниваше ещё летом.
  
   Следом идёт несколько пафосный, трагичный ролик "Гринписа". С моей сестрой в главной роли. Японец восторженно хлопает, живая сестра тыкает меня в бок пальцем и прячет взгляд в тарелке.
  
   Из моего рта свешивается длинная сосулька слюны. Я хватаю салфетку из-под тарелки сестры и вытираю рот.
  
   Интересно, японец не заметил мою оплошность - или тактично промолчал?
  
   "Чёртовы японцы, чёртова Йоко Оно!"
  
   Я заснул под столом через пятнадцать минут после речи Президента МП. Последнее, что уловила моя ослеплённая ярким светом сетчатка - это лакированные туфли Высоких Гостей. Ряд лакированных одинаковых туфель и тёмных туфелек на шпильках.
  
   В четыре часа утра сознание вновь вернулось ко мне. Я лежал на диване в пустынной гостиной отцовской квартиры, укрытый жарким пледом. Через большие окна в гостиную лился сумрак, и всё - мебель, камин, персидский ковёр на полу, ёлка - призрачно синело через лёгкую дымку пыли. Я свалился кубарем с дивана, и полез под ёлку.
  
   Кто-то - должно быть, сестра - оставил мне там подарок. Большая коробка с привязанной к ней открыткой. "Непослушному мальчику Эрику. С Новым Годом, дружок, веди себя лучше в этом году".
  
   Раздирая негнущимися пальцами блестящую бумагу, я думал о Шиджи. Как он там? За все дни с нашей встречи я никак не мог выкинуть из головы "Лунную сонату", она терзала меня даже тогда, когда вокруг гремела дискотека. Как он там?
  
   В коробке, наверное, книги. Сестра вечно дарит мне книги - дорогие и бессмысленные. Зачем мне читать мысли каких-то там людей? Вечно в этих книгах что-нибудь нудное, какая-нибудь "правда жизни". А она всё дарит и дарит, и я складываю их на полки и в шкафы. Не читая.
  
   Последний слой бумаги сорван - действительно, в коробке оказались книги, целых шесть, с блестящими тиснёными буквами на обложках искусственной кожи - "Хроники Амбера". Но ещё там оказался маленький пузырёк.
  
   Похоже, сестрёнка сделала мне стоящий подарок, очень модный среди золотой молодёжи в последние годы. Целый пузырёк синтетического яда. Судя по бирке и плотно притёртой крышечке - дорогого яда.
  
   Оставив книжки под ёлкой, а пузырёк положив в карман, я покинул квартиру. У подъезда разбудил охранника, и мы поехали в центр.
  
   Улицы были загадочны, несмотря на обилие людей. Из снега торчали трубки голографических фейерверков, с шипением проецирующих в небо фальшивые искры и фонтаны. Неожиданно мимо окна пролетела синяя птица - и беззвучно сгорела в темноте.
  
   В баре мне сразу же нашли место, стоило только войти. И я начал пить - одну за другой, чокаясь с весёлыми кутилами, и целуя раскрасневшихся девиц.
  
   В каждые третьи рюмку или бокал я украдкой добавлял капельку сестринского подарка. Я громко произносил тосты - "За присутствующих Дам и Геев!", "За здоровье нации!", "Хайль Фюррер!", и все дружно лезли ко мне чокаться и целоваться. Я же старался не плескать содержимым своего бокала, и разбивал каждый третий бокал об пол.
  
   Не знаю, сколько времени прошло, - пузырёк опустел наполовину, и я перестал верить в собственное здравомыслие. С чего бы сестре дарить мне яд? Может, она мне растирку для ног подарила, сволочь такая. Кутилы засыпали и оккупировали диваны в зоне отдыха, краснощёкие девушки куда-то подевались.
  
   Глаза сами собой закрывались, и я последовал к чёрному ходу. Мне надо в тень, мне надо в тень. Я устал быть на свету. Мне срочно надо найти Шиджи и поговорить с ним.
  
   Я же знаю, у него всё хорошо. Он снова сыграет мне на гитаре, я приглашу его в наш дом, найду его девушку - её зовут Лена - и всё будет хорошо! Сейчас я открою дверь - и там будет тень и чудесный сумрак.
  
   Я открываю дверь. Яркое, белое, мохнатое и холодное окружает меня. Но впереди гордо реет тень.
  
   Я иду к тебе, Шиджи. Здравствуй.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   007. Она умерла.
  
   Я видел мертвые глаза,
   Бежавшие по кругу,
   И были Нечто отыскать
   Мучительны потуги;
   Затем - на них упал туман,
   Затем - они закрылись,
   И не понять, на чем они
   В конце остановились.
   Эмили Дикинсон
  
   - Она умерла, Фриц, - повторил я.
  
