За окном поезда, когда ни взглянешь, тянулись сосновые леса. Лишь изредка попадались унылые деревеньки, жавшиеся к скромным церквям. Санитарный поезд шел на восток - увозил две сотни раненых подальше от свиста пуль, грома взрывов, черного дыма, застилавшего небо, предсмертных криков людей и ржания лошадей.
Однако крови, боли и смертей хватало и в санитарном поезде, особенно в вагоне для тяжелораненых и в операционной. Соне Верниковой, три месяца назад прошедшей курс сестер милосердия военного времени, уже не раз приходилось исполнять обязанности хирургической сестры во время операций - подавать инструменты, шелк для зашивания ран, стерилизованные жгуты, убирать ампутированные конечности. А после - сидеть ночами у постели прооперированного, прислушиваясь к его неровному дыханию... Старший врач поезда Петр Юрьевич Кустовский так часто повторял одну из заповедей своего кумира, Николая Пирогова, что Соня выучила ее назубок: "Не операции, спешно произведенные, а правильный организованный уход за ранеными и сберегательное лечение в самом широком размере должны быть главною целью хирургической и административной деятельности на театре войны".
Вначале Соня не понимала, как Пирогов, сам военный хирург, мог назвать войну - театром? Возможно, в середине прошлого века так оно и было, но нынешняя война, длившаяся уже почти два года, превзошла все предыдущие по жестокости и усовершенствованным способам массового убийства. Поразмыслив, Соня пришла к выводу, что между войной и театром действительно много общего: и там, и там большинство людей действуют не по собственной воле, а по велению Главного Режиссера, которому, по большому счету, неважно, доживут ли актеры до финала: вместо выбывших из строя всегда можно выпустить на сцену новых.
Отец Сони, присяжный поверенный Павел Дмитриевич Верников, на вопрос дочери, зачем люди воюют, ответил чьей-то цитатой: "Война - это место, где молодые люди, не знающие и не ненавидящие друг друга, убивают друг друга по решению стариков, которые знают и ненавидят друг друга, но не убивают".
- Думаю, ты не совсем прав, папа, - возразила Соня. - Эти старики должны внушить молодым людям ненависть друг к другу. Иначе молодые просто побросают оружие и разойдутся.
- Кто ж им позволит? - пробормотал Павел Дмитриевич, не без удивления глядя на дочь. - Как бы то ни было, Сонюшка, облегчать страдания страждущих во все времена считалось деянием самым гуманным и благородным. Поэтому, если ты твердо решила идти в сестры милосердия, я отговаривать тебя не стану. Только береги себя, девочка!..
Раненых, которых санитарный поезд вез в Киев, погрузили на железнодорожной станции близ Дубно, только что занятого русскими войсками. Погрузкой руководил комендант поезда Алексей Федорович Воронов. При погрузке или выгрузке раненых Воронов всегда развивал бурную деятельность, напрашиваясь на комплименты внешнему виду и удобству поезда, состоящего из двух десятков вагонов: половину состава занимали раненые, вторую половину отвели под кухню, столовую, бельевую, аптеку, вагоны для медицинского и обслуживающего персонала и прочие вспомогательные нужды. Изначально вагоны были синими с белыми крышами, но после случившегося во время одной из поездок налета австрийской авиации все перекрасили в зеленый цвет.
Старший врач Кустовский распределял раненых по вагонам. Взгляд Сони, скользивший от одной группки хмурых измученных людей к другой, остановился на юноше со звездочками прапорщика на погонах. Прапорщик недвижно лежал на носилках - вероятно, без сознания. Расстегнутый ворот кителя обнажал шею. Неумело намотанный от стопы до колена правой ноги бинт был весь в грязно-бурых пятнах. Темноволосый, худощавый, с правильными чертами лица юноша так походил на Сониного брата Сережу, что у Сони сжалось сердце. Рядом с носилками сидел, баюкая висевшую на перевязи руку, поручик - немногим старше прапорщика, со светлыми волосами и с зарубцевавшимся шрамом на щеке, портящим лицо. Возле этих двоих топтался немолодой усатый ефрейтор с перебинтованной головой. К ним как раз направлялся Кустовский, Соня пошла следом.
- Их благородие, видать, из богатеньких, - услышала она голос ефрейтора. - Крестик-то золотой! И образок... А чтой-то он не шелохнется, может, помер уже?
- А тебе какая печаль? - хрипло сказал светловолосый поручик. - Слетелось воронье...
- Что тут у нас? - спросил, подойдя и наклонившись над носилками, Кустовский. Подковырнув окровавленный бинт, нахмурился. - По-видимому, гангрена. Будем резать.
- Шансы у него есть, доктор? - обеспокоенно спросил светловолосый поручик. - Выживет?
- Организм молодой, должен справиться. Несите к вагону для тяжелых, - дал Кустовский распоряжение санитарам.
- Доктор, а можно мне с ним? Это приятель мой, нас из роты всего двое и осталось...
- Нет, голубчик, вагон для тяжелораненых и так переполнен, - покачал головой Кустовский. - Не горюйте, сможете навестить своего приятеля. На место прибудем хорошо, если к завтрашнему утру.
- Петр Юрьевич, я вас везде ищу! - к Кустовскому подбежал запыхавшийся комендант поезда Воронов. - Там срочно требуется ваше присутствие! - он подхватил Кустовского под локоть, намереваясь повлечь за собой.
Санитары подняли носилки. Лежавший на них прапорщик, очнувшись, застонал и обвел окруживших его людей лихорадочно блестевшими глазами.
- Надюша, - прошептал он, встретившись взглядом с Соней, - Наденька...
Вдруг его зрачки расширились, словно от страха.
- Вы?! - вскрикнул прапорщик, пытаясь приподняться на локте. И тут же снова потерял сознание.
