Казанцев Геннадий Николаевич : другие произведения.

Затмение в оазисах войны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Привожу отрывок из ещё незаконченной книги "Затмение в оазисах войны". Это продолжение приключений и злоключений офицера спецслужб Германа, с которыми читатель успел познакомиться в повестях "Страна Лимония" и "Бермудский треугольник". Как и в прошлых книгах, несмотря на стиль плутовского романа, основная канва повествований имеет более чем реальную подоплёку. Сам герой, в отдалённой перспективе получивший звание генерала, так и остался во власти юношеской непосредственности, парадоксальности мышления и взглядов. Если бы не погоны, Германа вполне можно было бы отнести к типажу "русский Гурвинек". Именно так, как чешская кукла-марионетка Гурвинек докапывалась до папы с вопросами типа "Папа, а что такое бонтон?", ровно также Герман докапывался до всего окружающего с не менее дурацкими вопросами, которые реально вскрывали изнанку жизни, ту изнанку, что расцвечивала яркими красками недавнюю историю угасающего Советского Союза.
  

Абориген

  
  Чужая планета, казалось, вибрировала, изрыгая раскалённые воздушные потоки, ломавшие рябью далёкую линию горизонта. Огромные, на всё лицо, коричневые защитные светофильтры усиливали и без того запредельный контраст света и тени, вызывая ощущение вселенского провала раскинувшегося над головой неба. На склоне этой бездны словно кусок сала на сковороде, плавал раскаленный шар незнакомого светила. Герман неуклюже повернулся, преодолевая инерцию защитного снаряжения. Горизонт дёрнулся, поплыл и, наконец, ушел вниз, уступив место выступающим из дымки плоским декорациям далёких гор, оживляющих унылый ландшафт дикого мира. Ещё движение, - и пришелец увидел нечто, напоминающее исполинскую стрекозу с циклопическими глазами и безвольно спадающим гофрированным хоботом. На человека сквозь трещины в почерневшей амальгаме зеркала в упор смотрело его отражение, облачённое в лётный гермошлем. Сухопарый абориген, держащий в руках древний артефакт, поминутно выглядывал то с одной, то с другой его стороны, проявляя признаки крайнего нетерпения. Герман откинул защитные фильтры, снял пропитанную по́том кислородную маску и в последний раз посмотрел на себя в зеркале. Отражение с тоской взглянуло на хозяина, затем, синхронно с ним поправило ворот рубахи и, наконец, легко подпрыгнув, в мгновение ока скрылось в своём зазеркалье. Афганец в чёрной жилетке и белых ниспадающих одеждах, шлепая разношенными галошами, шустро унёс убогий торговый реквизит в прохладную темноту глинобитного дукана, затем, вернувшись, с мольбой в глазах впился взглядом в клиента, снимавшего доспехи летчика советских военно-воздушных сил.
  
  - Инженайр-саиб... товарисч..., - робко подал голос работник прилавка, - товар завернуть?
  - Дорого... бисьёр (очень), - откликнулся молодой майор, пытающийся общением со стариком скрасить свое пребывание на остывающем от летнего зноя аэродроме Мазари-Шарифа. - Ма (на)! - протянул он хозяину с трудом снятый с головы защитный шлем.
  - Э-скидка́, э-скидка́... - затараторил худощавый купец, отстраняясь от своего же товара, - тахфи́ф-е панджа́ фиса́д (скидка пятьдесят процентов).
  - Жмёт!.. - парировал покупатель.
  - Кито такая "жмот"? - вытирая пот с грязного лица, поинтересовался абориген.
  - Уши, уши жмёт... - сжимая ладонями голову, попытался пояснить значение термина Герман.
  
  Продавец проворно вытащил из жилетки замусоленную записную книжку и старательно вывел пару лихо закрученных закорючек, приговаривая: "жмот - гу́ше бозо́рг (большие уши)". "Да не уши, бестолочь! "Жмёт" - это глагол, а не имя существительное!" - возмутился покупатель, взглянув на знакомую ему арабскую вязь. Афганец с собачьей преданностью уставился на клиента. Клиент не выдержал. Выскребая из закоулков памяти остатки фраз на персидском языке, сохранившихся после трехлетнего обучения в Институте разведки, он принялся пояснять смысл сказанного, заодно понося советских лётчиков, сдавших в дукан, судя по всему, секретное изделие. Давая выход раздражению, он также обрушил древние глаголы на отечественный ВПК, выпустивший этот головной убор из стекловолокна, уже успевший растрескаться под палящими лучами афганского солнца. Работник торговли с видимым наслаждением внимал словам посетителя, и, когда тот закончил речь, вежливо попросил повторить всё с начала.
  
  - Тьфу, ты, дуболом! - выругался Герман, всучив шлем в его костлявые руки.
  - Недельки, недельки бери! - затараторил маркитант, тряся пакетами одноразовых женских трусов с расплывшимися от долгого хранения цветными надписями: Sunday, Monday, Tuesday...
  - Не надо мне ничего!
  - Кандом примерь! Кандо́м-е амрикои́ (презервативы американские)!
  - На голову разве только...
  - О-о! Ба́ли, иес оф кос (да, конечно)!
  
  Продавец в очередной раз принялся выбрасывать на прилавок всё что у него было из ассортимента колониальных товаров, привезенных из Пакистана. Герман почувствовал, что ещё немного и он сломается под напором негоцианта.
  
  - Тушёнка есть?
  - О-о! - закатил глаза абориген, - лучий тушёнк дар тамо́м-е джахон (во всём мире)! - С этими словами он с ловкостью фокусника выставил на прилавок промасленные жестяные банки советских мясных консервов.
  - Хотя бы на этот раз не слукавил... И верно - лучшая в мире тушёнка!
  
  Пока Герман рассовывал консервы по рюкзакам, суетливый афганец вертелся вокруг него в причудливом языческом танце, тряся товаром и воспевая на варварский мотив его высокие потребительские качества. "Бас (довольно)!" - отрезал покупатель, вытирая пот и усаживаясь на свой багаж. И тут же напротив него оловянным солдатиком всплыл заполошный старик, увешанный, как священное африканское дерево, ажурными лифчиками, противозачаточными изделиями, женскими гигиеническими пакетами и прочими незаменимыми в современной войне предметами.
  
  Его робким попыткам активизировать коммерческую деятельность помешали раскаты аэродромных репродукторов, густо замешанные на эхе, отражённом от раскаленных ангаров и десятков единиц советской авиационной техники. "Майор Поц... Товарищ Поско..." На пару секунд женский голос смущенно умолк, давая волю фоновому шипению мощных репродукторов, затем, кокетливо хихикнув, решительно вывел: "Майору КГБ Обскопенко, вылетающему в Кундуз, срочно прибыть на вертолётную площадку к борту номер семнадцать". Герман Потскоптенко, за тридцать три года привыкший к многочисленным искажениям своей фамилии, и расшифровкам принадлежности к секретной организации, бодро вскочил, взвалил на плечи два немыслимых размеров туристических рюкзака, после чего направился к своему борту, заверив дуканщика в намерении скупить по весне всю его галантерею. Ошеломлённый абориген, цокая языком, словно мантру повторял зловещую для всего "прогрессивного человечества" аббревиатуру: "Кей-джи-би, Кей-джи-би..."
  
  Не преодолев и четверть пути, майор был остановлен криком: "Командо́н-саи́б! Твоя тупангча́ (пистолет)!.." Герман похолодел. Сбросив багаж, он бегом вернулся назад и принял из рук афганца свой складывающийся в прикладе автомат, упакованный в грубый чехол с инвентарным номером. Еле слышно пробормотав "ташаку́р (спасибо)", Герман принялся рыться в карманах в поисках мелочи для выдачи вознаграждения, но, не обнаружив её, вынул пачку новеньких местных банкнот в заводской упаковке с реквизитами Пермской фабрики Госзнака. Превратно истолковавший жест "шурави́" [советский человек] дуканщик, тотчас метнулся в подсобку за новым товаром. Опаздывающий транзитный пассажир, озабоченный мыслью отблагодарить продавца за сохранность казённого имущество, лихорадочно вертел головой в поисках товара, приобретение которого могло сцементировать бескорыстные союзнические отношения представителей двух народов, но замыленный глаз покупателя неизменно натыкался на дурно сработанные образцы интимного гардероба и воинственные столбики надутых презервативов с распушёнными усиками или петушиными гребешками. "Какая мерзость!" - констатировал Герман, совершая очередной визуальный обход пыльных товаров, выставленных в дукане. Сквозь багет сандалового дерева за его мучениями наблюдал лощёный суровый брюнет с орлиным носом и раздвоенным волевым подбородком. "Ну и бровастый же, чертяка! - отметил про себя молодой человек, встретившись с ним взглядом. - Ни дать ни взять, наш Леонид Ильич на Малой Земле. Может его?.. А не скажешь ли, товарищ, почём у тебя нынче Бабрак Кармаль? - выдохнул он, вернувшемуся из закромов афганцу. Через минуту запыхавшийся майор бежал по взлётной полосе, унося в притороченном к рюкзаку футляре от использованного гранатомёта "Муха" портрет Генерального секретаря ЦК НДПА, а растроганный дуканщик, словно Ярославна на проводах князя Игоря, долго тряс в вытянутых руках ворохом женского нижнего белья, провожая взглядом растворяющийся в аэродромной пыли причудливый двугорбый силуэт первого и последнего в этот день покупателя.
  
  

Вертолёт

  
  Рокот и шум сложного механизма винтокрылой машины, несущий Германа к новому месту службы, постепенно погружал его в дремотное состояние. Этот монотонный гул напомнил ему Новосибирскую консерваторию, где он в гормонально-насыщенные годы в первый и последний раз наслаждался звуками "индустриальной" музыки, сидя бок о бок с прелестной виолончелисткой в тесной каморке кружка любителей музыкального авангарда. Давали в записи какого-то знаменитого итальянца-новатора - "маэстро шума и хаоса" [Луиджи Руссоло - итальянский композитор, художник и поэт футуристического направления; родоначальник направления "музыка шумов"]. Молоденький лейтенант, завсегдатай клубных сборищ и консерваторских капустников, содрогаясь и покрываясь мурашками от сольных партий ножа по стеклу, потел от усердия, шёпотом воркуя с предметом своего очередного увлечения.
  
  Подключив воображение, майор, полулёжа расположившийся на собственном багаже, водруженном на вьюках трех разобранных батальонных минометов восемьдесят второго калибра, небезуспешно пытался выделить знакомые составляющие из оглушающего хаоса ревущей машины. Вот рокот прибоя... а вот - свист ветра в кровле сеновала перед грозой. Он даже смог уловить еле слышимый ритм африканского глиняного барабана "уду", который некогда слышал в гостях у своего бывшего друга-армейца Сергея Горностаева.
  
  Герман мысленно перенёсся в уютную однокомнатную квартиру старшего лейтенанта ПВО, где под перебор ладоней и пальцев её хозяина обожжённый глиняный горшок с двумя дырками издавал непривычные для слуха мистические звуки, вызывающие желание высморкаться и промочить горло. Сергей - сын генерала ГРУ - был одаренным молодым человеком, этаким зелёным ростком, купированного войнами древа династии советских военных разведчиков. В его доме Герман, лейтенант-двугодичник, познакомился со своей женой, за что, кстати, зла на генеральского сына не держал. Разведывательный отпрыск был неутомимым выдумщиком и под звуки примитивного инструмента бесстрастно рассказывал, как, будучи с миссией в Нигерии, его отец за бивачным костром, сам того не подозревая, вкушал подрумянившуюся плоть хозяина этого барабана. Незадачливый ударник, освежёванный накануне, чем-то не сошёлся во взглядах с офицерам-путчистами, боровшимся за торжество социальной справедливости в этой живописной африканской стране. "А что?.. Свинина как свинина..." - бесстрастно комментировал своё повествование Сергей, не переставая извлекать причудливые звуки из глиняного музыкального инструмента...
  
  Усилием воли прервав цепь воспоминаний, вызвавших у него легкую тошноту, Герман выудил из сомкнутых губ недокуренную сигарету и, перегнувшись со своего импровизированного ложа, смачно сплюнул на пол.
  
  "А ну, дохляк, вытри за собой! - прервал его блуждания в потёмках воспоминаний раздраженный окрик одного из пилотов. - Что уставился! К тебе обращаюсь! Ты, гнида гражданская, на борту боевого вертолёта, а не в хлеву! Гаси сигарету, кому сказал! - ещё более распаляясь, добавил человек в лётном комбинезоне".
  
