Силы покидали ее с каждым движением секундной стрелки, отсекающей время у влажного туманного вечера. Баба Варя ползла по жухлой листве тропинки к насыпи межрайонного шоссе... В последние минуты Варвара Степановна почему-то не думала ни о своем хозяйстве, ни о безвести пропавшей в огне войны родне, ни о детях, разлетевшихся по миру и вспоминавших её только по большим праздникам. Адская боль заслонила всё, что было у нее на этом свете. Остался только убийца. Мысль, что она знала и любила его, делала эти последние мгновения невыносимыми. Силы окончательно оставили Варвару, когда совсем рядом, за малиновым кустарником, послышались звуки автомашин.
* * *
Деревенские старожилы не помнили такой теплой осени. Правду сказать, старожилы уже вообще мало что помнили. Старший лейтенант Анискин, грузный седой мужик в форменных штанах и подтяжках на голое тело, надраивал ваксой кирзовые сапоги, отдуваясь от горячего, пропитанного сенным запахом воздуха. Было раннее воскресное утро, и день обещал быть жарким. Снаружи кто-то постучал в окно. Тревожный мужской голос вопросительно крикнул: "Анискин, ты дома?!". Участковый отозвался, и на веранду живчиком влетел завклубом Вася Семенов, заядлый рыбак и любитель детективов.
- Беда, Анискин, - срывающимся от волнения голосом прохрипел Василий, - бабку Варьку убили. Не веря услышанному, Анискин уставился на завклубом - высокого, худого мужика с залысинами на почти идеально круглой голове. Василий любил таинственные происшествия. После случая с украденным в клубе аккордеоном, он считал себя негласным помощником участкового. Иногда Семенов ради шутки прятал колхозное добро, чтобы насладиться дедуктивными способностями Анискина. Затем, словно верный охотничий пёс, он бродил за участковым и записывал все его действия в зеленый блокнотик. Васины шутки Анискину вскоре надоели и, пригрозив влепить 15 суток за хулиганство, он отобрал и выбросил злосчастный блокнот в выгребную яму. Тогда Семенов нехотя переключился на чтение детективов. Благо в сельскую библиотеку завезли "Современный Кенийский детектив" и "Будни и праздники следователя Воронина". Сдвинув густые брови, Анискин всматривался в серо-голубые глаза Семенова, пытаясь разглядеть в них очередной выверт, но тот, похоже, не шутил. Да и какие шутки с убийством? Вслушиваясь в сбивчивый рассказ завклуба, милиционер стал натягивать рубашку и китель. И только за рулем колхозного "Газика" Анискин вспомнил, что так и не успел выпить из крынки молока, за которым утром лазил в погреб.
Баба Варя жила на отшибе. Небольшая рощица отделяла её хозяйство от перекрестка с дорогой, ведущей к целлюлозному комбинату. Там Семенов и обнаружил ее, когда утром шел на рыбалку. Убитая лежала на тропинке в нескольких метрах от насыпи. Темный след тянулся от калитки ее дома, стоявшего над поросшей осокой рекой. Рядом с пахнущими ванильной сладостью пятнами, над которыми раздражающе жужжали зеленые мухи, Анискин заметил мелкий белесый порошок, похожий на ржаную муку. Возле тела он подобрал бурое от запекшейся крови птичье перо. Из-за кустов послышался резкий и тревожный звук сирены. Вызванная из района машина увезла тело шестидесятилетней женщины в морг. Анискин с Семеновым зашли в дом покойницы. Участковый сел за стол и крупным почерком старательно вывел в бланке протокола:
Обнаруженный без признаков жизни труп 1943 года рождения принадлежит гражданке Ложкиной, Варваре Семеновне. Предварительное расследование показало, что убийство произошло у калитки, где потерпевшая последний раз в жизни встретилась с убийцей. На покойной были обнаружены три раны: одна смертельная, две другие, по счастью, нет. Труп, проживающий в селе Степаново, направлен в морг районной больницы .
Смахнув большим пальцем нависшие на бровях капли пота, Анискин поднял голову и увидел в дверях заплаканную Клавку, продавщицу сельпо и двоюродную сестру покойной. Семенов, не обращая внимания на вошедшую, что-то писал в непонятно откуда вынырнувшем зеленом блокнотике. Участковый махнул рукой приглашая Клавку зайти, но та отрицательно мотнула головой, прижимая к губам скомканный платок. Тогда он поднялся и вышел вместе с ней во двор. Солнце уже вовсю палило землю, лишь изредка прячась за редкие облака.
