Аннотация: - Когда ты танцуешь с завязанными глазами рядом с пропастью, в какой-то момент ты можешь почувствовать объятие бога.
Часть 1.
Глава 1.
1.
Солнце медленно поднималось над горизонтом, освещая поднимающиеся над землей травы, вот уже несколько дней беспощадно терзаемые холодными осенними ветрами. Вересковые пустоши, расстилающиеся чуть ниже по склону, мы оставили позади еще вчера, чтобы не вернуться к ним вплоть до следующей весны.
Сегодня мы снова снимались с места. Надежды даже на небольшую передышку не оставалось: зима гнала нас с этих мест к югу, и не дай Боги нам быть застигнутыми ею здесь.
Зима всегда приходила внезапно. Она всегда приходила тогда, когда ее ждали меньше всего, и горький опыт минувших лет заставлял нас с каждым годом все раньше и раньше уходить за холмы, чтобы избежать потерь, которые неминуемо несли с собой холода. В прошлом году нам несказанно повезло - мы успели осесть по ту сторону холмов еще до того, как начали завывать осенние ветра, и, разбив огромный лагерь, мы смогли без особых трудов переждать зиму, которая была в тех краях несравнимо мягче, чтобы с первыми весенними днями вновь вернуться к жизни кочевников.
Этот год обещал быть труднее. Осенние ветра уже вступили на эту землю, а мы находились непозволительно далеко от цели. Смутная тревога закрадывалась в сердце каждого, но ни один пока еще не рискнул проявить ее открыто.
- Эрих!
Я обернулся. Марлин, сестра моя. Семнадцати зим отроду, и всего на одну зиму младше меня.
- Эрих... - она хотела что-то сказать, но застыла, словно увидела меня в первый раз.
- Что, Лин? - Я улыбнулся, в нетерпении вскидывая брови.
- Возмужал-то как. А я только сейчас это заметила. - Она рассмеялась и обняла меня за шею, по привычке целуя в скулу.
- Лин, ты каждый день меня видишь. - Покачал головой я, оборачиваясь на шум: лагерь просыпался.
Началась привычная суета. Лагерь сворачивался, немногочисленные вещи собирались и укладывались, наспех проходил прием пищи, а уж на утренние приветствия и вовсе не оставалось времени. В сборах принимали участие все, и даже маленькие дети вносили свой посильный вклад в общее дело. Обычно он заключался в том, что тихо сидели, собравшись вместе, не мешали и не болтались под ногами, пока взрослые в ничтожно мало время были обязаны приготовить все для дальнейшего пути.
Оседлые жители никогда не понимали нас, но мы, называемые "теми, кто родился за холмами", не представляли, что может быть иначе. Кочевой образ жизни влился в нашу кровь, которая бурлила в жилах и гнала нас вперед, заставляя сниматься с места вновь и вновь.
Дневные переходы выматывали даже мужчин, что уж говорить о женщинах и детях. К ночи сил оставалось только на то, чтобы устроить место для сна и в течение тысячи ударов сердца молить Богов о том, чтобы они даровали нам еще несколько недель до зимы. Так проходили дни.
- Эрих? - Во время одного из переходов Марлин окликнула меня, хотя мы редко разговаривали в такие тяжелые дни - берегли силы.
- Да? - Мы остановились на передышку, и смогли сесть прямо на холодную землю, даже не заботясь о том, чтобы поискать более удобное место для отдыха.
- Эрих, я уже изморозь поутру вижу. - С тревогой сказала она.
- Я тоже. - Я машинально сорвал травинку, беспорядочно вертя ее в пальцах.
- Как думаешь, мы успеем до зимы?
Я не ответил. Ответа и не требовалось, потому что было очевидно - мы не усевали, как бы ни гнали нас вожаки. С каждым днем становилось все холодней и холодней, ветра били беспощадней, а вскоре с неба начал падать белоснежный и ледяной снег. Когда это случилось, нами не было пройдено и половины пути. Скот начал сдавать первым. Его забивали, а мясо заготавливали. Что ж, по крайней мере, нам не грозила голодная смерть.
Дети плакали и жаловались на холод, все трудней было спать ночью, потому что земля не успевала прогреться под слабыми лучами солнца, зато нещадно промерзала с наступлением темноты. Дети спали на груди у мужчин, мужчины терпели холод и старались собрать за ночь крупицы силы, чтобы снова идти вперед. Дни напролет проходили в молчании. Я уже начал забывать звук человеческого голоса, а только ветер, ледяной ветер, бросающий в лицо хлопья снега, свистел в ушах. Мы опоздали.
Холмы были еще далеко, а зима уже вступила в свои права, сметая все на своем пути. Дни становились короче, и большую часть пути мы преодолевали в кромешной темноте, освещаемой только звездами и луной, в те ночи, когда их, конечно, не скрывали облака, несущие в себе гибельный снег, которого с каждым днем становилось все больше.
В соседнем шатре рыдал младенец, а я безнадежно пытался уснуть, всеми позвонками чувствуя животный холод. Марлин подобралась ко мне ближе, с тревогой глядя на трепыхающий под зимний ураганом пологом шатра.
- Если и завтра будет так же, то мы не сможем идти дальше, придется переждать бурю здесь, - сказала она.
Я покачал головой.
- Нет. Я слышал краем уха разговор вожаков. Они намерены продолжать путь в любых условиях. Мы должны хотя бы попытаться перейти холмы.
- Но это невозможно, Эрих! - Она спрятала лицо в ладонях и тихо заплакала от отчаяния и холода. Я сел и обнял ее за плечи, стараясь сохранить хотя бы остатки мужественности, которая медленно, но верно покидала меня. - Брат, ну что теперь с нами будет? - Воскликнула она, дрожа и прижимаясь ко мне.
- Я не знаю, Лин.
Утро начиналось, когда еще даже намека на рассвет не было. Мы тяжело вырывались из объятий сна, который хотя бы ненадолго позволял забыть о валяющем с ног ветре и безграничном холоде. Сборы теперь занимали намного больше времени и проходили намного тяжелее, но деваться было некуда. Из-за метели мало что было видно, и только очертания холмов манили нас к себе. Каждый шаг давался с трудом - снега с каждым днем наметало все больше и больше, и теперь мы волочили ноги по колено в нем. Это было тяжело даже мужчинам. Это было почти невозможно для женщин и детей. Самые необходимые вещи, те, которые не было возможности бросить, приходилось нести на себе, и от этого путь становился еще труднее.
Я шел и не чувствовал ног, которые уже давно, как и все мое тело, промерзли до костей. Каждый вдох давался с трудом, на ресницах и волосах давно обосновался иней, а ранящий ветер снова и снова бил прямо в лицо. Сзади снова кричали. Хоронили прямо здесь, в снегу, не имея возможности даже достать до насквозь промерзшей земли. Мыслей на горе не было. В какой-то момент их не осталось вовсе, и только изредка в голове проносились вопросы: За что? Почему Боги нас оставили? Почему не оградили от этой беды?
Но после и эти вопросы стерлись, оставляя только ветер, холод и ночь. Вскоре солнце перестало подниматься из-за горизонта: ночь не кончалась, и не было даже надежды на то, чтобы увидеть его снова. Но мы упорно и неизменно шли вперед, и с каждым днем нас становилось меньше.
Я еле переставлял ноги, постоянно проваливаясь и спотыкаясь. Я не знал, кто шел впереди, кто шел рядом. Я не знал, кто все еще шел, а кто уже нет. Ветер разгуливал под сенью ночи, и каждый его порыв отзывался в теле нестерпимой болью, которая не прекращалась после него еще очень долгое время. Просто боль не покидала нас ни на минуту.
Я пошатнулся, снег стремительно приближался к моему лицу, и секунду спустя, я лежал ничком, не в силах даже пошевелиться. Веки сами закрылись. Я безумно хотел спать, и я безумно устал. Сколько таких осталось лежать позади? Сколько таких еще будет среди тех, кто пока еще упрямо пробирался вперед?
Я тяжело поднялся и зашагал дальше, не думая ни о чем.