- Горячка, - констатировал Кустовский. - Нельзя медлить с операцией, иначе начнется сепсис.
- Кто такая Наденька, с которой меня спутал ваш приятель? - спросила Соня у светловолосого поручика, когда санитары унесли раненого прапорщика.
- Пойдемте, я отведу вас в перевязочную, - предложила Соня. - Вашу руку нужно осмотреть и, вероятно, наложить шину. А за приятеля не переживайте раньше времени. Петр Юрьевич - очень опытный врач, прекрасный хирург, он сделает все возможное...
В списки раненых прапорщика записали как Аркадия Чарницкого, поручика - как Всеволода Шейнина. Ногу Чарницкому ампутировали, тем не менее его шансы на выздоровление, по словам Кустовского, были велики.
Правда, во время операции Соня в какой-то момент пожалела о том, что обнадежила поручика Шейнина: у Кустовского задрожали руки, на лбу выступил пот. Соне показалось, что хирург нетвердо стоит на ногах. На Сониной памяти ничего подобного с ним не случалось.
- Что с вами, Петр Юрьевич? - негромко спросила она, промокая ему лоб и подавая зажим.
- Все в порядке, Сонечка, - так же тихо ответил Кустовский.
И действительно, операция завершилась вполне благополучно. Не считая того, что после наркоза Чарницкий должен был проснуться калекой.
- И без обеих ног люди живут, - заметил на это Петр Юрьевич, - а выбраться из нынешней мясорубки живым - уже большая удача.
Дежурить у постели Чарницкого в первые часы после операции старший врач назначил другую сестру милосердия, Зою Голубову.
Каково же было удивление Сони, когда, придя в вагон для тяжелораненых на смену Зое, она встретила того самого ефрейтора, который отирался возле Чарницкого и поручика Шейнина! В одной руке у облаченного в белый халат ефрейтора было ведро с горячими, только что из вагона-кухни, щами, в другой - большой половник.
- Вы что здесь делаете? - строго спросила Соня.
- Так помогаю-с! - бодро ответил ефрейтор. - Санитары сами-то не справляются! Спрашивали, кто может помочь, вот я и вызвался. Позвольте отрекомендоваться - Мальцев Семен, ефрейтор стрелкового полка, из крестьян Тульской губернии. Ранен легко, бог миловал, контужен только малость.
- Верникова Софья, сестра милосердия. Из Москвы.
- Что сестрица, так это я и по форме вашей вижу, - кивнул Семен. - Рад знакомству. Так я пойду, барышня, раненых кормить пора!
Зоя, увидев Соню, со вздохом облегчения вскочила с места. С Зоей - миловидной, слегка ветреной, при этом доброй и жалостливой девушкой - Соня с первых дней работы в санитарном поезде, можно сказать, подружилась. Впрочем, ветреной Зоя была лишь по отношению к мужскому полу, с работой она справлялась преотлично. Голубова вела учет медикаментам, хранившимся в отдельном купе, выдавала их под расписку и отчитывалась непосредственно перед комендантом поезда Вороновым.
- По-прежнему жар и, видно, боли сильные, - кивая на спящего прапорщика, сообщила Зоя. - А когда не мечется и зубами не скрипит, такой хорошенький!.. Только блондины мне все равно больше нравятся. Особенно такие обходительные, как поручик Шейнин.
- Поручик Шейнин обходительный? Не сказала бы, - удивилась Соня.
- Ну, ты у нас известная бука, тебя даже Кустовский побаивается, - усмехнулась Зоя. - С тобой поручику, наверное, и в голову не пришло любезничать. Только не подумай лишнего, я с ним всего-то парой слов перебросилась.
- Не забывай, завтра мы выгрузим раненых в Киеве и, возможно, никогда больше никого из них не увидим, - не сводя глаз с Чарницкого, задумчиво произнесла Соня.
- Как бедному жениться, так и ночь коротка, - фыркнула Зоя. - Но твое "возможно" оставляет надежду...
Несмотря на то, что в вагоне было довольно шумно, мерный перестук колес подействовал на Соню умиротворяюще. Однако передышка оказалась недолгой.
Соня поднесла к его губам кружку, но он, снова начав метаться, оттолкнул ее руку, и вода расплескалась. Со второй попытки прапорщик все же сделал несколько глотков.
Он нащупал на груди образок с изображением святой Марии Магдалины, висевший, как и крестик, на тонкой золотой цепочке, и сжал его в кулаке. Не Надюша ли, которую все время звал прапорщик, подарила ему этот образок?
- Вы в санитарном поезде, вам сделали операцию, - мягко сказала Соня, - вас везут в Киев, в госпиталь. Все будет хорошо, вы непременно поправитесь.
Но Чарницкий вряд ли ее услышал, потому что снова впал в забытье.
К вечеру состояние Чарницкого улучшилось: он перестал метаться и скрипеть зубами, жар спал, дыхание стало глубже и ровнее. Когда Зоя сама предложила сменить валившуюся с ног от усталости Соню еще хотя бы на часок, та не смогла отказаться. Она уснула, не успев коснуться головой подушки. Сколько спала, Соня не знала, но ей показалось, что считанные минуты.
- Соня, проснись, пожалуйста! Ему снова стало хуже! - пробился сквозь тяжелое марево ее сна взволнованный голос Зои.
Соня вскочила и бросилась в вагон для тяжелораненых.
Лоб и шея Чарницкого покрылись холодным липким потом, дышал он с трудом и как будто через раз, руки стали холодными, как у покойника.
- Ты ему что-то колола?! - быстро спросила Соня.
- Морфий...
- Сколько?
- Как Кустовский сказал, - пролепетала Зоя.