   Он побледнел больше обычного, мой пунктуальный друг. Время встало, мы молчали, казалось, слышно, как высоко в небе жужжат запутавшиеся в проводах спутники. Молчали несколько минут. Он протянул мне какую-то упаковку и взглядом спросил - "хочешь?". Не дожидаясь моего ответа, сам вытряс на ладонь две зелёные таблетки, и проглотил.
  
   - Говорил же тебе, колёса твои до хорошего не доведут...
   - Я просто... - начал было он, но так и замолк на полуслове.
   - У тебя есть выпивка? Просто бухло?
   - Да... Да, пойдём на кухню.
  
   Я ещё никогда не видел моего друга таким понурым, даже не думал, что что-то в этой жизни вообще способно его задеть. Конечно, он выходил из себя, увидев нечто прекрасное, или, напротив, ужасное, но не так это было. Вообще, на Фрица это не похоже. Мой друг, Фриц, вообще-то, вполне мог бы стать живым воплощением всех арийских стереотипов, за что и получил своё прозвище, - высокий блондин с голубыми глазами, сдержанный, пунктуальный и целеустремлённый. Мог бы, если бы не был на половину евреем, на четверть поляком и на четверть ещё бог знает кем.
  
   - Как её звали? - спросил я, когда он разливал найденное на кухне пойло в первые попавшиеся ёмкости.
   - Не важно... - сказал он, и мы выпили.
  
   Пойло оказалось исключительно гадким. Разглядывая причудливую этикетку, я понимаю - это китайская водка. Причём дешёвая. Самое забавное - у нас такая стоит как бутылка приличного вина. Деликатес, вроде как. Я ухмыляюсь, но, опомнившись, сгоняю ухмылку с лица, и нагоняю мрачный вид.
  
   - У тебя нет чего-нибудь нашего? - кривлюсь я. - Не люблю я эту китайскую дрянь.
  
   Он влезает в холодильник чуть ли не по пояс, порывшись, извлекает промёрзшую бутылку. Протягивает. Оттерев изморозь с этикетки, читаю "водка Катюша". Сойдёт.
  
   - Что будем делать? Полиция?
  
   Фриц бледнеет ещё больше. Затем нависает надо мной - он выше чуть ли не на голову.
  
   - Какая полиция! - шипит он, выпучив глаза. Я даже опасаюсь, что они выпрыгнут. А что, в моей недолгой медицинской практике был такой случай. Правда, глаза были электронные - как раз китайские.
  
   - Какая полиция?! Я её изнасиловал! Ты понимаешь? - он трясёт меня за грудки. Потом отпускает. Мерит кухню шагами. В кухне ровно два с половиной его шага.
  
   - Или не изнасиловал? - он останавливается. - Нет, изнасиловал... Нет, не в полицию. Ну ты же почти медик, ты должен что-то придумать. Нельзя полицию, понимаешь? У неё диабет был. Она сказала, что больная! А я - дурак!
  
   - Да кто её вскрывать будет? Анализы брать - кто? Вытащим на улицу, да и бросим возле помойки. Ещё одна наркоманка-анимешница. Или вот - на свалку отвезём. Или в бизнес-центр.
   - Какой ещё бизнес-центр?
   - Да есть такой, недостроенный. Там как раз такие тусуются. Одним трупом больше, одним меньше...
  
   Он снова наворачивает круги по кухне. Замирает, вновь нависнув надо мной.
  
   - Нет!... Не пойдёт - некрасиво! - он говорит и рубит ладонью воздух, будто нарезает невидимый батон. - Я её... любил. Да! Нельзя так!
   - Оно понятно - как ты её любил. Ладно. Наливай ещё - может что и придумаем.
  
   ***
  
   - Невеста, да? - усатый таксист явно интересовался только лишь от скуки. - Свадьба у вас что ли?
   - Да перепила, командир, - мы осторожно устроили Лену посредине заднего сиденья, придерживая её с двух сторон. - Свадьба у нас.
   - А... - протянул усатый раздосадовано, его видимо, даже не удивило, что нас трое. Впрочем, последнее время тройственные браки - не редкость. - Куда ехать то?
   - А мы покажем.
  
   За окнами автомобиля уже тянулись московские сумерки, разрезаемые одинокими фонарями и огнями тёмных митинских высоток. Затем митинские высотки плавно сменились тушинскими. Минут через тридцать-сорок мы вырулили к реке, продырявив сонные мневниковские дворы. Было на удивление безлюдно. Отпустив такси, я и Фриц, осторожно держа под локти, потащили Лену в сторону спуска к воде. Едва не переломав ноги и пару раз уронив тело в снег, выбрались на небольшой грязноватый пляж.
  
   Тёплая вода слизала здесь снежный покров. От воды поднималось густое марево пара - она не замерзала из-за течения и постоянно сбрасываемых отходов. Последние десять лет даже судоходство не закрывалось полностью.
  
