Чистый, как полотно шелкопряда, прозрачный, как воздух на вершинах гор, холодный, подобно ключевой воде ранним свежим утром.
Страх витает повсюду, словно пыльца, подхватываемая вихрями волновых резцов сквозняка, опускаясь стелиться по земле, снова взмывает вверх, раздражая обонятельные и осязательные рецепторы и, то там, то тут, отдается нетерпеливым, свербящим чихом. Страх, и его многоликое расслоение, живет в каждой живой особи, каждом благоговейном своим спокойствием вздохе, каждом непрестанном делении клетки.
Каждый движется по указательному пальцу собственного страха... страха выживания, холода, потери, смерти, болезни, проказы, времени... миллиарды лиц страха ухмыляясь скользят среди людной толпы на Тайм Сквер и просачиваются в нее, над ней, сквозь нее, снимая друг перед другом шляпы и кланяясь в приветствии, как вальяжные элитарные персоны, перешептываются, перехлестываются, подсмеиваются и хитро щурятся, заглядывая в кристаллики дна зрачков.
Но излюбленный страх человека - одиночество. Большая часть большинства, и, даже те, кто не признают этого, стесняются говорить, отвергают, рьяно доказывая превосходство, боятся самой словообразующей основы - ''один'', затем страх перед - ''(о)чество'', и переливами от ''оч'', ''ест'', до односложного ''о''.
Мы чествуем в Одине бога, сотворенного нами же, в соответствии с нашим естеством. Честью жертвуя во очи своих мнимых творений...
И все, все без исключений, таскаем этот одиозный мешок на своем горбу, и бережно пополняем его другими приставками, вводными словами - паразитами, местоимениями и глаголами превосходной степени, раскрашивая прилагательными и наречиями, только потому, что, вдруг, станет еще страшнее, если он пропадет, исчезнет, растворится. И в тоже время, боимся, отвязав тесьму, заглянуть внутрь от ужаса перед возможностью увидеть или не найти в нем самых сокровенных страхов.