- Похоже, у него острая передозировка. Беги за Кустовским! - велела Соня.
Прибежал старший врач, Чарницкому впрыснули камфору и стали делать дыхание "рот в рот". В какой-то момент Соне показалось, что опасность миновала. Внезапно Чарницкий заговорил - быстрым горячечным шепотом.
- Оставьте меня, отойдите! Вы не смеете!.. Негодяй, подлец, какой подлец!.. Надюша, прости, не сберег... Оставьте...
Его руки безостановочно шарили по одеялу.
- Бредит, - сказал Кустовский. - Мы сделали все, что могли, но в некоторых случаях, как вам известно, медицина, увы, бессильна.
У Чарницкого начались судороги. В сознание он больше не приходил.
За окном санитарного поезда солнце опустилось за темные леса, оставив после себя лишь багровый отблеск, когда прапорщик Чарницкий умер у Сони на руках.
*
Зоя клялась и божилась, что колола прапорщику морфий, строго следуя указаниям старшего врача. Она выглядела сильно напуганной и подавленной случившимся, что, впрочем, было легко объяснимо.
Кустовский тоже отверг предположение Сони насчет передозировки морфия.
- Что же вы, Сонечка, сами не сделали прапорщику укол? Это ведь было, если не ошибаюсь, ваше дежурство? Тогда бы и к Зое вопросов не возникло, - заметил он.
Видя, как у Сони запылали щеки, старший врач повторил свою фразу о бессилии медицины "в некоторых случаях".
- Думаю, в смерти этого молодого человека нашей с вами вины нет, виновата лишь война, - добродушно добавил он.
- Но вы же говорили, что молодой организм должен справиться! - пробормотала Соня.
- Должен был, но не смог, - развел руками Кустовский. - Такое, увы, случается сплошь и рядом.
Пообещав прислать санитаров за телом, старший врач удалился. Ушла, сославшись на срочные дела, и Зоя.
Соня видела немало смертей, но юного прапорщика, напомнившего ее младшего брата, ей было жаль нестерпимо. Она представляла, каким ударом станет известие о гибели сына для отца и матери Чарницкого. Кроме того, ее мучило чувство вины. Прав Кустовский, не ушла бы она спать, возможно, прапорщик сейчас был бы жив. Он не должен был умереть! А как трогательно он звал свою Надюшу и сжимал в руке наверняка подаренный ею образок... Образок! Соня похолодела. Когда она сидела у постели Чарницкого, образок и крестик на золотой цепочке у него на шее были. А когда Зоя позвала ее к нему умирающему, ни того, ни другого уже не было. Совершенно точно не было! Зоя... Нет, исключено, она на такое не способна. Или... способна?
Сонины размышления прервали санитары, явившиеся за телом Чарницкого. Когда они ушли, Соня, чтобы занять себя чем-нибудь полезным, решила пополнить имевшийся в операционной запас стерильного материала. Идти за ним нужно было в другой конец поезда - возможно, заодно удастся хоть как-то собраться с мыслями.
Последние вагоны поезда немилосердно трясло, чтобы перебраться из одного вагона в другой и не упасть на рельсы, Соне пришлось продемонстрировать чудеса ловкости. На одном из таких открытых переходов она чуть было не потеряла равновесие, - выручил двигавшийся навстречу молодой мужчина в форме санитара, который вовремя схватил ее за руку и буквально втащил в вагон.
- Вы?! - одновременно воскликнули оба.
Вагон снова качнуло, и Соня, не устояв на ногах, упала в объятья молодого человека.
- Я знал, что вы обрадуетесь нашей встрече, - усмехнулся тот, - но не думал, что настолько.
Два года назад
Лодка причалила к берегу. Соня и ее подруга Маша с помощью Сережи, Сониного младшего брата, выбрались из лодки и стали подниматься по тропинке, ведущей от речки к дому. Сереже еще предстояло отвести лодку на лодочную станцию.
В Машу Капитонову младший брат Сони Сережа был тайно влюблен. То есть он думал, что тайно, а на самом деле очень даже явно - для всех, включая саму Машу. Сережина влюбленность имела положительные стороны: стремясь выглядеть в глазах Маши старше и мужественнее, он начал заниматься гимнастикой, с завидным упорством делал упражнения на турнике и за два летних месяца превратился из долговязого хлюпика почти в атлета. Увы, на Машу волшебное преображение должного эффекта не произвело. Девятнадцатилетняя барышня к чувствам шестнадцатилетнего гимназиста всерьез относиться, разумеется, не могла, тем более что в последнее время Маша, похоже, не на шутку кем-то увлеклась...
- Маша, не томи, говори, - поторопила Соня. - Неужели ты наконец-то решилась рассказать мне о своем романе? Ну, и кто он? Каков он?
- Как ты догадалась?! Впрочем, ты у нас всегда обо всем догадываешься! - кивнула Маша. - Он... необыкновенный! Жгучий брюнет, на актера Вавича похож, только с усиками. Глаза - с ума сойти! А манеры!..
- Где же вы познакомились? В городе?
- Здесь. Месяц назад. В парке, около летнего театра, случайно. Я испугалась большой собаки, а он ее отогнал. И попросил позволения меня проводить... Но только тсс! - Маша приложила пальчик к губам. - Об этом никто не должен знать! Мы встречаемся тайно!
- Отчего же тайно?
- Он предложил. Это так романтично! - закатила глаза Маша. - Мы с ним как Тристан и Изольда!
- Бог с тобой, Маша, у Тристана с Изольдой все закончилось не очень хорошо, - с тревогой сказала Соня.
- Глупости! - Маша раскинула руки и покружилась на месте. - Я точно знаю, что буду счастлива. Лучше посмотри, какая красота кругом! Разве можно видеть все это - и быть несчастливой?