- Горе! Горе-то какое, - не переставала причитать Клавдия.
- Подозрение имеешь на кого? - чтобы не тянуть резину, мягко спросил Анискин. Он плохо переносил женские слезы.
- Да нет, - ответила продавщица, бросив испуганный взгляд. - Ты ж сам знаешь: Варя была тихой, незаметной даже. Хозяйство у ней тоже небогатое.
- Кто у нее остался? - поинтересовался Анискин, больше для того, чтобы дать женщине поговорить и успокоится. Сам он прекрасно знал биографии односельчан.
- Сын и дочка, но она с ними поругалась давно. Лет пять - шесть, поди. Дочка в Калинине, замужем. А сын Пашка, вроде, в тюрьме сидит.
- Это-то нам известно, - отозвался эхом Анискин, вспоминая, что дня три назад читал ориентировку, где сообщалось, что Павел Ложкин, известный вор-рецидивист сбежал из лагеря. Убитая горем женщина всё вспоминала какой доброй и отзывчивой была сестра. Как всегда и всем старалась помочь.
- Недавно комбинат отравил всю рыбу, - продолжала Клава,- так Варя ездила ругаться с руководством, а потом сама вызвалась подкармливать редких птиц.
Анискин стал прикидывать не замешано ли в убийстве руководство комбината, но эта версия была явно слабой. После нашумевшего на всю страну события, перед воротами комбината постоянно проводили митинги то зеленые, то орнитологи. Пожилая женщина не представляла для химиков никакой угрозы. "Нет, тут что-то другое," - говорил себе участковый, возвращаясь в деревню. Молоко скисло, и Анискин, чтобы смыть неприятные воспоминания затянувшегося дня остограмился "Пшеничной".
Утро выдалось пасмурным. Анискин провалялся почти до восьми, наслаждаясь прохладой и раздумывая с чего бы начать расследование. Позавтракав он вышел на улицу. Решив еще раз обмозговать версию с комбинатом, участковый машинально замурлыкал популярную песенку: Травы, травы, травы не успели ...от росы серебряной...загнуться. Прогуливаясь вдоль забора свинофермы, Анискин помахивал ивовым прутиком. Со стороны могло показаться, что он пытается отогнать от себя терпкий навозный дух. За спиной раздались невнятные крики. Анискин обернулся и увидел, что к нему бегут зоотехник Фартуков и вездесущий Семенов. Сердце участкового замерло в недобром предчувствии. Так и есть: любитель утренних купаний Фартуков пошел на реку окунуться и наткнулся на убитую Клавку. Окруженные ватагой любопытных деревенских мальчишек, они прибежали на место преступления. Там Анискину открылась страшная, даже для видавшего виды участкового, картина.
Клавка лежала лицом вниз на самом берегу, рядом с тропинкой, ведущей к дому ее двоюродной сестры. Руки были вывернуты назад, к ним прилипли комья прибрежной тины. Кровь из сквозной раны на Клавкиной шее впиталась в серый прибрежный песок, на котором рассыпались красные шарики стеклянных промторговских бус. Под телом возле подмышек нашли два ослепительно белых пера.
К полудню, не без помощи болтливого Семенова, убийцу окрестили "Щекотило". Из области должны были прислать важняка. Анискин решил до его приезда ничего не предпринимать и поплелся в опорный пункт. Из ближайшей избы кто-то забарабанил костяшками пальцев по стеклу. Оглянувшись Анискин заметил в окне расфуфыренную Галю Меллер. Меллеры готовились к выезду на ПМЖ в Германию, и их двор был завален какими-то тюками и заколоченными ящиками с мебелью. Анискин зашел в полупустой дом и поздоровался. Остервенело залаял соседский Тузик, и со двора вошел муж Галины, дояр Митрофаныч. Галя не стала ходить вокруг да около и сходу брякнула Анискину, что знает, кто убийца.
- Говорю Вам! Это он! - яростно трясла головой Францевна. Её длинные белые клипсы подпрыгивая бились об алюминиевые бигуди. Жиденькие волосы Галины были убраны под завязанную спереди узлом косынку. Весь вид выдавал в ней стервозу.