  Устыдившись, майор резво вскочил, вытер подошвой сандалий плевок и принялся оглядываться в поисках места для утилизации окурка. Пилот, виртуозно склоняя мать единственного пассажира, удалился в кабину. Окурок, предчувствуя кончину, вспыхнул искрами дешёвого пакистанского табака и покорно затих. Ближе к грузовым створкам вертолета Ми-8 на такелажных тросах была укреплена новенькая полевая кухня, напоминавшая паровоз братьев Черепановых с оторванными передними колёсами и чем-то отдалённо - остов затонувшего океанского лайнера с пустыми глазницами иллюминаторов по периметру. В одну из таких глазниц мстительный Герман и сбросил недокуренную сигарету. В салоне стоял всё тот же надсадный гул, в котором уже не угадывались ни звуки прибоя, ни ветра и уж тем более - африканских барабанов.
  
  "Всё не так... ну всё не так!.. - бормотал про себя уязвлённый пассажир, возвращаясь к месту лёжки. - Крысиные бега, а не война! Злоба из ушей прёт! Уже и воспоминаний не осталось от былого боевого братства! В первую командировку и страна была милее и люди добрее. Бойцов спецподразделения КГБ "Каскад" почитали за честь принять экипажи и советских и афганских вертолётов. А нынче?.. "Куда прёшь?!.. Бросай багаж, с перегрузкой не полетим... Какой туалет?!.. да хоть в штаны!.." Герман вздохнул, переводя дух. "А что ты хотел?.. - сам себе задал он вопрос. - На лбу не написано, что ты не гражданская шпана, а без малого три года майор КГБ... К тому же твой оклад раз в двадцать больше армейского... Только вякни, что из КГБ - тут же на грубость нарвёшься. Не бить же себя в грудь, доказывая, что ты в свои тридцать три уже ветеран Афгана. Они, эти суровые вертолётчики, поди, не меньше моего лиха хлебнули. Судя по вмятинам на обшивке, ветхости внутреннего убранства машины, эти ребята - из обстрелянных..." Майор потянулся за пачкой сигарет, но вовремя спохватился. "Да и Кабул стал другим... Обыденным, скучным, лишённым прежней романтики..." Герман повернулся на бок и взялся препарировать свои впечатления о первых днях с момента возвращения в Афганистан.
  
  

Кабул

  
  Пребывание в Кабуле было тоскливым, как соло фагота на похоронах народного артиста. Десятки недавно прибывших сотрудников КГБ нестройными рядами ходили из кабинета в кабинет Представительства своего ведомства, заполняли анкеты, вещевые и продовольственные аттестаты, получали оружие, провиант и выслушивали нескончаемые наставления и лекции об особенностях оперативной обстановки в этой Богом забытой стране. Почти всё, что им доносили отцы-командиры, было Герману известно по первой командировке, но были и новости. Новости, которые, словно кольца питона, вились вокруг единственной темы: мы здесь надолго, если не навсегда и перемен к лучшему ждать не приходится. Как представлялось начальству, всему виной была агрессивная политика американского империализма, в чём его очередной раз заверил старый кадровик, уточнявший состав семьи молодого майора.
  
  Весомым подтверждением вмешательства американского империализма в дела суверенного Афганистана стал булыжник, брошенный в окно гостиницы-ночлежки в Старом Микрорайоне. Похоже, нас не любили... и не только "ястребы" из Пентагона. Постояльцам, вернувшимся после работы, буднично сообщили о случившемся, выбитое стекло заменили, и к вечеру офицеры уже привычно расписывали "пульку", ни мало не тревожась о собственной безопасности. Да и о чём можно было беспокоиться, если весь Микрорайон до мелочей напоминал спальные окраины Москвы с их размеренной жизнью, гуляньями во дворах, детским гомоном и женскими посиделками у подъездов. В конце-концов выяснилось, что даже камень, разбивший окно, бросал не американский наймит, а досрочно откомандированный за растрату хозяйственник из военного ведомства.
  
  Каждый день ранним утром мужская половина советской колонии, упаковав в дипломаты домашнюю снедь, рассаживалась по служебным машинам и разъезжалась по многочисленным предприятиям, школам, институтам и военным гарнизонам, где "шурави" [советские] методично и терпеливо учили "братьев по разуму" основам построения и защиты их недалёкого счастливого будущего.
  
  По первым впечатлениям, Кабул с его ограничениями в передвижении советских граждан напоминал большую деревню, в которой все друг друга знают, или почти все... Стоило Герману появиться в Старом Микрорайоне, где проживала бо́льшая часть советской колонии, как его тут же брали в оборот давние друзья и приятели, бывшие сослуживцы и ветераны "Каскада". Встречи со знакомыми происходили ежедневно, а порой - и ежечасно. "Привет, старина! Какими судьбами в наши края?.. По распределению?.. Не повезло... но ты не расстраивайся. Афган - это всесоюзная ссылка для залётчиков и аморальных типов вроде тебя... Что, бабы? Угадал?.. Кто бы сомневался..."
  
  Вот идёт Оскар. С ним он в Прибалтике раскручивал дело о контрабанде цветными металлами из Сибири. Хороший малый, настоящий розыскник... а какие манеры! Рафинированный интеллигент. Герман стыдливо отворачивается. Он устал. Устал от встреч, от непременных дружеских объятий, похлопываний по плечу, спорадических застолий в многочисленных кабульских харчевнях. И часа не прошло, как он завершил дружеский обед с бывшим одногруппником по высшим курсам контрразведки в Ташкенте. Вспомнили всё: и шпаргалки на экзаменах по спецкурсам, и гусарские рейды по общежитию театрального училища, и приводы в милицию, и ароматные лепёшки, и ободранные колени от первого знакомства с горнолыжным спортом на Чемгане...
  
  Отлично! Оскар, кажется, его не заметил... Уходит... А то бы пришлось воскрешать чудесное время, проведённое в Таллине, - бесцельные блуждания по узким улочкам Старого города, ароматный кофе под полотняным навесом, запах моря, божественный ликёр... а ещё обыски, выемки, аресты...
  
  Настроение стало подниматься. Где-то недалеко барражировали вертолёты, умиротворяюще тявкали далёкие гаубицы. Для полной гармонии где-то у моста в Микрорайон суетливым дятлом простучала очередь, наполнив Германа ощущением дремотного спокойствия и оптимизма.
  
  - Герка, ты? Сто лет - сто зим! Когда прилетел?... Снова в Джелалабад?..
  
  Это Акбар, будь он неладен! Знал бы - окликнул Оскара. С его прибалтийской сдержанностью можно было бы отделаться парой чашек кофе с коньяком, а тут... Герман за секунду слепил на лице маску неподдельной радости и как загипнотизированный направился к капкан широко расставленных рук. Минута хрустких потных объятий, мгновенный ожёг о небритую щетину памятного по первой командировке таджика и предчувствие неизбежности потерянного вечера.
  
  - Нет, дружище, в Файзабад, а ты что здесь потерял?
  - Не потерял. Ищу...
  - И что же?
  - Орден "Красного Знамени".
  - Выходит - потерял?
  - Да нет же! Еще даже не заслужил. Вот подыскиваю, где бы его заработать. "Красную Звезду" не без твоей помощи получил, а у нас в Душанбе, сам знаешь, чем выше награда, тем круче карьера, да и девушки чаще подмигивают.
  - А я за всё про всё только медаль "За Отвагу"... Наверное поэтому и с карьерой не клеится и с женщинами не везёт. Помнишь "Фила", который самую масштабную операцию разработал?
  - Помню.
  - За "Бэ-Зэ", и то не сразу дали.
  - Что, только "За Боевые Заслуги"? И это за операцию, сравнимую с Курской битвой?
  - "Фил" сказал, что ему и этой награды за глаза хватит.
  - С такой висюлькой от меня бы все женщины отвернулись.
  - Ну, то ж "Фил". Если ты помнишь, он вообще женщин сторонился. А ты, вроде как, женат? Зачем тебе лишнее? Или ошибаюсь?
  - Ну почему же... И жена-красавица и дети гладкие - как бобы с одного стручка, но, понимаешь, - солнце...
  - Жарко?
  - Не без того... Но, как бы это сказать... Вам, северянам не понять... Хочется!
  - И мне хочется!
  - Вам, бледнолицым, не так! Мне же - всегда и везде! И чтоб разнообразие как в восточном салате было... Понимаешь?
  - Вроде как...
  
  Между тем боевые товарищи уже входили в прохладную глинобитную забегаловку, исходившую нервными повизгиваниями индийской эстрады.
  
  - Бутылочку "Столичной" и остальное, как обычно! - ещё не оседлав стул за столом с цветастой ядовито-пахучей скатертью, скомандовал переводчик.
  - Может...
  - Никаких "может"! Ты мне как брат, мамой клянусь, а у братьев слово "может" - есть констатация возможности, а не сомнений, как у тебя!
  - Понятно...
  
  Герману становилось неуютно от наростающего вала восточного гостеприимства. Он со вздохом скосил глаз на линялую гардину, по верху которой, балансируя хвостом, сновала шустрая мышь, охотясь за жирными тараканами. Каждый её удачный манёвр сопровождался одобрительным смехом постояльцев, которые, как и Герман, скрашивали скуку, наблюдая за поведением божьей твари.
  
  Акбар тщетно пытался увлечь бывшего "каскадёра" воспоминаниями о лихих днях совместного участия в боевых операциях. Его молчаливый собеседник был глух к романтическим деталям недавнего прошлого, и лишь первая "сотка" выпитого смирила его с обсуждаемой темой. После молчаливой третьей майора вдруг прорвало и он, теряя связь с реальностью, окунулся в воспоминания. Акбар, наконец получив удовольствие от общения, шумно булькал кальяном, подзуживая друга бесконечными "а помнишь!.." Друг помнил, а если что и терялось в закоулках его памяти, всё равно делал вид что помнит, подбадривая таджика отчаянными кивками головы. Вскоре глаза выпивох подёрнулись влагой, а тосты расцвели витиеватыми эпитетами. Ветераны уже пресытились патокой взаимной лести, когда Акбар предложил продолжить торжества в другом месте.
  
  - Всё, Герочка, едем к подружкам! Я такой райский уголок знаю!.. - воскликнул в алкогольной экзальтации таджик.
  - Не-а!
  - Да брось ты! Все мы верные до первой юбки... А мои девочки, что меня дожидаются, доложу тебе...
  - Не-а!
  - Ты что считаешь, что я не верный муж? Обижаешь! Всё в дом несу жёнушкам да детишкам малым...
  - У тебя что ж - не одна?
  - Как бы тебе сказать... но если с "Красным Знаменем" вернусь - клянусь Аллахом, третью заведу.
  - Вам можно! - с завистью промолвил Герман, которому и одной женщины как правило было много.
  - Всем можно, если с умом.
  - Ум похоти не товарищ!
  - Это ты про меня? Это у меня похоть?
  - Ну, что-то вроде того.
  - Не путай похоть с природой! Мы, арийцы...
  - Слушай Акбар, перестань молоть чушь! Ты себя в зеркало видел? У тебя челюсть, как у неандертальца и рожа цвета луковой шелухи! Какой ты к чёрту ариец?
  
  Акбар вскипел. Путая русский с таджикским, он с яростью экскаватора стал вгрызаться в пласты своего древнего рода.
  
  - Мы - памирцы-Саманиды! [Саманиды - династия, правившая в Средней Азии и Иране в 819-999 годах]. Мы построили водопровод и жили в каменных домах, когда вы в вашей Москве на огородах нужду справляли. Наши бескрайние земли воспевал сам великий Рудаки. Ты о нём хотя бы слышал?
  
  - Да, - соврал Герман, - слышал его песни по радио...
  
  Потомок Саманидов, скосив глаза, с посмотрел на собеседника, но, видимо, посчитав выше своего достоинства изобличать невежество боевого друга, продолжил.
  
  - Наш арийский бог Ахура Мазда...
  
  Уязвлённый товарищ немедленно воспользовался видимым для него несоответствием.
  
  - Ты ж, вроде как, Аллахом клянёшься...
  - Могу и Ахурой Маздой!
  - А я всё больше - партбилетом!
  - Ну и дурак!
  - Сам дурак!
  
  Не прошло и четверти часа, как боевые друзья сцепились не на шутку. Добродушные афганцы, оставив в покое мышь, с интересом наблюдали за перепалкой "старших братьев". Забыв об исламской солидарности, посетители, по какой-то только им ведомой причине, взяли сторону "бледнолицего", подбадривая его всякий раз, когда он угрожающе манипулировал кулаком у носа смуглого арийца.
  
  В конце концов потомок Саманидов сдал позиции, хлопнул дверью и вышел вон. Раздосадованный Герман рассчитался и в дурном настроении направился в гостиницу.
  
  

Эпистолярные муки

  
  Герман сидел за столом перед раскрытой ученической тетрадью для прописей. Лист в косую клетку был чист и рука, зависшая над ним, всё никак не решалась нарушить его девственную белизну. "Здравствуй милая Оленька, - вздохнул он с облегчением, - Снова после долгих лет на моем столе лежит пистолет..." Молодой человек откинулся, удовлетворённый началом. Пистолета на столе не было. Был недопитый стакан водки, огрызок американской консервированной сосиски и два бутерброда из чёрного хлеба с подсыхающей килькой.
  