Вид на серебристую ленту Яузы с пригорка и впрямь открывался великолепный. Вдали виднелась зубчатая кромка леса, обрамлявшая скошенное поле. По бледно-голубому небу плыли легкие облачка, напоминавшие воздушное безе из кондитерской госпожи Живцовой...
- На обед-то останешься? - спросила Соня. - Поболтаем еще...
- Я бы с удовольствием, но дома ждут. После этого ужасного ограбления папА хотел всех нас посадить под домашний арест, я едва упросила отпустить меня к вам...
Семьи Маши и Сони, Капитоновы и Верниковы, были соседями по дачам, которые снимали на все лето в подмосковной Перловке. Соня и Маша еще и учились вместе на высших женских курсах.
Упомянув об ограблении, Маша разом погрустнела. Ее отец, Тимофей Прокофьевич Капитонов, владел в Москве ювелирным магазином. Три дня назад магазин ограбили - сразу после прибытия большой партии товара. Унесли драгоценностей почти на сто тысяч рублей. Этому ограблению посвящали свои колонки криминальной хроники все газеты.
Соня проявляла к данному делу живой интерес, и не только потому, что дружила с Машей Капитоновой. Отец Сони, присяжный поверенный Павел Дмитриевич Верников, иногда рассказывал дочке о коллизиях, в разрешении которых ему довелось принимать участие, в том числе и связанных с преступлениями. Больше всего Соню интересовало, как именно отец пришел к тому или иному выводу. Некоторые отцовские истории вполне могли сравниться с захватывающими приключениями Черлока Гольмца и доктора Ватсона - персонажей книги английского сочинителя "Собака Баскервилей". Книгу преподнес Соне ко дню ангела новый знакомый Верниковых - Петр Петрович Толкачев, снимавший соседнюю дачу. С Сережей Толкачев нашел общий язык на почве увлечения гимнастикой и греблей - Сережа еще при первом знакомстве восхитился мозолистыми ладонями Петра Петровича. Соню же Петр Петрович попытался - и не безуспешно! - расположить к себе подарком, который, по его расчетам, должен был ее увлечь...
Однако, чтобы делать хоть какие-то предположения касательно дела об ограблении ювелирного магазина, скупых газетных сведений Соне казалось недостаточно. Рассказать больше мог бы ее жених, Николай Бахрушин, служивший помощником следователя в городском управлении сыскной полиции. Но Николай, к большому Сониному сожалению, упорно отказывался делиться с ней подробностями расследования, отговариваясь тайной следствия...
Лето 2016-го
- Отпустите меня сейчас же, слышите! Алекс! - Соня трепыхнулась, и кольцо крепких мужских рук разжалось. - Вы как здесь?
- Ты прощай, село родимое, тёмна роща и пеньки**, - хохотнул тот, кого она назвала Алексом. - Софья Павловна, Соня, можете не верить, но я рад вас видеть. И не только потому, что вы явились мне из прежней жизни, о которой приятно вспомнить и которую уже никогда не вернуть... Ну же, улыбнитесь, у меня больше причин дуться на вас, однако я не дуюсь!
- Причин для радости у меня еще меньше, - отрезала Соня.
- Вижу, вы заняты, у меня тоже дел по горло. Давайте встретимся после ужина, когда уляжется суета, - помедлив, уже без тени улыбки предложил Алекс, - и спокойно поговорим. Идет?
Соня неопределенно мотнула головой: понимайте, мол, как хотите. Судя по выражению лица Алекса, он расценил это как согласие.
"Спокойно поговорим!" - возмутилась Соня, возвращаясь в свой вагон. Еще чего! Так она и выложила все, что ее тревожит, первому встречному! Хорошо, пусть не первому встречному, а старому знакомому. Но Алекс ведь так и не ответил на вопрос, как очутился в санитарном поезде. А что, если он... причастен к странной смерти Чарницкого? А мотив? Разве что отомстить ей, Соне, за загубленную жизнь... Тьфу, звучит, как фраза из бульварного романа. Тем более не так уж, похоже, его жизнь и загублена. Пожалуй, месть сестре милосердия Верниковой среди прочих причин смерти прапорщика Чарницкого выглядит самой невероятной версией...
Впрочем, со смертью Чарницкого все пока настолько туманно, что какие-либо выводы делать преждевременно. Жаль, нет рядом отца, он бы быстро все разложил по полочкам...
Постой-ка, сказала себе Соня. Ну почему же преждевременно? Что бы ни говорили Кустовский и Зоя, прапорщик наверняка умер от передозировки морфия, все симптомы были налицо. Укол делается подкожно, много уменья для этого не требуется. Сам себе Чарницкий сделать инъекцию не мог, это совершенно исключено. С другой стороны, морфий - один из препаратов, подлежащих строгому учету и контролю, доступ к нему имеет ограниченный круг лиц. Кстати, и Кустовский, и Зоя в этот круг входят. То есть могли беспрепятственно взять "лишнюю" склянку. Снова-таки, а мотив? Зачем Кустовскому или Зое убивать прапорщика, которого они раньше и в глаза не видели? Особенно Кустовскому, несколькими часами ранее сделавшему прапорщику успешную операцию? Хорошо, отложим пока мотив. У Чарницкого пропали золотые крестик и образок - возможно, именно они стали причиной убийства? Вряд ли он отдал столь дорогие ему вещицы кому-то добровольно... "Мальцев!" - пронзила Соню мысль. Усатый ефрейтор откровенно зарился на золотой образок, а затем устроился в вагон для тяжелораненых помощником - не для того ли, чтобы ограбить Чарницкого?! Ограбить и... убить?!
