Дождь полил ещё сильнее. К тому же поднялся ветер, швыряющий в лицо холодные капли. Поднятый воротник уже не спасал от непогоды. Старые прохудившиеся сапоги промокли насквозь.
Оля остановилась на развилке, взвешивая все за и против. Можно идти домой по улице, мимо сонных пятиэтажек, редких фонарей и нескольких ночных киосков. На последний троллейбус она опоздала, поэтому идти придётся минут двадцать пять. Но не так страшно и опасно. Но нужно делать серьёзный крюк.
Второй вариант выглядел более заманчиво. Всего через семь минут Ольга может снять с себя мокрую одежду и поставить чайник. Но для этого нужно было пройти через парк, казавшийся ночью страшным сказочным лесом, наполненным бабами ягами и всякими кошмарами. Одна единственная заасфальтированная дорожка вела прямо к общежитию, в котором жила Оля.
Ольга была не из пугливых, жизнь её потрепала довольно прилично для её двадцати пяти лет, и по этой аллейке она ходила неоднократно, возвращаясь со второй смены. Но сейчас её смущало то, что в городе появились фотороботы маньяка, убившего уже шесть девушек. Сначала ползли слухи, но затем предупредили в новостях, и наконец, расклеили на досках объявлений, в транспорте и на остановках портрет мужчины. Широкие скулы, маленькие глазки, узкие губы, волосы зачёсаны назад. Фоторобот скорее напоминал чью-то посмертную маску, чем лицо живого человека.
Оля раздумывала недолго. Проскочу, подумала она. Какой маньяк будет сидеть в засаде в такую погоду в ночном парке, по которому никто не ходит? И она свернула на чёрную аллею. Видно было плохо, но дорожка была прямой и ровной. Оля знала её как свои пять пальцев.
Оля работала швеёй в кооперативе. Сезон был в самом разгаре, и работать приходилось в две смены. Девчонок забирали после работы мужья, парни, а Ольге приходилось идти домой одной. Всегда одной. Потому что у неё никогда не было парня, а тем более мужа. И, скорее всего, думала она, никогда и не будет. С её-то внешностью у неё и правда шансов было мало. Это был тот случай, в котором говорят: "её можно было бы назвать некрасивой, если бы не её улыбка, улыбка делала её просто омерзительной".
Ассиметричное лицо, нос картошкой, некрасивый, слегка съехавший набок рот, зубы мелкие, неровные и выпученные глаза с бледными зрачками. Квазимодо в женском обличии. Для полной картины недостаёт горба. Влюбиться в такую красотку под силу не каждому. Внешность создавала проблемы не только в личной жизни. Несмотря на живой ум и эрудицию, на вступительных в ВУЗ её завалили, на работу брать не хотели, разве только дворником или уборщицей. Еле устроилась швеёй, где можно было хотя бы нормально зарабатывать. Всё устраивало в работе, кроме вот таких полуночных возвращений домой.
Ольга шла быстро, согнувшись под ветром. Днём светило солнышко, поэтому зонт остался дома. Ноги скользили по слою опавших листьев, деревья скрипели и тоскливо размахивали почти оголёнными ветками. В голову лезли всякие глупости о маньяке, о его жертвах. Она живо представила, как убийца насилует девушку, заткнув ей рот её же шарфом или вязаной шапочкой. Прямо на земле, на опавшей листве, грубо, по животному.
Затем взмах ножа и из горла жетрвы бьёт струя крови. То, что он делал дальше, даже представлять жутко. Тела находили разделанные, словно туши на бойне. Во всяком случае, так рассказывали.
От этих мыслей Ольге стало не по себе, неясная паника гнала её вперёд. Она инстинктивно оглянулась и заметила силуэт, идущий за ней по аллее. Было очень плохо видно, но то, что это человек, а не куст и не тень, она увидела отчётливо. Оля на секунду остановилась и всмотрелась в темноту. За ней кто-то шёл, довольно быстро и расстояние между ними быстро сокращалось. Она даже рассмотрела развевающиеся полы плаща или пальто и контур шляпы на голове.
Внутри всё похолодело, дрожь прошла по рукам и ногам. Так страшно ей никогда не было никогда. Ни тогда, когда возвращалась из школы и знала, что дома ждёт пьяный отец. Хорошо ещё, если с ремнём, а не с черенком от лопаты или куском арматуры. Ни тогда, когда её избили до полусмерти одноклассницы и бросили на пустыре.
Этот страх был совсем другим, он завладевал каждой клеткой тела и подчинял себе безоговорочно всё тело. Ум в панике вопил, что нужно бежать, кричать, звать на помощь, но тело уже готовилось к боли и смерти. Ольга всё же заставила себя идти дальше. Она слышала, как приближаются шаги, как срывается дыхание из-за быстрой ходьбы.
Была последняя надежда, что это просто прохожий, возможно, тоже после второй смены, или загулявший допоздна пьянчужка, или парень, провожавший девушку, и теперь возвращающийся домой. Она согласилась бы даже на банального грабителя или даже насильника. Особенно насильника, с горечью подумала она. Только не умирать, только не лезвие вонзающееся в плоть. Самое страшное, это те мгновенья, кода ты ещё в сознании, но тебя уже ничего не спасёт. Внутренности вывалены на землю, кровь льёт фонтаном, и ни единого шанса. Даже боли уже нет, только мысль, что ты умрёшь.
- Подожди, красавица, - раздалось совсем близко. Ольга шла не останавливаясь, но на большее у неё не было сил и воли.
Сильная рука схватила её за плечо.
- Стоять, тебе говорю.
Он совсем не был похож на лицо на портретах, развешанных на каждом углу. Но Оля сразу поняла, что это он. Взгляд, совершенно не выражающий ничего. Он рассматривал её, как вещь. Голова слегка наклонена, что делало его похожим на хищного ящера из Парка Юрского периода.
Ольге захотелось умереть прямо сейчас от разрыва сердца или ещё как-нибудь, только чтобы не проходить весь этот путь. Но она даже в обморок не упала.
Она заметила в его руке нож. Огромный разделочный нож. Кухонный, у неё был такой же, специально для курицы. Под которым хрустят куриные ребра, и позвоночник легко разделяется на части.
Мужчина смотрел долго и пристально. Ничего не говоря и ничего не делая. Затем он достал из кармана плаща фонарик и посветил Оле в лицо.
И совсем неожиданно, он развернулся и пошёл прочь, и лишь когда его одинокая фигура растворилась в темноте, Ольга заплакала, громко, навзрыд, упав на колени и размазывая руками слёзы, смешанные с дождём и остатком косметики.
Но это были слёзы не страха, истерики или нервного срыва.
Нет, Ольга ревела от жалости к себе.