Удалой стрелец: другие произведения.

Злые напасти

Журнал "Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
 Ваша оценка:
  ЗЛЫЕ НАПАСТИ
  1
  За три дня до страстной седмицы 7190 года полковник Мирон Иванович Золотарёв решил отправить родителям своим в дальнее село три плетёных крошни праздничной снеди, чтоб было чем разговеться старикам на Светлое Воскресенье. Пятидесятник Дмитрий Михайлов поручил дело сие двум молодым стрельцам: Степану Антипову и Ивану Ильину.
  Рано утром, как только солнышко показалось из-за темного леса да разбудило голосистых петухов, стрельцы погрузили корзины на телегу и поехали к наплавному мосту через Москву-реку. А дальше путь их лежал прочь из города по Стромынской дороге.
  За день до того шёл сильный дождь, и с утра было зябко, а потом распогодилось. Солнце грело путников ласково, но не жарко. И очень легко дышалось свежим весенним воздухом. Не жизнь, а радость превеликая. Стрельцы выехали из города, переправились через Яузу, проехали мимо летнего царского дворца в селе Преображенском, а дальше дорога пошла лесом. Иван правил лошадью, а Степан лежал на телеге, слушал птичьи трели да глядел на обочину. По чести сказать, смотреть на обочине было вовсе нечего: грязь, жухлая трава да серые кустарники. Одно и то же. И уж стали слипаться глаза Степана, но тут что-то рыжее мелькнуло в кустах.
  - Ваньша! - крикнул товарищу встрепенувшийся стрелец. - Глянь-ка, лиса, вроде, мертвая.
  - Где?
  - Да, вон в кустах. Глянь, глянь...
  - Нет, не лиса это, - Иван потянул на себя вожжи и остановил лошадь. - Сверток какой-то рыжий... Тулуп, что ли, кто-то выбросил...
  - Пойду посмотрю, - Степан спрыгнул с телеги и пошёл через придорожный кустарник. Сырая лесная почва сердито зачавкала у него под ногами.
  Стрелец быстро добрался до желанного свёртка, нагнулся, раздвинул края тряпок и заорал благим матом.
  - Ваньша! Смотри-ка чего тут! Баба, кажись! Ух ты, спаси и помилуй меня Господи! Что творится на свете белом!
  Подбежавший Иван увидел рыжую холстину, из которой виднелось серое лицо покойницы.
  - Точно, баба мёртвая, - Степан схватил товарища за руку. - Чего делать-то будем?
  - Вот что, - Иван сдвинул шапку на затылок и почесал пятернёй голову, - я дальше один поеду к полковниковой родне, а ты беги обратно в город и доложи пятидесятнику о находке, а он сам сообразит чего и как. Вот ведь напасть какая... Прости и помилуй, Господи...
  Разобраться в том, чего это там нашли стрельцы при дороге, послали подьячего Разбойного приказа Осипа Носова. Послали и велели разузнать во всех подробностях, что это за мертвецы валяются недалеко от дворца, где проживает вдовая царица Наталья Кирилловна с сыном. Негоже в таких местах мертвецам быть.
  Подьячий вместе с двумя ярыжками поскакали в Преображенское верхом. А вслед за ними выехала и телега. Когда подьячий со спутниками добрался до нужного места, здесь уже собралась изрядная толпа народа. Люди с опаской поглядывали на кусты и что-то обсуждали вполголоса. На лицах у всех был испуг и недоумение. Увидев подьячего с ярыгами, все замолчали и расступились.
  Ярыга Фефил перекрестился и принялся осторожно разворачивать холстину. Все вокруг примолкли и даже дыхание затаили. Мёртвая тишина повисла над недобрым местом. А когда Фефил развернул покойницу, подьячий даже глаза зажмурил. Перед ним лежала совсем голая девчонка лет тринадцати - четырнадцати. И всё тело девчонки было в ранах и синяках. Жуткое зрелище.
  - Задушили страдалицу, - вздохнул ярыга Никонор, тыча пальцем в кроваво-синюю полосу на белой шее покойницы. - Вот изверги... Иродово племя...
  - Заворачивай обратно, - велел подьячий ярыге. - Сейчас, телега приедет, в убогий дом отвезём на Пречистенку. Может, хоть, похоронят её по-людски... И, это... Лицо пока оставьте открытым. Пусть здешние поглядят, авось, кто её и признает...
  - Смотри-ка, Осип Акимов, - тихо сказал Фефил, разжимая руку мертвой девчонки. - Свеча, вроде...
  Ярыжки всегда называли имя Осипа с обязательным упоминанием имени его отца, и Осип при таких обращениях чуть тушевался. Молод он ещё был, чтоб по отчеству зваться, а потому и сомнения кружили в голове парня: то ли насмехаются над ним ярыжки, то ли и вправду так уважают? Не поймёшь этих мужиков сразу - здорово они себе на уме.
  Вот и сейчас чуть засопел подьячий, принимая из рук Фефила огарок свечи. Ничего особенного огарок: темно-желтый с зеленоватыми разводами и с плетённым косичкой обгорелым фитильком.
  - Пригодится, - подумал подьячий, завернул находку в тряпицу и сунул в суму, висевшую у него через плечо.
  Свёрток с трупом вынесли на дорогу и положили так, чтобы можно видеть лицо покойницы. Люди, часто крестясь да причитая шепотом, подходили к свёртку поближе и смотрели на убитую. Мужики тяжело вздыхали, а бабы утирали слёзы. Покойницы никто не признал. Подьячий раза три выкрикнул, чтоб еще раз все посмотрели да припомнили: не было ли чего странного тут в последнее время, но люди только плечами пожимали на выкрики эти. Никто ничего странного не вспомнил. Покричал, покричал Осип Носов да успокоился. Плетью обуха не перешибёшь.
  Телеги ещё не было, а потому Осип решил немного осмотреться в лесу. В лесу сыро, ноги здорово вязнут в грязи, но подъячего это не остановило. Он пролез еле заметной тропой через заросли молоденьких елочек и потом по черным осиновым листам решил пройти до поваленного толстого дерева, видневшегося чуть впереди. А вот дальше дерева того пойти не получилось - дальше начиналось болото. Подьячий прошёл немного в сторону и опять попал в вязкую черную грязь. Помянув чёрта, Носов выбрался на сухое место, и, уж было, пошёл обратно, но тут увидел, что из тины торчит какой-то предмет. Поначалу Осип подумал, что это бревно, но, присмотревшись, смутился - не бревно, вроде...
  Прибежавшие на зов ярыги нарубили толстых палок с крепкими сучками и, ловко орудуя этими палками как крючьями, достали из болотной тины подозрительный предмет. Это было точно не бревно. Фефил набрал из ямы в кожаный мешок воды и плеснул на находку, чтоб смыть чуток грязь. Скоро поняли, что это тоже некий свёрток. А как стали разворачивать его, так всех до единого тошнота одолела. В свертке был мертвяк. Лицо того мертвяка синее да вспухшее. Страшное лицо.
  - С прошлого лета, видно, лежит, - тихо сказал Фефил, прикрыл лицо мокрой тряпицей и принялся дальше разворачивать свёрток. - Вон как мошки с червями лицо его объели.... Страсть...
  А вот тело, на удивление всем, оказалось белым, не особо распухшим, но ран с синяками на нём имелось превеликое множество. И тоже - девчонка молоденькая. Подошедшие к болоту люди опять ахали и сокрушались.
  - Ух, ты, что деется, - запричитал какой-то кривенький старикашка в серой рясе, - вот это да... Не иначе сам сатана постарался. И не найдёшь теперь душегуба этого. Истинно - сатана... А сатану нипочём не сыщешь...
  Старикашка таращил единственный глаз на страшную находку и неторопливо чесал пальцами темно-коричневый шрам на месте глаза другого.
  - Осип Акимов из-под земли подлеца достанет, - обернулся к одноглазому Фефил. - Будь тот даже сам сатана.
  - Этот молоденький, что ли? - не унимался старикан, показывая пальцем в сторону подьячего. - Неказистый он какой-то: роста невысокого, худой, сутулый, лицо в рябинах. И одет, ни дать ни взять, подмастерье. Да, неужто, этот убивца найдёт?
  - Человека не по одёжке судят, а по уму, - строго глянул на старика Фефил. - Отойди, не мешайся под ногами...
  Старикан пожал плечами, вздохнул тяжко и поковылял к дороге, бормоча себе под нос:
   - У, дерьмо воловье..., да поднявший его в руку, отряхнёт... Грязному камню подобны подлецы эти... Дерьмо...
  Подьячий Носов велел тело опять завернуть и вынести на дорогу. И только вынесли злую поклажу из леса, как на дороге показались четыре всадника в нарядных боярских одеждах.
  - Что такое?! - закричал пожилой статный боярин, останавливая гнедого коня прямо перед испуганно пятившейся толпой.
  Все скинули шапки, принялись кланяться и кто-то крикнул, мол, мёртвую девчонку нашли. Носов тоже снял шапку. Он узнал важного боярина - это был Кирилл Полуэктович Нарышкин, некогда первый после царя человек на Москве, а теперь боярин без должности. И хотя в опале Кирилл Полуэктович, но шапку перед ним лучше снять, а то, ведь, неизвестно как ещё дело повернуться может. Боярин, всё-таки...
  - Что за девчонка?! - сдерживая беспокойство разгоряченного коня, рявкнул Нарышкин сверху на народ.
  Из толпы несколько человек наперебой стали рассказывать боярину о страшных находках, дескать, подивись тоже с нами, господин хороший. Однако дивиться Кирилл Полуэктович не захотел, он замахнулся на толпу плетью и в мгновение ока люди разбежались. На дороге остались только Осип Носов да его ярыги.
  - А вы чего?! - сверкнул сердитыми очами боярин.
  - Из Разбойного приказа мы, - ответил Носов, глядя на беспокойные копыта боярского коня.
  - Зачем из Разбойного? - переспросил Нарышкин, опуская плеть.
  - Велено розыск провесть про убитую девчонку, - сказал подьячий, осторожно поднимая глаза на Нарышкина.- Разузнать всё, как полагается... Дьяк Сабанеев велел... Федор Трифонович...
  - Федька Сабанеев? - нахмурился боярин и потянул поводья коня. - Ваньки моего дружок? Вот, бездельник. Сегодня же скажу Хованскому, чтоб глупости прекращал. По дорогам тати бесчинствуют, а они с девчонками вошкается... Ох, нет на вас Государя строгого... Распустились...
  - Скажи, скажи, только, кто тебя послушает, - думал Осип Носов, глядя в спину уже скакавшего по дороге к селу боярина. - Нет сейчас у тебя силы. Как твоя дочь овдовела, так и вышла силушка боярская. И, вряд ли, когда ты опять наверху будешь: внук твой - Пётр в очереди на престол последним стоит, а родит царица наследника, так Петра за самый край засунут. Это тебе любой на Москве скажет...
  Дальше думу подьячего прервал скрип подъехавшей телеги. Встрепенулся Осип: хватит думать, работать надо... Скорбные находки быстро положили на телегу и поехали в Москву. Только в селе Преображенском заминка случилась: два мужика прямо на торной дороге вздумали колесо у телеги чинить. Пришлось их стороной объезжать, а там лужа глубокая. В лужу заднее колесо телеги и съехало. Крепко застряла телега. Пришлось всем спешиваться и лезть в грязь. Тут и местные мужики на помощь прибежали да всем миром телегу из чавкающего полона освободили. Освободили да поехали по дороге к городу вслед за той самой телегой, из-за которой пришлось с грязью повоевать.
  Осип Носов ехал около своей телеги и думал:
  - Вот приеду сейчас в приказ, расскажу всё, а дьяк Сабанеев непременно спросит: что за девчонки и кто души их загубил? И чего я ему отвечу? Ничего... Никудышный ты человек, скажет мне дьяк, ничего тебе поручить нельзя... И правда его будет... Сущая правда... Стыдище... А чего я могу? Всех спросил: никто девчонку не знает, никто ничего не видел. Зацепиться не за что... Вот, только, свечка, что в руке у неё была... Свечка...
  Подъехали к мосту через Москву реку. А там народу собралось: видимо-невидимо. И каждый норовит переправиться поскорее. Люди друг на друга кричат, лошади ржут, а тут еще какой-то умник стадо тощих быков к переправе подогнал. Быки, отвыкшие за зиму от вольного воздуха, смирно стоять не хотят, да и людей здорово пугаются. Носятся глупые животины то туда, то сюда да истошно ревут. Никак пастух с ними совладать не может. И поделом ему: до Егория почти две недели, а он надумал скотину на волю выгнать. Разве так можно? В общем, столпотворение у моста вселенское. Тут уж не до дум с размышлениями, только разворачиваться успевал Осип Носов. До хрипоты он наорался, но телегу переправил быстро. Правда, чуть не сошёлся подьячий на кулачки с красномордым торговцем свиными кожами. Дородный купец сразу же грудью попёр на худенького Осипа, но ярыги так ловко отодвинули буяна в сторону, что тому только и осталось: издали зубами щелкать, да плеваться, потирая ноющие бока.
  На дороге, перед стеной Белого города, Осип велел возчику Ефиму повернуть к Пречистенским воротам, в сам поехал к Средним торговым рядам, что у кремлёвской стены. Там торговали свечами и воском.
  2
  - Посмотри-ка, Мартын Савватеев, - спросил подьячий, показывая лысому сморщенному старичку ту самую свечку - Чего скажешь?
  Мартын Савватеев так долго торговал свечами, что уж и забыл, когда началась эта торговля. Ни дня старик не помнил из своей жизни, чтоб он не продавал свечей. Знал этот торговец о свечах всё и даже, поди, более того.
  - Так, - повертел в руках свечку старик. - Из воска свеча. Дорогая. Не чета сальной... Сальную-то сделать пара пустяков: фитильки в корытце положил, салом плавленным залил, а как остынет, режь да обрабатывай до круглости. А с восковой свечой так не получится. С ней мороки много. Воск сильно ко всему прилипает... Ой, сильно... Воск, он, сам понимаешь... Вот, помню...
  - А как же эту свечу сделали? - Осип решил немного поторопить разговорчивого торговца да направить его мысли в нужное русло.
  - Так, - торговец почесал пальцами лоб, - известно как: сперва воск расплавить надо, потом фитилёк взять да опустить его в расплавленный воск, подержать там немного и вынуть...
  - И готово? - нетерпеливо переспросил подьячий.
  - Щас, готово, - засмеялся старик. - Больно, шустёр ты. Надо остудить немного воск на фитильке и опять в горячий расплав сунуть, а потом еще раз всё то повторить, и ещё... Много раз так надо делать, пока свеча нужной толщины не получится. Сделать свечу из воска мороки много. Потому и дорогая она, не чета сальной...
  - Послушай, Мартын Савватеев, - вздохнул Осип, понимая, что вряд ли много пользы получит от такого разговора с мудрым торговцем, - а ты не знаешь, кто эту свечку сделал?
  - Эту-то? - Мартын поднял огарок повыше, прищурился и стал разглядывать. - А кто его знает? На Москве умельцев таких пруд пруди. Почитай, в каждой обители свой свечник имеется...
  - А, - махнул рукой Осип и уж потянулся огарком, но старец осадил его.
  - Что ты нетерпеливый какой? - поскрёб он ногтем свечу. - Не суетись. Есть вошь, так будет и грош. Учись терпению, парень, молод ты ещё, чтобы всё делать с бою да с порыву. Час потерпишь да век проживёшь. Кто свечу эту сварил - не знаю, но кое-что о ней тебе расскажу. Смотри: воск темный...
  - И что с того? - подьячий нахмурился, стараясь понять, а куда это старик клонит.
  - Если на солнышке воск вытапливают, то он светленький, этот же вытапливали в темном месте горячей водой. Потому он темный да с меленькой крошкой кое-где. А ещё зелень особая на свечке видна от того, что в котле медном варили воск. Понял? Давай по свечным рядам походим да воск похожий поищем...
  Все ряды обошли подьячий с торговцем, но дельного ничего не нашли. Много свечей на столах разложено: и потолще есть, и потоньше; и по цвету разнообразий не счесть, но в точности похожего на воск нужной свечи ничего не нашлось. Продавцы свечей осматривали огарок и только плечами пожимали, дескать, не знаем - кто такой воск выплавил. А один посоветовал по обителям походить.
  - Монахи часто только для себя воск варят, - сказал знаток, возвращая подьчему огарок. - Вот у них поискать надо. Этот воск не для продажи варили... Темноват он, больно...
  И сразу же поддержал умного свечника Мартын Савватеевич.
  - Тебе сейчас надо идти по храмам да поспрашивать там о свечах такого цвета, - сказал он, показывая подьячему на дорогу. - А как найдёшь цвет подобный, так там и умельца отыщешь, который воск плавил. И еще: фитилёк в этой свечке, уж больно, интересный. Обычно его просто скручивают из льняной нитки, а этот, видишь, косичкой особой сплели. Вот тебе ещё одна примета...
  Сразу же от свечного ряда поскакал Осип в село Преображенское. Теперь он знал, как надо искать злодея.
  - Буду все храмы обходить, что недалеко от села Преображенского устроены, - думал Осип, подъезжая к мосту. - Там где-то девчонка свечу схватила. Не издалёка же покойницу привезли... Найду похожую свечу, а там уж не растеряюсь... А ежели кто заартачиться, так я его подвал нашего приказа на дыбу сведу, там язык у любого развяжется.
  Быстро переехать мост через реку не получилось. На этот раз отряд стрельцов переправу заполонил. В поход, видно, служивые собрались. По мосту тащили тяжёлые пушки и да доверху гружёные возы. Спорить со стрельцами за право первенства проезда Осип не решился. Стрелец - это не торговец кожами, он с горячей руки и из пистоля в лоб пульнуть может или бердышем под рёбра угостить. Подьячий спешился и отошел с дороги к крепостной стене, к тому месту, где своей очереди ждали другие путники.
  - Куда это они собрались? - спросил Осип молодого коробейника.
  - Сказывают, в Казани неспокойно, - пожал плечами коробейник. - Туда, поди, и пошли...
  В это время стрельцы принялись закатывать на мост большую пушку, и тут у них случилась беда: при въезде на первый плот поломалось колесо. Раздался треск, и пушка грузно осела на один бок. Вокруг орудия занялась суматоха. Одному стрельцу прижало ногу, и он истошно кричал. Товарищи страдальца суетились рядом, громко ругались и, мешая друг другу, пытались поднять тяжёлое орудие. И никак у них не получалось справиться с коварной тяжестью. Народ плотной толпой обступил место сражения стрельцов с непокорной пушкой. Осип тоже хотел подойти поближе к этой баталии, но тут взгляд его упал на купол невысокого деревянного храма, устроенного как раз за углом крепостной стены.
  - Стрельцам я ничем помочь не смогу, - думал подьячий, выбираясь из толпы, - и на тот берег мне быстро не переправиться. Пойду-ка я, лучше, вон в том храме свечи посмотрю. Чем чёрт не шутит...
  Храм был деревянным и тесным. Всего в два маленьких оконца, тускло светившихся под самой крышей. В алтаре за престолом горели свечи. Когда Осип переступил порог храма, свечные огоньки наклонились и затрепетали, словно крылья испуганных бабочек, но быстро успокоились и опять стали гореть ровно и ясно. Возле ризницы подметал пол церковный служка. Вот к нему-то и подошёл подьячий со своей заботой.
  Служка повертел в руках огарок свечи да сразу как-то скривился лицом.
  - Разве такую свечу Господу кто поставит? - прошелестел он, укоризненно качая головой и глядя на ровненькие золотистые стебельки огоньков на церковных свечах. - Господу светленькие свечи ставят, а здесь грязь одна... Свеча, она же о присутствии божьем нам напоминает, а потому светленькой и чистенькой должна быть, а эта... Тьфу. Прости меня, Господи. В храм такую свечу, разве, нехристь какой принесёт. Прости, Господи....
  Осип вышел из храма и остановился, глядя на суету возле моста. Пушку там приподняли, стрельца покалеченного вытащили, положили на носилки и куда-то понесли. Три стрельца пробовали приладить к пушке новое колесо, но колесо никак не садилось на ось, так что проезда по мосту до сих пор не было. А народу возле моста собралось тьма тьмущая. Все волнуются, бубнят под нос себе разные нехорошие слова и очереди ждут. Но пробиваться на другой берег подьячему надо непременно. Иначе нельзя. Около села Преображенского ему надо искать свечного мастера. Найдётся мастер, а там след к отыщется...
  - Надо тоже в очередь эту становится, - подумал подьячий, отвязывая коня, и тут кто-то тронул его за плечо. Осип резко обернулся. Перед ним стоял высокий широкоскулый парень с крупным носом и выпуклыми как у рака глазами. Под правым глазом незнакомца красовался свежий синяк.
  - Слышал я тут, как ты в храме свечкой интересовался, - добродушно улыбнулся парень. - Покажи. Я многих свечников знаю. Может, помогу чем...
  Подьячий сначала глянул на парня с недоверием, потом решил, что любая помощь всегда во благо и достал из сумки огарок.
  - Конечно, знаю! - радостно закричал добровольный помощник. - Гришка Задрыга такие горячей водой делает! Вон зелёные полосы! Это котёл у него медный. Его работа! Вот стервец! Нет бы как другие, на солнышке да не торопясь, воск топить, а этот всё куда-то спешит. Я ему говорю, мол, чего воск такой грязный, а он отвечает: грязный, но дешевый и пахнет от него не как от сального светильника. У меня люди знающие такие свечи берут. Хитрый Гришка, словно лиса, побывавшая в капкане...
  - Слышь-ка, - Осип выхватил из рук парня огарок, - быстро веди меня к своему Задрыге!
  - Так далеко ехать-то, - нахмурился доброхот, - не успеем дотемна...
  - Как тебя зовут? - подьячий крепко схватил парня за рукав.
  - Степаном.
  - Вот, что, Степан, показывай куда ехать! - голосом, нетерпящим никаких возражений, приказал Осип. - Поехали скорее!
  Москву реку они переехали по другому мосту. Там стрельцов не было, а потому переправились путники быстро, и по узким улицам заречного города ехали без приключений. Проехав городские окраины, помчали галопом. Степан скакал впереди, а Осип следом, стараясь не отстать от проводника. Конь у Степана справный, а потому подьячему приходилось торопить своего Серко частыми ударами пяток по тощим бокам. Только, как ни старался Осип приободрить притомившуюся лошадь, версты через две Степан умчал по дороге вперёд так далеко, что в душу подьячего поползли подозрения о нечестности проводника.
  Солнце наполовину скатилось за кромку дальнего леса. А Степана и след простыл. Осип, мысленно проклиная свою доверчивость, уже стал думать о том: а не повернуть ли назад, пока совсем не стемнело, но тут проводник его и объявился.
  - Ну, ты чего?! - кричал Степан с дорожной обочины. - Говорил скорее надо, а сам отстаёшь!
  Осип на упрёки лишь рукой махнул, дескать, не береди больную рану. То ли понял подьячего проводник, то ли нет, но кричать он перестал и кивком головы велел сворачивать на неширокую лесную тропу. Сначала по тропе ехали верхом на лошадях, но скоро пришлось спешиться. Лошадей повели в поводу. Быстро темнело. И скоро такая темень кромешная случилась в лесной чащобе, что Осип проводника своего уже и не видел. Только крепкий чуть подрагивающий круп лошади Степана еле просматривался впереди. Вот за этим крупом Осип и шагал по узенькой тропке. Вдруг, лошадь проводника остановилась. Подьячий чуть было не ткнулся с наскока в лошадиный зад.
  - Степан! - вполголоса крикнул Осип. - Чего встал?
  Никто подьячему не ответил. Он крикнул ещё раз и опять - тишина. И лошадь встала, будто кто-то ей идти не даёт. Осип нащупал рукой какое-то деревцо, привязал к нему повод Серко и хотел пройти немного вперёд. Сделал один шаг, второй, но тут кто-то сильно ударил его в спину. Подьячий запнулся о корень ногой, споткнулся, куда-то провалился и упал в грязь!