Сонин отец, присяжный поверенный Павел Верников, учил Соню и ее брата Сережу в любой жизненной ситуации прежде всего пытаться рассуждать логически. Если ефрейтор Мальцев украл крестик и образок, куда он мог их деть? Не в окно же на полном ходу выбросил! Найти надежное место для тайника он тоже вряд ли успел. Следовательно, золото сейчас должно быть при нем. Может, спросить его напрямую? Рассчитывать на чистосердечное признание, конечно, глупо, но по реакции Мальцева Соня надеялась понять, врет он или нет.
Мальцев в вагоне для тяжелораненых мыл пол раствором карболки. Интересно, подумала Соня, если он набился в помощники санитаров, имея виды на золото Чарницкого, почему, достигнув цели, не бросил эту нелегкую и грязную работу? Чтобы отвести от себя подозрения?
Отозвав ефрейтора в сторонку, она, сверля его суровым, как ей казалось, взглядом, прямо спросила, не он ли украл крестик и образок ныне покойного прапорщика.
Мальцев побледнел и обессиленно оперся о стенку.
- Что вы, барышня, как вы могли такое подумать? - избегая смотреть Соне в глаза, запротестовал он. - Я ни в жисть... Смотрел, да, но чтоб красть...
- Чем докажете, что это не вы? - грубо попирая принцип презумпции невиновности, наседала Соня.
- А вы, барышня, чем докажете, что я? - неожиданно спросил Мальцев.
Похоже, он оказался более твердым орешком, чем она предполагала. Наверняка смекнул, что обыскивать его собственноручно она не станет. И как быть? Пожаловаться старшему врачу или коменданту поезда? А если золота у Мальцева не найдут? Тогда получится, что она, во-первых, возвела напраслину на невиновного, а во-вторых, выставила себя истеричной дурой...
И тут Соня придумала, кто может ей помочь.
Просить помощи у "первого встречного" было, по мнению Сони, немного не комильфо. Но другого выхода она не видела. Поэтому решила устроить так, чтобы он сам напросился в помощники, а она бы сделала вид, что еще колеблется, принимать ли его помощь.
После ужина, когда столовая опустела, Соня и Алекс сели в укромном уголке, где их разговор никто не мог подслушать. Она намеревалась произнести заготовленную фразу, но Алекс ее опередил.
- Вижу по вашему лицу, Сонечка, что в вашей светлой головке снова вызревает план какого-то расследования. Угадал? Поделитесь? А вдруг я вам пригожусь?
- В списке тех, к кому я могла бы обратиться за помощью, вы значитесь на последнем месте, - отрезала Соня, с трудом скрывая ликование.
- Почему? Ах, да... Соня, поверьте, сейчас мы с вами по одну сторону баррикады. Точнее фронта. Что все-таки случилось?
- Умер раненый, который не должен был умереть, - выпалила Соня. Спохватившись, что она "раскололась" слишком быстро, тут же добавила: - Нет, я не стану вам ничего рассказывать! Откуда я знаю, с какой целью вы здесь появились?!
- То есть вы подозреваете, что в поезде произошло убийство? Прежде всего предлагаю исключить из списка подозреваемых мою кандидатуру. Пусть я и не самых честных правил, но не убивец, клянусь... одним милым сердцу воспоминанием. Оно, между прочим, связано с вами... Однако вернемся к нашему убийству. То есть к вашему. Черт, вы меня совсем запутали! Итак, что вы намерены предпринять?
- Хорошо бы проверить, не обнаружатся ли у ефрейтора Мальцева вещи, принадлежавшие умершему прапорщику, - неуверенно сказала Соня. - Золотые образок и крестик.
- Нет ничего проще! - воскликнул Алекс. - В каком вагоне его койка?
Застигнутый врасплох сонный Мальцев почти не сопротивлялся, когда Алекс, беззастенчиво сославшись на распоряжение коменданта поезда, аккуратно поднял ефрейтора с постели и, словно заправский полицейский, обхлопал его карманы. Золота в карманах не обнаружилось. Тогда Алекс извлек из-под подушки вещевой мешок Мальцева, ловко развязал тугой узел и высыпал содержимое на постель. Завернутые в тряпицу золотой образок и крестик на цепочке лежали на самом дне мешка.
- Ну? Что ж ты не говоришь, что не брал, что тебе подкинули? - спросил Алекс.
- Простите Христа ради! Бес попутал! В голове помутилось! - Мальцев, прижав руку к груди, осел на постель. На соседней койке заворочался раненый. - Уж больно красивые вещички. И дорогие, видать. Я ж гол как сокол, еще и контуженый, а дома семеро по лавкам, чем я их кормить-то буду? На хлеб взял малым деточкам, каюсь, но не со зла ведь, а от нужды!
- Прапорщика Чарницкого вы убили? - из-за спины Алекса негромко спросила Соня.
- Да что вы, барышня, как можно, это ж смертный грех! - едва не плача, произнес Мальцев. - Я как раз обмывал их, тяжелых-то, и прапорщика вашего тоже. Сестрица отошла... которая Зоя. Прапорщик ваш глаз не открывал, может, спал, а может, в беспамятстве был. Смотрю - блестит на шее золотишко-то. Ну, я и снял цепочку тихонечко, никто ничего не заметил... Бес попутал!
- В голове помутилось, слышали уже, - кивнул Алекс. - То есть ты утверждаешь, что, когда ты уходил из вагона для тяжелораненых, прапорщик был жив?
- Жив! - закивал Мальцев. - Да вот хоть у господина поручика спросите, мы с ним в тамбуре столкнулись. Он шел проведывать приятеля-то своего.
- Поручик Шейнин? - уточнила Соня.
- Так точно, - снова кивнул Мальцев.