   Мы опускаем Лену в снег, я закуриваю. Фриц просит одну сигарету. По реке идёт баржа - маленький буксирчик тянет длиннющею бадью с углём или просто каким-то хламом. Сквозь марево видны лишь красные и зелёные огоньки.
  
   - Пора, - говорит он. - Я сам.
  
   Подхватывает тело и ступает в воду, предварительно брезгливо ткнув маслянистую поверхность носком ботинка. Я вставляю в ухо таблетку радиоприёмника, звучит "радио Классика". Чайковский. Вальс цветов.
  
   Фриц погружается по колено, потом - по пояс. Потом осторожно разжимает руки - распластавшееся по поверхности подвенечное платье, которое мы сегодня пол дня искали, и течение не дают Лене утонуть сразу. Вода уносит её, скрыв от нас завесой тумана. Офелия исчезает под музыку Чайковского. Если бы Фриц был на моём месте - обязательно оценил бы красоту момента. Но он стоит по пояс в воде, и плачет. Первый раз в жизни, должно быть.
  
   Потом мы взбираемся скользкому берегу. Долго ловим машину. Едем домой. Фриц молчит, глядя в окно, за которым несутся огни. А я накидываю в уме текст новой статьи.
  
  
  
  
   008. Эпилог. Always Coca-cola.
  
   Жизнь--и Смерть--Гиганты --
   Их не слышно -- молчат.
   А механизмы поменьше --
   Всяк на свой лад --
   Коник на мельнице --
   Жук возле свечи --
   Свистулька славы
   Свидетельствуют--что Случай правит.
   Эмили Дикинсон
  
   Было холодно. От одной стены проулка, до другой, раскинулось снежное море, появившееся за ночь. Она ждала в тени, не шевелясь, так, что снег захватил её икры, и стал подниматься выше. Шевелиться было нельзя, не должно остаться никаких следов, когда тот, кого она ждёт, выйдет из непримечательной двери в кирпичном тупике. Она стояла у стены, за мусорными баками, куда не долетал неоновый свет, отбрасываемый белозубой японкой с бутылкой Coca-cola в руке.
  
   Начало светать, когда дверь осторожно открылась, с трудом раздвигая снежные волны. Человек вывалился наружу, побрёл, придерживаясь о стену. Под кайфом, - резюмировала она. Мешковатая куртка человека скрывает пару искусственных конечностей. Будь он не под колёсами, наверное, с ним было бы больше хлопот. А сейчас...
  
   Поравнялся с её укрытием, шатающийся прошёл ещё несколько шагов, когда она начала действовать. Он ещё не услышал хруст снега, вернее, не осознал, что слышит, когда она уже была за спиной. Одна её рука нежно, играючи, обхватила его шею слева, другая же отточенным движеньем всадила острый металлический стержень человеку в правое ухо.
  
   Осторожно придерживая тело левой рукой, опустила его в снег. Несколько капель крови выползли из ушной раковины, остекленевший взгляд устремлён в сторону неоновой японки, заполняющей проулок красноватым светом. Искусственные руки освободились из-под куртки и едва заметно шевелились, не понимая смерти хозяина, или - не желая её принимать.
  
   В красноватом свете цвет её очков очень удачно гармонировал с окружающей действительностью. Миниатюрные электронные датчики в линзах, повинуясь едва заметным сокращениям зрачков, приблизили изображение. Щелчок - фото готово. Движение взгляда, и оно отправилось на какой-то Нью-Йоркский сервер сквозь снег, облачность и вакуум.
  
   Оттащив тело за мусорные баки, она тщательно забросала снегом следы крови. Запахнув пальто, вышла из проулка. Спицу она выкинула в урну через несколько кварталов. В ближайшем уличном сетевом терминале, опустив в щель 1 цент, проверила почту и состояние своего счёта в швейцарском банке. В ближайшем банкомате она сняла со счёта ровно 10 тысяч наличными. Зашла в магазин "Мода от Кисы", купила новые вязальные спицы, очень удобные и прочные, и моток серой шерсти.
  
   По одному ей ведомому маршруту она двигалась на север. Навстречу попадались счастливые люди с подарками, счастливые дети с подарками, женщины с подарками, пары с подарками. В витринах горели маленькие ёлочки, фасады домов украшали разноцветные гирлянды, неоновые цепочки обвивали даже закрывающую небо паутину проводов, будто бы натянутую между домами стаей огромных пауков. Город готовился этому дню давно.
  
   В каком-то супермаркете она упаковала увесистую денежную пачку в красивую красную коробку, на которой под надписью "Happy new year!" красивая японка пила свою Coca-cola. Купила открытку. Подписала здесь же. Осторожно - словно миниатюрный ядерный ректор - удерживая коробку под мышкой, зашла в ничем не примечательный подъезд ничем не примечательного дома. Скрипучий лифт отвёз её на третий этаж. Остановилась под одной из дверей, поставив коробку на пол и положив сверху открытку, на которой красивая японка курила красивые японские сигареты.
  