  3
  Осип хотел сразу же встать на ноги, но не тут-то было. Грязь сердито зачавкала и потащила своего невольника вниз. Поддьячий рванулся вперёд, надеясь вырваться поскорее из вязкого плена, однако, чем сильнее он старался, тем больше проваливался в холодную жижу. И вот тут Осип понял, что неведомый злодей столкнул его в болотную трясину. А трясина - это такая тварина злая, что не приведи Господи, всё живое она уничтожить норовит. И нечисти в трясине водится столько, что считай - не считай, а перечесть никак невозможно. Подьячий стал оглядываться по сторонам, но что толку: тьма вокруг, хоть глаз выколи. Где-то истошно закричала испуганная птица, потом заржала лошадь. Осип резко повернул голову и тут же, будто кто-то накинул ему на ноги аркан да потащил вниз.
  - Неужто Кикмора схватила меня? - испугался подьячий, но быстро совладал с собой, замер и решил притвориться мёртвым. Хватка трясины чуть-чуть ослабла.
  - Пресвятая Богородица, - мысленно просил помощи Осип, - спаси и помилуй меня...
  Болотная жижа подобралась к самому подбородку. Ещё чуть-чуть - и всё... Умирать Осипу не хотелось, а уж в болотной трясине утонуть, так это совсем распоследнее дело. Да только куда от судьбы своей денешься? Как написано на роду, так оно и будет. Подьячиий решил перекреститься напоследок и стал осторожно подтягивать правую руку к лицу. И вот тут его рука наткнулась в жиже на что-то твёрдое. Осип поначалу и не понял, что это за штука такая под руку попалась, но, как известно, утопающий за любую соломинку хватается. Вот и ухватился подьячий за посланную Богом "соломинку" изо всех сил. Ухватился и потянул её на себя!
  Больше всего Осип боялся, что сейчас "соломинка" оборвётся. И тогда - всё... Он потянул её чуть сильнее. Не оборвалась. Ухватился и второй рукой. Трясина никак не желала отпускать свою добычу, но Осип очень хотел жить, а потому сражался изо всех сил. Он цеплялся за ветку упавшего в болото дерева и полз. Еле-еле полз - вершок за вершком. Ползти было так тяжело, что дышать нечем да круги пёстрые в глазах завертелись. Ещё раз подумал Осип о скорой смерти, но тут уцепился на толстый ствол дерева и понял, что не пришёл ещё срок его путешествия в царство небесное.
  По поваленному дереву выбрался подьячиий из жижи на твердь и долго лежал не в силах пошевелиться. И сколько бы он так пролежал - никому неведомо, только холод его одолел. Пока Осип в трясине жизнь свою спасал, о холоде и не подумал ни разу, а как смерть со своей острой косой оставила молодца в покое, так его быстро дрожь и пробрала аж до зубовного стука. Чтоб как-то согреться, сначала пополз Осип во тьме кромешной, потом на четвереньки встал, а уж, немного погодя, и в полный рост поднялся. И тут, будто в награду подьячему за мучения его, выглянула из-за облаков луна. Только помощи от небесного светила в дремучем лесу, как с козла молока. Мелькнёт оно иногда между верхушками черных деревьев и опять темень. Осип то и дело спотыкался о корни, иногда падал на мокрые листья, но сразу же вставал и брёл дальше...
  На проезжую дорогу Осип Носов выбрался, когда стало светать. Вдруг расступился дремучий лес, и увидел страдалец плывущую в тумане лошадь с телегою. Осип сперва хотел закричать, но вместо крика вырвался из груди его шипящий хрип, который он и сам-то он расслышал. И тогда решил подьячий к плывущей лошади бежать. Бежать тоже не получилось, и он поковылял, с трудом переставляя отяжелевшие донельзя ноги. Лошадь, конечно же, не плыла, а тащила по дороге гружёную телегу. На телеге сидели два сивобородых мужика в серых зипунах и сладко зевали друг перед дружкой. Когда на дорогу выполз человек в грязной изодранной одежде, мужики зевать перестали и схватились за топоры. Опасались путники татей, часто шаливших на лесных дорогах. Мужики и в путь-то двинулись перед самым рассветом в надежде, что все тати в ту пору крепко спят. И вот какой-то оборванец на дорогу лезет! Мужикам только одно и остается: схватиться за топоры! Но до горячего не дошло. Поверили путники дрожащему Осипу. Пожалели и велели ему в кошму завернуться да лечь поверх воза с телячьими кожами. Как велели, так подьячий и сделал, тут уж выбирать не приходится. Завернулся Осип в кошму, унял немного дрожь, глядючи на черный лес в туманной дымке и уснул.
  4
  Проснулся Осип оттого, что телегу крепко качнуло. На самую малость подьячий с воза не свалился. Кругом было светло, солнечно и шумно.
  - Ах ты, гнида одноокая! - орал возчик, грозя кулаком на только что обогнавшую их телегу. - Ах, чтоб тебя! Хрыч старый! Надумал перед самым мостом обгонять!
  Оспип сбросил с плеч кошму и сел, разглядывая суету перед переправой. Тут опять случился затор. Всегда днем возле главной Московской переправы ждёт путника досада. Мост-то узкий. Еще царь Алексей Михайлович начал здесь широкий каменный мост строить, но потом чего-то передумал, вот мучается народ перед наплавным мостом в очереди да в ругани. Ехали они теперь к переправе до того медленно, что не утерпел Осип и, пожелав возчикам доброй дороги, пошёл дальше пешком. Вернее, не пошёл, а стал пробираться между тесными рядами телег.
  Миновав мост, подьячий забежал домой, переоделся в сухое да чистое и поспешил на доклад к дьяку Сабанееву.
  Разбойный приказ располагался возле Варварских ворот Китай-города. Добежал туда Осип быстро. Он, вообще, лёгок на ногу: где другому идти да идти, а ему раз-два и на месте. Дьяк Сабанеев, слушая доклад подьячего, только хмурился и сопел. Сразу видно, что уж очень не в духе сегодня человек. А когда человек, да ещё человек начальственный, не в духе, то тут подчиненному без нагоняя никак не обойтись. Не уберёгся от начальственного гнева и Осип Носов. Поначалу, вроде, всё было не особо страшно. Во время рассказа о найденных мертвецах дьяк только пыхтел, хмурился и что-то разглядывал у себя на столе. Но стоило Осипу поведать, как его в болото заманили, да лошадь увели, вот тут Сабанеев и взбеленился.
  - Как лошадь украли?! - орал дьяк и топал ногами так яростно, что дрожали половицы. - Щенок! Твоя что ли лошадь, чтоб потерять её! А ты знаешь, чего стоит она! Подлец! Ты ж казне государевой урон нанёс! Если через три дня лошадь не найдёшь, на дыбу повешу, потом в темницу засажу! Сгною там! Пошёл вон отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!
  Выбежал Осип от дьяка, словно из горящей избы. И только возле ограды храма Всех Святых остановился, чтоб отдышаться да пот со лба утереть.
  - А как же мне лошадь теперь отыскать? - думал подьячий, опершись спиной на еловый частокол. - Подлеца Степана надо скорее найти. Он не просто так ко мне подошёл. А для чего? Помощь мне предложил... Помощь... А откуда гад этот о свече узнал? Он сказал, что слышал мой разговор со служкой в храме... Но мы в храме одни были... Говорили тихо... Дверь во время нашего разговора никто не открывал, иначе б я увидел, как трепещут огоньки свечей, но свечи во время разговора горели ровно. Это я хорошо помню. Окно в том храме маленькое и под самой крышей, через него ничего не подслушаешь. Врал мне Степан, что слышал мой разговор в храме со служкой. А откуда же он тогда о свече узнал?
  Осип сразу сообразил, где можно поискать ответ на этот вопрос и пошёл к торговым рядам.
  - Ну, нашёл мастера, который воск для твоей свечки топил? - старательно изображая на челе радость, улыбался подьячему торговец свечами Мартын, но в глазах старика прыгал настороженный блеск.
  - Обманул ты меня, Мартын Савватеев, - хмуростью превеликой ответил на улыбки торговца Осип.
  - Чем же? - свечник отступил назад в самый угол своей палатки.
  - Ты велел в храмах свечи искать, а там никто такую свечу не поставит...
  - Э, мил человек, - пожал плечами Мартын, - слушал ты меня плохо: я тебе советовал не смотреть, а спрашивать. Ты спрашивал?
  - Спрашивал, - подьячий неожиданно схватил торговца за отвороты кафтана. - А сейчас тебя поведу спрашивать.
  - Куда это ты меня поведёшь? - Мартын засуетился, попробовал освободиться от захвата, но не смог. Не крепок на вид телом Осип Носов, но силушка в жилах его немалая имеется.
  - В разбойный приказ, - подьячий резко дёрнул торговца на себя. - На дыбу!
  - За что же на дыбу-то?
  - А чтоб лишнего не болтал...
  - Да, где ж я болтал-то? - принялся оправдываться Мартын, но тут же стушевался. - Прости меня, острый нож он мне к горлу приставил... Вот я и рассказал о твоей свече... И поведал, что ты по храмам пойдёшь подобную искать... Прости...
  - Кто он? - подьячий еще сильнее надавил на купца и повалил его спиною на стол.
  - Не знаю, - прохрипел торговец. - Ты ушёл, а он тут как тут да с ножом, будто выслеживал тебя. Испугался я... Пожить-то еще хочется...
  - Ладно, - отпустил торговца Осип и пошёл вон из его закутка. - Живи... И, это... Не таи зла... Беда на меня навалилась так, что спасу нет. Сживёт меня со свету Сабанеев, коли я лошадь в три дня не найду. Вот я и... Прости...
  5
  Теперь понял Осип, откуда похититель лошади узнал о свече, но толку от такого понимания никакого. Много лесу темного, да нет древа годного. Подьячий медленно брёл вдоль кремлёвской стены, размышляя как легче беду урезонить. Думал-думал он и решил.
  - Раз со свечи моё знакомство с подлецом началось, надо эту свечу и дальше искать. А как найду, там и смотреть буду: с какого боку пристроился к этому делу подлый Степан...
  Приняв решение, стряхнул Осип с плеч всю грусть-печаль и побежал к переправе. Бежал и только об одном сожалел, что нет у него лошади: верхом-то сподручнее поиск вести. Путь-то до села Преображенского, всё-таки, неблизкий...
  Подьячий завернул за угол собора Пресвятой Богородицы и с разбегу натолкнулся на подлое дело: два крепких мужика били лохматого рыжего парня. Парень лежал на земле, а эти два бугая нещадно молотили его ногами, приговаривая хриплыми голосами:
  - Мы отучим тебя по чужим жёнам шастать! До смерти тебя забьём, кобель поганый! Ух!
  Очень не по нраву было Осипу, когда двое одного лупцуют, да еще лежачего. Не стерпел подьячий такого безобразия: схватил он камень с земли да швырнул его в спину ближнего к нему истязателя. Тот еще и охнуть не успел, а у Осипа еще один булыжник в руке.
  - Ты чего?! - завопил скривившийся от боли мужик. - Чего сразу камнем-то?!
  - А вы чего двое на одного налетели?! - заорал в ответ подьячий и вновь замахнулся камнем. - Я вас сейчас мигом в Разбойный приказ отведу! Сейчас же стрельцов крикну! У, тати!
  Мужики, будто остолбенели от такого крика, а потом рванули со всех ног прочь от побоища.
  - Ой, спасибо тебе, - стонал рыжий парень, утирая рукавом с лица кровь. - Убили бы они меня, если б не ты... Я теперь твой должник на веки вечные... Как тебя звать?
  - Осип.
  - А я Афоня, - щурил парень зеленоватые глаза, за лёгкой завесой которых, таилась ватага весёлых бесенят. - Слушай, Осип, может, тебе денег дать? У меня три копейки есть...
  - Не нужны мне твои копейки, - усмехнулся Осип. - Мне лошадь сейчас нужна... Вот если б ты мне лошадёнку с седлом привёл, вот тогда бы уважил. Да, только, где тебе её взять, лошадь-то... Её за три копейки не купишь. Ладно, побегу я. Некогда...
  - Лошадь? - морщась, Афоня поднялся на ноги. - Стой здесь. Поищу я тебе лошадь...
  - Недосуг мне сегодня стоять, - отмахнулся подьячий.
  - Подожди, - новый знакомый схватил Осипа за рубаху. - Дядька у меня при аргамачьих конюшнях служит. У них там табунок лошадок негодных есть: старые которые или с болезнью. Вот. И этими вот лошадками конюхам дозволено пользоваться по их усмотрению. Временно, конечно. Привилегия у них такая. Сейчас я у дядьки попрошу. Он добрый. Даст тебе лошадку до вечера...
  И так Афоня убедительно обещал, что подьячий согласился его подождать до следующего боя часов на Спасской башне. И не зря ждал подьячий. Явился Афоня раньше назначенного времени, и с двумя лошадьми. Не особо хороши лошадки, но всё на них лучше, чем пешком.
  - Это, - смущенно потупил глаза Афоня, - дядька сказал, чтоб я с тобой непременно был. Боится он за лошадь. А со мной вот дал... Поехали. Я тебе мешать не буду. Я только за лошадьми приглядывать стану. Так дядька велел. Чего искать будем?
  - Лошадь у меня украли, - буркнул Осип, усаживаясь в седло. - Конокрада хочу сыскать...
  В храме села Преображенского ничего нового вызнать не удалось. Священник посоветовал съездить в село Черкизово. В храме Ильи Пророка поспрашивать. Поскакали туда, но и там ничего. Опять посоветовали. Ох, и любят давать советы люди дюбрые! На этот раз послали в село Гольяново, в храм преподобных Зосимы и Саваттия. Помчали к этому храму. И вот здесь подьячему чуть улыбнулась удача. Пожилой дьякон долго смотрел на огарок, а потом сказал:
  - Где такой воск варили, не знаю, а вот фитильки косичкой плетут в обители на Ширяевом поле.
  - Что это за обитель на поле Ширяевом? - удивленно переспросил дьякона Афоня, стоявший позади подьячего. - Никогда не слышал.
  - Мало кто про ту обитель знает, - вздохнул дьякон. - В лесу она устроена сыном сокольника Фомы.
  - Какого такого Фомы? - нахмурился Осип. - Говори скорее. Времени у меня нет...
  - А чего говорить? - пожал плечами дьякон. - Был у нашего государя Алексея Михайловича, царство ему небесное, любимый сокол, которого звали Ширяй. Вот. А сокольник государев - Фома по случайности этого сокола стрелой сбил. Очень осерчал Алексей Михайлович и велел на том же месте, куда сокол подстреленный упал, повесить Фому. Вот. А сынок Фомы меньшой, как вырос, решил в монахи постричься. Лет десять жил он в Троицкой обители, а недавно пришёл сюда и поселился в лесу, недалеко от того места, где отца его казнили. Потом к нему ещё братия подошла... Так и живут там. Отстроились в глухом лесу на полянке...
  - Подожди, - нетерпеливо махнул рукой подьячий. - Хватит языком молоть, говори, как до той обители добраться. Мне скорее надо...
  - Вон туда езжайте, - дьякон показал на дорогу, - как проедете два мостка через речушки, так начинайте на правую сторону смотреть, а как увидите кривую сосну рядом с гнутой берёзой, так и поворачивайте на лесную дорогу. Эта дорога вас к обители и выведет.
  6.
  Когда они подъехали к кривой сосне, стало темнеть.
  - Коней бы нам вернуть до ночи, - волновался Афоня, - а то, ведь, дядька мне в следующий раз не поможет. Нельзя мне его доверия терять. Понимаешь? Никак нельзя. Давай вернёмся. Завтра обитель ту найдём.
  Осип посмотрел на товарища, спрыгнул с коня и строго приказал.
  - Поезжай в Москву, а я пешком куда надо доберусь.
  - Как же так-то? - завертел головой Афоня. - Как же я тебя брошу-то? Не приучен я так! Вместе так вместе...
  - Я сказал: поезжай! - Осип даже кулаком Афоне пригрозил. - Будет он мне тут ещё! У тебя своё дело, а у меня своё. За помощь благодарствую, а дальше я сам. Всё! Проваливай!
  И не дожидаясь ответа, подьячий пошёл по лесной дороге. Шёл он быстро и не оглядывался. А какой смысл оглядываться, если через десяток шагов оказался Осип в дремучем лесу. И так темно стало, что решил подьячий даже бежать, чтоб поскорей вырваться из цепких лапищ зловещего сумрака. Не назад, конечно же, побежал, а вперёд. Ему поскорее хотелось добраться до нужного ему места, к людям, вот он и спешил. Однако идея оказалась не совсем удачной: через несколько торопливых шагов бегун споткнулся обо что-то и растянулся на сырой земле. Недаром говорится: кто прытко бегает, тот часто и падает. Дальше Осип решил пробираться шагом.
  - А то, ведь, и без глаза остаться можно, - подумал подьячий, разглядывая перед собой дорогу, еле видную в тусклом лунном свете. - Наткнёшься на сучок и всё...
  А была та дорога - так себе: то там, то тут, выползали на неё корявые корни, очень похожие на гигантских змей, рядом с ними валялись гнилые брёвна и сорванные ветром сучья. Сразу видно, что путешествовали этой тропой редко. Попадались на дороге и топкие места, где ноги сразу начинали вязнуть в противной слякоти. Один раз Осип в этой кисельной мерзости поскользнулся и упал. После того падения подьячий подобрал с земли толстый сук и стал тыкать впереди себя этим посохом, отыскивая свободную твердь.
  К частоколу Осип вышел как-то совсем неожиданно. Вернее, он совсем отчаялся найти в кромешной тьме цель своего путешествия, и, как говорится, прямо носом уткнулся в плотный ряд сырых брёвен. Пошарив по брёвнам рукой, подьячий понял, что это ворота, и заперты они изнутри на крепкий засов. Осип стал кричать и бить по брёвнам кулаками. Скоро створки ворот натужно заскрипели и стали потихоньку отворяться. Подьячий шагнул в приоткрытые ворота и столкнулся с огромным человеком.
  - Мне, это, - залепетал от неожиданности Осип. - Узнать надо... Насчет свечки... У кого?
  Великан в ответ ничего не сказал, а только головой мотнул, дескать, иди за мной. Буквально, в двух шагах от ворот стоял покосившийся сарай, вот туда Осипа исполин и привёл. Привёл, легонько толкнул к куче соломы и сунул в руки тулуп. Без слов понял подьячий, что лучше не рыпаться и устроиться на ночлег в сарае, а утро вечера мудренее.
  Проснулся Осип от звона. Кто-то за стеной сарая стучал железом о железо. Подьячий быстро поднялся, вышел на улицу и зажмурился от яркого солнечного света. Хорошая погода на улице. Радостная. Только Осипу не до радости сейчас, забота гложет его душу, словно голодный пёс кость. Подьячий быстро огляделся и пошёл к монаху, стучавшему молотком по наковальне.
  - Брат, - окликнул инока Осип, - а свечник у вас в обители есть?
  - Как не быть, - ответил монах, не прекращая изготовления четырёхгранного гвоздя.
  - А где мне его сейчас отыскать?
  - А на кой он тебе? - монах подхватил щипцами с наковальни гвоздь и быстро сунул его в ушат с водой. Вода зашипела.
  - Свечу вот хотел показать, - подьячий достал из сумы огарок свечи и показал его иноку. - Мне надо знать, кто такой воск выплавляет?
  - Я выплавлял, и свечку эту я делал, - монах бросил в корзину готовый гвоздь и взял из рук Осипа огарок. - Как раз перед Благовещением Пресвятой Богородицы все соты старые из кладовой нашей я выгреб да плавить стал. Дрянь воск получился, но свечи из него я всё равно сделал. Те, что получше - отобрал, чтоб в храме на кандило ставить, а остальные сложил в корзину и в притворе оставил.
  - Это свеча тоже в той корзине лежала? - у Осипа даже голос слегка дрогнул от подобной удачи. Ещё шажок и узнает он, где девчонку убили...
  - Где же ей ещё лежать-то? - пожал плечами монах. - В храм такую совестно ставить...
  - А кто её из корзины взял? - выкрикнул подьячий будоражащий его душу вопрос.
  - Кто ж его знает? - вздохнул инок. - Может, из братии кто. Или кто из гостей обители нашей. Приходят к нам иногда люди. Мы никого не гоним. Если злого намерения нет, сразу гостю ворота откроем. Любой мог свечку из корзины взять. А ты чего так интересуешься?
  На всякий случай, Осип решил всей правды не говорить, а вместо ответа на вопрос сам поинтересовался - сколько иноков в обители спасается. Оказалось - пятеро. И живут они все в одной келии, как подобает по правилам монашеского общежития, заповеданного ещё Преподобным Сергием Радонежским. Узнав об общежитии, Осип так крепко задумался, что не сразу откликнулся на приглашение к монашескому столу.
  - Если здесь девчонка перед смертью свечу схватила, - думал подьячий, запивая черствые ржаные сухари жидким овсяным киселём, - то все они здесь в блуде погрязли. Прости меня, Господи. Разве в такой тесной обители грех подобной утаишь? Никогда. Если была здесь девчонка, то всякий об этом знает. Неужели, с виду они все только такие... Вряд ли, не похоже... Да и зачем её из дремучего леса тащить в даль-дальнюю? Не с руки это...
  Увлеченный своими мыслями, Осип и не заметил, как остался за столом один. И сидел он так, пока не доел все сухари из глиняной плошки. А как доел, так сразу огляделся, всполошился и выбежал на улицу. На улице же кипела работа. Один монах ковал, двое пилили бревно на доски, двое рубили сруб. На гостя никто внимания не обращал.
  Подьячий опять подошёл к кузнецу и поклонился.
  - Благодарствую за угощение...
  - Господа благодари, а нас не за что, - буркнул монах и выбил на шляпке очередного раскалённого гвоздя клеймо: три переплетенных колечка.
  - А давай я тебе помогу, - желая заслужить расположение кузнеца, предложил Осип. - Чего делать надо?
  - Становись к горну, - сказал инок. - На мехах работать будешь, и заготовки мне подавать.
  Во время работы подьячий пытался разговорить монаха-кузнеца, но из этого ничего путного не вышло. Единственное, что удалось выведать Осипу, так это о категорическом запрете женщинам посещать обитель. На вопрос о гостях, кузнец только плечами повёл, дескать, они мне все совсем без надобности. И ещё один гвоздь со звоном упал в большую корзину, потом ещё один, ещё и ещё. Когда корзина наполнилась, кузнец утёр рукавом пот и сказал.
  - Ну, вот, сделан зарок на утро нынешнее с Божьей помощью, теперь и отдохнуть не грех...
  Осип уселся на бревно, ожидая, что и монах сейчас усядется рядом, но тот от наковальни, ни на шаг, только, вместо увесистого молота, взял сперва маленький молоточек в руки, а потом зубильце. Подьячий заинтересовался этаким отдыхом и подошёл к наковальне. Кузнец колдовал над лезвием ножа.
  - Чего это? - спросил Осип, глядя на ловкую работу умельца.
  - Ножичек меня попросили особый сделать, - ответил кузнец, продолжая работу. - С секретом...
  - С каким ещё секретом?
  - Сварю я лезвие из двух пластин... На одной пластине углубление, чтоб внутри лезвия пустота была... А на другой пластине, напротив этой пустоты два отверстия маленьких - по толщине как иголка еловая... Если ручку повернуть, сюда можно медку жидкого налить...
  - А зачем это? - удивился подьячий, рассматривая пластину.
  - Как зачем? - пожал плечами кузнец. - Для шутки. К примеру, разрежу я этим ножом редьку на две половины, одну тебе дам, а другую сам съем. У тебя будет редька горькая, а меня с мёдом. Понял? Ну, не чудо ли? Один добрый человек тайну мне эту поведал. Рассказал, что видел такой ножичек у одного иноземца и спросил смогу ли я чудо такое сварганить. Я порасспросил его ещё чуток, уяснил суть и сказал, что смогу. Вот теперь самая малость осталась и будет готов ножичек. Тут работа тонкая, это тебе не гвозди клепать. Я за такой работой душой отдыхаю...
  "Отдыхал" кузнец недолго, а потом опять позвал Осипа гвозди ковать. Ещё одну корзину гвоздей надумал сделать он до обеда.
  - А зачем вам столько гвоздей? - удивился подьячий, раздувая мехами нужный жар в горне.