В какой-то момент стало нестерпимо. Я уже не различал, где ночь, где день, где земля, где небо, где живые, где мертвецы. Я не мог понять, почему Боги нас оставили. Почему нас оставили.
Я споткнулся и упал, как происходило не однажды, но теперь я твердо решил больше не подниматься, но в этот раз, по иронии злой судьбы, мое падение не осталось незамеченным. Марлин, сестра моя, опустилась радом со мной, тряся меня из остатков своих сил за плечи.
- Эрих, вставай, пожалуйста, вставай.
Почему нас оставили? Этот вопрос бился в моих висках, пока я медленно поднимал корпус, оставаясь стоять на коленях. Я запрокинул голову. вглядываясь в заполоненное снежными тучами небо, и закричал. Животный крик вырвался у меня из груди, выплескивая наружу отчаяние боль, которые преследовали нас каждый миг. Я понимал, что кричать нельзя, но не мог остановиться.
Когда воздуха в легких не хватало, я делал новый вдох, льдом наполняющий мои легкие, и кричал вновь. Вновь и вновь. Марлин сдерживала плач, умоляя меня замолчать, но я не мог. Меня трясло в лихорадке, которая неизбежно должна была начаться и подкосить меня, как подкосила многих из тех, кто остался позади. Я не помню, как замолчал. Я не помню, как встал. А после здравый рассудок и вовсе покинул меня, оставляя место темноте и бреду.
2.
Я чувствовал, как в тело мое впивались иглы. Я не знал, кто я и где я нахожусь. Не было ничего, кроме этих игл, пронзающих каждый участок моего тела. Игла нещадно кололи мне руки, ноги и пальцы, всю мою грудь разрывало, а голова трещала по швам, но я определенно очнулся. Понемногу я начла вспоминать, кто я, но все еще никак не мог понять, где я нахожусь.
Я видел серый, обшарпанный потолок, окно прямо рядом с собой, за которым завывала и завывала вьюга, швыряя ледяной снег. Иглы все спивались и впивались в мое тело, но теперь я более-менее начал осознавать их природу: мое тело, насквозь промерзшее, понемногу начало отогреваться. На мне лежало тяжелое шерстяное одеяло, явно не первой свежести, но это сейчас не имело никакого значения. Я попробовал пошевелить рукой, но плоть отозвалась троекратной болью, поэтому я оставил всякие попытки.
- Тебе руки и ноги перебинтовали, Эрих, - каким-то образом заметив мои жалкие попытки, сказала Марлин, - они их смазали какой-то мазью, сказали, что восстановиться, нужно только потерпеть. Грудь тебе тоже перетянули, в последние дни тебя очень сильно лихорадило, и ты заходился такими приступами кашля, что...
- Кто - они? - Слабым голосом перебил я.
- Монахи. - Марлин сразу как-то немного сникла. - Мы в монастыре, Эрих.
- Почему?
Она вздохнула и села у кровати прямо на пол, поглаживая меня по плечу.
- На второй день, после того, как ты провалился в бред, мы заметили на горизонте что-то, напоминающее поселение, и устремились туда. К вечеру мы достигли стен этого монастыря, моля о том, чтобы нас приютили. Увидев, что мы кочевники, да и иноверцы, к тому же, монахи согласились принять нас только на одних условиях, которые мы были вынуждены принять. - Она виновато посмотрела на меня и снова вздохнул.
- На каких же? - Я повернул голову к ней.
- Мы должны отречься от наших богов и прекратить кочевой образ жизни, оставшись у них навсегда. - Она на мгновение спрятала лицо в ладонях и посмотрела на меня.
Я молча кивнул.
- Эрих! - Воскликнула она. - Может, ты не понял, что я сказала тебя только что?
- Нет, Марлин, я все прекрасно понял.
- Тогда почему ты так спокойно воспринял это? То, что они потребовали, просто ужасно!
- Мне все равно. - Безразлично ответил я, повернув голову к окну. Там было темно.
- Все равно? - Она резко поднялась. - Тебе все равно?
Я снова посмотрел на нее.
- Мне действительно все равно, Марлин. - Спокойно сказал я. - Наши боги оставили нас, не уберегли от такой беды. Разве теперь я не имею права молиться другим богам?
- Не другим, Эрих, а другому! - Она нервно прошла через всю комнату, сжимая и разжимая кулаки. - Они верят в единого бога. Теперь и мы...
- Теперь и мы будем верить в него. - Твердо сказал я. - Марлин, эти люди дали нам кров и спасение, когда даже надежды на него не оставалось. Они подарили нам новую жизнь, и мы обязаны им ею. И если цена новой жизни - вера, что ж. Я готов заплатить такую цену и сделаю это, ни разу не усомнившись в правильности того, что я делаю.
- А наши боги? Те, кто вел нас столько поколений? Те, кто всегда поддерживал нас? - Шепотом сказала она.
- Где же они были, когда мы падали и оставались лежать в снегу? - Я прикрыл глаза, через несколько ударов сердца открыв их вновь. - Их больше нет, Марлин. Или они оставили нас, или просто исчезли - это не имеет значения теперь, когда мы пережили столько горестей и потерь, обретя теперь, наконец, какую-то опору под ногами. К чему переживать о льдине, которая несла нас по ледяному океану, пока не затонула? Мы добрались до берега своими силами и теперь можем чувствовать под ногами твердую почву. Так давай же сделаем это с улыбкой, раз иного выхода у нас все равно нет. - Я попытался слабо улыбнуться, но даже это мне не удалось совершить без боли.
- Это все лихорадка. - Марлин поплотнее закутала меня в одеяло. - Ты бредишь, Эрих, поспи немного, поспи, а потом я принесу тебе горячего бульона. Ты ведь так давно не ел...
У меня не нашлось сил, чтобы спорить с ней, да и в чем-то она была права: я снова почувствовал жар, в глазах потемнело, сердце бешено колотилось, а черты окружающего мира начали расплываться. Я закрыл глаза, следуя ее совету.
- Если ты решил отречься от богов, то не отрекайся хотя бы от себя. - Это было последнее, что я услышал, прежде чем провалиться в темную бездну лихорадки.
Сложно было определить, сколько дней я снова провел в бреду. Улучшение было временным, и следующие несколько дней я почти не приходил в себя, разве что только в те моменты, когда меня раздирали изнутри приступы страшного кашля. Я метался и отчаянно старался изгнать из себя болезнь. Мне было невероятно плохо и тяжело, но я был жив. И даже в те моменты, когда мои легкие отчаянно сжимались, глотка горела, а тело тряслось, я был на пике блаженства, потому что чувствовал себя живым. Болезнь отступила так же внезапно, как и появилась. Меня осматривали и меняли повязки либо тогда, когда я спал, либо тогда, когда метался в бреду и ничего не соображал. В сознании я не видел подле себя никого, кроме Марлин. Она приносила мне скудное пропитание, которое казалось мне самым восхитительным из всего, что мне доводилось пробовать.
Марлин сидела на моей кровати, всматриваясь в тьму и вьюгу, царившие за окном. Я открыл глаза, щурясь на пляшущий огонек свечи. Я поднес к лицу руки, избавленные от повязок. Я смотрел на свои собственные руки, как на диковинку, не веря в то, что я могу пошевелить пальцами. Мужчины пострадали сильнее женщин. Женщинам были отданы самые теплые вещи, женщин берегли и охраняли, когда детей уже не осталось.
- Ты пострадал сильнее всех, Эрих. - Она погладила меня о голове и улыбнулась, о в глазах ее не было даже намека на улыбку. - Нас осталось намного меньше, чем ты думаешь. Я очень боялась, что ты не выкарабкаешься, но теперь все позади, и я счастлива.
- Я тоже.
- Эрих, я... - Она замолчала, и я испытывающе посмотрел на нее.
- Что такое? - Я чуть обеспокоенно смотрел, как она старательно отводит глаза в сторону.
- Первое время я хотела уйти отсюда. Я думала, что лучше погибнуть со своей верой, чем принять чужую, навязанную насильно, но от этого шага меня удерживала твоя болезнь. - Она покачала головой и вздохнула.