   Она позвонила, и удалилась по чёрной лестнице, лампочки над которой были давно разбиты, а стены исписаны.
  
   А через минуту дверь открыл человек с заспанным и помятым лицом, предварительно осторожно выглянув. Дверь задела коробку, и открытка слетела с неё, опустившись на заплёванный пол. Человек поднял прямоугольник твёрдой бумаги, и прочитал, с трудом разбирая кривой почерк:
  
   С Новым Годом, Дик! Потрать это на лечение.
  
   ***
  
   Здесь, на северо-востоке, это здание хорошо заметно издали даже в сумерках. Стройку заморозили практически перед самым окончанием. Бывший мэр отмыл на этом небоскрёбе, так и не ставшем крупнейшим деловым центром, немалые деньги. Было это около семи лет назад.
  
   Сейчас первые этажей десять представляют собой крупнейший притон наркоманов, воров, проституток и бог знает, кого еще. Те из них, у которых водятся деньги, торчат внизу, в ночном клубе, называющемся "Клуб". Окончательно маргинальные личности, у которых денег не водится, обитают выше. Словно загадочные призраки или чьи-то воспоминания, тенями скользят они по пустым комнатам, наполненным шуршащей на холодных сквозняках полиэтиленовой плёнкой, неоновым светом улицы и строительным мусором.
  
   Периодически полиция совершает вялые облавы, результатом которых становится некоторое количество трупов, да, иногда, несколько полутрупов, не успевших вовремя убраться из-за отказа центральной нервной системы. Хло здесь знают достаточно хорошо, чтобы не вставать на пути.
  
   Она пересекает площадь перед "Клубом", и направляясь к маленькому строительному лифту, прилепившемуся к боку здания. Лифт работает от небольшого дизельного движка, установленного на крыше. Во время полицейских облав он неизменно ломается. По договорённости с хозяевами Клуба, лифтом занималась Хло. Она же выуживает нелегальную информацию о полицейских рейдах, в обмен получая стабильный доход и спокойную жизнь на последнем этаже.
  
   Дребезжащая клетка с трудом двигается вверх, а город опускается вниз. Холодный ветер пробирается сквозь металлическую сетку и шевелит её волосы. Через несколько минут подъём заканчивается, двери кабинки со скрипом отъезжают в стороны. За ними лежит территория Хло, целый этаж, принадлежащий ей. Сверху, сквозь толстое стекло, припорошенное снегом, видна серость неба. Сквозь огромное, во всю стену, окно видна неоновость города.
  
   - Квики? - зовёт она. Мохнатое существо выбирается из-под металлической кровати и спешит к хозяйке, оглашая помещение тявканьем, и эхо летит по полупустому пространству, застывая в наивысшей точке - под потолком.
  
   - У меня подарок! Смотри, какая замечательная миска у тебя теперь будет.
  
   Поставив металлическую миску с надписью Coca-cola на пол, она насыпает щенку корма "педи-гри", который достала из приземистого и кособокого шкафа. Квики, виляя хвостом, поглощает корм.
  
   Сбросив пальто, под которым обнаруживается чёрный, ручной работы свитер, прямо на пол, она направляется к сетевому терминалу, изящным цветком возвышающемуся напротив окна. Металлическая поверхность цветочной ножки искажённо отражает панораму города. Терминал включается бесшумно, сразу выудив из сети последние новости.
  
   - Последние новости, - прочла Хло. - Сегодня была потеряна связь с исследовательским космическим кораблём "Рузвельт". Напомним, "Рузвельт" находился на орбите Юпитера. В настоящий момент специалисты из NASA прилагают все возможные усилия, чтобы восстановить контакт с членами экипажа.
  
   Она подходит к окну. Перед ней раскинулся центр города, сжавшийся, окружённый наступающими небоскрёбами и высотками. Огоньки машин двигаются по проспектам, сияют Кремль и Университет. Мигает красным маячком идущий на посадку реактивный лайнер из Токио.
  
   Пришло время ритуала. Она кладет левую руку на стекло, достав правой из кармана джинсов тонкое одноразовое лезвие. Не глядя, проводит по тыльной стороне ладони левой руки. Крови нет. Хло знает, через несколько минут порез затянется, будто и не было.
   За окном сумерки окончательно и бесповоротно сменяются ночью. Снегопад усиливается. Подбегает Квики и кусает её за ногу, приглашая играть.
  
   Город засыпало снегом. Снег лежит везде, мягкий, неестественный. 1 января 2040 года заканчивается так, как и должно было.
  

Август-январь 2005-2006

  
  
  
  
  
  
  
  
  
   33
  
  
  
  
Оценка: 3.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"