  - Стройку какую-то в Преображенском затеяли, вот и попросили нас помочь, - ответил монах, ловко поставив красную от жара заготовку в оправку. - А нам доброе дело сотворить всегда приятно. Раз в неделю гвозди у нас забирают...
  И опять закипела работа. Перед полуденной трапезой попробовал подьячий заговорить с другими иноками обители, но тоже всё без успеха. Двое из них дали обет молчания, а ещё двое, кроме "не ведаю" и "на всё воля божья", ничего не хотели говорить.
  Время уже не шло, а бежало, как песок сквозь пальцы. Подьячий узнал, кто сделал свечу, но что толку: даже намёка на какой-то новый след теперь не было и в помине. Хотя, мог ту свечу взять человек, какой из Преображенского за гвоздями приезжал... Там можно поискать, ежели о других гостях ничего выведать не получилось. На безрыбье и рак рыба.
  7
  После полудня все помолились и уселись за стол. Трапеза всё та же: ржаные сухари и кисель. Ели степенно, не торопились и без всяких разговоров. Осип попробовал завязать беседу, но на него все сразу так строго глянули, что в жар парня бросило. Оно и понятно: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Подьячий примолк, ссутулился и стал грызть жесткие сухари, запивая их холодным и безвкусным киселём. И когда он одолел третий сухарь, с улицы послышался шум.
  Эй! - кто-то громко кричал за воротами. - Открывай, кому говорю! Чего закрылись?!
  Монахи переглянулись, как по команде, встали из-за стола, взяли на крыльце топоры и пошли к воротам. Один инок стал отодвигать тяжелый засов, а четыре его товарища, отступив шага на три назад, подняли к плечам топоры. Не жаловали здесь особо крикливых гостей. У крикливых часто недоброе на душе. Но оружие им на этот раз не пригодилось. Створки раскрылись, и Осип увидел Афоню. Афоня скалил в улыбке щербатый рот, приветливо махал рукой и кричал:
  - Выходи, Осип! Я с дядькой договорился! На два дня он нам лошадей дал! Поехали!
  Осип так обрадовался появлению своего товарища, что чуть было не позабыл поблагодарить братию за приём, но вовремя опомнился и низко поклонился монахам. Те степенно поклонились в ответ, и каждый из них двумя перстами перекрестил уходящего гостя. И опять ни одного слова не промолвили иноки.
  - Я всё утро дядьку уговаривал, - не переставая, щебетал Афоня, пока они ехали по лесной дороге. - Беда, говорю, у человека: лошадь украли. Помогать надо. А дядька ни в какую: не дам - всё тут. Раз одну украли, говорит, так и вторую украдут. Бестолочь, дескать, твой дружок. А я не сдаюсь и опять за своё. Ты, говорю, Осипа не знаешь. Случайно у него украли, а мы с ним непременно конокрада отыщем... Надо было тебе ещё одежду новую захватить, а то у тебя кафтан никуда не годится: грязный да с дырами жжеными... В Москву приедем, так сразу же в торговый ряд пойдём... У меня три деньги есть... И торговцев знакомых не счесть...
  Осип слушал болтовню Афони, и радовался, уж больно, стосковался он в лесной обители по весёлой людской речи.
  Выехав из леса, остановились и спросили возчика, проезжающей по дороге телеги, как сподручней добраться до села Преображенского и, получив дельный да подробный ответ, поскакали.
  Перед околицей села остановились.
  - Вот что, - сказал подьячий своему товарищу, - поезжай-ка сейчас в село да узнай: работают ли в селе плотники. Если работают, то посмотри: какой у них инструмент, есть ли гвозди. А как узнаешь, так возвращайся сюда...
  - А зачем тебе плотники? - удивлённо глянул на Осипа Афоня. - Конокрад с плотниками, что ли, ходит?
  - Езжай! - вместо ответа нахмурил бровь подьячий. - Много будешь знать, так уши лопнут.
  Проводив товарища, Осип привязал к берёзе лошадь и решил посмотреть: что это за тын виднеется за кустами ольхи. Подьячий пролез через кусты и оказался на углу загородки. Немного подумав, он решил пройти вдоль тына и посмотреть, а чего там - за следующим углом. Делать-то было всё равно нечего, а Осип без дела сидеть ой как не любил. Загородка оказалась длинной, и пробраться вдоль неё не мутовку облизать. Вдоль тына сплошь кусты: черёмуха, бузина, ольха, малина... Другой бы уступил, но Осип не таков. Добрался он до нужного угла и даже вышел из-за него. А там за углом с десятка два мужиков торопливо заходят приоткрытые ворота. Подьячему стало интересно: куда это они все побежали? Он подошёл поближе...
  - Эй, - крикнул здоровяк в потёртом кафтане, глядя Осипа. - Чего не заходишь?! Давай скорее! Одного тебя ждать не буду! Разом закрою ворота!
  Осип оглянулся - никого.
  - Чего стоишь?! - топнул ногой здоровяк. - Сейчас закрою ворота и останешься ни с чем! Стоит тут как нищий на паперти! Заходи!
  Подьячий ещё раз оглянулся и решил зайти. Интересно ему стало: куда это его так настойчиво зазывают.
  Не успел Осип войти за тын, как ему сразу же сунули в руки тяжёлый заступ и поставили в ряд землекопов.
  - Копай! - велел тот самый здоровяк, который зазвал подьячего в ворота. - И не ленись... Смотреть буду за вами. Плохо будешь копать, при расчёте учту... Понял?
  Сперва Осип воспротивиться хотел, но тут он заметил плотника, сбивавшего гвоздями широкий помост. Вот из-за тех гвоздей и решил подьячий немного покопать землю.
  - Сейчас покопаю малость, - думал он, ворочая заступом сырую землю, - а потом подойду и посмотрю, что это за гвозди такие у плотника, а дальше видно будет.
  Но малость покопать не получилось. За землекопами зорко следил надсмотрщик: и стоило кому-то остановиться, так этот с громким криком тут как тут. А крик у него совершенно особенный, против такого ни один не устоит и не воспротивится. Как говорится, от э такого крика и мертвый из могилы встанет. Так и трудились все, не разгибаясь, пока надсмотрщик перерыва не объявил.
  Немного отдышавшись, подошёл Осип к плотникам. Взял в руки гвоздь и вздохнул облегчённо - на шляпке виднелось монастырское клеймо.
  - Чего тут шаришься? - вырвал из рук подьячего гвоздь рыжебородый плотник. - А ну, иди к своим!
  - Уйду, уйду, - торопливо закивал Осип. - Гвозди у тебя, больно, хороши. Где берёшь такие? Мне вот тоже гвозди нужны...
  - Хозяин гвозди приносит, вон у него и спроси, если он с тобой разговаривать станет, - буркнул плотник, показывая пальцем на человека, зашедшего за угол сарая.
  Разглядеть того человека подьячий не успел и хотел побежать к сараю, но тут его надсмотрщик за шиворот схватил.
  - Ты чего мечешься, как вошь на гребне? - хрипел здоровяк над самым ухом Осипа. - Нанялся копать, так копай, а другим работать своими разговорами не смей мешать!
  Пришлось подьячему опять взяться за тяжёлый заступ. Теперь он копал, размышляя, а что ему надо сделать во время следующего перерыва. Первым делом он решил узнать: что за углом того сарая, за который ушёл хозяин, добывающий гвозди для плотников.
  - Конечно, за углом тот хозяин не сидит, - размышлял Осип, выбрасывая из ямы тяжелую глинистую почву, - но нужно обязательно посмотреть, какие за тем углом есть дорожки с тропинками. Обязательно...
  Тропинка за углом оказалась одна, привела она подьячего к стене из толстых брёвен и опять куда-то завернула. Осип выглянул за угол стены и увидел прямо перед собой стрельцов. Два стрельца сидели на лавке и о чём-то степенно беседовали, но, вдруг, служивые встрепенулись. То ли ветка под ногой подьячего хрустнула, то ли ещё чего, только стрельцы вскочили с лавки, схватили пики и... Дальше Осип смотреть не стал. Он быстро отступил назад и, заметив у противоположного края стены канаву, помчал туда. А из канавы той под стену было что-то, вроде подкопа. Вот в этот подкоп подьячий и заполз, словно проворная ящерка. Стрельцы, по всей видимости, его заметили и, переругиваясь, подбежали к той самой канаве. Ничего хорошего от встречи с сердитыми стрельцами никак нельзя было ожидать, и Осип пополз во тьме подальше подкопа.
  8
  Осип решил заползти в какой-нибудь угол да притаиться там, а как суета улице притихнет, обратно выбраться через тот же подкоп наружу. Но с поисками угла беглец, по всей видимости, промахнулся, потому как выполз на свет. Свет струился откуда-то сверху. Присмотревшись, подьячий понял, что там наверху приоткрытая дверь.
  - А вот и выход нашёлся, - подумал Осип, намереваясь подняться с колен, но не успел.
  Дверь распахнулась, и послышались сердитые крики:
  - Упустили, сучьи дети! Как он в подпол-то залез?!
  - Здесь подкоп собаки сделали! Может, через него? А, может, и нет его в подполе, подкоп-то узкий... Может, в лес убежал?
  - Может?! Всем вам головы велю срубить! Ой, дождётесь!
  - Да, мы-то чего?
  - Из-под земли достаньте мне его! Всё проверить! А как увидите, так бейте его сразу пикой! Поняли?! Без разговоров!
  И решил подьячий, на всякий случай, от тех грозных криков подальше спрятаться, благо сумел он по правую руку от себя рассмотреть несколько ступенек, уходящих куда-то вниз. Ступенек оказалось около десятка, а дальше - подземный ход! Да такой просторный ход нашёлся, что подьячий сумел в полный рост встать. Правда, разбежаться по этому ходу не получилось - в дверь уткнулся Осип. Дверь оказалась незапертой. Беглец быстро приоткрыл её и оказался в тесной конурке. Пока закрывалась дверь, подьячий успел заметить, что в конурке есть ещё два выхода: в одном из них виднелся багрово-красный мерцающий отблеск, а в другом тьма. В эту тьму Осип и поспешил спрятаться. Когда тебя ищут, от света лучше держаться подальше.
  Скорее всего, это была какая-то кладовая, сплошь заставленная бочками, кулями и прочим хламом. По стенке да на ощупь пробрался подьячий в угол и присел там на корточки. Жалобно скрипнула распахнувшаяся дверь.
  - Где он?! - послышались крики. - Ищите!
  - А чего я прячусь? - подумал, вдруг, Осип. - Надо выйти сейчас и сказать им, что я из Разбойного приказа, а в случае чего, так можно "слово и дело" прокричать. То такого крика у любого коленки задрожат.
  Подьячий опёрся рукой в земляной пол, чтобы встать, но тут другая мысль одёрнула его смелый порыв.
  - Да, ты и пикнуть не успеешь, - шепнула подлая мыслишка, - как они тебя пиками заколют. Злые они сейчас... Под горячую руку в опасности только распоследний дурень полезет.
  Осип сел на пол и придвинул к себе какой-то большой куль, похоже с березовым углём.
  А рядом перебранка занялась.
  - Чего вы тут делаете? - кричит злой хриплый голос. - Не велено сюда никому ходить.
  - В подпол, вроде, какой-то оборванец забрался! - отвечает другой голос, не хриплый, но тоже злой. - Вот мы и ищем его!
  - Не здесь никого! Пошли отсюда, а то Ивану Кирилловичу пожалуюсь!
  - Уйдём, уйдём... Только если ты тут увидишь кого, так бей любого насмерть без разговоров...
  - Без вас знаю как с чужими в это подземелье поступать. Проваливайте!
  Лязгнули запоры и всё стихло. Подьячий вздохнул облегчённо, но тут в кладовой внезапно стало светло, словно днём. Кто-то вошёл с факелом. Осип замер, сидит ни жив ни мертв, ожидая как сейчас острая пика ребра его ломать будет. Но, вроде, обошлось: и рёбра целы, и опять в кладовой тьма непроглядная.
  Подьячий сидел на полу до тех пор, пока его не стал холод одолевать. Сначала Осип терпел, а когда зубы у него потихоньку застучали, решил выбраться из своего убежища.
  И вот опять у него два пути: к двери, откуда пришёл или к таинственно мерцающему зареву. И показалось Осипу, что какая-то страшная тайна прячется возле зарева того. Желание узнать тайну победило тягу к свободе, и подьячий осторожно пошёл к красному свету в дверном проёме. Шаг, ещё шаг... И вот уже можно заглянуть в этот таинственный дверной проём, но тут раздался громкий стук. Кто-то колотил в ту самую дверь, через которую продьячий проник в это таинственное подземелье. Пришлось опять прятаться в кладовке.
  Лязгнул затвор и чей-то строгий голос спросил.
  - Ну, как у вас тут?
  - Харашо, - ответил другой голос, скорее всего, голос иноземный. Непривычно было слышать его уху русского человека. - Кров мала осталас...
  - Кровь будет, - сказал пришелец, проходя мимо двери кладовой. - Завтра девку свежую привезём. Стрельцы сказали, что кто-то чужой в подпол дворца залез? К вам никто не совался?
  - Нэ видэла никто...
  Осип прижался к стене и замер, опасаясь даже пальцем пошевелить, а вот когда шаги стихли, он снова пополз из кладовки к освещённому заревом проёму. Полполз к каменному порогу и опять разговор слышит.
  - Зелье, какое я тебе третьего дня заказывал, готово?
  - Канечно, гатов. Два капли и за два день умереть. Сразу не есть хорош, подозрение большой.
  - Это хорошо, что не сразу. Только как подсунуть ему зелье?
  - Два капля пища и всё... Нет сложно...
  - Твоими устами да мёд бы пить. Перед тем, как ему что-то съесть, эту пищу обязательно другой человек пробует. Лихачев столько пробовальщиков поставил, что удивительно еда до нужного рта доходит...
  - Тебе бояр много жалко?
  - Нет, бояр мне не жалко. Только с той недели Лихачёв, будто что-то почувствовал и теперь вместе с боярами всё пробует наш друг...
  - Кто есть друг?
  - Данила Евлевич.
  - Стефан?
  - Он. Теперь думаем, как зелье отравное подложить. Иван придумал одну штуку... Если Данило согласится, то всё получится. Ладно, пойду я. Вы тут поосторожней. Эти два дармоеда наследили. Пошли труп выбрасывать, а до болота его не донесли. Дождь их проливной, видишь ли, в лесу их застал. Стрельцы труп нашли, а Разбойный приказ следствие затеял. И, главное, не сказались мне во время. У, дерьмо воловье... Признались бы сразу, так ничего б и не было. А теперь... Если увидите кого чужого, так сразу бейте его из пистоля без разговоров. Никак нельзя, чтобы чужой кто-то о нашем подвале прознал. Ладно...
  Подьячий опять спрятался и долго сидел, ожидая ещё каких-нибудь гостей. Но никто больше не тревожил тяжкой тишины подземелья. Выждав время, Осип опять пополз к таинственной двери. На этот раз за дверью было тихо. Подьячий тихонько вполз за порог двери.
  В дальнем углу пылал горн. И всё здесь было похоже на кузницу или гончарную мастерскую. И освещали ту мастерскую с десяток горящих свечей. И шумно здесь: стучали меха, раздувающие пламень, что-то кипело и шипело на горячей плите. Душно и парко в мастерской. Справа от двери стоял широкий стол. Вот под этот стол Осип и пробрался, а уж оттуда стал осматриваться. И похолодело всё у него внутри: в двух саженях от горна он увидел голую девчонку. Её подвесили за связанные руки на вбитый в стену крюк, и висела девчонка на том крюке, как рыба на кукане. А перед ней стоял сутулый человек в рыжем кафтане. Он корявыми пальцами давил рану на бедре несчастной страдалицы, собирая в плошку, еле сочащуюся кровь.
  9
  Скоро к сутулому мучителю подошёл длинноволосый человек в сером зипуне.
  - Чего, Ян? - спросил серый сутулого.
  - Совсем кров не остал, - буркнул изверг. - Евстигней обещал новая...
  - Приведёт ли?
  - Куда деться. Ему скорее всех хочет эликсир бессмертия пить. Уверен, прежде чем Артамону эликсир отослать, сам его непременно пробовать. Старый он...
  У Осипа затекли ноги, он решил встать на колени и задел плечом ножку стола. Злодеи замолчали, насторожились и стали озираться, как встревоженные филины. В том углу, где прятался под столом подьячий сумрачно, а потому его сразу и не заметили. Не заметили, но смотрели в его сторону неотрывно, и было видно, что вот-вот двинутся они угол проверять. Подьячий приготовился к битве.
  - Так-то я вам и дался, - думал он, осторожно шаря вокруг себя в поиски чего-нибудь, чем бы можно было дать отпор злодеям. Под руку ему попалась тяжёлая кочерга или что-то в этом роде, разве в темноте разберёшь?
  Осип изготовился к битве с недругом. Подьячий решил нападать первым: сейчас, как только они сделают хотя бы два шага в его сторону, он выкатится из-под стола и начнёт лупить кочергой по этим поганым харям. Однако битвы на этот раз не случилось, где-то вдалеке раздался шум. Это кто-то стучал во входную дверь.
  Сутулый злодей пошёл открывать. И послышалось шарканье ног и негромкая перебранка. Первым вошёл сутулый, а следом за ним двое несли какой-то куль. И хотя плохо было видно из-под стола, но Осип узнал в одном из этих несунов того самого Степана, который в болото его заманил, а потом лошадь украл. Хватать обидчика здесь, подобно смерти, и подьячий решил ждать. Теперь подлец Степан от него никуда не денется. Здесь его лежбище - в селе Преображенском. Осип уже мысленно представил, как просит у дьяка Сабанеева посодействовать насчёт полусотни стрельцов, чтобы накрыть этот гадюшник да разом взять: и убийц, и конокрада.
  - Разве дьяк в таком деле откажет, - подумал и запнулся.
  Злодеи положили на пол свою ношу и стали её разворачивать. И Осип еле сдержался, чтобы не бросится на подлецов. Молоденькую девчонку принесли негодяи в эту страшную мастерскую. Связанная пленница дёргалась и стонала. Во рту у неё торчал кляп.
  - Ишь, какая вёрткая, - ухмылялся Степан. - Чего, помочь подвесить-то?
  - Не надо, - буркнул ему в ответ сутулый. - Вон ту с крюка снимать...
  - Она, вроде, живая ещё, - пошёл исполнять приказание напарник Степана.
  - Придушите, в первой что ли? - сказал длинноволосый. - Только до болота обязательно донесите, а не как в прошлый раз...
  - Сами не уморили как следует, а теперь мы должны..., - буркнул напарник Степана.
  - Вы на это и есть?! - взъярился сутулый тать.
  - Ладно, ладно, - махнул рукой Степан. - Дождь сильный был. Грязь в лесу по колено. Мы хотели наутро вернуться да сплоховали ... Получили мы уже за то сполна... Не поминай.
  Потом кто-то из злодеев встал перед столом и подьячий ничего кроме чужих портов не видел. А когда порты перестали обзору мешать, в подземелье остались: два злодея, связанная девчонка и подьячий Разбойного приказа, укрывшийся под столом. Степан со своим напарником ушли.
  - Ну, чего, вешаем? - спросил длинноволосый, схватив за руку девчонку.
  - Давай, - кивнул сутулый, - а то зелье желтый. Кровв нада...
  Дальше Осип ждать не мог. Он выскочил из-под стола и бросился с кочергой на злодеев. Те никак не ожидали нападения, а потому и были биты в мгновение ока. Пока поверженные враги стонали, в темном углу, подьячий выхватил из-за голенища нож и срезал с пленницы путы. Девчонка сразу же вырвала изо рта кляп и заверещала, словно кошка, которой прищемили хвост.
  Не ори! - сунул Осип к носу крикуньи кулак. - А то сейчас набегут! Пошли скорей отсюда!
  Подьячий схватил свечку и велел девчонке идти за ним. Они отомкнули засов, прошли по коридору, выбрались ещё к одной двери и... И вот здесь счастливая звезда их угасла. За дверью громко разговаривали сразу несколько человек.
  - Выйти сейчас на улицу, это как голову в петлю сунуть, - размышлял подьячий, прислушиваясь к шуму на улице. - Чего делать-то? А может...
  Дальше разобраться с мелькнувшей спасительной мыслью не получилось. Впереди послышался шум. Осип увлёк спасённую девчонку в тёмный боковой ход.
  В полный рост идти не получалось - ползли на четвереньках. Свечка потухла, и тьма кругом непроглядная. А вот звуков было в достатке: на улице крики, сверху шум да топот, а в темноте то там, то тут шелестели какие-то невидимые твари. Раздался громкий стук... Стучали изнутри и кто стучал догадаться не так уж и трудно. Сейчас злыдню откроют и начнётся вселенский переполох. Осип пополз быстрее. Надо уползти подальше от двери и затаиться в каком-нибудь укромном уголке, как тараканы в щели. А крики на улице всё громче.
  - Чужие в подполе! Факелы тащите! Факелы! Со всех входов пойдём! На царицу покушение! Бей сразу! Факелы давай! Мужиков из села сюда веди! Пусть помогают! Ни одна живая душа нынче из подпола не выйдет! Факелы!
  По всем приметам, оставалось беглецам прятаться самую малость: сейчас откроют стрельцы все входы в подполье, полезут с факелами и всё...
  10
  И как раз в тот момент, когда в подпол вбежал первый стражник с факелом, Осип почувствовал, что слева слегка пахнуло свежей прохладой. От полной безвыходности он к этой прохладе и повернул. Повернул и оказался возле того самого подкопа, через который он в подпол царского дворца пролез. Повезло беглецам на этот раз. Судьба у них, видно, такая, не зря же говорится: кому повешенным быть, то не утонет. Проползли беглецы через тот подкоп, а как выползли на волю, так сразу в темные кусты нырнули. И счастье им улыбнулось: только в кустах затаились, а мимо них человек пять с факелами пробежали.
  Изрядно поплутав по кустам, да ещё и во тьме, вышли Осип да спутница его к воротам. И опять удача: в открытые ворота входили заспанные мужики - их из села на поиск привели. А привели, видимо, ещё не всех, потому и ворота не закрыли.
  Долго беглецы брели по обочине дороги, опасаясь любого встречного или поперечного: мало ли, что у кого на уме. Шли они медленно с оглядкой, часто останавливались, заподозрив что-то нехорошее, а потому к московскому посаду пришли только на рассвете. Через реку переправились ещё до того как ворота городские отворили. Пришлось немного подождать в толпе желающих поскорее пройти в город. Желающих собралось перед воротами много, недаром говорят, кто рано встаёт, тому Бог подаёт. Вот и поднимались люди с первыми петухами, чтоб побольше благодати небесной отхватить. Правда, не всегда давалась в руки благодать та, но ежели не стараться, так и вообще кроме дули под нос ничего не получишь.
  Ещё в лесу решил Осип спрятать девчонку, чтоб с бухты-барахты часом не опростоволоситься.
  - Сперва всё дьяку Сабанееву всё расскажу, - думал подьячий, быстро шагая к конюшне Разбойного приказа, где служил подручным конюха дальний сродственник Осипа дядя Селиван, - а уж потом ясно будет, как дальше с этой девчонкой поступить. Пока же пусть она в избушке дяди Селивана поживёт.
  Селиван выгребал навоз из хлева, но, узрев племянника, прислонил вилы к стене и радостно улыбнулся. Любил Селиван племяша своего, а потому и радовался каждой встречи с ним.
  - Как ты, Осьша? - дядя крепко прижал племянника к широкой груди. - Чего нового тебе Бог послал?
  - Чего нового? - Осип развёл руками. - Напасти на меня, дядя Селиван, сыпятся, как листья ветренной осенью. Одна другую погоняет...
  - Ну-ка, ну-ка, - Селиван усадил Осипа на пенёк. - Рассказывай...
  - А чего рассказывать, - подьячий махнул рукой. - Самое страшное - лошадь у меня украли, а дьяк Сабанеев...
  - Подожди, - конюх удивлённо глянул на племянника. - Так ты Серка в последний раз из конюшни брал?
  - Серка...
  - Так вон он в стойле стоит...
  - Как в стойле?! - словно ужаленый, вскочил с пенька Осип. - Так я побегу сейчас же к Сабанееву и скажу, что нашлась лошадь...