  "Возможно завтра вылечу в провинцию. Меня распределили в город Файзабад провинции Бадахшан. Говорят, Файзабад - это тихий областной центр, в котором живут те же мирные таджики и узбеки, что и у нас. Прямых рейсов не было. Полечу на перекладных". Герман удовлетворённо облокотился о спинку стула, отхлебнул из стакана и, на секунду зажмурившись, быстро запихал в рот пахучую снедь. Вкус пряной кильки разбудил задремавшую было фантазию и лесенка строчек стала быстро заполнять листы тетради для первоклассников. "Здесь готовят очень смешные шашлыки, - увлечённо выводил пишущий, - маленькие, размером с наши фруктовые карамельки. Пять минут - и уже несут веер шампуров с шипящими кусочками баранины. Запиваем их афганской "Кока-Колой". Она приторно-сладкая и поэтому не утоляет, а напротив - усиливает жажду... Который день не могу принять душ. Горячая вода только по понедельникам и то - по четыре часа в день... Вчера ходил в кино. Крутили "Зимнюю вишню". У вас в прокате она появится через месяц или два, а нам уже показали! Я обрыдался! Там главная героиня - тоже Ольга. Такая же взбалмошная как и ты (видимо, я вообще только таких и могу любить)" От безделья каждый день хожу в клуб-кинотеатр. Просмотрел больше фильмов, чем за последний год в СССР.
  
  Герман вновь отстранился от стола и, жуя сосиску, предался волнующим воспоминаниям, но внезапно замер. Память, словно занозу из воспалённой раны, вытащила образ другой... Другой женщины, которую он не то что бы любил, но, похоже, был сильно ею увлечён. "Валькирия" - Люда, Люся... Дочь секретаря парткома Института разведки, арестованного за шпионаж в пользу США. Умная, красивая, волевая. Именно это её и портило. Герман никак не мог признать за женщинами права иметь мужской характер. Альпинистка, наездница, лётчица... "Почему влюбился в воспитательницу детского сада, а не в неё?" На этот вопрос ответа не было. А теперь еще его Люда стала дочерью предателя... Мда-а-а... Если бы на её месте была Ольга, он бы её не бросил... Нет, правда, не бросил!.."
  
  Чтобы убедиться в искренности внутреннего монолога, Герман придвинул стоявшее поодаль зеркало. На него смотрел двойник с честными грустными глазами. "Да, определённо остался бы с ней..." Но "Валькирия" - не Ольга. "Валькирия" была другой. Она, как ему казалось, несла печать фатального исхода с самого момента знакомства. Люсенька... "Как же ты справляешься со всем, что обрушилось на тебя?.." - сентиментально вполголоса пропел Герман, после чего решительно опрокинул в себя оставшуюся в стакане жидкость, сморщился и, подышав в рукав, закурил сигарету. Мысли разбежались. Так и не собрав их воедино, он продолжил письмо. "Представляешь, в зал кинотеатра запрещают входить с сумками и пакетами! Ну, разве это не смешно?! И ещё, у нас комендантский час. С десяти вечера. Сейчас уже половина двенадцатого, а за окном кто-то из наших под гармошку горланит "Берёзовый сок" [песня "Берёзовый сок" слова М. Ножкина, музыка Е. Аграновича]. Вот так у нас весело...". Герман перечитал концовку и, оставшись довольным собственным юмором, учинил привычно-факсимильное "люблю, целую", после чего запечатал письмо в конверт.
  
  

Прибытие в Кундуз

  
  Приземление вертолёта прошло в штатном режиме, если не считать попытки полевой кухни освободиться от оков стягивающих её тросов. На рулёжке изделие армейского общепита, балансируя на одном колесе сделало угрожающую попытку штурмом взять позиции батальонных миномётов, с которых кубарем слетел не на шутку струхнувший Герман. В аэропорту единственного пассажира встречал коренастый невысокого роста жилистый крепыш с раскосыми глазами и широкими скулами. "Агвандоржо́", - представился он, легко перехватив самый большой рюкзак гостя. - С приездом в зональный центр "Северо-восток"! Давай быстрей в машину, опаздываем на день рождения". "Спасибо, - промолвил майор, - но, может, мне сразу к себе в Бадахшан махнуть, как ты считаешь? - осведомился он, намереваясь воспроизвести причудливое имя встречающего, но после неуверенного "Гавн..." осёкся. Коренастый рассмеялся. "И не пытайся. Поначалу все норовят дерьмо вперёд имени поставить. Зови Ваней, так проще. А в Файзабад мы тебя завтра отправим. Сегодня рейсов уже не будет".
  
  С аэродрома в город ехали в новеньком УАЗике с открытым верхом. Ваня, опер-бурят из Улан-Удэ вёл прыгающую на ухабах машину с максимально возможной для разбитой дороги скоростью. "Сарацины хреновы! Всю трассу минами изрыли, - пояснял он, - а ещё пару лет назад гладкой была, как Ленинский проспекте в Москве. Что ни вечер, то минируют. И когда только успевают?! Ночью не проскочить. За каждой кочкой их злые глаза угольками горят, а днём всякий норовит продемонстрировать дружелюбие. Грязные лицемеры! Вон слева куча железа, видите? Фугас, мля!.. Все, кто в БМП были, погибли". Герман послушно, как на экскурсии по Ваганьковскому кладбищу повернул голову в сторону груды искорёженного металла. Тоже самое проделали и пилот вертолёта, отчитавший его за курение на борту, а также двое бойцов сопровождения, для которых израненная взрывами дорога была знакома до мельчайших островков ещё сохранившегося полотна асфальта. Некоторое время ехали молча, объезжая многочисленные всё ещё не засыпанные воронки.
  
  - А там мы на вынужденную пошли, - нарушил молчание вертолётчик, без особого энтузиазма указывая рукой в сторону редкой растительности на краю поля. - Двигатель у самой земли сдох. На авторотации сели, точнее - плюхнулись. Перевернулись, конечно. До сих пор спина по ночам ноет.
  - Наши тогда первыми к вам подоспели, - подхватил водитель.
  - Ага... Еще полчаса - и духи весь экипаж порешили бы. Я даже их радостные рожи видел. У, мрази! Повезло... А то бы этого вашего товарища майора, - лётчик указал на Германа, - сегодня кто-нибудь из моих товарищей вёз.
  
  Герман после упоминания "товарища майора" внезапно проникся уважением к этому немногословному капитану ВВС с обветренным лицом, строгость которого уже не казалась такой оскорбительной.
  
  - Вы уж меня простите за сигарету!
  - Да ладно... Только больше не озорничайте, товарищ майор, нервными мы стали...
  - Понимаю... Самого после первой ходки в Афганистан год трясло.
  - А второй раз зачем пожаловали? Первой мало показалось?
  - Долго рассказывать. В другой раз..., может, завтра, если до Файзабада подбросите.
  - Не получится. Нам завтра в Мазари по утру возвращаться. На афганце полетите.
  
  Солнце уже почти скрылось за горизонтом, когда УАЗик вильнул на дорогу, ведущую в резиденцию советнического аппарата. Место расположения русской колонии чем-то напомнило Герману Самархель, - городок советских специалистов в пригороде Джелалабада, где он провёл чуть ли не самые счастливые, как ему казалось, полгода жизни в компании отчаянных парней из группы "Каскад". Как там, так и здесь он широкой грудью вдыхал чуть влажный, почти тропический воздух. Шум мотора не мог заглушить неспешную перекличку птиц, устраивающихся на ночёвку. Его обдавали еле ощутимые волны ароматов домашней кухни, замешанные на запахах деревьев и трав. Слева и справа проплывали чёрные силуэты платанов, разлапистых пальм и пушистых сосен с непривычно большими иглами. Наконец показались приземистые одноэтажные строения с мерцающими в вечернем тумане заплатками зашторенных окон. Ему, как и четыре года назад показалось, что он вновь попал в страну жевунов из сказки "Волшебник Изумрудного города". В подтверждение его аллюзии вместе со скрипом тормозов где-то недалеко послышался звон бубенчика, и вслед за тем из темноты вышел совершенно очаровательный "жевун" в широких шортах с копной светло-русых вьющихся волос, ведущий под уздцы белого ослика с колокольчиком на шее.
  
  - Восхитительно! - не выдержал Герман, поддавшись нахлынувшим на него чувствам. - Вы, должно быть местный гном?! - всё ещё находясь в состоянии экзальтации, добродушно спросил он человека с ослом.
  - Что-то в этом роде, - подтвердил русоволосый, - зональный советник, полковник Сафронов.
  - Виноват, товарищ полковник... - стушевался гость.
  - Игорь Иванович.
  - Извините, Игорь Иванович, у вас тут так хорошо, будто в сказке, вот я и расслабился.
  - Рано расслабились товарищ...
  - Герман, Герман Николаевич... майор...
  - Ах, да, Герман Николаевич. Наслышан о вас. Так вот, Герман Николаевич, прилетели бы в это время вчера, в самый раз под миномётный обстрел попали... Такие вот у нас сказки на ночь... Ну да ладно, спешивайтесь и скорее за стол. Через час именинник со своими подсоветными организует засаду. Времени в обрез. Надо же тех миномётчиков отловить. Давайте, не мешкайте, а ты, Агвандоржо, отведи "Мишку", - полковник указал на ослика, - к "шифрикам" на виллу, пусть покормят и почистят. Да, ещё, поторопи Мефодия, - вечно опаздывает. Скажи ему, дескать, сегодня обстрелов не будет.
  
  

День рожденья, расстрелянный тесть и "Охотники за головами"

  
  Застолье скорее напоминало капустник артистов театра "Сатирикон", чем собрание суровых чекистов. У вершины стола возвышались две фигруры - главного "жевуна" и виновника торжества, облачённого в сетчатый маскировочный костюм. Фигура именинника вызывала ассоциации с носорогом, а его друзья-компаньоны по периметру стола - с пёстрой фауной африканских саванн. "Носорог" и "Жевун", склонив голову друг к другу о чём-то совещались. Гости, одетые в летнее разноцветье индо-пакистанского ширпотреба, весело галдели, изредка тайком дегустируя напитки и воровато закусывая их маслинами.
  
  Полковник Сафронов, наконец прервал общение с "Носорогом".
  
  - Все в сборе?
  - Мефодий где-то на подходе... и ещё один не прибыл, тот, что на замену Виталию в Тахар должен прилететь.
  - Послать за шифровальщиком! Немедленно!
  
  К счастью посылать за Мефодием не пришлось. Скрипнула дверь и в зал, нагнувшись, вошёл сутулый великан в сопровождении двух автоматчиков. "Тролль! Вылитый тролль", - вырвалось у Германа. "Мефодий, твою же мать! Сколько можно ждать?!" - с нотками укоризны и даже угрозы проворчал Сафронов, и уже не сдерживаясь, закончил, - Когда прекратишь этот балаган?! Немедленно убери своих клоунов!" "Тролль" незаметно сделал ладонью жест, означавший команду "пст!" и охрана, перекинув автоматы за спину, послушно удалилась, зажимая в руках фрукты, которые им успели всучить участники застолья. Великан, скрипя стулом, сел по левую руку от Германа. "Пардон!" - прокуренным хриплым голосом извинился он, избегая взгляда соседа.
  
  - Наше радиошифровальное чуди́ло, - склонив голову к Герману, шёпотом прокомментировал ситуацию Агвандоржо.
  - Почему?
  - Сам увидишь, - ответил бурят и обратился лицом к встающему из-за стола зональному советнику.
  
  "Уважаемые товарищи, друзья и, конечно же, дорогие гости, - начал полковник Сафронов, - сегодня мы отмечаем тридцать восемь лет нашему боевому другу, подполковнику Валерию Ломидзе. Валерий Сергеевич прошёл большой путь..."
  
  "Носорог" встал. Игорь Иванович ещё продолжал перечислять неоспоримые добродетели "Носорога", а Герман уже делал первые выводы из своего наблюдения за именинником. "Суровый... Грузин, однако нос картошкой, должно быть, рязанские или тамбовские кровь попортили... Властный, однако не без юмора - вон как весело морщинки из-под глаз сбегают".
  
  - Луший о́пер в зоне "Северо-восток"! - вновь принялся комментировать Ваня-Агвандоржо.
  - Да-а-а... по лицу видно... Одно слово - воин!
  - И не подумаешь, что по образованию - историк. Душманы как степного пожара его боятся. Половину чекистско-войсковых операций разработал. На дари [один из государственных языков Афганистана] шпарит, как на своём родном, а стоит ему в их тряпьё облачиться, так палец сам к спусковому крючку тянется. Ни дать, не взять - афганский бандит!
  
  Между тем "бандит" уже стучал пальцем по стеклу циферблата наручных часов и выразительно щёлкал у кадыка в надежде прервать затянувшийся панегирик в свой адрес. Наконец полковник исчерпал запасы красноречия и завершил тост. Советская колония дружно запрокинула головы.
  