- Спросим, - пригрозил Алекс. - А краденое придется вернуть. Вещи покойного должны быть переданы его родным. Если завтра добровольно отнесешь коменданту, не расскажем о твоем... проступке.
- Вы ему верите? - спросила Соня, усаживаясь в облюбованном парочкой "сыщиков" углу вагона-столовой.
Вагон был пуст и погружен в темноту, горел только один жестяной фонарь.
- Знаете, верю, - ответил Алекс, садясь напротив. - Вообще, забавная штука жизнь. К примеру, здесь, в поезде, каких только людей не встретишь! Один санитар ворует, что плохо лежит, при этом добросовестно ухаживает за тяжелоранеными товарищами по несчастью. Другой пишет весьма неплохие стихи. Читал нам. Дайте-ка вспомнить... Ага, вот:
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах. *
Как по мне, слишком верноподданнически, но березки белые в венцах - это хорошо.
- Почему же верноподданнически? - возразила Соня. - Императрица и великие княжны сами прошли курс сестер милосердия и ухаживают за ранеными в лазаретах, не гнушаясь никакой работой... Больно, что эти же раненые, еще и некоторые сестры милосердия и даже врачи опускаются до обсуждения слухов! Будто бы из Царскосельского дворца к Берлину шел кабель, по которому государыня выдавала Вильгельму все наши тайны... И эту чушь распространяют в том числе боевые генералы, заслуженные люди! Безумие охватывает Россию...
- Ладно, сдаюсь, не стану спорить, - Алекс поднял руки в шутливом жесте. - Там еще такие строки есть:
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть...
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
Все ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.
Пламя свечи в жестяном фонаре дрогнуло, бросив на лицо Алекса причудливую тень.
- " la guerre comme " la guerre, - немного невпопад сказал он. - Как говорится, все средства хороши. И слухи порой становятся не менее мощным оружием, чем пушки.
- Ужасная дикость - эти ваши войны! - с жаром заявила Соня. - В голове не укладывается, как в двадцатом веке, веке электричества, радио, паровых двигателей, аэропланов люди могут, словно дикари, убивать друг друга! Вместо того, чтобы сообща развивать науку, искусства, стремиться к благоденствию и процветанию!
- В двадцатом веке люди дерутся за кусок мяса и сухую теплую пещеру точно так же, как и их далекие предки, - пожал плечами Алекс. - Разница лишь в том, что первобытные люди не умели делать огнестрельные дубинки и выкуривать врагов из пещер удушающим газом. Кстати, наряду с двигателями и аэропланами человечество изобретает все новые и новые орудия убийства. И останавливаться, похоже, не собирается... Что сподвигло девицу с таким чувством долга, как у вас, пойти в сестры милосердия, спрашивать не стану, и так понятно. А как поживают ваши батюшка с матушкой, здоровы ли? Игру на рояле и пение вашей маман я, наверное, никогда не забуду. Счастливое было время!
Два года назад
Вечером, вскоре после приезда из города Павла Дмитриевича и Николая, жениха Сони, на даче Верниковых собрались гости. Кроме завсегдатая дачных посиделок Толкачева, маман пригласила молодого художника Александра Заболоцкого, с которым познакомилась на этюдах: она с недавних пор увлекалась живописью и взяла моду дважды в неделю выбираться на пленэр. Александр снимал дачу на другом конце Перловки. Он оказался весьма приятным молодым человеком, способным поддержать разговор об искусстве, - в отличие, к слову, от Николая, которого маман считала недостаточно интеллигентным для ее дочери...
За столом мужчины, включая Сережу, вначале увлеченно обсуждали различия в моделях моторных катеров, затем перешли к автомобилям и аэропланам. Александр Заболоцкий, который сидел по левую руку от Сони, участия в разговоре не принимал, зато, усмехаясь каким-то своим мыслям, налегал на шарлотку.
- А вам, Александр Михайлович, что же, неинтересно? - спросила Соня.
- Ни черта не понимаю в технике. Полный профан, - хохотнул художник. И заговорщическим шепотом продолжил. - Софья Павловна, умоляю, называйте меня просто Алексом!
- Просить вас называть меня Соней не стану, не мечтайте, - в тон ему ответила собеседница. - Моему жениху это может не понравиться...
Николай, сидевший от Сони по правую руку, до хрипоты спорил с Толкачевым о преимуществах бипланов перед монопланами, но, когда разговор переключился на громкое ограбление капитоновского ювелирного магазина, сразу поскучнел. На расспросы о ходе расследования он отвечал односложно и мрачнел все больше.
Когда сгустились сумерки, в доме зажгли электричество, и общество переместилось с веранды в гостиную.
- Может, сыграем в карты? - подмигнул Павел Дмитриевич.
- А я бы с удовольствием послушал пение Ольги Павловны, - щурясь от яркого света, произнес Александр. - Предпочитаю патефону живое исполнение. Ольга Павловна, окажите любезность!
- Просим, просим! - захлопал в ладоши Толкачев.
Маман не заставила себя долго упрашивать и, одарив Александра улыбкой, села к роялю. Коснувшись клавиш, почти сразу запела.
- И у меня был край родной -
прекрасен он!
Там ель качалась надо мной...
Но то был сон!
Пальцы Ольги Павловны запорхали над клавиатурой. После проигрыша она продолжила.
- Семья друзей жива была.
Со всех сторон
звучали мне любви слова...
Но то был сон! ***
Слушатели разразились аплодисментами, возгласами "Браво!" и наперебой стали просить исполнить что-нибудь еще. Под шумок Соня взяла Николая под руку и потянула за собой на веранду.
- Николя, я же вижу, тебя что-то гложет, - заявила она, облокотившись о перила. - Это из-за расследования?