Я молчал. Я не знал, что я могу ответить ей на это. Если бы она действительно решилась на этот шаг, то никому не удалось бы остановить ее. Ни мольбы, ни угрозы, ни слезы, ни ругань здесь бы не помогли, и сейчас я мог только надеяться на то, что она оставила свою идею в прошлом, не намереваясь воплощать ее в настоящем. Марлин наклонилась и обняла меня, беззвучно разрыдавшись у меня на плече. Я обнял ее, невидящим взглядом уставившись в потолок. В какой-то момент она замерла, глубоко вздохнула и подняла на меня взгляд.
- Я сдалась, брат. Я боюсь и не борюсь. Я слишком боюсь снова оказаться там и не боюсь за наших богов и нашу веру. Я могу только про себя молить наших богов, надеясь на их снисхождение в тот момент, когда я преклоняю колени пред богом другой веры.
Отсвет от пламени свечи падал на потолок и часть стены. Тени плясали по комнатушке, а за окном с новой силой начал завывать зимний ветер. который приходил ко мне в самых страшных кошмарах, после которых я просыпался в холодном поту, долгое время осознавая, что самое страшное и болезненное уже позади. Но иногда мне казалось, что полностью я никогда не смогу осознать это. Первое время кошмары были постоянны, но со временем, когда моя болезнь медленно, но верно, начала отступать, я проваливался в них значительно реже, хотя что-то внутри меня все равно продолжало свербеть мою душу и наваливаться на нее неприятной тяжестью. Ветер все завывал. Марлин, немного оправившаяся от рыданий, сидела рядом, едва слышно вздыхая.
- К тебе разрешили пускать только одного, но теперь, когда ты почти поправился, думаю, тебе позволят увидеть еще кого-нибудь. - Сказала она, попытавшись беспечно улыбнуться.
Я ничего не ответил ей. Огонек свечи колыхнулся под натиском сквозняка, как-то совершенно жалобно дернулся и потух, оставляя после себя легкий запах гари. Я заснул, а на утро (если это, конечно, было утро, потому что рассветов в этих краях в зимнюю пору не было), Марлин в комнате не оказалось. я чувствовал себя значительно лучше, чем все предыдущие дни, и в голову мою закралась шальная мысль о том, чтобы попробовать подняться на ноги. Я пластом лежал в постели уже очень долгое время, и теперь бунтарь внутри меня требовал немедленно исправить ситуацию. Я стал противен сам мне себе: мне безудержно захотелось умыться в реке, надеть чистую одежду и поупражняться на свежем воздухе, приводя тело, отвыкшие от нагрузок мышцы в порядок. Но все это было невозможно, потому что за окном все еще стояла непроглядная ночь, которая будет длиться вплоть до наступления весны. Я старался не думать о том, что с нами произошло, я старался не думать о том, что с нами будет, предпочитая не печалиться о ситуации, которую я все равно никаким образом не смогу изменить. Я тяжело сел на кровать, и в глазах тут же потемнело. Несколько секунд я был вынужден не двигаться, пока черная пелена не покинула меня. Я покачал головой из стороны в сторону, прогнулся в ослабшей спине, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, после чего свесил ноги с кровати, касаясь ступнями холодных досок. Попытку подняться пресекла открывшаяся дверь. Я ожидал увидеть Марлин, о в дверях стоял грузный человек преклонного возраста, с удивительно неприятным выражением лица. Он смерил меня тяжелым взглядом, который я принял с легким любопытством, смачно причмокнул губами и вошел в комнату, буквально силой захлопывая за собой дверь.
- Я вижу, что тебе уже лучше, тварь божья.
Меня несколько покоробило подобное обращение, но я и бровью не повел, понимая, что обращать внимание на слова, находясь в том положении, в котором находился я, было минимум неразумно, максимум смертельно.
- Да, мне значительно лучше, благодарю вас...
- Господин Роберт. - С явным самодовольством подсказал он, величественно опускаясь на единственный в комнате табурет.
- Господин Роберт. - Повторил я ничего не выражающим голосом.
- Мы тебя, тварь божья Эрих, буквально вытащили с того света. Доблестны господа боролись за твою жалкую жизнь, не жалея своих собственных сил.
- Я благодарен доблестным господам. - Я понимал, что сейчас не самое лучшее время для иронии, но ничего не мог с собой поделать. Я прикусил язык, надеясь на то, что он пропустит мое замечание мимо ушей.
- Твоя сестра должна была тебе сообщить, на каких условиях мы согласились принять вас. отступников, в этот храм божий, которому вы одним своим присутствием наносите оскорбление. - Я молча кивнул, равнодушно приняв последние его слова, и он продолжил. - Отныне вы будете трудиться и страдать во славу Единого, а мы будем контролировать и направлять вас, чтобы вы не сбились с пути истинного, будем наказывать и усмирять вас, чтобы в головах ваших не появилось и тени отступнических мыслей. - Он огладил свой внушительный подбородок, посмотрев на меня маленькими хитрыми глазками, и громко расхохотался. Я поежился от этого смеха и понял, что свой дом, если он, конечно, хоть когда-нибудь у меня был, я потерял.
3.
Весна пришла так же внезапно и быстро как и зима. Снега стремительно таяли, наполняя водой руки и разливаясь беспорядочными ручьями везде, где только было можно. Солнце снова стало показываться из-за горизонта, и когда я вновь увидел его, я был готов кричать от счастья, подставляя лицо его светлым и теплым лучам. Весна пришла. и это настолько сильно вдохновляло и радовало всех нас, всех, кто пережил эту зиму и остался здесь, что все унижения и горести меркли пред наливающимися зеленью деревьями и полями, пред проснувшимися насекомыми, пред изумительными рассветами, которые мы встречали каждый день.
Нас одели в одинаковую одежду, отличную от той, что носили господа и послушники, чтобы каждый из них мог без труда приметить нас среди остальных. Мы были вынуждены выполнять самую грязную и черную работу, но каждый из нас выполнял ее беспрекословно и тщательно, не опускаясь до возмущений и препирательств, которые все равно были бесполезны. Мне казалось, что господ в целом и Роберта в частности эта деталь сильно раздражала, потому что они были лишены лишней возможности в чем-то упрекнуть нас, отпустить очередную издевку или же вовсе подвергнуть наказанию. С каждым днем работы становилось все больше, но мы не жаловались даже друг другу, потому что умели ценить то, что смогли уберечь - свою жизнь. Мы радовались каждому дню, каждому новому глотку воздуха, каждому удару в груди.
- Эй, тварь божья! - Голос, прогремевший надо мной, принадлежал молодому, но на удивление самоуверенному человеку, который, как мог заметить любой из нас, вовсю старался угодить Роберту, оказавшемуся главным в этом монастыре. - Я еще с вечера приказал тебе присоединиться к тем, кто занимается восстановлением южной стены, изрядно пострадавшей за эту зиму.
- Я помню. - Сказал я, оглядывая несколько внушительных бревен, которые мне еще предстояло разрубить на приемлемые для растопки части.
- Тогда почему ты еще здесь? - Надменно сказал он, складывая руки на груди.
- Потому что у меня осталась незавершенная работа. - Спокойно ответил я, подтаскивая бревно поближе к себе.
Нога в кожаном сапоге опустилась мне на руку, и я был вынужден разжать пальцы, выпуская дерево их рук.
- Если ты, тварь...
- Божья. - Сквозь зубы добавил я, за что тут же получил удар ладонью наотмашь.
- Так вот, - с улыбкой продолжил он, вытирая руку о штанину, словно мог каким-то непостижимым образом замарать ее о мое лицо, - если ты, тварь, не успеваешь делать то, что тебе велено, то жертвуй своим сном и выполняй работу ночью, может, это научит тебя смирению. - Он плюнул мне под ноги, скривившись. - Вас, отступников, нельзя жалеть. Смирение и плеть - вот то, что поможет вам придти к истинной вере!
Он ушел, и я некоторое время молча стоял, глядя перед собой. Марлин неслышно подошла сзади, положив ладонь мне на плечо.
- Больно? - Она взяла мою руку в свою, но я лишь отмахнулся, уверяя ее в том, что все в порядке. - Эрих, - вздохнула Марлин, - мне с каждым днем все тяжелее и тяжелее здесь.