- Анискин, ну кого ты слушаешь? - встрял Митрофаныч. - Не видишь? Она ж вся трясется от страха.
- А мне страшиться нечего! Мы через два дня фьють и, как говориться, дранх нах либэ фатерлянд, - сверкнув на мужа золотым зубом, прошипела Галя. - А людям, между прочим, здесь оставаться.
- Ну и кто, по твоему, этот Щекотило? - спросил муж, пропустивший начало разговора.
- Да ясно кто! Дружбан твой и собутыльник Пахомыч!
- Ну, ты! Спятила?! Говори, да не...- возмущенно начал знатный дояр, но Анискин жестом остановил его. Он помнил, что Галина дружила с Клавкой еще со школьных лет и могла знать что-нибудь важное. В прошлом году им обеим стукнуло по сорок пять, и вечно молодящаяся Клавка почувствовала себя "ягодкой". Решив испробовать, действуют ли еще на мужиков ее знаменитые со школьной скамьи "чары", она, по словам Галины, стала крутить шашни с зоотехником. Узнав про это, ее муж, обычно миролюбивый тракторист Пахомыч, озлобился и выбил сельскому донжуану пару зубов. На том дело могло бы и закончиться, но любовников пожалела сердобольная баба Варя, предоставив свой дом для продолжения адюльтера. Клавка и Фартуков уже пару месяцев тайно встречались под крышей домика у реки. Слушая в пол уха Галину, Анискин заметил в окне подъезжающий к правлению сине-желтый Бобик. Наспех раскланявшись, Анискин выскочил встречать гостя.
На крыльце правления топтался сорокадвухлетний Яков Платонович Бубнов, назначенный недавно в область следователем по особым делам. Мужчины сдержано поздоровались. Бубнову предстояло жить в клубе. Там, прямо на сцене, специально для гостей держали железную кровать с нелепыми бронзовыми набалдашниками по краям решетчатых былец. По дороге к клубу Анискин изложил Бубнову версию Меллеров, но следователь только усмехнулся и молча вытащил из новой светло-коричневой картонной папки лист протокола:
Допрошенный мною трупный муж Тракторист Пахомыч во время убийства находился в беспамятстве, то есть выпивши. В подтверждение этому прилагается жалоба от граждан Иванова, Сергутина и Кутепова, которым вышеизложенный Пахомыч, своим буйством и криками, мешал вчера спокойно отдыхать в районном вытрезвителе
Версия с Пахомычем катилась в тартарары. Когда Анискин и Бубнов зашли в клуб, там их ждал накрытый услужливым Семеновым стол, с дымящейся сковородой жареной картошки и запотевшей бутылью. Не успели внутренние органы как следует выпить, как на крыльце послышались торопливые шаги, и в дверях клуба возникла молодая учительница Глафира Колтунова. Подвипившим мужчинам она показалась голливудской кинозвездой. Глашка была местная. Закончив в Ленинграде педагогический, она вернулась в Степаново, где в школе учила детей буквально всему: биологии, математике, русскому языку и литературе. Единственным предметом, который не вела местная красавица, была география. Ее преподавал бывший капитан второго ранга Георгий Чаидзэ, списанный с Балтфлота за разложение и увязавшийся за Глашкой в деревню. Кавторанг Чаидзэ любил закладывать за воротник. Причем, в последнее время, делал это всё чаще и чаще. Районо мирилось с этой его слабостью, так как других желающих учить Степановских деток географии не находилось. Был найден простой и элегантный выход из положения: кавторанговы уроки всегда ставили первыми.
Не обращая внимания на возбужденное состояние сотрудников правопорядка, Глашка сказала, что, по ее мнению, Щекотило есть никто иной, как Георгий Вахтангович Чаидзэ. Ей, Глашке, доподлинно известно, что баба Варя с недавних пор баловалась самогоноварением, и кавторанг числился у нее штатным дегустатором продукции. Соединив капиталы с Клавкой и отработав технологию, группа вышла на промышленные масштабы производства. Далее "Баба Варя и К" провела рекламную кампанию первача среди активистов зеленого движения и орнитологов. Сбыт рос коммунистическими темпами. Дегустационные способности кавторанга Чаидзэ стали не нужны, и с ним расплевались. Отлученный от бесплатного алкогольного источника, Георгий осерчал и грозился убить подельников. И, по подозрению Глашки, осуществил таки задуманное. На вопрос милиционеров, откуда такие подробные сведения, учительница потупила глаза. Стало ясно, что сведения почерпнуты из надежного источника.