  День рождения отмечали долго и основательно. Ломидзе, как и планировалось, через час извинился, подхватил автомат и вышел к ожидавшим его сотрудникам ХАДа. Когда потребление закусок перешло в разряд "священного долга", полковник Сафронов поманил взглядом Германа и вышел с ним в соседнюю комнату.
  
  "Ну, как там, на "Большой земле"? - задал он дежурный вопрос, усаживаясь напротив гостя в потёртое кресло. Общения выстраивалось по принципу "банальностью на банальность". Начали с обсуждения первых успехов работы Всесоюзного общества трезвости, осудили высылку наших дипломатов из Англии, посудачили о судьбе "Титаника", недавно обнаруженного американцами в Северной Атлантике. Под комментарии о массовых манифестациях в Прибалтике раскупорили бутылку красного сухого вина, которое входило в ежемесячный продовольственный набор сотрудников Представительства. Когда разговор оживился и расцвёл взаимными улыбками, Сафронов, наконец, посчитал возможным задать вопрос, который он, словно камень, бережно держал за пазухой, дожидаясь полного расслабления гостя.
  
  - Так, значит, говоришь - расстреляли твоего тестя?
  - Не понял?.. - искренне удивился Герман. - Я такого не говорил. - И к тому же он не мой тесть, - начал догадываться собеседник. - Мой на заводе слесарем-лекальщиком работает, за что ж его расстреливать?
  - Хорошо, не твой, но в Москве поговаривают, будто ты на его дочь виды имел.
  - Мало ли в Москве придурков!
  - И то верно! Мне же об этом генерал-кадровик рассказывал.
  - И среди них встречаются...
  - Мда... Ты бы поведал мне, каков этот полковник Фикусов, что в вашем Институте разведки целую американскую резидентуру развернул?
  - Обычный, как и все в нашей Конторе... К тому же - секретарь парткома!
  - Но-но! Ты по одному предателю о всей Конторе не суди!
  - Я не сужу. Просто с виду и не скажешь, что шпион... Настоящий коммунист, умел народ воодушевить, труды Маркса и Ленина знал как "Отче наш"!
  - Прикидывался!
  - Я бы не сказал. Похоже, что верил...
  - А "Валькирия"?
  - Какая "Валькирия"? - Герман похолодел.
  - Дочь его. Она по делу оперативной разработки под псевдонимом "Валькирия" проходит.
  - Надо же, даже псевдоним у меня срисовали! - вполголоса буркнул гость.
  - Что?
  - Да так, в каждом территориальном управлении среди женской агентуры две-три "Валькирии" найдётся.
  
  Собеседники замолчали. Два года назад Герман, ещё не зная как звать Людмилу, про себя дал ей звучное имя "Валькирия". Мысль о сходстве со скандинавской воительницей пришла ему на ум, когда на окраине Москвы он случайно увидел русоволосую красавицу верхом на коне. "Неужели отец успел привлечь её к сотрудничеству с американской разведкой? - чёрной тенью проскочила непрошеная мысль. - А как же любовь?.. То, что она мне дарила, иначе, как настоящей любовью назвать нельзя. Искренние чувства не сымитировать, их можно только испытать..."
  
  - Так и что..., "Валькирия" тоже на США работала? - стараясь казаться равнодушным, прервал паузу Герман.
  - Нет. Вслед за твоим визитом её госпитализировали после попытки суицида. Ты ушёл, а через пару часов ей сообщили о приведении приговора в исполнение.
  
  Герман в волнении вскочил. Он был пунцовым от мгновенно нахлынувшего чувства, которое нельзя было назвать ни смущением, ни стыдом.
  
  - Сиди! С ней всё нормально. Уже выписали. И кто тебя надоумил приволочься к ней за сутки до отлёта в Кабул.
  - Веник!
  - Что ещё за веник?
  - Вениамин Вениаминович, друг мой... Выпили мы тогда изрядно.
  - Ну, и молодец! Правильно поступил. Дети за отцов не в ответе. Как рассказали, и на тебя подозрение пало. Если бы тогда не переночевал у своей зазнобы, сейчас бы показания давал, а не со мной вино пил. Рассудили, что ты либо полный идиот, либо чист перед законом, либо... либо и то, и другое.
  - Хотел бы я видеть вас на своём месте!
  - Ну, извини, не повезло! - добродушно рассмеялся Сафронов. - Ладно, всё в прошлом, пошли лучше к ребятам, посмотришь, какие спектакли мы умеем разыгрывать. Главное, со всем соглашайся и по отмашке - головой кивай.
  - Кивать приучен... При нынешней власти это не сложно... - иронично добавил гость, улавливая мимолётную настороженность хозяина опергруппы.
  
  За столом уже пробовали голоса. "Тролль" Мефодий, который в кругу друзей успел обмякнуть, как говяжий край в маринаде, принялся заботливо ухаживать за Германом.
  
  - Горной куропаточки отведайте, - ворковал он, накладывая зажаренную до корочки дичь в его пустую тарелку.
  - Спасибо, я уже сыт, - отвечал Герман с благодарностью поглядывая на великана. - Мне бы салатику или вот эту дыньку...
  - Это не дынька. Это папайя! Замечательный, доложу вам, плод! Из Индии привозят. Мы в нём мясо тушим. Первейшее средство от глистов! Вечером съешь, а к утру мисочку готовь, чтобы, понимаешь...
  - Благодарствую, я передумал.
  
  Послышался хрустальный звук пустого фужера, по которому, настойчиво, как в рынду в тумане, бил вилкой зональный советник. "Товарищи, товарищи! Слово предоставляется нашему гостю, майору Потскоптенко". Герман встал, долго путался в словах приветствия, охлаждая ладони стопкой ледяной водки, которую судорожно сжимал в руке, затем резко и нелепо завершил тост: "За скромных героев! За именинника!" Все с облегчением выпили.
  
  - Товарищи, - продолжил Сафронов, - Наш гость привёз нам не только привет с "Большой Земли", но и благодарность руководства за наши, так сказать, скромные успехи...
  - Большие успехи! - подтвердил Герман, ещё не в состоянии разгадать стратегический замысел тостующего.
  - Вместе с тем... - полковник обвёл взглядом присутствующих, - вместе с тем он передал нам тревожную информацию...
  - Какую информацию?... - загалдели участники застолья.
  
  Сидящий рядом с гостем "Тролль", скрипнув сочленениями позвонков, неестественно выгнул шею и напряжённо уставился на руководителя, предоставив возможность Герману внимательно изучить его облик. Хрящеватое морщинистое лицо человека за сорок, плохо выбритые впалые щёки, жесткие, закрученные штопором волосы бровей, уши с проволочной опушкой растительности, закрывающей слуховой проход, и огромный подвижный кадык, больше похожий на общипанную куриную гузку, которая, как на конвейере в птицефабрике, ходила туда-сюда по его длинной шее.
  
  - По данным закордонной разведки, - продолжил Сафронов, - наш противник разработал операцию "Баунти хантер" [Bounty Hunter], что в переводе означает "Охотник за головами" [дословный перевод - "Охотник за сокровищами"...]
  - Да, так точно! - подтвердил "первоисточник", искоса поглядывая на соседа, который, не дожидаясь кульминации, начал покрываться трупными пятнами.
  - ...в этих целях ЦРУ дало указание своей агентуре, используя любую возможность, осуществить захват нескольких офицеров советнического аппарата КГБ в Демократической республике Афганистан!
  - Слово в слово, товарищ полковник! - подтвердил Герман, втягиваясь в игру.
  
  Над угасающим праздничным столом зависла пауза. Мефодий, не скрывая волнение, запихнул в рот бедро куропатки и хрустко перерубил его жёлтыми от никотина зубами.
  
  - ...Главной целью противник являются сотрудники шифровальных служб нашего ведомства!
  - Так точно! - радостно подтвердил Герман, уставившись на бедного "Тролля", застывшего с торчащей между дрожащих губ птичьей костью.
  - ... Возможные операции спецслужб главного противника будут отличаться масштабностью, дерзостью и даже безжалостностью по отношению к персоналу опергрупп! В этой связи вероятны захваты не только персонала, но и радиопередающих центров с имеющихся на их вооружении техникой и шифрблокнотами! - Сафронов вновь обвёл взглядом своих подчиненных. - Так, что нам надлежит сурово бдеть, сохраняя присущее чекистам хладнокровие! - Все, за исключением окаменевшего шифровальщика, были готовы разорваться от душившего их смеха. Кто-то из зала трижды решительно повторил основную мысль начальства: "Бдеть, бдеть и ещё раз бдеть!"
  
  - Но как же так! - фальцетом вскричал Мефодий, вставая и роняя кость. - Я не получал ни одного циркуляра на эту тему! Ни одной шифровки! Не может Центр...
  - Может! - перебил его полковник. - Информация категории "Особой важности", распространяется нарочными и только в устной форме... Верно я излагаю, Герман Николаевич?
  - Абсолютно! - заверил начальство "нарочный", отстраняясь от Мефодия, который вдруг стал исходить дурным запахом, будто кто-то потревожил забытую кучу ветоши после уборки в заводской столовой.
  
  Мефодия провожали всем составом опергруппы. По углам импровизированного каре шли бойцы с поднятыми в звёздное небо стволами автоматов. В центре скученной толпы возвышалась фигура главного шифровальщика, взывавшего к жалости и состраданию окружавших его товарищей. "Ещё месяц продержаться... Один месяц! А там - Союз... Кострома, дача на Волге и никаких "Охотников за головами"... А может вы меня разыгрываете?.. Неужели правда, Герман Николаевич?.. Какой кошмар! А мне ещё тридцать дней до конца командировки! Как думаете, не выйти ли с просьбой к Игорю Ивановичу, чтобы он запросил у военных "Шилку" для охраны радиоцентра или, на худой конец - парочку АГС... Поддерживаете?.. Спасибо! Я так и думал... Игорь Иванович! - закричал в темноту пребывающий в панике "Тролль", - Игорь Иванович!!!" Ответом ему были три одновременно прозвучавших взрыва. Не успело угомониться эхо, как совсем рядом застрекотали автоматы. Где-то вдалеке приглушённо ухнул миномёт, затем - другой. Герман начал привычно отсчитывать: "Двадцать один, двадцать два, двадцать три..." Отсчет до приземления летящих мин был прерван непрошеной мыслью: "Сглазил!" "Каре" ударилось врассыпную. Бойцы, ощетинившиеся автоматами, тащили в укрытие упирающегося "Тролля". "Игорь Иванович! Игорь Иванович!" - непрестанно взывал шифровальщик к своему командиру.
  
  - Что тебе?! - вынырнул из темноты зональный советник, отряхивая с плеч листву, посечённую шальными пулями.
  - Это охотники?
  - Какие охотники?
  - За головами?
  - Это Ломидзе!
  - Ломидзе - охотник?
  - Мефодий, мать твою!.. Возьми себя в руки и марш в укрытие! Говорю тебе, это Валерка Ломидзе со своими подсоветными "ду́хов" мочит!
  
  

Ночные пересуды

  
  Между тем стрельба стала удаляться. Успокоившиеся участники застолья, обмениваясь впечатлениями, стали разбредаться по домам. Герман, уставший от пережитого за день, поплёлся назад к резиденции зонального советника. Столы в полуосвещённой зале были убраны. Впадающий в дрёму майор, опустился в кресло у резного серванта и в ожидании начальства закрыл глаза. Было тихо, и лишь в соседней комнате бубнил одинокий радиоприёмник, освещая итоги поездки Горбачёва по городам Сибири. Вскоре хлопнула входная дверь, послышались шаги. Приёмник настороженно замолчал, затем ожил, но при попытке воспроизвести речь Шеварднадзе на церемонии назначении его министром иностранных дел, был безжалостно выключен. "Нашли, кого назначить, - донёсся голос Агвандоржо. - Старая лиса и Брежневский лизоблюд!" "Ну, не скажи..." - послышалось в ответ, после чего приглушённые расстоянием голоса слились в одно непрерывное бубнение. Герман сделал попытку заснуть, но отдельные дешифрованные подсознанием фразы привлекли внимание. "...хотели взорвать в ЦУМе... афганцы... наши их повязали..." Где-то он уже это слышал. Ах да, перед отлётом рассказывали, как пятеро афганцев во время молодёжного фестиваля в Москве планировали организовать взрывы в метро и крупных столичных магазинах. Майор поднялся и направился в сторону голосов. За партией в шахматы сидели Ваня-Агвандоржо и какой-то старший лейтенант в защитной "эксперименталке". Собеседники уже успели сменить тему. Судя по всему, старший лейтенант в ответ на байку Агвандоржо о предотвращённом теракте уже излагал свою историю.
  