- Постарайся радоваться тому, что ты жива. - Повторил я слова одного из оставшихся в живых вожаков. Я не разделял его мнения, но считал, что Марлин не обязательно об этом знать.
- Разве это жизнь? - Она покачала головой и быстро убежала, завидев одного из направляющихся к нам послушников.
Нет, не жизнь. Наши тела двигались, наши легкие наполнялись воздухом. Наши глаза видели, а в груди все так же размеренно что-то билось. Мы спали и ели скудную пищу, что предлагали нам здесь, мы работали и имели возможность разговаривать друг с другом. Но это не было той жизнью, которую следовало бы ценить. Нас, которые с самого рождения были свободными и независимыми, поставили на уровень рабов, посадив в клетку и подрезав крылья, как то делают за морем с перелетными птицами, чтобы выставлять их на потеху толпе. Наш дом навсегда был утерян, да и мы все навсегда были утеряны, подавленные и сломленные в стенах этого монастыря. Порой я думал, что лучше бы мне было не вставать в тот самый последний раз, когда я обессиленно повалился на снег.
- На утреннюю молитву, тварь божья. - Я вздрогнул, заслышав равнодушный голос послушника.
Роберт читал проповедь, которую я не слушал. Господа и послушники сидели на табуретах, расставленных ровными рядами перед алтарем. Мы были вынуждены всю службу стоять на коленях позади всех. По окончанию службы мы принимали на свои спины по пять плетей, которые, по мнению Роберта, должны были наводить нас на мысли о смирении и истинной вере, но кроме ненависти ничего в нас не пробуждали.
Изнуренный работой, под самую ночь я вернулся в свою комнатушку, которая была значительно меньше, чем та, в которой я проводил время своей болезни. Я почти погрузился в тяжелый сон, как в дверь постучали. Я приподнялся на локте, вглядываясь в темноту, хотя я и так знал, кто мог придти ко мне в такое время.
- Эрих. - Марлин обняла меня, судорожно вздыхая, словно только что прекратила плакать. - Я не могу так больше.
- Я знаю. - Честно сказал я, рещив, что больше не стоит утешать ее речами о том, что могло быть значительно хуже.
- неужели мы будем вынуждены остаться здесь? Неужели тех, кто родился за холмами больше не останется на воле? Неужели? Ни одного? - Она поднесла мою руку к губам, поцеловав костяшки пальцев. - В кого ты превратился, Эрих. В кого превратились всем мы? Сильные, гордые, свободные, теперь вынуждены ползать в ногах у этих лицемеров. Ты действительно думаешь, что их единому Богу угодны наши страдания?
- Я ничего не думаю. - Я высвободил руку. - Я больше ни во что не верю, ты знаешь это.
- Так нельзя. - Она покачала головой. - Нельзя жить без веры, тебе очень плохо и очень тяжело.
- Мне уже очень плохо и очень тяжело. - Чуть повысил голос я, но тут же сник. - Извини.
- Ты поймешь это когда-нибудь. - Она погладила меня по голове. - Главное, чтобы не было слишком поздно.
Мы долго сидели и молчали. Она ушла только в середине ночи, и, стоило закрыться двери, как я мгновенно провалился в сон. А на следующее утро Марлин не стало. Один из послушников убил ее при попытке бегства, и, когда я узнал об этом, внутри меня что-то оборвалось. Мир вокруг потерял четкие черты. Кажется, кто-то из вожаков похлопал меня по плечу и велел мужаться, но потеря Марлин стала для меня последней каплей. Я впал в прострацию, из которой не мог и не хотел выбраться. Я безропотно выполнял любую работу, спокойно сносил побои и оскорбления. Больше ничто не приносило мне радость и ничто не могло вытащить меня из того мерзкого состояния, в котором я погряз, словно в болоте. Вечерами я приходил, ложился на кровать и бездумно смотрел в потолок, мечтая о том, что сейчас откроется дверь, и Марлин войдет ко мне в комнатушку, сядет на край кровати, и мне станет легче. Но чуда не случалось, и я так и засыпал, пока утренняя пробудка не вырывала меня из сна. Не помню точно, сколько времени я проходил так, пока в моей душе не возникла уверенность в том, что Марлин не понравилось бы то, что творится со мной. Я сдался и оказался раздавлен, а она - нет. Девчонка... Девчонка оказалась сильнее меня, мужчины. Я покачал головой и рывком поднялся с постели, твердо зная, что я должен сделать теперь.
Я не знал, где находятся покои Роберта, поэтому некоторое время скитался по многочисленным коридорам. пока не напоролся на послушника.
- Где живет господин Роберт? - С любезной ухмылкой поинтересовался я.
- Раз спрашиваю, значит, есть дело. - Я прищурился и твердо посмотрел на него. Видимо, что-то не понравилось ему в моем взгляде, потому что в следующий момент он молча указал мне направление, в котором я направился дальше. отыскать покои не составило особо труда, потому что их в этом крыле было все-то пара-тройка. Роберт, как мне показалось, не слишком сильно удивился моему приходу, а если и удивился. то вида не подал.
- Я хочу уйти отсюда. - Сказал я, расправляя плечи.
- Победишь моего фехтовальщика - иди на все четыре стороны. - С улыбкой сказал он.
Позже, когда я увидел, что представляет собой фехтовальщик, я понял, почему он согласился так легко. Я не знаю, что ли безмерная удача сопутствовала мне, то ли высшие силы, в которые я так и не уверовал тогда, то ли во мне заиграла ярость и желание сделать смерть Марлин небессмысленной, но я по чистой случайности полоснул ему клинком по горлу, когда уже был готов свалиться от усталости и ран.
Такого поворота событий не ожидал никто, но меня отпустили. Мне выдали чистую одежду и немного денег, чтобы хватило на то, чтобы не умереть с голоду. Я буквально уполз оттуда, пытаясь не обращать внимания на дикую боль в воспалившихся ранах на плече и боку. Тело упорно боролось с заражением, но я снова провалился в лихорадку, в которой кое-как смог добраться до порта, чтобы уехать отсюда на юг. Двигать по суше было невозможно: дорогу преграждали высокие горы, и только безумцу могло в голову придти отправиться туда через них. Я мог бы и стать безумцем, но болезнь заставила меня пресечь эту идею на корню.
Денег у меня оставалось ничтожно мало, поэтому я довольствовался небольшим уголком в трюме, где, однако, было довольно тепло, чисто и сухо, а больше меня мало что волновало. С каждым днем я чувствовал себя все хуже и хуже, к тому же, легкие снова начало нещадно рвать, и я подумал, что та болезнь не покинула меня окончательно, и теперь вернулась вновь, когда мое тело было ослаблено. Я утешал себя тем, что если мне и суждено погибнуть здесь, то я, по крайней мере, умру свободным человеком, как Марлин, которой все-таки удалось выбраться за пределы монастырских стен перед тем, как у нее отняли жизнь.
Я мотал головой из стороны в сторону, скребя пальцами по дереву пола, когда на мой лоб легла сухая и теплая ладонь.
- Что ж ты, сынок, до такого себя довел. - Морщинистое лицо женщины, склонившейся на до мной светилось добротой и уроком. Я подумал, что мне это привиделось, рассмеялся и закрыл глаза.
Когда я открыл их вновь, то обнаружил, что на мои неумело перевязанные раны наложены чистые повязки, под которыми приятно холодила и покалывала какая-то мазь. Жар и лихорадка ушли, и теперь на их место пришла обычная усталость, которая не сулила ничего дурного. Отчего-то я преисполнился уверенности в том, что теперь моей жизни ничего не угрожает.
- А, проснулся, сынок. - Я обернулся на знакомый голос и попытался подняться, но она жестом остановила меня. - Лежи, лежи. Скоро поправишься, сынок, главное, не теряй надежды.
Она легко поднялась, словно не было в ней того возраста, о котором говорило пронизанное морщинами лицо. Подобрав полы своего одеяния, она принялась танцевать. Я, завороженный ее движениями, снова провалился в легкую дрему, после которой очнулся в еще более бодром расположении духа, чем раньше.