Стихийно организовавшийся на месте пьянки штаб решил действовать незамедлительно. Вскоре мелкого, но грязно ругающегося Чаидзэ приволокли к опорному пункту, где из большой клетки для содержания ондатр было устроено некое подобие камеры предварительного заключения. О том, что произошло дальше, лучше всего расскажут скупые слова милицейского протокола:
Задержанный сожитель Чаидзэ требовал от гражданки Колтуновой водки и других сексуальных удовольствий. Так как он вел себя вызывающе и оказал сопротивление, плюнув участковому на носок сапога, пришлось утихомирить Задержанного путем нанесения ему одного побоя по лицу кавказкой национальности. Удары наносились по голове, телу и туловищу и причинили временную контузию Задержанного, о чем свидетельствует синяк на правой ягодице. Далее Задержанный находился в бессознательном состоянии, к чему претензий не имеет
Только солнце начало показывать золотистые вихры протуберанцев из-за горизонта, бледный, бескровный труп Глафиры прибило течением к строящейся бетонной дамбе очистительных сооружений комбината. На шее и груди учительницы зияли ужасные раны. Пальцы мертвой хваткой сжимали три длинных, белых пера. В камышах, недалеко от дома бабы Вари, отыскали забрызганную кровью и припорошенную белым порошком лодку-плоскодонку. Никаких следов Щекотило не обнаружили. Деревенские обычно крепили лодку двумя шестами, но второй металлический шест исчез. Весь день участковый и следователь опрашивали жителей деревни. Ниточка к развязке ужасных убийств не находилось. Георгия Чаидзэ отпустили, и он уехал первой же электричкой. Видели, как, поднимаясь на подножку поезда, он плакал.
Под вечер падающих от усталости милиционеров разыскал Семенов. Размахивая блокнотиком, он принялся излагать собственную версию о третьем лишнем . По его убеждению, Глашка тайно встречалась со Щекотило, а историю с Чаидзэ выдумала, чтобы от него избавиться. Ревнивый убийца расправился с ней, как только представился удобный случай, так и не простив сожительства с моряком-грузином.
- Три пера - это намек на неверность Глафиры, - заключил Семенов, - я уверен в этом, как в том, что я сын своей мамы.
- Стойте! - вдруг вскрикнул Анискин, - Как же я забыл?!! Ах ты елки-моталки! Ах ты, сукин сын!
- Кто сукин сын? Я сукин сын?! - обидевшись, загорелся Семенов.
- Да, точно вам говорю! Сын! Сын! - возбужденно воскликнул Анискин, бросившись к столу. Следователь и завклубом недоуменно переглянулись.
- Чей сын? Мамин?...Глашкин? - продолжал гадать Семенов, но Анискин, лихорадочно роясь в ящиках стола, не спешил с ответом.
- Сукин?! - неуверенно переспросил еще туго соображающий с похмелья Бубнов. Повисла неловкая тишина.
- Да Варькин сын, Пашка!!! - протянув лист с ориентировкой, наконец пояснил участковый и кратко рассказал о сыне бабы Вари, воре-рецидивисте, сбежавшем из колонии несколько недель назад. До Пашкиной отсидки Глашка ходила в его невестах и, вероятно, могла укрывать бывшего жениха. Неожиданно для милиционеров Семенов как-то засуетился и с криком "Я знаю, где Щекотило!" рванул к дому Глашки. Была у Семенова такая привычка: неожиданно для собеседника переходить от слов к делу. В деревенских драках это его не раз выручало. Анискину с Бубновым ничего не оставалось делать, как устремиться за ним, на ходу доставая табельное оружие. Двери хаты были закрыты, ставни на окнах наглухо заколочены, но в окне летней кухни горел свет. Выбив плечом двери, закрытые на хлипкий крючок, Бубнов ворвался в комнату первым. Навстречу ему с топчана выскочил полуголый и небритый Павел Ложкин. В руке он держал заточку, похожую на длинное, загнутое вверх шило.
- А ну, парень, не дури! - услышал Бубнов за своей спиной голос Анискина.