  - Так знает Сабанеев, он еще того дня приходил и спроашивал про Серка, - опять усадил племянника на пенёк Селиван. - Коняшку-то рано утром привели, а следом и Сабанеев бежит... Я, ещё думаю: а чего это он так суетится? Чудеса...
  - А зачем же он тогда послал меня лошадь искать? - потряс Осип головой, словно прогоняя какое-то наваждение. - Ладно... Разберусь... А ты, дядя Селиван, помоги мне.
  - Чем же?
  - Девчонку одну надо спрятать...
  - Что за девчонка? Зазноба твоя?
  - Ты не спрашивай, дядя Селиван, а помогай, - чуть смутился подьячий и побежал за ворота. - Сейчас я её приведу!
  - Маловата для зазнобы-то, - конюх почесал щёку и вздохнул. - Пойдем, пигалица, у меня пока поживёшь в избе на берегу речки Чечёры. Хозяйке помогать будешь... Не переживай, Осип, всё сделаем с божьей помощью, чтоб в лучшем виде.
  - Спасибо, дядя Селиван, - улыбнулся подьячий. - Ну, так я побегу?
  - Беги...
  Дьяк Сабанеев опять чернее тучи. По всем повадкам видно, что грызёт его душу тоска смертная. Вот он от той тоски и бросается на людей, как дурная собака. Осип ещё и порога переступить не успел, а дьяк орёт на него как оглашенный.
  - Нашёл лошадь?!
  - Дык, на конюшне, сам знаешь, - хотел оправдаться подьячий, но лучше б он этого не делал.
  Ох, и взбеленился сразу дьяк: из-за стола выскочил, ногами топает, слюной брызжет.
  - Перечить мне? - на манер раненного медведя ревёт Сабенеев и тощим жилистым кулаком машет перед носом Осипа. - Сейчас же тебя за непослушание в подвал тёмный посажу! Надоел ты мне!
  - За что же в подвал? - опешил подьячий. - Серко на конюшне... Кто девчонку убитую в лесу бросил, я узнал. Расскажу сейчас...
  - Я тебе "расскажу"! - не унимается дьяк и, приоткрыв дверь, орёт в сени. - Эй, кто там есть? Стража! Идите сюда да вяжите этого подлеца по рукам и ногам! В подвал его!
  У Осипа язык к небу присох. Всего он ожидать мог от сердитого начальника, но чтоб вот так, ни с того ни с сего - да в подвал тёмный! В страшном сне такое приснится - не поверишь!
  Только вместо стражников в дверь вошёл боярин Матвей Степанович Пушкин.
  - Чего орёшь, Сабанеев, словно баба, какая разродиться никак не может, - усмехнулся боярин. - На Кукуе тебя слыхать...
  - Да, вот, Матвей Степанович, - лицо дьяка, словно елеем помазали, - молодёжь учу... Спасу никакого с ними нет... Чего не поручишь, так всё как с козла молока... Лошадь ему дали, так он её и профукал...
  - Ничего "не профукал"? - неожиданно, даже для самого себя осмелился возразить начальнику Осип. - И в Преображенском про девчонок мертвых всё узнал...
  - Пошёл вон! - Сабанеев так ликом побагровел, что хоть свечу от него зажигай. - Дождёшься у меня! Доиграешься!
  А с багроволицым начальником всегда очень даже на страже надо быть, вот и выбежал подьячий от греха подальше на улицу, словно застигнутая лиса из курятника. И прямо у крыльца столкнулся грудь в грудь с Афоней.
  - Оська! - вытаращил глаза удивлённый товарищ. - А куда ты вчера пропал. Я вернулся, а тебя нет. Лошадь только стоит, к дереву привязанная. Ну, чего, нашёл лошадь?
  - Нашёл, - тихо ответил Осип, глядя куда-то мимо Афони. Он пробовал представить - чего теперь с ним Сабанеев сделает, и ему стало себя очень и очень жалко
  - А похитителя? - Афоня тихонько дёрнул подьячего за рукав.
  - Кого?
  - Того прохиндея, который у тебя лошадь свёл...
  - А! - Осип махнул рукой. - Не до него мне сейчас...
  - А чего так?
  Осип уже открыл рот, чтоб поведать Афоне о сущей несправедливости мира вообще, а в особенности дьяка Сабанеева, но тут на крыльцо выбежал боярин Пушкин. Не говоря ни слова, он схватил подьячего за рукав и потащил за собой в кустарник, который рос возле частокола соседней избы.
  - Чего ты там про Преображенское говорил? - тихо спросил дьяк, озираясь по сторонам.
  - Да, как же я, - замялся Осип, ясно понимая, что если он сейчас расскажет боярину обо всём, что видел и слышал в подполе летнего царского дворца, то дьяк Сабанеев со свету его точно сживёт. - Мне прежде дьяку надо... Федору Трифоновичу...
  - Говори! - глаза боярина сверкнули, аки у волка голодного. А с волками голодными, как известно, шутки ой как плохи. А тут ещё ворона черная присела на частокол и крыльями захлопала. Страшная! Всё одно к одному. Примета за приметой. И не разберёшься, что лучше: молчать или говорить. А боярин Пушкин уж за ворот подьячего схватил. Тут уж молчать - себе дороже....
  - Намедни стрельцы полка Золотарёва недалеко от села Преображенского нашли мёртвую девчонку, - начал дрожащим голосом свой рассказ Осип и уже никак не мог остановиться, до тех пор, пока не рассказал о своих злоключениях в подполе. Правда, на всякий случай, умолчал о своей ночевке в лесной обители и о спасенной девчонке. То ли бес его на это дёрнул, то ли ангел подсказал, непонятно, но эти тайны, так и осталась тайнами.
  - Так, говоришь, что кого-то они зельем надумали отравить? - спросил Пушкин, когда подьячий, завершив свой рассказ, шумно выдохнул, словно сбросил со своих плеч многопудовую ношу. - Кого же? Интересно...
  - Важного человека, видать, - решился предположить Осип.
  - С чего ты взял, что "важного"?
  - А бы у кого пробовать еду за столом ещё станут, опасаясь отравленного куска, как не у важного...
  - Правильно, - почесал щёку боярин. - Абы у кого пробовальщиков нет. Таких немного на Москве... Да, что там немного, раз-два и обчёлся... И не два даже... Так, так, так... Пойдём-ка, дружок, к одному человеку сходим.
  - К какому ещё человеку? - заволновался подьячий. - Мне дьяку Сабанееву доложиться надо...
  - Обойдётся, - боярин толкнул в спину Осипа. - Пошли, раз тебе говорят, а с Сабанеевым потом разберёмся... Скажешь, что я тебе велел бумагу писать. Пишешь-то хорошо?
  - Дык, хвалил меня дьяк. И в подьячие из писцов определил, за то что складно писать получается. Хорошо, стало быть, пишу. И складно, и глазу лестно...
  - Так и скажешь - письмо велел боярин Пушкин написать, ежели кто поинтересуется. Пошли...
  Они быстро спустились с холма, и пошли к Белому городу, а там, поплутав по тесным улицам, вышли к крепкому терему, сложенному из толстых дубовых брёвен. И походил этот терем очень на выползавшего из своей берлоги медведя. Ни дать ни взять - грозный зверь. На крыльце боярина встретил поклоном плотный мужик с густыми чёрными волосами, чуть посеребрёнными сединой. Без лишних разговоров провел мужик гостей в горницу, пригласил сесть за широкий стол, а сам куда-то убежал.
  - Подождём, - сказал Матвей Степанович, разглядывая что-то на высоком потолке.
  - Угу, - тихо ответил Осип. У него что-то зачесалась спина, и он большим пальцем руки старался унять противный зуд.
  Однако сидели гости в одиночестве не долго. Осип и спину почесать нужным образом не успел, как в горницу степенно вступил человек. И не просто человек, а тот при встрече с которым у любого дух перехватит. Боярин Иван Михайлович Милославский пожаловал к гостям. Хотя и бродили по Москве слухи, что сейчас царь Федор Алексеевич не особо привечает родню по материнской линии, но уважение к боярам Милославским на Москве было превеликое. А уж Ивана Михайловича всякий знал.
  Милославский подошёл к Пушкину, поклонился, а вскочившего с лавки Осипа, будто бы и не заметил. Матвей Степанович взял Ивана Михайловича под локоток и отвёл в дальний угол, где они стали потихоньку шептаться. Пушкин, говоривший многим больше хозяина терема, часто кивал в сторону Осипа, а потом сердито махнул рукой, дескать, чего стоишь там, иди сюда.
  - Кто, говоришь, еду пробовать стал? - Милославский глянул подьячему так строго в глаза, что у того мороз меж лопаток пробежал и спина перестала чесаться.
  - Данила... или Стефан. Я как-то не очень...
  - Точно! - топнул ногой Милославский. - Он! Гаден! Лекарь! Правильно, с той недели еду Государя он пробует. Ух, тварь!
  - Иван Михайлович, - почесал лоб Пушкин, - надо сказать кому-то...
  - А чего мы тобой скажем, Степан Матвеевич? - скривился лицом Милославский. - Какой-то юнец забрался в подпол жилища вдовой царицы и узнал там об отравлении Государя. Ну, не чепуха ли полнейшая? Кто нам с тобой поверит? Смеяться только все будут. А Нарышкиным этот смех, как манна небесна. Они спят и видят, чтоб уличить нас в чём-то... А тут глупость неприкрытая...
  - А что ж, так и оставим? - Степан Матвеевич глянул на Милославского и быстро перевёл взгляд на Осипа. А если этот юнец правду нам сказал, и погубят Государя злодеи. Что тогда?
  - Тогда дело дрянь, - крепко потёр лоб ладонью Иван Михайлович. - Нарышкины сейчас лижут всех близких людей Государя, аки матки теляти. Патриарха нашего Иакима всё обхаживают. Вот он под шумок и повенчает Петра на царство, а другие препятствовать не будут. Меня-то, Федор Алексеевич в последнее время совсем слушать перестал, отмахивается только. На днях прямо так и сказал, что зря я на Матвеева да на Нарышкина хулу творю, дескать, они други его. Ой, неразумный...
  - Тем более надо что-то делать, - Пушкин хлопнул ладонью по стене.
  - Надо, - кивнул Милославский. - Надо Гадена на чистую воду выводить... Афанасий!
  Тут же, громко топая, на зов боярина прибежал слуга.
  - Вот что, Афанасий, - Иван Михайлович строго нахмурил брови. - Беги-ко поскорей к племяннику моему, к Иллариону Семеновичу. Пускай, мигом сюда идёт.
  Илларион Семёнович Милославский был стольником у царя Федора Алексеевича, потому и позвал его к себе Иван Михайлович.
  - Ух, ты! - ударил себя по лбу царский стольник. - Неужто хотят на такое дело захотели решиться!
  - Так скажи ему, чтоб поберёгся, - тихо сказал Пушкин.
  - Не поверит, - махнул рукой Илларион Семёнович, - Нарышкины вокруг него всё паутиной своей оплели. Против моего слова, сразу с десяток прилетит. Государь сейчас всё больше Ваньку Языкова слушает, а тот с Нарышкиными в последнее время уж очень вась-вась. Ой, беда. Вот за руку бы лекаря схватить, если он чёрное чего задумал... Да, чтоб при самом Государе... Только одному мне это не под силу... А к тому же на этой неделе мой черёд в дверях поварни пробовальщиком стоять.
  - Так, - Иван Михайлович строго глянул на племянника, - помощников себе подбери...
  - Пустое, - отмахнулся стольник, - сейчас все во дворце нос в сторону нарышкинскую повернули. Никому у меня сейчас во дворце веры нет. Любой может выслушать меня да к Нарышкиным побежать...
  - Вон его возьми в подручные, - Иван Михайлович ткнул пальцем в сторону Осипа.
  - Как же я его возьму-то? - удивлённо вскинул брови Илларион Семёнович. - Кто же его во дворец пустит? Тем более к столу царскому...
  - Его не пустят, - кивнул головой боярин, - а насчёт сына Алексея Ржевского я с Лексеем Лихачевым ещё на Масленницу договаривался. Мне Ржевский с Вятки грамотку прислал, чтоб я насчёт сынка его похлопотал. Я похлопотал, а он чего-то не едет.
  Тут Милославский посмотрел на Осипа и спросил.
  - Как звать-то тебя?
  - Осипом.
  - Теперь Семёном Ржевским будешь. Бери его Ларион и сей же час веди во дворец...
  - Да, как же?! - вылупил на дядю глаза Илларион Семенович. - Кто ж ему поверит-то?
  - Я велю письмо Лихачёву написать, - никак не желал отступать от своей затеи Иван Михайлович. - Про его обещание напомню... А не примет по письму, так пришлёшь кого-нибудь за мной. Сам приду и договорюсь.
  11
  Идти во дворец Ивану Михайловичу Милославскому не пришлось. Стольник Алексей Тимофеевич Лихачёв раскрыл грамоту от Милославского, немного поморщился и послал Семку Ржевского помогать в обеденной зале посуду со столов убирать. Илларион Семёнович сам привёл Осипа (то есть, теперь Сёмку Ржевского) на кухню и определил в помощники дородному русоволосому парню. Отличался этот парень от всех прочих - презрительным взглядом на тех, кто ниже его. Животом он здорово напоминающим бочонок, в котором справные хозяева хранили ядрёный квас или хмельную брагу. Парня звали Дорофей, и был он весь из себя. Стоило Иллариону Семёновичу отойти на три шага, так Дорофей сразу же нос вверх задрал, словно нет на свете человека важнее его. Всех прислужников здешних называл Дорофей - "подстольничками". Осипу сказал с пяток слов, а потом только руками указывал: сюда беги, то подай, это принеси... Тут, как раз, стали вечернюю трапезу готовить и такая суета на поварне началась, что любой муравейник против той суеты - тишь да гладь необыкновенная. Дорофей сразу же стал кричать своим визгливым голосом.
  - Подстольничик сюда! Подстольничик туда! Экий ты балбес, подстольничик! Розги по тебе рыдают, подстольничек!
  А столпотворение в поварне пуще и пуще. Все куда-то бегут, всем чего-то надо и каждый толкается да норовит поперёд других оказаться. Сначала Дорофей велел новичку широкий стол пеньковой мочалкой отмыть, потом воды из колодца наносить да дров сухих для растопки печей наколоть. И все поручения от стола царского всё дальше и дальше. Осип так разозлился на своего нового начальника, что на самую малость дубовым поленом его не "угостил", но вовремя спохватился. Не по своему хотению подьячий оказался в этом ералаше, а потому, и терпеть надо все неудобства, ради дела благого. Терпеть и как-то ближе столу царскому пробираться.
  Осип быстро собрал в охапку дрова и помчал на кухню, а там на его счастье два подстольничка спорят: кому как сподручнее встать, чтоб тяжелую лохань с водой для омовения рук в главную залу нести. Никак подьячий не мог мимо такого спора пробежать: сунул он одному спорщику охапку дров в руки, а на другого прикрикнул, да так, чтоб поядрёней. Подстольнички мигом присмирели: один к печке с дровами побежал, а другой без разговоров взялся за ручку лохани там, где приказали. Народу в главной зале собиралось всё больше и больше. Одной лохани для мытья рук оказалось мало, побежали за второй. Принесли вторую, поставили, стали пот со лба утирать, и тут кто-то схватил Осипа за плечо да увлёк за плотный занавес, что дальний угол залы прикрывал. Да так всё неожиданно случилось, что опомнился подьячий да захотел воспротивиться уже за занавесом. Но притивиться не пришлось, привёл Осипа в прикрытый рыжим полотном угол Илларион Милославский. Стольник приложил палец к губам и прошептал тихо-тихо.
  - Отсюда смотри за столом. Особенно за лекарем наблюдай. За Данилой Гаденом. Вон он к месту Государя подошёл...
  К большому украшенному замысловатой резьбой креслу подошел человек, лицом здорово напоминающий грустного ворона. Одет был лекарь в серый распашной кафтан, из-под которого выглядывала рубашка кружевным воротником. Обут щёголь был в серые от пыли ботфорты. В общем, по иноземному наряждался лекарь.
  Кто спросит, - продолжал наставлять подьячего стольник, - скажешь, что я тебя сюда поставил за срамным ушатом следить... Понял?
  - Чего ж не понять, - кивнул Осип, глянул на два низеньких ушата и сразу же понял, отчего в этом углу дух не особо приятный. Эти ушата за занавесом ставили на тот случай, если у гостей нужда естества неожиданно случится. На улицу через охранные посты стрельцов не особо сподручно бегать.
  - Еще принеси мяты охапку, чтоб не смердело особо, - сказал Милославский. - Пойдём, я тебе покажу, где взять.
  Около дверей из поварни в трапезную стояли четыре важных боярина. Стояли они молча: то в пол глядели, то на накрытый стол. Когда Милославский с подьячим подошли к ним, как раз из поварни несли блюда с кашей для царского стола. Однако прежде чем переступить порог трапезной, разносчик остановился возле бояр. Те переглянулись между собой, потом двое из них достали из рукавов ложки, зачерпнули из блюда кашу и отправили её в рот. Двое их товарищей внимательно смотрели, как пробовальщики жуют кашу.
  - Чего это они? - несказанно удивлённый Осип тихонько спросил у Иллариона Семеновича.
  - Еду пробуют, чтоб вкусно было и не подсыпали бы чего, - прошептал Милославский, показав пальцем на широкую лавку, где лежал огромный ворох мяты.
  - А почему двое-то пробуют?
  - Если один заболеет, так сразу не поймёшь от чего, - недовольно буркнул стольник, - а ежели сразу двое, да пары те постоянно меняются, то можно быстро узнать - потрава в какой еде была. Мне тоже сегодня вставать... Эх, жизнь наша... Прости меня, Господи. Давай, иди поскорее отсюда...
  Осип принёс охапку мяты и разложил траву около ушатов. Дух в углу сразу стал намного приятнее. Но только обращать внимание на эту приятность стало недосуг. Началась царская трапеза.
  По правую руку от царя сидел боярин Ртищев, а по левую - тот самый лекарь. Тут же сидели боярин Языков, а рядом боярин Голицын. Эти в непосредственной близости от Государя сидели, а бояр, какие подадьше, не счесть: и именитые, и новоявленные - все тут собрались. Меж бояр гости иноземные сидят и смотрят вокруг, словно филины с елового сучка на незнакомый лес. Около царя и ближнего его круга стояли два стрельца, которые без всякого стеснения прогоняли от этого важного места любого постороннего. Стол сегодня собрали постный. Как положено - мясного ничего, но много грибов по-разному приготовленных, капуста тушеная, жареная, квашенная с клюквой, пареная репа с мёдом, орехи разнообразные... Короче, полезли у Осипа глаза на лоб от такого изобилия.
  - А что же тут в скоромные дни бывает? - подумалось подьячему, но он тут же себя одёрнул. Он сегодня пришел во дворец не удивляться да слюни пускать, а важное дело делать.
  Осип тряхнул головой, сбросил с себя паутину глупых мыслей, огляделся и стал мысленно рассуждать, как его учил батюшка Иван в школе при слободке Бараши.
  - Всё в свете делается по воле божьей, - не раз говорил мудрый священник своим ученикам, - а, чтоб понять помыслы его, учитесь думать и рассуждать. Всё у Господа божественной нитью связано и без причины лист с осины не упадёт. Учитесь искать причины эти, а через них постигать мудрость Отца нашего небесного.
  Вот Осип и старался искать причины во всём.
  - По какой причине злодеи не могут зелье своё поганое в пищу Государя подсыпать? - думал он, разглядывая как царю подают кушанья. - Опасаются они за жизни свои никчёмные. Если надумает какой-то подлец яд в пищу царскую подсыпать, так его мигом на чистую воду выведут. Ежели на кухне отраву насыпят, первые пробовальщики бояре пострадают, пробуют они блюда парами да по жребию, и от какого блюда пара пострадает можно будет найти. Их там семеро стоит и все стараются запомнить - кто чего пробовал. Станет нехорошо пробовальщикам от какого-то блюда, повара без разговоров на кол посадят. Обычай такой: сначала посадят, а потом разбираться начнут. Вот потому повара и стерегут еду пуще глаза, ни в коем случае стороннего близко к столу своему не подпустят. Остаётся только один путь злодею: за столом зелье подсыпать.
  Подьячий внимательно стал следить - как трапезничает царь. Перед тем, как Фёдор Алексеевич начинал что-то есть, эту кушанье пробовал лекарь и один из приближенных бояр. И никакой возможности подсыпать после того пробования нет.
  - Никак за столом отравы не подсыпать, - вздохнул подьячий и продолжил рассматривать стол в поисках той бреши, через которую злодеи могли совершить своё черное дело.
  Только вот, не находилось никакой бреши. Казалось, что уж надёжнее охранять жизнь и здоровье царя не придумаешь. А скоро и думать некогда стало: гости зачастили в этот заветный уголок, откуда вёл свои наблюдения подьячий. И пришлось Осипу потрудиться: он то и дело подтирал пол, два раза бегал ушат выливать, а когда важный боярин брезгливо сморщил нос, пришлось опять за мятой мчать.
  Длилась трапеза до темной ночи. А когда Государь уже собирался встать с кресла, чтоб в покои удалиться, принесли блюдо с яблоками. Лекарь взял с блюда самый красивый да румяный плод, разрезал его ножом надвое: одну половину отдал царю, а другую разломил - откушал сам и угостил боярина Ртищева. Этим яблоком трапеза и завершилась.
  Гости ушли, а вокруг столов началась сущая круговерть. Все слуги бросились доедать недоеденное важными гостями. Около царского места даже драка случилась: многим хотелось откушать из блюда Федора Алексеевича. И не мудрено: в это блюдо всегда всё самое лучшее накладывали. За царское блюдо схватились два крепких молодца, а два поварёнка драли друг у друга огрызок царского яблока. Один поварёнок был чёрен, как воронье крыло, а другой рыженький. Чернявый оказался ловчее: он укусил своего противника за палец, пока тот орал, как придавленный дверью кот, от яблочного огрызка даже кожицы не осталось. Рыженький от обиды сперва заплакал, потом принялся пальцем из плошки мёд трескать. Вылизав плошку, поварёнок стал приглядывать новое лакомство, тут что-то увидел под лавкой, где сидел лекарь с боярами. Миг, и это что-то оказалось у сорванца за пазухой. А вот сражающимся за блюдо молодцам совсем не повезло. Пока они рвали друг у друга остатки царской трапезы, к ним подбежал Дорофей и, изловчившись, выхватил блюдо с недоеденной амброзией из рук незадачливых бойцов. Те и оглянуться не успели, а Дорофей уже длинным языком вылизывал со дна самые сладкие остатки.
  Осип хотел воспользоваться суматохой, да улизнуть из трапезной, чтобы поскорее поговорить с боярином Милославским о своих раздумиях, но не тут-то было. У самых дверей в поварню ухватил его за подол рубахи Дорофей.
  - Это куда это ты намылился, подстольничек? - поинтересовался нынешний начальник подьячего. - А ну, быстро складывай все блюда в корзины. И к речке неси, мыть там всё будем... Хватит жрать, подстольнички! За работу! Шевелитесь! Объедки на скотный двор! Чаши да блюда к речке!
  Слуги, услышав строгий окрик, сразу бросили всё, что не успели доесть и принялись за работу. А работы в трапезной невпроворот. На столе, словно мамай прошёл и объедков валяется, словно воинов на поле битвы со страшным злым ворогом. Слуги собирали, сметали с пола объедки да прочую грязь в корзины и выносили в большую яму возле крепостной стены. Когда Осип недалеко от царского места выгребал из-под стола грязную капусту, его кто-то сильно толкнул в бок. Подьячий обернулся и обомлел - рядом с ним стоял царский лекарь Гаден и что-то внимательно высматривал под столом.
  - Чего это ему тут надо? - подумал Осип, но сразу же о своей думе и забыл.
  Дорофей пнул его по ноге и заорал, брызжа во все стороны слюной.
  - Чего притих, подстольничек?! До утра вошкаться собираешься? Работать! А вот я вас сейчас всех!
  Почти до рассвета в трапезной всё убирали, мыли и чистили. Осип так устал, что до крыльца родного еле-еле дополз. И уснул, кажется, еще не добравшись до лежанки.