  - Мне мой тесть-военком рассказывал, что в Марах солдаты-срочники устроили мятеж.
  - Не слышал об этом, - отозвался Агвандоржо, - похоже, врёт военком.
  - Дело говорю! Везли их к нам в "Сороковую" [40-я Армия, дислоцированная в Афганистане]... Молодняк, значит, на замену. Везли через туркмено-афганскую границу. Большинство призывников откуда-то из Дагестана или Чечено-Ингушетии. В их Кабарде чёрта лысого разберёшь кто откуда. Так эти нанайцы бунт подняли, не хотим, мол, в братьев-единоверцев стрелять. Офицеры их усмирять, а они им - морды бить. Набили, значит, оружие забрали, а заодно всех русских новобранцев из вагонов повыкидывали.
  - Врёшь!
  - Чтоб мне провалиться! У тестя свояк - начальник погранзаставы в Марах.
  - И чем всё закончилось?
  - У тебя, Вань, ладья под ударом, - вмешался в разговор подошедший Герман.
  - И верно! А ты, Лёня, что мух ловишь, видишь я подставился.
  - Не до шахмат мне Ваня! Не могу понять, что у нас в стране творится?! Не помню, то ли в тридцать шестом, то ли в тридцать седьмом, батя ещё рассказывал, как его с друзьями с поезда снимали. Рвались они тогда в Испанию. Воевать хотели. Сопляки, что с них взять! А теперь?.. А теперь мы имеем восстание советских ребят, направленных выполнять "интернациональный долг"!
  - Ладно, не обобщай! - прервал товарища Агвандоржо, - вредно для здоровья. Лучше концовку расскажи.
  - Да что концовка... обычная концовка... Эшелон окружили войсками. Те абреки вышли, побросали оружие, сели на карачки и давай своему Аллаху молиться.
  - Жуть какая! - не удержался от замечания Герман, - А мне в "Ясенево" [штаб-квартира советской разведки] перед отъездом такой случай рассказали...
  
  Вступление в разговор гостя прервал полковник Сафронов. "Всем отдыхать!" - скомандовал он. Лёня, заночуешь на кухне, а ты, Герман, иди к "Князю" в опочивальню. Гостевую мы только вчера побелили. Дня через два, не раньше, готовы будем приезжих принимать.
  
  - Князь - это кто? - поинтересовался майор.
  - Валера Ломидзе. Он до утра на операции будет. Койка свободна.
  - А почему "Князь"? Кличка?
  - Валерка, - он и есть настоящий князь! Потомственный. Его род от грузинских царей идёт. Это у меня куда ни ткни - одни батраки в предках числятся. А он - князь!
  - Что ж, его род в революцию под корень не обрубили? - резонно заметил Герман. - У меня деды даже уж на что не ба́ре, а так - подкулачники, и те по пятьдесят восьмой по "червонцу" отхватили. А уж про наших князей да графьёв и говорить не приходится. Всех, - как камыш косою!
  - Чёрт его знает, отчего так. Не силён я в сих материях. Наверное, русские дворяне позлее были. Только Ломидзе рассказывал, будто в их республиканском руководстве половина состава голубых кровей. В Армении аналогично. Меньше разве что у туркмен, да узбеков... Но тоже не без баев... Ладно, хватит болтать, а то ты глупыми вопросами в идеологическую трясину заведёшь...
  - Причём тут трясина, просто понять хотел, почему русских под корень, а...
  - Я сказал - всё!
  - Ладно-ладно, умолкаю, - согласился гость, направляясь в указанном ему направлении.
  
  Комната, в которой ему предстояло провести ночь, ничем не выдавала грузинского присутствия. Обстановка в ней скорее напоминала уютную горницу в украинской хате: вышитые полотенца на стенах, солдатская кровать с горкой из трёх подушек, покрывало с аккуратной заплаткой, кружевные шторы, семейные фотографии в рамочках. Ещё картина маслом. Пейзаж. Подписано "Любимому мужу". Рядом в рамке портрет автора. "Красивая... Везёт же Князю!" Взгляд остановился на портрете чернявого мальчугана с телефонной трубкой у уха. Должно быть, сын. "А вот и его рисунки. Прилично для юного отрока! А с другой стороны - при такой маме..." В углу поленница из диковинных автоматов, на стенах две инкрустированные кобуры с пистолетами. Самый выразительный по форме - Маузер! Ствол отпилен. По всему видно - трофеи. Оглядев комнату, Герман убрал в угол лишние подушки, откинул покрывало, выключил свет, лёг и вскоре уснул.
  
  Под утро вернулся Ломидзе. Гость сделал попытку уступить место хозяину, но тот наотрез отказался. "Мне через пару часов возвращаться в ХАД [афганский аналог КГБ]. Взяли троих пленных. Мои готовят их к допросам, размягчают, так сказать... Но это уж не моя печаль. Главное, чтобы, когда я пришёл, все трое могли хором петь, как детишки на утреннике". Герман согласно кивал, делясь собственными впечатлениями от процесса "размягчения", виденного им в первую командировку. Между тем Валерий достал из-под кровати свёрнутый матрац, расстелил его в углу, бросил в изголовье подушку и, как был в маскировочном костюме, улёгся сверху. Даже лёжа на полу вернувшийся с боевой операции офицер напоминал неукротимого носорога, и только подрагивающая опушка из густых ресниц над покрасневшими от усталости глазами выдавала в нём немалый запас человеческих эмоций. Вдруг Герман увидел бурое пятно на его плече.
  
  - Валера, тебя ранило?!
  - Нет.
  - А кровь?
  - Сабира, подсоветного, из-под огня выносил. Ему грудь прострелили. Ничего, будет жить! - нехотя ответил грузин. - Только ты в Кабуле никому не рассказывай. Нам участие в боевых действиях категорически запрещено.
  - Я знаю...
  - Но в таком случае как прикажете натаскивать афганцев, чтобы они смогли воевать не хуже "духов", - высказал наболевшее Ломидзе, повернувшись к свесившемуся с кровати Герману.
  - А ты, что, много где успел повоевать?
  - Нет, впервые... Но у нас это в крови.
  - Не думаю... Скорее, у них в крови. Мы же просто так воспитаны. Страна наша такая. За неё и жизнь отдать не жалко.
  - Только без громких слов! - поморщился Валерий, - Тебя как звать?
  - Герман.
  - Так вот, Герман, мы здесь воюем не за страну, а за её ошибки. Второй раз на одни и те же грабли наступаем.
  - Ты Финскую зимнюю имеешь в виду?
  - Нет, афганскую... Первую афганскую кампанию, про которую мало кто знает.
  - А такая была?
  - Ещё в давдцать девятом... Пойми, я же историк, успел в архивах порыться. Нам в учебном центре мало что про эту страну рассказывали. Приходилось самому информацию добывать.
  - Нам тоже. В развединституте ни "гу-гу" про Ислам или Афганистан, зато все мозги проели инструкциями с протоколами по проникновению в руководящие структуры НАТО и Пентагона.
  - С тобой, друг, чёрта с два заснёшь, - проворчал "Князь", привставая, опираясь на локоть. - Тогда к тебе вопрос. Скажи, кого мы должны поддерживать - угнетённых или угнетателей?
  - Само собой, угнетённых.
  - А вот и нет! В двадцать девятом две тысячи переодетых во всё афганское красноармейцев при поддержке авиации и бронетехники вели бои в Афганистане. По заданию партии помогали свергнутому королю Аманулле справиться с восставшим народом во главе с одним из его бывших гвардейцев, фамилию которого я запамятовал. Помню, нашими командовал комкор Примаков, это тот, который женился на смазливой подружке Маяковского, ну, той, которая...
  - Да хрен бы с ними, с подружками. Скажи, наши победили?
  - Почти.
  - Это как?
  - До Мазари-Шарифа дошли. Тысяч шесть афганцев на фарш пустили, только всё без толку. Тот "гвардеец" был не лыком шит. Поговаривают, его англичане поддержали и прочая "мировая закулиса". Этот пострел провозгласил себя эмиром и так нашим наподдавал, что те еле ноги унесли.
  - Жаль. Если бы победили, сейчас бы афганцы социализм строили, как у нас.
  - Ну, да... во главе с новым эмиром, - не без сарказма ответил Ламидзе.
  - Был эмиром, - стал бы генеральным секретарём.
  - Ладно, хватит трепаться, давай на боковую. Завтра, если не улетишь, расскажу, как наши, переодевшись белогвардейцами, помогали китайским мандаринам.
  - Ты серьёзно?
  - Абсолютно! А теперь - спать!
  - Может про жену комкора расскажешь, ту что с Маяковским путалась.
  - Она со всеми путалась. Спи лучше! Завтра напомнишь - расскажу.
  
  

Миква

  
  Герман, за неполные сутки изрядно утомившийся от впечатлений, бесцельно слонялся по территории резиденции опергруппы в ожидании звонка из аэропорта. Его скуку на время скрасил Мефодий, прибывший верхом на белом ослике с неизменным эскортом автоматчиков. Управившись с делами, шифровальщик сделал несколько безуспешных попыток пообщаться с немногими оставшимися дома постояльцами, но, получив вялый отпор, с надеждой на понимание прибился к единственному гостю. Вежливый Герман терпеливо выслушал автобиографию бывшего выпускника "мехмата", просмотрел набор замусоленный фотографий жены, детей, тёщи и самого Мефодия с тяпкой на дачных грядках, однако на описании авторской методики лечения геморроя сломался. "Мефодий, дай на ослике прокатиться", - жалобно попросил Герман. Вскоре под серебряный перезвон колокольчика он уже нарезал круги вокруг клумбы верхом на ведомственном ишаке. Его упражнения в верховой езде прервал полковник Сафронов, позвавший шифровальщика, который, судя по манипуляциям указательного пальца, продолжил актуальную тему лечения геморроя с зональным советником. Гость спешился и ушёл от греха подальше под тень платана.
  
  В дневном свете советская колония уже не казалась сказочным местом. Под испепеляющим солнцем маленький оазис, словно впал в анабиоз в ожидание вечерней прохлады. С уходом Мефодия и Сафронова стало тихо и пусто. Зрение гостя уже притупилось от ботанического разнообразия растительности, обильно припудренной пылью. От непрерывных перекуров саднило горло. К обеду колония ожила. Взмокшие от жары советники возвращались на сиесту, принимали душ и, отобедав окрошкой, прятались в свои кельи под защиту кондиционеров.
  
  - Сходил бы в баньку, пока народ не спохватился, - предложил Агвандоржо, выходя из душа с полотенцем через плечо. - Уже час, как топку развели, должно - нагрелась.
  - Баня... в жару?
  - А что такого? Сразу свежести наберёшься. Потом - в микву!
  - Куда?
  - В микву. Бассейн у нас так прозвали. Вон, видишь, за розарием тент из парусины, под ним после бани мы и приходим в себя.
  - Но почему миква? Откуда такое чудно́е название?
  - Это не мы, это археологи придумали. До Апрельской революции Афганистан был Меккой для наших археологов. Где ни копнут - всякий раз что-нибудь, да отроют. Эта страна всегда была проходным двором для целой банды завоевателей. Всю истоптали. И Тамерлан, и Бабур, и Александр Македонский, а ещё Чингисхан, - все норовили к Индии выйти, а покуда шли, разное теряли: то армии, то обозы, а то просто награбленное зарывали...
  - Выходит, миква - это место, где прятали сокровища?
  - Ну, не совсем прятали... Скорее, - отмывали. В ней юных дев купали перед брачным ложем.
  - Да-а-а, - протянул Герман, - Македонский с Чингисханом были мастера по женской части...
  - Не скажи, Македонскому всё больше мальчиков подавай, а Чингисхан, тот да, знатным бабником был, только не они ту купель вырыли.
  - А кто?
  - Евреи. Древние евреи. Если не обращать внимание на мелочи, война - это большой гешефт. Не для всех, конечно. А где гешефтом запахнет, там они прежде всех и объявятся. По части обслуживания Молоха войны им нет равных. Миква - это тоже их изобретение.
  - Умные люди, что и говорить, - согласился Герман, - знали толк в гигиене. Я тоже перед брачным ложем всякий раз душ принимаю, а то...
  - Даже не продолжай! Не терзай душу постящемуся! Иди лучше охолонись в бассейне, пока дурные мысли не одолели. А как остынешь, возвращайся в синагогу на молитву.
  - Что ещё за синагога?
  - Да вон же, то здание, где вчера гуляли. Там прежде, ещё до победы исторического материализма их молельный дом стоял. Оплот научного семитизма! После очередного похода в Индию кого-то из великих, ту синагогу разнесли в щепы, остался только фундамент, который и отрыли те бездельники-археологи. Копошились здесь пока их война по домам не разогнала. Местные решили - не пропадать добру - и на старом фундаменте возвели нам штаб-квартиру. Отсюда и пошло название "синагога". А молитва - это наши "летучки", на которых не хуже, чем под псалмы вздремнуть можно.
  