- Что это было? - Спросил я, поворачиваясь на бок, так, чтобы видеть ее.
- Молитва. - Ответила она, но я не предал ее словам большого значения.
Глава 2.
1.
Солнечный луч упорно бил мне в глаза. Сознание просыпалось медленно, как медленно просыпалось и тело, разбалованное вот уже недельным отдыхом. Я сел на кровати, привычно потирая ладонями виски, чтобы процесс пробуждения прошел быстрее и приятнее. Да. Меня определенно звали Эрих, мне стукнуло двадцать две зимы, и я явно перебрал вчера лишнего, судя по моей несчастной голове, по ощущениям готовой разломиться пополам. Ощущения, надо сказать, были не из приятных. Вдобавок ко всему мне опять всю ночь напролет снились некоторые моменты из моего прошлого, и эти сны всегда на утро оставлял во мне неприятный осадок, от которого удавалось избавиться только к вечеру. Солнце грело почти нестерпимо, и мне пришлось прикрыть ладонью голову, когда терпеть стало проблематично. Здесь, в южных краях, только закончилась зима, которую и зимой-то назвать было сложно. Сезон мерзких и неприятных ливней, но, однако, ничего страшного, тем более, что длился этот сезон от силы полтора месяца. Весна была такой же жаркой, как и лето, поэтому я искренне наслаждался ею, с удовольствием наблюдая за тем, как все расцветает и благоухает.
Девушка, на которой оказалась большая часть покрывала, служившего мне одеялом, поспешно вынырнула из кровати и принялась искать разбросанную по комнате одежду.
- Молодой господин желает что-нибудь особенное на завтрак или принести как всегда? - Спросила она, приглаживая растрепавшиеся после сна волосы.
- Если вдруг найдется какое-нибудь чудодейственное средство от раскалывающейся головы, я буду рад. - Сказал и снова завалился на кровать, пряча многострадальную голову под подушку и попутно обращая к самому себе все ругательства, которые мне только были известны. Иногда до дрожи в коленках хотелось сделать какую-нибудь глупость, но я в который раз убеждал себя, что перебрать спиртного - эта одна из самых неприятных глупостей, что мне доводилось совершать. Голова отозвалась новой вспышкой боли, и я вздохнул, понимая, что кроме самого себя винить мне больше некого.
Понятия не имею, сколько именно я так пролежал, пока дверь снова не открылась, и до моих ноздрей не донесся терпковатый аромат какого-то настоя. Сосуд глухо ударился о деревянный табурет, я вздохнул и потянулся за ним, глотая горьковатую жидкость жадно и долго, до последней капли. Я прижал тыльную сторону ладони ко рту, снова вздохнул и закрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. Ощутимо лучше мне не стало, но болезненная слабость понемногу начала уходить, да и голова больше не трещала и кипела, а просто болела, в чем не было ровным счетом ничего смертельного. Я хотел было поблагодарить Кэтлин за свое спасение, но, когда я снова открыл глаза, ее и след простыл. Солнечная стена медленно подползала с противоположного края кровати, на котором я и проснулся, к тому месту, на котором соизволил приходить в себя сейчас, поэтому перспектива изжариться под прямыми лучами, вынудила меня подняться. Полчаса спустя я был чист, одет и приведен в порядок, да и состояние мое улучшилось настолько, что я с удовольствием спустился к завтраку, после которого окончательно пришел в себя.
Последние несколько лет я бездумно скитался по миру, нигде не задерживаясь надолго, но в этом месте, в этой чудесной южной стране, где я напрочь позабыл о лихорадке, которая возвращалась всякий раз, стоило мне замерзнуть, я оставался почти полгода. Шесть долгих и теплых месяцев прошло с тех пор, как я впервые приехал сюда и поселился в одном из недорогих постоялых дворов, где в качестве оплаты за жилье и пропитание, любезно согласились принимать посильную помощь, потому что денег, для того, чтобы платить за все это, у меня все равно не было. Я не знаю, что заставляло меня годами ранее переезжать с места на место, нигде не задерживаясь подолгу - то ли кровь кочевников, что целиком и полностью наполняла мои жилы, то ли безудержное и невероятное желание обрести вновь все то, чего я разом лишился в ту зиму, из которой мне чудом удалось выбраться живым, - дом и веру. И если с первым при большом желании не могло возникнуть слишком уж много проблем - я много где чувствовал себя комфортно и тепло, много где я мог бы остаться навсегда, но последнее гнало меня с новых мест вновь и вновь. Куда бы я ни приходил где бы я ни жил, я не мог обрести веру. религии народов, у которых я бывал, казались мне странными и чужими, а некоторые и вовсе вызвали во мне отвращение. Здесь, в этом райском уголке, в отличие от остальных мест, отношении к религии было более свободным: здесь не было своей религии, и каждый мог выбрать любую себе по нраву, или же вовсе отказаться от веры, как предпочитали делать многие из проживающих здесь. Эта черта поначалу мне нравилась, и я невообразимо комфортно чувствовал себя, но в последние дни это стало причинять мне множество моральных неудобств, и я был вынужден не без горечи признать, что права была Марлин, когда говорила, что без веры придется тяжко. Этот пласт был вырван из моей жизни слишком резко, и мне требовалось чем-то заполнить образовавшуюся пустоту. Впрочем, пока в этом деле я не преуспел. Ясно было одно: как бы мне ни нравилось здесь, как бы ни жалко было отсюда уходить, это сделать будет необходимо, и, чем раньше, тем лучше. Я не знал, куда направлюсь на этот раз, и уж тем более не имел ни малейшего понятия, что я надеюсь найти. В какой-то момент на меня навалилась страшная апатия и уверенность в тщетности попыток совладать с пустотой, но я гнал от себя эти мысли, иначе каждый последующий день моей жизни давался бы мне с трудом.
Я вышел на улицу, невольно прищурившись от слишком яркого света. Солнце стояло высоко и палило нещадно, поэтому я укрылся в тени апельсиновых деревьев, с веток которых уже свисали ярко0оранжевые плоды. Я сорвал один из них и задумчиво повертел в руках, раздумывая, куда отправиться дальше. Долго думать не пришлось, потому что меня окликнул знакомый голос, который принадлежал моему приятелю Марку, человеку веселому и добродушному.
- Эрих, ну как не стыдно! - Он остановился подле меня, вытер пот с широкого лба и попытался отдышаться. - Спишь полдня, а потом шатаешься, как неприкаянный по такому солнцепеку. Совсем спятил.
- Вчера был тяжелый вечер. - Уклончиво ответил я, подбрасывая и ловя апельсин.
- Знаю я твои тяжелые вечера. - Проворчал он и сделал знак следовать за собой. - Пойдем, посидим на террасе, выпьем чего-нибудь прохладительного.
- С удовольствием. - Я пожал плечами и вышел из тени.
Терраса была укрыта под сенью лоз и веток, тесно сплетенных между собой. Легкий ветерок, идущий с воды, дарил ощущение столь долгожданной свежести. Я блаженно откинулся на спинку плетеного кресла, все еще вертя в руках апельсин.
- Ну, теперь рассказывай, что у тебя и как. - Потребовал он, устраивая свое грузное тело в кресле, подобном тому, на котором сидел я.
- Я уезжать собираюсь. - Прямо сказал я, откладывая, наконец, фрукт в сторону.
- Как скоро? - Спросил он спокойно, словно мои слова не были для него неожиданностью.
- Чем раньше, тем лучше.
- Вот смотрю я на тебя, Эрих, и диву даюсь! Вечно ему не сидится на месте, вечно куда-то тянет.
- Натура такая. - Пожал плечами я, решая не вдаваться в подробности моей биографии.
- Ну а что тебе здесь не живется, а? Жил бы себе да жил! Тишь да благодать. тепло, все благоухает, краски яркие, фрукты ешь - не хочу, а ночи, какие ночи! - Он мечтательно закатил глаза, но я не дал ему погрузиться в мир грез. И куда ты собираешься направиться, позволь мне спросить?