  12
  Утром, как только проснулся, Осип принялся затылок чесать да думать - куда пойти в первую очередь: в приказ под злые очи дьяка Сабанеева или в терем Ивана Михайловича Милославского. В приказе точно ничего хорошего не будет: от чёрта можно отбиться крестом, от свиньи пестом, а дьяка Сабанеева ничем не отобьёшься. Хорошо, если только будет бранить на чем свет стоит, а то ещё выполнит своё обещание да велит кинуть в каменную темницу.
  - К Ивану Михайловичу надо идти, - решил подьячий, спрыгивая со ступенек крыльца. - В случае чего, он и защитить сможет. Против него Сабанеев вошь мелкая. А уж если прогонит меня боярин Милославский, тогда пойду к дьяку с повинной головой...
  Иван Михайлович Осипа не прогнал, даже наоборот - за стол свой посадил да стал потчевать постными лепёшками, выспрашивая гостя обо всём, что тот видел вчера в царской трапезной.
  А так как гость ничего особенно интересного для боярина вчера не заметил, боярин тяжело вздохнул и примолк, размышляя о чём-то, по всей видимости, не особо приятном.
  - Ну, я пойду, Иван Михайлович, - тихо сказал Осип, поднимаясь из-за стола.
  - Куда?
  - В приказ, - вздохнул подьячий, - к дьяку, к Сабанееву...
  - Нечего туда ходить, - сказал боярин. - Я Хованскому скажу, что ты мне нужен. Вечером опять пойдёшь с Ларионом. Он уж приходил о тебе справлялся, а ты и не зашёл вчера...
  - Так поздно отпустили, уж почти рассвет, - Осип виновато глянул на боярина. - Все спали уже... Я подумал, подумал и домой...
  - Ладно, - отмахнулся от оправданий Иван Михайлович. - Думал он... Откуда ушёл, туда и прийти должен. В другой раз не думай, а сразу сюда беги... А сейчас...
  Но договорить боярин не успел - с треском распахнулась дверь и в горницу вбежал Матвей Степанович Пушкин. Лицом Матвей Степанович был бледен, глаза округлились да ещё и губы дрожали, словно увидел он только что чудо страшное.
  - Там, это, вот ведь..., - захрипел Пушкин, плюхаясь на лавку. - Вот беда-то какая... Только мне сказали, так я сразу сюда...
  - Чего тебе сказали?! - Милославский подошёл и сильно тряхнул Матвея Степановича за плечи.
  - Государь занемог, - выхожнул Пушкин и так тряхнул головой, что шапку его под лавку свалилась.
  - Как занемог? - брови Ивана Михайловича полезли на лоб. - Как?!
  - Вчера весёлый был, - зашептал Матвей Степанович, оглядываясь по сторонам, - а нынче утром никак не встанет. Мне Гриша Языков сказал, а ему дядя его - Иван Максимович. Он утром пошёл к Государю, а тот встать не может. У него и раньше ножки побаливали, но чтоб так - никогда. Опухли они, словно брёвна, горят огнём. А ещё кровь изо рта Государя сочится. Хрипит, стонет, за грудь хватается и гонит всех от себя...
  - Дьяволы, - сжал кулаки Иван Михайлович, - подсунули всё-таки потраву. Еще у кого такая болезнь приключилась?
  - Пока не слышно...
  - Как не слышно?! - сердито затопал ногами Иван Михайлович. - А чего расселся?! Беги да узнавай! А ты! - боярин глянул на ссутулившегося Осипа. - Беги ко двору на Кукуй, найди двор Стефана Гаден, повертись там да разузнай, нет ли с царским лекарем какой беды! Бегите! Афонька, за Ларионом пошли! А потом за князем Долгоруким! Ох, Господи!
  На Кукуе жилище царского лекаря Осип нашёл сразу. Стоило спросить первого прохожего во фряжской шляпе, так тот сразу обрадовался, заулыбался и указал на терем крытый красной черепицей.
  - Здесь есть Стефан фон Гаден жить! Здесь!
  - Стефан? - переспросил подьячий иноземца, вспомнив, что Илларион Милославскиий называл царского лекаря иначе.
  - Стефан, Стефан. Вы - русский его Данило звать, а он Стефан. Стефант фон Гаден... Есть очень умный человек...
  Теперь Осип почти догадался, почему лекаря звали: то Стефан, то Данила. Поди, он принял православное крещение и получил имя - Данила.
  - Вот, пройдоха, - думал подьячий, подходя к частоколу терема лекаря.
  Заглянув в приоткрытые ворота, Осип не увидел никаких признаков тревоги. Всё во дворе было чинно и степенно. Несколько баб выбивали перины, два мужика что-то копали, ещё двое тесали дерево и только белобрысый юнец слонялся без дела. Он искоса поглядывал на крыльцо, видимо подозревая там какую-то угрозу своему вольному житью и старался подальше держаться от работающих.
  - Эй, - крикнул бездельнику подьячий, - здесь что ли лекарь проживает?
  - Какой ещё лекарь? - юнец подошёл поближе к воротам.
  - Какой, какой, - сделал вид, что сердится на непонятливого юнца. - Который людей лечит... Рука у меня болит, вот показать да помощи попросить ...
  - Помощи? - бездельник презрительно выпятил нижнюю губу. - Кто ты такой, чтобы у господина Стефана помощь просить. Господин Стефан самого царя пользует, к нему не каждый боярин посмеет обратиться, а тут какой-то оборванец пришёл - здравствуйте-пожалуйста. Сейчас я тебе покажу помощь. Карл!!!
  И тут Осип понял, что надо поскорее хватать быка за рога, а то и бока здесь могут намять за милую душу. Ещё не стих призывный крик юнца, а подьячий ринулся в его сторону, подобно стремительному ястребу, схватил бездельника за волосы и быстро выволок за ворота, а потом увлёк в кусты, что за углом частокола густой темной стеной стояли.
  - Ты чего, сучий потрох, - зло шипел Осип, склонившись над дрожавшим от страха противником. - С кем шутки надумал шутить? Говори - где лекарь, а то...
  - Скажу, скажу, - заегозил испуганный юнец. - Всё скажу, только не бей меня. Не бей...
  - Где он?
  - Во дворце царском. Утром прибежали за ним, так он сразу на коня и туда!
  - Зачем он во дворец поехал?
  - А я почём знаю? - дрожащим голосом шептал юнец, а на глазах у него блеснули слезы. - Мне разве скажут... Я помогаю брату старшему за садом приглядывать. Пусти меня, мил человек
  - Пущу, - пообещал подьячий. - Ещё спрошу и пущу. А не болеет случаем лекарь?
  - А чего ему сделается, - стал жалобно хныкать малец. - Пусти меня... Я никому про тебя не скажу... Пусти...
  Осип бы ещё поспрашивал, но тут заметил, как из ворот выбежали три здоровенных мужика. И никак подьячему не хотелось встретиться с такими на узенькой дорожке. А потому он сразу же отпустил свою жертву и стал пятиться в чуть зеленеющие заросли черёмухи, наблюдая за здоровяками у ворот. Да только вот пятиться долго не пришлось. Пленённый малец, лишь почувствовал свободу, заверещал изо всех своих сил.
   - Сюда, братцы!!! Убивают!
  Мужики услышали его и со всех ног рванули на крик. Не получилось спокойно отступить подьячему, пришлось ноги уносить. И он побежал, ломая кусты, спотыкаясь и падая. Отдышался Осип только возле крыльца боярина Милославского.
  - Ты чего такой сполошный? - услышал подьячий, как только пришёл под очи боярские.
  - Да, это, пришлось того, - неопределенно махнул рукой подьячий, никак не желая рассказывать боярину о своём трусливом бегстве.
  - Ладно, - кивнул головой Иван Михайлович. - Рассказывай, чего узнал.
  - Лекарь жив и здоров, - стал торопливо излагать Осип все известные ему сведения. - Утром за ним прибежали из дворца, он сразу прыг на коня и поехал... С той поры не возвращался.
  - Ладно, - шлёпнул сухой ладонью себя по колену боярин. - Иди кваса холодного испей да отдохни чуток. Скоро Степан с Ларионом придут, будем думать, а чего же нам теперь дальше делать.
   Степан Матвеевич и Илларион Семёнович не заставили себя долго ждать. Осип не успел третьего ковша ядрёного хлебного кваса одолеть, а бояре уже в горнице наперебой Ивану Михайловичу новости рассказывают.
  - Всё хуже и хуже ему, - часто утирая лоб рукавом, Илларион Семёнович. - К нему сейчас никого не пускают: Лихачёв, Языков да Данила Гаден там. Даже князя Долгорукого дальше порога не пустили. Я хотел поближе к дверям подобраться, да куда там, отогнали. А царица Марфа так воет, будто собака перед покойником.
  - Типун тебе на язык! - пригрозил пальцем племяннику Иван Михайлович. - Насчёт заболевших бояр ни чего не узнал. Есть кто больные?
  - Нет, - вздохнул Илларион Семёнович. - То-то и диво, что все здоровые. И не один я такому здоровью удивляюсь...
  - На улицах говорят, что давно уж Государь здоровьем слаб, - решил внести свою лепту в разговор и Степан Матвеевич Пушкин.
  - Врут! - дёрнулся всем телом Иван Михайлович. - Это опять Нарышкины! Они слухи такие сеют, дескать, ежели умрёт Государь, так от болезни старой. Больной... Я прошлый вместе с ним во Флорищенскую обитель ходил: пятнадцать дён туда шли, семнадцать обратно, все притомились до последней крайности, а ему хоть бы хны. Разве такие больные бывают? А за два года до этого он девятнадцать обителей пешком обошёл по московскому уделу. До него ни один властитель на такое не сподобился, потому как тяжело это очень. А он смог! Какой он больной? Как все... Молод он ещё, чтоб от болезни-то помирать.
  - Так я ж ничего, - Пушкин развёл руками. - Чего слышал, то и сказал...
  - Ты слушай больше, а повторяй меньше, - уже в который раз вздохнул Иван Михайлович. - И думай почаще. Посуди сам, если бы Государь страдал какой болезнью, от которой в един день помереть можно, так неужто бы Лихачёв с Языковым не уговорили бы его духовное завещание написать? Уговорили бы, чтобы самим после смерти его на бобах не остаться. А нет никакого завещания...
  - А может, есть, - всё-таки продолжал сомневаться Степан Матвеевич. - Может, мы не знаем чего...
  - Нет, - тряхнул седой головой Иван Михайлович. - Руку на отсечение даю! Вон, Юрия Лексеича спроси. Он Стрелецким приказом командует, а потому знает многим более всех прочих о делах государственных.
  Услышав своё имя, князь Юрий Алексеевич Долгорукий остановился посреди горницы и из-под густых сивых бровей стал настороженно оглядывать гостей боярина Милославского. Лет Юрию Алексеевичу уже немало, а потому он был немного глуховат и осторожен, как потерявшая свой хвост в капкане лиса.
  - Чего тут меня поминаете? - старик сел к столу и шумно отдышался. - Старость не радость... Ступенек-то у тебя на крыльце совсем ничего, Иван Михайлович, а поднялся, так всю грудь печёт. Будто всю Москву кругом обошёл. Чего тут у вас?
  - А ты будто не знаешь, Юрий Алексеевич, - сказал хозяин дома и знаком велел слугам налить гостю ковш кваса. - Государь-то занедужил.
  - На всё воля божья, - перекрестился старый князь. - У каждого своя болезнь на роду написана. Все там будем...
  - Ты чего, Юрий Алексеевич? - Ивана Михайловича, будто кто чем-то тяжёлым по затылку ударил. - Неужто не понимаешь, что неспроста эта хворь у Государя приключилась. Нарышкины его отравили!
  - А я сейчас настоятеля Даниловой обители встретил, - утёр ладонью бороду Юрий Алексеевич, - и он мне шепнул, что два дня кряду Кирилла Полуэктович Нарышкин к Патриарху Иакиму трапезничать ходит. Вот после этого и подумай: могли Нарышкины Государю плохое сделать? А ну как, не дай Бог, конечно, преставится Фёдор Алексеевич, а на его места Петра поставят...
  - Как Петра? - удивлённо глянул на князя Пушкин. - По закону Иван царём будет...
  - Это по закону, - шмыгнул носом Долгоругов, - а по жизни и не такое бывало. Неужто забыли, как Артамошка Матвеев Петра ещё в обход Федора Алексеевича на царство сватал? Тогда Иаким воспротивился безобразию, а теперь, видимо, умаслил его Кирилл Полуэктович. Вот. Станет Петр государем и начнут Нарышкины спрашивать: а кто это хулу на наш род наводил... А я, хоть старый пень, но пожить хочется...
  - Юрий, - глаза Ивана Михайловича до того округлились, что вот-вот на стол дубовый вывыпрыгнут, - так ты что: перед Нарышкиными спину начнёшь гнуть?
  - Плетью обуха не перешибёшь, - вздохнул Юрий Алексеевич и перекрестился на образа в красном углу. - И тебе Иван советую: не егози ты особо... Чему бывать, того не миновать. Будешь потом локоток кусать, а..., сам понимаешь... Пойду я, а то что-то ногу ломить стало. К дождю, поди...
  Когда Долгоруков ушёл, в горнице стало тихо, только звенел беспокойно рой суетливых мух, жаждущих полакомится пролитым на стол сладким квасом. И никто на мух внимания не обращал, не до них было сейчас.
  - Неужто и Юрий продался нехристям этим, - после долгого молчания молвил Иван Михайлович. - Купили старика, подлецы... Я-то думал, что он стрельцов не поднимет... А вон оно как...
  - Да уж, - потёр пальцами лоб Пушкин. - Всех Нарышкины оплели паутиной своей. Если уж и Юрий Алексеевич...
  - А я что говорил, - подал голос Илларион Семенович Милославский. - Даже возле стола государева все с Нарышкиыми вась-вась... Никому там теперь верить нельзя...
  - Если бы нам доказать, что отравили Государя, - Иван Михайлович посмотрел на сидевшего тихонько в уголке Осипа. - Слышь, Оська, на тебя теперь надежда. Найдёшь отравителя, так я тебя озолочу, а не найдёшь так тебе вместе с нами голову отрубят. Чего ты здесь сидишь? Ты эту кашу заварил, так тебе первому и расхлёбывать. Иди и ищи, а узнаешь чего, так сразу сюда бегом.
  Уходя, Осип услышал, как Иван Михайлович звать бояр для совета.
  13
  Просто сказать боярину "ищи", а вот искать - дело нешуточное. Не повезло Осипу с боярским покровительством. Лет пять назад удостоил бы подьячего таким вниманием боярин Милославский, тогда б море по колено стало, а теперь... Теперь стоит Осип Носов на краю пропасти и неи знает в какую сторону ему повернуться - везде горе-горькое...
  - Схожу-ка я на поварню царскую, - подумал подьячий. - Людей послушаю, может, кто чего-нибудь дельное скажет? Чем чёрт не шутит...
  Только напрасными оказались те ожидания, не пустили Осипа в поварню. У дверей стояли стрельцы и каждому второму давали от ворот поворот.
  - Кто такой? - стрелец прегадил подьячему бердышем путь.
  - Семен Ржевский я, - как можно бодрее выпалил Осип. - Со вчерашнего дня я при трапезной по приказу стольника Алексея Тимофеевича Лихачёва.
  - Семен Ржевский, говоришь, - переспросил другой стрелец, медленно разворачивая длинный свиток. - Нет такого...
  - Как же "нет"? - заерепенился Осип. - Он вчера меня к делу приставил. Я столы помогал накрывать и убирался... Алексей Тимофеевич Лихачёв меня к этому делу приставил...
  - Вчера приставил, а сегодня отставил, - широко зевнул стрелец и засмеялся. - У нас тут, почесть каждый день такая чехарда. Отойди в сторону и не мешайся...
  - Как не мешайся? - опять полез на рожон лже-Ржевский. - Мне Дорофей вчера сказал, чтоб я сегодня приходил... Пропусти к Дорофею!
  - Я тебя сейчас пропущу! - от весёлости стрельца не осталось и следа, он взял бердыш наперевес и направил острию в грудь Осипа. - Тебе сказано языком человечьим, что сегодня только по списку особому пускают. Пошёл отсюда, а то мне Иван Кириллович Нарышкин велел таких настырных бердышем уму-разуму учить... Ещё слово и я тебе кровь пущу!
  Было видно, что стрелец шутить никак не намерен. Служба у него такая, чтоб не пускать, а потому спорить с таким всегда себе дороже выходит... И побрёл подьячий, понуро опустив голову, сам не зная куда. Выведут куда ноги, там и судьба. Ноги вывели парня кремлёвской стене.
  - Осип, - кто-то хлопнул подьячего по плечу. - Вот ты где! А я тебя по всей Москве ищу. Куда тебя Пушкин повёл?
  - Куда надо, туда и повёл, - резко обернулся Осип и увидел перед собой улыбающегося Афоню. - А ты чего тут делаешь?
  - Я-то, - Афоня часто заморгал глазами, - иду вот, гляжу ... Думаю, подойти надо, вдруг, помощь какая нужна. Ты-то мне помог. Не испугался.
  - Спасибо, - не особо весело усмехнулся подьячий, - только мне в моём деле теперь никто не поможет...
  - А что за дело? Скажи, авось, вместе чего и придумаем...
  - Не придумаем...
  - А ты, всё-таки, скажи...
  - Много будешь знать, - щелкнул Афоню пальцем по носу Осип, - нос длинный вырастет... Ладно, пойду...
  - Куда? - никак не хотел отставать Афоня.
  - Куда ноги понесут...
  - Я тоже с тобой... Чем помочь? Ты только скажи, в лепёшку разобьюсь, но всё тебе ради нашей дружбы сделаю...
  - А чего ты можешь? - подьячий остановился и посмотрел на Афоню. Не от того остановился, что захотелось обещанную помощь получить. Нет. Просто на душе так тоскливо стало, что хоть волком вой, а тут человек добрый рядом, с которым и поговорить приятно, и опереться есть на чьё плечо.
  - А я всё могу, - весело хвастал Афоня. - Скажи мне, чтоб я луну с неба достал, так это я запросто...
  - Не, луны мне не надо, - махнул рукой Осип. - Мне бы как в поварню царскую попасть.
  - А зачем? - сразу заморгал хвастун.
  - А тебе какой дело "зачем"? - подмигнул Афоне подьячий. - Ты же обещал мне в любом деле помочь. Или для такого дела кишка тонка?
  - Ничего не тонка! - топнул ногой Афоня. - Жди меня здесь! Скоро приду.... Ишь, ты. Тонка... Жди здесь!
  Афоня убежал. Осип присел на брёвнышко и стал ждать лихого помощника. А чего ему ещё оставалось делать?
  Афони вернулся, и лицо у него было, словно блин на масляной неделе.
  - Сегодня нельзя никак! - ещё издалека крикнул довольный проныра. - А завтра утром нас пустят! Завтра в охране сродственник наш будет стоять, племяш свояка со стороны жены дядькиной. Дядька обещал договориться, а ежели дядька обещал, то он непременно сделает. - Пойдём к нам ночевать. У нас кисель клюквенный есть. Да такой он сладкий, что всю душу от вкусности выворачивает наизнанку. А ещё медовуха... Грех, конечно, на страстной неделе, но, сам знаешь, не согрешишь - не покаешься, а не покаешься, так и не спасёшься... Пошли...
  - Нет, - решительно отказался и от ночлега и от угощения Осип, - домой пойду. Негоже по чужим людям шляться...
  - Ну, ладно, - быстро согласился Афоня. - Тогда завтра, как третьи петухи пропоют, сюда приходи. Только не опаздывай. Дядька сказал, что пораньше нам надо к палатам царским подойти, пока спят все. А то потом бояре да сотники набегут, непросто будет.
  - Конечно, не опоздаю, - кивнул подьячий и пошёл в свою сторону. Сам смотри не проспи.
  Хорошо бы, не обманул дядька Афоньки, - сворачивая в переулок, где стояла его родная изба. - Поспрашиваяю поварят, эти много всегда замечают того, что взрослому и не додуматься. А уж если в поварне ничего не узнаю, тогда...
  Что "тогда" подьячий додумать не успел: кто-то крепко ударил его сзади по шее, а потом стало темно и дышать нечем. Осип хотел вырваться, да только не тут-то было. Его быстро повалили на землю да связали по рукам да ногам. Кричать тоже не получалось. По всей видимости, надели ему на голову мешок из плотной ткани да крепко обернули тот мешок ещё чем-то сверху. Тут не то что гричать, дышать совсем нечем. Потом поддьячего подняли и куда-то понесли. Куда? Да, разве, тут куда. И догадоваться особо не будешь, если дышать нечем. Остается только одно - молиться. Вот Осип и молился, пока не провалился в беспамятство.
  Опомниля подьячий от того, что на него пролился ливень вселенский. Так показалось Осипу, когда увидел он еле различимый свет в толще воды. Правда, "толща" в един миг куда-то пропала, а вот свет мерцающий остался. Мало того, появились в том мерцании образы дьяка Сабанеева да ярыжки Никонора, а следом и Фефил из тьмы выполз.
  - Вот, Фёдор Трифонович, - послышался откуда-то издалёка цокающий голос Фефила, - как приказывали, так мы его и доставили. Только, ждать затомились, долго к дому не шёл, стервец. А уж как пришёл, мы с Никонором...
  - Ладно, - скривился лицом Сабанеев и стал медленно приближаться к Осипу. - А, ну, сказывай, чего Пушкину набрехал?
  - Я? - отозвался на спрос Осип, еле слыша свой голос. - Ничего я не брехал... Он подошёл и сказал, что написать письмо надо... Помочь... А я чего? Боярин он... А я...
  - А к Милославскому зачем бегал? - дьяк сунул к лицу Осипа сжатый кулак. - А?
  - Не бегал я ни к кому, - продолжал цепляться за свою линию подьячий. - Боярин Пушкин велел письмо написать. Пришли мы в терем, а там ещё бояре были...
  - И с боярином Милославским ты не говорил?
  - Да как же я посмею говорить с человеком такого высокого положения. Он боярин думный, с Государем рядом сидит. А я кто? Я - тля...
  - А что же за такую тлю боярин перед нашим главой, перед Иваном Андреевичем Хованским хлопотал?
  - А я почём знаю, Фёдор Трифонович? - взмолился Осип, утирая рукавом глаза. - Мне сказали писать, я и писал... Я человек маленький. Пощадите!
  - Ох, счастье твоё, что Иван Андреевич трогать тебя не велел, а то бы засадил я тебя в самый глубокий подвал. К крысам. А крысы в наших подвалах, что твои лошади. Ну, ничего, придёт твой черёд. Не с теми дружиться надумал. Это сейчас Милославского ещё кто-то слушает, а скоро... Ладно, чего я тут перед тобой, перед прыщом гнойным рапинаюсь. Эх, кабы не приказ Ивана Андреевича... Вышвырнуть его вон!
  - Ты уж прости нас, Осип Акимов, - шептал на ухо подьячему ярыга Фефил. - Не по своей мы воле... Дьяк еще утром приказал тебя схватить и к нему доставить. Сам понимаешь, как тут откажешься... Злющий он был. Видно, чем-то ты ему насолил здорово. Всё кричал, что подземелье с дыбой по тебе плачут. Нам-то куда деваться? Вот мы и пошли. Сидим возле твоей избы и бога молим: лишь бы не пришёл, лишь бы не пришёл... А ты - тут как тут... И чего нам делать?
  - Но повезло тебе, Осип Акимов, - в другое ухо стал нашептывать и Никонор. - Когда мы к Сабанееву ходили, мне Филька Ильин шепнул, что приходил сюда Иван Андреевич Хованский и очень ругался. Насчёт чего ругался в точности неизвестно. А вот когда уходил он, так он велел тебя не искать, мол, ты по важному делу в приказе отсутствуешь. Это Филька точно слышал. Он ещё удивился, мол, какая шишка важная Осип Носов, раз о нём сам князь Хованский печётся. Ты уж прости нас, дураков, Осип Акимов. Не по своей мы воле...
  - Прости, Христа ради, - стал просить прощения и Фефил.