  Герман послушался совета и целый час принимал банные процедуры, перемежая их отдыхом в уютном прохладном бассейне. Наконец, безразличие, навеянное жарой исчезло, мир заиграл новыми красками, а очищенное от скверны тело придало мыслям энергии и оторвало их от земной тверди.
  
  Сидящий на уходящих в глубь бассейна ступенях майор, закрыв глаза, предался грёзам. Сквозь желтоватую пелену сомкнутых век он будил воображение расплывчатыми фигурами грациозно спускающихся в прохладную воду юных волооких дев, как две капли похожих на скрипачку Ию из детского оркестра его музыкальной школы.
  
  "Странно, - прервал буйство собственных фантазий разомлевший гость, - по неведомой никому прихоти человеческий мозг как правило ближе к ночи затевает игры разума, теряя адекватность восприятия действительности". А тут... и ужином ещё не пахнет, а воображение как с цепи сорвалось...
  
  Меж тем разомлевший мозг продолжил лепить всё новые и новые мыслеобразы. "А как с этим делом у мусульман? - прервала наблюдение за девиациями сексуальных фантазий транзитная мысль. - Ну, типа, когда взапреют от вида навязанного родителями избранника?.. И что у них на сей случай предусмотрено? Свои миквы или в тазике плещутся?.. - несколько оживившись, продолжил рефлексию расслабленный Герман. - О гигиене в их загробном царстве читал. Там и воды́ вдосталь и желающих окунуться - не меньше. А как в реальной жизни - понятия не имею!"
  
  Между тем сознание достаточно расслабилось, чтобы освобождённая мысль взметнулась в поднебесье. "Как же там их женщин в Раю звали?.. Постой, дай вспомню... Гурии! - вдруг всплыло давно забытое слово. - Гурии, смазливые нимфетки для услады праведников, посвятивших жизнь служению Аллаху. Да и не женщины они были, скорее девочки, не старше наших выпускниц начальной школы..." Об этих прелестницах он читал, когда пытался разобраться в хитросплетениях древних сур и Корана, но так и не совладав с их премудростями, лишь сохранил в памяти схематичное представление об их Царствие небесном.
  
  Конечно, по степени комфорта он уступал ведомственному санаторию в Геленджике, однако в отдельных деталях всё же превосходил. Помнится, вместе с дарственной на гектар фруктового сада каждый правоверный по прибытию в Рай уже на перроне получал ордер на семикомнатную меблированную квартиру с видами на молочные реки и виноградники. Чуть ли ни в каждой комнате на резных столах не переводились кубки чёрного вина, свежее молоко и мёд. Последние два продукта он мысленно посчитал лишними из-за неизбежной крапивницы, одолевающей всякий раз после приёма мёда. Но юные девы!.. Такого в табели положенности ни в ведомственном санатории, ни тем более в христианском Раю предусмотрено не было. Христиане - народ суровый. Их библейский Рай, мало чем отличался от профсоюзного дома отдыха, где каждый вечер в убранном наглядной агитацией клубе престарелый лектор из общества "Знание" зачитывал свои конспекты о пользе воздержания и трезвости, между тем, как замордованные праведной жизнью отдыхающие украдкой резались в дурака. Нет, в хозяйстве у Аллаха с досугом и сервисом всё было более продумано. Конечно, и в их Раю можно найти свои несуразности. К примеру, девы пионерского возраста, в сотый раз заштопав атрибуты невинности, хором отдавались каждому новому праведнику. А бюсты! Согласно священному Корану, "юные пионерки" просто обязаны были иметь запредельно огромные бюсты, что никак не вязалось с воспоминаниями о школе путешествующего в собственных фантазиях Германа. "Интересно, а как устроен лучший из миров у иудеев? Каких размеров груди у пионерок в иудейском Раю?.."
  
  Наметившаяся было нить проникновения в иудейский Рай внезапно была порвана шумным падением разгорячённого тела в бассейн. "Ёж, твою мать! Хотя бы предупредил!" - не без раздражения проворчал отдыхающий, вернувшейся из небесных кущ. Герман продрал глаза и восстановленное зрение упёрлось в два подвижных полушария. Сознание не сразу определило в них обнажённый мужской зад. В следующую секунду зад был опознан. "Юрка!" - закричал Герман, ни секунды не сомневаясь, что оба полушария принадлежат одному и тому же человеку, и этим человеком был его сослуживец по "Каскаду" Юрка Селиванов. "Юрочка!" - вновь заорал он, узнавая знакомые черты лица поворачивающегося к нему молодого ветерана. Селиванов был не менее Германа удивлён и обрадован случайной встрече. Древняя миква стала невольным свидетелем бурных эмоций двух голых мужчин, которые, ни мало не заботясь о возможном подтексте своего поведения, тискали друг друга в крепких объятьях.
  
  "Герка, как ты сюда попал? - пел ещё не остывший от парной Юрий. - И где твоя борода, где усы, подлец ты этакий?!" Ответные эмоции, облачённые в бессвязные слова, были столь же сумбурными и бессмысленными, как и вся церемония встречи старых товарищей. За пять минут, что было им отведено на общение, они лишь смогли убедиться, что живы, что их жизнь продолжается и что дружба, закалённая войной многого стоит. Их горячность остудил солдат-повар, который сообщил, что им обоим необходимо срочно прибыть в аэропорт. "Герка, а тебе куда?" - с запозданием спросил Селиванов, надевая обветшавшую амуницию спецподразделения КГБ на своё мокрое тело. "В Бадахшан, а тебе? - В Тахар! - На замену? - Ага! Только мне раньше сходить, а тебе на следующей остановке. Соседями, значит, будем! Глядишь, свидимся".
  
  

Завершающий этап

  
  Через десять минут всё тот же УАЗик, поднимая пыль, мчал друзей по узким улочкам Кундуза в аэропорт. "Каскадовцы" наперебой забрасывали друг дружку вопросами, неизменно начинавшимися с набивших оскомину "А помнишь?.."
  
  - А помнишь, как ты меня основам афганской разведки учил? - с улыбкой во весь рот напрягал память своего друга Герман. - Помнишь, очередь из агентов у ворот ХАДа?
  - Ну как же, ты ещё тогда вёл себя как неисправимый придурок. Орал что-то про конспирацию, гуманизм и прочую чепуху...
  - Молод был, - оправдывался "гуманист-конспиратор", стыдливо пряча глаза.
  - А ведь я, дружок, уже в четвёртый раз сюда приехал, - сменил тему Селиванов.
  - В четвёртый?
  - Так точно! Сперва в их Министерстве обороны порядок наводил, кода мои друзья дворец Амина брали, потом два срока в "Каскаде". В последнем тебя, непутёвого, встретил. Год назад в "Омеге" срок отмотал. Теперь на два года в Тулукан советником забрасывают... Такая, доложу тебе, дырища!
  - Да за что ж тебя так? Ты на войне больше, чем иной ветеран Великой Отечественной!..
  - То-то и оно! Да только что-то во мне сломалось... Так и не смог прижиться на гражданке...
  - Ты о какой гражданке толкуешь? Ты же офицер!
  - Гражданка и есть гражданка, и плевать, если на погонах майорские звёзды. Военные - те, кто на войне, остальные - гражданские... Припылил я после "Каскада" в своё Управление, а там всё то же: суетятся как в муравейнике перед грозой, дырки под визиры и микрофоны сверлят, планы и отчёты строчат. И как же они рады, когда в нашу глушь какую-нибудь захудалую негру из Танзании занесёт! У нас же закрытый город. Любому иностранцу рады. Всё Управление на ушах! Наружка, литерные номера в гостиницах, вышколенная обслуга. Ни одного постороннего к объекту не допустят... Агенты, мухами вокруг коричневого гостя вьются. А он, подлец, нажрётся на дармовщину, переспит с парочкой наших агентесс, и - назад в свою "Папуасию"! Ну а там уже давай рассказывать своим, что на деревьях его слушают, про достижения Страны Советов... Пустое это дело! В сравнении с войной - совершенно пустое! Пытался я пообвыкнуть, да не смог... А ещё политучёба... Такую дичь с умными рожами несут, что уши вянут.
  - У меня тоже, - услужливо поддакнул товарищ. - Вот послушай...
  - Не перебивай, дай душу излить... У меня там сплошная рана. Психологи мне так и сказали, дескать, не жилец!..
  - Помрёшь?!
  - Тьфу на тебя! В нормальном мире не жилец! Жена что-то в этом роде сказала, когда ушла...
  - Моя - аналогично! - соврал Герман. - С артистом теперь живёт.
  - Надо же, и моя... с детским писателем. Тот ещё артист! Не успела постель от меня остыть, а он уже там. Но не в этом суть. Даже старые друзья коситься начали. Плюнул я на всё и в четвёртый раз на войну записался. А наперёд своему начальнику морду набил! От тоски по живой работе сорвал ему план вербовки агентуры, так он меня на каждом собрании в опаре из дерьма замешивал. И ещё эта гнида промеж своих шептать начал, дескать мы, афганцы, сюда на войну, за длинным рублём повадились кататься. Ему бы, козлу, тот длинный рубль кровью заработать... Да, чуть не забыл: ты слышал, наш Лях преставился. Помнишь рыжего Ляховского?
  - Как не помнить! Да что же с ним приключилось? Здоровяк был, ничем не болел, разве что картавил!
  - Помер. Какую-то инфекцию за собой привёз. Долго не могли диагностировать, а когда разобрались - поздно было. Сгорел наш Лях! И мы быстро сгораем, запомни эти слова и Бог нам в помощь.
  
  Последние фразы были произнесены у бортов двух вертолётов, со свистом разрывающих лопастями разряженный горячий воздух. "Который на Файзабад?.. С багажом помогите... Аккуратнее!.. Это не гранатомёт, а оболочка, и в ней Бабрак Кармаль завёрнут... Сам заткнись и сопи в дырочку и руки убери, не пихайся! Дай, с другом попрощаюсь... Ну, куда гонишь?.. Только одну минутку!" Но лётчики, лишённые сантиментов, быстро затолкали друзей по машинам и вскоре они уже летели параллельными курсами к новым местам службы. Герман, присев на свои рюкзаки, смотрел в иллюминатор, махал рукой и с печалью в глазах ловил ответные сигналы, покуда вертолёт Селиванова не ушёл далеко влево. "Прощай, Юрка!" - пробормотал он, провожая глазами точку, исчезающую за белоснежными хребтами далёких гор. И лишь потеряв её из виду, он смог обернуться к другим пассажирам воздушного судна. Лучше бы не оборачивался...
  
  

На борту "афганца"

  
  Герман летел афганским бортом, под завязку загруженном невольниками. На грудах тюков с обмундированием и грубыми шерстяными одеялами, сидели, лежали, качались и стонали полтора десятка новобранцев, пойманных недавно на улицах Кундуза. "Всякая революция должна уметь защищаться", - вспомнил он крылатое выражение вождя мирового пролетариата, глядя на несчастных молодых людей, на свою беду, попавших под облаву местного военного комиссариата. Молодое пополнение отрывали от их корней и забрасывали в соседние провинции, чтобы они не сразу могли найти дорогу домой. Новобранцы были испуганы. Судя по отрешённым лицам, многие из них до пленения и слыхом не слыхивали ни про какую революцию и влачили свою короткую безрадостную жизнь как и тысячи их предков многие столетия назад. А теперь они летят по воздуху, как некогда их Пророк, в одно мгновение вознёсшийся на седьмое небо на белом ослике с человеческим лицом и хвостом павлина. "Как, его чёрта звали, того ослика? - задался вопросом единственный на борту доброволец. - Память услужливо подкладывала образ белого ишачка из Кундуза, - Ну не "Мишкой" же его звали! Тем более "Мишка" мордой похож на нашего начальника нелегальной разведки, - в раздражении отбросил прямые подсказки памяти Герман. - Так-так, помнится, того звали почти как нашего "Сивку-Бурку", но со свекольным уклоном, типа "Коняка-Буряка". Точно, Бура́ком! Аль-Бура́ком! И летал, тот Бурак как реактивный..."
  