- Да будь они неладны, эти грабители! - скрипнул зубами Николай. - Я как думал? Раскроем дело, получу повышение по службе, прибавку к жалованью... Сниму хорошую квартиру, и мы с тобой наконец поженимся. Иначе ведь твой папенька тебя за меня не отдаст. Не говоря уже о маменьке... А как его раскроешь, если у нас один подозреваемый, и тот ни в чем не признается?!
- Если б подозреваемые во всем чистосердечно признавались, было бы неинтересно читать... то есть расследовать, - поправилась Соня. - Коля, расскажи мне все, что знаешь сам, и мы вместе подумаем, как быть.
Николай еще немного поколебался, а потом в сердцах махнул рукой.
- От тебя все равно ничего не утаишь. Слушай...
По словам Николая, грабители проникли в магазин через подземный ход, который вырыли из подвала кондитерской, расположенной в соседнем доме.
- Кондитерской госпожи Живцовой?! - ахнула Соня. - А она что же говорит?
- Вдова Живцова говорит, что с месяц назад некое "Общество устроителей парового и водяного отопления" подрядилось сделать в ее доме водяное отопление, а в подвале обустраивали котельную. Так она и соседям объяснила, поэтому работы в подвале ни у кого не вызывали подозрений. Живцова утверждает, что договор подписала в конторе, уплатила аванс и собиралась заглянуть в подвал только когда все работы будут закончены. Кстати, мы проверили, никакого отопительного общества по тому адресу сейчас уже нет.
Попав в магазин, грабители вскрыли стальной сейф, в котором хранилась поступившая накануне партия украшений и золотые слитки, с помощью какого-то уникального чудо-инструмента, брошенного на месте преступления.
- Зачем же они его бросили? - удивилась Соня.
- Воры такого уровня часто так делают, - пояснил Николай, - как будто хвастают, что перед ними ни один запор не устоит. Капитоновский сейф словно ножом взрезали! Я слышал о таком способе, но видеть не видал. Ты знаешь, что такое газовая сварка?
- Мы в прошлом году были на промышленной выставке Русского технического общества, - вспомнила Соня, - видели, как там рабочие сваривали огромные металлические конструкции. У меня потом еще глаза болели - насмотрелась на яркие вспышки, пришлось примочки из ромашки и липы делать.
- Вот, а тут как бы наоборот: газовый резак рассекает броню, как бумагу... Соседи рассказали, что "техников" было трое, один из этой троицы верховодил, думаю, это и был главарь банды. Его-то мы и стали искать первым делом...
Понукаемый Соней Николай выложил, что под подозрение сразу же попала еще и прислуга Капитоновых, квартира которых находится в том же доме, что и магазин, только на втором этаже. Вскоре полиция арестовала пожарного Григория Сытина, ухажера кухарки Капитоновых Глаши, - он иногда по ночам пробирался в дом. Жаль, прямых улик против него нет. Обыск в пожарной части, где его и задержали, тоже ничего не дал: либо успел припрятать золотишко, либо...
- Ухажера Глаши? - изумилась Соня. - А если это не он? Боюсь, настоящий вор не стал дожидаться, пока вы его разыщете, и его давно уж след простыл...
- Если б он сбыл награбленное, мы бы, поверь, об этом уже узнали. Вывезти столько золота и драгоценностей в Петербург или еще куда - тоже дело непростое, подготовки требует. Ты бы пошла с чемоданом золота и брильянтов на вокзал? И пешком через лес тоже вряд ли... Чует мое сердце, затаился он где-то!
- Мне надо подумать, - озадачилась Соня.
- Прежде, чем ты начнешь думать, я расскажу тебе еще кое-что, - похоже, самое интересное Николай приберег напоследок. - Следы инструмента, которым вскрыли капитоновский сейф, ведут в Перловку. Мы показали его специалистам, они порекомендовали поискать в... Короче говоря, детали для газовой горелки делали на заказ в здешних мастерских при железнодорожной станции. Работники утверждают, что приносил чертежи и забирал готовые детали молодой мужчина в очках. Он в этих чертежах превосходно разбирался, скорее всего, сам их и делал.
- Так чего проще? Покажите им фотографии известных вам преступников, способных на такое!
- Показывали. Безрезультатно. Они никого не опознали. Но лично я думаю, что заказчик обретается неподалеку: вряд ли он стал бы таскаться со своими чертежами за тридевять земель...
- Это, несомненно, существенно сужает круг подозреваемых, - сыронизировала Соня. - Черлок Гольмц по одному башмаку мог узнать о человеке все, а вы по целому орудию преступления не можете ничего сказать о его владельце!..
Такой задачки Соне решать еще не приходилось. В магазине Капитоновых она бывала, в их городской квартире тоже, правда, считанные разы: отец Маши, опасаясь грабителей, к людям относился с недоверием, чужих вообще в дом не пускал. Неудивительно, что Маша легко согласилась видеться со своим новым поклонником тайком. Соня едва не сболтнула Николаю о новом увлечении Маши, но вовремя прикусила язык, - это ведь была не ее тайна.
Нет, но каков наглец этот "главарь банды"! Притвориться мастером по установке водяного отопления, войти в доверие к хозяйке подвала и под видом строительных работ практически у всех на глазах минимум две недели рыть подкоп!
- Сherchez la femme, - пробормотала Соня. - Ищите женщину!
- Почему женщину? - растерялся Николай. - Я же тебе толкую, что заказчик деталей к орудию преступления - мужчина!
- Так говорят, когда имеют в виду, что виновницей чего-либо может оказаться женщина, - объяснила Соня. - В нашем случае, может, и не главной виновницей, но мне почему-то кажется, что госпожа Живцова не была с полицией откровенна. Лидия Семеновна, даром что вдова, молода и хороша собой. О чем может умолчать молодая и привлекательная особа? Или о ком? Послушай, а вы можете еще раз поговорить с ее соседями? Не заметили ли они в ее облике или поведении в последнее время чего-нибудь необычного?