  Но ничего не ответил ярыгам подьячий Носов, едва оказавшись на улице, плюнул он на землю и, не оборачиваясь, пошёл вдоль темной улицы.
  
  14
  Не самую малость не проспал Осип третьих петухов. Никак не мог проснуться, когда вторые петухи заголосили, только повернулся на другой бок. Так бы и проспал, если бы что-то не кольнуло его в бок. Что это было, подьячий не разобрал, да и не стал разбирать. Не до этого было: поблагодарил он боженьку за такую удачу и побежал к кремлёвской стене. Афонька его там уже ждал.
  - Побежали! - даже не поздоровавшись, крикнул он - Ждёт он нас. Кремлёвские ворота на ночь не закрывались.
  Возле заднего крыльца царской трапезной их встретил рыжеволосый стрелец с веснушчатым лицом. Глаза у стрельца немного красные от недосыпа.
  - От Евстигнея что ли? - спросил стрелец еле сдерживая зевоту.
  - От него, от него, - шепотом затараторил Афоня. - Чего спрашиваешь? Кто к тебе ещё в такую рань придёт? Обещал раз, так веди. Чего смотришь?
  Стрелец передёрнул плечами от утренней прохлады, широко зевнул и велел парням идти следом. Они и пошли. Сперва поднялись на крыльцо, прошли по узенькому проходу среди всякой всячины, протиснулись между засаленной стеной и горячим боком печки. Потом пролезли под ворохом мешков из рогожи, которые висели на высокой перекладине и очутились в дымной поварне.
  - Обратно тем же ходом пройдёте, - шепнул рыжий стрелец и попятился за рогожу.
  А поварне народу полно и в хлопотах все. Оно и ясно: всякий уход не живёт без хлопот. А здесь много чего ухода требует. В царских палатах едоков, что муравьёв на гнилой коряге. И все откушать желает сытно да с приятностью, так что поварам - только успевай разворачиваться. Здесь без дела никак не постоишь, особенно утренней порой. Осип с Афоней поробовали постоять, чтоб приглядеться малость, так их, чуть было, горячей водой не окатили. Два поваренка тащили куда-то тяжелый медный котёл с кипятком. И вот один поварёнок споткнулся, котёл накренился, и немалая толика кипятка выплеснулась на пол, как раз под ноги Осипу с Афоней.
  - Ты чего делаешь? - заорал Афоня, отпрыгивая в сторону от злого кипятка.
  - А чего ты стоишь тут? - пролепетал испуганный поварёнок и сердито глянул на своего товарища, дескать, чего стоишь, рот разинув, побежали от греха подальше.
  Осип с Афоней, после такого происшествия, встали поближе к стене. Афоня сразу же толкнул Осипа локтем, мол, чего стоишь? Просил провести в царскую поварню, я провёл, делай теперь - чего хотел. А подьячий и рад бы начать дело делать, но никак не придумает как к своему делу подступиться. Спрашивать надо, а как тут спросишь, если все вокруг бегают да суетятся. И ни одного знакомого лица.
  В такой толкотне поневоле растеряешься, но тут заметил Осип живот важного Дорофея, того самого который позавчера командовал им. С него и решил подьячий начать спрос.
  - Постой-ка, - Осип метнулся к Дорофею и схватил его за рукав. - Спросить чего хочу!
  - А ты чего вчера не приходил? - вытаращил глаза Дорофей.
  - Так не пустили меня, - ответил подьячий. - В какую-то бумагу меня не записали...
  - Ну, тогда ладно, - важно кивнул головой Дорофей. - Бывает... Вчера, видишь ли, Государь приболел и у нас в поварне строгие меры начались. Сам понимаешь... А сегодня ты как прошёл?
  - Сегодня? - Осип немного замялся, но на выручку ему поспешил Афоня.
  - Как надо, так и прошёл, - ткнул он Дорофея кулаком в бок да уставился на него, словно змея на мышонка. - Тебя забыли спросить...
  - А я чего? - как-то сразу засуетился "мышонок", вся важность с него слетела, дёру сразу же хотел дать, но не тут-то было. Афоня крепко держал его за рукав.
  - Слушай, Дорофей, - Осип сделал знак Афоне, чтоб тот слегка ослабил хватку, - у вас тут в поварне особенного ничего не случилось?
  - Ничего тут не случилось, - забормотал Дорофей, почему-то испуганно поглядывая на Афоню. - Как всегда... То один не придёт, то другой, а я за всех отдувайся... Вчера сразу два поварёнка не объявились... Виданное ли дело, чтоб сразу двое не пришли... Отцы их на коленях ползали перед стольниками, чтоб этих оболдуев на такое сытное место пристроить, а они взяли и не пришли... Где же это видано, чтоб вот так в нашу поварню...
  - А почему же они не пришли? - быстро переспросил подьячий, будто почуяв нужный ему след.
  - Откуда я знаю, - мотнул головой Дорофей, словно лошадь, отгоняющая от себя надоедливых слепней стаю. - Говорят, заболели... Я бы ползком сюда приполз, а они... Ладно, пойду я. Недосуг мне с вами болтать.
  - Подожди, - теперь за рукав Дорофея схватил Осип. - Как поварят тех кличут?
  - А тебе на что?
  - Надо, раз спрашивает, - опять пришёл на выручку подьячему Афоня и слегка поддал коленом по толстой ноге Дорофея.
  - Ай, - вскрикнул Дорофей. - Ты чего?!
  - Как поварят кличут? - прошипел Афоня и ещё раз поддал коленом бестолкового начальничка над здешними слугами мелкого пошиба.
  - Васька Галчонок да Никитка Рыжов, - прошептал Дорофей, потирая ладонью ушибленное место. - Из Китай города они... Пойду я...
  Афоня глянул на Осипа, тот слегка кивнул головой, дескать, пусть проваливает.
  - И мы побежали, - подьячий дёрнул товарища за рукав. - Скорее!
  - Чего это? - не понял причины спешки Афоня, но послушно двинулся за Осипом.
  - Сейчас это Дорофей такой шум поднимет, что хоть святых выноси, - ответил на вопрос товарища подьячий. - И в другое место нам сейчас с тобой сбегать надо.
  - Куда это?
  - В Китай город. Поварят захворавших навестить...
  - Ну, вот, - досадливо махнул рукой Афоня, - я столько сил потратить, чтоб договориться, столько всего наобещал, а ты сразу бежать... Думаешь, легко мне было?
  И рассказывал Афоня о своих трудностях аж до моста. Он бы и дальше рассказывал, но тут послышался печальный звон с колокольни Ивана Великого. Люди, заслышав этот звон, останавливались, поднимали голову вверх и спрашивали друг друга.
  - А чего случилось?
  Остановились на мосту и Осип с Афоней. Они тоже стали смотреть вверх, озираться в поисках причины этого торжественно-печального звона. Просто так, в колокола средь бела дня в колокола не бьют. В Москве случилось что-то важное. Скорее всего, это было беда. О радостях люди часто заранее узнают, ждут их, а вот беды всегда приходят неожиданно. Вот как сейчас. После некоторого замешательства, стали думать да гадать.
  - Говорили, что государь Федор Алексеевич вчера захворал, - одним из первых высказался горбатый коробейник. - Уж, не прмер ли?
  - Типун тебе на язык, - зашикали на торговца мелочным товаром со всех сторон. - Ты чего городишь-то? Молодой ещё Фёдор Алексеевич, чтоб помирать. Двадцать годков всего. Ему ещё жить да жить...
  - А я слышал, что хворь его давно гложет, - вздохнул кирпичник в заляпанном глиной фартуке. - А хворь, если за горло схватит, то ей всё равно: двадцать тебе лет или не двадцать; царь ты или не царь...
  - Никак Фёдор Алексеевич не мог умереть, - топнул ногой молодец в красном атласном, но здорово потёртом кафтане. - Два месяца назад я свадьбу его видел, так он бодрый и здоровый сидел...
  - Все свадьбу видели, - подхватили мысль о здоровье царя люди. - Бодрый и здоровый был...
  - А ну, как и вправду помер, - никак не хотел униматься коробейник, - кто тогда у нас государем-то будет?
  - Как кто? - удивился молодец в красном кафтане. - Царевич Иван Алексеевич. По старшинству, как закон велит...
  - Говорят болезный он, - полушепотом решила внести свою лепту в разговор и баба с большой корзиной, в которой пищали цыплята.
  - А ты слушай всех больше, дура! - сразу же ополчился на птичницу молодец в кафтане. - Про Фёдора Алексеевича тоже много чего шептали по углам, а он вон как развернулся: и бездельников всех к ногтю прижал, и турку укорот сделал. Дай Бог ему здоровья.
  Баба хотела что-то возразить, но тут к мосту подскакали три всадника.
  - Чего встали! - заорал передовой из них. - Шапки долой! Государь наш Федор Алексеевич преставился!
  Всадники на рысях одолели мост, а народ на мосту, прямо-таки, окаменел от столь страшной вести: одно дело гадать да предполагать, а узнать в точности о смерти царя - это как обухом по голове.
  - Неужто и вправду помер? - первой нарушила молчание баба-птичница.
  - Конечно, вправду, - опять набросился на неё молодец. - Дура! Разве о таких вещах смехом кто станет говорить!
  - А я чего говорил, - мотнул головой коробейник. - С утра на душе кошки скребут, так и думал, что чего-нибудь случится к вечеру. И вот...
  - Думал он! - молодец в кафтане отвернулся от бабы и пошёл на коробойника. - Накаркал, подлец...
  Вслед за молодцом с превеликим подозрением глянул на торговца и кирпичник.
  - Ничего я не каркал, - стал торопливо оправдываться коробейник. - Подумалось так, я и сказал... Язык же без костей. Прости меня, Господи...
  Хоть и любопытно было, чем эти споры закончатся, но Осип любопытство мигом обуздал и дёрнул Афоню за рукав.
  - Пошли!
  - Как же "пошли"? - недоуменно мотнул головой Афоня. - Тут такое, а мы...
  - Не наше это дело, - ещё решительнее дёрнул товарища за рукав подьячий. - Без нас разберутся, а мне после такой вести ещё более спешить надо.
  О том, где найти Ваську Галчонка Осип спросил у первого же попавшегося возле ворот Китай города мальчишки.
  - Как где? - удивлённо захлопал выгоревшими на солнце ресницами малец. - Дома он лежит. Где ему ещё быть. Хоронить-то его только завтра будут...
  - Как хоронить? - подьячий даже вздрогнул от этакой новости.
  - Так помер вчера Васька, а ты не знал что-ли? - пожал плечами мальчишка. - Пойдемте, я вам его избу покажу...
  Возле избы, куда их привёл малец, не было не души. Дверь крыльца настежь раскрыта.
  - Вон там, - малец показал на открытую дверь и убежал.
  Осип с Афоней сняли шапки и прошли в избу. Перекрестились. Посреди избы стоял стол, а на столе сосновая домовина. Перед домовиной стоял сгорбленный мужик, рядом с ним тихо подвывала баба, а две девчонки, стоявшие здесь же, удивлённо таращили глазёнки на незнакомых гостей. В красном углу перед тёмными закоптевшими образами теплились свечи. Мерцающий свет их падал на белое лицо покойника. Мальчишки - покойника. Осип посмотрел на него и сразу вспомнил, как этот чернявый малец вырвал из рук своего рыжего соперника огрызок яблока. Вырвал и сразу же запихал его в рот. И какое же счастливое лицо в тот момент было у этого мальчишки. Было... Как наяву всё это подьячему представилось, как будто только-только видел он это счастливое лицо. Осип от такого видения крепко сжал кулаки, быстро повернулся и вышел на улицу.
  - Жалко мальчишку, - вздохнул Афоня, прислонившись к заскрипевшему плетню. - Надо отцу его копейку дать... Помер, видишь ли, маленький же ещё...
  - Иди дай, - скомандовал Осип, - и сюда его позови.
  Мужик вышел из избы вслед за Афоней, подошёл к Осипу и поклонился.
  - Чего с Васькой случилось, - спросил подьячей, стараясь не глядеть на убитого горем отца.
  - С Васькой-то, - мужик провёл широкой жилистой ладонью по серому лицу. - А кто ж его знает. Ночью весёлый прибежал, а утром никак встать не может. Ноги опухли, изо рта кровь и криком кричит, что грудь у него огнём палит. Васька, Васька... Смышлёный он у меня. Ловкий. Васька...
  - Жалко мальчишку, - тронул мужика за плечо Афоня. - Ты это... Того... Держись... Судьба, значит... Бог дал, бог взял...
  - Взял, - тихо повторил несчастный отец. - У меня Ваську, а у Рыжова Петра аж троих за один раз. И тоже все маленькие...
  - У кого троих? - насторожился Осип.
  - У Петра Рыжова, - мужик показал рукой в сторону улицы. - Через три избы от меня живёт. Васька-то к полудню дышать перестал, а те к вечеру. Сразу трое. Никитка - товарищ Васятки моего. Они повару в кремлёвской поварне прислуживали. Всегда вместе бегали... Да две сестрёнки Никитки: Дуня и Груня. Одной пять годков, а другой восьмой пошёл. Правильно ты говоришь, мил человек, судьба. Худое - охапками, хорошее - щепотью...
  Возле избы Рыжовых тоже никого и дверь настежь. А в избе разница: стол поперёк и три домовины на нём. Осип посмотрел на мальчишку и сразу на улицу. В гробу лежал тот самый - рыженький... У него Васька огрызок яблочный из рук вырвал.
  - Этот, как его? - думал подьячий, присев на лавочку возле огорода. - Никитка... Никитка яблока не ел, это точно. Но почему и он тогда душу отдал? Почему?
  Вместе Афоней вышла девушка лет пятнадцати в черном платке. Лицо у девушки зарёванное, темные круги под глазами и руки дрожат.
  - Вот, Нюша, - вздохнул Афоня. - Сестра их. Мать с лавки встать не может, отец на коленях перед гробами стоит, будто в камень обратился. Я его толкал, толкал - не шевелится.
  - Сказывай, Нюшка, - тихо сказал Осип, глядя двух сорок, трещащих на крыше приземистого амбара.
  - Чего сказывать? - Нюша утёрла уголком платка глаза.
  - Всё, что позавчера было, - подьячий неожиданно схватил палку с земли и швырнул её сорок. Сороки испуганно вспорхнули и, раскричавшись ещё громче, улетели прочь. - Как утром Никитка проснулся, о чём говорили вы с ним. Всё говори...
  - Так я позавчера утром Никитку и не видела, - тихо сказала Нюша и утёрла тыльной стороной ладони глаза. - Я у крестной своей ночевала. Она Елохове живёт. Когда я утром пришла, Никитки уже не было. Он чуть свет в кремль убежал. Батюшка наш пристроил его поварам помогать, вот он и бегал туда каждый день. Вернулся он ночью, мы сразу проснулись. Он нам всегда гостинчик приносит, вот мы и просыпаемся. В этот раз яблоко принёс. Вот такое.
  Девушка показала руками, каким большим было яблоко: в кулака два, не меньше. Показала, осеклась, и, будто вспомнив что-то, горько заплакала.
  - Кончай реветь! - прикрикнул на Нюшу Осип. - Чего дальше было?
  - Ничего не было, - сквозь слезы ответила девушка. - Разделили яблоко на четыре доли, съели и спать легли. Утром они встать не могут: ноги опухли. Кровь изо рта течёт и кричат, будто огонь у них в груди. Первой Груня померла, следом Дуня, потом Никитка. Всё... Никитка, на кого ж ты покинул нас? Кто нам теперь гостинчик принесёт? Никитка... Груня, какже? Дуня, крохотка наша...
  Послушав немного причитания, подьячий поднялся и пошел прочь от страшного горя этой семьи. Афоня побрёл следом. Они вышли на улицу и, не сказав друг другу слова, пошагали к мосту через реку. Около изб стояли люди и что-то промеж себя обсуждали. И не трудно догадаться, что же так тревожило сегодня жителей Кукуя. Эта страшная новость всю Москву сегодня взбудоражила. Пожалуй, сейчас на Москве один только подьячий Осип Носов не думал о смерти Государя Федора Алексеевича. У Осипа сейчас совсем другое было на уме.
  - Если Васька помер от отравленного яблока, которое царь не доел, - думал он, глядя только себе под ноги, - то почему не померли лекарь Гаден и боярин Ртищев. Они то же самое яблоко пробовали, но не померли, а дети Рыжовых ели другое яблоко и на столе лежат. И болезнь у них на государеву похожа, как Нюша говорит. Ей врать не с руки - что видела, то и рассказала. Вот ведь загадка. Надо поскорей обо всем боярину Милославскому рассказать, он поумнее меня... Он сообразит... Вот ведь как получается, яблока не ели, а померли...
  Осип так увлёкся своими размышлениями, что не услышал, как его Афоня позвал. Пришлось Афоне подьячего дернуть за рукав.
  - Чего? - сердито огрызнулся Осип на помощника. - Не мешай...
  - Погодь, Осип, - продолжил отвлекать подьячего от важных размышлений Афоня. - Нюшка чего-то за нами бежит. Может, чего ещё вспомнила?
  Осип обернулся и увидел Нюшу. Платок у неё сбился, лицо еще серее стало.
  - Стойте, - кричала она слабым голосом. - Помогите! Батюшка наш помирает! Я вошла в избу, а он у стола валяется... Помогите...
  Осип с Афоней вынесли Петра Рыжова на улицу. Рыжов метался в бреду, то и дело хватался рукой за грудь и стонал от боли. В уголках рта его запеклась кровь.
  - Эй, - тормошил страдальца за плечо подьячий, - ты яблоко вчера ел?
  - Не ел он яблока с нами! - крикнула Нюша и зашлась в рыданиях. - Не ел! Он спал.
  - А чего же он сегодня ел? - Осип схватил девушку за плечи. - Говори!
  - Не знаю, мы постимся, - никак не могла успокомться девушка. - Мало едим... Хлебушка кусочек, капусты квашеной пару щепотей... Сегодня мы с батюшкой на заре одну репку на двоих съели, а матушка есть не стала. Репку... И ничего больше не стали есть...
  - Какую репку? - уже от бессилия начинал злиться подьячий. - Где вы её взяли?
  - У нас половина корзины с зимы осталась, - Нюша показала рукой на дверь избы. - За печкой корзина стоит... Там мы репку и взяли...
  - А Никитка эту репу ел?
  - Нет же, - махнула рукой Нюша. - Он с поварни всегда сытый приходил. И нам еще приносил... Никитка на корзину с репой и не смотрел никогда.
  - Покажи, где эта корзина! - Осип схватил девушку за руку. Злился он очень на Нюшу. Злился от того, что не понимал ничего. И репу он эту велел показать, просто так, от непонимания своего. Не нужна ему репа... Но сидеть на месте подьячий тоже не мог, страшная тоска непонимания одолела его...
  - Вон корзина стоит, - дрожащей рукой Нюша показала в тёмный угол за печкой. - Вот там мы репку и берём... По две или по три... А сегодня одну взяли. Едоков-то у нас поубавилось. Никитка... Груня... Дуня... За что же нам наказание такое?
  Осип отстранил девку в сторону, шагнул за печку, вытащил корзину и поставил её на стол. И не просто поставил, а зло швырнул. Корзина накренилась, и из неё посыпались вялые кругляши прошлогодней репы. Один кругляш репы ударился в кувшин, опрокинул его и кувшин непременно бы упал на пол, если бы подьячий не изловчился и не поймал его уже на лету. Поймал, стал ставить на стол и увидел нож. Нож этот никак не походил на те - обычные ножи, какими пользуются москвичи в не особо богатых домах. Это был странный нож с изящной ручкой, изготовить какую под силу только очень искусный мастер.
  Осип повертел нож в руках, присмотрелся, заметил на лезвии два крошечных отверстия и вспомнил... Вспомнил лесной монастырь, монаха-кузнеца и его шутку про редьку с мёдом. А вон и три переплетёных колечка на ручке - знак кузнеца!
  - Откуда у вас этот нож?! - подьячий заорал так громко, что даже Афоня вздрогнул, а Нюша, прямо-таки, упала на скамью. - Откуда?!
  - Так это, - залепетала дрожащими губами девушка. - Никитка... Это... Принёс... Сказал, что на улице нашёл... Мы этим ножом яблоко резали.
  - Этим?!
  - Этим, этим...
  Осип схватил небольшой кусок рогожи, который сушился на перекладинке возле печки, завернул нож, выбежал на улицу и припустил дальше во всю прыть.
  - Осип! - закричал ему вслед Афоня. - Ты куда?!
  Только подьячий не слышал криков товарища. Не до криков ему было - бушевала в душе сыщика буря. Буря радости и негодования. Радости от того, что он, всё-таки, подступился к тайне смерти Фёдора Алексеевича, а негодование от чего, так тут всё яснее ясного.
  - Осип, - догнал подьячего Афоня. - Ты чего убежал-то?
  Подьячий, может быть, и не ответил бы любопытному помощнику, но по улице навстречу им скакал отряд всадников. Прошлось отбежать в сторону и остановиться, пропуская конников.
  - Ты чего? - повторил Афоня свой вопрос, прикрывая лицо от комьев грязи, летевших из-под копыт горячих коней.
  - Знаешь, Афоня, - Осип никак не мог справиться душевной бурей, и ураганная радость так рвалась наружу, что непременно хотелось ею с кем-нибудь поделиться. Подьячий развернул рогожу и показал Афоне нож. - Вот этот нож убил: и Ваську, и Никитку, и Груню с Дуней, и ещё одного человека, о котором я тебе сказать никак не могу. Понимаешь?
  - Неа, - качнул головой Афоня. - Как так нож убил? Сами ножи не убивают.
  - Ещё как убивают, - прошептал подьячий, оглядываясь по сторонам, и повернул ручку ножа. - Если сюда налить отравное зелье, то вот через эти дырочки будет оно медленно сочиться на одну сторону ножа. Вон, видишь две дырочки крошечных на лезвии... Не трогай руками! В ноже такая отрава, что только держись... Осторожней... Теперь понимаещь, почему четверо яблоко ели, а живой только Нюша осталась?
  - Как-то не очень, - пожал плечами Афоня.
  - Так всё просто! - Осип даже ногой притопнул. - Разрезал яблоко напополам - половина отравлена. Неотравленную половину еще напополам разрезал, вот тебе и осталась только одна четвёрка хорошая... Теперь-то понял?
  Афоня нахмурился, что-то кумекая, но ответить не успел. Совсем недалеко от них стоял глашатай на крыльце одной избы и кричал.
  - Нарекли сегодня на Российское государство в цари государя царевича и великого князя Петра Алесеевича! И целовали ему сегодня крест бояре думные и окольничие! И повенчал на царство патриарх Государя нашего Петра Алексеевича!!!
  - Как Петра? - аж поперхнулся Осип. - Иван же должен быть? Неужто прав был Иван Михайлович. Бежать нам надо к Кремлю, Афоня! Поскорее к Кремлю! Они не знают ничего.
  А вокруг крыльца, глашатай в который раз вещал уже о наречении в цари государства Российского царевича Петра, уже собралась изрядная толпа. Всю дорогу толпа эта заполонила. Люди удивлёнными глазами смотрели на глашатого и потихоньку начинали переглядываться и шушукаться.
  Подьячий протолкнулся сквозь строй любопытствующих и припустил что есть сил по дороге. Так припустил, только пятки засверкали.
  - Осип, постой! - Афоня догнал Осипа уже за воротами Кукуевой слободы и, едва переводя дыхание, стал спрашивать. - А ты знаешь чей это нож?
  - Ешё бы, - подьячий чуть умерил свой бег. - Он же его ночью, после трапезы царской искать приходил. Я ещё подумал: чего ему тут надо, когда все бояре давно разошлись, а он всё под стол да под лавки заглядывал... Сейчас Ивану Михайловичу Милославскому нож отдам да расскажу всё, а он уж знает чего и как дальше делать. Побежали! Не отставай! Немного осталось! Вон уж мост рядом, а там до терема Милославского рукой подать!
  Чуть отдышавшись, подьячий опять собрался бежать в полную силу, но испуганный крик своего товарища.
  - Осип помоги! Друг! Помоги!
  Осип обернулся. Афони на дороге не было, крик о помощи доносился из густых придорожных кустов.