  "Бакши́ш" - тихо застонал один из невольников, приближаясь к Герману с протянутой рукой. "Иди, ты!.. - рявкнул майор, брезгливо отстраняясь от новобранца. - Бог подаст!" Взор афганца погас, но ему на смену потянулись другие. "Да вы что тут, сговорились?! - взревел посланец другого мира. - Стадо попрошаек, а не солдаты!" Майор потянулся к кобуре. Толпа страждущих отхлынула, обжигая пришельца недобрыми взглядами. "Надо бы показать этому сброду, кто здесь хозяин!" - с этой мыслью Герман решительно подошёл к тюкам из солдатских шинелей, согнал двух афганцев и демонстративно вальяжно растянулся на них. Его поведение вызвало явное одобрение среди "защитников революции". Скорбные фигуры заколыхались, соприкасаясь головами и делясь впечатлениями о представителе союзного государства. "Бай, саиб... Должно быть важный... И мордой злой, как шайтан" - с трудом переводил отрывочные впечатления о себе Герман. - "Это хорошо, - удовлетворённо подумал он. - Боятся, значит уважают!" Последнюю мысль он сформулировал под шерстяной накидкой, которой два лояльных аборигена бережно укрыли "командо́на-саи́ба". В салоне вертолёта было холодно. На высоте от изнуряющей жары не осталось и следа. Несущие прохладу сквозняки разметали терпкий запах испуганных солдатских тел. Ох уж этот афганский запах! Ничто их так не объединяет, как этот терпкое с кислинкой амбре. Одинаково пахнут и пуштуны, и таджики, и белуджи... Отчего так? От пищи? От присущей всем афганцам ничем не обоснованной гордости?
  
  Словно прочтя его мысли, из кабины, склонив голову, вышел долговязый симпатичный пилот с литровой ёмкостью дезодоранта. Он как садовник с лейкой ходил между соотечественников и щедро распылял над их головам приторные ароматы цветущей сирени. Герман чихнул и знаками продемонстрировал отказ от обязательной в афганской авиации услуги. Он с детства не переносил привычную для того времени процедуру ароматизации головы после стрижки в парикмахерской при городской бане.
  
  Вскоре заложенность в ушах стала сигналом к началу снижения. Майор встал и, делая частые глотательные движения, подошёл к иллюминатору. Картина, открывшаяся внизу, не могла не вызвать восторга. Горы! Целый мир, рассечённый реками и ущельями, подёрнутыми по краям разводами зелени, тёмно-синие овалы озёр, мозаика полей вокруг белоснежных вершин с зелёно-коричневой опушкой скал и альпийских лугов. Вертолёт пошёл на вираж, облетая крутую дугу полноводной горной реки, по берегам которой раскинулась частая сеть жилых кварталов Файзабада. Вздымая пыль, приземлившаяся машина покатилась по грунтовой взлётно-посадочной полосе. Слава Богу! Путешествие закончилось.
  
  

Встреча

  
  К приземлившемуся борту немедленно вырулил неизменный для советских колоний УАЗ-469, из которого выкатился добродушного вида толстяк с лицом сына директора филармонии. Он искренне и радостно заулыбался, когда Герман спустился с трапа. "Рабинович, - отрекомендовался водитель, - Александр Поликарпович Рабинович. Начальник радиошифровального подразделения опергруппы. Приезжий растерянно уставился на встречающего.
  - Вобще-то, Рябинович, но кто ж мою белорусскую фамилию будет правильно выговаривать, - продолжая улыбаться, пояснил обаятельный человек с необычными для Афганистана "белорусскими" корнями. - У тебя, как я слышал, тоже фамилия смешная, если не ошибаюсь, на "Поц" [на идиш - половой член] начинается...
  - На "Потс..." - поправил смущённый Герман. - Потскоптенко я...
  - Вот и славненько! Не самая сложная фамилия. У нашего шефа позаковыристей будет.
  - Так огласи сразу, чтоб я позже её не коверкал.
  - Пускай он сам назовётся, а то я до сих пор путаюсь. Недавно он у нас, но успел отметиться где только мог. Кстати, наш шеф здесь неподалёку. Вас лично прибыл встречать.
  - Меня?
  - Вас двоих. Тебя - и Валентина Коржова. Он через полчаса из Кабула должен прилететь.
  - Вот же незадача. Знал бы о прямом рейсе - днём позже бы вылетел. Лучше бы ещё немного в Микрорайоне груши пооколачивал, чем трястись на перекладных, да ещё с афганцами.
  - Заметно, что не нашим бортом прибыл. Воняешь, ты, братец... Ладно, это мелочи. Садись, поедем командира искать. Сказал, что к лётчикам заглянет... Да вот же он, гляди, во-о-он сам собою бежит...
  
  Герман повернулся в сторону, куда указывала рука Рабиновича. Действительно, вдалеке, выписывая зигзаги, в противоположную от них сторону бежал человек, отчаянно жестикулируя. Вслед за ним, спрямляя траекторию, мчался другой, размахивая каким-то длинным гибким предметом. Понять, что происходит, не представлялось возможным из-за большого расстояния, но в целом картина вырисовывалась удручающая. Судя по всему, над будущим командиром нависла угроза расправы.
  
  Не сговариваясь, оба офицера прыгнули в УАЗик и машина сорвалась с места. Сзади, постепенно отставая, бежали два солдата сопровождения, которые, завидев уезжавших офицеров, выскочили из придорожного дукана.
  
  "Не успел командирскую должность принять, а в каких только передрягах не побывал", - комментировал ситуацию водитель, с зубовным скрежетом переключая рычаг скоростей. - В арыке тонул, собаки кусали, афганский патруль задерживал, и теперь вот, извольте..." Бегущие люди быстро приближались. Внезапно убегавший остановился и, обернувшись, поднял руку, будто в запале выпалил: "Чик-чирово - не игрово!" затем, угрожающе склонив маленькую головку, с решительностью недельного телёнка пошёл навстречу догонявшего его типу в лётном комбинезоне. Уже отчётливо были видны лица, когда преследователь, бросив на землю шланг от топливного насоса вертолёта, принял строевую стойку и поднял в уставном приветствии руку к пилотке. "Я тебя засужу, мерзавец! - визжала невысокого роста особа в панаме юного скаута. - Я полковник КГБ! Меня в Кабуле все знают!" Вскоре к участникам пробежки присоединился Рабинович, который уладил возникшие шероховатости, отвёл шефа в машину, а сам некоторое время болтал с лётчиком, дружески похлопывая его по плечу и угощая сигаретами. Наконец УАЗик догнали солдаты и молча расселись сзади на откидные сиденья. Пришёл Александр Поликарпович. Машина тронулась.
  
  Полковник, удовлетворённый кворумом почтительно глазеющих на него подчинённых, ударился в пересказ подробностей случившегося. С его слов выходило, что, двигаясь в сторону пункта управления полётами, он остановился у полуразобранного Ми-8, где стал советовать механикам как правильно разбирать машину, но те, занятые её сборкой, оставили рекомендации без внимания. Когда же полковник назвал штуцер "пипкой" и порекомендовал регулярно смазывать её мыльным раствором "...этот мерзавец сорвал с "пипки" шланг и принялся с ним бегать за мной", - завершил повествование рассказчик, когда УАЗик занял исходную позицию на краю аэродрома.
  
  В ожидании бортов из Кабула все вышли из машины. Герман, наконец, получил возможность рассмотреть "высокое" начальство вблизи. На уровне его подбородка гуляло совершенно необычное создание, словно сработанное мастерами Востока для отправления религиозных культов. Изящная фигурка с выпирающим наподобие фурункула округлым животиком, на вершине которого плетёным ремешком крепились широкие брюки, уходившие конусом к миниатюрным стопам; нежные ручки ухоженного подростка; худая шея с мягкими складками у основания и выразительное лицо обиженного Будды. При этом ни одной морщинки! Лишь сеточка у края раскосых глаз, скрытых пляжными очками.
  
  "Обворожительный типаж! - восхитился про себя Герман. - А как сохранился!.. Сколько же ему лет?.. Ой, да что ж это я, пора бы и представиться!" С этой мыслью майор приосанился и решительно направился в сторону начальства, готовый в любой момент перейти на строевой шаг. Его всё ещё безымянный командир, стоя поодаль, внимательно вглядывался из-под панамы в горизонт, затянутый тёмной полосой вырастающих на глазах грозовых облаков.
  
  - Опять бурю гонит! - поделился своими впечатлениями об увиденном полковник.
  - Так точно! - подтвердил прогноз погоды майор. - Разрешите, товарищ полковник, так сказать, предста...
  - Гляди, летят! Во-о-он четыре точки... Видишь?
  
  Действительно, в небе на фоне далёкой стены тёмных облаков появились две пары вертолётов: пара "Ми-шестых" и две "восьмёрки" сопровождения. "Почту привезли, - задирая голову вверх, сообщил Рабинович. - Так мы, товарищ полковник, через минутку сбегаем, встретим новенького, а вы уж тут посидите... Сами видите, лётчики - народ дикий, чуть что - руки распускают". "И верно, Александр Поликарпович, - вылитые зулусы!" - согласился командир, переведя взгляд в сторону развалин далёкой крепости у отрогов гор. Герман, обломавшийся с представлением, почтительно направил взор по заданному командиром азимуту, но ничего примечательного кроме россыпи пасущихся в рыже-зелёных муравах овец не заметил.
  
  - Правда, красиво, товарищ полковник?" - попытался развеять дурные мысли начальства услужливый Рабинович.
  - Что в том красивого? Ка́бель как ка́бель...
  - Не понял... Какой кабель?
  - Вот же, приглядись!.. Сантиметра три ниже вершины горы.
  
  Герман и Александр, загибая пальцы, отсчитали "три сантиметра" от заснеженного гребня скалистого массива, раскинувшегося где-то у границы СССР и действительно обнаружили в километре от вершины тонкую чёрную линию, пересекавшую под углом горную гряду чуть ниже кромки оледенения. "Ну, и глазастый, а ведь уже в летах... - восхитился Герман, - углядеть на таком расстоянии слой осадочных пород в четверть километра шириной - не каждому дано..."
  
  - Я извиняюсь, товарищ полковник, но это не кабель... - почтительно оппонировал новоявленный сотрудник опергруппы, - это...
  - ...очень большой кабель! - пресёк его бестактность Рабинович, показывая жестами неуместность демонстрации эрудиции.
  - Вот и я о том же, - ожил начальник. - До чего ж трудолюбивый народ эти афганцы! Телефонный кабель - и на такой высоте!
  - Силовой! - льстиво поддакнул майор.
  - Что?
  - Кабель, говорю, должно быть, силовой, - закончил мысль Герман, украдкой подмигнув шифровальщику.
  - Не важно, - закончил тему трудового энтузиазма жителей Бадахшана удовлетворённый полковник. - Горжусь, что нам выпала честь оказывать помощь этому героическому народу!
  
  Герман, которого выспренность фразы отдалась кислинкой во рту, ошалело уставился на фигуру в панаме. Недолгое оцепенение было прервано шифровальщиком, который тянул его за рукав. "Пойдем уже!.." - и Герман с Александром, сдерживая смех, бодро направились к выруливавшим на стоянку вертолётам.
  
  

Валентин и другие

  
  Валентин сходил по рампе вертолёта Ми-6 с выражением превосходства ковбоя, заглянувшего в методистскую церковь. Под напускным безразличием угадывалась наивная простота советского выскочки, совершившего прыжок от дворового неудачника до сотрудника тайного ведомства. "Хеллоу!.. Хау а ю?- прожевал и выплюнул приветствие высокий блондин в широкополой шляпе, потёрных джинсах и кожаной жилетке, обозревая две скисающие под его взглядом физиономии. "Несбатан хуб (относительно неплохо)", - ответил на персидском Герман. "Ты видел фраера?!.. - шёпотом поделился впечатлением Рабинович, не владевший местными наречиями, - а послать его на хер на дари́ слабо?" "Забыл как этот самый хер на местном зовётся" - сквозь зубы ответил майор. Между тем Коржов расцвёл, добавив к сказанному несколько фраз из хрестоматийного набора изучающих фарси́, после чего панибратски обнял обоих и закончил приветственную речь словами: "А теперь возьмите багаж и едем на вашу виллу. Я жрать хочу!" Встречающие не возражали.
  
  При знакомстве с начальством, вновь прибывший, отставив провинциальную спесь и проявил умение быть сдержанным. "Капитан Коржов", - с достоинством представился он. "Полковник Кобыланды", - протянул руку начальник опергруппы. "Как?" - не выдержал Коржов, который принял слова начальства за каламбур. "Джильдирбек Узагбаевич Кобыланды!" - расширил познания подчинённого в этимологии восточных имён полковник КГБ. Герман, битый час пытавшийся официально представиться командиру, посчитал момент подходящим. Он приосанился и, обозначая элементы строевого шага, двинулся в направлении Кобыланды. "Позвольте представиться, майор Потскоптенко!" - молодцевато отчеканил Герман. Настала очередь удивиться чудно́й фамилии невозмутимому "Будде". "Как?" - переспросил он. Финал церемонии завершился дружным смехом, к которому из уважения к старшим по званию присоединились и солдаты, отвлёкшиеся от инвентаризации купленных в дукане безделушек.
  
