Аннотация: попытка локального литературного убийства
Обнуление
...Я уверен, что мы останемся здесь навеки. Возможно, мы умрем, а возможно, это место сохранит нас такими, как мы есть...
Харлан Эллисон. Эмиссар из Гаммельна
Теплопровод нечётко тянулся сбоку, впереди же, совсем далеко, маняще горел на пологе марева красный светильник и угадывались смутные очертания научного корпуса. Никто из наших не знает точно - откуда он питается, свет. Не знаю и я. Дизель где-то в подвале. Где-то там ещё есть живые. Мы на это надеемся.
- Господи... Святая богородица... - стучит Валерка зубами. Он шагает сбоку, слегка повернув корпус к кустам, и раструб огнемёта настороженно шарит по абрисам тонких веток, и колыхается синий запальный огонёк. Кусты редкие, неестественные, и похожи скорее на картонные болванки, но туман и сумрак делают их отличным убежищем.
Святая богородица нас не слышит. После Обнуления, когда рука того долбоёба шизонутого выпустила штамм, всем людям интеллигентного (даже отчасти) склада ума стало это кристально ясно. Но моему товарищу нет, он не таков, всё держится за предрассудки и всю эту муть, крестится интенсивно. Небо, раскинувшееся над завесой тумана синильным флёром, по обыкновению своему - молчит.
Мой сектор более предсказуем и скучен - пятно фонаря скользит по неровному, в выщерблинах, боку теплопровода. Наверное, у меня хорошая интуиция и хороший фонарик - лишь заметив отблеск, тонкий росчерк над трещинами асфальта, я хватаю Валерку за рукав.
- Стоять, бля.
- Святая богородиц...
Это растяжка. Нам не рады.
- Что ж вы, бляди, делаете. Мы ж свои...
Свои. Я взвешиваю это слово на языке. Не очень весомый аргумент. Во рту пересохло. После глобального обнуления все подобные аргументы утратили силу, исчерпались к чертям.
Но, надо идти, и, миновав осторожно ловушку, мы двигаемся вперёд. Совсем близко. Жестом показываю - "разделяемся". Валерка уходит вправо, горбатясь баллонами, я же, придерживая на боку автомат, в другую сторону - под сень теплопровода. Он холоден и шершав.
Научный корпус, кубо-образная громадина, муравейник этажей и перекрытий с прожилками воздуховодов-артерий и клапанов-лифтов. Теперь это всё мертво. В здании есть какая-то непонятная и необъятная утвердительность, - думаю я, - будто оно всерьёз, взвешенно решило - стать окончательно мёртвым, и так вот, недвижимо распадаясь, чего-то там ждать. Утвердительно. Но кто это утвердил?
И здесь, рядом со входом, окружённый влажной сентябрьской ночью, я вдруг понимаю всю гармонию окружающего. Её логичность, нам непонятную, и её неизбежность. Нельзя передать это чувство, оно забывается почти мгновенно, оставляя лишь жалкий осадок. Будто ты часть какой-то невообразимой истории.
В холл мы вошли одновременно, из разных углов, и осторожно, избегая попаданий в возможные сектора обстрела, двинулись вглубь. Зёв зала был заполнен хламом, шевелящимся мусором - бумагами и кусками пластиковой облицовки - и мусором громоздким - перевёрнутые столы и стулья, чьё хромовое покрытие тускло поблёскивало под лучами фонариков.
- Думаю, внизу... - мой шёпот слишком громок.
Лифты не работают, само собой. А лестница была здесь элементом мало нужным, она запрятана где-то в недрах здания. Разглядывая остатки развешанных по стенам схем, мы ищем путь на нижние этажи, двигаясь по замершим коридорам, похожим друг на друга, словно братья. Официальные и служебные помещения, офисы и аппаратные. Зуб даю, кто-то из персонала выжил, и кто-то зажёг маяк, чтобы мы их нашли. Но кто-то, опять же, заминировал подход.
Меня раздражает эта неопределенность, но и восхищает, она в порядке вещей. Имею в виду - в новом порядке вещей.
Задумавшись, я пропускаю угрозу. На этот раз.
Зверь тяжело прыгает из темноты проёма: долю секунды я вижу устремлённые прямо мне в горло, бешеные глаза, и пасть в клочьях жёлтой, похожей на ваксу пены. И этот запах, острый, мёртвый, который мы не почуяли вовремя.
Не знаю, как, но чудом я отбрасываю пса, а сбоку бьёт струя пламени. Огонь охватывает тварь и плавит уродливым чёрным нарывом пластиковую обивку стены. Срезаю очередью горящее тело. Зверь бьёт по полу лапами, шевелится, и сладковатая вонь идёт от него. Чем-то напоминает шашлык. Наконец, замирает, чёрная неровная клякса на полу
- Жарковато ему пришлось, - Валера сплёвывает.