Оперативно приехавший воронок увез томившегося в ондатровой клетке рецидивиста в район. Бубнов остался до утра обмывать с участковым и завклубом светившую ему звездочку. Вскоре Анискин, сморенный бурными событиями дня, уснул прямо за столом, а Бубнов и Семенов продолжали пьяно спорить о новейших методах расследования.
- Я понимаю, - говорил Бубнов, опрокинув очередную стопку и поправляя растопыренной пятерней волосы, - что дактилоскопия - это вчерашний день. Что у них там, в столицах, уже проводят анализ на молекулярном уровне! Бубнов поднял вверх указательный палец, показывая, что молекулярный уровень находится, по его мнению, где-то рядом с Всевышним. - Но у нас в районе и дактилоскопии порядочной нет, - продолжал он. - Мы по три, четыре дня ждем результатов из лаборатории. О единой базе отпечатков только мечтать приходиться!
- Ну и что? Ну и зачем вообще она вам, эта дактилоскопия и эта лаборатория? Много она бы помогла со Щекотило? - кипятился Семенов, и квадратные стекла его очков поблескивали от белой, стоваттной лампы под потолком клуба - Отпечатков-то все равно не было!
- Отпечатков не было, но...- сказал Бубнов и осекся. - А откуда ты знаешь, что отпечатков не было? - трезвеющим металлическим голосом спросил следователь.
- Откуда!? От верблюда! - как бы теряя интерес к разговору, ответил Семенов. Глаза его превратились в синие ледышки, - Пойду-ка я еще водки поищу. С этими словами, завклубом опрометью выскочил на улицу. Следователь еще некоторое время осоловело сидел за столом. Затем неуверенно поднялся и вышел на крыльцо. Семенов не спеша брел в сторону реки. Ночь манила важняка прохладой. Качаясь от усталости и ударившего в голову хмеля, Бубнов двинул за завклубом.
Анискин проснулся от того, что ему стало холодно. Осень потихоньку брала свое. Дверь клуба была открыта настежь. Ни Бубнова, ни Семенова в комнате не было. Отдавленная столешницей щека горела. Бутылки были пусты, между ними лежали табельные Макаровы. Еще с трудом понимая, что делает, Анискин взял пистолеты. Спустившись с крыльца, он направился к реке. Повеяло сыростью. Далеко на реке раздался крик выпи. Щелкали ночные болотные птицы. Месяц почти не светил, но ноги привычно несли Анискина по речной тропинке. На прогалине лежало чье-то тело. Взведя курки, Анискин приблизился и узнал китель Бубнова. Тот не шевелился. Потрогав рукой холодеющую шею следователя, Анискин понял, что Бубнова уже нет на этом свете. От реки послышались шаги и беззаботное насвистывание. Участковый осторожно отступил в высокую осоку и, присев, спрятался в зарослях камыша. По тропинке, осторожно ступая, словно боясь выпачкаться, крался Семенов. В одной руке, он держал остроконечный металлический шест, по-видимому тот, который искали милиционеры. В другой - несколько белых перьев. Вдруг, словно почуяв опасность, Семенов перехватил шест и, пригнувшись, стал вглядываться в сторону, где прятался Анискин. С перьями и шестом он стал похожим на настороженного индейца в очках. Анискин невольно фыркнул, и дальнейшая игра в прятки потеряла смысл. Участковый выпрямился и, взяв Семенова на мушку, колючим голосом сказал "Я теперь точно знаю, кто Щекотило!".
Семенов повел себя странно: он не разогнулся, а продолжал внимательно смотреть в сторону участкового. Наконец, он тихо ответил: "Я тоже", - и с силой метнул шест. Грузный Анискин неуклюже уклонился и выстрелил. Семенов, переломился пополам и стал заваливаться назад. Что-то резко и нестерпимо больно ткнуло в правое плечо Анискина. Он почувствовал, как из раны фонтаном хлынула теплая, словно парное молоко, кровь. Краем глаза Анискин заметил позади себя огромный силуэт. Падая вперед, у самой земли он вывернулся и, теряя сознание, выстрелил в быстрорастущее облако белого порошка.
* * *
Струи первого осеннего дождя, словно живые, сползали по больничному стеклу. Дверь распахнулась и, гремя подковами кирзачей, в палату вошел Анискин. Накинутый на плечё китель прикрывал своими полами державшуюся на перевязи раненую руку. Из-за массивной фигуры участкового выглядывал интеллигентного вида, щуплый человечек в бежевом, старомодного покроя, плаще. Распахнув окно, Анискин улыбнулся и объявил:
- Прошу любить и жаловать: доктор биологических наук, профессор Осипов! Приехал к нам из самой Москвы!