  В Файзабад ехали в самом приподнятом расположении духа. Первое неприязненное впечатление о Валентине исчезло. Под широкополой шляпой американского ковбоя обнаружилась хитроватая рязанская рожа с давно не стрижеными пегими волосами, длинными бакенбардами и кошачьими усами, торчавшими в разные стороны. "Где ты успел так зарасти?" - спросил нового компаньона Герман. "В Кабуле... Месяца два ошивался, думал оставят, да вот не срослось. Меченый я". "Как меченый?" "Позже... дай дух с дороги перевести, да и не любитель я с голодухи сокровенным делиться..." Вопрошавший удовлетворённо кивнул и перевёл взгляд на проплывавшие за бортом пейзажи. Между тем, оживающий на переднем сиденье армейского внедорожника "Будда" с видом суверена, владеющего "Затерянным миром", принялся рассказывать о достопримечательностях разворачивающихся перед ними окрестностей.
  
  "Совхоз "Заветы Бабрака Кармаля", кожевенный кооператив "Героев Саурской [Апрельской] революции"... А там, - ленинским жестом указывал Кобыланды на лысую покатую гору, - возводится телевизионный центр. Ниже - гидроэлектростанция. Пуск намечен к годовщине Октябрьской революции". Зрители послушно вертели головами, обозревая круто спускающуюся к горной реке канаву, обложенную бутовой кладкой, по ступеням которой весело сбегал горный ручей. "Полста киловатт чистой энергии! - перебивая рёв мотора, комментировал полковник. - В следующей пятилетке намерены построить плотину в верховьях реки Кокча..." Герман, сохраняя восторженное выражение, подумал, как всё это похоже на экскурсии, устраиваемые его отцом на даче в честь редких приездов единственного сына: "Здесь у нас помидоры "Чёрный мавр", а здесь - "Тигровые" для закрутки. Да, яблони стелющиеся..., жаль морозом побило, а там за малиной сосед-алкаш живёт. Была б моя воля, шею ему свернул..." "...Но мы ему шею ещё свернём!" - вернул к действительности впадающего в дрёму седока голос Кобыланды. "Кому?" - переспросил очнувшийся Герман. "Абдул Басиру, - повторил, повернувшись к нему, полковник. - Редкостная контрреволюционная гнида. Возглавляет местное отделени "Исламского общества Афганистана". А ещё у нас гуляют банды Гульбеддина Хекматьяра, Саяфа, изредка наведывается Ахмад Шах Масуд. К тому же..."
  
  Седоков, начинавших клевать носом от перечня главарей повстанческого движения, спас внезапный сильный порыв ветра, который, судя по клубящимся над их головами тучам, не предвещал спокойного завершения поездки. Второй порыв подхватил скаутскую панаму полковника и унёс в бурлящую неподалеку реку.
  
  - Не беспокойтесь, товарищ полковник, - сквозь завывание ветра крикнул шифровальщик. - Повезёт - в полку́ подберут. Там солдаты глазастые. Ни одну бесхозную вещь мимо себя не пропустят. Завтра с особистами по рации свяжусь, пускай бойцов потрясут. Глядишь, - найдётся.
  - Товарищ полковник, могу свою предложить, - придерживая ковбойскую шляпу, предложил Коржов.
  - Не надо! - отозвался хозяин "Затерянного мира". - Мне афганские пионеры новую подарят.
  - Рискуете, товарищ полковник, - влился в общих хор льстецов Герман. - Глядите как посвежело. Не ровен час простудитесь. Я вам такое на голову порекомендую... Не всякому джентльмену по рангу!
  
  С этими словами майор резво откинул клапаны своего рюкзака и начал извлекать на свет реквизиты путешественника-любителя. Первым на свет появился ледоруб, затем довоенный керогаз, после чего был извлечён надувной пляжный матрас. Появляющиеся на божий свет вещи расходились по рукам седоков. "А это что?" - спросил Рабинович, разворачивая вафельное полотенце и обнажая латунную миниатюру обнажённой женщины, опирающейся на весло. "Шадр. Скульптор Шадр, - "Девушка с веслом", авторская отливка. Приз за победу в лыжных соревнованиях, - соврал Герман, боявшийся признаться, что нагая девушка, до мельчайших деталей походившая на его Ольгу, была талисманом и символом их взаимной любви. Той сумасшедшей любви, которая чуть ли не стоила ему карьеры. - Заверни обратно, - скомандовал он чернявому белорусу, извлекая наконец из рюкзака упакованную в пергамент полусферу. - Вот, Узакбек Джильдирбекович, примерьте!" "Джильдирбек Узагбаевич, - поправил его полковник, водружая на голову пробковый шлем. "Подарок любимого тестя!" - вновь соврал майор. На самом деле его тесть был слесарем-лекальщиком на оборонном заводе, а шлем ему подарила будущая тёща когда познакомилась с любовником своей дочери. Проникнув к нему доверием, она отобрала шлем у супруга, - полковника ВВС и недавнего военного советника в Сирии. "Ну как?" - подал голос герой-любовник. "Будда", облачённый по самые уши в головной убор английского колониального офицера безмолвствовал. "Ну, слава Богу, ко двору пришёлся", - мысленно констатировал Герман, обрадованный, что с пользой пристроил ненужную ему вещь.
  
  Под наливавшимися фиолетом низкими облаками армейский внедорожник продолжил движение. Разговоры стихли. Впереди, слегка возвышаясь пробковым шлемом над кромкой дверей, величественно восседал невозмутимый "Будда", на заднем сиденье клевали носом Валентин в ковбойской шляпе и добродушный Рабинович, прижимавший к груди нагую спортсменку. Герман не спал. Он оглядывал новых товарищей и ему казалось, что это не группа сотрудников КГБ едет к месту постоянной дислокации, а делегация миссионеров во главе с вице-королём Индии направляется в англиканскую африканскую общину для вручения переходящего приза команде христиан-неофитов, выигравшей кубок по крикету.
  
  

Вилла

  
  Последние сотни метров до резиденции преодолевали в плотном ржавом мареве. Возвращающихся с аэродрома уже вблизи дома атаковал мощный шквал ветра, сопроводив нападение очередью крупных капель дождя, после чего, израсходовав боеприпасы, окутал поле боя стеной пыли. Водитель включил передние огни. Снопы света, следуя за разворотом машины, поочерёдно выхватили детали марсианского пейзажа, после чего упёрлись в массивные ворота. На простуженный сигнал машины ворота медленно распахнулись и путешественники, сопровождаемые многоголосым собачьим лаем въехали во двор. Новое пополнение ожидала малочисленная группа старожилов. Отбивая пропитавшегося афганскими запахами Германа от собачьей стаи, хозяева провели новичков в длинное глинобитное помещение, где, наконец, все могли вздохнуть широкой грудью, отряхнуть с одежд пыль, а новые колонисты - распаковать свой багаж.
  
  Вновь прибывшие вертели головой, пытаясь определиться на что похоже помещение, куда их только что привели. Сарай - не сарай. Скорее - общий коридор ленинградской коммуналки, где вместо дверей - окна, а вместо общественного санузла - крошечная закопчённая кухонька с набором туристической посуды: примусов, огромных кастрюль, покрытых нагаром сковородок и помятых в боках скороварок.
  
  "Федорино горе", - поделился своим впечатлением с притихшим Валентином Герман. Свет пары керосиновых ламп над грубо сколоченным столом, выхватывал детали спартанской обстановки "гостиной", как высокопарно назвал это архитектурное убожество Кобыланды. Стены помещения декорировала разветвлённая сеть трещин с чёрными провалами на местах отвалившейся штукатурки. Два угла из четырёх были украшены бахромой из паутины, а с потолка свешивались гирлянды липких лент с высохшими тушками навозных мух. Ошеломлённые убогостью обстановки гости, выложив закупленные в Москве и Кабуле съестные припасы, скромно присели на край массивной лавки. "Мда-а-а", - растерянно протянул недавний ковбой, мгновенно превратившийся в забитого извозчика. "А ты думал!.." - не менее глубокомысленно заметил второй новичок, раскупоривая бутылку красного вина из своего продуктового набора. "Э, нет! - прервал его манипуляции высокий шатен, забирая бутыль и яростно улыбаясь во весь засеянный крепкими зубами рот. - На "Октябрьские" откроем. Сегодня - только водку!" Герман подчинился, недоуменно глядя на продолжающего улыбаться молодого человека.
  
  - Что скалишься? - не выдержал он.
  - Не узнаёшь? - вопросом на вопрос ответил "зубастый"
  - Нет... Хотя, постой!.. Вовка!
  - Ну, наконец-то! Где ж ты память успел растерять?
  - В этом клоповнике и родную мать не узнаешь, - принялся оправдываться новичок. - В Кундузе товарища из "Каскада" по заднице узнал, а на тебя воображения не хватило. В Афганистане прежде своих, с кем воевал, узнаёшь, а уж после - тех, с кем в Союзе общался. Вернусь домой, всё будет наоборот... Ты меня понимаешь?
  - Нет, но извинения приняты. Давай по первой, пока суета не улеглась.
  
  Герман со вздохом облегчения принял гранёный стакан из рук Володи Конкина, бывшего однокашника по Институту Разведки, закончившего его годом раньше. "А мне?" - робко подал голос Валентин. Его, как и Германа мучило неистребимое желание напиться. "За что будем?" - спросил он. "За неизбежность возвращения домой!" - предложил старожил, встречая звонким ударом "хрустальный" натиск стаканов своих новых товарищей.
  
  Ещё не расселись, а новички успели познакомиться со всеми обитателями колонии. По проходу туда-сюда величественно перемещался партийный советник, перекрывая протухшими остротами гомон десятка мужчин. Бледной тенью вошёл комсомольский советник и, быстро пожав руки вновь прибывшим, присел на край стола. Чуть больше внимания новым колонистам уделила парочка советников погранвойск. Один из них был тучен и молчалив, другой, хрящевато-худощавый с бликующим лысым черепом и подвижным кадыком, сыпал мудрёными словечками, заставляя напрягаться всякого, кто пытался его понять. "Я что вам тут, мамзер [евр. незаконнорожденный], чтобы ваше трефное [продукты, не являющиеся кошерными] пойло жрать?! - шумел он на двух солдат, разносящих еду. - А это что у вас тут в макитре [укр. глиняный горшок для перетирания мака и других семян]?"
  
  Самым колоритным из колонистов был азербайджанец Наиль. Его усыпанная золотыми коронками улыбка словно порхала, причудливо лавируя между натянутыми гримасами вновь прибывших. Каждого, кто удостаивался его общения, он непременно обнимал, дружески похлопывал по плечу и, притянув за ворот, клялся в дружбе. "Брат, поверь, мы здесь все как одна семья, как пальцы, сжатые в кулак", - доверительно раскрывал душу Герману любвеобильный горец. При этом он подносил к его носу кулак с золотыми перстнями, демонстрируя единство нового коллектива. "Мамой клянусь, как увидел тебя, сразу понял - ты мой друг! Не веришь?" Смутившийся майор поспешил развеять сомнения своего коллеги. "У нас на родине слов на ветер не бросают, ты меня понимаешь?" Герман кивал. "Если случится, я твою пулю своею грудью встречу! Веришь-нет?" И снова кивок. Вскоре Наиль переместился к потерянному Валентину. "Валя, друг..." Первый наречённый брат с оттенком ревности выслушивал знакомые заверения в любви, которыми азербайджанец осыпал его коллегу. "Твоя пуля будет моей!" - завершил церемонию знакомства Наиль. Коржов сидел в оцепенении, не зная чем ответить благородному горцу.
  
  Все мужские пирушки похожи одна на другую, будь они дома, или в затёртом в ущелье Файзабаде или, наконец, на Марсе, на котором советские космонавты непременно раздавят поллитра сразу после успешного приземления. Расходились с песнями. Буря закончилась. Небо было усеяно мерцающими светлячками звёзд, обрамляющих умытую дождём нестерпимо яркую луну.
  
  Герману и Валентину выделили пустующую комнату. В покои их провожал лысый пограничник Сергей Венчиков. "Охабень [верхняя крестьянская одежда] можете в коридоре сбросить, и милости просим в покои..." С этими словами лысый, оставаясь за порогом, широким жестом отворил дверь. В нос ударил резкий запах лазарета.
  
  - Серёжа, это что? Ты куда нас?.. - испуганно спросил Коржов.
  - Валя, не дрейфь, это не покойницкая, а всего лишь бывшая опочивальня комсомольца Коли. Здесь он с триппером познакомился и с ним же боролся!
  - Что?!!
  - Триппер, говорю, вожак молодёжи подхватил. Собеседования с местными комсомолками на дому проводил. Каких только напастей во имя дружбы народов не примешь!
  - То-то он такой грустный был, - участливо отозвался Герман.
  - Он у нас всегда такой. Видел бы ты его, когда он свою хворь опознал! Лица на нём не было. В госпиталь обратиться остерегся, вот и лечился у местных знахарей, потом уже, когда совсем невмоготу стало, из полка́ медиков призвал. Они-то ему всю задницу и искололи. От того и запах. Считай, что ваши апартаменты - символ единения древневосточной и армейской медицины.
   Постояльцы, держа на вытянутых руках керосиновые лампы вступили в свои владения. Дверь захлопнулась. Они были в западне.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"