  - Помоги!
  Подьячий на мгновение задумался, что важнее: скорее доставить весь о страшном ноже Милославскому или броситься на помощь, который уже не раз помогал ему в трудной ситуации.
  - Наверное, Афоня споткнулся, свалился в кусты и ногу там сбедил - подумал Осип, подбегая к кустам откуда доносились крики о помощи. - Никак нельзя Афоню без помощи оставить. Сейчас вытащу его на дорогу, потом дальше побегу. На дороге-то он не пропадёт. На телегу какую-нибудь попросится...
  Афоня стял прислонившись к стволу полуповаленой черёмухи, и смотрел куда-то себе под ноги.
  - Афоня, ты чего? - торопливо спросил подьячий, спускаясь с наезженной дороги в заросли кустов. - Чего случилось?
  - Помоги, Осип, - еле слышно ответил Афоня. - Вон, смотри...
  Осип посмотрел туда, куда показывал палец друга, но ничего страшного там не увидел.
  - Чего там? - тихо переспросил он, наклоняясь ниже, чтобы рассмотреть что-то очень нехорошее.
  И тут же почувствовал страшный удар по затылку. Вернее, даже и не почувствовал ничего подьячий, а просто провалился в какую-то беспросветно темную яму...
  15
  Очнулся Осип на жестком каменном полу в маленькой темной конурке. Подьячий попробовал сразу же встать, и чуть было не взвыл от боли. Всё у него болело: и голова, и спина... Всё до самой последней косточки, во всяком случае, так ему показалось. Потерпев неудачу, подьячий и не подумал сдаваться. Он сел осторожно и осмотрелся. Конурка его, а точнее сказать, застенок - был до того мал, что даже лечь в полный рост никак не получилось бы. И всё тут каменное: пол, стены, потолок. Хотя нет, не всё каменное - дверь из дерева. Из какого-то черного промасленного дерева. И откуда-то из небольшой дыры над дверью струился бледный свет. Он-то и помог Осипу разглядеть своё узилище.
  Раглядеть он всё разглядел, а встать - никак не получалось. Когда к боли, вроде бы, привык, так тут голова закружилась, и комок тошноты к горлу подкатил. Пришлось опять сесть, прислониться спиной к холодной жесткой стене и отдышаться. Отдышавшись, решил пока сил на попытки стать не тратить, а стал размышлять: куда это его злая судьбинушка зашвырнула. Стал Осип вспоминать и сразу встревожился не на шутку.
  - А где же Афоня? Он же о помощи просил...
  Подьячий сморщился, припоминая, как спускался в кусты, помочь другу и никак не мог понять, а чего с ним в тех кустах приключилось?
  - Чего-то он мне показал, - тёр пальцами ноющий висок Осип. - Чего же там было-то?
  Ничего не мог вспомнить страдалец: чего-то точно было, но вот чего?
  - Не стал бы Афоня просто так на помощь звать, - попробовал чуть покрутить головой подьячий, и тут его словно другая мысль. - А я-то где сейчас?
  Осип так тревожился о судьбе друга-товарища, что даже о себе малость позабыл. А тут тоже было над чем поразмышлять. Не каждый день человек приходит в себя от беспамятства в тесном каменном мешке.
  Первой мелькнула мысль о недавней угрозе дьяка Сабанеева: обещал тот посадить подьячего в темницу, вот и на тебе. Федор Трифонович обещаниями просто так разбрасываться не будет. Любит он, чтоб человека через колено да пополам.
  - А не велели меня трогать, - мелькнула в голове подьячего мысль, а потом ещё одна и он от этой второй мысли аж вздрогнул. - А я о ноже Ивану Михайловичу Милосласвкому ничего не рассказал. А где же ножик-то? Как же так-то?
  Осип со стоном поднялся на колени, подполз к двери и стал стучать кулаками. Правда, силы в руках подьячего кот наплакал, а потому удары у него получались такие, что и мышь в подполе громче скребёт. Казалось бы, кто такую мышиную возню услышит, но кто-то услышал. Проскрежетало что-то за дверью, и стала та с противным скрипом открываться. Осип, на всякий случай, отполз подальше.
  Дверь открылась, и узник как в его темницу просунулись три головы. Конечно же, головы сами по себе просунуться не могут, но света застенке так мало, ноги пришедших Осип разглядеть не смог, а вот головы разглядел хорошо и узнал. Вернее, одну сразу узнал, а две других показались тоже вроде знакомыми. Сразу узнал подьячий Степана. Того самого Степана, который самым подлым образом заманил его в болото, а ещё в придачу и лошадь умыкнул. Очень хотелось этого ухмыляющегося подлеца огреть чем-нибудь тяжелым, но за неимением ничего подходящего, Осип решил плюнуть в его сторону, да и эта затея совсем не удалась. Вторую голову подьячий узнал по заметной примете. На этой голове отсутствовал один глаз. А так как одноглазые люди на каждом шагу не встречаются, припомнил Осип старика, который очень сомневался в том, а может ли молоденький подьячий найти убийцу задушенной девчонки. Третью голову Осип тоже где-то видел, но никак не мог вспомнить - где.
  Первым заговорил одноглазый старик.
  - Ну, что, голубь, попался в силок? Скоро жарить тебя станем...
  - Ты кто? - хотел построже спросить старика Осип, но получился спрос какой-то сиплый да жалостливый.
  - Я-то? - одноглазый огладил ладонью бороду. - А я, так получается, смертушка твоя.
  - Чем же я перед тобой провинился? - подьячий попробовал встать и опять неудачно. До стона неудачно.
  - А чтоб не совался не в свои дела, - гадливо подмигнул Степан. - Забыл болото? Тебя предупредили, что с нами шутки плохи, а ты опять - куда тебя не спрашивают...
  - Степан! - прикрикнул на гада одноглазый старик.
  - А я, чего, дядя Евстигней, - пожал плечами Степан. - Я ничего, я только сказал. Чего он тут дурачком прикидывается?
  - Ты вместо того, чтоб языком чесать, шёл бы дыбу готовить, - старик сузил глаз до еле заметной щелочки. - Попытать надо удальца этого, кому он ещё мог о своих розысках рассказать. Мало ли чего... Иди! Как готово всё будет, так позовёшь.
  Дверь застенка захлопнулась. Осип опять остался один. И ни о чём он не мог думать. Все мысли его, будто вплелись и связались в крепкие узлы, распутать которые никак не получалось. Ясно было только одно - это не по воле дьяка Сабанеева оказался он в тесной темнице. А вот для чего сошлись вместе подлый конокрад и любопытный одноглазый старик совсем непонятно. И с ними ещё один, его Осип тоже где-то видел...
  - И он тоже волком на меня смотрит, - думал подьячий, с большим трудом поднимаясь на ноги. - Чем же я им всем так насолил?
  Опять заскрежетала дверь. На этот раз "гостей" Осип встретил стоя. Не стал он садиться на пол, решив показать мучителям крепкую волю.
  - Пусть видят, что я крепко стою на ногах, - прошептал себе под нос Осип и решил, что будет смотреть мучителям прямо в граза.
  Зачем? Бес его знает... К примеру, твердым и насмешливым взглядом можно выказать своё презрением этим подлецам. И высказать им в лицо всё, что накопилось в душе, а накопилось там всякой всячины с три короба.
  Только не получилось ничего ни выказать, ни высказать. Дверь распахнулась. В узилище протиснулись два здоровых мужика. На Осипа они посмотрели мельком и сразу же, заломив за спину руки, повели его по узкому проходу. Вели не долго: подьячий и опомниться не успел, как оказался в просторном помещении со стенами из камня и черным низким потолком. В помещении стояло две печи и кузнечный горн. В одной из печей горел огонь, а потому было немного дымно.
  - Где-то я уже видел такое, - стал припоминать Осип, но припомнить ничего не смог. Не до этого стало ему...
  На дыбу подьячего вешать принялись мучители! Он попробовал вырваться, да куда там! Только хуже себе сделал, получив за непокорство две увесистых оплеухи. Не особо больных, но обидных. Потом пришла, когда подняли страдальца за связанные сзади руки к потолку. Плечи словно огнём обожгло, а потом стало так больно, что заверещал подьячий визгливо-страшным голосом. В глазах потемнело, в ушах зазвенело, и сквозь этот противный звон чей-то голос.
  - Кто еще знает о ноже, который ты в избе Петра Рыжова нашёл?
  Заорал Осип ещё громче от боли, а ему кнутом по спине, кнутом! И опять крик в самое ухо:
  - Кто знает о ноже, который ты у Петра Рыжова нашёл? Кто?!
  - А-а-а! - хрипит, ничего не соображая, подьячий. - Больно! А-а-а! Сил нет!!!
  И тут он, вдруг, почувствовал облегчение: плечи больно, но не так, чтоб от боли можно с ума сойти. Уже не висит Осип под потолком, а лежит на грязном полу, лежать здесь так хорошо, что плакать хочется от радости. И заплакал бы подьячий, да только слёз у него нет - все от страшной боли выплакал. А тут еще сверху голос ласковый:
  - Кому ты рассказывал о ноже?
  - Никому не рассказывал, - шепчет Осип, радуясь покою.
  - Врёшь! - кто-то визгливо орёт над ухом. - Вверх его!
  Опять боль, будто ракаленн ый докрасна наконечники копья, вонзилась в плечи! И в глазах потемнело! И дышать нечем! Из последних бьётся Осип, кричит надрывая до хрипа глотку, а потом проваливается в черную пропасть.
  Поток холодной воды вырывает страдальца из мрака. Осип опять лежит на полу, а голос сверху опять спрашивает:
  - Кому ты рассказывал о ноже?
  - Ни..., - пробует сказать подьячий.
  - Вверх его! - опять гремит страшная команда. - На дыбу!
  - Всё скажу, - хочет заорать Осип, но только сиплый хрип вырывается из груди его. - Только не надо вверх... Не надо... Афоне я сказал о ноже... Афоне... Не надо вверх... Афоне я сказал...
  - А кто тебя послал в Кукуй к Петру Рыжову?!
  - Я сам пошёл.
  - Сам?! На дыбу его!
  - Нет не сам! Боярин Милославский меня послал! Иван Михайлович!
  - Он про нож знает?
  - Нет! Не успел я сказать.
  И опять страшная боль в руках. До беспамятства страшная!
  16
  Осип не помнил, как его принесли в мрачный застенок. Ничего подьячий не помнил, всё плотным туманом окутано, а когда непроглядная пелена чуть рассеялась, то, оказалось, лежит подьячий на жестком полу тесной темницы. Вокруг никого. Тихо. Плечи ломит... И темно, хоть глаз выколи...
  - Уж не ослеп ли я? - подумал Осип и хотел кулаком потереть глаза, но не тут-то было. От простенького хотения так резко стрельнула в плече боль, что узник губу до крови закусил. Очень больно...
  Сплюнув солёную жижу, подьячий надумал поудобнее лечь. И опять страшенная боль, да такая страшенная, что мученик и не понял - получилось поудобнее устроиться или нет. Полежал немного без движений на спине, а потом ещё раз попробовал пошевелиться. Опять боль по телу зло закуражилась, но на бок повернуться получилось. Снова лежал он, стараясь лишний раз не тревожить тело. Когда страдалец устал неподвижно лежать на боку, то решил повернуться на другой. Но на этот раз - неудачно, так неудачно, что сознание потерял. Сколько он без памяти пролежал - неведомо, но очнулся мученик от резкой боли в лопатке. Стал поворачиваться и снова застонал от нестерпимой боли и провалился во тьму. Сколько продолжалась эта круговерть из боли и тьмы, не дано было Осипу понять. Какое уж тут понимание, когда боль тело на куски рвёт и сознание то и дело улетает, как хитрый воробей из-под носа глупой кошки... Кто-то приходил в застенок, но кто это был - подьячий не разобрал. Видел, вроде, человека (славу Богу не ослеп), но кто это - не разобрал. Потом, вроде, уснул и немного полегче стало. И даже мечта затеплилась в истерзанной душе страдальца. Мечта о том, чтоб поскорее убили его. Ну, сколько можно мучится?
  Опять заскрежетала дверь. Кто-то вошёл.
  - Ну, чего? - послышался Осипу, вроде как сочувственный голос. - Живой ещё?
  Еле-еле подьячий разлепил глаза. Опять откуда-то сверху струился тусклый свет. В свете стоял конокрад Степан и ухмылялся.
  - Сволочь, - хотел прошептать подьячий, но губы не слушались его и вместо злого ругательства, случилось жалкое шипение.
  - Больно? - конокрад склонился над Осипом. - Сам виноват. Не надо было упорствовать. Рассказал бы сразу всё и никаких мучений. Жизни бы сейчас радовался, как все. Светлое Воскресение ведь сегодня. Праздник... Ты не обижайся особо. В жизни всякое бывает... И меня били, а что тут поделаешь? Терпеть надо. Господь терпел и нам велел... Я тут тебе яичек принёс да мясца с черносливом тушеного. И медовухи полковша. Тебе тоже разговеться надо... В уголок всё поставлю. Нет... Тебе сюда не дотянуться. Я поближе подвину. Поешь... Сегодня же Христос воскрес... Ох, и настрадался он за нас, а мы...
  Подьячему до того захотелось ударить эту сладкоголосую тварь, что он даже сознание потерял, а когда опомнился, рядом с ним уже никого не было.
  - А, может, мне это привиделось? - подумал Осип. Превозмогая боль, он пошарил рукой вокруг себя и нащупал деревянный ковш. - Нет, не привиделось
  Подьячий хотел поднять ковш, чтоб напиться. Не получилось. Тогда он, скрипя зубами и проклиная всё на свете, повернулся так, чтобы голова его оказалась около ковша. Отдохнул немного, ткнулся в ковш губам, и, как-то изловчившись, вылакал хмельное зелье, словно больной пёс мясную похлёбку. Приятное тепло медленно полилось по всем жилами. Боль чуть стихла и Осип уснул.
  Проснулся он от скрежета.
  - А чего ты мясо не съел? - Степан посмотрел сперва на плошку, а потом на Осипа. - Вкусное же. Это нам Иван Кириллович Нарышкин большое блюдо привёз. Сказал, что с царского стола. Я кусков с дюжину осилил. Вкусно... Попробуй. Я тебе подам. На...
  Осипа даже передернуло от такого предложения. Есть из рук врага?
  - Никогда! - захотелось подьячему заорать всё горло, но, почуяв аромат тушеного мяса, он сдержался и откусил кусочек. Потом ещё... Ещё... Голод - не тётка.
  - Сейчас я тебе яичко очищу, - никак не отставал со своей заботой подлый гад. - И мёдовуха у меня в кувшине есть. Светлая седмица на дворе: сам бог велел сладко есть да радоваться... Ешь, ешь...
  Подьячий ел, ел и ел, до тех пор, пока без сил не свалился.
  Когда Степан пришёл в следующий раз, Осип уже мог думать и разговаривать, а потому первым делом спросил тюремщика об Афоне. Дума о товарище давно уже терзала его, будто заноза в неудобном месте. Тюремщик был слегка пьян, а потому ему тоже очень поговорить.
  - Я чего с ним сделается? - пожал плечами Степан. - По Москве где-нибудь гуляет. Праздничная неделя, чай...
  - Как гуляет?! - вытаращил на тюремщика глаза подьячий.
  - А чего ещё в праздники делать? Самое время погулять...
  - Я ж его..., - Осип тряхнул головой и запнулся. - Я ж под пыткой его... Не выдержал...
  Так, ты чего, Оська, до сих пор не понял ничего! - вытаращил на пленника глаза Степан. - Афонька-то из наших...
  - Как из ваших?!
  - А так, - тюремщик присел возле двери на корточки. - Когда у меня с болотом не получилось, кривой Евстигней, принёс же его бес с утра пораньше к этому мосту, увидел тебя на мужицкой телеге. Ох, и ругал он меня. Раза три по уху "съездил"... Вот... Потом позвал Афоньку, велел к тебе как-нибудь по умному подлизаться да помогать всячески. Ну, понимаешь... Чтоб всегда знать - чего ты там вызнал. А Афонька - хитрый, что змей из сада эдемского. Вот он тебя вокруг пальца и окрутил. А ты думал, что тебе коней с аргамачьей конюшни дали?
  - А откуда же? - подьячий всё ещё не мог решить: верить этому конокраду или нет.
  - Это Евстигней распорядился из лошадей Нарышкиных дать, - ухмыльнулся Степан. - Откуда же ещё! Неужели ты сразу не сообразил? Вообще-то, Евстигней хотел тебя сразу прибить, а у меня, видишь ли, не получилось... Ты уж прости меня, дурака, только я человек подневольный. Мне приказали, я и... Ну, ладно... Потом Естигней подумал, вот укокошит он тебя, а ну как другого пошлют насчёт мёртвых девчонок в селе Преображенском разбираться. Слух о тех покойницах до Москвы уж долетел. Всех-то не перебьёшь. Сам понимаешь. Вот он и подослал к тебе Афоню, чтоб следил за тобой повсюду. А ты и не понял?
  - Нет.
  - Вот так вот. Афоня хитрый, вкруг пальца любого обведёт, - Степан встал и поднял вверх палец. - А ты Оська, все-таки, под счастливой звездой родился.
  - Скажешь тоже, - Осип тоже попробовал встать на ноги. Получилось.
  - Конечно, под счастливой, - тюремщик засмеялся. - Третьего дня, когда с дыбы сняли, Евстигней велел тебя придушить да в болото бросить. А вот Ян Кудесник сказал, дескать, нужен ты ему ...
  - Что ещё за "кудесник"?
  - Он здесь, - Степан понизил голос до шепота, - зелье варит, чтоб люди не умирали. Понимаешь?
  - Нет.
  - Ну, как же? Все же смертны, а Ян Кудесник говорит, что есть такое зелье, если его испьёшь, то будешь всегда здоровым, молодым и не умрёшь никогда. Кудесника-то по приказу самого боярина Артамона Матвеева из неметчины привезли. Он, боярин-то, хоть и в ссылке был, но сила у него - ого-го какая. Приказал и привезли... Видишь, как... Только пока у Кудесника не получается сварить зелья этого. Девчачьей крови уж бочек пять извёл, а всё никак... Мы, скажу тебе Оська честно, замучились уж в дальние деревни ездить да девчонок там воровать. Не из приятных это дело. В последний раз моего дружка Никодима тамошние деревенские мужики вилами поранили. Я тебе про это потом расскажу... Теперь о тебе... Евстигней уже порешить тебя велел, а Кудесник сказал, что хочет кровь твою для зелья бессмертного попробовать.
  - Мою кровь? - переспросил подьячий, и глаза у него полезли на лоб.
  - А чью же ещё? - вздохнул тюремщик. - Не мою же... Сейчас ещё девчонка у него над блюдом висит, а к тому же он немного запил. Второй день к себе в подвал не спускается. Я же говорю, что под счастливой звездой ты родился, Оська. Три дня ещё точно проживёшь...
   - А потом? - Осип нахмурился, явно понимая, что ничего хорошего в том самом "потом" с ним ничего не случится.
  - Потом? Потом дело известное: повесит он тебя и начнёт кровь сцеживать. Видно, на роду у тебя так написано... Ладно, пойду я, а то темнеет на улице, - Степан поднял палец и показал вверх, откуда струился уже еле заметный мутный свет. - Засиделся я тут у тебя. А мы в Черкизово к девкам собрались. Как бы без меня не ушли. Пойду, а ты ешь, завтра ещё принесу.
  Скрежет двери. И Осип снова один в углу сидит. Опять неспокойно у него на душе, да и какой покой может быть в неволе, а тут ещё весть о предательстве товарища. Кто в такой ситуации да при таких обстоятельствах найдёт в душе, хоть каплю спокойствия. Никто! И Осип тому не исключение. Злые кошки скреблись в его душе. Первая всё царапала и поминала о предательстве Афони.
  - Как же так-то? - был себя ладонью по лбу подьячий, - я ж ему доверять стал во всём, а он... Может, наврал Степан? Вряд ли... Откуда-то они по секретный нож лекаря узнали... Кроме Афони никто не мог сказать. Как же так-то? Эх, Афоня, Афоня... А говорил что в огонь и в воду за меня бросится... Вот и верь после этого людям...
  Вторая кошка скребла когтями, поминая, что жить Осипу осталось только три дня, а потом... Ладно бы просто убили, а то ведь начнут кровь по капле сцеживать. Бр-р-р... Надо как-то спасаться. Но как? Осип подполз к двери и подёргал её. Куда там - даже не шелохнулась.
  - Так вырваться не получится, - неизвестно кому поведал подьячий и пополз от двери прочь. - Надо как-то по-другому изловчиться...
  Мысль о том, как сбежать из неволи по-другому, никак не хотела даваться Осипу. Конечно, можно убить Степана, но как это сделать? Степан вон какой здоровый, а у Осипа коленки дрожат, когда он на ноги встать пробует. Нет, со Степаном ему сейчас не справиться. Думал-думал подьячий и уснул.
  И приснился ему странный сон. Кстати сказать, первый раз он увидел сон, после того, как попал в неволю. Первый раз - и стразу такой ужас! Привиделось Опипу, будто решился он убить тюремщика. Разбил он плошку глиняную, схватил острый осколок да в шею подлому конокраду и ткнул. Осколок-то, вроде, маленький, а рана шее врага разверзлась, хоть головой туда лезь. Кровь в ране клокочет, пузырится, ни дать ни взять, варево жирное в котле кипит. И выныривает из этого кипения змеиная голова с кривым желтым зубом, а с зуба яд так и капает. Отпрыгнул, вроде бы, Осип назад и споткнулся обо что-то... Оборачивается, а там крыса, ростом с дворовую собаку, зубами лязгает, к прыжку готовится и норовит подьячего за ногу тяпнуть. Бежать надо! А куда? Пока думал, змеюка шею хвостом скользким обвила, и дышать сразу нечем стало. Рвётся Осип, беснуется, а толку ни малейшего. И тут голос сверху:
  - Убить - дело мерзкое, а вот обмануть, ради дела благого, вовсе не грех. Не здоровье ворогу показывай, а недугом его радуй! Перед глазами ползи, а за спиной прыгай. Себя от заточения спаси, а ворога под засов тяжёлый ввергни!
  Подьячий горло немного освободил и хотел спросить, а где тот засов крепкий взять, но... проснулся.
  Лежит Осип на животе и никак надышаться не может, будто и на самом деле душил его гад ползучий. Вздрогнул узник, сел и прижался к холодной стене. В застенке еще темно, но вверху уже пятно мутного света появилось. Присмотрелся подьячий к темным углам, вроде, никого там нет, а, стало быть, и душить некому. Утёр Осип рукавом мокрый лоб, поморщился от боли в плечах и встал на ноги. Постоял немного, плечи расправил, опять поморщился: больно, но нет так уж, чтоб очень. Терпимо. А если терпеть можно, то пора подумать как невольничьи путы с себя сбросить.
  - Пред глазами ползи, а за спиной прыгай, - прошептал подьячий и стал дверь руками ощупывать. Ощупал, отошёл в угол, в тот, что сбоку от двери, и оттуда к двери прыгнул. Получилось плохо, но - лиха беда начало.
  - Наловчиться надо, - чуть подумав, решил Осип и прыгнул ещё раз. Потом ещё, ещё и ещё...
  И так увлёкся подьячий прыжками этими, что скоро про всё болести свои забыл. Сначала он прыгал, из угла там стоя. А потом вспомнил, что недугом супротивника "радовать" надо, стал Осип перед прыжком ложиться. Дескать, лежит он совсем без сил, а потом, вдруг, как вскочит на ноги, да прыгнет, будто рысь молодая. Поначалу "вскочить на ноги" никак не получалось, но вода камень точит. Напрыгавшись, подьячий здорово проголодался, съём всё, что в плошке оставалось. Наелся узник и опять прыгать принялся. Так и прыгал, пока засов двери не загремел.
  Когда тюремщик вошёл, Осип сидел, прислонившись к стене, и тяжело дышал. Лицо его было красное, и пот катил градом.
  - Чего это с тобой? - удивлённо глянул на узника Степан. - Чего красный такой? Жар что ли?
  - Ага, - еле-еле вымолвил подьячий. - Колотит всего... Сил нет...