- Позволяю. - Я кивнул. - Только вот четкого ответа я тебе не дам, потому что сам не имею ни малейшего понятия.
- Точно спятил. - Он расхохотался и мотнул головой, укоризненно глядя на меня.
- Быть может, быть может... - Я снова взял злосчастный апельсин в руки. - Ты когда-нибудь слышал о монастыре подле Холмов? - Спросил я, глядя на Марка исподлобья.
- Это с тварьбожцами что ли? - Презрительно фыркнул он.
- С ними самыми. Мне как-то довелось с ними сталкиваться. - Я снова вернул все свое внимание к фрукту.
- Да, не подфартило, так не подфартило. Ужасные ребята.
- А у других не лучше. - Я пожал плечами, вздохнул и принялся сдирать с апельсина кожицу. - Сейчас с единого бога верят почти все на континенте, с некоторой разницей в идеологии. Но разница эта, друг мой Марк, в корне сути вещей не меняет. Одни называют нас божьими тварями, вторые твердят о непрерывном страдании при жизни, третьи вселяют в твою душу чувство вины, четвертые играют на страхе, пятые на боли, шестые проповедуют отказ от всех земных благ... - Я задумчиво посмотрел вдаль, отвлекаясь от своего занятия.
- Да я понял тебя, понял. - Раздраженно сказал он, махнув на меня рукой.
- И мне все больше становится интересно - есть ли где-нибудь такое место, где все иначе? - Я разломил очищенный фрукт на две части, посмотрел на них, словно видел впервые и отложил в сторону.
- Здесь такое место.
- Я немного не это имею в виду. - Сказал я, потянулся, откинув затылок на край спинки, и закрыл глаза.
- Я тебя понял. Но оставим эту тему, прошу тебя. - Судя по жалобному скрипу кресла, он немного поерзал на нем. - Ты мне лучше вот что скажи, ждать тебя сегодня к нам ближе к ночи?
- Опять какое-нибудь светское мероприятие? - Я приоткрыл глаза.
- Да какое там. Я, жена, папаша мой, да друзей пятеро-шестеро. Так посидеть в узком кругу, когда спадет эта ужасная жара. - Он поворчал и вытер тыльной стороной ладони лоб, как делал уже далеко не первый раз за сегодняшнюю нашу с ним встречу.
- Я обдумаю твое предложение. - Усмехнулся я.
- Ишь, обдумает он. - Марк смерил меня грозным взглядом. - Приходи, и думать нечего, тоже мне, мыслитель нашелся.
- Ну, знаешь, думать иногда бывает полезно.
- Ты бы лучше вчера вечером думал, когда опрокидывал в себя вторую бутылку. - Добродушно сказал он, и я устыдился.
Я был легок на подъем, поэтому к вечеру действительно направлялся к дому Марка, где меня встретили тепло и радушно. В саду росло много апельсиновых деревьев, которые освещались искусственным светом. Ночь была темна и тепла, звезды светили ярко, а в воздухе все так же благоухало. Я устроился в кресле под одним из деревьев и решил, что сегодня, помимо прохладной родниковой воды, я ничего пить не буду. Марк в ответ на мое заявление понимающе ухмыльнулся, принес еще одно кресло и устроился напротив меня.
- Теперь ты, что ли, расскажи о своих делах и планах. - Попросил я, глядя сквозь листву апельсинового дерева в черное небо.
- Эх, тяжеловато сейчас нам будет, Эрих, очень много работы и очень много дел.
- А кому легко? - Пожал плечами я.
- Но если сумеем сделать, что задумали, то все потом пойдет хорошо, - протянул он, словно и не слышал моего замечания. - Главное сейчас поднапрячься. Папаша мой с Кланом торговлю наладить вздумал, представить себе можешь? - Он хохотнул и уставился на меня испытующим взглядом.
- Не могу. Потому что понятия не имею, что это за Клан такой и почему идея наладить с ним торговлю кажется тебе странной.
- Эрих, ты в келье что ли живешь, а?
- О да, в келье собственного тела. - Отрешенно протянул я.
- Ты мне эти метафоры брось. - Фыркнул он. - А с Кланом тем, знаешь ли, шутки плохи. Они испокон веком живут на отшибе, не то город у них, не то вообще непонятно что. Религия своя, мораль своя, да и сами они как не от мира сего. Лет сотню назад их правитель наш тогдашний решил под контроль свой взять, так они такой разнос устроили, что теперь их не только наш, но и соседние владыки побаиваются. И глава их нынешний, Стефан Айнджер, под стать самому Клану - тип с виду спокойный, но если разозлить кому удастся, так лучше самому себе глотку порвать, чем ждать, пока его праведный гнев до тебя доберется.
- Очень занятно. - Сказал я, неотрывно глядя на заманчиво свисающий плод. - А я, кажется, решил двигаться на Север.
- Ты спятил.
- Я уже слышал это. - Я не выдержал и протянул руку к апельсину, который удивительно легко оторвался от ветки. - Подожду до конца лета, очень уж оно здесь заманчиво и прекрасно.
- Тогда я постараюсь сделать так, чтобы оставшиеся недели ты запомнил надолго. - Ухмыльнулся он.
Я вскинул брови, выпрямляясь и заинтересованно глядя на него.
- Это была угроза?
- А ты как думал. - Марк снова ухмыльнулся и протер тыльной стороной ладони лоб.
2.
Я еще с вечера предусмотрительно задернул тяжелые шторы, чтобы яркий дневной свет не пробудил меня раньше того времени, которое мне понадобилось бы для того, чтобы восстановиться илы после бессонной ночи. Был бы моя воля - я из дома бы в иное время суток, кроме ночи и не выходил вовсе, но делать это все равно приходилось вновь и вновь. Я поднялся и неторопливо совершил все необходимые утренние процедуры, после чего в нерешительности застыл посреди комнаты. Я закрыл глаза и промотал в моей памяти вчерашний разговор с Марком. Я говорил о том, что собираюсь покинуть это место только к концу лета, но внутри меня словно что-то активизировалось и теперь гнало мня вперед немедленно. Я прислушался к этому чувству и постарался воспротивиться ему, но понял, что это бесполезно и не имеет никакого смысла. Лето уже близилось к концу, а на Севере уже и вовсе стояла осень, так что ждать завершения лета здесь было бы не слишком разумно, потому что сделай я так, зима, хоть и не слишком суровая, застала бы меня в дороге, а мне этого совершенно не хотелось. Я отправился помогать владельцу постоялого двора, чтобы оплатить за последние дни пребывания, подзаработать немного денег в дорогу и сообщить о своем отъезде. Он принял мое решение достаточно спокойно, хотя я и видел, что отпускал он меня с явной неохотой. Но я ничего с этим поделать не мог. Последние дни я старался избегать Марка, а он и не искал со мной встречи, словно зная о моем решении. В последний день моего пребывания в городе я сам пришел к нему.
- Уезжаешь, насколько я могу понять? - Спросил он серьезно. Я молча кивнул, а он тяжело вздохнул и пожал плечами. - Ну что я могу тебе сказать, Эрих... Удачной дороги.
- Спасибо. - Я кивнул, развернулся и ушел. Если быть откровенным, мне было не слишком горестно от той мысли, что я вряд ли когда-нибудь увижу всех тех людей, с кем судьба свела меня здесь, снова. Собрав свои немногочисленные пожитки, я похлопал по шее Драко, которого купил не так давно в период, когда у меня водились большие деньги, прикрепил к седлу пару дорожный сумок и забрался в седло, пуская коня в неторопливый шаг. Перспектива несколько дней провести в седле меня не пугала, потому что все детство и большую часть юности, там, за Холмами, я едва ли не целыми днями был верхом. Другие способы передвижения, которые становились довольно популярны, меня не прельщали. Выехав за пределы города, я послал Драко в рысь, ни разу не оглянувшись назад. Через некоторое время меня настиг привычный азарт и дух авантюризм, поэтому вскоре Драко летел легким галопом, вселяя в меня уверенность в том, что я поступаю правильно.