Василий Семенов с видимым усилием раскрыл глаза и приветливо улыбнулся незнакомцу.
- Я знал, чем тебя порадовать, - уже тише добавил Анискин и, осторожно поправив больничное одеяло, скомандовал: Начинайте лекцию, профессор!
- Видите ли, уважаемые, - начал Осипов, нервно протирая запотевшие стекла круглых очков. Мы столкнулись с весьма редким в природе случаем.
Вскоре профессор стал говорить увереннее, словно делал важный доклад на симпозиуме. Облако, которое увидел Анискин, оказалось большой белой цаплей. Профессор объяснил, что семейство голенастых, к которым относятся аистообразные (ciconiiformes) и цаплевые (ardeidae) - это практически летающие плотоядные хищники. Появившиеся почти шестьдесят миллионов лет назад, они являются прямыми потомками птеродактилей. В основном, цаплевые питаются мелкими животными: сусликами, жабами, змеями или рыбой. До этого случая не было зафиксировано их нападений на людей. Однако убийствам способствовали определенные обстоятельства. После того, как комбинат отравил в реке почти всю живность, орнитологи подкармливали птиц специальным прикормом. Баба Варя проявила инициативу и, не разбираясь в тонкостях науки, кормила цапель сырым мясом прямо с рук. На руках и ногах бабы Вари были найдены зажившие колотые раны.
Экология реки кое-как восстановилась, и Варвара Степановна прекратила подкармливать птиц, но они уже не желали возвращаться к пресному вкусу холоднокровных. Цапли ведут преимущественно ночной образ жизни и могут часами неподвижно стоять в камышах, карауля добычу. Удары цапель смертельны, так как особое пружинное устройство шеи позволяет им с молниеносной быстротой выбрасывать вперед свой длинный, острый с мелкими зубчиками по краям клюв. Первой жертвой стала сама баба Варя.
- А порошок? - слабым голосом спросил Василий с кровати.
- О, это не так интересно, - поглаживая стриженую бородку, продолжил профессор, - для предохранения оперения от намокания, цапли, помимо копчиковой железы, имеют особый пух, который по мере роста особи превращается в порошок, покрывающий перья белой водоотталкивающей присыпкой.
- А ведь мы могли сразу предположить такое, - словно споря с самим собой, горячился профессор, - ведь повадки цапель породили множество местных легенд. Поверья утверждают, что цапли и пеликаны выкармливают потомство не рыбой, а собственной кровью. На древних предметах утвари есть такие изображения: сидящая птица разрывает клювом свою грудь, а птенец ожидает очередную порцию крови.
- Раньше мы считали это народными домыслами, - тихо добавил профессор.
- Кто ж тогда убил Бубнова? - снова спросил Василий, и в его линзах отразилась сверкнувшая за окном молния.
Тут уж Анискин рассказал, что Бубнов умер сам, перебрав заготовленного бабой Варей первача.
- Я вот только одного не пойму, - сказал Анискин и протянул Семенову помятый листок вырванный из школьной тетради с надписью: "ПРИХОДИ НОЧЬЮ К ЛОДКАМ". - Я это в кармане у Бубнова нашел. А он, наверное, в сарае у бабы Вари. Но кто это написал? Не цапли же? - спросил Анискин, ни к кому конкретно не обращаясь.
Семенов застонал и, закрыв глаза, откинулся на подушку. Несколько секунд он молчал, затем стал стучать себя кулаком по лбу. Наконец, раскрыв глаза и приподняв голову, Семенов выдавил.
- Ну я и болван! Сейчас только понял, зачем в камышах у дома Чаидзэ стоял школьный скелет, с кольцом вместо шеи.
- Ёшкин дрын! Так это он...- выпалил Анискин и недоговорив выскочил из палаты.
Крупные капли дождя сбивали летнюю спесь с пожелтевших деревьев. Вдали над полями показался стройный птичий клин. Белые величавые птицы плавно приближались, медленно взмахивая большими крыльями. Люди в палате зачаровано следили за их движениями. Когда молочного цвета вожак, поравнявшись с окном больницы, громко заклокотал, мужчины невольно вздрогнули и отвернулись.