- Это можно. Завтра же доложу начальству.
- А я побеседую с Глашей о ее женихе...
Лето 1916-го
- Однако предлагаю обсудить наши дальнейшие действия, - после паузы произнес Алекс. - Поведайте мне, Софья Павловна, успел ли прапорщик перед смертью что-либо сказать?
- Всего несколько слов, и то будучи, по-видимому, в горячке. Когда его грузили в поезд, он ненадолго пришел в себя и, увидев кого-то, воскликнул: "Вы?!" Точь-в точь как мы с вами при встрече...
- Кто в это время находился рядом?
- Комендант поезда Воронов, старший врач Кустовский, поручик Шейнин, ефрейтор Мальцев и я. Еще два санитара с носилками, но их лиц Чарницкий видеть не мог. Хотелось бы мне узнать, кому именно адресовался его возглас... А уже перед самой смертью он называл кого-то негодяем и подлецом, требовал отойти от него и просил прощения у какой-то Надюши за то, что что-то не сберег. Возможно, он обнаружил пропажу образка... По мнению Кустовского, прапорщик бредил, но что, если это был не бред? Возле него в этот момент находились Кустовский, Зоя Голубова и я, - упредила Соня вопрос Алекса.
- В обоих ваших перечнях два совпадения - вы и Кустовский. Вас мы, так и быть, вычеркиваем, - не упустил случая подтрунить над ней Алекс. - Остается Кустовский.
- Я попытаюсь поговорить с Зоей, - без тени улыбки сказала Соня, - мне кажется, она что-то знает, но молчит. Либо кого-то покрывает, либо...
- А я попробую найти в поезде еще кого-то, кто служил вместе с прапорщиком Чарницким и поручиком Шейниным. Авось да узнаем что-нибудь интересное. А сейчас нам обоим не помешает немного отдохнуть: скоро рассвет, и день обещает быть нелегким...
Когда Соня проходила мимо купе, в котором хранились медикаменты, ей вздумалось проверить, заперто ли оно. Подергала ручку - заперто, иначе и быть не могло. Она уже сделала шажок от двери, когда в купе послышался шорох. Соня замерла. Любопытно, кто там шуршит в столь неурочное время? На цыпочках отойдя в сторону, она прижалась спиной к стене вагона и затаилась. Прошла целая вечность, прежде чем дверь купе приотворилась и из нее выглянул Кустовский. Посмотрев по сторонам, он выскользнул из купе, дважды повернул в двери ключ и опустил его в карман наброшенного поверх бархатной домашней куртки белого халата. Другой карман заметно оттопыривался.
- Доброй ночи, Петр Юрьевич, - тихо сказала Соня, выходя из тени. - Позволите взглянуть, что у вас в кармане? Склянка с морфием, какая неожиданность. Еще кого-то из раненых уморить задумали?
- О чем вы, Сонечка? - пролепетал Кустовский. - Я - уморить? Постойте-ка, то есть вы думаете... В смерти прапорщика с ампутированной ногой вы обвиняете меня? В таком случае я вынужден кое-что вам объяснить. Видите ли, некоторое время назад я... пристрастился к морфию. Вначале, как это часто бывает, наивно полагал, что могу в любой момент остановиться. А когда решил отказаться от него, выяснилось, что уже поздно. Из-за этого я иногда неважно себя чувствую, чему вы стали невольным свидетелем во время операции. Иными словами, морфий я беру для себя. Отчетность пока удается подделывать так, чтобы Воронов не задавал вопросов. Зоя, думаю, подозревает, но пока молчит. Такие вот невеселые дела.
- Петр Юрьевич, как же так? - обескураженно прошептала Соня. - Вы замечательный врач, талантливый хирург... Нужно же бороться! Лечиться!
- Непременно, Сонечка! Только сейчас, сами видите, не до того. Вот закончится война... Главное, чтобы начальству не донесли, а то, чего доброго, уволят, и кому я стану нужен со своими талантами? Вы уж пожалейте старика, не говорите никому о моем пристрастии...
Перед тем, как провалиться в сон, Соня дала себе слово придумать, чем можно помочь Кустовскому. Затем ей вспомнилась его фраза: "Зоя, думаю, подозревает, но пока молчит". Интересно, о чем еще молчит Зоя Голубова?
Если не с первыми, то со вторыми лучами солнца в санитарном поезде все были уже на ногах. Зою Соня застала в купе, где хранились медикаменты. "Вот и хорошо, - подумала Соня, - разберемся, не сходя, так сказать, с места".
- Зоя, скажи, ты ведь сидела возле прапорщика Чарницкого неотлучно, правда? Никуда не отходила? - вкрадчиво спросила Соня, краем глаза окидывая купе. Все склянки стояли на полках идеально ровными рядами.
- Разумеется, не отходила, - пожала плечами Зоя. - Почему ты спрашиваешь?
Повернувшись к Соне спиной, она стала перекладывать с места на место коробки с лекарствами.
- А вот ефрейтор Мальцев сказал, что, пока он его обмывал, ты отсутствовала.
- Ну, может, и отошла на минутку, что такого-то? Я же раненого не одного оставила, а с помощником санитара! - раздраженно сказала Зоя.
- То есть одного ты его не оставляла? - уточнила Соня. Зоя отрицательно мотнула головой. - А при тебе к нему, кроме врачей и санитаров, кто-нибудь подходил?
- Не-ет...
- А Мальцев сказал, что...
- Да что ты ко мне пристала со своими расспросами? Только работать мешаешь! - вспылила Зоя. - Тебе заняться нечем? О живых нужно думать, а не о покойниках!