В какой-то момент я потерял счет времени. Иногда мне приходилось ночевать прямо у дороги, когда ночь застигала меня в пути, иногда я останавливался на постоялых дворах, где проводил не больше одной ночи. Солнечных дней становилось все меньше, а частые дожди подтвердили мою догадку о том, что зима уже начала брать свое, и что я уже довольно далеко продвинулся на север. Ночевать на дороге перестало быть возможным, и теперь я гнал Драко нещадно, чтобы за каждый новый день успеть добраться до ночлега под крышей. Так пролетали недели.
Я открыл глаза и с тоской отметил, что в груди снова начал болезненно ощущаться тяжелый ком, ощущение которого полностью не исчезало никогда. Болезнь, из которой я еле вырвался после той страшной зимы, не ушла полностью. Теперь, стоило мне хорошенько промерзнуть или постоять на холодном ветре, как лихорадка неминуемо возвращалась, и никогда нельзя было сказать наверняка, насколько сильно она подкосит меня в этот раз. Появление тяжелого кома было первым признаком того, что болезнь снова надвигалась на меня. Цены в том месте, где я провел эту ночь, были огромными, и для того, чтобы остаться на время болезни здесь, у меня попросту не было средств. Я тяжело поднялся и попросил принести мне чего-нибудь горячего, чтобы прогреться изнутри. Это давало мне призрачную надежду на то, что лихорадка обойдет меня стороной. Я подошел к окну и горестно вздохнул: снова выпал снег. Я как можно быстрее собрался и расплатился за ночлег, твердо решив до вечера найти себе приемлемое пристанище. К вечеру Драко был весь в мыле. Я перевел его в шаг и похлопал по шее, безмолвно извиняясь за ту безумную скачку, которой подверг его сегодня. Начинало темнеть, но вокруг не было ни единой души. Я всерьез забеспокоился, снова посылая коня в галоп. Я точно помнил, что видел на карте в этих местах поселение. Я был обязан его найти до наступления темноты, потому что иначе мне пришлось бы заночевать на земле, и уж тогда меня точно свалила бы лихорадка.
- Ну давай, славный, еще немного. - Я снова похлопал Драко по шее.
Глава 3.
1.
Было совсем темно, когда я достиг ворот города. Отдельных домов там было совсем мало, потому что большую часть пространства внутри крепостной стены занимала крепость, оценить размеры которой в темноте мне не удалось. Конюх подхватил поводья Драко, я спустился на землю, оглянувшись в поисках кого-нибудь, с кем я мог бы переговорить о ночлеге.
- Господину доложили о вашем прибытии. - Раздался голос позади меня. Я обернулся. - Господин приказал накормить вас, если вы голодны, дать возможность умыться и выделить отдельную комнату.
- У меня не совсем много денег, - начал я.
- Об этом пока не беспокойтесь. Господин Стефан примет вас на правах гостя. - Ответил мужчина, жестом указав мне следовать за собой.
- Господин Стефан? - Переспросил я, вспоминая последний разговор с Марком.
- Стефан Айнджер. - Он улыбнулся, проводя меня по коридорам. - Добро пожаловать в Клан.
Меня привели в просторную и теплую комнату. Стоило мне переступить ее порог, как меня одолел сильнейший приступ кашля, который говорил о том, что лихорадка все-таки не обойдет меня стороной. Когда я отдышался, я хотел было скинуть с себя одежду и повалиться на постель, чтобы забыться глубоким сном, но вместо этого обернулся к ожидающему у дверей мужчине и сказал:
- Я должен засвидетельствовать свое почтение господину Стефану.
- Он просил передать, что вы засвидетельствуете ему свое почтение тогда, когда сможете твердо стоять на ногах. - На этих словах он пожелал мне спокойной ночи и оставил меня одного. Я сел на кровать, бессмысленно глядя в пол. За окном барабанил дождь, и это значило, что зима медленно, но верно походила к концу. Еще одна зима, которую я провел в дороге. Еще одна зима, в которую я старательно гнал от себя воспоминания. На этих невеселых мыслях я заснул, а когда проснулся вновь, комната была залита тусклым солнечным светом. Свои вещи я обнаружил у двери, а на столике подле кровати стоял горячий завтрак, за который я не без удовольствия принялся, потому что последние дни мне едва ли ни приходилось голодать. Я отложил в сторону домашнюю одежду, уверившись в том, что в таком виде будет не слишком прилично заявиться на встречу с тем, кто предоставил мне кров. Я достал плотные черные штаны, белую рубаху и зеленого цвета камзол. Одежда была уже не нова, но выглядел я в ней вполне сносно. Когда я оделся и привел себя в порядок, то не удержался от искушения посмотреть на себя в огромное зеркало, стоящее в одном из углов комнаты. На меня смотрел среднего роста молодой человек. Волосы цвета воронова крыла спускались ниже лопаток, потому что у меня все ни как не доходили руки их состричь. Зеленый камзол был мне к лицу, хотя болезненная бледность явно меня не красили. Брови с немного резковатым изломом были чуть сдвинуты, а золотистого цвета глаза, которые с потрохами выдавали во мне того, кто родился за Холмами, смотрели прямо.
Меня снова провели по коридорам и лестницам. Я даже не старался запомнить путь, понимая, что это абсолютно бесполезно. Меня вывели на просторную площадку, огороженную высокими перилами, которые кое-где прерывали лестницы. Я не мог сказать наверняка, на какой я находился высоте, потому что сразу за перилами начинался молочный туман, и разглядеть, что было внизу, не предоставлялось никакой возможности. Вдоль перил стояло несколько деревянных скамеек, но я не захотел садиться ни на какую из них, решив облокотиться о перила и насладиться прохладным и влажным воздухом, в котором уже витало ощущение весны. Ком в груди снова дал о себе знать, но я постарался не обращать на него никакого внимания.
- В воздухе уже пахнет весной, еще несколько недель и расцветет вишня. Когда цветет вишня, здесь невероятно красиво. - Мужчина прислонился поясницей к перилам, глядя прямо перед собой. Он не смотрел на меня, и, казалось, не собирался придерживаться ни одного из стандартных сценариев знакомства. Я украдкой посмотрел на него. При его довольно молодом лице, по которому ему можно было дать чуть за тридцать, у него были абсолютно седые волосы, коротко стриженные спереди и спускающиеся ниже лопаток на затылке. Он был немного выше меня и чуть шире в плечах, что, однако, не делало его комплекцию отличной от моей.
Я выпрямился и прошелся вдоль перил. Взгляд мой зацепился за шероховатую голую ветку, которая помогла мне предположить, что эта площадка находится не слишком далеко от земли.
- Здесь ведь невысоко? - Решил проверить свою догадку я, задумчиво перетирая между пальцами самый кончик одной из тоненьких веток.
- Совсем невысоко. - Ответил Стефан. - Вишни пробираются сюда ветвями, а позже здесь весь пол бывает устлан облетевшим цветом, поэтому я и вспомнил про эти цветущие деревья.
- В это время года здесь всегда так? - Я неопределенно кивнул в сторону тумана, но Стефан только покачал головой.
- Вы проснулись намного раньше, чем я ожидал, вот и застали последние предрассветные часы. Солнце скоро взойдет по другую сторону крепости. - Он, наконец, оторвал взгляд от точки, на которую непрерывно смотрел и взглянул на меня. По его лицу пробежала тень удивления, но ни голосом, ни вопросами он не выдал его. - Откуда вы родом?
- Я родился за Холмами. - Ответил я, прямо глядя ему в глаза.
- Как давно? - Он огладил ладонью холодный камень перил, к которому мне почему-то невероятно сильно захотелось прислониться лбом. Видимо, начинался жар.
- Двадцать три зимы назад.
- До нас доносились печальные известия о вашем народе. Говорят, в одну из зим вам пришлось слишком туго, и вы были вынуждены слиться с одним из монастырей. Говорят так же, что среди вас не осталось ни одного свободного человека, но вы сейчас стоите предо мной и я, признаться, немного удивлен.
Вероятно, он хотел сказать, что-то еще. но шаги заставили его обернуться на их звук. Пред нами стоял мужчина, выше и меня и Стефана. Его широкие плечи была расправлены, голова гладко выбрита, а лицо было исчерчено грубыми шрамами.