- Ты и меня чуть не спалил.
- Ну, ничо...
И он ухмыляется. А зубы у него какие-то странные, неровные. Но ведь и по стоматологам ходить не время. Никому. Ещё Валерка какой-то бледный и выцветший, словно материя, которой накрывают мебель в покинутых домах.
А во рту совсем пересохло. Хриплое моё дыхание, кажется, летит далеко вокруг. Проникая через перекрытия и уровни. И вниз, где эти. Они.
***
Двадцать лестничных пролётов позади. Перед нами тяжёлое полотно стальной двери в орнаменте выпуклых заклёпок. Дверь не отсюда. Неясно, как её вообще установили, но вот она, перед нами. В центре, на уровне наших глаз - высокая и широкая смотровая щель. Сухость во рту выводит меня из себя. Бью прикладом. Тяжёлый звук, будто кто-то ударил в щит Тора. Впрочем, никакого щита у него сроду не было.
Внутри клацает, и задвижка отъезжает. Там темно, уставившегося на нас не видно вовсе. Чувствуется лишь колкий взгляд, скользящий по одежде, оружию, лицам.
- Убирайтесь, - говорит тонкий голос.
- Но..., - говорит Валера, отлипнув от лестничных перил.
С той стороны всхлипывает женский голос.
- Пожалуйста, уходите...
- Мы пришли по вашему маяку, - прохрипел я, начиная злиться.
- Уходите! - женщина срывается на крик.
- Да заткнись ты! - Валерка приближается к двери. Слишком близко. Я внезапно чувствую, что сейчас оттуда будут стрелять, и слишком большая смотровая щель уже не кажется мне столь уж глупой.
Валера тоже, очевидно, это почувствовал. Резко ткнув в окошко огнемётным раструбом, жмёт гашетку. Пламя ударяет в дверь, расщепляясь причудливым горящим цветком, но часть огненного языка попадает внутрь. Там кричат. Валерка отшатывается. Ухмыляется, обнажая неэстетичные зубы. Брови его спалились начисто.
- Гхы, - говорит он, - Гхы, Гхы. Только теперь чо? Как туда попадём?
- Может, гранатой?
Не пойдёт. Но дверь открывается сама. Щёлкают затворы замка, пневматика толкает стальной лист. Входим. Широкий коридор ведёт дальше, вглубь гулкого лабиринта помещений. Перед нами же застыл, раскинувшись на охранном пульте, обгоревший женский труп. Верхняя часть всё ещё дымится. Чудовищно отвратительное зрелище, раньше меня, пожалуй, стошнило бы.
- Выгорела совсем. А жаль.
На полу, уткнувшись в металлическую ножку стула с расплавившейся пластиковой спинкой, чернеет пистолет.
- Всё, - говорит Валерка, стаскивая перевязь с баллонами, - керосинка кончилась...
Поднимает пистолет.
- Двинулись что ли. Чую - она здесь не одна.
***
Лаборатории лежат во мраке. Таращатся из углов стекляшки и экраны, тихо позвякивают на неведомых сквозняках гроздья пробирок. Но далеко-далеко, затерянный в темноте, виден росчерк света, бьющий из-под двери. Тихо ступая среди бумаг и битых стёкол, мы двигаемся туда.
***
Я вижу: человек сидит на стуле, и крыса кусает его за руку. Но нет, ещё живой, а крыса - обычный носовой платок, свесившийся из старческой руки. Накинутый поверх какой-то грязной одежды лабораторный халат посерел. На носу человека советских времён окуляры в пластиковой оправе.
- Чем могу? - говорит он, дребезжа. Боится.
- А мы пришли по маяку, - говорю я, перекатываясь с пятки на носок.
- Гхы, - ухмыляется Валера.
- Убирайтесь. Маяк не для вас. Другие, они вернутся, убирайтесь к чертям, вы... вы...
- Да. Другие. Уж не они ли растяжек понаставили? - я приближаюсь, а профессор хватает руками подлокотники грязного пластика, - Я вот тоже подумал, странно - уж не баба ли их понаставила. Секьюрити? Ну, да. Они не вернутся, старик. Пошли за продуктами, и тут, ой-ой, что-то с ними приключилось.
- Мы пришли помочь. А ты говоришь "не для нас".
- Гхы, Гхы, - раздаётся за спиной.
- Не для нас ваш маячок, а мы и не знали. Ну, уж извини. Тем не менее, мы тут.
- А-а-а! - он пытается вскочить, но я прижимаю его к креслу. Рву воротник грязной рубашки, и вгрызаюсь в шею. Рот заполняет кровяной раствор, несвежий, старый, но сухость проходит.
Обнуление.
От маяка к маяку, - думаю я, - словно бабочки. Обнуление - это ведь так поэтично.
Присев на корточки, Валерка кусает дёргающуюся ногу профессора.