  - Ты уж, давай, не хворай тут, - вздохнул тюремщик, - а то помрёшь, мне опять от Евстигнея попадёт. Скажет, что не уберёг... Я ему бы только придраться к чему-нибудь... А я тебе поесть принес... Кудесник велел тебя получше кормить. Пить он кончил и опять в подвале колдует. Недолго тебе терпеть осталось...
  - Не помру, - глухим шёпотом успокоил Степана Осип. - Не боись... Отлежусь чуток... Не волнуйся.
  - Уж, не помирай, - вздохнул тюремщик, поставив рядом с плошкой кувшин. - Я тебе кваса принёс. Квас хороший с мёдом. От него все болезни убегут. Пей. Ты уж не помирай, Оська, а то меня Евстигней точно со свету сживёт.
  Стоило глухо лязгнуть дверному засову, подьячий, прямо-таки, прыгнул к еде. Быстро ополовинил кувшин с квасом и съел половину плошки пареной репы с мясом. Он бы и всё съел, но вспомнил, что не скоро еще придёт тюремщик, а потому надо еды и на потом оставить. Подкрепившись, Осип опять принялся прыгать, так и прыгал до тех пор, пока совсем не стало темно.
  Подьячий долго не мог уснуть, мечтая, как завтра он обхитрит дурака Степана, выскочит на волю и ... Чего будет делать на воле, Осип пока не решил, а потому всё возвращался в мечтах к одному и тому же моменту: как он выскакивает из застенка, захлопывает тяжелую дверь и с лязгом задвигает засов!
  Мечтал он, мечтал, а потом заснул и, чуть было, не проспал своей мечты. Проснулся Осип от лязга открывавшегося засова. Проснулся, заметался, а потом прыгнул в тот самый угол, из которого вчера приноравливался, как половчее, тюремщика обмануть. Лёг быстро подьячий, притворившись. Словно без чувств. Только улёгся как надо, дверь и открылась.
  Спепан чуть постоял на пороге, огляделся и, заметив подьячего, шагнул к нему.
  - Оська, - тихо позвал тюремщик. - Ты чего? Чего молчишь!
  Осип не отозвался и приготовился, выжидая удобного момента для задуманного дела. И момент не заставил себя ждать. Тюремщик подошёл поближе, приподнял ногу, чтоб ударить узника по ребрам, а подьячему того и надо: он вскосил быстро, ударил Степана головой в живот и к двери. Тяжелая дверь захлопнулась, засов лязгнул, и - вот она свобода! Вот, ещё бы знать куда бежать, тогда б этой свободе вообще цены не было! Узкий проход, куда вырвался Осип, был на две стороны, а думать некогда! И побежал подьячий неведомо куда, но тут же оказался на новой развилке: направо широкий проход, а налево узенькая лазейка. Куда теперь? И тут вспомнил Осип Писание: ходите тесными вратами, потому что широки врата, ведущие на погибель. В лазейку он еле протиснулся, а дальше пришлось в полной тьме ползти, но верил подьячий в правду о тесных вратах. Прополз он немного вдоль каменной стенки, повернул и увидел свет.
  Пополз Осип к свету и, немного подкопав землю, выбрался в какую-то кладовую. Дверь кладовой была приоткрыта. За дверью - улица. Подьячий - туда, и, чуть было, не столкнулся с каким-то мужиком. Еле успел беглец за дверь юркнуть. Мужик, не заметив никого постороннего в кладовой, подхватил на руки ушат и, кряхтя от натуги, пошёл к двери. Осип осторожно выглянул вслед. Саженях в пяти от двери в кладовую, стояла телега, туда мужик ношу свою и поставил. Поставил и опять направился в кладовую, но тут его окликнули. Мужик остановился, недовольно глянул в сторону, пробурчал себе под нос пару нехороших слов и пошёл прочь от двери в кладовую. Возле телеги никого не было.
  - Спасибо тебе, ангел-хранитель, - быстро перекрестился Осип, понимая, что грех не воспользоваться этакой удачей.
  Он выбежал: справа - угол дома, а прямо и слева - частокол. Частокол высокий - в два роста человека. За углом чей-то крик. Куда бежать? Две возможности: опять спрятаться в кладовой или прыгнуть под телегу.
  - Только не назад, - решил подьячий и забрался под телегу.
  Удачно забрался. Опоздай на мгновение, и заметили бы его. Несколько человек подошли к двери кладовой и стали ругаться.
  - Чего не едешь, Ефим?! - зычно кричал один. - Кирилл Полуэктович велел раньше полудни привезти ему моченых яблок да клюквы. Пир он сегодня затеял, ради встречи боярина Артамона Сергеевича Матвеева. Человек из ссылки дальней порадовать его надо, а ты ехать не хочешь...
  - Как не хочу? - отозвался другой голос. - Еду, еду... Сейчас ещё крошню с грибами сушеными положу и поеду.
  - Давай же, - закричал опять первый голос. - Езжай, езжай... Кому говорят!
  - Да, еду, еду!
  Неожиданно телега дёрнулась. Как уж Осип успел руками за нижнюю перекладину телеги уцепиться да ногами упереться в заднюю ось, он и сам не помнил. Опять ангел-хранитель помог! В детстве подьячий часто так на телегах катался. Любимая забава в их слободе была: незаметно забраться под телегу, уцепиться за перекладину да ехать под телегой пока сил хватит или пока возчик не заметит и кнутом не стеганёт. Но, то в детстве было, да и плечи тогда Осипу никто на дыбе не выворачивал. Ловкий и здоровый он тогда был, а сейчас... Сейчас устроился он под телегой ловко, но сразу чуть было и не упал. Боль так плечи обожгла, что на самую малость подьячий не взвыл в голос да под телегу не свалился. Еле-еле удержался и губу закусил. И чем дальше ехала телега, тем нестерпимей становилась боль.
  - Ещё чуть-чуть, ещё чуть-чуть, - думал Осип, уже теряя сознание. - Нельзя мне сейчас падать... Держаться надо... Помоги мне, Господи... Прости и помилуй меня... Всё! Не могу больше терпеть! Падаю!
  Уж почти разжались дрожащие пальцы, как, вдруг, телега остановилась. Подьячий упал в неглубокую лужу, быстро завертел головой, словно попавшая в западню зверушка и увидел слева от себя стену серого бурьяна, вот туда Осип и уполз. Вернее, сперва пополз, а потом куда-то провалился и больно ударился спиной. И опять боль по всему телу закуралесила... До того стало больно, что подьячему стало всё равно: поймают его или нет. И завопил он не в силах более сдержаться.
  Его не поймали и даже не стали ловить: скорее всего, возчику было недосуг смотреть - кто это в траве на обочине так пронзительно орёт, а, может, испугался возчик да решил поскорее уехать подальше от страшного крика. Чужая душа - потёмки.
  Уберёг ангел - хранитель Осипа ещё раз, видимо, стараясь загладить свою вину заи все прошлые невзгоды. Подьячий долго лежал на земле и корчился, проклиная старика Евстигнея за то, что не велел он убивать пленника сразу после пыток на дыбе. Вот велел бы он его тогда убить и не мучился бы сейчас Осип от страшенных болей в грязной придорожной канаве. Но через какое-то время, боль чуть притихла и подьячий забыл о своих глупых мыслях. И чем скорее отступала боль, тем больше ему хотелось жить и до Москвы добраться.
  Для начала он осторожно вылез на дорогу и осмотрелся. Дорога оказалась ему знакомой, не раз он по ней ходил и ездил от села Преображенского к Московским посадам. Осип побрёл по дороге, но не успел он и десятка шагов сделать, как пришлось прятаться: сзади послышался топот лошадей. Подьячий опять прыгнул в придорожную траву и там затаился. Когда всадники за поворотом, Осип опять вылез, но теперь конский топот послышался спереди. И опять пришлось прятаться. Немного полежав в сырой канаве, подьячий решил больше на дорогу не выходить, а спуститься по траве к лесу и поискать там тропинку. Как решил так и сделал. И тропинка нашлась быстро. Теперь идти можно не таясь, но тут новое препятствие - река Яуза. Вода в реке холодная, вплавь не перебраться.
  - Придётся к мосту идти, - пробираясь через кусты и тут заметил в серой придорожной осоке небольшой плот. Опять удача!
  Переправился подьячий через реку, а там лесом вышел к крайним избам посада.
  17
  А в Москве было неспокойно. То и дело по улицами скакали всадники, около наплавного с обоих сторон сидели стрельцы. Осип испугался, что стрельцы начнут спрашивать: кто такой да откуда, но стрельцам было явно не до него. Они яростно спорили.
  - Хороший был Государь, Фёдор Алексеевич, - вздохнул рыжий парень и почесал пальцем усеянный веснушками нос. Он пошлину стрецкую поднял, чтоб прокорм у нас лучше был. И ещё обещал, а вот, видишь, как получилось...
  - Нарышкины всё это! - заорал лохматый стрелец с кривым носом. - Больше некому! Они надёжу государя нашего со свету сжили! Больше некому...
  -Болел он, сказывают, - кто-то из сидящих возразил парню.
  - Враньё! - захрипел лохматый. - Ещё когда Алексей Михайлович, царство ему небесное, помер, Артамошка Матвеев прибегал к нам да уговаривал, дескать, Фёдор здоровьем слаб, Петра на царство надо, Петра... А мы, дураки, чуть не поверили ему...
  - А теперь умные стали да поверили, - усмехнулся сосед лохматого говоруна. - И сидит Петр Алексеевич на троне, а дед Кирилл сопли ему полой кафтана подтирает...
  - Да нас и не спрашивали! - загоготали стрельцы, словно гуси потревоженной стаи. - Не по закону Петра на царство венчали! Не по закону! Патриарх венчал, значит, по закону! Патриарху лучше знать! Он к Господу ближе всякого. Ничего не по закону! Купили патриарха Нарышкины!
  Судя по тому, как стрельцы повышали друг на друга голос, ожидалось вскорости у моста нешуточное ристалище, и толпа любопытных быстро собиралась на некотором удалении от кричащих стрельцов. Осип не стал дожидаться лихой драки. Он скорей перебежал мост да поспешил к палатам Ивана Михайловича Милославского. А на улицах города тоже неспокойно: то там толпа, то тут...
  - Еретики в кремле засели! - забравшись на кучу сложенных у забора дров, кричал тщедушный попик в ветхой рясе. - А сегодня Артамон Матвеев в Москву приехал, он из еретиков самый главный! Все же знают, как он в Аптекарском приказе колдовство разное творил. Это он Государя нашего Алексея Михайловича опоил да Наташку Нарышкину в постелю ему подложил, а она, змея, и рада и рада стараться! Берегись, люди! Погубят...
  Докричать попик не успел. Два крепких молодца вынырнули из толпы, схватили крикуна за руки да и уволокли куда-то. А на место попика глашатай влез да закричал громким голосом.
  - Сего дня пожаловал Государь всея Руси Пётр Алексеевич в бояре и оружейники ближнего человека своего Ивана Кирилловича Нарышкина! А в бояре Никиту Константиновича Стрешнева! А в спальники к себе пожаловал Ивана Борисовича Троекурова да Ивана Михайловича Лыкова! А стольнику Матвею Пушкину велено с войском идти в Казань!
  - Вот ведь как, - шептали люди, - Нарышкиных с товарищами их в царские палаты, а супротивников их подальше от Москвы. Ох, чего творится на белом свете...
  Глашатай еще кричал разные новости, но подьячему слушать их было недосуг. Бежать надо!
  Ворота Милославского оказались на запоре, словно и нет никого за частоколом. Осип попробовал бить кулаками по крепким брёвнам ворот, но тут же перестал, скривившись от боли в плечах, и стал орать что есть силы:
  - Пустите! Мне к боярину надо! К Ивану Михайловичу! По важному делу!
  Ворота чуть приоткрылись и оттуда высунулась голова боярского слуги.
  - Чего надо?
  - С Иваном Михайловичем переговорить...
  - Нет его.
  - А когда будет?
  - Не знаю. Пошёл прочь отсюда, а то собак спущу...
  - Погоди ты с собаками-то, - топнул ногой подьячий да так строго посмотрел на слугу, что у того глаза полезли на лоб. - Раз Ивана Михайловича нет дома, то Афанасия позови.
  Афанасий Осипа признал сразу и велел пусть в ворота.
  - Где ты пропадал-то? - первым делом поинтересовался главный средь всех слуг Милославского. - Иван Михайлович не раз о тебе спрашивал...
  - Да, - неопределённо махнул рукой подьячий. - А где сам-то Иван Михайлович? Мне переговорить с ним очень надо.
  - Так, нет его дома, - развёл руками Афанасий. - И уж вряд ли сегодня будет... Слух прошёл, что Кирилла Нарышкин подлое задумал, вот мы и готовимся оборону держать. Сам знаешь, чего на Москве творится...
  - А чего творится? - спросил Осип, присаживаясь на широкую лавку в сенях.
  - Будто не знаешь?
  - Не знаю, - пожал плечами подьячий и поморщился. - Уезжал я из Москвы и только сегодня приехал.
  - И вправду не знаешь?
  - Нет.
  - Тут такое творится. Как Федор Алексеевич, царство ему небесное, помер, так патриарх повенчал на царство Петра. Ну, как полагается, стали все новому государю крест целовать. Как говорится, что Господь велит, так тому и быть. Все в Кремле нового Государя почитают и, вдруг, новость. Стрельцы полка Карандеева отказались крест целовать, не по закону, говорят, Государя повенчали. Иван по старшинству должен быть царём. Нарышким посылает к стрельцам товарища своего - боярина Щербатова. Тот стрельцов и уговорил, пообещав им всяческие блага от нового Государя. Карандеевцы крест целовали, а в других полках смута тоже пошла. Только теперь Нарышкин решил не уговаривать стрельцов, а поставить им новых полковников. Вот тут началось! Одни за нового Государя, другие - против. Вслед за стрельцами и люди московские поднялись. И пошло поехало... Пока, вроде бы, Нарышкины верх берут, а что дальше будет один Господь ведает... А ты иди поешь на чёрную половину да поспи там. Вид у тебя - краше в гроб кладут. Как Иван Михайлович объявится, я за тобой пошлю. Пойдём, я распоряжусь, чтоб накормили тебя да постель приготовили...
  Иван Михайлович Милославский объявился на следующий день после полудня. Осипа принял он, ссутулившись сидя за широким столом и постоянно потирая виски. По всей видимости, крепко у боярина голова болела, а оно не мудрено, когда кругом такая смута творится.
  - И где тебя носило? - негромко спросил Милославский, указывая глазами на лавку возле стола, дескать, чего стоишь - в ногах правды нет.
  Осип сел и стал торопливо рассказывать, как Ванька Галчонок умер, а потом товарищ его. А как о ноже Иван Михайлович услышал, так, будто на него какая благодать сошла. Расправил Милославский плечи, лицом светел стал.
  - Так вот как этот иуда Фёдора Алексеевича уморил! - грохнул боярин ладонью по столу. - Афанасий! Пошли сейчас же за Пушкиным, за Толстыми - Иваном и Петром, да за полковниками стрелецкими - Цыклером и Озеровым. Пусть сюда скорее идут! Чего телишься?!
  - Молодец, Осип, - нахваливал боярин подьячего, пока они ждали званых гостей. - Какой же ты молодец. Такую загадку разгадал. Никогда тебя не забуду! Такую гадюку на чистую воду вывел! Ой, молодец...
  Когда гости собрались, о подлости царского лекаря рассказывал уже сам Иван Михайлович Милославский. Выслушав его, полковники попросили послать еще за стрельцами. Из полков выбрали троих Бориса Одинцова, Абросима Петров и Кузьму Чермного. Им Милославский еще раз рассказал о коварстве иноземца. А дальше пошло-поехало...
  18
  Как прошел промеж стрельцов слух, что государя Федора Алексеевича лекарь Гаден снадобьем колдовским отравил. Все сразу же бросились лекаря того искать. Дома его не нашли. Решили искать подлеца на Немецкой слободе. Все жилища иностранцев вверх дном перевернули. Нашли беременную жену лекаря, но погубить её стрельцам совесть не позволила. Ругали бабу беременную всякими срамными словами, кулаками замахивались, грозились убить, если не скажет, где муж прячется. Только не сдалась баба... А тут слух прошёл, что в Стрелецкую слободу две бочки зелёного вина привезли. Не до лекарши сразу стало...
  Дотемна гулял и волновался служивый люд. Всё, что наболело, кричали громко и без всякой опаски.
  - Обнаглели Нарышкины! В обход старинных устоев царя поставили! А Ванька Нарышкин сам уж шапку царскую примерял перед зеркалом! Царевича Ивана наследника законного спасать надо! Погубят его нарышкины! Пошли в кремль! Задавим гадючье племя!
  И уж собрались было стрельцы пойти к царским палатам правду спасать, а кривду под корень изводить, но потом одумались. Допили всё, что в бочках оставалось, и легли спать.
  В кремль пошли утром.
  Крики, шум, гам возле царских палат. Пару раз кто-то из ружья пальнул. Набат над Москвой загудел. - Совсем распоясались стрельцы, - нервно взад-вперед ходил по покоям соей дочери Наталии Кирилла Полуэктович. - Приструнить некому... Кто-то должен их к порядку призвать... Царя б они испужались, а так... Что же делать-то теперь? Беда! Выйди с Петром, Наталья... Может они его посовестятся... .
   - Не пущу! - громко закричала Наталья Кирилловна, прижимая к себе испуганного Петра. - Он же еще дитё неразумное!
   - А как же нам быть, Натальюшка? - ласково молвил отец, склоняя перед дочерью седую голову. - Царь он, ведь, венчанный на царство... Может, постыдятся они его...
   - Не пущу! - еще громче кричит Наталья Кирилловна.
  Толпа возле крыльца царского прибывала. Самые дерзкие стрельцы в хоромы царские пошли, да только верная охрана не пустила их. Скрипнули зубами разозленные бунтари и отступили. А по толпе слушок меж тем опять пополз, что не обошлось при смерти государя Федора Алексеевича без колдовских чар. Поначалу двое пошептались, потом с десяток в кружок сошлись, а ближе к полудню все в голос орали:
   - Подать сюда дохтура Гадена, это он государя нашего потравил! Он три дня и три ночи зелье колдовское варил по черной книге! А потом яблоко отравленное дал откушать Фёдору Алексеевичу. Подлец!
  Не меньше сотни удальцов побежали к хоромам Гадена, только самого доктора там не нашли, а вот сына докторского - Михаила на площадь Красную приволокли. Приволокли и стали бить боем смертным, только юноша вырвался от истязателей да убежал на царское крыльцо за широкие спины верных стрельцов.
   В это же время Кирилл Полуэктович царевну Софью Алексеевну на дело благое уговаривал.
   - Матушка, Софья Алексеевна, - кружил пожилой боярин вокруг нахмурившейся царевны, - выйди к стрельцам, скажи, чтоб не бузили. Кровушки-то сколько уж пролилось. Сходи. Попроси, чтоб больше смертоубийства не творили. Пристыди их.
  - Почему я? - строго глянула на боярина царевна.
  - Тебя послушают.
  - А ну как не послушают? - вмешался в разговор Василий Голицын. - Не ходи, Софья Алексеевна. Злые они сегодня...
  - Я сама знаю, что мне делать, - Софья Алексеевна резко поднялась с кресла и пошла к порогу.
   - Я тоже с тобой, сестричка, - побежала за Софьей её сестра царевна Евдокия.
  - Разойдитесь стрельцы! - громко крикнула с крыльца на гомонящую толпу царевна. - Негоже возле царского крыльца безобразничать! Вы же крест Государю целовали! - И толпа притихла. Присмирели стрельцы и даже потупились некоторые.
   Тихо стало, пока не заорал из задних рядов хмельной Ивашка Сидоров - стрелец полка Циклера.
  - Мы тебя, царевна, трогать не собираемся! Мы всю нечисть хотим из палат царских вымести, мать их за ногу! Чтоб тебе полегче жилось и братьям твоим. Дозволь нам дело богоугодное сделать, и Ваньку Нарышкина на кол посадить.
   - И колдунов поганых, Гадена с дружком его Яном туда же! - Подхватила толпа Ивашкины речи. - Подать сюда колдунов поганых! Подать!
  Вновь взволновалась многошумная толпа. Задние на передних напирают, передние же потихоньку на крыльцо пошли. Стрельцы дворцовой охраны вышли поперед царевен, бердыши перед собой наизготовку выставили, а за спинами их боярское волнение.
   - Отдать им кого-то надо! - волновался, ставший на днях боярином Никита Константинович Стрешнев. - Как злому псу кость в пасть швыряют, так и им кого-то надо бросить.
   - Кого? - вертел головой и таращил глаза налитые кровью Кирилл Полуэктович.
   - Мишку Гадена! - крикнул кто-то из-за спины боярской. - Ему теперь всё одно не жить!
  И мигом вытолкнули к бунтарями истошно орущего сына лекаря - Михаила.
  - И Яна лекаря туда же! - услышал Нарышкин еще один злой совет.
  Лекаря тоже швырнули неугомонным стрельцам. Ян яростно сопротивлялся и, падая, увлек за собой думного дьяка Аверкия Кириллова. И здесь же у крыльца всех троих стрельцы до смерти забили.
  Свершив злое дело, стрельцы чуть-чуть успокоились, со ступеней крыльца сошли, но расходиться не собирались, продолжая орать во всё горло:
   - Степку Гадена давай сюда! Гаденыша его придушили, а сам-то он, где прячется?! Пусть выйдет на разговор! И Ванька Нарышкин пусть покажется!
  Иван Кириллович в это время прятался в чулане, где постельница Клушина подушки с перинами хранила. Молодой боярин дрожал средь этих подушек и шептал не переставая:
   - Господи Иисусе Христе помилуй мя, Господи Иисусе Христе помилуй мя.... Господи Иисусе Христе...
  Кирилл Полуэктович вновь Софью Алексеевну молит.
   - Скажи им еще слово, матушка. Перебьют же нас всех. Скажи. Слушаются они, ведь, тебя.
   - Уходите, стрельцы! - опять кричит царевна с крыльца высокого. - Побойтесь Господа Бога! Уходите!
  - Да, мы уйдем, матушка, - орут в ответ Софье Алексеевне стрельцы. - Ты нам только Ваньку Нарышкина отдай и Степку Гадена! За государя нашего, за Федора Алексеевича поквитаться хотим!
   - Завтра утром приходите! - кричит в ответ царевна, срывая голос. - Завтра! Вот мое вам слово - завтра...
   - Завтра, завтра, - пронеслось по толпе. - Спасибо, матушка! Завтра!
  Постояли стрельцы еще чуток у царского крыльца, и пошли немецкую слободу громить. Кто-то обещался подвал показать, где вина заморского великое множество хранится. Пока подвал заветный искали, громили всё, что под руку попадет. И прошли они по той слободе, как когда-то Мамай по Руси.
  А доктор Степан Гаден, как понял, что стрельцы в немецкую слободу пошли, так встревожился неимоверно. За семью свою взволновался. Выпросил у калеки юродивого лохмотья взамен на свое справное платье с серебряным шитьем и бегом родню спасать, но признали доктора и в этом облике.
  Гадена хотели на месте камнями забить, но вступился за него пятидесятник Савельев Гаврила.
   - Не сметь! - рявкнул он, подняв над головой огромный жилистый кулак. - Сказано государыней царевной - завтра, значит, завтра! А пока путь в темнице под караулом посидит.
  Стрельцы галдящей толпой сопроводили дрожащего доктора к месту заточения и опять принялись Немецкую слободу громить. Всё крушили, ломали и втаптывали в грязь.
  А потом вернулись, вытащили лекаря из темницы и изрубили его в куски. Осип стоял в толпе, глядел убийство лекаря и молился за то, чтобы поскорее закончилось это буйное веселье, какое после поисков его так разгорелось, что и не унять теперь. Не найди он тот нож колдовской, и многих убийств не случилось бы сегодня на Москве...
  • Комментарии: 1, последний от 07/11/2020.
  • © Copyright Удалой стрелец
  • Обновлено: 16/10/2020. 185k. Статистика.
  • Повесть: Детектив
  •  Ваша оценка:

    Все вопросы и предложения по работе журнала присылайте Петриенко Павлу.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список