- Мартин меня достал. - Басом сказал он, презрительно кривя губы.
- Опять? - Стефан вскинул брови.
- Всегда. - Мужчина фыркнул. - Если он вдруг будет немного покалечен, то я тут не при чем. - Добавил он и отправился прочь.
- Ну да, - тихо пробормотал Стефан, - если Мартин заявился со сломанным носом, в первую очередь я буду думать о том, что Реган тут не при чем. - Он снова посмотрел на меня и жестом указал следовать за собой. Пока мы шли, он вкратце рассказал мне, что представлял собой человек, которого я только что видел:
- Реган был здесь проездом десять лет назад, и, как видите, немного задержался. Выглядит он довольно угрожающе, но, несмотря на это, он едва ли не единственный человек, которого я могу послать на самые тяжкие и конфликтные переговоры, потому что знаю, что он не вспылит там, где этого делать не нужно, и не пойдет на уступки зря. - Мы поднялись по нескольким лестницам, и теперь находились на достаточной высоте над землей. - К тому же, Реган - превосходный врач. Он поднимет на ноги любого, но, увы, лечит только тех, кого захочет и только тогда, когда захочет.
Слабая надежда, которая зародилась во мне, тут же погасла. К тому времени мы успели выйти на площадку, похожая на ту, с которой мы только что ушли, но чуть больше по размеру. Туман был уже не таким плотным, а вскоре он и вовсе рассеялся под первыми лучами солнца, которое вставало из-за гор, пред которыми расстилались хвойные и смешанные леса. Небо окрасилось голубым и розовым, туман все еще укутывал верхушки далеких елей, но вскоре и он покинул долину, уступив место ровному и теплому утреннему свету.
- Мы каждое утро встречали рассвет, - доверительно начал рассказывать я, чувствуя, как медленно открываются старые раны, - это было для нас неизменным ритуалом, символом нового дня и новой жизни. Мы благодарили Богов за каждый восход, и на закате провожали солнце, искренне моля их о том, чтобы утром мы снова видели его встающим на горизонте.
- Вы тоскуете по дому. - Утвердительно сказал он.
- Тосковать-то особо не по чему. Дома у меня нет, да и сейчас я уже начинаю сомневаться в том, что он был когда-то. - Я ненадолго замолчал, после чего сам себя исправил. - Впрочем, нет, наверное, все-таки был. Там, за Холмами, где я прожил большую часть своей жизни, было все: первые шаги, первая зима, первый взгляд в небо, первый раз в седле, первый тайны, первые домыслы, первая любовь, первая близость, первые потери. - Я огладил пальцами гладкие перила, все так же с прищуром глядя на рассвет. - Все, что у меня осталось от моего дома - это ком в груди, который не дает мне покоя. Не слишком хорошая вещь для памяти, не так ли? - Я усмехнулся, отводя взгляд от солнца. Смотреть на него стало невыносимо - слишком уж ярко оно начало светить.
- Вам сейчас, вероятно, нужен врач? - Спокойно спросил он, глядя на меня, как мне показалось, с легкой долей пренебрежения. Это несколько обескуражило меня.
- С чего вы взяли? - Не без удивления спросил я.
- Вас шатает. - Он выпрямился и отошел от перил, уходя прочь и не сказав больше ни слова.
Через некоторое время за мной пришел молодой человек, который провожал меня до комнаты вчера. Я так и не успел поинтересоваться его именем, потому что явственно чувствовал, что лихорадка, некоторое время назад готовая поразить меня, все же достигла своей цели.
2.
Я лег на спину, бездумно глядя в потолок и чувствуя, как по моему телу разливается неприятный болезненный жар. Я кое-как заставил себя подняться и сбросить верхнюю одежду, чтобы потом снова рухнуть на кровать. Мазь, которой я растирал грудную клетку и виски при первых признаках болезни, давно закончилась, поэтому единственное, что я мог делать - это предоставить своему телу покой. Разумеется, я мог бы кого-нибудь позвать и попросить прислать лекаря, но мне отчего-то было неловко это делать, да и вряд ли бы я нашел силы для того, чтобы подняться еще раз. Лихорадка не приходила, держа меня на какой-то невыносимой грани, с которой я хотел как можно скорее перейти на одну из сторон. Мне уже было не так важно - на какую.
Меня жарило изнутри, но лоб, который я догадался потрогать тыльной стороной ладони, был холодным, и тогда я понял, что мой организм еще не начал бороться с надвигающимся недугом. В горле запершило, а потом меня буквально согнуло пополам от раздирающего все мое нутро кашля. Меня затрясло мелкой дрожью, и я плохо слушающейся рукой стер с губ кровь. Качнув головой, я снова повалился навзничь. Я видел мир вокруг себя так, словно был неприлично пьян. Черты предметов размылись, движения мои стали резкими, а сознание начало куда-то уплывать. Я закрыл глаза и проспал до следующего утра. Вопреки моим ожиданиям, мой сон не был тяжелым и болезненным, а проснулся я, не чувствуя откровенной разбитости и усталости. Я прекрасно понимал, что это мое состояние является ничем иным как затишьем перед бурей, но я все равно радовался этой небольшой передышке, втайне надеясь на то, что она будет не слишком короткой. Пока я спал, в комнате успел кто-то побывать: вся моя одежда была чиста, приведена в порядок и аккуратно сложена. На столике стоял сервированный завтрак, к которому я не притронулся, испытав легкий приступ дурноты. Пожалуй, если я и захочу подкрепить свои силы, то смогу и захочу это сделать не ранее как вечером.
Когда я поднялся с кровати, в глазах у меня потемнело, и мне пришлось немного постоять в покое, прежде чем я стал более-менее сносно себя чувствовать в вертикальном положении.
На улице было прохладно, но это даже было приятно моему разгоряченному телу. В коридорах и на лестницах я никого не встретил, видимо, еще было слишком рано, и жители Клана просыпались немного позже. Выйдя на площадку, которую я первой посетил за вчерашний день, я, как и в тот раз, облокотился о перила, вглядываясь в молочный утренний туман. Я прикрыл глаза. Несмотря на то, что я проспал довольно много, я рисковал снова заснуть здесь, прямо так - стоя.
- Замерз? - Отвлек меня от борьбы со сном знакомый голос. Это был Реган.
- Здесь довольно прохладно, но, пожалуй, я пока еще не замерз. - Уклончиво ответил я и тряхнул головой, понимая, что его лицо расплывается у меня перед глазами.
- Да не сейчас, придурок. - Резко сказал он. - Год назад? Два? Три?
- Почти четыре. - Я наконец-то понял, что он имеет в виду.
- Со мной пойдешь. - Он развернулся и зашагал прочь. Я пожал плечами и направился следом, не разбирая дороги. Он первым пропустил меня в небольшую комнатку, в углу которой жарко пылал камин. Я вошел и прислонился спиной к стене, даже не удосужившись внимательно осмотреть помещение, в которое меня привели. Реган захлопнул дверь, заставив меня поморщиться от громкого звука, отозвавшегося в моей голове вспышкой боли. Передышка была слишком короткой, и теперь меня снова охватил приступ дурноты. Я снова отчетливо почувствовал раздражающий ком в грудной клетке и еле поборол в себе желание повалиться на пол. Возможно, так на меня подействовал жар, пылающий в комнате, и я хотел было выйти к свежему воздуху, но рука Регана преградила мне путь. Я судорожно цеплялся пальцами за стену, пока он внимательно разглядывал меня.
- Снимай шмотье и клади туда. - Он указал на табурет, стоящий подле огромной кровати, а сам направился к камину, поставив перед ним еще один табурет. - А сюда садись.
Я выполнил то, что он велел, и теперь сидел перед камином, хватаясь взглядом за языки пламени и машинально заламывая пальцы. Краем взгляда я заметил, как в его руках появился тонкий и узкий нож, лезвие которого он стал прогревать над одним из огненных языков.
- Я говорю один раз. - Произнес он, даже не глядя на меня. - Делать то, что я говорю, быстро и беспрекословно. Молчать, даже если я буду делать какие-то совершенно дикие в твоем понимании вещи.